| Глава 7. Геополитические и социологические особенности России в XVIII-XIX веках
§ 7.1 Геополитическое и социальное значение реформ Петра Великого
Данная глава посвящена геополитическому анализу периода петровской и послепетровской России. Обычно он называется Санкт-Петербургским периодом, и к нему относят последнюю часть XVII века, весь XVIII век, XIX век и начало ХХ века вплоть до Октябрьской революции. Этот период представляет собой совершенно новую социальную модель. После Раскола заканчивается Московское царство, которое было организовано в согласии с социологической конструкцией, описанной в прошлой главе. С социологической точки зрения, эпоха Раскола, совпадающая с реформами и затем с низвержением Никона и дальнейшим этапом секуляризации, – это эпоха разрыва. То есть, те процессы, которые происходили в период Московской Руси, начало которым было положено в эпоху монголосферы, с социологической точки зрения закончились, и этот конец приходится на время Раскола. Тогда происходит не только разделение русской церкви на две составляющие: одни идут в старый обряд – старообрядцы, другие -- в новый обряд. Но происходит одновременно и разделение в социальном строе России. Мы показывали, что, как об этом писал князь Трубецкой[16], происходит разделение одной общей культуры на две разных.
Культурный тип Московской Руси представлял собой нечто однородное. Основная графическая модель, в которой может быть отражено московское общество -- это центр и круг. Это не треугольник, не социальная пирамида, а именно центр, в котором находится царь и окружающие его дворяне, и круг – простые люди. С этим было связано такое интересное явление, как гомология структуры русского быта. Покрой кафтана царя и покрой одежды простых людей, например, был одинаковым. Покрой, сама мода, сама форма была тождественной, но у царя одежда делалась из очень дорогих тканей, а у простого человека – из простых, вплоть до холщовых рубах. Нечто промежуточное было характерно для боярства. Но крой был один. Обратим внимание, менялась материя, от сверхдорогой, украшенной бриллиантами, до простой, а покрой оставался одним и тем же.
То же самое в отношении архитектуры. Архитектура царского дворца эпохи Московской Руси представляла собой великокняжеский терем, царские хоромы и воспроизводила то же самое, что и крестьянский дом, при том, что один был огромный, грандиозный, гигантский, а другой – малый (маленький и покосившийся, если это был плохой крестьянский дом). Здесь существовала гомология, социологическая гомология объектов быта, одежды и мест проживания. И это составляло специфическое отношение. Конечно, понятно, что дорогой, украшенный дом с большим количеством комнат и прислуги, дворец, белокаменные палаты, и маленькая покосившаяся хижина, это разные объекты. Но это объекты, которые представляли собой по форме одно и то же, а по качеству и размеру – разное. Точно так же и в отношении одежды. Точно так же и в отношении культуры. Религиозная культура царя и религиозная культура простолюдина в эпоху Московской Руси была одной и той же. Противоречия были не между одной и другой формами, а между качеством или, скажем, богатством той материи, из которой они были сделаны.
Если вспомнить Аристотеля, который в каждой вещи выделял форму и материю (форма – «морфе», и «гюле»*– «материя»[17]), то можно сказать, что различие в Московском царстве между вещами, большинством бытовых вещей, была в гюле, то есть в материи. Это были сходные формы, наложенные на разную материю.
Что происходит после того, когда мы переходим в следующий социальный, социологический период после раскола? После Раскола и в начале реформ Петра с социологической точки зрения происходит раскол формы (морфе) тоже. Это очень важно. Этот период называется периодом вестернизации русского общества, и это очень серьезный разрыв. С социологической точки зрения можно сказать, что русское общество начинает усердно копировать европейскую модель социальной стратификации, сопряженной с жесткой сословной, кастовой системой. (Она была и на Руси жестко сословно кастовой, но по другой модели, это важно).
Существует дуализм двух типов архитектуры: европейского, основанного на жестком вертикальном делении, и русского московского периода, когда различие в статусе подчеркивалось именно в различии материи -«гюле», а не в различии формы-«морфе». Поэтому существовала идея плоского круга, в центре которого стоит государь. Но круг и центр располагаются в одной и той же плоскости. Архитектура западноевропейского общества -- социальная архитектура, продукт социума, социальной деятельности, социальных конструкций, -- представляла собой замок, стоящий на холме. Внизу располагался город простолюдинов, у которого с замком подчас не было почти никакой связи -- одна узкая улочка, которую легко было перекрыть для того, чтобы предотвратить восстание черни или создать блокаду города, и закрыться, например, от врагов которые могут спокойно разграбить предместье, побить местное население, а в замок не войдут.
Западноевропейская социологическая модель, современная Московскому царству, развивалась, начиная с западного средневековья вплоть до начала Нового времени. Эта модель создала другую социальную конструкцию, нежели Московская Русь. И когда мы приходим к концу Московского периода, с социологической точки зрения начинается разделение и видоизменение архитектуры русского общества. Российское русское общество фундаментально меняется, потому что происходит раскол формы. Различия между боярами, дворянами и простолюдинами меняют свою структуру. Теперь бояре и дворяне носят отдельные одежды, передвигаются другим способом, живут в других помещениях. И возникает две формы: одна -- форма высших классов, другая -- форма низших классов. То есть, социальная форма единая в Московском царстве, единая с точки зрения общей социальной парадигмы разделяется на две. Таким образом, церковный раскол, который делит церковь на две части: на новообрядцев и старообрядцев, одновременно проводит новую черту в структуре российского общества по линии формы (морфе). Возникает двойная социальная морфология (это больше напоминает западноевропейскую морфологию), где высшие классы представляли собой одну структуру, одевались по одному, а низшие классы по-другому. Меняется костюм, меняется самосознание, и простой человек, по сути дела, оказывается в другом отношении к центру. Это не периферия по отношению к кругу, а низ по отношению к верху. И с этого момента начинает формироваться новая модель утверждения власти над народом.
Московская идея, тягловая идея, заключалась в том, что все за что-то отвечают: царь отвечает перед Богом за страну, дворяне служат царю и Отечеству, а крестьяне кормят дворян и царя -- на всех наложено тягло[18]. И несмотря на то, что бедные все время работают, богатые и властные тоже все время работают, они все постоянно воюют. Иван Грозный всю свою жизнь провел в войне, и все дворянство воевало. Одни люди пахали землю, а другие воевали и сражались. Все что-то делали, и всем было довольно тяжело, но все были частью некоего единого, цельного организма. Социальная дифференциация, конечно, была, и стратификация была, и в материальном и во властном положении были различия. В Московском царстве присутствовали все формы социальной стратификации классической схемы, разделенной по четырем социологическим осям -- материальному благополучию, деньгам, славе и власти. Но структура социальной стратификации в Московском периоде русской истории она была иной, чем в следущем Санкт-Петербургском периоде.
Московской модели в геополитическом плане соответствует то, что можно назвать евразийской ориентацией, которая предполагает объединение всей Евразии или части Евразии через собиранием северных и южных лесов и степей с осмыслением всего этого в качестве самостоятельной цивилизации. В рамках Московской идеи русское государство осознает себя как самодостаточная цивилизация. И поскольку с востока идеологической, религиозной опасности, как таковой, нет, то, в основном, это самосознание утверждается перед лицом Запада. На Востоке есть, конечно, враги, противники, есть, кого завоевывать и у кого что-то отбирать или, наоборот, что защищать. Но в эпоху Московского царства оттуда не идет идеологической угрозы. Идеологическая угроза приходит с Запада.
Таким образом, Москва, Московское царство, формируется как цивилизация с одной стороны православная, с другой стороны, в значительной степени, евразийская, то есть, не западная, но и не восточная -- цивилизация, которая отстаивает свою самобытность. После неурядиц, после смерти Алексея Михайловича два его сына при патронаже царицы Софьи приходят к царской власти. Затем остается один Петр Алексеевич, и с ним начинаются фундаментальные изменения во всей конструкции российской социальной и геополитической истории. Хотя, возможно. раскол создавал предпосылки реформам, которые начал Петр.
Истоки реформ Петра -- и геополитических, и социальных, и религиозных -- приходятся исключительно на эпоху Алексея Михайловича, эпоху Раскола. Делится церковь. С одной стороны победившая новообрядческая или никонианская церковь. С другой стороны – церковь старообрядческая или старообрядческое движение. Старообрядческое движение принципиально хранит верность московской религиозной идее. Новообрядчество, никониане и особенно греки, пришедшие после Собора 1666 года представляют собой новую модель религиозности, в которой очень много западных элементов.
В религиозном плане происходит то же самое, что и в социальном. Вводится многоголосье, так называемое партесное пение в противоположность знаменному одноголосному пению, которое было в Московской Руси. Вводится трехперстное крестное знамение. Это взяли у католиков и от западных православных, которые долго были под католиками. Греки сами постепенно тоже начали креститься щепотью. Обливательное крещение – это когда человека крестят, не полностью погружая в воду, как было в московском периоде, а как было принято у католиков и у греков: либо обливают водой, либо окропляют, без трехкратного погружения. Возникает новый тип иконописи. С точки зрения изобразительной и с точки зрения музыкальной все меняется в церкви. В иконописи вводится перспектива, то есть, элементы Возрождения, которые называли в XVII веке «фряжским письмом» Появляются первые портретисты, профанная живопись. Это новая религиозная модель, церковь меняется эстетически, сокращаются службы, изменяется порядок осуществления религиозных литургий, происходит книжная справа, меняются тексты под киево-могилянские новые изводы, старые книги уничтожаются. Фактически, это новая церковь, которая представляет собой часть единой церкви. Старообрядцы сохраняют строгое соответствие прошлому. Новообрядцы модернисты, они открыты к новому. Церковный Раскол совпадает с расколом социальным.
Многие простолюдины поддержали именно старообрядчество. Среди старообрядцев, за редким исключением, боярыни Морозовой или высокопоставленного епископа Павла Коломенского, не было представителей ни крупной церковной, ни крупной социальной иерархии. Были, конечно, те, кто сочувствовал расколу, но в действительности огромное количество людей, которые остались верными старообрядчеству, старой московской религиозности, были именно простые люди. И еще раскол – это раскол между сакральным и профаническим, священным и мирским (это одна из основных социологических категорий, по Дюргейму[19]).
Именно в этот период Святая Русь перестает быть святой, она становится светской Россией. Святость означает священную миссию. Светскость означает открытость, логичность, секулярность, обмирщение Таким образом, в этот период происходит разделение церковное, социальное и разделение между светским и священным. Все эти тенденции к концу XVII века приобретают характер секуляризации как отделения церковной, духовной миссии от государственной, отделение церквей как носителей сакральности от паствы, отделение старообрядцев от новообрядцев, и разделение культур.
На месте одной московской культуры после раскола намечается две культуры. Одна – культура верхов, другая – культура низов. Начиная с раскола, эти формы все дальше и дальше расходятся между собой. Петр I, таким образом, приходит на готовое. C социологической точки зрения Петр, ставит окончательную печать на тех процессах, которые были начаты до него. При Петре все эти процессы приобретают яркое, очевидное воплощение. Петр начинает стричь бороды. Что он делает, на самом деле? Он изменяет форму правящего класса -- ведь он не всем стрижет бороды, он не постриг ни одной бороды купца или простолюдина. Он стрижет бороды только боярам. Для них с еще традиционным сознанием остриг бороды был, приблизительно, тем же самым, что и публичное оскорбление или даже кастрация. Для человека московского периода мужская борода была необходимым социальным и культурным элементом, как юбка для женщины, без чего, в принципе, нельзя показываться на публике. Идея публичного бритья бород, и вообще идея перехода к европейской модели одежды и поведения означала фундаментальное изменение социального образа правящей элиты. Правящая элита, которую Петр пытался сделать совершенно не русской, западной, отторгалась волевым принудительным или добровольным образом от старых форм.
§ 7.2 Социология петровских реформ
Таким образом, возникает особая социологическая структура. Причем интересно, что в этот период в русскую социологическую систему вводится понятие шляхетство. Именно в эпоху Петра дворян и бояр называют шляхтой, копируя польско-литовскую и польскую модель. Формируется, по сути, новый тип элиты, которая и одевается теперь совершенно по-другому. Она одевается в облегающие рейтузы, в букли, в хвостики, парики, то есть, копируется западноевропейская дворянская мода современных аристократов.
В свою очередь, простолюдины продолжают инерциально сохранять формы Московской Руси. Получается, что московская социальная система, социальные образы уходят в простой народ. И между петровским высшим классом и социальными низами начинает складываться антагонизм нового толка. И раньше были противоречия, между центром и периферией не может не быть противоречий, но горизонтальная система напряжений социальных оппозиций – это одно дело, а вертикальная – другое. Одно дело -- когда большое противостоит малому. Другое – когда круг противостоит квадрату. Между ними не просто различия в количестве, материале или объеме, а качественное противостояние.
Можно отметить, что в этот период вводятся западноевропейские модели мышления, в том числе и в язык, поскольку с этого момента, именно с периода начала XVIII века, элита все чаще говорит по-голландски, по-немецки, кто-то по-английски, но это редко, и по-французски. Петром сознательно завозятся, экспортируются представители Запада, которые, конечно, чужды русскоязычному, простонародному контексту. И интересно, что наша родная элита, боярская и дворянская, подражая иностранцам, начинает относиться к русскому народу, к своим крестьянам точно так же, как относятся приехавшие. То есть, раньше это были свои, теперь это перестает быть своим. У элит все меняется -- одежда, внешний вид, самосознание, язык. Раскол общества приобретает зримые формы.
Меняется отношение формы правления аристократии над простолюдинами, начинается настоящее крепостное право. Копируется феодальная модель личной и полной зависимости крестьянина от феодала. И хотя это еще не феодализм в полном смысле слова, но модель воспроизводится феодальная, с одним только очень важным для нас с социологической точки зрения различием. Дело в том, что феодальная модель вырастала из логики именно западноевропейской истории. Закрепощение сервов за лендлордами, за баронами и создание вассальных иерархий складывались исходя из логики развития западноевропейской культуры. Такова была модель социального развития тех этнических и социальных групп, которые сложились в Западной Европе. В нашей же истории ничего подобного не было.
От московского периода сохраняется очень интересная идея – монархия. И именно монарх своей тотальной властью, в частности, Петр Первый, который демонстрирует абсолютизм своего управления, сознательно раскалывает общество и искусственно создает элиту, противостоящую массам. И до этого были элиты, и до этого были массы, и между ними были напряжения, но Петр делает эту оппозицию формальной. Поэтому, как правило, историки разделяют самодержавие, которое свойственно московскому периоду, и абсолютную монархию эпохи Петра.
Интересно. Что в России мог бы возникнуть феодализм как в Европе, если бы феодалы сложились самостоятельно как некий социальный институт. Но нет, Петр делает феодалов из своих холопов. Из из бояр, из дворян, из просто авантюристов, типа Меньшикова, искателей приключений, Петр делает шляхетство. Шляхетство не растет снизу, оно делается Петром, поэтому это шляхетство в отличие от феодалов обладает колоссальной степенью холуйства. От Московской Руси остается только полная тотальная власть царя. Русское шляхетство – это рабское шляхетство. Это не шляхетство воинов, которые окружают равных, и первый среди равных между ними – монарх. Так было в западноевропейской культуре, поэтому там можно монарха, в случае крайней необходимости, снять или переизбрать. В России же, по-сути дела, ярлыки рыцарей прилепили царской дворне. Такое квазишляхетство возникает потому, что оно выросло не само по себе, отстояв свой социальный статус, они было назначено таковым.
Происходит жесткое закрепощение крестьян за конкретным владельцем. Раньше при московском периоде бояре и дворяне получали землю вместе с крестьянами во временное пользование, пока они служат стране. Как только они пытались предать, как Курбский, у них все это изымалось, поскольку это была не их личная собственность. Теперь же возникает отношение к крестьянам как к частной собственности, лишь с одним ограничением: теперь уже царь без всякого интереса Отечества, просто по собственной воле, может кому угодно отдать что угодно и у кого угодно это отнять.
Личная воля, профанная, секулярная воля абсолютного монарха ограничивает и видоизменяет структуру российской аристократии. Российская аристократия – это не западная аристократия, не аристократия замков. Это аристократия подделки, аристократия симуляции, псевдорыцарство, ряженые. На самом деле, старорусская власть лишь переоделась в европейскую. И Петр чувствовал смехотворность, потешность своих реформ: пытаясь сделать из России европейскую страну, но делал это, как говорят Соловьев[20] и Ключевский[21], ультраазиатскими способами. Предшествующую систему он сломал, но построил ли он что-то новое? Этот вопрос задавали славянофилы, которые считали, что именно при Петре произошел полный разрыв той этносоциальной структуры, которая сложилась в Московском царстве.
То, что сложилось при Петре, глубоко русском человеке во всех отношениях, оформляется в постпетровский период, когда к власти приходят дамы, которые либо убивают своих мужей и сыновей, либо пытаются это сделать. Это Екатерина I, Анна Иоанновна с Бироном, Елизавета и Екатерина. Дальше до конца XVIII века правят дамы, и разве что при Екатерине II что-то начинает меняться, предуготовляя XIX в. Но можно сказать, в целом, что все это время, и даже в XIX веке, вплоть до 1917 года, так или иначе сохраняется новая послепетровская социологическая парадигма: раскол общества и псевдоморфоз, то есть, различие в морфологии социальных структур верхов и низов.
§ 7.3 От Анны Иоановны до Павла Первого
Вслед за Петром во главе абсолютной монархии становятся какие-то курляндские княжны и другой сброд, совершенно не имеющий отношения к русской монархии и сплошь и рядом плохо говорящий по-русски. Идеологически это даже и не новообрядчество, которое формально сохраняется. По сути, уже при Петре основной спор идет между протестантским и католическим толкованием православия. Стефан Яворский и Феофан Прокопович, один католик, другой протестант, спорят в псевдоправославном контексте о том, кто из них прав[22].
Петр упраздняет московское патриаршество, вводит Священный Синод, при котором над головой русской церкви, независимой даже в самые тяжелые периоды самодурства русских царей, ставится чиновник типа стряпчего, обер-прокурор, светское лицо, которое и провозглашается первым лицом в церкви. Церкви остается только служить министерством нравственности. И, естественно, у нее отнимается государствообразующая, идейнообразующая и смыслообразующая роль в социальном контексте. Петр I пытается запретить монашество, считает, что монахи -- бездельники, не признает никаких форм сакральной деятельности, которая бы не приносила практического плода, и подражает Западу во всем, вплоть до провозглашения себя главой церкви, в духе англиканских монархов. Постепенно Петр начинает выступать как анти-Третий Рим, анти-Русь, воплощая в себе полюс антимосковской идеи.
Этот период тотально ломает московскую модель и пытается превратить Россию в Запад. Наступает эпоха вестернизации и секуляризации. Важно, что после Петра во главе страны оказываются иностранцы, которые не просто подражают Западу, но приезжают с Запада, здесь поселяются, и относятся к русскому народу как к местным аборигенам, как африканским, австралийским племенам или индейским племенам, то есть, как к рабам. Они физически не понимают, что бубнят русские люди, почему они носят бороду, почему на них традиционный костюм, потому что это ничего им не напоминает. И отсюда возникает стремление просто превратить их в своих сервов на европейский манер.
И все бы было хорошо, если бы не глубинная установка на тотальность власти. Власть монарха или царицы остается фундаментальной социологической силой, которая в значительной степени снижает значение феодального аристократического класса, который, тем не менее, возрастает в своих функциях и все дальше удаляется от народа.
Интересен такой социологический пример: в XVIII веке человеку в русской одежде был запрещен вход в Санкт-Петербург. Степень западничества и пролиферации западного просвещения и западной культуры в русское общество была в XVIII веке гораздо выше, чем сейчас. Это было более современное, более модернизированное, более либерально-демократическое общество, чем сегодня. Это был действительно период полноценного западничества. Петр организует университет в Петербурге, а позже Академию, университет в Москве, в этих университетах преподают иностранцы на иностранном языке, а русские сидят и слушают. Теперь уже русские ничего не понимают, даже если это дети бояр, они слушают, что немцы вещают. Поскольку немцам скучно вещать, приглашаются также немецкие студенты, они выписываются из Германии, из Голландии и тоже слушают немецких и голландских учителей.
Наблюдается расцвет наук, расцвет культур. И это самосознание элиты как части Запада, а не местного народа, сохраняется в течение XVIII в. почти до начала XIX в. Можно сказать, что в русской истории с социологической точки зрения XIX век является более древним и архаичным, чем XVIII в. Такого пика просвещения и западничества, как в XVIII в., ни XIX, ни XX вв. не знали. XX в. еще более архаичный. То есть, наша история в какой-то момент сделала очень странный виток по сравнению с западноевропейской историей. По крайней мере, после Московского царства она шла в сторону Запада, а затем, формально продолжая процесс вестернизации, просвещения и модернизации, повернула в другую сторону так, что никто и не заметил. Но XIX век оказался более архаическим, чем XVII век.
§ 7.4 XIX век – консерватизм и модернизация
Перелом приходится на Великую Французскую революцию, когда Екатерина II Великая, вначале симпатизировавшая Вольтеру, Дидро, переписывающаяся с ними, вдруг осознает, что так можно и места лишиться, если еще немного продолжить. И возникает коллизия внутри абсолютной монархии. Екатерина понимает: либо абсолютная монархия с акцентом на ее абсолютность и, соответственно, ее полновластие, либо модернизация. С того момента, когда Екатерина выбирает монархию, в стране вновь начинается консервативный тренд. Екатерина II предала демократию, которую сама взрастила, стала преследовать масонские общества, которым сама же, собственно, покровительствовала, запретила свободомыслие. После нее приходит консервативный император Павел, которому долго не дали, правда, возможности процарствовать. И дальше -- Александр, Николай, Александр II, Александр III и Николай II.
По сути дела, с каждым из этих царей мы углублялись во все большую и большую архаику. Со второй половины царствования Екатерины, начинается возврат в значительной степени к старорусским обычаям, восстанавливается старчество. Старчество – это духовная часть православной церкви, которая, конечно, в эпоху рационализма Петра была невозможной. Паисий Величковский заново переводит на русский язык «Добротолюбие» -- афонское старческое наследие, сугубо православная духовная традиция[23]. Если в XVIII веке, да и в первый период царствования Екатерины, любой человек, который заговорил бы о старчестве, немедленно отправился бы в дом умалишенных, то теперь это становится осторожной духовной традицией, которая становится все более популярной. В XIX веке старчество захватит сознание уже очень больших православных кругов, а в конце XIX – начале XX веков, когда мы подойдем к почти полному избыванию петровского периода, вернемся почти в Московскую Русь, в этот момент старчеством заинтересуется уже император Николай II, окружающий себя старцами, и вся интеллигенция, начавшая ездить по монастырям и в Оптину пустынь. Но начинается это все в эпоху Екатерины.
С этого момента, с XIX в., начинается народное просвещение. До этого было только дворянское просвещение. Когда начинают просвещать народ, народ начинает не просто тупо смотреть, что вытворяют наверху, а начинает говорить. Что он говорит? Он говорит по-московски, он говорит нечто, что принадлежит ему, что он помнит из предшествующих эпох.
Это начало говорения народа отражается в таком социологическом явлении, как спор славянофилов и западников. Славянофилы – это часть европеизированной элиты, получившей прекрасное образование, говорящие на языках, которые обнаружили значение народа как социального фактора и значение московского периода как обосновывающего уникальность русской истории и самобытность русской культуры как историко-социального фактора. И славянофилы говорят «нет» петровским реформам, «да» народу и «да» московской модели[24].
Это становится одним из фундаментальных направлений или, как мы бы сейчас сказали, трендов XIX века. В какой-то период само правительство при Николае I, и позднее в эпоху Александра II, Александра III, берет их идеи на вооружение. Знаменитая формула Уварова «Православие, самодержавие и народность» -- это формула Московской Руси[25]. Речь идет о самодержавии, а не об абсолютной монархии, о православии как об особом культурном и религиозном типе, и о народности. Это та народность, о которой вряд ли кто-то посмел сказать в XVIII веке Бирону, например. Голова тут же отлетела бы мгновенно. Поэтому идея православия, монархии и народности, которая кажется сегодня нам реакционной, это формула консервативного возрождения XIX века, взятая у славянофилов, которые представляли собой совершенно специфическое направление. Они не просто хотели сохранить то, что есть, они хотели вернуться в то, чего давно уже не было. Потому что между XIX в. и Московской Русью прошло много времени, и еще больше до славянофилов, которые появились-то в 30-е годы XIX в. Поэтому, общество разделяется на славянофилов и западников. И важно, что к славянофилам относятся представители элиты, часть дворян, они говорят о самодержавии, они поддерживают царя. То есть, они поддерживают в монархии именно не аристократическое, а централистское начало. Им противостоят западники, которые, наоборот, стремятся продолжить петровские реформы и критикуют ситуацию, петровскую ситуацию, XVIII в. с другой стороны. Это приводит к движению декабристов, которое, кстати, и есть первое проявление такого организованного западничества, которое требует перераспределения власти от абсолютного монарха в сторону аристократии. Пока еще аристократии.
У Георгия Вернадского есть блестящая статья о тайных обществах начала XIX в. Там, например, во главе одного из тайных обществ («Союз Русских рыцарей») входившего в масонское движение, которое возникает в России в начале XIX в., стоял некий Мамонов, который предлагал после установления свободной республики вырезать всех иностранцев, находящихся на территории Российской империи[26]. То есть, наряду с либеральными проектами, там была жесткая патриотическая идеология. Действительно, в XIX веке элементы либеральности и западничества соседствовали с самыми разнообразными моделями. Было, например, создано тайное общество доносов -- масонское либеральное общество, в котором каждый обязан был писать доносы царю. Преломления свободы в дворянском сознании, в сочетании с возвратом консервативных тенденций, порождали очень интересный спектр социальных явлений.
Тенденции к консерватизму, то есть, по сути дела, московские тенденции внутри Санкт-Петербургского периода, постоянно нарастали в течение всего XIX века. Идея освобождения крестьян изначально активно поддерживалась именно славянофилами, которые считали простой народ и крестьянство носителями московской идеологии, московских ценностей. Поэтому, с одной стороны, за освобождение крестьян ратовали западники либералы. А ультраконсерваторы, славянофилы были еще более последовательны в защите крестьян. И в течение XIX века все эти настроения только нарастали, особенно славянофильство. Николай II – самый архаический царь Санкт-Петербургского периода. Как будто время в России XIX века пошло обратно.
XIX век вновь переживает сближение морфологии дворянства и крестьянства. Обратим внимание, как одеты баре в XIX и в XVIII веках. Баре XVIII века носят строго западные костюмы. В XIX веке начинается симбиоз между народным и западным костюмом. Дальше мы встречаем на портретах в XIX в. вначале бакенбарды, а потом и бороды. И уже к концу XIX века появляются русские цари с бородами. То есть, не только славянофилы, не только любители древности, не только русские мужики, которые так и не брились все это время, но и сами цари начинают воспроизводить морфологию народа. Народное просвещение, начавшееся с либеральной идеи подтянуть к западному стандарту отстающие низы, кончилось тем, что низы утянули в себя тех, кто их пытался просветить. Они своим внутренним упорством, своей московской инерциальной линией открыли град Китеж. Град Китеж -- это запрещенная старообрядческая легенда, а в XIX веке, благодаря ее введению в искусство, она стала общерусским символом, общекультурным местом[27]. В свое время это была, в каком-то смысле, революционно-консервативная московская идея. А в XIX веке Град-Китеж становится образом всей Руси.
В рамках Петербургского периода от Петра до Николая II основным алгоритмом является западничество и отказ от московской социальной модели. Основными тенденциями являются вестернизация элит и углубление конфликта элит и масс, причем именно в морфологическом смысле, в диаморфозе (то есть, двойной форме). Тем не менее многое в петровской Руси сохраняется от Руси Московской. Прежде всего, сохраняется народ. Народ не меняется по принципиальным соображениям. Не то, что он не может измениться, он не хочет меняться. В этом есть определенный волюнтаризм и определенное решение. С другой стороны, сохраняется колоссальное значение абсолютной монархии как отблеска самодержавия, и эта традиция чрезвычайно важна. Все перемены происходят в высшем элитарном классе, в высших стратах, но не на самой верхушке. Наша политическая и социальная система даже в Питерский период устроена так, что есть две постоянные константы: монархическая власть, хотя она и меняет свое содержание, и мощный, всегда одинаковый, достаточно непоколебимый в своей неизменности народ. Эти два предела социологического устройства общества при фундаментальном изменении, переходе от мономорфоза к социологическому диаморфозу тем не менее в определенных граничных социологических условиях не меняются. Это первое замечание. Второе замечание состоит в том, что стремление преодолеть глобальный раскол общества и вернуться к синтезу Московской Руси, начиная со второй половины правления Екатерины, становится одной из важнейших тенденций XIX века, которая движется по нарастающей.
§ 7.5 Геополитика пост-Петровской России
Такова общая картина социологических трансформаций того периода. Посмотрим на связь их с геополитикой. С геополитической точки зрения период Санкт-Петербургский от Московского отличает новая столица.
Москва не только географическая, но и геополитическая, социологическая, и даже архитектурная столица Московского царства. В Москве все выстроено по круговому принципу, который отражает структуру московского русского общества. Это евразийская, мессиански наделенная, купеческая столица. Но не купечество делало Москву Москвой. Москву создавала миссия, воплощенная в этой столице.
И Петр I, чувствуя, с чем он имеет дело, понимая, что Москва как столица и есть воплощение бород, мономорфизма, однородности культуры, некоей неподвижности, консервативности, определенной заторможенности, «застывшести» Московского царства, решает взломать эту геополитическую модель, создавая на пустом месте, на западном рубеже свое пресловутое «окно в Европу». Обратим внимание на различия в архитектурном стиле двух городов. Москву строили либо русские люди, либо под руководством русских людей итальянцы, привезенные Софьей Палеолог при Иване III. Это в целом русская архитектура, связанная с плоскостной и круговой застройкой. Санкт-Петербург представляет из себя строго европейскую модель. Это европейский город, формально построенный европейскими архитекторами, которые учили русских царей, что и как надо строить.
Карта 29
Геополитические итоги Романовского периода Российской Истории – территория Российской Империи в 1914 году ( Е
Европейская часть).
.
 
Это город образовательный, город, который накладывает на нашу историю совершенно иной социальный паттерн. Между Петербургом и Москвой существует социологическое противостояние, которое до сих пор у заметно у москвичей и питерцев. Это различие в том, два города воплощают идеи двух ориентаций развития России. Санкт-Петербургский путь – это путь на запад, Московский путь – это путь Руси в саму себя. В одном городе доминируют прямые углы, в другом -- круги. Два типа культуры, два типа общества, одно общество московское, другое -- санкт-петербургское. Поэтому Москва и Санкт-Петербург, и также связанные с ними исторические периоды, когда Москва была второй столицей, и когда она была первой, единственной столицей, – это два разных периода русской истории. Вновь мы видим связь пространственного или геополитического фактора с социологическим. Мы говорим «Москва», но подразумеваем одну социальную организацию, говорим «Санкт-Петербург» и мыслим другую социальную структуру. А архитектура, стиль жизни, исторические события, связанные с Москвой и с Санкт-Петербургом, являются лишь оформлением, обрамлением различных социальных алгоритмов.
Между Москвой и Санкт-Петербургом существует разрыв, и перенос столицы в Санкт-Петербург, и строительство Санкт-Петербурга, это строительство совсем другой России -- светской, секулярной России, где церкви отводится совершенно иное место, нежели в Московской Руси. В Московской Руси церковь была в центре Московского Кремля, владычество московских митрополитов, позже патриархов, было почти равнозначно царскому владычеству. Никон при Алексей Михайловиче поднимался даже выше, чем царь. Но все это было заложено в византийской модели симфонии духовной и светских властей. Поэтому Москва – это сакральная власть, власть церкви, власть государя. Санкт-Петербург – это светская власть, церкви там не дано права рот открыть. Церкви и соборы там они строго подчинены обер-прокурору, который прямо с попоек приезжает на Священный Синод и говорит архиереям, как надо себя вести и в каких ситуациях что исполнять. Это совершенно другая модель.
С одной стороны, можно сказать, что это линия разрыва, и разрыва парадигмального в рамках социальной истории России. Но дальше идет интересное дополнение. Если рассмотреть, как Санкт-Петербургская Россия относилась к пространству России, мы увидим ту же самую константность, которую мы видели в народе и принципе абсолютной монархической власти. Мы увидим, что переориентация геополитического вектора в сторону Запада привела лишь к укреплению и территориальному расширению российской державы, по сути, захватившей собой всю территорию Евразии. В петербургском периоде существует парадоксальное продолжение московской идеи: мы видим как прирастает Русь. Она растет, правда, не по прямой, а осциллирует, сначала падает территориально, потом поднимается, причем поднимается всегда выше, чем падает. Заметен все новый и новый охват территорий (после Смутного времени мы постепенно отхватили гораздо больше, чем имели до Смутного времени). Русь сжимается и разжимается. И в период XVIII и далее XIX веков территория России, с геополитической точки зрения, доходит уже до гигантских пропорций; вся территория северной Евразии находится под контролем России. Русские растекаются: где-то сознательно, где-то сами по себе, кто-то их посылает в какие-топоходы, какие-то экспедиции сами собой образуются. От Петра I, например, бегут старообрядцы, бегут толпами, миллионами, и постепенно территории на периферии российской империи оказываются под русским контролем. Крестьяне бегут на Дон к казакам -- так укрепляется русское присутствие на юге. И вроде бы события нежелательные, и никто народ туда не посылает, а оказывается, что геополитические процессы идут.
7.6 Геополитическая преемственность внешнеполитической линии Петра Первого и Екатерины II
Вот пример того, как в данном случае, при переносе столица из Москвы в Санкт-Петербург, с одной стороны, наблюдается радикальное и резкое изменение социальной модели, непосредственно выраженное в пространстве, в сфере геополитики. В то же время мы видим, как сохраняется геополитическая преемственность Санкт-Петербургского периода периоду Московского. Другое дело, что постепенно к XIX веку растет осознание правящим классом геополитических целей России. Петр в основном борется с двумя врагами, с Западом и Турцией. В московский период с Турцией реальных столкновений не было. Правда, крымский хан, который стал турецким вассалом, периодически поднимается и доходил чуть ли не до Москвы при этом турки отхватили себе Приднестровье и часть правобережной Украины. Все черноморское побережье с севера и с юга было под Оттоманской империей. Петр I, несмотря на разрушительные социологические последствия, которые он принес своими реформами русскому обществу, с точки зрения геополитики и с точки зрения военных успехов был чрезвычайно одаренный царь. Это царь, который сделал для России в стратегическом аспекте чрезвычайно много. Так, кстати, было и в Византийской империи, когда правящая династия, иконоборческая, признанная позже еретической, сделала в несколько раз больше, чем предшествующие православные императоры. Такой еретический для русской истории царь, как Петр I, которого старообрядцы считали Антихристом, сделал с точки зрения национальных интересов чрезвычайно много. Он впервые по-настоящему насел на турок, отразил шведов, которые к тому времени фактически подмяли под себя Северную Европу, а Полтавская битва поставила крест на Швеции как на центре Европейского могущества. Двигаясь к Западу и открывая туда окно, Петр в это окно просовывал мушкет. Не надо тоже забывать, он в это окно не за деньгами лез, как сейчас едут с протянутой рукой, за грантом, он брал пистолет и из этого окошка постреливал по тем, кто находился с западной стороны. Поэтому западничество Петра, безусловно, фиксируемое с социологической стороны, не подтверждается с геополитической точки зрения. В этом вопросе Петр проводил политику, если угодно, преемственную.
Создается новая модель, копирующая Запад. Но с точки зрения самой западной политики Петр отстаивает суверенитет и независимость Российской империи, пусть и в усеченном виде. Он сохраняет именно православие, не разгоняет монахов, не отказывается от веры. И в этом смысле и сохраняется монаршая власть, которая вытянет Россию уже в XIX веке, правда, не до конца, в XX век. При этом идет освоение Сибири, русские доходят до границ Тихого океана и уже выходят за них. При Петре Россия фундаментально растет.
При Екатерине, которая наследует те же самые тенденции, существует похожее социологическое западничество, как у Петра, особенно в первый период, и одновременно она продолжает его геополитический курс. И суворовские подвиги как раз показывают, что, в принципе, уже к концу XVIII – началу XIX вв. Россия стала великой державой. Русские воины (правда в союзе с кем-то) стали регулярно брать европейские столицы, доходя до Парижа, Берлина, захватывая Пруссию, деля по несколько раз Польшу, все больше восстанавливая контроль не только над традиционными землями, где жили наши православные, но периодически грозя пальцем европейским столицам.
§ 7.7 «Большая Игра»: Российская Империя против Британской
Российская геополитика сохраняет континентальное евразийское значение и евразийскую ориентацию даже в той ситуации, когда преобладает немосковская социологическая модель. В нашем исследовании чрезвычайно важно выделять два уровня: с одной стороны, социологический, с другой – геополитический. В конце XVIII века (екатерининский период, и чуть позже Павел I, и уже в совершенно полноценной степени Александр I), приходится полноценная и мощная Большая Игра -- то, что англичане называют «Great Game». «Great Gam» – это важнейшее геополитическое понятие, «Великая Игра», «Большая Игра», которая представляет собой битву Англии, Великобритании за мировое господство[28].
К этому времени Англия уже захватывает большую часть своих морских колоний и становится величайшей морской державой, которая контролирует практически весь Мировой океан. И одновременно в этот период происходит полное достижение русского военно-политического контроля над территориями Евразии. Карта Макиндера приобретает четкие, внятные черты. С одной стороны, англичане становятся единственными хозяевами Мирового океана, то есть, чисто атлантической силой. А сухопутная Россия интегрирует полностью свои внутриконтинентальные евразийские пространства, уютно располагаясь на территории того, что геополитика называет «Heartland», «сердцевинной землей».
Таким образом, дальнейший ход мировой истории будет связан со следующей логикой, хотя еще акторов, игроков очень много, и после 1648 г. наступает так называемая версальская модель устройства Европы, когда носителями суверенитета объявляются национальные государства. Сколько национальных государств в Европе, столько и акторов, то есть, деятелей геополитических. Но это лишь номинально с точки зрения глобальной геополитики акторов намного меньше. Есть актор –атлантийский полюс, Англия, и есть второй актор – континентальная Россия. Между этими двумя главными акторами, с точки зрения геополитической модели, и начинается битва. Ее полноценное оформление датируется екатерининским временем, когда наше противостояние с Англией приобретает фундаментальный характер по двум причинам.
 .
Потому что Англия контролирует планету через океанические просторы практически полностью, а мы с другой стороны практически полностью устанавливаем контроль над евразийской сушей[29].
Таким образом, возникает картина стратегических сил, распределение сил в мире приобретает приблизительно уже те рамки, с которыми мы будем иметь дело в течение XIX, XX вв. и сегодня. Иными словами, можно сказать, что геополитическая модель, атлантизм и евразийство, морская цивилизация и сухопутная, входит в фокус. До этого акторов было слишком много, теперь этих акторов остается два. И дальше геополитика, начиная со второй половины XVIII века, с конца XVIII века, в полном смысле слова, без всяких метафор можно говорить о Великой Игре и в смысле геополитической истории, которая заключается в попытке Англии предотвратить выход России к теплым морям и контролировать мир через контроль Heartland. Именно так Макиндер и формулирует главный закон геополитики: «Тот, кто контролирует Heartland, тот контролирует Евразию. Тот, кто контролирует Евразию, контролирует весь мир»[30].
Залогом английского, англосаксонского морского господства становится контроль над береговыми зонами евразийского континента. И соответственно, главной задачей геополитической России с этого же периода, в полном смысле слова, является стремление прорвать этот англосаксонский кордон, который выстраивается по южному и восточному побережью евразийского материка, и выйти к теплым морям. Выход к теплым морям становится главной уже явно осознанной в начале XIX в. задачей российской геополитики. Теперь то, что раньше было скорее интуитивным выбором нашей стратегии и неким ходом, объективным ходом истории, становится уже концептуально продуманной задачей, что к концу XIX в., через множество войн, которые мы ведем с турками, с персами, с Западом, приобретает характер фундаментальной стратегии. Это выход к теплым морям, это освобождение Константинополя. То, что у нашего геополитика Тютчева, который был не только поэтом, но и дипломатом и геополитиком, воплотилась в идее мировой православной империи[31]. Для этого было необходимо прорвать блокаду на юге России, для того чтобы Россия сама могла стать полноценным замкнутым островом и дать бой конкурентной Англии. А задача Англии – не допустить этого[32].
И начиная с конца XVIII в. события западноевропейской истории разворачиваются по-новому, после того, как разбили Карла XII, когда больше нет претензий Швеции на контроль над Европой, нет самостоятельной Польши, которая доставляла нам в московский период столько проблем. Это было почти сопоставимое и вообще сопоставимое с нами государство, нас завоевывали, они служили альтернативной социологической и геополитической ориентацией для многих аристократов Руси. Возникает основной ключ, дальнейший ключ к геополитике Европы, он фиксируется в том, как развертывается большая игра.
В этой Большой игре, конечно, участвуют помимо Англии и России еще множество сил: Франция, разрозненные германские силы, Австро-Венгрия, Османская империя. Но, конечно, глобальными геополитическими игроками являлись только англичане и мы. Они воюют с нами, а все остальное – промежуточное явление. Рассмотрим нормативные аспекты того, какой бы геополитика должна была быть, если бы английская разведка и английские агенты влияния не предотвратили бы то, что планировали русские цари. Например, Павел I. Павел I, ненавидящий англичан и симпатизирующий пруссакам, собирается заключить с нашими соседями по Европе -- немцами, пруссаками, в данном случае -- союз, направленный против англичан. Павел I также посылает казаков в Индию. Кстати, интересно, что Павел I интересовался старообрядцами: он приглашал их и слушал их пение, ему оно очень нравилось. И даже благоволил некоторым простонародным сектам. У Павла уже прочитываются некоторые черты Николая II, государя евразийской ориентации. Павел собирается вступить с немцами в союз и отправиться в Индию. Cоответственно, все это было направлено против Англии. В ответ на это английский посланник организует убийство Павла I руками его собственного сына. Павла убрали и привели к власти Александра I англичане, с тем, чтобы сорвать континентальную стратегическую модель.
Создается впечатление, что англичане лучше понимают геополитическую структуру Великой войны, нежели русские цари. Но русские рано или поздно интуитивно, всегда каким-то особым образом (как русские обычно), догадываются о том, что что-то происходит не так, хотя их бьют уже который век, и осыпаемые ударами со всех сторон, они осознают, что им как-то не уютно, И тут рождается решение, как сыграть с англосаксами по-настоящему используя для этого некие рациональные ходы. Например, найти недовольных англосаксонским влиянием. Кто в Европе традиционно выступает против Англии? Чаще всего немцы, иногда французы. Поэтому, идея заключить, например, с Наполеоном, который был страшным противником англичан, пакт вполне могла дать интересные результаты. Идею того, что Наполеон был земной, сухопутной силой очень ясно воспринимал Гете. Гете, который считал, что в тот период морское могущество воплощала Англия, а земное сухопутное могущество,– Наполеон, призывал Наполеона захватить наконец-то эту разъединенную Германию, и лучше присоединить ее к огромной континентальной европейской империи неоконсервативного толка. Но с Наполеоном у нас не сложилось. В принципе, альянс с Наполеоном – это был бы вариант реального альянса. Он бы пошел на Лондон, на Англию, а это нам было бы очень выгодно: и нас бы оставили в покое, и мы бы прорвали в очень значительной степени санитарные кордоны. Потому что ослабление Англии – это главная цель Большой игры, хотя мы ее сплошь и рядом не понимали, а англичане понимали очень ясно.
С другой стороны, у нас был еще один союзник, с которым мы вечно бились: это турки, которые также успешно разыгрывались англичанами в качестве третьей силы. Англичане постоянно натравливали турок на Россию, поддерживая то нас, то их, до того момента, пока кто-то из противников не усиливался слишком значительно, особенно если это касалось России. После этого Англия выступала напрямую на стороне Турции, и в Крымской войне именно Англия организовала союз всех европейских государств против России, что привело, в общем, к нашему очень серьезному поражению. Английская логика была безупречна: поскольку Россия начала проводить полноценную антианглийскую евразийскую геополитику в Евразии, Россию надо было остановить. Раз Россия все время выигрывала. все страны Европы под эгидой Англии, (кстати, вместе с Турцией) на нас напали в Крымскую войну, и, конечно, Россия уже не выдержала. Нас сильно затормозили. Затем, в начале XX века, нас втравили в войну с нашим потенциальным стратегическим партнером Японией. История этой большой войны, Большой игры, Great Game представляет собой постоянное противостояние, разумеется, связанное не только с военными поражениями России. И Россия периодически выигрывала.
Это была смена, альтерация, череда побед и поражений. Какие-то сражения и баталии мы выигрывали. Мы укрепляли свои зоны влияния, мы периодически присоединяли себе новые и новые народы, принудительно или добровольно, но мы почти всегда проигрывали геополитические интриги, потому что англичане умудрялись создать такие стартовые условия для войны, что мы бились либо против немцев, наших партнеров, либо против японцев, либо против турок. Мы сражались против тех сил, которые к нам непосредственно прилегали, и наш альянс с которыми был фатально опасен для англичан. Они даже разработали модель санитарного кордона. Напомним, что санитарный кордон – это территории, которые были под пристальным контролем англичан, находившиеся на западных границах российской империи. Здесь они стремились установить свое приоритетное английское влияние, чтобы не дать возможности России сомкнуться с Германией. Принцип санитарного кордона англичане обнаружили в конце XVIII – начале XIX вв., практически сразу с начала Великой Игры, точнее, с того момента, когда Great Game приобрела характер конкретного противостояния двух держав, в которых воплотились два геополитических принципа -- Великобритания и Россия.
С этого момента противостояние между русскими и англосаксами определяет единственный смысл мировой истории. Все остальные страны является промежуточными акторами, которых используют то одна, то другая стороны. При этом русские очень редко используем кого-то. А вот англосаксы используют промежуточных акторов очень часто и очень эффективно, создавая вокруг нас, между Россией, с одной стороны, и нашими потенциальными партнерами на западе Европы и, в частности, Германией, санитарный кордон. Второй санитарный кордон создается между Россией и нашим потенциальным партнером Турцией. И одновременно англосаксы препятствуют нашим интересам в Юго-Восточной Азии, просто колонизируя, например, Китай, для того чтобы не позволить русским выйти к этим территориям. Китай был тогда слаб, и взять его могли либо мы, либо англичане. Но именно англичане поспешили в Китай, и прибрали его к рукам, точно так же, как и Индию.
Вспомним, что в Санкт-Петербургский период социологические модели несколько отдаляются от геополитических (впрочем, для того, чтобы потом с ними слиться) XVIII век – это пик такого разлада. Кстати, Россия именно в XVIII веке, после Петра приходит в упадок: сказываются последствия вестернизации, мы теряем практически все завоеванное, но потом поднимаемся. Параллельно укреплению евразийской стратегии России вновь возрождаются консервативные евразийские тенденции московского периода.
Естественно, это лишь общая канва геополитических событий. Про каждую из этих войн, каждое из мирных дипломатических переговоров, из историй отдельных и частных, можно написать тома серьезных геополитических исследований. И, тем не менее, наш краткий обзор соотношения социальных явлений, социологических явлений в русском обществе эпохи Санкт-Петербургского периода, и параллельные геополитические процессы демонстрируют между ними пусть, конечно, не одномерную и не прямолинейную, но тесную взаимосвязь. Геополитика, геополитические трансформации и социологические трансформации в русской истории идут рука об руку.
Что касается «Большой Игры», то по этой теме мы бы рекомендовали книги русского геополитика, офицера царской разведки Едрихина (Вандама[33]). Это человек, который яснее других людей того времени описал то, что происходило в стратегических противостояниях стран конца XIX – начала XX вв. Многие успехи Англии в этой Игре были связаны с созданием геополитической агентуры влияния, которую Англия умудрялась постоянно инсталлировать в России. То есть, победы добывались не только путем прямых военных действий, не только путем стратегической изоляции, не только путем экономических выигрышей -- англичане часто выторговывали и получали для себя очень выгодные условия за счет того, что они морочили голову русским. Они создавали дипломатические игры, ловко использовали промежуточные инстанции, но всегда понимали, что есть главное, – принцип Макиндера, который он сформулировал, будучи верховным комиссаром Антанты по Украине и занимаясь созданием именно санитарного кордона. Но совершенно очевидно, по наблюдениям, как англичане действовали в Большой Игре, что этот принцип знали и до Макиндера. И что некие аналоги геополитического взгляда на мир Макиндер лишь обнародовал, обозначил, развил, потому что так последовательно, так упорно и так, увы, эффективно англичане без этих рациональных моделей просто не могли бы вести себя в истории.
Карта 35
Англо-русское соглашение 1907 г. знаменовало завершение одного из этапов «Большой Игры» - раздел сфер влияния в Центральной Азии и на Среднем Востоке. Геополитический натиск России на юг был остановлен, а сама она присоединилась к Антанте.
Сс другой стороны, складывается впечатление, что нам , России, всегда способствовали какие-то иррациональные моменты, то есть, не то чтобы даже удача, но просто крепость народная, неподвижность. Мы вдруг оказывались в каких-то местах сражений, когда, в общем, надо было уходить -- и тем самым побеждали. Совершенно по-другому развивалась русская история, и наши минусы, и наши плюсы были связаны с тем, что наше понимание законов, закономерности алгоритмов Большой игры было явно более слабым и более смутным и интуитивным, чем у наших противников. Об этом подробно пишет Едрихин-Вандам.
Библиография:
1. Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М.: Аграф, 1998
2. Аристотель. Сочинения. В 4 т. (Серия «Философское наследие»). М.: Мысль, 1975—1983
3. Вандам Е. А. Геополитика и геостратегия. М.: Кучково поле, 2002.
4. Вернадский Г.В. Два лика декабристов. Свободная мысль. 1993. N 15
5. Гребенщикова Г. А. Черноморский флот перед Крымской войной 1853-1856 годов. СПб., 2003.
6. Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством, Издательство: АРКТОГЕЯ-центр, 1999.
7. Зеленева И. В. Геополитика и геостратегия России XVIII - первая половина XIX века. СПб: Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета, 2005.
8. Ключевский В.О. Курс русской истории, СПб, 1904.
9. Леонтьев М.В. Большая Игра. СПб: Астрель-СПб, 2008.
10. Манфред А. З. Великая французская революция. М, 1983.
11. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991.
12. Репников А.В. Консервативные концепции переустройства России. М.: ACADEMIA, 2007
13. Россия и Британия. Связи и взаимные представления XIX-XX века, Издательство: Наука, 2006 г.
14. Россия и Европа. Хрестоматия по русской геополитике, Издательство: Наука, 2007 г.
15. Русское подвижничество. Под ред. Т.Б. Князевской. М.: Наука, 1996
16. Самарин Ю.Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович. М.: Изд. Д. Самарина, 1880.
17. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга VIII. 1703 - начало 20-х годов XVIII века. М.: АСТ, Фолио, 2001.
18. Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. - М.: Аграф, 2000.
19. Цымбурский В.Л. Тютчев как геополитик // Общественные науки и современность – 1995 – № 6. – С. 86–98.
20. Хомяков А. Всемирная задача России. М.: Институт русской цивилизации, 2008 .
21. Хопкирк П. Большая Игра против России. Азиатский синдром. М., 2004.
22. Шестаков В. П. Эсхатологические мотивы в легенде о граде Китеже // Шестаков В. П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995
23. Широкорад А. Б. Россия — Англия: неизвестная война, 1857–1907. М.: ACT, 2003.
24. Durkheim E. Les formes élémentaires de la vie religieuse. New York : Simon & Schuster, 1995.
25. Johnson R. Spying for Empire: The Great Game in Central and South Asia, 1757-1947. London: Greenhill, 2006.
26. Thomson G. S. Catherine the Great and the expansion of Russia. — London, Published by Hodder & Stoughton for the English Univ. Press, 1985.
[1] Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: Астрель, АСТ, 2004.
[2] Лисовой Н. Н., Соколова Т. А. Три Рима. М.: Olma Media Group, 2001.
[3] Фроянов И.Я. Грозная опричнина. М.: Алгоритм, Эксмо, 2009.
[4] Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М.: Аграф, 1998.
[5] Костомаров Н.Личность царя Ивана Васильевича Грозного. М. 1990.
[6] Юрганов А.Л. Опричнина и страшный суд // Отечественная история. 1997. № 3. С. 52-75.
[7] Щапов А.П. Великорусскiя области и смутное время (1606-1613): Статьи 1 и 2.- СПб.,1861
[8] Фроянов И.Я. Драма русской истории: На пути к Опричнине. М., 2007.
[9] Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Указ.соч.
[10] Кутузов Б. П. Тайная миссия патриарха Никона.-М.:Алгоритм, 2007.
[11] Житие протопопа Аввакума им самим написанное и другие его сочинения. М.: Acadeia, 1934.
[12] Житие протопопа Аввакума им самим написанное и другие его сочинения. М.: Acadeia, 1934.
[13] Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1912.
[14] Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь, Астрель, АСТ, 2004.
[15] Щенников А.А. Червленый Яр: исследование по истории и географии Среднего Подонья в XIV-XVI вв. М.: Наука, 1987.
[16] Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М.: Аграф, 2000.
[17] Аристотель. Сочинения. В 4 т. (Серия «Философское наследие»). М.: Мысль, 1975—1983.
[18] Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М.: Аграф, 1998.
[19] Durkheim E. Les formes élémentaires de la vie religieuse. New York : Simon & Schuster, 1995.
[20] Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга VIII. 1703 - начало 20-х годов XVIII века. М.: АСТ, Фолио, 2001 .
[21] Ключевский В.О. Курс русской истории, СПб, 1904.
[22] Самарин Ю.Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович. М.: Изд. Д. Самарина, 1880.
[23] Русское подвижничество. Под ред. Т.Б. Князевской. М.: Наука, 1996.
[24] Хомяков А. Всемирная задача России. М.: Институт русской цивилизации, 2008 г.
[25] Репников А.В. Консервативные концепции переустройства России. М.: ACADEMIA, 2007
[26] Вернадский Г.В. Два лика декабристов. Свободная мысль. 1993. N 15.
[27] Шестаков В. П. Эсхатологические мотивы в легенде о граде Китеже // Шестаков В. П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995.
[28] Хопкирк П. Большая Игра против России. Азиатский синдром. М., 2004.
[29] Широкорад А. Б. Россия — Англия: неизвестная война, 1857–1907. М: ООО «Издательство ACT», 2003
[30] Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством, Издательство: АРКТОГЕЯ-центр, 1999 г
[31] Цымбурский В.Л. Тютчев как геополитик // Общественные науки и современность – 1995 – № 6. – С. 86–98.
[32] Леонтьев М.В. Большая Игра. СПб: Астрель-СПб, 2008 г.
[33] Вандам Е. А. Геополитика и геостратегия, Издательство: Кучково поле, 2002 г.
Источник: geopolitica.ru.
Рейтинг публикации:
|
