|
Типология войн и объяснение их разнообразия
Войны как весьма сложные социальные явления могут быть классифицированы и типологизированы по множеству параметров, и весьма сомнительно, что когда-либо будет найдена «естественная классификация» войн, подобная таблице Менделеева в химии или классификации видов в биологии. Наш интерес к генезису войн, соответственно, к причинным силам, вызывающим войны, требует создания типологии войн, ориентированной на выделение специфических причин возникновения войн каждого типа. Методологическим ориентиром служит принцип Э.Дюркгейма «одно явление — одна причина» [Дюркгейм, 1895/1995, с. 142] или в более точной формулировке: явление определенного типа всегда вызывается одной причиной (одним комплексом причин), характерным именно для данного типа (см.: [Разработка и апробация…, 2001, с. 107-109]).
Разумеется, типология войн должна быть результатом исследования их причин, но для такого исследования требуется начальная, эскизная типология, которую сейчас и представим.
Режимные (регулярные, рутинные) войны — войны, включенные в режимы жизнеобеспечения и самоорганизации хотя бы одного из воюющих сообществ, соответственно, они ведутся либо постоянно, либо возобновляются с постоянными промежутками (обычно как ежегодные летние кампании). Причины таких войн следует искать в функционально-методной структуре режимов сообщества-инициатора, где война является социальным методом, выполняющим значимые для этого сообщества функции (например, добыча рабов, недостающих материальных ресурсов, предоставление земли своим гражданам, подавление политических соперников, повышение легитимности, предоставление возможностей для социального роста, занятие для молодых людей, не имеющих хозяйства и т.д.). Главными подтипами режимных войн являются регулярные войны-набеги (без захвата территории побежденного) и регулярные войны-завоевания (с захватом территории). Примеры режимных завоевательных войн: ежегодные кампании Римской и Османской империй. Пример режимных войн-набегов — регулярные столкновения степных кочевников с оседлыми обществами в средневековой Евразии.
Все остальные войны являются нережимными (разовыми). Среди них выделяются преднамеренные (включающие сознательные невынужденные решения лидеров сообщества-инициатора и специальное заблаговременное планирование) и непреднамеренные (войны, являющиеся результатом не сознательного решения, но складывающихся обстоятельств, иными словами, это войны, «которых никто не хотел»).
Рассмотрим вначале основные типы преднамеренных войн. Разовые завоевательные войны — такие направленные на территориальный захват войны, которые ведутся интенсивно и более или менее непрерывно в течение определенного периода, включают дальние перемещения войск (часто в итоге — разовые крупные смещения территориального контроля) и требуют с каждой стороны мобилизации ресурсов, выходящей за рамки обычных режимов. Хрестоматийными примерами успешных завоеваний служат войны Саргона I, Кира I, Александра Македонского, Юлия Цезаря, арабов-мусульман в VII-X вв., Карла Великого, Чингиз-хана, Моголов, Тимура и т.д. Традиционные исторические объяснения карлейлевского толка о роли личности лидера в таких завоеваниях должны быть дополнены более глубокими причинами накопления дисбалансов могущества, богатства и уязвимости, организационными условиями наиболее эффективного проявления личных качеств лидера и его помощников.
Реставрационные войны направлены не на захват, но на удержание территории, либо на такую смену контроля над ней, которая обеспечивает воюющему сообществу бóльшую безопасность, экономические, престижные или иные выгоды. Все карательные войны со стремящимися к независимости провинциями, колониями относятся к этому типу. Последний этап наполеоновских войн со стороны союзников носил реставрационный характер. Война Англии за удержание отделяющихся американских колоний, равно как «антитеррористическая операция» русских в Чечне (за возвращение контроля) и американцев в Афганистане (за смену контроля в целях большей собственной безопасности) также относятся к данному типу. Реставрационные войны являются зеркальным отражением сепаратистских (освободительных) войн (см. ниже). Соответственно, причины должны включать условия, касающиеся сообщества-доминанта (реставратора), малого стремящегося к отделению сообщества (сепаратиста), отношений между ними и отношений к ним влиятельных внешних сил.
Преднамеренные сепаратистские (освободительные) войны, ведущиеся малым сообществом (провинцией или колонией) по отношению к сообществу-гегемону (империи, стране-метрополии, местному геополитическому доминанту) с целью установить самостоятельный контроль над соответствующей малой территорией или добиться установления новых правил взаимодействия (прежде всего, в геоэкономическом и геополитическом плане). Объективные причины любых сепаратистских войн, скорее всего, включают ослабление и снижение легитимности сообщества-гегемона, появление внешних могучих союзников малого сообщества, стремящегося к отделению, эскалацию конфликта между местными влиятельными группами и местной администрацией сообщества-гегемона, открывшиеся возможности для местной политической и военной организации, доступ к оружию. Специфика преднамеренных войн состоит в добавлении заблаговременного планирования, подготовки к такой войне со стороны лидеров и организаций малого сообщества.
Непреднамеренные сепаратистские (освободительные) войны отличаются от только что рассмотренных отсутствием последнего признака. Они вспыхивают как результат эскалации конфликта между малым сообществом (во главе с местными лидерами) и сообществом-гегемоном (в лице местных имперских администраторов и центров силы). Отсутствие заблаговременной подготовки и слабость организации обычно ведут к поражению в результате карательной экспедиции центра (см. реставрационные войны), что в историографии фиксируется как подавление провинциального мятежа или восстания колонии. Только собственная внешняя геополитическая напряженность (тем более, внешняя война) сообщества-гегемона в сочетании с его логистическими трудностями и наличием самостоятельной местной администрации в малом сообществе приводит к военному успеху сепаратистов (случаи успеха борьбы за независимость английских северо-американских колоний в конце XVIII в., а также испанских и португальских южно-американских колоний в начале XIX в.).
Гражданские войны, подобно сепаратистским и реставрационным, относятся к внутренним (внутри одного политического сообщества), но отличаются двумя признаками: во-первых, линия разделения между сторонами носит не столько этнический и территориальный, сколько политический характер, во-вторых, каждая сторона стремится к захвату контроля над всей территорией сообщества. Гражданские войны, вероятно, всегда носят непреднамеренный характер, иными словами, являются результатом не чьей-то сознательной цели и деятельности — «начать гражданскую войну», — но скорее результатом неудавшегося быстрого и полного захвата власти над территорией, неудавшейся реставрационной войны и образования двух (или более) центров кристаллизации военных сил.
Вообще говоря, четкое деление войн на внешние (международные) и внутренние (сепаратистские-реставрационные и гражданские) можно проводить только при наличии устоявшейся системы национальных государств (в Европе не ранее XVII в., а в мире не ранее 1960-х гг.). Большинство имперских и колонизационных войн прошлого трудно однозначно отнести к внутренним или внешним. Поэтому данное деление хоть и используется в нашей типологии, но не является абсолютным и нуждается в оговорках.
Непреднамеренные внешние (международные) войны — это такие войны между ранее независимыми политическими сообществами, которых никто заранее не планировал и которые возникли вследствие неудержимой эскалации международного конфликта. Наиболее ярким и изученным примером здесь является Первая мировая война. Вьетнамская война, которую вели США, и Афганская война, которую вел СССР, также обладают признаками непреднамеренной войны, по крайней мере, в аспекте масштаба задействованных сил.
Объяснение некоторых параметров разнообразия войн на первый взгляд относительно просто. Масштаб войн (по количеству участников и по силе разрушений) определяется масштабом воюющих политических сообществ и мощностью средств насилия. Длительность войны примерно пропорциональна величине имеющихся у сторон ресурсов, их готовности пожертвовать ресурсами для продолжения войны и победы в ней, а также обратно пропорциональна интенсивности военных действий (соответственно, скорости расходования ресурсов). Таким образом, «тлеющие» («позиционные», «окопные», «ползучие», «партизанские») войны могут продолжаться весьма долго (многие годы), тогда как «фронтальные» войны с широкой мобилизацией сил, использования обеими сторонами больших армий и эскалацией мощности взаимных ударов не могут длиться долго по простой причине быстрого истощения ресурсов хотя бы у одной воюющей стороны.
Нередкие аномалии (например, когда большие державы ограничиваются небольшими периферийными войнами) указывают на наличие особого причинного фактора, суть которого именно в готовности жертвовать тем или иным объемом ресурсов для победы над противником. Анализ такой готовности также требует рассмотрения динамики конфликтов и решимости сражаться (см. далее).
Сделаем важное онтологическое замечание. Наличие типологии избавляет нас от необходимости искать один и тот же комплекс причин для всех войн. Войны каждого типа возникают при специфическом для этого типа сочетании условий («одно явление — один комплекс причин»). Пока еще не совсем ясно, можно ли войну считать явлением с собственной сущностью при разных вариациях (например, как пневмония или рак), либо же чисто внешним инвариантом сущностно различных явлений (как «лихорадка», которую сейчас стали называть просто «жаром», сопровождающим многие различные в своей сути болезни). Ответ на данный вопрос зависит от того, удастся ли после анализа причинных условий возникновения войн каждого типа выделить некие единые, более глубокие и универсальные причины возникновения всех войн.
Конфликтная динамика и непреднамеренные войны
Конфликт представляет собой такое отношение или взаимодействие между сторонами (противниками), при котором интересы, цели и/или действия одной стороны находятся в явном для сторон противоречии с интересами, целями и/или действиями другой стороны.
Более строго можно различать конфликтное отношение как некую стабильную структуру явного для сторон противоречия в целях и интересах и конфликтное взаимодействие как последовательность действий каждой стороны, направленных на усиление своих позиций, принуждение, угрозы и нанесение ущерба противнику. Например, конфликт между послевоенными Японией и СССР/Россией по поводу Курильских островов (Северных территорий) можно рассматривать и как конфликтное отношение (стабильную структуру территориальных претензий Японии и отказа их удовлетворить со стороны СССР/России), и как конфликтное взаимодействие, включающее множество дипломатических, пропагандистских, политических, экономических и иных «ходов» внутри каждой страны, между двумя странами и на более широкой международной арене.
Существенно, что в конфликтном взаимодействии каждая сторона предпринимает действия с учетом своего образа ситуации, образа прошлых или ожидаемых действий другой стороны.
Понятия эскалации (усиления, обострения) и затухания (ослабления, смягчения) конфликта относятся, очевидно, именно к конфликтному взаимодействию. При эскалации конфликта каждый последующий ход состоит вначале в действиях, отстаивающих претензии (на автономию, могущество, престиж или ресурсы) и все больше противоречащих интересам и целям противника, затем включает все более сильные угрозы и ультиматумы, что со временем подкрепляется все большим реальным устрашением противника («игрой мускулами»), и наконец, поведение противников становится направленным на причинение друг другу все большего вреда, что, как правило, задействует все больше ресурсов. Конфликт затухает (действия наносят меньше ущерба и появляется склонность сторон к компромиссам) при истощении ресурсов. Конфликт смягчается также при появлении альтернатив примирения более привлекательных, чем продолжение нанесения взаимного ущерба.
В анализе преднамеренных войн мирная фаза конфликта далеко не всегда присутствует. Сильная держава-хищник вполне может напасть на кажущегося слабым соседа без какого-то специального предварительного развертывания конфликта. В июне 1941 г. между фашистской Германией и СССР никакого конфликта, по сути дела, не было; напротив, действовал договор (пакт Риббентропа-Молотова), согласно которому оба геополитических хищника только что существенно расширили свои территории. Гитлер напал на Россию не из-за развития конфликтного взаимодействия, а согласно простому стратегическому расчету: чтобы не воевать на два фронта следует вначале расправиться со слабейшим противником, а таковым Гитлер и считал Советскую Россию (надеясь на внезапность удара, организационную слабость Советской власти и скорый массовый бунт против коммунистов). Это был чистый случай преднамеренной войны. (При этом объективное противоречие интересов присутствовало: гитлеровская Германия была заинтересована прежде всего в отсутствии сильного потенциального противника на востоке для удержания Европы и войны с Англией).
Далее, говоря о приводящей к войне эскалации конфликта, будем иметь в виду преимущественно непреднамеренные войны. Они концептуально представляются такой стадией эскалации конфликта, когда действия сторон по взаимному нанесению ущерба предпринимаются с помощью открытого применения вооруженной силы.
Выделим инициирующее противоречие интересов (возникающее до войны и приводящее к войне), конфронтационное противоречие интересов (во время военных действий) и замиренное противоречие интересов (остающееся после восстановления мира). Интересы, противоречие которых ведет к войне, прямо входят в сущностный источник войны. Конфронтационные интересы, суть которых в смещении стремлений к нанесению максимального ущерба противнику, ответственны за разрушительные эффекты войны. Интересы, противоречие которых замирено, но не разрешено, являются вероятными источниками будущих войн — реваншистских. При всем этом наиболее значимыми представляются интересы с инициирующим противоречием, поскольку конфронтационные относятся скорее к механизму самой войны, а замиренные приводят к новой войне, лишь опять так или иначе входя в новое инициирующее противоречие.
Рассмотрим три основные точки зрения на сущность интересов, противоречия между которыми приводят к войнам.
Геополитические интересы, направленные либо на прямой захват территории, либо на установление, расширение, смену контроля над властью на этой территории (здесь и далее территории понимаются в широком смысле, т.е. с включением водных и воздушных пространств), столкнувшись с противоречащими им интересами и действиями, ведут к войнам. Интересы безопасности и интересы достижения могущества могут реализоваться как в форме геополитических (изменения контроля над территориями), так и в форме дипломатических (изменения в структуре коалиций) интересов. Приоритет территориальных интересов и интересов могущества в разной форме выражали Платон, Н.Макиавелли, Т.Гоббс, Клаузевиц, М.Вебер, Р.Карнейро, представители направления реалистов и неореалистов в политических науках и теории международных отношений (Г.Моргентау, К.Уолтц и др.). Заметим, что наряду с классическими межгосударственными войнами за территории революционные и гражданские войны, освободительные (они же сепаратистские) войны, колонизационные войны также легко интерпретируются как вызванные направленностью на захват контроля над территориями.
Экономические интересы, направленные на обретение экономических благ, ресурсов или лучшего доступа к ним, столкнувшись с противоречащими им интересами, ведут к войнам. Эта точка зрения выражается марксистами, а также такими современными исследователями как создатель теории динамических стратегий Г. Снукс и ведущий американский макросоциолог С. Сандерсон. Действительно, экономические интересы, особенно для европейцев начиная с Нового времени и современных американцев, могут играть решающую роль, соответственно определяя направленность геополитических интересов (яркий пример современной мировой ситуации — геополитическая значимость территорий, обеспечивающих доступ к нефти). Однако в мировой истории экономическими интересами во внешней политике нередко пренебрегали (средневековый Китай, Российская империя, СССР), либо экономическая ценность территории носила дополнительный символический характер по отношению к интересам могущества и престижа, связанного с захватом или удержанием территории.
Интересы достижения или сохранения престижа при столкновении с действиями, посягающими на этот престиж, также могут вести к войнам. По всей видимости, в ситуации начала Первой мировой войны престижные соображения, в том числе касающиеся престижа выполнения союзных договоренностей, были не менее, если не более значимыми, чем территориальные притязания или надежды на захват ресурсов. Интересы престижа теснейшим образом связаны с интересами могущества. Рост могущества державы почти автоматически повышает ее престиж. Сам же престиж всегда легитимирует могущество [Коллинз, 2000б].
Идейные интересы, направленные на отстаивание каких-либо святынь (будь то правая вера, свобода или коммунизм), при определенных условиях также ведут к войне. Просветительская точка зрения на войны как результат заблуждений (Вольтер) здесь смыкается с модным нынче полуобъяснением-полуоправданием Хантингтоном войн как результата «столкновения цивилизаций». Полностью сбрасывать со счетов идейность, считая ее лживым прикрытием более «реальных» интересов, нельзя: решимость сражаться и отдавать жизнь за идею — не редкость в мировой истории. Однако идейные интересы получают какую-либо силу только в сочетании с геополитическими, экономическими и/или престижными интересами влиятельных групп и организаций. Более того, само отстаивание идеи (всегда своего рода святыни) непременно направлено на повышение престижа тех, кто ее отстаивает. Престиж же — это всегда средство легитимации чьего-либо (гео)политического могущества и/или экономического доминирования. Острота борьбы на «идейной» основе во многом определяется опасностью унижения в случае отступления, «предательства» своих идей; однако унижение (потеря достоинства, «потеря лица») — это ни что иное как падение по параметру престижа.
Рассмотрим теперь условия перехода конфликтов в военную фазу. Оставим в стороне случаи «управляемого конфликта», когда держава-агрессор инструментальным образом обостряет конфликт, провоцируя противника на враждебные действия, которые послужили бы легитимацией для начала ранее запланированной войны. Фактически здесь конфликт представляет собой стадию подготовки преднамеренной войны, причины войны лежат не в нем, а в истоках изначальных решений лидеров державы-агрессора (таким образом именно сейчас США готовит новую войну с Ираком). В остальных случаях эскалация конфликта и сама война не входят изначально в цели сторон, поэтому здесь крайне интересны условия такого развития событий, которого «никто не хотел».
Составим ряд ярких «позитивных» случаев (эскалация конфликта и последующая непреднамеренная война):
- война североамериканских колоний за независимость,
- Первая мировая война,
- Афганская война 1979-1989 гг.
Им противостоят «негативные случаи» (эскалация конфликта, завершившаяся не войной, но замирением сторон, пусть даже внешним):
- марокканский кризис 1905-1906 гг. (Германия против Франции),
- балканский кризис 1908 г., (Австрия и Германия против Сербии и России),
- карибский кризис 1962 г. (Куба и СССР против США).
Во всех — позитивных и негативных — случаях происходила эскалация конфликта и наращивание угроз. Однако в позитивных случаях это привело к открытым военным действиям, тогда как в негативных случаях одна из сторон уступала и войны не возникало. Почему?
В 1906 г. в вопросе об аннексии Францией Марокко уступила Германия, оказавшись в международной изоляции. Россия в 1908 г., ослабленная поражением в Русско-японской войне и революцией 1905 г., не была готова воевать с объединенными Австрией и Германией за Сербию и согласилась с аннексией Австрией Боснии и Герцеговины. В 1962 г. в вопросе о революционной Кубе уступили США, не желая из-за нее вступать в ядерную войну с СССР. Заметим, что на такого же рода уступки надеялись и угрожавшие друг другу противники в позитивных случаях, однако здесь угрозы и применение силы привели не к устрашению, уступкам и сдаче позиций в конфликте, а к ожесточению и ответному применению силы (дисциплинарные меры Англии в своих североамериканских колониях в ответ на «Бостонское чаепитие», обмен нотами и мобилизация сил перед Первой мировой войной, захват президентского дворца и последующий ввод Советским Союзом «ограниченного контингента» в Афганистан). Предположительные дифференцирующие факторы, действующие в сторону военной эскалации таковы:
а) наличие у противников достаточных средств насилия для устрашения и сопротивления, либо надежда на скорую помощь союзников (у американцев в 1775 г. и у афганцев в 1979 г. таких средств не было, но они надеялись на внутреннюю мобилизацию и внешнюю помощь, причем не напрасно);
б) значимость спорной (или потенциально присоединяемой) территории для безопасности, могущества и престижа стороны, от которой ожидают уступку; чем выше эта значимость, тем скорее следует ожидать ужесточения и эскалации конфликта, а не уступок; этот признак не является дифференцирующим для России в ее поведении по отношению к Сербии в 1908 г. и 1914 г., зато Сербия явно была территорией высокой значимости для Австрии; Франция же явно надеялась вернуть Эльзас и Лотарингию, а Россия в 1914 г. всерьез рассчитывала на приобретение Константинополя;
в) высокий уровень накопленной взаимной агрессии (требующий самостоятельного объяснения);
г) убедительность и сила угрозы в сочетании с отсутствием такой видимой мирной альтернативы, которая позволила бы снизить остроту конфликта с меньшими издержками, чем ожидаются при его дальнейшей эскалации; представляется очевидным, что знай правители Англии о будущем отделении Америки, знай лидеры европейских стран о будущих жертвах Первой мировой, а правители царской России — о будущем крахе империи, знай советские лидеры, к чему приведет далекая Афганская война, все они действовали бы по-другому и постарались бы завершить конфликт с гораздо меньшими издержками; в этом аспекте поведение Германии по отношению к Франции и Марокко в 1906 г., поведение России по отношению к Австрии и Сербии в 1908 г. и поведение США по отношению к Кубе и СССР в 1962 г. представляется гораздо более трезвым — основанным на адекватном предвосхищении угроз последующей эскалации конфликта. В каждом из трех негативных случаев уступка была тяжелым поражением в плане международного престижа, но цена его несравнима с неминуемыми потерями с случае возникновения войны.
Агрессия и решимость сражаться как объясняемые переменные
Под агрессией понимаются индивидуальные, групповые и массовые психические состояния, установки и поведение, направленные на причинение ущерба другим субъектам и разрушение (случаи аутоагрессии, направленной на самого себя, здесь не рассматриваются).
Агрессивные состояния имеют прежде всего эмоциональную и психофизиологическую природу, тогда как когнитивный компонент таких состояний (выбор объекта агрессивных чувств) управляется имеющимися установками, групповым давлением, социальной позицией и другими факторами. Агрессивные установки являются устойчивыми частями психики, в которых, как в своего рода «батареях», закрепляются прежние агрессивные состояния и которые «разряжаются» и «перезаряжаются» в новых состояниях при возникновении соответствующих внутренних и внешних условий.
Агрессивное поведение является внешним социальным и материальным выражением агрессивных состояний и установок, оно приводит к реальному (иногда символическому) ущербу и разрушению, направленному на жертву агрессии.
Психологический компонент объяснения генезиса войны должен включать выявление внешних и внутренних причин возникновения индивидуальных (у лидеров противостоящих политических сообществ), групповых (у элит) и массовых (в армии и среди населения) агрессивных состояний и установок, а также условия их реализации в агрессивном поведении: ряде решений о начале боевых действий и самом ведении боев. Анализ классических (преимущественно биологических, психологических и социальных) объяснений агрессии см. в работе: [Браун, 2003а].
Специфическое для войны агрессивное поведение имеет в своей основе особую установку (проявляющуюся также на уровне индивидуальной, групповой и массовой психики), которая здесь обозначается как решимость сражаться. Для более детального анализа решимость сражаться следует представить как особую психическую переменную, на верхнем полюсе которой располагается безусловная и максимальная решимость сражаться «до последней капли крови» без каких-либо вариантов отступления или примирения, а на нижнем полюсе — полное отсутствие решимости сражаться, когда ничто не заставит взяться за оружие. Примерно на середине шкалы располагается «достаточная решимость сражаться», иными словами, некий порог, состояния выше которого — это состояния людей, готовых воевать и уже воюющих.
Бой является результатом решимости конфликтующих сторон сражаться, т.е. применять имеющиеся в распоряжении средства насилия для нанесения ущерба противнику, вплоть до убийства людей и разрушения материальной основы их жизни. Решимость сражаться означает также готовность подвергать риску свою жизнь и жизнь членов своего сообщества, готовность рисковать материальной основой жизни сообщества. Без такой решимости люди бегут либо сдаются на милость наступающей стороне. Сдавшихся могут взять в рабство, изгнать или перебить, но боя и войны здесь уже не происходит.
Различим групповые сознательные и групповые стихийные решения. Групповое сознательное решение, во-первых, является решением, полученным согласно явно установленной процедуре (голосование, согласование, единоначалие) из индивидуальных решений членов группы; во-вторых, каждый член группы с данным групповым решением знаком и признает его в качестве такового (даже если внутренне с ним не согласен). Групповое стихийное решение является внешним обобщением множества отдельных индивидуальных решений; как правило, индивиды знают о подобных же решениях окружающих их индивидов (феномены «заражения» или «цепной реакции»), но не проводят никакой специальной процедуры по общему обсуждению и принятию такого решения.
Решение совета военачальников, кабинета министров, парламента, совета безопасности начать войну, вступить в мирные переговоры, вести или вывести войска, как правило, бывает групповым сознательным решением. Подъем партизанских или повстанческих движений, массовое дезертирство или массовое добровольчество являются примерами стихийных решений.
Что в данном контексте составляет психический аспект непосредственных причин войны?
Во-первых, сюда входит принятие сознательного группового решения правящей группой начать военные действия или вооруженное сопротивление, при условии, что эта группа обладает критическим уровнем легитимности со стороны военной организации и населения. Заметим, что внешне это может выглядеть как единоличное решение вождя, монарха, диктатора или президента, но социологически оно будет действенным, только если будет принято правящей группировкой, без помощи которой никто даже и не узнал бы о таком решении. Во-вторых, должно быть принято групповое решение (не важно, сознательное или стихийное) либо достаточной для начала деятельности частью военной организации, либо достаточной для ощутимого сопротивления частью мирного населения (будущих партизан). Таким образом, под решимостью политического сообщества сражаться здесь понимается интегральная характеристика множества групповых решений готовиться к боям и вступать в битвы, причем такие групповые решения, в свою очередь, являются кумулятивным результатом индивидуальных решений (как правило, взаимно наведенных при непосредственной коммуникации и, хотя бы отчасти, являющихся следствиями массовой военной пропаганды).
Итак, психологический аспект сущности войны состоит в динамике групповых и индивидуальных решений участвовать в боях и готовиться к ним, решений убивать и принимать риск быть убитыми, решений разрушать и принимать риск терпеть разрушения. Сама же эта динамика решений, как предположено выше, детерминируется как агрессивными состояниями и установками, так и индивидуальными и групповыми образами ситуации с ее историей и ожидаемым будущим, образами самого индивида или сообщества в этой ситуации и в соотнесении с их ценностями, символами и мотивами. В свою очередь, образы ситуации и адекватных ситуации действий зависят и от самих объективно складывающихся условий, и от извне навязываемых образов (например, со стороны противника или третьей стороны), и от внутренних когнитивных стереотипов. Свой вклад также делают осознаваемые и неосознаваемые потребности, влияющие на силу мотивов, осознаваемые или неосознаваемые установки по отношению к наиболее значимым элементам ситуации. В образы ситуации входят представления об имеющихся средствах насилия, ресурсах и их соотношении.
Решимость не сводится к решениям. Решения представляют собой преимущественно познавательный (когнитивный) аспект психических явлений. Решимость включает также волю следовать ранее принятому решению несмотря на возникающие тяготы и грозящие опасности. Для такой воли необходима особая, а именно, психическая энергия, причем, здесь недостаточно разового притока (например, от самого энтузиазма при принятии решения), необходима постоянная подпитка. Без такой подпитки решимость сражаться угасает, вследствие чего солдаты дезертируют или сдаются в плен, офицеры становятся подвержены провокациям и заговорам, военачальники и политики склоняются к заключению мира.
Следуя за Дюркгеймом и Коллинзом, будем считать источником такой энергии сильные индивидуальные и групповые эмоции, смысл, форму и направленность которым задают бытующие в данных группах естественные или специально проводимые ритуалы [Коллинз, 2002, гл. 1]. Агрессия является важным, но далеко не единственным эмоционально-энергетическим компонентом решимости сражаться. Чувства групповой солидарности, а также чувства, связанные с честью, достоинством, идейной, моральной и религиозной приверженностью составляют некую «позитивную» сторону в эмоциональном комплексе, в котором агрессивные чувства направлены на врага, имеющего тенденцию превращаться в «козла отпущения», попирающего все доброе и ценное. Р. Коллинз считает страх глубинной основой эмоций в ситуации войны [Коллинз, 2003а], но в генезисе войны страх вряд ли имеет доминирующее значение, скорее здесь роль играют ненависть и воодушевление, имеющие иные источники. Затем люди оказываются заброшенными в ситуацию войны, и здесь уже действительно главным энергетическим источником как позитивных чувств (доблести, чести), так и негативных (ненависти) является страх. Такое превращение происходит не само собой. Когда война уже началась, противники своими действиями естественным образом наводят друг на друга страх, но военные организации с эффективной ритуальной культурой и средствами принуждения как раз этот страх и переводят в решимость сражаться.
Итак, в психологическом плане к войнам приводит достижение достаточной решимости сражаться конфликтующими политическими сообществами, что вызывается накопленным высоким уровнем взаимной агрессии и/или особыми интересами, лучшим или единственным способом осуществления которых в сложившихся условиях представляется применение военной силы. Далее такие интересы будем называть военными интересами. Соответственно, теперь мы переходим к следующему слою причинного анализа.
Происхождение агрессии и военных интересов
Рассмотрим наиболее распространенные источники агрессии и военных интересов в войнах основных выделенных типов.
В режимных войнах, возобновляющихся рутинным образом из года в год, уровень агрессии нападающей стороны может быть не особенно высоким. Иногда перед сражением бойцов приводят в должный уровень агрессивного возбуждения привычными средствами (барабанный бой и боевые марши, рассказы о зверствах врага и прочее). Агрессивность сообщества-жертвы прямо проистекает из страха перед чужеземными захватчиками и гнева на них как насильственных претендентов на могущество и ресурсы. Главную причинную силу в режимных войнах имеют интересы, а они, как правило, сочетают стремление к успешному завоеванию как средству повышения могущества и престижа со стороны правителей и военной элиты, честолюбие, стремление к наживе, иногда также — стремление к обретению престижной земельной собственности со стороны воинов. Как видим, экономическая функция режимных войн (постоянный приток ресурсов) не является единственной.
В преднамеренных завоевательных войнах агрессор обычно воодушевлен предвкушением плодов победы. Массовая агрессия может быть следствием социально-экономического дискомфорта, умело обращенного вовне. Таким образом, агрессия к сообществу-жертве вызывается искусственно с помощью пропаганды, превращающей врага в «козла отпущения». Играющие важнейшую причинную роль интересы могут носить характер реваншистский (за возврат утерянного в прежних войнах), связанный с расширением могущества и престижа, ресурсный (рудники, нефть и прочее), геополитический (захват важных рубежей для большей собственной безопасности и/или большей уязвимости вероятных противников), геоэкономический (борьба за выход к морю и важным торговым путям, контроль над водными или энергетическими ресурсами), внутриполитический, или «зиммелевский» (внешняя победа позволяет подавить внутреннюю фронду). Типичным случаем является, вероятно, сочетание нескольких интересов.
В реставрационных войнах каратель исполнен гнева на нарушителей порядка. При этом общество-жертва решается сражаться тогда, когда этот выход представляется меньшим злом, чем сдача без боя. Соответственно, здесь энергию поставляет тот же страх, но уже в форме боязни ожидаемого ущерба. Интерес сообщества-раставратора всегда направлен на восстановление могущества и престижа, на возмездие, иногда также — на достижение собственной большей безопасности (как в Американо-афганской войне 2001 г.).
В сепаратистских войнах стремящемуся к отделению сообществу дает энергию предвкушение будущей свободы и независимости, связанное также с агрессией по отношению к притеснителям и страхом наказания в случае поражения. Стремление к политической независимости — это фактически такое же стремление к завоеванию могущества, дающего свободный доступ к ресурсам территории, и обретению соответствующего престижа.
В гражданских войнах источники агрессии и интересов примерно те же, что и в реставрационных и сепаратистских войнах (могущество, ресурсы и престиж), но на субъективной уровне большую роль обычно играют социально-политические, идеологические и религиозные мотивы.
В случае непреднамеренных внешних войн энергию для решимости сражаться дает агрессия на обеих сторонах, вызванная наращиванием взаимных действий угроз и конфронтации. Ключевую роль, по-видимому, здесь играют интересы престижа, когда уступка или выход из игры рассматриваются как поражение, предательство по отношению к союзникам и «потеря лица». Когда конфликтные действия приобретают характер конфронтационных и состоят в нанесении прямого ущерба с помощью силы, причем часто с символическим оскорблением, то для сохранения престижа требуется предпринять ответное действие как минимум не с меньшим материальным и символическим ущербом. Высокий уровень агрессии обычно ведет к наращиванию взаимного ущерба, прежде всего, символического, и создается ситуация, когда другого выхода, чем мобилизация сил и открытые военные действия, уже не остается.
Рассмотрим полученное разнообразие интересов, ведущих к войне:
- увеличение или сохранение могущества;
- захват или сохранение ресурсов;
- повышение или сохранение престижа;
- сохранение или увеличение безопасности (фактически, стремление к безопасности — это стремление надежно защитить имеющийся уровень обладания могуществом, ресурсами и престижем);
- реванш (возврат могущества и ресурсов) обычно имеет мощную подпитку со стороны мотивов восстановления внутреннего и внешнего престижа;
- отделение (фактически — захват некой порции могущества, ресурсов и престижа);
- получение доступа к морю и торговым путям (частный путь к обретению бóльших ресурсов, но также могущества и престижа);
- попытка посредством внешней войны решить внутренние конфликты (утверждение внутреннего могущества и престижа за счет повышения внешнего престижа).
Ближайшее рассмотрение причин агрессии (индивидуальной — у лидеров, групповой — среди элиты, массовой — среди воинства и гражданского населения) приводит к понятию фрустрации как тяжелого эмоционального переживания какой-либо потери, угрозы или оскорбления. Опять же основные потери и угрозы связаны с ресурсами, могуществом и безопасностью, а оскорбления — с престижем. Возможно накопление массовой агрессии вследствие сочетания хронического недоедания, сексуальной абстиненции, антисанитарии, скученности людей с умелым пропагандистским направлением гнева на врага. Здесь глубинными причинами служат недостаток ресурсов (часто вследствие демографического давления) и/или крайне неравномерное их распределение.
Итак, в самых разных типах войн выявлены три универсалии, лежащие в корне агрессии и военных интересов: стремление к могуществу, доступу к ресурсам и престижу. За стремлением к ресурсам («жаждой наживы») могут стоять демографическое давление и социально-экономическая неравномерность распределения. Однако «жажда наживы» нередко возникает и среди вполне обеспеченных групп, причем особенно часто вследствие состязательных мотивов («у нас будет столько же или больше, чем у вас»); здесь, по всей видимости, корневым интересом выступает опять-таки стремление к престижу и утверждению могущества.
Заметим также, что стремление сохранить могущество, ресурсы или престиж служит одной из причин войны только в тех ситуациях, когда возникает прямая угроза их потери вследствие действий внешнего агрессора, внутреннего сепаратиста или политической фронды. Соответственно, мы должны сосредоточить внимание на причинах, вызывающих поведение того или иного политического сообщества (его лидеров, элиты и населения), которое приводит к ущербу или угрозам сохранению могущества, ресурсов и престижа сообществом-противником.
Стимулами к такому поведению, как показано выше, являются, в конце концов, подобные же мотивы увеличения могущества, обретения новых ресурсов и повышения престижа, но только со стороны других сообществ и их элит. Весьма существенно, что обретение ресурсов и престижа вовсе не обязательно ведет к потерям ресурсов и престижа какой-либо другой стороной. Ресурсы часто, хоть и не всегда, можно получать через обмен (торговлю), через создание новых технологий и организацию соответствующего производства. Престиж можно повышать не обязательно через понижение престижа соперника, но также через великодушную помощь ему. В принципе, развитие дипломатической цивилизованности в качестве своего стержня имеет технологии сохранения престижа всех участников взаимодействий в весьма широком круге ситуаций. Иное дело — могущество, борьба за которое, по-видимому, действительно представляет собой игру с нулевой суммой: обретение большего могущества над некоторой территорией означает такое же уменьшение могущества соперника. С этим связано и то обстоятельство, что борьба за территорию как ресурс и предмет престижа также является игрой с нулевой суммой.
Теперь обратимся к причинам стремления политических сообществ расширить территорию. Вообще говоря, расширение могущества путем территориальных приобретений, скорее всего, является универсальным стремлением политических сообществ. Объяснения требуют случаи отсутствия такого стремления, а не его присутствия. Политические сообщества воздерживаются от попыток расширить территорию в двух основных случаях: во-первых, когда трудности и издержки контроля, особенно за отдаленными и труднодоступными землями, превышают выгоды от территориального приобретения, во-вторых, когда ожидается политическое или военное сопротивление, предполагаемый ущерб от которого опять же превышает ожидаемые выгоды. Заметим, что здесь выгоды и ущерб вовсе не обязательно носят чисто материальный и экономический характер. Выгоды, например, могут быть геополитическими (захват важных плацдармов, высот, проливов и прочее), а ущерб может касаться могущества и престижа (если против агрессора выступает достаточно мощная коалиция с общей идеологией неприятия насильственных территориальных захватов).
Сила ресурсного голода, накопленных агрессивных чувств и стремления к расширению могущества может быть такова, что люди начинают попытки захвата новых территорий, будучи готовыми на весьма большие издержки. Таким образом, мир между державами, достаточно сильными для территориальных захватов, объясняется прежде всего балансом могущества, суть которого состоит в ожидаемом достаточно мощном противодействии попыткам захвата. В таком случае, причиной захватнических войн является прежде всего отсутствие или нарушение баланса могущества, а также баланса агрессивных стремлений и сил противодействия. Отчего же происходит такое нарушение? Могущество складывается из чисто военной мощи (величина, уровень организации и вооружения армии), мобилизационного потенциала, который определяется величиной населения и его богатством [Коллинз, 2000], а также величины и крепости коалиций. Соответственно, разный уровень прироста населения, разный экономический и дипломатический успех всегда ведут к новым дисбалансам. Дисбаланс должен достигнуть критического уровня, чтобы стала возможной война. Однако даже такой критический дисбаланс не приводит автоматически к войне: требуется еще либо построение агрессивных целей (для преднамеренной войны), либо эскалация конфликта и агрессивных настроений (для непреднамеренной войны). Первому варианту более всего способствует опыт прежних успешных войн, второму — накопленный дискомфорт и успех конфронтационной пропаганды.
Поскольку агрессорами бывают по большей части уже крупные державы, видимо, страсть к могуществу — тот аппетит, что приходит во время еды. Это указывает и на недостаточную субстанциональность данного стремления, которое оказывается функцией от других условий. Ослабление державы, распространение в мировом сообществе негативного отношения к агрессии могут умерить и действительно умеряют пыл захватчиков (примеры в Европе — Швеция с начала XVIII в., Австрия — после Первой мировой войны, Германия — после Второй). Сложнее дело обстоит с демографическим ростом и со «страстью к наживе». В отдельных странах может быть заторможен, остановлен или даже пущен вспять рост населения. Отдельные аскетически настроенные группы могут в течение многих поколений ограничивать потребление. Однако такие явления тонут в общих мощных тенденциях к росту населения, росту потребления, к миграциям, заполняющим местности с достаточными (местными или привозными) ресурсами, а также к расширению рынков. Миграциям и доступу к ресурсам всегда мешают политические границы. Именно эти границы и приводят к накоплению дисбалансов. Критический уровень таких дисбалансов приводит общество либо прямо к направленности на внешнюю агрессию, либо к политическому и идеологическому кризису, порождающему конкуренцию политических стратегий, среди которых закономерно выигрывают агрессивные.
Иными словами, в краткосрочной перспективе и на поверхности явлений первую роль играет «вековечная и ненасытная страсть политиков к наращиванию могущества». Однако в долговременном и более глубоком субстанциональном плане демографические закономерности и неминуемо появляющиеся геоэкономические и социально-экономические дисбалансы представляют собой тот «котел», который вскипает время от времени пеной политических страстей, что, в свою очередь, порождает бурю войны.
Источник: globalistika.ru.
Рейтинг публикации:
|
