Возможности и особенности канала передачи информации
"Характерной чертой масс–медиа является то,
что они нетранзитивны, что они
антикоммуникативны?"
Ж. Бодрийяр
Под каналом коммуникации в данном случае понимается система средств, с помощью которых сообщение передается от источника получателю. Любой канал передачи информации, входящий в информационную инфраструктуру, может быть охарактеризован несколькими параметрами.
Длина канала – то есть "расстояние" от источника информации до потребителя. Разумеется, речь идет не о физическом расстоянии между источником и потребителем, а о количестве опосредующих звеньев между источником и потребителем. В этом смысле минимальной длиной обладает канал, связывающий двух непосредственно общающихся человек.
Диапазон канала. Характеризуя этот параметр канала, следует указать на характеристику той сферы действительности, информация о которой проходит по данному каналу. С этой точки зрения можно говорить о каналах с широким, средним и узким диапазоном. Канал с широким диапазоном позволяет передавать практически любую информацию о любом предметном ряде действительности (общеполитические газеты типа "Известий" и др.).
Ареал действия канала, то есть территориальная или выделенная по какому–либо иному признаку сфера эффективного функционирования канала. (С этой точки зрения выделяют общественные, региональные и местные издания) 53.
Пропускная способность канала – количество информации, пропускаемой по каналу за единицу времени. Этот параметр с трудом поддается анализу, поскольку в сфере семантической социальной информации пока не выработано единицы, изменяющей содержания информации. В проекте "Общественное мнение" в качестве единицы счета было взята страница печатного текста. Следовательно, одна газетная полоса нормального формата, набранная петитом, может содержать текст, соответствующий 20 обычным страницам, набранным через два интервала. Для прочтения такой полосы среднему читателю в нормальной обстановке требуется примерно 40 минут.
Характеризуя совокупность средств (каналов) связи, следует указать, что эта совокупность обладает сложной структурой и определяется несколькими параметрами.
С точки зрения качественной характеристики канала можно выделить устный, рукописный, печатный и аудиовещательный каналы коммуникации 54.
Схематически взаимодействие различных характеристик каналов коммуникации может быть представлено в виде рис. 12.
Пока человечество находилось на стадии варварства, оно пользовалось исключительно устной речью. Переход к более развитым формам материального производства привел к возникновению письменности. Изобретение печатного станка и типографического сплава, знаменующее собой качественно новую ступень развития базиса, повлекло за собой возникновение книгопечатания, то есть новой, более высокой ступени в развитии информационной сфере. Наконец, создание телефона, телеграфа, радио, телевидения, киноаппаратуры и т.д. позволило перевести знаковую деятельность на принципиально новый уровень.
Переход к аудиовизуальным формам презентации информации явился логическим продолжением культурного и технического прогресса общества. Появление телевидения выявило ключевые тенденции современной культуры, актуализировав для исследователей множество до тех пор скрытых проблем. Оно явилось ярким примером того, какое большое социокультурное значение имеют технологические возможности канала коммуникации. Телевидение органически соединило достоинства технических средств коммуникации и традиционных форм социального взаимодействия: условность театра, реализм репортажа, эмоциональную напряженность массового действия, камерность общения – создав новую ситуацию в духовной жизни современного человека.
Важнейшим результатом деятельности телевидения многие исследователи культуры и МК считают увеличение количества визуальных символов, функционирующих в культуре, и повышение их роли в общественной жизни (Leed E.J., Beniger J.K., Cerulo K.) Знание о том, как перевести реальность в образ, стало основой современной культуры, а владение символическим языком – такой же необходимостью, как понимание речи55 .
Восстанавливая целостную структуру восприятия, приближая его к естественному отражению мира человека, телевидение на новом уровне возвращается к наглядно–образному отображению мира, свойственному ранним формам культуры. Психологический анализ выразительных средств телевизионного стиля показывает, что телевидение моделирует не только наглядно–целостный строй восприятия, но и соответствующий стиль регуляции поведения посредством образных ориентиров и эмоционально окрашенных символов. Телевизионный образ в силу его синтетичности, достоверности и наглядности способен непосредственно воздействовать на эмоциональную сферу личности, становясь внутренним императивом поведения. Благодаря этой способности ТВ представляет социокультурные символы с беспрецедентной ясностью, артикулируя, эксплицируя основополагающие принципы культуры 56.
Использование эмоционально–образных выразительных средств определило "культурную нишу" телевидения и его социокультурную функцию как способ отражения и регулирования повседневной практической жизни. Главным эстетическим принципом телевидения становится образно–символическое воспроизведение реальности, развивающейся в том же актуальном времени, что и действительная жизнь. Для современного человека, по выражению. Дж. Лангера, "ТВ не просто факт, но продолжение повседневной жизни" 57.
Социокультурная функция телевидения неразрывно связана с регуляцией системы неформальных отношений, возникающих в рамках социально нерегламентированной, "личной" жизни членов социума.
Анализ стилистики и содержания телевещания показывает, что оно активизирует и расширяет сферу неформальных контактов и традиционных ценностей за счет включения в них новых и новых областей общественной жизни и социальной практики. Занимая важное место в структуре неформальных отношений, телевидение стремится стать чем–то вроде неформального лидера в сфере свободного времени. Осуществление этой функции непосредственно зависит от способности телевидения устанавливать неформальный контакт с аудиторией, который составляет основу психологической структуры телекоммуникации, ее видоспецифическое качество. Восприятие телепередачи оборачивается моментом социального взаимодействия, осмысляемым на уровне обыденного сознания.
Решающее значение при этом приобретает прямой контакт коммуникатора со зрителем. По мнению специалистов, наличие ведущего является основной чертой телевизионного стиля. В психологическом плане телевидение становится продолжением естественных контактов современного человека. Исследования показывают, что телевидение отличается максимальной персонализацией информации по сравнению с другими СМК, в которых также наблюдается процесс углубления личностного аспекта презентации информации. Это позволяет рассматривать образ коммуникатора в качестве важнейшей смысловой единицы в передаче информации. Ю. Буданцев выдвинул даже идею антропотекстовой коммуникации, когда "оценивая какой–то факт, мы судим о его авторе – человеке и культуре; оценивая человека, мы судим о культуре"58. При этом для телевидения важна не столько авторитетность коммуникатора, сколько возможность доверительного, неформального контакта с ним. Поэтому популярным телевизионным ведущим может стать человек, не обладающий известностью и даже не являющийся автором передачи. Так сложилась судьба некоторых дикторов советского телевидения, снискавших любовь огромной аудитории, получавших массу личных писем.
Экспериментальные и теоретические изыскания в области психологии общения показывают, что характер восприятия человека человеком отвечает структуре коммуникации и системе отношений, складывающихся между ними. Это нашло выражение в трехкомпонентной структуре анализа общения "отражение – отношение – обращение", предложенной В.М. Мясищевым, а также в многочисленных исследованиях по социальной перцепции и практической диагностике межличностных отношений на основе субъективного образа партнера общения (Бодалев А.А., Шмелев А.Г., Karpenter J.C. и др.). Структура субъективного образа все чаще становится операциональной моделью структуры коммуникации.
Таким образом, психологическая структура телекоммуникации как видоспецифическое качество телевидения, обусловливающее его социокультурную функцию, может быть раскрыта в процессе семантического анализа образа коммуникатора, что позволит рассматривать ТВ–общение в качестве особой формы социального взаимодействия в соотнесении с процессами межличностного общения. Правомерность аналогии восприятия коммуникатора МК и партнера общения была обоснована рядом исследователей (Богомолова Н.Н., Брудный А.А., Хараш А.У.). Однако практическое изучение образа коммуникатора, как правило, исчерпывается измерением его функций кредитного источника сообщения. Рассматривается обычно не ключевой элемент телевизионного стиля, не структурообразующий принцип телекоммуникации, а частный случай ораторского выступления.
Образ коммуникатора формирует тип контакта телезрителя с коммуникатором и является обобщенным типизированным отображением человека на телеэкране как единицы индивидуального и коллективного сознания, отвечающей особому типу межличностного взаимодействия. Решение этой задачи связано с разработкой адекватных методов исследования, позволяющих реконструировать категориальную структуру субъективного образа в индивидуальном сознании. Наибольшие возможности здесь открывают психосемантические методы. Экспериментальные работы, выполненные в русле психосемантики, подтвердили глубокое соответствие ее методов предмету общей психологии и привели к признанию того факта, что субъективное семантическое пространство может рассматриваться как "операциональный аналог категориальной структуры индивидуального сознания"59 .
Отношение аудитории к каналу передачи информации связано не только с особенностями психологического механизма взаимодействия с этим каналом, но и с его технологическими характеристиками, которые можно обозначить понятием "экологичность канала передачи информации". В это понятие входят такие параметры канала, которые обусловливают удобство и безопасность получения информации. Так, например, известно, что самое читаемое издание содержит до 40 страниц. Менее читаемое – до 80–160 страниц. Плохо читаемое – более 200. Охват читательской аудитории рекламным объявлением размером 1/2 полосы, с одним дополнительным цветом практически тот же, что у черно–белого. Аудитория полноцветного рекламного объявления размером 1/2 полосы примерно на 85% больше черно–белого. В среднем аудитория полноцветных объявлений других размеров на 22% больше, чем черно–белых с дополнительным цветом, и на 68% больше просто черно–белых.
Также известно, что рекламная информация, поданная в виде редакционного материала, замечается несколько меньшим количеством читателей, чем обычное рекламное объявление, однако, прочитывается большим числом заметивших его.
Редакционный материал с рекламной начинкой привлекает меньше читателей, когда в точности копирует подачу редакционных статей, и больше читателей, когда отличается от них.
Аудитория объявления на первых страницах издания примерно на 10% большая, чем у размещенного в середине или на последней странице. Реклама на четвертой полосе обложки привлекает на 65% больше читателей, чем внутри издания. Реклама на второй полосе обложки, на странице ей противоположной, а также на третьей полосе обложки привлекает примерно на 30% больше читателей, чем помещенная внутри.
Разница в реакции аудитории на объявление внутри издания мало зависит от того, на какую страницу оно попало. Для читателя нет существенной разницы, как размещено рекламное объявление – на левой или на правой странице, в пределах печатного поля или "на вылет". Реклама в нижней половине страницы, по сравнению с размещенной в верхней, привлекает несколько больше мужчин, однако для женской аудитории это безразлично.
В журнале объявление на 1/4 полосы в одну колонку имеет определенное преимущество перед объявлением такой же площади, но в форме квадрата, особенно для женской аудитории. Если же выбраны две полуколонки ниже центра страницы, публикация, скорее всего, останется незамеченной.
Объявление в газете, имеющее немного большую высоту по сравнению с шириной (вертикальный прямоугольник) более результативно, чем высокое и узкое или которое больше в ширину, чем в высоту.
Вместе с тем иллюстрации в невысоких и одновременно широких объявлениях могут существенно поднять эффективность их воздействия.
Реклама в 1/4 полосы в форме высоких колонок привлекает большее внимание, чем полосная квадратная.
Читательская аудитория не растет прямо пропорционально увеличению размера объявления. Если объявление в 1/4 полосы привлечет 40 читателей, то в 1/2 не 80, а 72, а полоса, соответственно, 130, а не 144. Если рекламу определенного размера заметили 20% читателей, то эту же рекламу, увеличенную в 2 раза, увидят не вдвое, а на 20% меньше, т.е. не 40%, а 36%. Количество запросов читателей после публикации объявления рассчитывается в зависимости от его размера в соответствии с этим же принципом.
Если сравнить эффективность двух рекламных объявлений, в одном из которых 25 слов, а в другом 125, количество читателей, идентифицирующих рекламируемый товар или фирму–рекламодателя, во втором случае будет на 12% больше.
Количество читателей, прочитывающих более половины объявления, стремительно уменьшается при увеличении числа слов в его тексте от 12 до 101–150.
Объявление начинает восприниматься как текстовое в интервале между 50 и 75 словами. При большем количестве слов уменьшение числа читателей, прочитавших более половины объявления, несущественно.
Для обычного однополосного полноцветного объявления в 125 слов количество читателей, идентифицирующих объявление с компанией или продуктом, будет 40%, прочитавших более половины объявления – 8%. При 500 словах эти цифры, соответственно, составляют 35% и 7%. При каждых 100 словах, дополняющих 100 предыдущих, число читателей, заметивших объявление, и количество идентифицирующих его уменьшится на 1%. Число прочитавших более половины снижается на 0,25%60 .
Особенности среды, в которой протекает взаимодействие между субъектом и адресатом пропагандистского воздействия
Говоря об особенностях среды, в которой протекают процессы информационно–пропагандистского воздействия, следует выделить, по крайней мере, три уровня анализа.
Первый уровень – анализ конкретных особенностей ситуации информационного взаимодействия.
На этом уровне целесообразно проанализировать уровень сложности текстов и подготовленности аудитории к его восприятию, условия взаимодействия между инициатором пропагандистского воздействия и адресатом и т.п.
Второй уровень – анализ политических, экономических, социальных и духовно–культурных контекстов информационного взаимодействия.
К этой группе факторов относятся разнообразные воздействия внешних по отношению и к тексту, и потребителю систем, сказывающиеся на протекании и результатах процесса переработки информации. Так, например, известно, что наилучший результат как при распространении необходимых, целенаправленно насаждаемых ценностей, так и при продуцировании и продвижении контрценностей, достигается в случае дестабилизации той социальной картины мира, которая длительное время доминировала в обществе (или в сознании индивида). Поскольку любая иерархия ценностей строится на конвенциальности и социальном консенсусе, а в ситуации неустойчивого развития динамика и характер консенсусов выступают как трудно предсказуемые, старая иерархия ценностей не успевает изжить себя, вплетаясь в новую и способствуя все большей дестабилизации. В этом случае общество переживает кризис в форме "культурного шока". При этом сам "культурный шок" как субъективно переживаемый дисбаланс зависит от дистанции в межкультурной коммуникации, несхожести взаимодействующих ("старой" и "новой") иерархий ценностей.
С "культурным шоком" непосредственно связана проблема социальной (и/или культурной) идентичности. Кризис идентичности сопряжен с тем, что привычные нормы, образы, ценности утратили свои границы. Кризис идентичности связан не только с размыванием статусов, но и с утратой позитивных представлений о субъекте идентифицирования. В результате происходит коренная ломка стандартов поведения, искажение каузальных схем. Нарастают враждебность, агрессивность, развивается процесс "переноса ответственности". Итогом становится устойчивая девиантная ориентация общественного сознания, что существенно облегчает манипулирование путем активизации "отрицательных ценностей" (или антиценностей).
На этом уровне можно выделить следующие аспекты анализа среды.
Анализ политического контекста массовой коммуникации.
Политический контекст коммуникации определяется на основании анализа взаимоотношений властных элит, имеющих возможность влиять на субъект и объект коммуникации, а также на содержание информационных потоков и на открытость каналов коммуникации. Здесь требуется очень конкретный и очень честный анализ, потому что политическая ситуация не только в каждом регионе, но и в каждом российском городе иная и бывает очень трудно понять, почему то, что легко проходит на одной территории, невозможно опубликовать или показать на другой.
Анализ экономического контекста коммуникации.
Экономический контекст коммуникации определяется отношениями собственности как в целом, так и на средства коммуникации и информационного производства.
Анализ социального контекста коммуникации.
При анализе социального контекста коммуникации необходимо внимательно исследовать соотношение основных социальных, профессиональных, конфессиональных, возрастных и иных групп населения. Вряд ли надо доказывать, что в регионах с преимущественно промышленным производством и, соответственно, рабочим населением, нужны совсем иные тексты, нежели в регионах с преимущественно сельским населением.
Анализ культурно–духовного контекста коммуникации.
Наиболее сложен для анализа культурно–духовный контекст. Им очень часто пренебрегают, сводя на нет эффективность коммуникации. Вот лишь несколько примеров. Во время Второй мировой войны американцы разбрасывали над японскими позициями листовку–пропуск в плен. На ней большими буквами было напечатано: "Я сдаюсь" ("I surrender"), что для японцев звучало оскорбительно. Правда, осознав ошибку, американцы вскоре заменили оскорбительные слова другими: "Я прекращаю сопротивление" ("I cease resistance").
В американской пропаганде на японских солдат Второй мировой войны был сделан еще один просчет. Коннотации, касающиеся понятия "пленный", мыслились пропагандистами по прямой аналогии с англоязычным понятием пленного; и поэтому японским солдатам без дальнейших околичностей предлагалось сдаваться, причем их заверяли, что они вскоре вернутся и все в их жизни и жизни их семьи будет в порядке. Между тем в японском сознании солдат, попавший в плен, смотрит на себя как на "социального мертвеца".
Американцы неоднократно попадали впросак с условными названиями, дававшимися тем или иным организациям или акциям. Так, союзническая военная администрация в Италии (во время Второй мировой войны) получила сокращенное название Amgot, что в турецком языке является крайне неприличным словом. Еще хуже вышло с акцией по раздаче подарков немецким детям американской оккупационной администрацией в Германии: эта акция получила название schmoo, что в берлинском слэнге обозначает "мошенничество".
В России многие из регионов для доказывания собственной исключительности изобрели и усиленно тиражировали для внутреннего пользования различные мифологемы.
Одна из таких мифологем недавнего прошлого – противопоставленность федеральному центру в рамках оппозиции "регион как полюс порядка – центр как полюс хаоса". Анализируя деятельность региональной прессы, историк А. Логунов довольно язвительно воспроизвел стандартные тезисы, зародившиеся в период 1996–1997 годов и продолжающие циркулировать в региональной прессе до сих пор. "Все вокруг нашего региона – это хаос, а наш регион – это очаг порядка, стабильности и согласия. У нас исключительно замечательный регион – и исторически, и геополитически он замечательный. Мы центр России, мы ворота России и т.п. Мы обладаем совершенно исключительными достоинствами: земля, горы, курортные ресурсы у нас, а люди вообще самые лучшие – талантливые, храбрые, защитники, эстеты, члены художественной самодеятельности и т.д. А живем плохо. Значит, надо найти, кто мешает. Явно же, если бы не мешали, мы бы жили прекрасно. Центр и Москва – вот основной источник всех бед и несчастий регионов". Что же они такого делают? Наиболее любимый тезис: "Москва, центр – это эксплуататоры региональной общности". Как же они эксплуатируют? "Мы кормим Москву в ущерб себе", – это любимый тезис Волгограда, Кубани, Ростова, Красноярска. "Мы кормим Москву, мы сами недоедаем, а отдаем все в Москву, так было всегда, так есть и сегодня". Второй момент. "Мы напрягаемся для защиты России, а не получаем никакой компенсации за это", – любимый довод, используемый ставропольской прессой и прессой Дальнего Востока. "Мы отдаем Москве все богатства задаром. А если бы мы продавали, то мы бы жили чрезвычайно хорошо", – любимый тезис Краснодара, Самары, Саратова. "Москва жиреет за счет искусственного обнищания регионов, выкачивает финансовые средства", – любимый тезис Екатеринбурга и Петербурга. И, наконец: "Москва насаждает в регионах чуждые по сути, по типу реформы. Мы сами реформируемся лучше и эффективнее Москвы". "Реформы на самом деле не в Москве, реформируется губерния, Москва только мешает этому". Каким образом, почему мешает? "Потому что мы, на местах, реформируем то, что нужно, и так, как нужно, а Москва выполняет заказ Международного валютного фонда. И она навязывает нам чуждую политику". Это любимые тезисы в Екатеринбурге, в Красноярске, в Краснодаре. И, наконец, еще один сюжет, который стал очень активно вылезать на первую полосу: "Москва проводит политику ущемления русских регионов в ущерб национальным республикам". Очень хлесткие статьи, целая подборка материалов, помещенная, например, в Рязани: "Рязанщина в 4 раза больше Калмыкии, а ее права неадекватны ее вкладу в развитие России".
Еще одна мифологема – особый тип регионального пространства и регионального времени. Если посмотреть на региональную прессу, то выясняется, что события, происходящие в каждом регионе, имеют не только местное значение: от происходящего в этом регионе зависят судьбы всей России. Именно здесь, в регионах спасали судьбы демократии, здесь спасали и спасают судьбы России. Идет активное формирование представления о том, что мы не просто регион и мы не просто часть России, мы центр России, в котором решаются судьбы всей России. Это как бы одна констатация. А второй смысл этого – мы не просто центр, не просто особая ответственность, но мы еще располагаем неким особым преимуществом. Это, конечно, несметные природные богатства, а самое главное – необыкновенные люди, которые живут только в этом регионе. И пресса формирует типичный облик регионального жителя. Вот что собой представляет бурят по частоте употребляемых терминов: на первом месте – трудолюбие, на втором – талант, на третьем – изобретательность, на четвертом – мужество и др. Рядом саратовцы. На первом месте, очень любопытно, – исключительно богатая, талантливая и одаренная интеллигенция. (Это единственный регион, где это качество поставлено на первое место.) На втором месте – волжский размах, на третьем – трудолюбие, на четвертом – чувство красоты, тяготение к прекрасному и т.д. Образ кубанца. На первом месте – свободолюбие, на втором – мужество, на третьем – качества земледельца и на четвертом – яркий художественный талант. Причем подчеркивается несравнимость достоинств. Мы, куряне, такие трудолюбивые, что даже сравнить не с кем. Можно было сказать: "Мы такие же демократичные, как и ..." Или: "У нас на митинг пришло 10 тысяч человек, больше, чем в Москве". Но сказать: "Мы трудолюбивые, как и в Саратове", – невозможно. Поэтому говорится о том, что таких трудолюбивых, как мы, просто нет.
Пресса настойчиво убеждает человека, что принадлежать к этому "Мы" – уже достоинство. Быть саратовцем уже само по себе – достоинство, а если мне так повезло, что я еще и интеллигент, то значит я – самый талантливый интеллигент. Если я – кубанец, я свободолюбивый уже прямо от рождения. И так далее.
Ученые отмечают, что в ряде регионов мифологии вступают в стадию кризиса и последующего распада. Одновременно начинает формироваться новый федеральный миф. Массовому сознанию предложен образ культурного героя, но уже общегосударственного масштаба, обозначены новые границы между порядком и хаосом, добром и злом, "своими" и "чужими".
Понятно, что обеспечить эффективную коммуникацию, не учитывая описанный выше культурно–духовный контекст, невозможно.
Третий уровень предполагает осмысление фундаментальных характеристик мира, в котором происходит взаимодействие между инициатором и адресатом пропагандистского послания.
Особое внимание на этом третьем уровне необходимо обратить на такие факторы эффективности пропаганды, как процессы глобализации61 и распространения идеологии постмодернизма. Особая значимость этих процессов связана с тем, что кардинальные трансформации, определяющие в целом уникальность современного этапа российской истории, неминуемо отразятся на особенностях взаимоотношений государства, общества и средств массовой коммуникации.
Если на время абстрагироваться от нормативной и содержательной специфики деятельности СМИ в той или иной стране, то очевидной общей чертой деятельности общенациональных каналов становится их ориентация на поддержание того, что принято называть национальной идентичностью. Вопрос о национальной идентичности – это не только вопрос об отношении к национальным символам (флагам, гербам, гимнам и т. п.). В целом национальная идентичность имеет самое широкое поле проявлений в сферах политики, экономики и культуры. Для нас важно, что при помощи материалов массовой коммуникации осуществляется "включение" во внутренний мир людей ценностей нации как социальной общности, с присущими ей представлениями о единой территории, общей исторической памяти, общей культуре, единых для всех членов общности индивидуальных, политических, социальных правах и обязанностях, общем экономическом пространстве.
Обострение интереса к этой проблематике связано с тем обстоятельством, что распространение электронных средств приводит к доминированию устной коммуникации, подобно тому, как это было в "племенных" деревнях прошлого. Качественно отличным при этом является глобальный уровень происходящего. Электричество дало возможность установить глобальную коммуникационную сеть. Причем, по мнению Маклюэна, такая сеть выступает некоторым аналогом центральной нервной системы человека. Это, в свою очередь, позволяет индивиду соучаствовать и ощущать последствия как каждого своего действия, так и действий других. Произошла "имплозия коммуникации", т.е. взрыв внутрь, когда за счет стремительного сжатия пространства, времени и информации находящийся в одном месте индивид может одновременно "переживать" состояние отдаленных объектов. Таким образом, происходит снятие координат "центра" и "периферии", причем члены деревни не могут существовать без осознания некоторой глобальной целостности. Какие стороны глобальных процессов в сфере массовой коммуникации являются особенно важными в связи с обсуждаемыми проблемами? Здесь, по нашему мнению, целесообразно опереться на социологическую концепцию глобальной системы, суть которой состоит в следующем. В условиях современного мира, все области которого в основном структурированы глобальным капитализмом, каждая из транснациональных практик – экономическая, политическая и культурно–идеологическая – характеризуется своим базовым институтом. При этом транснациональная корпорация является важнейшим компонентом транснациональных экономических практик, а содержание транснациональных культурно–идеологических практик составляет культура–идеология потребления.
По существу, в окружающем нас мире происходит формирование нового глобального медиа–порядка, в "пространство" которого включено относительно небольшое число экономических субъектов. Речь идет о таких транснациональных корпорациях, как, например, Time Warner, Sony Corporation, Matsushita Electric Industrial, News corporation, Bertelsman, RAI, Walt Disney Company и др При этом наблюдаются как создание новых форм услуг, так и более фундаментальные процессы трансформаций, когда индустрия развлечений и информации становится единой с индустрией телекоммуникационного оборудования.
С точки зрения нового глобального медиа–порядка, национальные границы, рассматриваемые в плоскости проблемы организации и функций национальных каналов массовой коммуникации, выглядят, по существу, рудиментом прошлого. Ведь в новом глобальном медиа–контексте зрителей рассматривают в первую очередь не как граждан национальных государств, а как некоторую экономическую общность, как "сегмент" конкретного потребительского рынка.
Противоречия в сфере обмена информацией получили развитие в отношениях и между развитыми странами. Министр культуры Франции возглавил общенациональную кампанию против "культурной экспансии" США, "американизации" французской культуры. В результате были приняты специальные законы, регулирующие соотношение американских и французских фильмов в кинотеатрах, меры государственной поддержки национального кинематографа.
Высокоразвитая индустрия кино в США делает возможным, таким образом, использовать ее и в политических целях. Известно, что многие американские фильмы продаются к прокату, к примеру, в Египте, Сирии, России и многих других странах за символическую цену, ибо более важным представляется завоевание максимально широкого сектора рынка идей и ценностей. Стремление к культурной самоидентификации нации и народа переплетается с тенденцией интернационализации культур, зачастую порождая острые политические коллизии.
Одним из ключевых является и другое обстоятельство. Развитие мирового рынка и та существенная роль, которую при этом выполняют мировые коммуникационные конгломераты, идет параллельно с небывалым ранее распространением феномена потребления. Культура–идеология потребления буквально заявляет о том, что смысл жизни состоит в обладании вещами. Отсюда, только потребляя, человек может реализовать свои жизненные возможности, а для того, чтобы оставаться человеком, он должен постоянно потреблять.
Именно поэтому все больше информационного пространства на телевидении, радио, в печатных изданиях самых разных стран, в том числе и России, отводится для реализации глобальных маркетинговых стратегий. Это осуществляется как за счет собственно рекламных материалов, так и в опосредованной форме – с помощью самой различной художественной продукции.
Относительно культурной самоидентификации это выглядит как тенденция к унификации и стиранию культурных границ. "Пророком" происходящих сейчас процессов глобализации по праву можно назвать североамериканского ученого Маршалла Маклюэна, который писал: "Если основная роль города заключается в совершенствовании человека и его превращении в более пригодный вид по сравнению с его предками–кочевниками, то преобразование всей нашей жизни в духовную информационную форму может слить весь мир и человеческий род в одну единую социальную семью".
Маклюэн предсказывает эволюцию и движение мирового сообщества к своему нынешнему состоянию. Он изобрел еще один новый термин – глобальная деревня. Все свои предположения Маклюэн высказал в начале шестидесятых годов, когда телевидение находилось в зачаточном состоянии, а первый персональный компьютер будет изобретен лишь через двадцать лет. Маклюэн дал определение тому, что Луис Лафам называет миром людей, которые боготворят и поклоняются предметам собственного изобретения в форме факсимильных аппаратов и высокоскоростных компьютеров и которые принимают благословение от компании "Кока–Кола" и "божественные дары" в виде одежды от Кристиана Диора. Ни для кого не ново, что все большее количество людей предпочитают оставаться дома и смотреть телевизор, нежели ходить в церковь. Именно в этом Маклюэн видит один из признаков культурного сдвига в истории – сдвига, который произошел незаметно для большинства людей, но который обернулся невероятными последствиями для всех.
Постулаты Маклюэна могут проиллюстрировать тоталитарные приемы, которые используют рекламные агенты и рыночные исследователи в своей атаке на ничего не подозревающего потребителя. Подробное описание этого процесса и его последствий содержатся в книге "Механическая невеста" ("The Mechanical Bride"), впервые опубликованной в 1951 году. В книге говорится о влиянии печатных средств массовой информации на мужскую и женскую психологию. Маклюэн считал, что все рекламные агенты преследуют цель манипулировать, контролировать и использовать в своих целях отдельно взятых людей. Если это правда, то тогда будет резонно задать вопрос о том, кто осуществлял этот контроль и получил ли он желаемый результат?
Контроль осуществлялся рекламными компаниями, а желаемый результат заключался в благородной цели продать товар ничего не подозревающим покупателям. Примером этому является продажа женщинам товаров, которые делают их более привлекательными и желанными для мужчин. Рекламные агенты преуспели в создании рынка там, где его раньше не существовало. Их задачей, которую чуть раньше ставил перед собой Маклюэн, было изучить механизмы функционирования средств массовой информации.
Для объяснения процессов, происходящих в "глобальной деревне", Маклюэн вводит еще один термин – "дополнение". Под термином "дополнение" подразумевается изобретение, сделанное обществом или конкретным человеком, которое совершенно по–новому раскрывает свойства и возможности ума и человеческого тела. Лопата, используемая для выкапывания отверстий в земле, помогает работе рук и ног. Совок похож на сложенную пригоршней человеческую руку, но сделан из значительно более твердого материала. Он гораздо реже ломается и способен сгребать большее количество пыли, чем рука. Микроскоп или телескоп, которые позволяют по–особому видеть и наблюдать за окружающим миром, расширяют возможности человеческого глаза. Рассматривая более сложные примеры, можно сказать, что автомобиль выполняет почти ту же функцию, что и ноги. Так же, как и ноги, автомобиль помогает человеку путешествовать по разным местам, только значительно быстрее, легче и с большим комфортом, особенно в ненастную погоду. Большинство людей уже достаточно хорошо поняли значение слова "дополнение", но не знают ничего об обратной стороне этого явления, которое называется "ампутация".
Любое добавочное действие, особенно в технической области, может полностью ликвидировать или видоизменить сущность другого действия. Наглядным примером этому может служить потеря навыков стрельбы из лука в результате изобретения пороха и стрелкового оружия. Новая ружейная технология подразумевала повышенную точность стрельбы и сделала дальнейшую стрельбу из лука абсолютно устаревшей. Другое технологическое новшество, коим является автомобиль, сделало абсолютно ненужным необходимость развивать высокую культуру ходьбы, что в конечном итоге объясняет, почему город и деревня развиваются разными путями. Телефон является не только добавлением человеческого голоса. Он также значительно уменьшает значение искусства письма, которое складывалось в ходе регулярной переписки. Существует достаточно большое количество разных примеров, которые, тем не менее, свидетельствуют об одном и том же.
Маклюэн твердо верил в то, что человечество всегда завораживали технические новшества ("дополнения"), но оно было склонно либо игнорировать, либо преуменьшать их негативные последствия ("ампутации"). Например, все мы любим ездить на высокоскоростных автомобилях, но мы не задумываемся над тем, какой вред они приносят окружающей среде, или над тем, какое количество времени мы проводим в наших машинах в полном одиночестве и изоляции от других людей. Чрезмерная езда на автомобилях сделала нас более тучными и менее здоровыми. Мы превратились в людей, которые восхищаются всеми новыми явлениями, но минимизируют значение сопутствующих им негативных последствий. Маклюэн считал, что человечество делает это с огромной опасностью для себя.
Чрезмерно интенсивное использование автомобиля в качестве транспортного средства ведет к усиленной атрофии мышц, смогу и повышенному риску смертельных случаев, вызываемых превышением скорости на дорогах, что сводит на нет все доселе упомянутые преимущества. Смертельные случаи на дорогах, легочные заболевания и тучность, которые являются следствием использования современных видов транспорта, начинают перевешивать главное преимущество автотранспорта – быстрое прибытие в место назначения с наименьшими затратами. В конце концов, негативные явления поворачивают вспять все позитивные процессы.
Специфическими видами "дополнений", по Маклюэну, являются телевидение, мобильный телефон и компьютер. Если мы возьмем за основу подход Маклюэна, то все эти современные средства коммуникации следует рассматривать как варианты "дополнений", которые, при их сравнении с прежними технологиями, могут иметь как позитивные, так и негативные стороны.
В более поздние годы Маклюэн разработал научную базу для своей теории, которую он назвал tetrad. Эта теория помогла ему применить четыре закона, оформленных как вопросы, к очень широкому спектру человеческих достижений, и таким образом изобрести новый способ оценки культурного развития человечества.
Первым из этих вопросов или законов звучит следующим образом: "Какое явление (среду или технологию) он дополняет?" В случае с машиной это были бы ноги, в случае с телефоном это был бы голос. Второй вопрос: "Что становится ненужным?" Кто–то может ответить, что в случае с машиной это ходьба, а телефон делает ненужными дымовые сигналы и почтовых голубей. Третий вопрос: "Что мы приобретаем?" Ощущение риска и поиск неизведанного приобретается вместе с приобретением автомобиля, а чувство общности возвращается по мере распространения телефонных услуг. Неизбежным результатом приобретения автомашин в частное пользование является и то, что все большее количество людей предпочитает проводить отпуск на колесах. Четвертый вопрос: "Чем оборачивается чрезмерное использование любой технологии или новшества?" Общество со слишком развитой культурой владения автомобилями мечтает о спокойной жизни без машин, а чрезмерное пользование телефоном порождает потребность в одиночестве.
Радио и телевидение обеспечивают нам одновременный доступ к событиям, происходящим в различных частях планеты. Между тем, телевизионная культура разрушает и уменьшает тесные отношения, складывающиеся в процессе жизни семьи, основанные на устном общении, столь важном для постмодернистского человека. Простое включение телевизора может установить гробовую тишину в комнате, наполненной людьми. Что возвращается в прежнее состояние – так это взгляд на человека как на существо, отнесенное к определенному роду, семье или племени. Все это сводится или вновь приобретает форму глобального театра, где люди исполняют роль актеров на сцене. Чтобы в этом убедиться, достаточно стать свидетелем авиакатастрофы или стихийного бедствия.
Будучи католиком по убеждению (принял католичество в 1937 г.), Маклюэн полагал, что масс–медиа являются Посланием, ниспосланным человеку свыше и поддающимся разгадке лишь по мере их развития, и открыл еще термин и закономерность, когда впервые произнес фразу "средство есть сообщение".
Технологии коммуникации рассматриваются Маклюэном в качестве решающего фактора процесса формирования той или иной социально–экономической системы. Так, уже в "Галактике Гутенберга" он показывает, что развитие и экономической, и социально–политической инфраструктуры индустриального общества было бы невозможно без того кардинального изменения коммуникативных стратегий, которое повлекло за собой изобретение печатного пресса. Лишь в условиях эгалитарно–массового распространения слова становятся возможными и частнособственническое предпринимательство, и демократизация общества на основе избирательного права, поскольку именно словом печатным, а не устным и даже не письменным формируется исходный элемент и центральный агент такого общественного устройства – атомизированная, герметически изолированная от всех иных человеческая индивидуальность со специфической сенсорикой, ментальностью и телесностью.
Радикальная трансформация "сенсорного баланса", начало которой было положено еще изобретением письменности, в эпоху безраздельного господства печатного слова приводит к почти полному атрофированию всех иных каналов сенсорного восприятия, кроме визуального: человек превращается, по сути дела, в один большой глаз, у которого все иные возможности сенсорного контакта и, соответственно, коммуникации – тактильной, звуковой, обонятельной, вкусовой – сведены к минимуму.
Подобная оценка роли коммуникационных технологий в процессе становления и развития как самого человеческого существа, так и создаваемых им организационных структур, позволила Маклюэну сделать вывод о том, что технологии вообще, а технологии коммуникации в первую очередь, являются средством "продолжения" и одновременно "расширения" ("extension") человеческих органов. Но если в случае колеса и телескопа речь идет о "расширении" возможностей движения и зрения, т.е. отдельных способностей человека, то в случае электронных (или "электрических", как называл их Маклюэн) средств коммуникации, ведущих свое происхождение от проволочного телеграфа, речь идет уже о "продолжении" и "расширении" самой нервной системы человека.
Современный мир уже несколько десятилетий живет в эпоху "постмодернизма". Человека современной культуры – человека эпохи постмодернизма – отличает состояние чрезвычайной усталости от жизни. В самом деле, все уже было когда–то сказано, нарисовано, спето – все уже было. Умберто Эко по этому поводу очень удачно пошутил. Он сказал, что современному человеку перед тем, как объясниться в любви, надо обязательно указать источник цитаты: "Как сказал Шекспир, я люблю тебя!" Зачем двигаться вперед, если заранее известно, что ничего нового не будет? Прошлое – это груда камней, из которых можно сложить пятиконечную звезду, а можно – звезду Давида. А какая разница? Да никакой! "Все суета сует и погоня за ветром", игра в смыслы и формы – калейдоскоп.
Мировоззренческой базой постмодернизма стало глубокое разочарование в идеологии исторического прогресса, сформулированной французскими просветителями XVIII в. и основанной на идее рационального переустройства общества и человека. Философы постмодернизма (М. Фуко, Ж. Деррида) утверждают, что обещанное просветителями ХVIII в. осуществление общественной утопии обернулось кошмарами революций и тоталитаризма потому, что ориентировало человечество и личность на незыблемую иерархию ценностей, на некий духовный центр, нравственный абсолют. Философия постмодернизма исходит из установки, что именно ориентация на абсолют постоянно воспроизводит тоталитарные структуры и тоталитарное сознание. Церковь с ее авторитетом и "властью ключей" антагонистична постмодернистскому мышлению. Приемлем только плюрализм. В связи с этим постмодернизм трактуется в общем виде как плюрализм и ориентация на фрагмент вместо целого.
Постмодернизм "раскрепощает" чувства, мысли и поведение человека. Постмодернистский "шизопроцесс", естественно, не клиника, не нечто патологически расстроенное и необратимое, а попытка вырваться из смирительной, или нормализующей, рубашки социальных кодов, которые делают жизнь человека сверхдетерминированной, во всем предопределенной, а посему нетворческой, неинтересной, малопродуктивной. "Шизо–индивид" вибрантен, а не дисфункционален, как банальный (клинический) шизофреник. "Он свободный, безответственный, одинокий и веселый" – так, во всяком случае, представляют его Ж. Делез и Ф. Гваттари в своем совместном двухтомном труде "Капитализм и шизофрения" (1972–1980).
Постмодернизм отвергает как не свое классическую шизофрению (от нее лечат в больнице), приветствуя и поощряя "шизофрению постмодернистскую" – ту, которая сознательно отвергает репрессивные каноны культуры и религии, ускользает от "определенностей" любого типа, открыто заявляя об импульсах и желаниях, идущих из глубины человеческого существа. Доверившись собственным желаниям, отважившись принять их естественную логику, человек научится "жить в согласии" с природой, обществом и самим собой.
"Древесное мышление" (как бы от корня к ветвям, от начала к развитию?) не устраивает постмодернизм. Дерево держит философский дискурс в плену мифологического сознания с его организацией универсума, космоса по принципу "дерева мира". Мыслить "деревом" значит мыслить мифологично, при том что по форме все может выглядеть сверхрационально. У дерева есть корень, а значит глубина, в которой, по общему мнению, заключена сущность, субстанция, основа–детерминанта всего являющегося нам мира. Дерево также является символом вертикально–властной организации бытия. Власть (в том числе духовная) всегда древовидна, оно прямо–таки навязывает нам образы центра (ствол) и отходящие от ствола боковые ветви (вспомним слова Христа: "Я виноградная лоза, а вы – ветви?"). Дерево с его вектором роста (и движением соков) от корней до кроны олицетворяет собой генетически–стержневое, линейно–сквозное видение мира. Своим непрерывным дихотомическим ветвлением дерево к тому же конституирует бинаризм, логику бинарных оппозиций. Любая упорядоченность непременно приобретает древовидную конфигурацию. Деревом проросла, как полагают Делез и Гваттари, вся западная христианская культура.
В отличие от дерева "ризома" (постмодернистский стиль мышления) являет собой множество беспорядочно переплетенных отростков и побегов, растущих во всех направлениях. Не имеет она и связующего центра в виде какого–то единого корня. Это непараллельная эволюция полностью различных образований, происходящая не за счет дифференциации, членения, ветвления, а благодаря удивительной способности перепрыгивать (переползать) с одной линии развития на другую, исходить и черпать силы из разности потенциалов. Как трава, пробивающаяся между камнями мостовой, ризома всегда чем–то окружена и растет из середины, через середину, в середине.
Ризома в постмодернизме уподобляется сорняку, который стелется и переваливает через препятствия (борозды, канавы, ямы) именно из–за того, что его теснят, ограничивают, обступают со всех сторон культурные растения. И чем сильнее это давление, тем шире радиус действия данного сорняка, тем дальше он выбрасывает свои щупальцы–отростки, тем больше периферийной земли становится его жизненным пространством.
Место ризомы там, где трещины, разломы, пустоты, бреши и другие провалы человеческого бытия. Она их по–своему преодолевает. Для нее нет непроходимых границ, какими бы – естественными или искусственными – они ни были. Ризома учит двигаться по "пересеченной местности" бытия. Она умножает стороны, аспекты, грани исследуемой реальности, превращает круг в многоугольник.
Если дерево – символ космоса, т.е. порядка, целого, то ризома – символ хаоса. Она представляет все существующее как неопределенное, ненадежное, текучее и мимолетное. А общая логика постмодернизма есть движение от объективного к субъективному. Происходит как бы дезобъективация и культуры, и религии, которые фиксируют процесс. Философия постмодернизма близка анархизму и ценностному плюрализму. Она "освобождает" человека от моральных обязательств, от принятия некоторых единых измерений правды, справедливости. Следствием подобной всеядности выступает отрицание абсолютной истины. Отсутствие такого критерия позволяет принимать все точки зрения, открывая простор для безграничного самоутверждения, на деле не придерживаясь ничьей позиции. В рамках постмодернистского сознания происходит неприятие вечности как традиции, вырабатывается безразличие к метафизическому завету о совпадении истины, добра и красоты. Церковь в лице постмодернистского менталитета имеет дело не просто с противоположным мнением, как, например, в случае с гуманизмом, а с некоей "религией антимира", разрушающей все вокруг своей пустотой и разрушающей саму себя.
Естественно, что постмодернизм накладывает свой отпечаток на ситуацию в экономике, политике, религии, языке, лишая их дисциплины и веры как главного принципа формирования жизненных структур. Так, желание иметь дело с необычным языком, экспериментаторство, попытка выскользнуть из традиции, делают постмодернистские литературные тексты косноязычными, невнятными, произведения искусства – абстрактными и малопонятными (контрапунктными). Обессмысливание человеческой речи – это тоже попытка разрушить мир, ибо язык не предмет выбора, а данность, резервуар культуры, к которому необходимо подключиться, чтобы соотнести себя с определенной традицией. Каждый народ, имея сходные пути материального и интеллектуального развития, упрямо сохраняет свой язык, в котором сокрыта его душа.
Напряженные отношения складываются у постмодернизма с христианством. В рамках неоязыческой и либерально–агностической культуры трудно совмещать Христа, сказавшего "Я есть истина", с требованием плюрализма, отказавшегося от какой–либо истины. Бог отвергается равнодушием, потерей к нему интереса в постмодернистской идеологии абсолютной относительности. Идеи либерального плюрализма внутри самого христианства, несомненно, также имеют корни в постмодернистском влиянии.
Постиндустриальному обществу чужды "титанические" начинания, будь то "великие стройки коммунизма", "поворот рек", освоение целины или отправка человека в космос. И не в силу того, что они не нужны, а потому, что им не придается значения. Не существует ни одного пропагандистского лозунга, связанного со строительством Международной Космической Станции или экспериментами над "солнечным парусом", зато все люди старшего поколения помнят ВИА "Самоцветы" и песню "Строим БАМ".
Сегодня ничто не укладывается в схемы и не поддается классификации. Мы наблюдаем "мир коллажа": фрагментарность и неопределенность, отрывки песен, фраз, короткие заголовки статей, реклама – смена цветовых пятен в калейдоскопе, обмен знаками. Эта тенденция к увеличению роли индивидуальности, демассификации личности, культуры и религии.
Российская ситуация постмодернизма благоприятна для создания красивых многообразных мифов, пользующихся очень хорошим спросом. Так, в литературе стали популярными эпосы типа "Нарнии" К. Льюиса и приключений хоббитов Д.Р.Р. Толкина и их эпигонов. Общие черты данных "произведений" – однотипность героев, схожесть сюжетных приемов. Наряду с появлением сказок о прошлом (именно о прошлом, потому что используются мотивы сказаний и преданий старины о колдунах, героях, драконах и пр.) поднялась также волна детективов–боевиков, рассчитанных на "легкое" чтение в общественном транспорте или в обеденный перерыв, где книга выполняет функцию сокращения времени, а не несения информации. В ближайшем будущем нам следует ожидать новую волну русского буддизма. Россия удивительно чувствительна к мифотворчеству. Достаточно упомянуть о российских фанатах Гессе, Борхеса, Кортасара, не говоря уже о Кастанеде и Толкиене. Фанатов настоящих, с горящими глазами, они готовы чуть ли не жизнь отдать за идеи, которые для их автора были, скорее всего, послеобеденной интеллектуальной игрой. А после того как Умберто Эко написал свой "Маятник Фуко", на Урале возник орден тамплиеров – и не где–нибудь, а в среде партийно–хозяйственного актива. Кстати, не оттуда ли пошла "уральская культурная революция", которая подарила нам "Наутилус", "Агату Кристи" и ряд политических деятелей? При этом "потребность верить" у постмодернистского человека сохраняется как то, от чего невозможно отлучить человека в принципе. Как же он удовлетворяет эту потребность?
Постмодернизм характеризуется недоверием к метанарративам. Постмодернисты убеждены в полнейшей интеллектуальной и исторической несостоятельности повествований о животворности ("негасимый свет") разума, о благодетельности прогресса, о непреходящей ценности "свободы" и т.п. вещах. Точнее, он критически настроен по отношению к "мета" и "гранд", а не к самим по себе нарративам. В этом проявляется его исконная нелюбовь к "большому", его микрофилия, намеренно противопоставляемая макро – и мегафилии Модерна. Вообще же постмодернизм с успехом пользуется нарративной методологией. Не объяснением, не доказательством, а именно и только повествованием, рассказом о чем–то региональном, местном, локальном – словом, "микро". Нарративный дискурс или стиль философствования – это рассказ о том, что с вами произошло, что касается вас лично, к чему вы причастны, относитесь заинтересованно, ангажированно. Академическая абстрагированность, холодная рассудочность, логическая рафинированность, теоретическая чистота – все это для постмодернистской нарратологии неприемлемо, все это ею так или иначе преодолевается и отбрасывается.
Постмодернизм есть не только критика Модерна–модернизма, но фактически всей предшествующей интеллектуальной традиции, радикальный разрыв с ней. На Западе эта традиция, как известно, уходит своими корнями в античную почву. Если древнегреческий мыслитель, выражая универсальное, поистине космическое чувство меры, говорил "Ничего слишком", то постмодернист утверждает прямо противоположное – "Ничто не слишком". Если Лютер утверждал: "На том стою и не могу иначе", – то постмодернист настаивает на другом: "На том стою, а могу как захочу".
Постмодернизм ставит под вопрос статус Целого как такового. Если классическая (модернизм) трактовка носит непременно холистский – охватывающий и директивный по отношению к частям – характер, то в постмодернистской перспективе, как пишут Делез и Гваттари, "целое есть продукт, производимый как часть наряду с другими частями, которые оно не объединяет и не тотализует, но применяется к ним, устанавливая типы отклоняющейся коммуникации между несообщающимися сосудами, поперечное единство элементов, которые остаются полностью различными в своих собственных измерениях..."
Постмодернистский дискурс принципиально антифундаментален, его интересуют не субстанциональные единства и предельные (метафизические) причины, а децентрированные, или рассредоточенные, множества, короче – различия. Под "общей работой законов" постмодернизм ищет и находит "игру особенностей". Иными словами, в основу бытия постмодернизм кладет различия. Единство, тождество у него "кружит вокруг Различного". Различия – последняя реальность, за ними уже ничего нет. Постмодернизм – это предельное раскрепощение частей. Он, по словам Лиотара, объявляет настоящую войну Целому.
Вся гносеология (эпистемология) Модернизма строилась и строится вокруг некоего инвариантного и универсально мыслящего "Я", в ориентации на единого и неделимого субъекта. Картезианское cogito, кантовское трансцендентальное единство апперцепции – наглядные тому подтверждения. Постмодернизм децентрирует и тем убивает субъекта познания, превращая его в место, топос, пересечение различных дискурсивных практик, в необозримое поле персональной идентичности, в "концептуальный персонаж", кочующий в поисках наслаждения по различным жизненным текстам.
Постмодернизм – радикальный разрыв с прошлым. Радикальный, но не тотальный. И чтобы это стало понятным, отметим, что постмодернистский радикальный разрыв с прошлым носит имплозивный характер. Имплозия – это уникальный исторический взрыв. Проистекает он не от недостатка, ограниченности, бедности, неполноты, а как раз наоборот – от переизбытка, развитости, богатства, переливания через край. Выражаясь по–другому, на Западе – родине постмодернизма человек в полной мере вкусил плоды модерна, или индустриальной цивилизации, пресытился разумом, прогрессом, эмансипацией и потому возжелал чего–то большего. К этому его толкает сама жизнь, логика последовательного продвижения вперед, развитие уже развитой системы, превращающей любую аннексию (покушение на ее системность, целостность) в ту или иную коннексию. Выход на постмодернистскую перспективу есть не только его want ("просто хочу", хотя и это тоже), но и need ("я обязан", "мне необходимо"). Имплозия есть "взрыв внутрь" – на "переваривание" богатства, избыточности, на укрепление и динамическое позиционирование системы. В отличие от эксплозии, "взрыва вовне" – на разрушение, распад, детерриториализацию системы.
Соотнося постмодерн (постмодернизм) с модерном (модернизмом), мы также выходим на проблему их историчности. Если ставить вопрос о времени в его привычной для нас последовательности, то постмодернизм следует располагать в будущем, а также на переходе от настоящего к будущему. Переход здесь даже предпочтителен, поскольку это отвечает некой общей установке постмодернизма – на переломы, просветы, вырезы, края, трещины, обрывы. Постмодернизм в высшей степени современен. В высшей – потому что намеренно забегает вперед, опережает время, потому что высота, расцвет его в будущем (середина XXI в. – по прогнозам). И потому, наконец, что исторически время постмодернизма (постмодерна) течет из грядущего. И это очень важно: если сторонники толерантности и мультикультурализма хотят учитывать развивающуюся ситуацию, быть как бы "на шаг" дальше в "глобальной деревне", то надо выбирать и использовать наиболее эффективные в условиях постмодернистской "глобальной деревни" СМК и их наиболее эффективно их использовать.
Источник: dzyalosh.ru.
Рейтинг публикации:
|
