Н.С.Розов: Война всегда рядом: сущность и происхождение массового организованного насилия

Опубликовано в книге: Война и геополитика. Альманах «Время мира». Вып.3. Новосибирск, 2003. С.75-120.

Введение

В новый век и новое тысячелетие человечество вступило не с вечным миром и торжеством общечеловеческих ценностей, но с новым витком ненависти, насилия и войн. В интеллектуальном плане становится все более необходимым глубокий и реалистический взгляд на войну, на ее место и роль в жизни людей и мировой истории.

Уже Первая мировая война нанесла мощный удар по прекраснодушному прогрессизму XIX века, берущему свои истоки из Просвещения. Триумф антигерманской коалиции во Второй мировой войне позволил приписать ее причину и сущность агрессивному гитлеризму и японскому империализму. В последующем патовом противостоянии двух сверхдержав периодически возникавшие войны (Корея, Вьетнам, Ангола, Панама, Афганистан и др.) легко объяснялись в каждом идеологическом лагере как следствие агрессивной политики противника. При этом каждая сторона утверждала свое первородное миролюбие: «коммунизм прекращает эксплуатацию человека человеком, которая ведет к насилию и войнам», «демократическое правление всегда стремится к миру в отличие от недемократических режимов». С одной стороны, в тот же период гонка вооружений достигла беспрецедентных в мировой истории масштабов. С другой стороны, апокалипсические сценарии ядерной войны, разрабатываемые в 1970-х гг., не были реализованы. С падением железного занавеса не наступила желанная эпоха цивилизованного мира и согласия, но мир вошел в новую эру множественных очагов насилия и войн, причем некоторые явно агрессивные войны стали называться «миротворческими» или «антитеррористическими» операциями, задачами «разоружения противника».

За этим поверхностным слоем событий просматривается более глубокий. С одной стороны, война сама по себе оказывается связанной не с частными социально-историческими характеристиками обществ, поскольку в таком случае с уходом таких характеристик исчезли бы и войны. Война имеет более сущностный, субстанциональный характер. С другой стороны, ненаступление ядерного апокалипсиса в сочетании с провалом надежд на всеобщий отказ от ядерного оружия или хотя бы на его нераспространение свидетельствует о том, что создание и совершенствование самых разрушительных средств насилия (оружия и способов военной организации) — это вовсе не боковая и тупиковая, но магистральная линия развития человеческого рода, который при этом (до сих пор, во всяком случае) оказывается способен к достаточно надежному самоограничению применения таких средств. Так или иначе, войну уже нельзя приписывать частным заблуждениям, несовершенству общественного устройства или злой воле отдельных групп или лиц. Война требует не только конкретного научного, но и общего — философского, прежде всего онтологического осмысления ее бытийных основ и сущностных источников.

Всегда было известно не только разрушительное, но и конструктивное значение военной организации для формирования и развития государств, в особенности, завоевательных империй, влияние развития военных технологий на самые разнообразные отрасли мирной промышленности. Макросоциологические исследования последних десятилетий (в частности, Дж.Паркера, М.Манна, Ч.Тилли, Т.Скочпол, Р.Коллинза) показали сильнейшее влияние геополитики, потребностей и способов государственной мобилизации ресурсов для войны и обороны практически на все стороны мирной жизни: политику, экономику, культуру и идеологию, образование, науку, технологию, экологию. [Skocpol, 1979; Modelski, 1987; Parker, 1988; Mann, 1987, 1993; Tilly, 1990; Collins, 1986; Коллинз, 2000а, 2000б]. Иными словами, война определяет нашу жизнь и историю не только тогда, когда разгорается, но и когда «спит». Подготовка к войне или выстраивание обороны для избежания войны, причем со всеми непредвиденными социальными последствиями такой деятельности, — это область феноменов, которую нельзя вычеркивать из анализа сущности войны. Учет данного обстоятельства опять меняет картину. Можно было признавать самостоятельный онтологический статус войны в человеческой действительности, но лишь как периферийную досадную черту природы человека или людских сообществ. Теперь же война сдвигается к самому центру человеческого, социального бытия и занимает пусть не главное (что, впрочем, еще предстоит выяснить), но весьма значимое место. В некотором отношении здесь развивается видение Гераклитом войны, которая «всему отец и всему царь».

Постановка проблемы философского исследования

Сформулируем онтологическую проблему таким образом. Есть ли универсальная сущность, или бытийная основа, войны, и если есть, то в чем она состоит? Если таковой нет, то как объясняется практически повсеместный и перманентный характер возникновения и возобновления войн?

Без специального обоснования примем три следующих критерия адекватности онтологии изучаемой предметной области:

а) дескриптивная сила, иными словами, возможность описания любых значимых явлений предметной области понятийными средствами онтологии, либо через конкретизацию и сочетание ее основных понятий без нарушения исходной структуры и логики принятой онтологии;

б) интегративность, т.е. возможность в рамках построенной онтологии составить целостное и осмысленное описание всей предметной области, ее главных частей и аспектов;

в) экспланаторная эвристичность как способность онтологии служить достаточной понятийной основой для проведения научных теоретических и эмпирических исследований и получения эмпирически подкрепленных теорий, имеющих объяснительную и предсказательную силу.

Порядок последующей работы по осмыслению онтологии и глубинных источников войны таков:

1) зафиксировать внешнее определение войны;

2) выделить характеристики войн во Всемирной истории, требующие теоретического объяснения и философского осмысления;

3) представить исходный полиаспектный онтологический каркас и конкретизировать понятийные конструкции по каждому аспекту с ориентацией на потенциальную универсальность в описании явлений и периодов мира и войны в масштабе Всемирной истории;

4) провести концептуальный анализ выделенных характеристик войн (2) средствами заданного полиаспектного понятийного аппарата (3), по возможности используя накопленные в науке эмпирические и теоретические знания, и представить эскизное объяснение (широкую предгипотезу) относительно происхождения (генезиса) войны, динамики и тенденций изменения войн в мировой истории;

5) путем обобщения и философского осмысления полученных понятийных конструкций и эскизных объяснений сделать выводы об онтологической природе и глубинных источниках войн.

Внешнее определение войны

Зададим вначале внешнее определение войны, не претендующее на раскрытие ее сущности, но позволяющее отделить явления-войны от схожих с ними явлений-не-войн.

Роберт Глоссоп определяет войну как «масштабный конфликт с применением насилия между организованными группами, которые являются правительствами или стремятся к учреждению правительств», добавляя, что война служит для установления политической власти, то есть власти устанавливать законы и принуждать население к их выполнению [Глоссоп, 2003].

Данное определение вполне годится в качестве основы, в нем верно указано родовое понятие конфликта и заданы главные признаки, но все же его следует несколько уточнить. Имеются в виду явно не все конфликты (например, внутриличностные или межличностные), но только конфликты между группами или сообществами, которые назовем социетальным (поскольку термин «социальные конфликты» традиционно означает несколько иное). Кроме этого, межэтнический, территориальный и другие конфликты могут длиться десятилетиями и даже столетиями, но войны, как правило, существенно более кратковременны. Поэтому правильнее войны подводить не под сами социетальные конфликты, но под их определенные фазы. Далее, дефиниция Глоссопа хорошо подходит к обществам с государственностью, но за скобками оказываются многие племенные войны, в которых ни о правительствах, ни об учреждении законной политической власти, ни о законах речи не было. Вместо понятия «правительство» возьмем веберовское «политическое сообщество», причем нужно будет также учесть возможное участие в войне коалиций таких сообществ.

В итоге получаем следующий вариант определения.

Война — это фаза социетального конфликта, в которой происходит организованное обоюдное массовое насилие (ряд боев) или разрушение, ведущееся двумя или более политическими сообществами или же коалициями таких сообществ.

Пояснения здесь требует практически каждый признак.

Подведение войны под фазу конфликта приводит к замене труднообъяснимой жесткой границы война-мир на границу между мирными фазами и военной фазой некоего социетального конфликта как целостного явления.

Организованность здесь означает наличие связи и координации между боевыми единицами хотя бы на одной воюющей стороне, некую степень их подчинения руководящему органу. Если на другой стороне такой организованности нет, то такого рода войны могут называться партизанскими, «летучими», дисперсными и т. д. Неорганизованное насилие-разрушение с обеих сторон может представлять собой неупорядоченные стычки, перестрелки, серии акций возмездия, погромы и грабежи, но не войну.

Обоюдность означает, что поведение, направленное на насилие и разрушение, имеет место не с одной, а с каждой из противостоящих сторон. (Если в войне участвуют три и более независимых сообществ, то они, как правило, рано или поздно распадаются на две коалиции). Необоюдное массовое насилие может представлять собой избиение, геноцид, карательную экспедицию, аннексию, но не войну. Война непременно предполагает сопротивление.

Массовость может пониматься либо в относительном смысле — как некая пропорция количества индивидов, участвующих в насилии и разрушении, к величине населения задействованных сообществ (например, участвует более 1% взрослого мужского населения хотя бы одной стороны), либо в абсолютном смысле — как количество индивидов, превышающее некоторое фиксированное число (например, более 100 вооруженных бойцов хотя бы с одной стороны, либо не менее 1000 погибших в течение одного года). Пропорциональная версия удобна при анализе межплеменного насилия в догосударственных обществах, поскольку здесь может участвовать малое число бойцов (менее 100), но весомое в отношении к населению таких сообществ. Зато для современных больших обществ (с населением более 100 млн) более адекватным представляется понимание массовости в смысле абсолютного количества, а не пропорции. Единство рассмотрения требует и единства дефиниции. Примем версию массовости в смысле абсолютного количества, причем по двум критериям, соединенным конъюнктивно: не менее 100 бойцов, постоянно участвующих в боях хотя бы на одной стороне, и не менее 1000 погибших (как военных, так и гражданских лиц) в течение года. При этом межплеменное насилие с участием меньшего количества бойцов и/или с меньшим количеством погибших будет считаться не войной, но вооруженным конфликтом, стычкой и т. д. Откуда взялась цифра 100? Разумеется, она достаточно условна (ср. с «парадоксом кучи»). Мотивировка состоит в различительном характере организованности-неорганизованности. Отряды в 20-30 и даже в 60-80 бойцов могут действовать скоординированно на основе существующих (например, охотничьих) практик или систем отношений (в частности, родственных, клановых). Отряды в 150-200, тем более, 300-500 бойцов либо имеют самостоятельную, уже сугубо военную, организацию, либо действуют в целом неорганизованно.

Насилие — это применение физической силы людей к людям или же прямая угроза такого применения силы с целью принуждения. В таком расширительном смысле приставленный пистолет к виску или нож к горлу в сочетании с принуждением (например, расстаться с кошельком или подписать документ) считается также насилием. Такое расширение важно, поскольку в военной истории города нередко сдавались без боя. Физическая сила к людям не применялась, но насилие в вышеуказанном широком смысле имело место. При этом бескровная сдача городов или территорий может быть лишь эпизодом войны. Война непременно предполагает ряд боев (что явно зафиксировано в определении). Если одна сторона уступает контроль над территорией под воздействием угроз, то отсутствует важнейшая характеристика обоюдности применения насилия (см. выше). Таким образом, захват или аннексия территории без оказанного сопротивления (без боев) не считаются войной.

Война и каждый бой предполагают наличие и использование средств насилия. Допустим, люди лишены средств насилия, иными словами, никак не вооружены. Тогда столкновения между ними будет скорее не боем, а дракой. В таком случае смертельные жертвы крайне редки, а материальных разрушений почти не происходит. Заметим, что поджог строений, отравление воды, взрывы и тому подобные действия — это уже применение средств насилия. Гипотетически можно себе представить армии, воюющие без оружия, но владеющие только техникой рукопашного боя с возможностью нанесения серьезных увечий, вплоть до убийства. В таком случае само владение таким мастерством следует считать владением особыми средствами насилия.

Под разрушением здесь понимается целенаправленное приведение в негодность любых элементов искусственной и естественной среды обитания сообщества (строений, дорог, сооружений, линий связи, полей, лесов, водоемов и проч.).

Политическое сообщество понимается здесь по М.Веберу как совокупность людей, имеющая следующие признаки: (1) есть занимаемая территория, (2) имеется способность применять физическую силу для господства на этой территории, (3) социальная деятельность не ограничена удовлетворением экономических потребностей, но направлена на более общее регулирование взаимоотношений между людьми, населяющими данную территорию [Weber, 1922/1968, p.902].

Не следует путать данное понятие политического сообщества с веберовским же понятием государства как института с монополией легитимного насилия на территории. Политическое сообщество следует считать родовым понятием по отношению к государству. Племена, чифдомы, бигмены и другие типы первобытных и варварских обществ могут включать политические сообщества, если последние обладают признаками 1-3. Однако такие политические сообщества не являются государствами, поскольку не обладают монополией легитимного насилия. Любое же государство непременно является политическим сообществом. Таким образом, межгосударственные и внутригосударственные (гражданские) войны — частные случаи войн между политическими сообществами.

Достаточно ли наличия средств насилия и решимости противостоящих политических сообществ сражаться? Для боя да, но для войны нет. Средства насилия, бойцы и материальная основа для их жизни и ведения боев (прежде всего, пища, оружие и боеприпасы, одежда, средства передвижения) выходят из строя и требуют восполнения. Война — это всегда ряд боев, а для их ведения необходимой оказывается военная организация, способная мобилизовать ресурсы сообщества и превратить их в снаряженные боевые отряды [Коллинз, 2003а]. Отсутствие такой организации на одной из сторон ведет к преимуществу и победам другой стороны. Наличие на обеих сторонах сходных по мощности военных организаций ведет к затяжной войне.

Итак, войну образует решимость сражаться каждым из конфликтующих политических сообществ, обладающих средствами насилия, при наличии хотя бы на одной стороне организации, способной превращать доступные ресурсы в вооруженные группы бойцов (отряды или армии).

Пестрый мир войны:
разнообразие и динамика насилия во Всемирной истории

Особую сложность представляет фиксация явлений войны в связи с огромным разнообразием этой сферы исторической феноменологии. Будем говорить о макроявлениях, понимаемых как обобщения важнейших характеристик войн и военной сферы. Выделим следующие макроявления.

1. Повсеместность и (в общем случае) постоянное и нерегулярное возобновление войн; иными словами, войны происходили практически везде, где появлялись человеческие сообщества (возможно, при некоторой критической массе населения), войны возобновляются, т. е. «вечный мир» не наступает ни в одном населенном регионе, вместе с тем, войны разражаются, как правило, нерегулярно (кроме случаев ежегодных завоевательных или колониальных кампаний); следует выявить сущность перманентного и практически повсеместного наличия средств насилия у сообществ, а также военных организаций, способных мобилизовать ресурсы. Также нужно раскрыть природу нерегулярно возникающей решимости конфликтующих сообществ сражаться.

2. Разнообразие войн по множеству параметров, из которых выделим количество участников (от сотен индивидов в межплеменных войнах и до миллионов в мировых войнах XX в.), по длительности (от нескольких дней до десятков лет), по масштабам жертв (от практически бескровных войн до войн с массовыми жертвами, исчисляемыми миллионами), по масштабам разрушения (войны, ограничивающиеся маневрами боевых частей, и войны с ядерными ударами, на много лет делающие территорию непригодной для жизни). Требуется теоретическая типология войн, позволяющая специфицировать условия генезиса войн каждого типа.

3. Особенности общей исторической динамики войн, в том числе: а) явная корреляция милитаризации обществ с социальным и технологическим развитием; б) военные революции, приводящие к скачкообразному росту масштабов и интенсивности войн; в) разного рода циклы мира и войны, характера войн; г) легитимизация и делегитимизация войн в истории человечества.

Фундаментальные аспекты онтологии
и исходные концептуальные конструкции

Базовые онтологические аспекты

В качестве исходной основы будем использовать конструкцию из следующих фундаментальных аспектов онтологии:

а) сферный аспект, т.е. представление о четырех сферах бытия человека и человеческой действительности (биотехносфера, психосфера, социосфера и культуросфера) [Розов, 1997; 2002, с.150-151];

б) системный аспект как представление о задействованных универсальных конструкциях тех или иных типов (явления, вещи, свойства, отношения, переменные, системы, структуры, режимы, функции, процессы, механизмы, события, состояния, переходы и т. д.) и устойчивых связях между ними;

в) масштабный аспект, иными словами, совокупность континуумов макро/микро, главными из которых являются пространственный масштаб (от «здесь» индивида до всей поверхности Земли и доступного для людей космического пространства), временной масштаб (от «сейчас» до протяженности человеческой истории) и социальный масштаб (от индивида до человечества);

г) причинный, или динамический, аспект, т.е. разнообразные схемы соотнесения причин и следствий, движущих сил и изменений; наряду с логическими схемами (например, касающимися необходимости и достаточности причин) здесь используются те или иные понятия и конструкции системного аспекта (явления, события, процессы, механизмы, переменные и проч.), а также графовые средства для представления сложных причинных взаимодействий между переменными.

Здесь нет возможности специально обосновывать использование именно такой онтологической структуры. Заметим только, что каждый аспект концептуально независим от остальных («ортогонален»), таким образом, он может сочетаться с любыми вариациями каждого другого аспекта. Например, динамическую причинно-следственную связь можно рассматривать в каждой сфере бытия (биотехносфере, психосфере, социосфере, культуросфере), в любом пространственно-временном или социальном масштабе, используя практически любые системные понятия. Читатель может самостоятельно убедиться в сочетаемости других онтологических аспектов между собой.

Теперь конкретизируем понятийные конструкции по каждому выделенному аспекту онтологии с ориентацией на потенциальную универсальность в описании явлений и периодов мира и войны в масштабе Всемирной истории.

Сферы бытия, или онтологические миры

Материальный мир: популяции, территории и ресурсы.

Сферы бытия выделяются по характеру аналитически различаемых аспектных сущностей и закономерностей их взаимодействия.

Материальный мир, или биотехносферу (сравни с «первым миром» по Попперу), составляют все материальные вещи в широком смысле: живые и неживые тела, соответствующие физические, химические, биологические (например, рождение или убийство), технические (например, сборка, ремонт или разрушение машины) явления. Процессы в биотехносфере происходят в соответствии с закономерностями, изучаемыми в естественных науках (включая медицину и экологию) и технических науках.

В качестве исходной примем следующую понятийную конструкцию для описания военных аспектов социально-исторической действительности. Существуют человеческие популяции, а также географические регионы с территориями и акваториями, где эти популяции расселены или мигрируют. Ландшафты (сочетания и конфигурации территорий и акваторий различных типов) содержат материальные ресурсы, которые можно делить на пищевые и непищевые, имеющие военное значение или не имеющие такового. С помощью процессов сбора и производства (понимаемых здесь, как и все остальное, в чисто материальном аспекте) ресурсы преобразуются в пищу, материальные блага, средства производства (в том числе, транспорта и связи), средства насилия и символические предметы. Разные популяции имеют разный доступ к ландшафтам, ресурсам, благам; этот доступ может меняться, особенно после физического столкновения популяций, использующих средства насилия. Разные популяции также имеют разный доступ к средствам насилия и, соответственно, разные уровни могущества и безопасности (здесь — чисто в материальном аспекте — как способность причинить или потерпеть гибель или материальный ущерб). К данной сфере бытия относятся все материальные аспекты взаимодействий между индивидами и сообществами, таких взаимодействий как общение, сотрудничество, обмен, принуждение, насилие и др.

Мир психического: коммуникация, сознание, установки, решения

Психосферу (сравни со «вторым миром» по Попперу) составляют психические содержания и структуры разного рода (образы, представления, установки, потребности, мотивы), причем, не только индивидуальные, но также групповые и массовые. Основной формой взаимодействия является коммуникация, как вербальная, так и невербальная, включая совместные и/или взаимно наведенные переживания. Процессы коммуникации, изменения психических содержаний и структур происходят в соответствии с закономерностями, изучаемыми психологией, в частности, социальной психологией.

В качестве исходной примем понятийную конструкцию, основанную на онтологическом индивидуализме: существуют прежде всего индивидуальные психики и сознания; психика каждого индивида, например, правителя, военачальника, офицера, солдата или мирного жителя в общем случае (исключаем патологию и прочие отклонения) включает сознание (ориентацию в пространстве и времени, выходящую за пределы ситуаций здесь-и-сейчас со способностью фокусировки внимания на внешних или внутренних объектах), образы ситуаций разного масштаба (субъективные реальности) с соответствующими сценариями возможного поведения, речевые способности, установки, потребности, мотивы; среди установок выделим связанные с ценностями и символами групповой солидарности. В онтологии конфликтных взаимодействий, в частности, войн, важнейшую роль играют решения (которые могут быть осознаны полностью или частично). Решения включают образ последующих действий (в том числе коммуникативных действий, например, команды о начале военных действий) и играют управляющую функцию по отношению к поведению и более конкретным решениям, пока не будет принято новое решение того же уровня общности (например, о прекращении военных действий).

Будем считать, что непосредственными детерминантами решения индивида являются его образ ситуации с ее историей и ожидаемым будущим, спектр сценариев поведения в такого рода ситуациях, образ себя в этой ситуации и в соотнесении с собственными ценностями, символами и мотивами, осознаваемые и неосознаваемые потребности, влияющие на силу мотивов, осознаваемые или неосознаваемые установки по отношению к наиболее значимым элементам ситуации (например, возможному противнику, соратнику или командиру, к типу поступков и проч.). Существует поведение, не управляемое сознательными решениями (например, паника). Также существует поведение индивида (обычно подчиненного), управляемое командой как выражением или конкретизацией решения другого индивида (обычно начальника).

Под групповым сознанием будем здесь понимать только инвариантные элементы или кумулятивные (статистически полученные) характеристики индивидуальных сознаний. Этническое, классовое, сословное, клановое, общественное, национальное сознание также понимается здесь как групповое с соответствующей спецификой малых и больших групп (вплоть до обществ и даже цивилизаций). Так, установка английского общественного сознания по отношению, например, к Франции, Наполеону, немцам, арабам, существует только как инвариант установок англичан-индивидов, о которых получены сведения с помощью той или иной исследовательской процедуры. Таким же образом рейтинг политика, популярность войны, соотношение ценностей мира и величия собственной страны, будучи характеристиками общественного сознания, концептуализируются только как кумулятивные (накопительные) черты индивидуальных сознаний, сведения о которых можно получить, например, с помощью социологических опросов на репрезентативных выборках, контент-анализа писем, дневников, мемуаров, газетных публикаций и т.д.

Мир культурных образцов: язык, рецепты и святыни

Культуросферу (сравни с «третьим миром» по Попперу) составляют культурные образцы как объекты любой природы, с которыми люди сообразуют свое сознание и поведение и которые передаются из поколения в поколение [Кребер, 1997; Розов, 1992]. Внутри культуросферы культурные образцы составляют отдельные «царства»: понятия и теории отдельных наук и философских дисциплин, литературные образы и мотивы, мир музыки, мир кинообразов, мир технических идей и конструкций. Взаимодействия между образцами в каждом таком «царстве» происходят в соответствии с той или иной «логикой», выражающей связь имплицитных нормативных образцов более высокого порядка (например, составляющих «музыкальный вкус» или «военное искусство»). Наряду с такими частными «логиками» существуют более общие закономерности, изучаемые культурологией.

В качестве исходной примем следующую понятийную конструкцию для данной сферы. Сами образы, понятия, соответствующие ценности и символы войны, боя, победы, воина, героизма, мужества, воинской славы, величия своей державы, военной истории своей страны, мира и мирной жизни, а также негативные образы врага, предателя, поражения, позора, трусости, бесчестия — все они являются культурными образцами, поскольку передаются из поколения в поколение и люди сообразуют с ними свое сознание и поведение. Каждой значимой ценности обычно соответствует шкала престижа (например, герой/трус или величие/ничтожество страны), играющая важнейшую роль в мотивировании индивидуальных сознаний, в принятии индивидуальных и групповых решений в психосфере (см. выше), а также в социальных взаимодействиях в социосфере (см. ниже). Культурные образцы также задают символическую значимость для разного рода материальных элементов (религиозные святыни, города и территории, сакральное значение которых обычно связано с религиозной и военной историей).

Основные области культуросферы, наиболее тесно связанные с войной, таковы.

1. Военно-политическая культура: образцы, используемые для построения образа военно-политической ситуации, позволяющие отвечать на вопросы: что происходит? с кем союзничать и с кем враждовать? вступать ли в войну, а если да, то как, когда и на чьей стороне?

2. Ценностная культура отвечает на такого рода вопросы: ради чего воевать? чем можно, а чем нельзя жертвовать на войне? На каких основаниях определять приоритеты для защиты? и др. Далее об этой области будем говорить также как о сфере сакральных объектов, или святынь.

3. Военное искусство и военные науки отвечают на вопрос «как сражаться?»

4. Военно-техническая культура (технологии производства и применения наступательного и оборонительного оружия, транспорта, укреплений и проч.) отвечает на вопрос «чем сражаться?»

5. Военно-организационная культура отвечает на вопрос «как мобилизовать силы и восполнять потери?»

Социальный мир: отношения, позиции и взаимодействия

Социосферу (сравни с «общественным бытием» по Марксу, пространством «социальных фактов» по Дюркгейму и миром социальных взаимодействий по Сорокину, Веберу, Валлерстайну) составляют социальные отношения, позиции, статусы, иерархии, связанные прежде всего с собственностью, властью, престижем и безопасностью. Процессы в социосфере, обычно включающие коммуникативный, материальный и культурный аспекты, что-то меняют в социальных отношениях и позициях. Соответствующие закономерности изучаются в социальных науках: социологии, политологии, политэкономии, экономике, социальной и политической антропологии и др.

В качестве исходной примем следующую понятийную конструкцию для данной сферы. Существуют позиции, подобные пустым ячейкам, которые могут занимать индивиды или группы. Между позициями существуют отношения, называемые социальными. Следующие социальные отношения считаются фундаментальными:

• отношения сотрудничества (сотрудники, или соратники, их общее дело и элементы их культурной общности),
• отношения власти (начальник/подчиненный и центры силы, к которым прибегают в случае неподчинения или злоупотребления властью),
• отношения собственности (собственник и предметы его собственности, несобственники и центры силы, к которым прибегают для защиты собственности),
• конфликтные отношения (противники, предмет конфликта, имеющиеся у противников способы разрешения конфликта, центры силы или средства насилия, к которым прибегают при крайних степенях эскалации конфликта.

Наряду с отношениями также первостепенное значение имеют следующие социальные характеристики, которые могут быть присвоены как позициям, так и входящим в них субъектам (индивидам, группам, обществам):

• безопасность — присутствие/отсутствие разного рода угроз и уровень защиты от них;
• могущество — способность самостоятельно применять силу и угрозы для проведения своей воли в сравнении с такого же рода способностями окружающих социальных субъектов;
• престиж — степень признанной причастности социального субъекта (обычно занимающего определенную социальную позицию) тем или иным значимым качествам, в том числе святыням и ценностям, как с точки зрения самого субъекта (субъективный престиж), так и с точки зрения разных групп окружения; наиболее значимыми обычно бывают престиж могущества, престиж богатства, престиж положения в социальной иерархии (статус), нравственный престиж и престиж религиозного благочестия.

Очевидно, что сферы бытия не изолированы друг от друга. Все культурные образцы имеют материальные носители, представлены в психике, связаны с социальной принадлежностью к той или иной группе. Все психические содержания и структуры имеют культурную основу, многие из них используются в коммуникациях и соответствующих социальных взаимодействиях. Все устойчивые социальные структуры так или иначе заданы культурными образцами, реализуются через коммуникативные и психические процессы; многие социальные структуры (особенно, связанные с собственностью и властью) включают в качестве элементов материальные объекты (например, ресурсы, изделия, средства насилия).

Полиаспектные сущности понимаются как гибридные объекты (например, человек, семья, организация, армия имеют аспекты всех четырех сфер). Также существуют гибридные закономерностей, но этот вопрос еще недостаточно изучен.

Системный аспект: от режимов до событий

Системный аспект включает совокупность представлений о задействованных универсальных конструкциях тех или иных типов (вещи, свойства, отношения, системы, структуры, режимы, функции, процессы, механизмы, состояния, переходы и т.д.) и устойчивых связях между ними. Для удержания целостности взгляда воспользуемся понятием режима (Й.Гудсблом и Ф.Спир), под которым будем понимать целостность, охватывающую повторяющиеся (циклические, рутинные) процессы в некоторых пространственно-временных границах [Spier, 1996]. Режимы можно подразделять по сферам бытия: материальные режимы, психические режимы, культурные режимы, социальные режимы (в числе социальных: политические, экономические, правовые и другие режимы). Однако во избежание излишней детализации будем далее говорить об интегральных режимах сообществ, ограниченных в пространстве занимаемыми сообществами территориями, а во времени — переходами к качественно иным режимам. Режимы допускают дальнейшее концептуальное разбиение на функции, способы выполнения функций, институты, процессы, поведения (в том числе деятельности) и ингредиенты последних. Ингредиенты поведения людей удобно рассматривать с помощью аналитически выделяемых сфер бытия; таким образом, в каждом поведении и режимном процессе участвуют материальные человеческие тела и вещи, психические содержания, культурные образцы, социальные структуры, позиции и роли.

Функционализм данной схемы дополняется представлением о последствиях режимных процессов, в том числе непреднамеренных накапливающихся процессов, которые рано или поздно становятся помехами для самих режимов, в том числе для режимов соседних сообществ. Вследствие таких накапливающихся последствий, важнейшим типом которых является перенаселенность и истощение ресурсов, происходят кризисы режимов, которые либо преодолеваются, либо приводят к качественному изменению режимов, либо ведут к упадку обществ, подчинению их обществам с более успешными режимами (см. подробнее: [Розов, 2000; 2002, с.151-152, 171-193]).

Некоторые кризисы проявляются в форме внутренних или внешних конфликтов. Конфликтные взаимодействия (в том числе войны) могут иметь повторяющийся характер и представлять собой особые режимы, например, ежегодные захватнические кампании или набеги. Однако нередко бывают конфликты с эскалацией разрушительных воздействий на сообщества и их режимы, которые либо погибают, либо трансформируются.

 Масштабный аспект:
социально-пространственный и временной континуумы

Масштабный аспект представляет собой совокупность континуумов макро-микро, главными из которых далее будем считать социально-пространственный масштаб (от «здесь» индивида до человечества и планеты) и временной масштаб (от «сейчас» до протяженности человеческой истории). В принципе, каждую сферу бытия можно рассматривать в разных социально-пространственных и временных масштабах. Однако более перспективным представляется разномасштабное рассмотрение режимов, режимных кризисов и конфликтов. Наряду с режимами сообществ существуют повторяющиеся процессы, соответственно режимы в ойкуменах, цивилизациях, мировых системах, а также более мелких единицах: режимы провинций, режимы поселений (например, городов), режимы жизни и воспроизводства институтов, организаций, больших и малых групп, наконец, режимы жизни и поведения индивидов. Также есть разнообразие режимов по времени циклов: суточные режимы, недельные, сезонные, годовые, режимы, занимающие десятилетия и даже столетия (например, 50-летние экономические циклы Кондратьева, геополитические циклы по Коллинзу, долгие циклы мировой политики по Модельски, Раслер и Томпсону [Коллинз, 2000б, статьи Модельски, Раслер и Томпсона в настоящем томе]).

Вложенные режимы отнюдь не всегда составляют гармоническое единство с охватывающим режимом. Общим случаем является накопление непреднамеренных следствий как более крупного, так и более мелких режимов и их взаимное кризисогенное воздействие, которое рано или поздно выливается в конфликт.

Далее масштабный аспект будет рассматриваться как вспомогательный, причем в весьма упрощенной трехуровневой версии. Микроуровень включает поведение некоторой политической группы и ее участников — индивидов в течение нескольких недель или месяцев (время изменения настроений, решений, позиций относительно войны). Мезоуровень включает поведение основных влиятельных групп и индивидов в некотором политическом сообществе (например, национальном государстве) и поведение самого этого сообщества на внешней международной арене в течение нескольких месяцев и лет (время существенного изменения национальной политики). Макроуровень включает взаимодействие множества политических сообществ и «поведение» соответствующей мировой системы в течение нескольких лет и десятилетий (период существенных изменений в мировой политике).

 Динамический аспект: основные объяснительные схемы

Динамический, или причинный, аспект включает наиболее абстрактные представления о связи явлений-причин и явлений-следствий. Далее будем иметь в виду следующие три схемы причинности. Простейшая представляет собой набор необходимых и достаточных условий — явлений-причин для того, чтобы произошло явление-следствие. На выявление такого набора направлены, в частности, классические методы Бэкона-Милля. Более сложная схема допускает возникновение явления при той или иной комбинации условий. На выявление такого рода причинных связей направлены методы с применением формализма Буля-Рэгина [Разработка и апробация ..., 2001, с.112-119]. Наконец, явление-следствие может быть рассмотрено как значение некоторой переменной (либо достижение порога), а причины составляют сложную связь других переменных. Для анализа таких структур используются тренд-графы с формализмом Дункана-Стинчкомба [Stinchcombe, 1987; Разработка и апробация..., 2001, с.140-161].

Концептуальный анализ выделенных характеристик войн

Теперь следует провести концептуальный анализ выделенных характеристик средствами заданного полиаспектного аппарата и попытаться на этой основе представить эскизное объяснение (широкую предгипотезу) относительно генезиса, динамики и изменения характера войн в мировой истории.

Систематический метод теоретической истории [Разработка и апробация ..., 2001, часть 2,] диктует следующую последовательность работы. Каждая объясняемая характеристика трактуется как переменная-экспланандум. Выделяются яркие положительные и яркие отрицательные случаи проявления соответственно высоких и низких значений переменной-экспланандума. Предполагаемые причинные факторы черпаются из систематического рассмотрения трех уровней (микро-, мезо- и макро-), а на каждом уровне — четырех онтологических сфер и соответствующих концептуальных конструкций. Основной используемый метод — соединенный метод сходства и различия по Бэкону-Миллю вкупе с подходом концептуальной адаптации. Возможно и более детальное описание этапов и процедур: логико-эвристический анализ, содержательный анализ случаев, преодоление аномалий, построение численных теорий и т.д.

Попытки начать такую работу показали острый дефицит исследовательских ресурсов, прежде всего, временны́х. Поэтому далее будет предпринят более общий и нестрогий анализ, лишь ориентирующийся на логику теоретико-исторического метода. Особенностью анализа является пристальное поочередное внимание то к разнообразию феноменов войны, то к общим социально-философским и социологическим категориям. Итогом должна стать такая концептуальная конфигурация, которая может служить адекватным онтологическим обобщением выделенного разнообразия и предоставлять средства для построения объяснительных теорий.

Объяснение повсеместности и (в общем случае)
постоянного и нерегулярного возобновления войн

Рассмотрим вначале случаи регулярных войн (обычно в форме ежегодных завоевательных кампаний). Это характерно для таких воинственных империй как Ассирийская, Персидская, Македонская, Римская, Османская, в некоторых периодах империи испанских и австрийских Габсбургов, а также Британская, Французская, Германская и Российская империи. Известны геополитические ойкумены с постоянными военными действиями (средневековая Индия, средневековая Европа, период Воюющих царств в Китае, некоторые периоды истории Центральной Африки и др.). Регулярность в нашей терминологии указывает на включение в некоторые режимы, и действительно, войны в таких случаях становятся частью социальных режимов и режимов жизнеобеспечения. Для объяснения таких войн не требуется выяснять причины решений о начале каждой войны. Предложим следующую гипотезу. Появляется тенденция рутинизации войн (включения их в режимы обществ) при сочетании таких условий:

А) имеется постоянный ресурсный голод, причем не настолько сильный, чтобы препятствовать военной мобилизации, но и не настолько слабый, чтобы выгоды мирного потребления перевесили жажду наживы; вполне вероятно, что постоянство этого ресурсного голода вызывается чисто мальтузианской причиной роста населения при ограниченности основных ресурсов (пашен и/или пастбищ) и слишком медленном технологическом прогрессе, не позволяющем расширять ресурсную базу без экспансии;

Б) имеющиеся средства насилия настолько эффективны, что позволяют легко вести завоевания, но еще не настолько мощны, чтобы надежно подчинить всех противников, не настолько сложны и дороги, чтобы такие средства нельзя было перенять; попеременное овладение новейшим оружием и военной организацией лишает победителей надежного преимущества и ведет к постоянному возобновлению войн реванша;

В) имеющиеся международные коммуникации настолько развиты, что завоеватели осведомлены о богатых городах и землях, путях к ним, но еще не настолько интенсивны, чтобы систематические торговля, дипломатия, системы безопасности препятствовали попыткам завоеваний;

Г) ресурсы, захваченные при завоеваниях становятся необходимым элементом регулярных процессов жизнеобеспечения; соответственно, тот, кто не ведет регулярных войн, лишается внутренней легитимности и рискует стать жертвой тех обществ, которые такие войны ведут.

Как видим, в первых трех условиях имеется некий средний уровень развития, своего рода «провал» в значениях переменных, ведущий к рутинизации войн. В некотором смысле войны являются «нормой» международной политики со времен неолитической революции и формирования чифдомов и вплоть до формирования системы национальных государств в XVII — XVIII вв.

Нормальность войны (общее признание ее приемлемости как способа решать политические проблемы) следует отличать от ее регулярности (повторяющегося рутинного характера). Последнюю характеристику задает четвертое условие, характерное, например, для Римской и Османской империй, для Европы и Индии Средних веков, для периода европейской колонизации.

Теперь оставим войны как часть режимов и будем говорить о войнах как нарушениях режимов. Здесь нам интересны случаи относительно миролюбивых сообществ и ойкумен и остальные случаи нерегулярного возобновления войн. О стабильном мире в мировой истории можно говорить только для внутреннего устройства больших империй, или «миров» (Рим, Китай, исламский и христианский миры IX-XIII вв., империя Инков, Европа второй половины XX в., причем каждый раз с оговорками). Кроме этого, известны относительно миролюбивые сообщества догородских культур (туземцы Таити и некоторых других островов, эскимосы, некоторые области расселения индейцев доколумбовой Южной и Северной Америки, как правило, с низкой плотностью населения, изолированные горные народности).

Две указанные крайности легко соотносимы с тремя вышеуказанными гипотетическими условиями частых войн. Для догородских и догосударственных культур характерны либо сильный ресурсный голод (все силы тратятся на выживание), либо ресурсное изобилие. Причем в последнем случае, как показали исследования Р. Карнейро [Carneiro, 1970, 1988], отсутствие войн может быть лишь временным явлением до тех пор, пока демографический рост не «съест» эффекты изобилия, либо же демографический рост тормозится специальными социальными практиками (инфантицид, охота за головами, социально-принудительное ограничение рождаемости). Средства насилия в таких обществах достаточно слабы для существенных завоеваний и удержания власти. Международные коммуникации неразвиты: редко когда первобытному сообществу и даже чифдому известно о том, что происходит за пределами одного-двух этнических слоев. Отсутствие или редкость войн не означает полного миролюбия. Однако спорадические стычки, даже обычаи охоты за головами, охоты за чужими женщинами и детьми не приводят к крупной мобилизации и войне просто по причине слабости и малого масштаба социальных организаций.

На другом полюсе обнаруживаем вновь относительно миролюбивые общества (точнее, обеспечивающие внутренний мир и безопасность), которые имеют совсем иной характер. Внутри больших стабильных империй и культурных миров ресурсный голод может либо отсутствовать (из-за притока ресурсов от внешних войн, колонизации или успешного производства и торговли), либо быть локализован в угнетенных слоях населения, которые умиротворены силой и идеологическими средствами (обычно с помощью государственной религии).

Средства насилия в таких обществах (вернее, в центрах силы — армии и полиции) обычно весьма эффективны в сравнении с окружающей варварской периферией и «внутренним пролетариатом» (в терминах Тойнби). Если географическая конфигурация не позволяет вести успешные дальнейшие завоевания, если достаточно сил тратится на поддержание внутреннего порядка и отсутствуют внешние сильные агрессоры, то такая империя может вести относительно мирное существование.

Здесь коммуникации обычно сильно развиваются между частями империи (где обеспечен порядок и безопасность), тогда как дальние коммуникации относительно слабы. (При их усилении обычно начинается и новая волна агрессии, яркий пример — европейская колонизация, идущая вслед за «великими географическими открытиями».)

Теперь можно уже более уверенно вести рассуждение о причинах практической повсеместности и нерегулярном характере войн (не включенных в режимы жизнеобеспечения). Перманентный характер человеческой агрессивности, жажды убийства и прочие подобные объяснения не годятся, поскольку существуют относительно длительные мирные периоды и относительно стабильные мирные сообщества разного масштаба. Уровень агрессии также является переменной, растущей вплоть до решимости сражаться с оружием в руках в определенных условиях. То, что войны в подавляющем большинстве мировых регионов и исторических эпох происходят, указывает на закономерное накопление неких специфических инициирующих войну условий. Нерегулярность возникновения войн тогда объясняется разной скоростью накопления, разными сочетаниями и конфигурацией таких условий. Обобщая условия для регулярных (режимных) и нерегулярных войн, получаем следующий ряд причин:

накопление ресурсного голода, позволяющее при этом мобилизовать ресурсы для военного обеспечения безопасности и возможного захвата чужих ресурсов;

развитие коммуникаций (в том числе, дорог и транспортных средств), достаточное для выбора цели и осуществления нападения, но недостаточно связывающее сообщества от взаимных атак; неравномерное развитие коммуникаций также следует связывать с неравномерным изменением геополитической уязвимости территорий [Стинчкомб, 2003], причем, достижение критического несоответствия (когда некая область более уязвима для сообщества — претендента на нее, а не для сообщества — ее актуального хозяина), вероятно, всегда является важной внутренней причиной возникновения войны;

появление и неравномерное накопление новых средств насилия, обещающих «первопроходцам» быстрые и эффективные победы;

отсутствие эффективных охватывающих систем безопасности, способных разрешать возникающие конфликты либо мирно, либо посредством достаточно эффективного и легитимного силового воздействия (угрозы такого воздействия).

Перманентное и практически повсеместное наличие средств насилия у сообществ, а также военных организаций, способных мобилизовать ресурсы, достаточно понятно в случаях рутинизации войн, когда войны и подготовка к ним просто вписаны в режимы жизнеобеспечения. В остальных случаях данная характеристика, видимо, должна быть увязана с постоянной реальной угрозой как внешней агрессии, так и внутреннего бунта. Проверочными являются как раз редкие случаи отсутствия систематического поддержания и применения средств насилия (некоторые миролюбивые племена в Полинезии, обеих Америках). Каждый раз здесь можно обнаружить долгое отсутствие внешних и внутренних угроз (подобно тому, как в селениях и районах, где нет воровства, жители перестают заботиться о том, чтобы все двери были заперты).

Сами же военные угрозы прямо зависят от выделенных выше условий. Получается, что регионы с отсутствием (или крайне малыми уровнями) ресурсного голода, относительно изолированные, при отсутствии существенного развития средств насилия у соседей, либо же надежно защищенные какой-либо внешней системой безопасности, должны либо не иметь, либо со временем постепенно утрачивать средства насилия и организацию военной мобилизации ресурсов. Такая гипотеза уже может быть сопоставлена с эмпирическими данными о каждом обществе с отсутствием или крайне низким развитием средств насилия и мобилизационных организаций.

Типология войн и объяснение их разнообразия

Войны как весьма сложные социальные явления могут быть классифицированы и типологизированы по множеству параметров, и весьма сомнительно, что когда-либо будет найдена «естественная классификация» войн, подобная таблице Менделеева в химии или классификации видов в биологии. Наш интерес к генезису войн, соответственно, к причинным силам, вызывающим войны, требует создания типологии войн, ориентированной на выделение специфических причин возникновения войн каждого типа. Методологическим ориентиром служит принцип Э.Дюркгейма «одно явление — одна причина» [Дюркгейм, 1895/1995, с. 142] или в более точной формулировке: явление определенного типа всегда вызывается одной причиной (одним комплексом причин), характерным именно для данного типа (см.: [Разработка и апробация…, 2001, с. 107-109]).

Разумеется, типология войн должна быть результатом исследования их причин, но для такого исследования требуется начальная, эскизная типология, которую сейчас и представим.

Режимные (регулярные, рутинные) войны — войны, включенные в режимы жизнеобеспечения и самоорганизации хотя бы одного из воюющих сообществ, соответственно, они ведутся либо постоянно, либо возобновляются с постоянными промежутками (обычно как ежегодные летние кампании). Причины таких войн следует искать в функционально-методной структуре режимов сообщества-инициатора, где война является социальным методом, выполняющим значимые для этого сообщества функции (например, добыча рабов, недостающих материальных ресурсов, предоставление земли своим гражданам, подавление политических соперников, повышение легитимности, предоставление возможностей для социального роста, занятие для молодых людей, не имеющих хозяйства и т.д.). Главными подтипами режимных войн являются регулярные войны-набеги (без захвата территории побежденного) и регулярные войны-завоевания (с захватом территории). Примеры режимных завоевательных войн: ежегодные кампании Римской и Османской империй. Пример режимных войн-набегов — регулярные столкновения степных кочевников с оседлыми обществами в средневековой Евразии.

Все остальные войны являются нережимными (разовыми). Среди них выделяются преднамеренные (включающие сознательные невынужденные решения лидеров сообщества-инициатора и специальное заблаговременное планирование) и непреднамеренные (войны, являющиеся результатом не сознательного решения, но складывающихся обстоятельств, иными словами, это войны, «которых никто не хотел»).

Рассмотрим вначале основные типы преднамеренных войн. Разовые завоевательные войны — такие направленные на территориальный захват войны, которые ведутся интенсивно и более или менее непрерывно в течение определенного периода, включают дальние перемещения войск (часто в итоге — разовые крупные смещения территориального контроля) и требуют с каждой стороны мобилизации ресурсов, выходящей за рамки обычных режимов. Хрестоматийными примерами успешных завоеваний служат войны Саргона I, Кира I, Александра Македонского, Юлия Цезаря, арабов-мусульман в VII-X вв., Карла Великого, Чингиз-хана, Моголов, Тимура и т.д. Традиционные исторические объяснения карлейлевского толка о роли личности лидера в таких завоеваниях должны быть дополнены более глубокими причинами накопления дисбалансов могущества, богатства и уязвимости, организационными условиями наиболее эффективного проявления личных качеств лидера и его помощников.

Реставрационные войны направлены не на захват, но на удержание территории, либо на такую смену контроля над ней, которая обеспечивает воюющему сообществу бóльшую безопасность, экономические, престижные или иные выгоды. Все карательные войны со стремящимися к независимости провинциями, колониями относятся к этому типу. Последний этап наполеоновских войн со стороны союзников носил реставрационный характер. Война Англии за удержание отделяющихся американских колоний, равно как «антитеррористическая операция» русских в Чечне (за возвращение контроля) и американцев в Афганистане (за смену контроля в целях большей собственной безопасности) также относятся к данному типу. Реставрационные войны являются зеркальным отражением сепаратистских (освободительных) войн (см. ниже). Соответственно, причины должны включать условия, касающиеся сообщества-доминанта (реставратора), малого стремящегося к отделению сообщества (сепаратиста), отношений между ними и отношений к ним влиятельных внешних сил.

Преднамеренные сепаратистские (освободительные) войны, ведущиеся малым сообществом (провинцией или колонией) по отношению к сообществу-гегемону (империи, стране-метрополии, местному геополитическому доминанту) с целью установить самостоятельный контроль над соответствующей малой территорией или добиться установления новых правил взаимодействия (прежде всего, в геоэкономическом и геополитическом плане). Объективные причины любых сепаратистских войн, скорее всего, включают ослабление и снижение легитимности сообщества-гегемона, появление внешних могучих союзников малого сообщества, стремящегося к отделению, эскалацию конфликта между местными влиятельными группами и местной администрацией сообщества-гегемона, открывшиеся возможности для местной политической и военной организации, доступ к оружию. Специфика преднамеренных войн состоит в добавлении заблаговременного планирования, подготовки к такой войне со стороны лидеров и организаций малого сообщества.

Непреднамеренные сепаратистские (освободительные) войны отличаются от только что рассмотренных отсутствием последнего признака. Они вспыхивают как результат эскалации конфликта между малым сообществом (во главе с местными лидерами) и сообществом-гегемоном (в лице местных имперских администраторов и центров силы). Отсутствие заблаговременной подготовки и слабость организации обычно ведут к поражению в результате карательной экспедиции центра (см. реставрационные войны), что в историографии фиксируется как подавление провинциального мятежа или восстания колонии. Только собственная внешняя геополитическая напряженность (тем более, внешняя война) сообщества-гегемона в сочетании с его логистическими трудностями и наличием самостоятельной местной администрации в малом сообществе приводит к военному успеху сепаратистов (случаи успеха борьбы за независимость английских северо-американских колоний в конце XVIII в., а также испанских и португальских южно-американских колоний в начале XIX в.).

Гражданские войны, подобно сепаратистским и реставрационным, относятся к внутренним (внутри одного политического сообщества), но отличаются двумя признаками: во-первых, линия разделения между сторонами носит не столько этнический и территориальный, сколько политический характер, во-вторых, каждая сторона стремится к захвату контроля над всей территорией сообщества. Гражданские войны, вероятно, всегда носят непреднамеренный характер, иными словами, являются результатом не чьей-то сознательной цели и деятельности — «начать гражданскую войну», — но скорее результатом неудавшегося быстрого и полного захвата власти над территорией, неудавшейся реставрационной войны и образования двух (или более) центров кристаллизации военных сил.

Вообще говоря, четкое деление войн на внешние (международные) и внутренние (сепаратистские-реставрационные и гражданские) можно проводить только при наличии устоявшейся системы национальных государств (в Европе не ранее XVII в., а в мире не ранее 1960-х гг.). Большинство имперских и колонизационных войн прошлого трудно однозначно отнести к внутренним или внешним. Поэтому данное деление хоть и используется в нашей типологии, но не является абсолютным и нуждается в оговорках.

Непреднамеренные внешние (международные) войны — это такие войны между ранее независимыми политическими сообществами, которых никто заранее не планировал и которые возникли вследствие неудержимой эскалации международного конфликта. Наиболее ярким и изученным примером здесь является Первая мировая война. Вьетнамская война, которую вели США, и Афганская война, которую вел СССР, также обладают признаками непреднамеренной войны, по крайней мере, в аспекте масштаба задействованных сил.

Объяснение некоторых параметров разнообразия войн на первый взгляд относительно просто. Масштаб войн (по количеству участников и по силе разрушений) определяется масштабом воюющих политических сообществ и мощностью средств насилия. Длительность войны примерно пропорциональна величине имеющихся у сторон ресурсов, их готовности пожертвовать ресурсами для продолжения войны и победы в ней, а также обратно пропорциональна интенсивности военных действий (соответственно, скорости расходования ресурсов). Таким образом, «тлеющие» («позиционные», «окопные», «ползучие», «партизанские») войны могут продолжаться весьма долго (многие годы), тогда как «фронтальные» войны с широкой мобилизацией сил, использования обеими сторонами больших армий и эскалацией мощности взаимных ударов не могут длиться долго по простой причине быстрого истощения ресурсов хотя бы у одной воюющей стороны.

Нередкие аномалии (например, когда большие державы ограничиваются небольшими периферийными войнами) указывают на наличие особого причинного фактора, суть которого именно в готовности жертвовать тем или иным объемом ресурсов для победы над противником. Анализ такой готовности также требует рассмотрения динамики конфликтов и решимости сражаться (см. далее).

Сделаем важное онтологическое замечание. Наличие типологии избавляет нас от необходимости искать один и тот же комплекс причин для всех войн. Войны каждого типа возникают при специфическом для этого типа сочетании условий («одно явление — один комплекс причин»). Пока еще не совсем ясно, можно ли войну считать явлением с собственной сущностью при разных вариациях (например, как пневмония или рак), либо же чисто внешним инвариантом сущностно различных явлений (как «лихорадка», которую сейчас стали называть просто «жаром», сопровождающим многие различные в своей сути болезни). Ответ на данный вопрос зависит от того, удастся ли после анализа причинных условий возникновения войн каждого типа выделить некие единые, более глубокие и универсальные причины возникновения всех войн.

Конфликтная динамика и непреднамеренные войны

 Конфликт представляет собой такое отношение или взаимодействие между сторонами (противниками), при котором интересы, цели и/или действия одной стороны находятся в явном для сторон противоречии с интересами, целями и/или действиями другой стороны.

Более строго можно различать конфликтное отношение как некую стабильную структуру явного для сторон противоречия в целях и интересах и конфликтное взаимодействие как последовательность действий каждой стороны, направленных на усиление своих позиций, принуждение, угрозы и нанесение ущерба противнику. Например, конфликт между послевоенными Японией и СССР/Россией по поводу Курильских островов (Северных территорий) можно рассматривать и как конфликтное отношение (стабильную структуру территориальных претензий Японии и отказа их удовлетворить со стороны СССР/России), и как конфликтное взаимодействие, включающее множество дипломатических, пропагандистских, политических, экономических и иных «ходов» внутри каждой страны, между двумя странами и на более широкой международной арене.

Существенно, что в конфликтном взаимодействии каждая сторона предпринимает действия с учетом своего образа ситуации, образа прошлых или ожидаемых действий другой стороны.

Понятия эскалации (усиления, обострения) и затухания (ослабления, смягчения) конфликта относятся, очевидно, именно к конфликтному взаимодействию. При эскалации конфликта каждый последующий ход состоит вначале в действиях, отстаивающих претензии (на автономию, могущество, престиж или ресурсы) и все больше противоречащих интересам и целям противника, затем включает все более сильные угрозы и ультиматумы, что со временем подкрепляется все большим реальным устрашением противника («игрой мускулами»), и наконец, поведение противников становится направленным на причинение друг другу все большего вреда, что, как правило, задействует все больше ресурсов. Конфликт затухает (действия наносят меньше ущерба и появляется склонность сторон к компромиссам) при истощении ресурсов. Конфликт смягчается также при появлении альтернатив примирения более привлекательных, чем продолжение нанесения взаимного ущерба.

В анализе преднамеренных войн мирная фаза конфликта далеко не всегда присутствует. Сильная держава-хищник вполне может напасть на кажущегося слабым соседа без какого-то специального предварительного развертывания конфликта. В июне 1941 г. между фашистской Германией и СССР никакого конфликта, по сути дела, не было; напротив, действовал договор (пакт Риббентропа-Молотова), согласно которому оба геополитических хищника только что существенно расширили свои территории. Гитлер напал на Россию не из-за развития конфликтного взаимодействия, а согласно простому стратегическому расчету: чтобы не воевать на два фронта следует вначале расправиться со слабейшим противником, а таковым Гитлер и считал Советскую Россию (надеясь на внезапность удара, организационную слабость Советской власти и скорый массовый бунт против коммунистов). Это был чистый случай преднамеренной войны. (При этом объективное противоречие интересов присутствовало: гитлеровская Германия была заинтересована прежде всего в отсутствии сильного потенциального противника на востоке для удержания Европы и войны с Англией).

Далее, говоря о приводящей к войне эскалации конфликта, будем иметь в виду преимущественно непреднамеренные войны. Они концептуально представляются такой стадией эскалации конфликта, когда действия сторон по взаимному нанесению ущерба предпринимаются с помощью открытого применения вооруженной силы.

Выделим инициирующее противоречие интересов (возникающее до войны и приводящее к войне), конфронтационное противоречие интересов (во время военных действий) и замиренное противоречие интересов (остающееся после восстановления мира). Интересы, противоречие которых ведет к войне, прямо входят в сущностный источник войны. Конфронтационные интересы, суть которых в смещении стремлений к нанесению максимального ущерба противнику, ответственны за разрушительные эффекты войны. Интересы, противоречие которых замирено, но не разрешено, являются вероятными источниками будущих войн — реваншистских. При всем этом наиболее значимыми представляются интересы с инициирующим противоречием, поскольку конфронтационные относятся скорее к механизму самой войны, а замиренные приводят к новой войне, лишь опять так или иначе входя в новое инициирующее противоречие.

Рассмотрим три основные точки зрения на сущность интересов, противоречия между которыми приводят к войнам.

Геополитические интересы, направленные либо на прямой захват территории, либо на установление, расширение, смену контроля над властью на этой территории (здесь и далее территории понимаются в широком смысле, т.е. с включением водных и воздушных пространств), столкнувшись с противоречащими им интересами и действиями, ведут к войнам. Интересы безопасности и интересы достижения могущества могут реализоваться как в форме геополитических (изменения контроля над территориями), так и в форме дипломатических (изменения в структуре коалиций) интересов. Приоритет территориальных интересов и интересов могущества в разной форме выражали Платон, Н.Макиавелли, Т.Гоббс, Клаузевиц, М.Вебер, Р.Карнейро, представители направления реалистов и неореалистов в политических науках и теории международных отношений (Г.Моргентау, К.Уолтц и др.). Заметим, что наряду с классическими межгосударственными войнами за территории революционные и гражданские войны, освободительные (они же сепаратистские) войны, колонизационные войны также легко интерпретируются как вызванные направленностью на захват контроля над территориями.

Экономические интересы, направленные на обретение экономических благ, ресурсов или лучшего доступа к ним, столкнувшись с противоречащими им интересами, ведут к войнам. Эта точка зрения выражается марксистами, а также такими современными исследователями как создатель теории динамических стратегий Г. Снукс и ведущий американский макросоциолог С. Сандерсон. Действительно, экономические интересы, особенно для европейцев начиная с Нового времени и современных американцев, могут играть решающую роль, соответственно определяя направленность геополитических интересов (яркий пример современной мировой ситуации — геополитическая значимость территорий, обеспечивающих доступ к нефти). Однако в мировой истории экономическими интересами во внешней политике нередко пренебрегали (средневековый Китай, Российская империя, СССР), либо экономическая ценность территории носила дополнительный символический характер по отношению к интересам могущества и престижа, связанного с захватом или удержанием территории.

Интересы достижения или сохранения престижа при столкновении с действиями, посягающими на этот престиж, также могут вести к войнам. По всей видимости, в ситуации начала Первой мировой войны престижные соображения, в том числе касающиеся престижа выполнения союзных договоренностей, были не менее, если не более значимыми, чем территориальные притязания или надежды на захват ресурсов. Интересы престижа теснейшим образом связаны с интересами могущества. Рост могущества державы почти автоматически повышает ее престиж. Сам же престиж всегда легитимирует могущество [Коллинз, 2000б].

Идейные интересы, направленные на отстаивание каких-либо святынь (будь то правая вера, свобода или коммунизм), при определенных условиях также ведут к войне. Просветительская точка зрения на войны как результат заблуждений (Вольтер) здесь смыкается с модным нынче полуобъяснением-полуоправданием Хантингтоном войн как результата «столкновения цивилизаций». Полностью сбрасывать со счетов идейность, считая ее лживым прикрытием более «реальных» интересов, нельзя: решимость сражаться и отдавать жизнь за идею — не редкость в мировой истории. Однако идейные интересы получают какую-либо силу только в сочетании с геополитическими, экономическими и/или престижными интересами влиятельных групп и организаций. Более того, само отстаивание идеи (всегда своего рода святыни) непременно направлено на повышение престижа тех, кто ее отстаивает. Престиж же — это всегда средство легитимации чьего-либо (гео)политического могущества и/или экономического доминирования. Острота борьбы на «идейной» основе во многом определяется опасностью унижения в случае отступления, «предательства» своих идей; однако унижение (потеря достоинства, «потеря лица») — это ни что иное как падение по параметру престижа.

Рассмотрим теперь условия перехода конфликтов в военную фазу. Оставим в стороне случаи «управляемого конфликта», когда держава-агрессор инструментальным образом обостряет конфликт, провоцируя противника на враждебные действия, которые послужили бы легитимацией для начала ранее запланированной войны. Фактически здесь конфликт представляет собой стадию подготовки преднамеренной войны, причины войны лежат не в нем, а в истоках изначальных решений лидеров державы-агрессора (таким образом именно сейчас США готовит новую войну с Ираком). В остальных случаях эскалация конфликта и сама война не входят изначально в цели сторон, поэтому здесь крайне интересны условия такого развития событий, которого «никто не хотел».

Составим ряд ярких «позитивных» случаев (эскалация конфликта и последующая непреднамеренная война):

• война североамериканских колоний за независимость,
• Первая мировая война,
• Афганская война 1979-1989 гг.

Им противостоят «негативные случаи» (эскалация конфликта, завершившаяся не войной, но замирением сторон, пусть даже внешним):

• марокканский кризис 1905-1906 гг. (Германия против Франции),
• балканский кризис 1908 г., (Австрия и Германия против Сербии и России),
• карибский кризис 1962 г. (Куба и СССР против США).

Во всех — позитивных и негативных — случаях происходила эскалация конфликта и наращивание угроз. Однако в позитивных случаях это привело к открытым военным действиям, тогда как в негативных случаях одна из сторон уступала и войны не возникало. Почему?

В 1906 г. в вопросе об аннексии Францией Марокко уступила Германия, оказавшись в международной изоляции. Россия в 1908 г., ослабленная поражением в Русско-японской войне и революцией 1905 г., не была готова воевать с объединенными Австрией и Германией за Сербию и согласилась с аннексией Австрией Боснии и Герцеговины. В 1962 г. в вопросе о революционной Кубе уступили США, не желая из-за нее вступать в ядерную войну с СССР. Заметим, что на такого же рода уступки надеялись и угрожавшие друг другу противники в позитивных случаях, однако здесь угрозы и применение силы привели не к устрашению, уступкам и сдаче позиций в конфликте, а к ожесточению и ответному применению силы (дисциплинарные меры Англии в своих североамериканских колониях в ответ на «Бостонское чаепитие», обмен нотами и мобилизация сил перед Первой мировой войной, захват президентского дворца и последующий ввод Советским Союзом «ограниченного контингента» в Афганистан). Предположительные дифференцирующие факторы, действующие в сторону военной эскалации таковы:

а) наличие у противников достаточных средств насилия для устрашения и сопротивления, либо надежда на скорую помощь союзников (у американцев в 1775 г. и у афганцев в 1979 г. таких средств не было, но они надеялись на внутреннюю мобилизацию и внешнюю помощь, причем не напрасно);

б) значимость спорной (или потенциально присоединяемой) территории для безопасности, могущества и престижа стороны, от которой ожидают уступку; чем выше эта значимость, тем скорее следует ожидать ужесточения и эскалации конфликта, а не уступок; этот признак не является дифференцирующим для России в ее поведении по отношению к Сербии в 1908 г. и 1914 г., зато Сербия явно была территорией высокой значимости для Австрии; Франция же явно надеялась вернуть Эльзас и Лотарингию, а Россия в 1914 г. всерьез рассчитывала на приобретение Константинополя;

в) высокий уровень накопленной взаимной агрессии (требующий самостоятельного объяснения);

г) убедительность и сила угрозы в сочетании с отсутствием такой видимой мирной альтернативы, которая позволила бы снизить остроту конфликта с меньшими издержками, чем ожидаются при его дальнейшей эскалации; представляется очевидным, что знай правители Англии о будущем отделении Америки, знай лидеры европейских стран о будущих жертвах Первой мировой, а правители царской России — о будущем крахе империи, знай советские лидеры, к чему приведет далекая Афганская война, все они действовали бы по-другому и постарались бы завершить конфликт с гораздо меньшими издержками; в этом аспекте поведение Германии по отношению к Франции и Марокко в 1906 г., поведение России по отношению к Австрии и Сербии в 1908 г. и поведение США по отношению к Кубе и СССР в 1962 г. представляется гораздо более трезвым — основанным на адекватном предвосхищении угроз последующей эскалации конфликта. В каждом из трех негативных случаев уступка была тяжелым поражением в плане международного престижа, но цена его несравнима с неминуемыми потерями с случае возникновения войны.

 Агрессия и решимость сражаться как объясняемые переменные

Под агрессией понимаются индивидуальные, групповые и массовые психические состояния, установки и поведение, направленные на причинение ущерба другим субъектам и разрушение (случаи аутоагрессии, направленной на самого себя, здесь не рассматриваются).

Агрессивные состояния имеют прежде всего эмоциональную и психофизиологическую природу, тогда как когнитивный компонент таких состояний (выбор объекта агрессивных чувств) управляется имеющимися установками, групповым давлением, социальной позицией и другими факторами. Агрессивные установки являются устойчивыми частями психики, в которых, как в своего рода «батареях», закрепляются прежние агрессивные состояния и которые «разряжаются» и «перезаряжаются» в новых состояниях при возникновении соответствующих внутренних и внешних условий.

Агрессивное поведение является внешним социальным и материальным выражением агрессивных состояний и установок, оно приводит к реальному (иногда символическому) ущербу и разрушению, направленному на жертву агрессии.

Психологический компонент объяснения генезиса войны должен включать выявление внешних и внутренних причин возникновения индивидуальных (у лидеров противостоящих политических сообществ), групповых (у элит) и массовых (в армии и среди населения) агрессивных состояний и установок, а также условия их реализации в агрессивном поведении: ряде решений о начале боевых действий и самом ведении боев. Анализ классических (преимущественно биологических, психологических и социальных) объяснений агрессии см. в работе: [Браун, 2003а].

Специфическое для войны агрессивное поведение имеет в своей основе особую установку (проявляющуюся также на уровне индивидуальной, групповой и массовой психики), которая здесь обозначается как решимость сражаться. Для более детального анализа решимость сражаться следует представить как особую психическую переменную, на верхнем полюсе которой располагается безусловная и максимальная решимость сражаться «до последней капли крови» без каких-либо вариантов отступления или примирения, а на нижнем полюсе — полное отсутствие решимости сражаться, когда ничто не заставит взяться за оружие. Примерно на середине шкалы располагается «достаточная решимость сражаться», иными словами, некий порог, состояния выше которого — это состояния людей, готовых воевать и уже воюющих.

Бой является результатом решимости конфликтующих сторон сражаться, т.е. применять имеющиеся в распоряжении средства насилия для нанесения ущерба противнику, вплоть до убийства людей и разрушения материальной основы их жизни. Решимость сражаться означает также готовность подвергать риску свою жизнь и жизнь членов своего сообщества, готовность рисковать материальной основой жизни сообщества. Без такой решимости люди бегут либо сдаются на милость наступающей стороне. Сдавшихся могут взять в рабство, изгнать или перебить, но боя и войны здесь уже не происходит.

Различим групповые сознательные и групповые стихийные решения. Групповое сознательное решение, во-первых, является решением, полученным согласно явно установленной процедуре (голосование, согласование, единоначалие) из индивидуальных решений членов группы; во-вторых, каждый член группы с данным групповым решением знаком и признает его в качестве такового (даже если внутренне с ним не согласен). Групповое стихийное решение является внешним обобщением множества отдельных индивидуальных решений; как правило, индивиды знают о подобных же решениях окружающих их индивидов (феномены «заражения» или «цепной реакции»), но не проводят никакой специальной процедуры по общему обсуждению и принятию такого решения.

Решение совета военачальников, кабинета министров, парламента, совета безопасности начать войну, вступить в мирные переговоры, вести или вывести войска, как правило, бывает групповым сознательным решением. Подъем партизанских или повстанческих движений, массовое дезертирство или массовое добровольчество являются примерами стихийных решений.

Что в данном контексте составляет психический аспект непосредственных причин войны?

Во-первых, сюда входит принятие сознательного группового решения правящей группой начать военные действия или вооруженное сопротивление, при условии, что эта группа обладает критическим уровнем легитимности со стороны военной организации и населения. Заметим, что внешне это может выглядеть как единоличное решение вождя, монарха, диктатора или президента, но социологически оно будет действенным, только если будет принято правящей группировкой, без помощи которой никто даже и не узнал бы о таком решении. Во-вторых, должно быть принято групповое решение (не важно, сознательное или стихийное) либо достаточной для начала деятельности частью военной организации, либо достаточной для ощутимого сопротивления частью мирного населения (будущих партизан). Таким образом, под решимостью политического сообщества сражаться здесь понимается интегральная характеристика множества групповых решений готовиться к боям и вступать в битвы, причем такие групповые решения, в свою очередь, являются кумулятивным результатом индивидуальных решений (как правило, взаимно наведенных при непосредственной коммуникации и, хотя бы отчасти, являющихся следствиями массовой военной пропаганды).

Итак, психологический аспект сущности войны состоит в динамике групповых и индивидуальных решений участвовать в боях и готовиться к ним, решений убивать и принимать риск быть убитыми, решений разрушать и принимать риск терпеть разрушения. Сама же эта динамика решений, как предположено выше, детерминируется как агрессивными состояниями и установками, так и индивидуальными и групповыми образами ситуации с ее историей и ожидаемым будущим, образами самого индивида или сообщества в этой ситуации и в соотнесении с их ценностями, символами и мотивами. В свою очередь, образы ситуации и адекватных ситуации действий зависят и от самих объективно складывающихся условий, и от извне навязываемых образов (например, со стороны противника или третьей стороны), и от внутренних когнитивных стереотипов. Свой вклад также делают осознаваемые и неосознаваемые потребности, влияющие на силу мотивов, осознаваемые или неосознаваемые установки по отношению к наиболее значимым элементам ситуации. В образы ситуации входят представления об имеющихся средствах насилия, ресурсах и их соотношении.

Решимость не сводится к решениям. Решения представляют собой преимущественно познавательный (когнитивный) аспект психических явлений. Решимость включает также волю следовать ранее принятому решению несмотря на возникающие тяготы и грозящие опасности. Для такой воли необходима особая, а именно, психическая энергия, причем, здесь недостаточно разового притока (например, от самого энтузиазма при принятии решения), необходима постоянная подпитка. Без такой подпитки решимость сражаться угасает, вследствие чего солдаты дезертируют или сдаются в плен, офицеры становятся подвержены провокациям и заговорам, военачальники и политики склоняются к заключению мира.

Следуя за Дюркгеймом и Коллинзом, будем считать источником такой энергии сильные индивидуальные и групповые эмоции, смысл, форму и направленность которым задают бытующие в данных группах естественные или специально проводимые ритуалы [Коллинз, 2002, гл. 1]. Агрессия является важным, но далеко не единственным эмоционально-энергетическим компонентом решимости сражаться. Чувства групповой солидарности, а также чувства, связанные с честью, достоинством, идейной, моральной и религиозной приверженностью составляют некую «позитивную» сторону в эмоциональном комплексе, в котором агрессивные чувства направлены на врага, имеющего тенденцию превращаться в «козла отпущения», попирающего все доброе и ценное. Р. Коллинз считает страх глубинной основой эмоций в ситуации войны [Коллинз, 2003а], но в генезисе войны страх вряд ли имеет доминирующее значение, скорее здесь роль играют ненависть и воодушевление, имеющие иные источники. Затем люди оказываются заброшенными в ситуацию войны, и здесь уже действительно главным энергетическим источником как позитивных чувств (доблести, чести), так и негативных (ненависти) является страх. Такое превращение происходит не само собой. Когда война уже началась, противники своими действиями естественным образом наводят друг на друга страх, но военные организации с эффективной ритуальной культурой и средствами принуждения как раз этот страх и переводят в решимость сражаться.

Итак, в психологическом плане к войнам приводит достижение достаточной решимости сражаться конфликтующими политическими сообществами, что вызывается накопленным высоким уровнем взаимной агрессии и/или особыми интересами, лучшим или единственным способом осуществления которых в сложившихся условиях представляется применение военной силы. Далее такие интересы будем называть военными интересами. Соответственно, теперь мы переходим к следующему слою причинного анализа.

Происхождение агрессии и военных интересов

Рассмотрим наиболее распространенные источники агрессии и военных интересов в войнах основных выделенных типов.

В режимных войнах, возобновляющихся рутинным образом из года в год, уровень агрессии нападающей стороны может быть не особенно высоким. Иногда перед сражением бойцов приводят в должный уровень агрессивного возбуждения привычными средствами (барабанный бой и боевые марши, рассказы о зверствах врага и прочее). Агрессивность сообщества-жертвы прямо проистекает из страха перед чужеземными захватчиками и гнева на них как насильственных претендентов на могущество и ресурсы. Главную причинную силу в режимных войнах имеют интересы, а они, как правило, сочетают стремление к успешному завоеванию как средству повышения могущества и престижа со стороны правителей и военной элиты, честолюбие, стремление к наживе, иногда также — стремление к обретению престижной земельной собственности со стороны воинов. Как видим, экономическая функция режимных войн (постоянный приток ресурсов) не является единственной.

В преднамеренных завоевательных войнах агрессор обычно воодушевлен предвкушением плодов победы. Массовая агрессия может быть следствием социально-экономического дискомфорта, умело обращенного вовне. Таким образом, агрессия к сообществу-жертве вызывается искусственно с помощью пропаганды, превращающей врага в «козла отпущения». Играющие важнейшую причинную роль интересы могут носить характер реваншистский (за возврат утерянного в прежних войнах), связанный с расширением могущества и престижа, ресурсный (рудники, нефть и прочее), геополитический (захват важных рубежей для большей собственной безопасности и/или большей уязвимости вероятных противников), геоэкономический (борьба за выход к морю и важным торговым путям, контроль над водными или энергетическими ресурсами), внутриполитический, или «зиммелевский» (внешняя победа позволяет подавить внутреннюю фронду). Типичным случаем является, вероятно, сочетание нескольких интересов.

В реставрационных войнах каратель исполнен гнева на нарушителей порядка. При этом общество-жертва решается сражаться тогда, когда этот выход представляется меньшим злом, чем сдача без боя. Соответственно, здесь энергию поставляет тот же страх, но уже в форме боязни ожидаемого ущерба. Интерес сообщества-раставратора всегда направлен на восстановление могущества и престижа, на возмездие, иногда также — на достижение собственной большей безопасности (как в Американо-афганской войне 2001 г.).

В сепаратистских войнах стремящемуся к отделению сообществу дает энергию предвкушение будущей свободы и независимости, связанное также с агрессией по отношению к притеснителям и страхом наказания в случае поражения. Стремление к политической независимости — это фактически такое же стремление к завоеванию могущества, дающего свободный доступ к ресурсам территории, и обретению соответствующего престижа.

В гражданских войнах источники агрессии и интересов примерно те же, что и в реставрационных и сепаратистских войнах (могущество, ресурсы и престиж), но на субъективной уровне большую роль обычно играют социально-политические, идеологические и религиозные мотивы.

В случае непреднамеренных внешних войн энергию для решимости сражаться дает агрессия на обеих сторонах, вызванная наращиванием взаимных действий угроз и конфронтации. Ключевую роль, по-видимому, здесь играют интересы престижа, когда уступка или выход из игры рассматриваются как поражение, предательство по отношению к союзникам и «потеря лица». Когда конфликтные действия приобретают характер конфронтационных и состоят в нанесении прямого ущерба с помощью силы, причем часто с символическим оскорблением, то для сохранения престижа требуется предпринять ответное действие как минимум не с меньшим материальным и символическим ущербом. Высокий уровень агрессии обычно ведет к наращиванию взаимного ущерба, прежде всего, символического, и создается ситуация, когда другого выхода, чем мобилизация сил и открытые военные действия, уже не остается.

Рассмотрим полученное разнообразие интересов, ведущих к войне:

• увеличение или сохранение могущества;
• захват или сохранение ресурсов;
• повышение или сохранение престижа;
• сохранение или увеличение безопасности (фактически, стремление к безопасности — это стремление надежно защитить имеющийся уровень обладания могуществом, ресурсами и престижем);
• реванш (возврат могущества и ресурсов) обычно имеет мощную подпитку со стороны мотивов восстановления внутреннего и внешнего престижа;
• отделение (фактически — захват некой порции могущества, ресурсов и престижа);
• получение доступа к морю и торговым путям (частный путь к обретению бóльших ресурсов, но также могущества и престижа);
• попытка посредством внешней войны решить внутренние конфликты (утверждение внутреннего могущества и престижа за счет повышения внешнего престижа).

Ближайшее рассмотрение причин агрессии (индивидуальной — у лидеров, групповой — среди элиты, массовой — среди воинства и гражданского населения) приводит к понятию фрустрации как тяжелого эмоционального переживания какой-либо потери, угрозы или оскорбления. Опять же основные потери и угрозы связаны с ресурсами, могуществом и безопасностью, а оскорбления — с престижем. Возможно накопление массовой агрессии вследствие сочетания хронического недоедания, сексуальной абстиненции, антисанитарии, скученности людей с умелым пропагандистским направлением гнева на врага. Здесь глубинными причинами служат недостаток ресурсов (часто вследствие демографического давления) и/или крайне неравномерное их распределение.

Итак, в самых разных типах войн выявлены три универсалии, лежащие в корне агрессии и военных интересов: стремление к могуществу, доступу к ресурсам и престижу. За стремлением к ресурсам («жаждой наживы») могут стоять демографическое давление и социально-экономическая неравномерность распределения. Однако «жажда наживы» нередко возникает и среди вполне обеспеченных групп, причем особенно часто вследствие состязательных мотивов («у нас будет столько же или больше, чем у вас»); здесь, по всей видимости, корневым интересом выступает опять-таки стремление к престижу и утверждению могущества.

Заметим также, что стремление сохранить могущество, ресурсы или престиж служит одной из причин войны только в тех ситуациях, когда возникает прямая угроза их потери вследствие действий внешнего агрессора, внутреннего сепаратиста или политической фронды. Соответственно, мы должны сосредоточить внимание на причинах, вызывающих поведение того или иного политического сообщества (его лидеров, элиты и населения), которое приводит к ущербу или угрозам сохранению могущества, ресурсов и престижа сообществом-противником.

Стимулами к такому поведению, как показано выше, являются, в конце концов, подобные же мотивы увеличения могущества, обретения новых ресурсов и повышения престижа, но только со стороны других сообществ и их элит. Весьма существенно, что обретение ресурсов и престижа вовсе не обязательно ведет к потерям ресурсов и престижа какой-либо другой стороной. Ресурсы часто, хоть и не всегда, можно получать через обмен (торговлю), через создание новых технологий и организацию соответствующего производства. Престиж можно повышать не обязательно через понижение престижа соперника, но также через великодушную помощь ему. В принципе, развитие дипломатической цивилизованности в качестве своего стержня имеет технологии сохранения престижа всех участников взаимодействий в весьма широком круге ситуаций. Иное дело — могущество, борьба за которое, по-видимому, действительно представляет собой игру с нулевой суммой: обретение большего могущества над некоторой территорией означает такое же уменьшение могущества соперника. С этим связано и то обстоятельство, что борьба за территорию как ресурс и предмет престижа также является игрой с нулевой суммой.

Теперь обратимся к причинам стремления политических сообществ расширить территорию. Вообще говоря, расширение могущества путем территориальных приобретений, скорее всего, является универсальным стремлением политических сообществ. Объяснения требуют случаи отсутствия такого стремления, а не его присутствия. Политические сообщества воздерживаются от попыток расширить территорию в двух основных случаях: во-первых, когда трудности и издержки контроля, особенно за отдаленными и труднодоступными землями, превышают выгоды от территориального приобретения, во-вторых, когда ожидается политическое или военное сопротивление, предполагаемый ущерб от которого опять же превышает ожидаемые выгоды. Заметим, что здесь выгоды и ущерб вовсе не обязательно носят чисто материальный и экономический характер. Выгоды, например, могут быть геополитическими (захват важных плацдармов, высот, проливов и прочее), а ущерб может касаться могущества и престижа (если против агрессора выступает достаточно мощная коалиция с общей идеологией неприятия насильственных территориальных захватов).

Сила ресурсного голода, накопленных агрессивных чувств и стремления к расширению могущества может быть такова, что люди начинают попытки захвата новых территорий, будучи готовыми на весьма большие издержки. Таким образом, мир между державами, достаточно сильными для территориальных захватов, объясняется прежде всего балансом могущества, суть которого состоит в ожидаемом достаточно мощном противодействии попыткам захвата. В таком случае, причиной захватнических войн является прежде всего отсутствие или нарушение баланса могущества, а также баланса агрессивных стремлений и сил противодействия. Отчего же происходит такое нарушение? Могущество складывается из чисто военной мощи (величина, уровень организации и вооружения армии), мобилизационного потенциала, который определяется величиной населения и его богатством [Коллинз, 2000], а также величины и крепости коалиций. Соответственно, разный уровень прироста населения, разный экономический и дипломатический успех всегда ведут к новым дисбалансам. Дисбаланс должен достигнуть критического уровня, чтобы стала возможной война. Однако даже такой критический дисбаланс не приводит автоматически к войне: требуется еще либо построение агрессивных целей (для преднамеренной войны), либо эскалация конфликта и агрессивных настроений (для непреднамеренной войны). Первому варианту более всего способствует опыт прежних успешных войн, второму — накопленный дискомфорт и успех конфронтационной пропаганды.

Поскольку агрессорами бывают по большей части уже крупные державы, видимо, страсть к могуществу — тот аппетит, что приходит во время еды. Это указывает и на недостаточную субстанциональность данного стремления, которое оказывается функцией от других условий. Ослабление державы, распространение в мировом сообществе негативного отношения к агрессии могут умерить и действительно умеряют пыл захватчиков (примеры в Европе — Швеция с начала XVIII в., Австрия — после Первой мировой войны, Германия — после Второй). Сложнее дело обстоит с демографическим ростом и со «страстью к наживе». В отдельных странах может быть заторможен, остановлен или даже пущен вспять рост населения. Отдельные аскетически настроенные группы могут в течение многих поколений ограничивать потребление. Однако такие явления тонут в общих мощных тенденциях к росту населения, росту потребления, к миграциям, заполняющим местности с достаточными (местными или привозными) ресурсами, а также к расширению рынков. Миграциям и доступу к ресурсам всегда мешают политические границы. Именно эти границы и приводят к накоплению дисбалансов. Критический уровень таких дисбалансов приводит общество либо прямо к направленности на внешнюю агрессию, либо к политическому и идеологическому кризису, порождающему конкуренцию политических стратегий, среди которых закономерно выигрывают агрессивные.

Иными словами, в краткосрочной перспективе и на поверхности явлений первую роль играет «вековечная и ненасытная страсть политиков к наращиванию могущества». Однако в долговременном и более глубоком субстанциональном плане демографические закономерности и неминуемо появляющиеся геоэкономические и социально-экономические дисбалансы представляют собой тот «котел», который вскипает время от времени пеной политических страстей, что, в свою очередь, порождает бурю войны.

 Объяснение особенностей общей исторической динамики войн

Явная корреляция милитаризации обществ (увеличения доли ресурсов, потребляемых для создания и поддержания военной мощи) с социальным и технологическим развитием представляется результатом круговой положительной обратной связи.

Экономический рост, имеющий собственную динамику расширения и надстраивания рынков, имеет следующие значимые последствия: рост населения, развитие социальной организации и инфраструктуры, увеличение ресурсов, могущих быть конвертированными в военную мощь, рост привлекательности богатства для внешних агрессоров. Даже если миролюбивое сообщество не идет по пути усиления военной мощи, его заставят это сделать внешние противники или внутренние сепаратисты, в противном случае такое сообщество будет завоевано или распадется, что опять-таки приведет к повышению милитаризации данной территории.

Рост населения, больший, чем в соседних сообществах, имеет значительный конфликтогенный потенциал. Если такой рост сопровождается ростом богатства и военной мощи, то возникает дисбаланс могущества по отношению к менее населенным и богатым соседям. Если растет только население и богатство, то возрастает привлекательность такого сообщества для агрессоров. Если рост продолжается при исчерпании экономической поддержки, то растет демографическое давление, появляются дискомфорты и повышается уровень агрессивности.

Развитие социальной организации и инфраструктуры (особенно средств коммуникации) резко повышает возможности военной мобилизации. Даже если этим не пользуется само сообщество, такими достижениями вскоре начинают пользоваться более воинственные соседи.

Сама милитаризация общества может вести как к внутренним конфликтам, чреватым сепаратистскими и гражданскими войнами, так и к новым социальным функциям и институтам (в области политического управления, перераспределения ресурсов, социальной информации, образования, пропаганды, науки, технологии и т.д.), которые далее используются в невоенных областях, что приводит к новым виткам социального и экономического развития [Коллинз, 2000б]. Далее цикл повторяется.

Итак, экономическое развитие, социальное развитие, рост населения, милитаризация и технологический прогресс образуют типичную мегатенденцию «лифт» [Розов, 2002, с.188], которая и служит главным объяснением рассматриваемой корреляции.

Вполне естественным является побуждение возразить и сослаться на разрушительный и опустошающий характер самих войн. Нет сомнения в том, что для их участников, особенно побежденных, войны как естественные (но не абсолютно обязательные) результаты милитаризации приносят смерть, горе, разрушения, возможно, даже деградацию и регресс в кратковременном и локальном масштабе. Однако опустевшие места и ослабленные сообщества скоро становятся анклавами более успешных сообществ, а именно тех, которые овладели наиболее эффективными режимами при данных исторических условиях. Заметим, что речь идет вовсе не об оправдании и возвеличивании войн; здесь указывается лишь объективная роль резкого ускорения состязания между режимами и между носителями разных режимов — политическими сообществами, роль «расчистки пространства» для распространения наиболее эффективных режимов.

Известны две главные военные революции, связанные со скачкообразным ростом масштабов и интенсивности войн, а также с многообразными социальными последствиями. Первая военная революция традиционно связывается с политогенезом (образованием государств), т.е. переходом от фазы варварских сообществ, обычно имевших структуру чифдомов (вождеств) к фазе ранней государственности [Carneiro, 1970; Mann, 1987; 1993; Розов, 2002, с. 348-353, 376-378]. Считается, что такие революции произошли в разное время в шести центрах появления автохтонной государственности: в Месопотамии (Шумер), в Египте (Раннее царство), в долине Инда (Хараппа), в долине Хуанхэ (древнекитайские царства Инь и Шань), в Мезоамерике (империи майя и ацтеков) и в Перу (Империя инков). Здесь появляются впервые регулярные армии, для поддержания их требуется новая форма социальной организации, которой и становится раннее государство. Стандартным объяснением служит укрупнение чифдомов, которые поглощали другие чифдомы путем завоевания и коалиций в ситуации демографического давления и борьбы за главный в то время ресурс — территории. Вероятно, быстрое развитие новых типов оружия (бронзовые мечи и наконечники копий и стрел, боевые колесницы) оказало дополнительное динамическое воздействие. Глобальный, продолжавшийся много столетий переход от безгосударственных обществ к государственным может быть объяснен только мощным действием мегатенденции «лифт», основные составляющие которой были рассмотрены выше. Корневой причиной запуска этой мегатенденции, по-видимому, стал долговременный дисбаланс могущества между цивилизованными центрами (с высокой плотностью населения, государственностью, городской культурой, позже письменностью) и варварской периферией, которая волей-неволей постепенно втягивалась в цивилизацию.

Вторая военная революция, впервые произошедшая в Западной Европе в XVI-XVIII вв., привела к появлению национальных государств и соответствующей системы международных отношений, принципиальная структура которых сохраняется и по сей день. По-видимому, здесь главную роль сыграли технологии массового производства огнестрельного оружия, союз государств с держателями крупных финансовых ресурсов (полученных благодаря развитию капитализма и колониальной торговли), ставка на большие армии c централизованным управлением и обеспечением амуницией [Tilly, 1990; Mann, 1987; 1993; Parker, 1976]. Успешное создание и поддержание таких армий оказалось под силу только государствам, в которых устанавливались гражданство, сквозная бюрократическая система налогообложения, централизованная поддержка массового образования, высшего образования, науки, технологии и военного производства. С разной скоростью (начиная с Испании, Голландии, Англии, Франции, кончая Россией, Турцией, Китаем, Индией, бывшими европейскими колониями) страны обретали соответствующие структуры и функции, становились национальными государствами, а точнее — обществами со сквозной государственностью [Розов, 2002, с.356-359, 382-386 ].

Фактор перенаселенности в Европе того времени присутствовал, но давление существенно смягчалось эмиграцией европейцев в колонии. Резкий рост масштаба войн, очевидно, связан с борьбой европейцев за могущество, открывавшее преимущественный доступ к колониальным ресурсам. Эпоха обширных территориальных приобретений, быстрого и неравномерного обогащения, инфляции, роста капиталистического производства закономерно вела к целому каскаду дисбалансов, традиционным и вполне нормальным для того времени решением которых становились войны. При этом в войны и подготовку к войнам инвестировались основные силы и ресурсы. После ряда потрясений, каждый раз завершавшихся неким новым уровнем равновесия (основные вехи — европейские и позже мировые системы безопасности — система Вестфальского мира после Тридцатилетней войны, Священный союз после наполеоновских войн, Лига Наций после Первой мировой войны, ООН и равновесие «холодной войны» после Второй) основным рубежом стал гигантский разрыв в могуществе между сквозными государствами и государствами прежних фаз развития.

Глубинные источники войны

Попробуем путем обобщения и онтологического осмысления полученных результатов приблизиться к более глубоким и общим причинам войны, связанным с ее природой и сущностью.

Сущность явления — то, благодаря чему явление происходит и остается самим собой, то, при исчезновении чего исчезает и само явление. Однотипные явления имеют одну сущность при разных поверхностных вариациях, зависящих от конкретных обстоятельств. Явления разных типов имеют разные сущности, но явления родственных типов имеют сущностные инварианты, которые можно считать более глубокими сущностями.

Непосредственные причинные условия войны. Мы обнаружили, что войны разных типов имеют разные причины, однако, в этом разнообразии причин имеются следующие существенные инварианты.

1. Противоречие между интересами сторон, стремящихся увеличить или сохранить могущество, престиж и ресурсы, появляющееся при пересечении этих интересов на некотором спорном предмете (обычно, территории), причем реализация тех или иных интересов, как правило, зависит от того, кому принадлежит контроль над этой территорией; без данного условия сторонам незачем воевать друг с другом. Сюда же примыкает наличие или появление у сторон критического уровня мотивации, связанного с потребностями в сохранении или росте могущества, престижа или ресурсов и направленного на овладение контролем над спорной территорией.

2. Объективный или субъективный дисбаланс могущества; одно политическое сообщество или коалиция настолько сильнее (в реальности или в представлении лидеров и влиятельных групп) противника и его предполагаемых союзников, что издержки предполагаемой войны кажутся минимальными; такой дисбаланс порождает нежелание и отказ разрешить противоречие мирным путем; без этого (иными словами, в ситуации баланса могущества и ожидания сильного отпора) стороны воздерживаются от инициирования войны.

3. Высокий уровень агрессивных установок и настроений, отчуждения хотя бы с одной стороны; без этого признака солдат нелегко вести в бой, но только поначалу; вскоре сами потери и страх рождают требуемый уровень агрессии, важно только поддерживать направленность этой агрессии на противника.

4. Наличие с обеих сторон достаточных средств насилия и/или способностей к военной мобилизации для оказания вооруженного давления и сопротивления; без этого признака либо войну некому начать и вести, либо (когда таких средств и способностей нет только у одной стороны) вместо войны имеет место захват территории, иногда сопровождаемый геноцидом.

5. Слабость или отсутствие противодействия сообществу — инициатору войны — со стороны наиболее влиятельных (великих) держав или внешнего охватывающего порядка (международной системы безопасности). Это условие выполняется либо при отсутствии и слабости самого охватывающего порядка, либо при поддержке войны великими державами, образующими этот порядок.

6. Появление у сторон достаточного уровня решимости сражаться благодаря воздействию либо сильных интересов (реваншистских, геополитических, сепаратистских, реставрационных), снабженных разработанным планом военных действий, либо ряда фрустраций, вызванных эскалацией конфликтных действий и опасениями утерять престиж при отказе применять силу, либо страхом оказаться жертвой внезапного военного удара противника и стремлением упредить его своим ударом, либо субъективно тупиковой ситуацией, когда нет других способов защитить себя и свои важнейшие интересы кроме как с помощью вооруженной силы.

Наличие данных причинных условий представляется необходимым и достаточным набором условий для возникновения любой войны. Если данная гипотеза верна, то войны, несмотря на свое разнообразие, являются сущностно единым классом явлений.

Сопоставим еще раз войны с различением болезни и жара. Вряд ли субстанциональной сущностью войны («болезнью») можно считать выявленные условия, скорее это непосредственные условия возникновения явления войны («жара»), при том что такие условия могут порождаться самыми разными сущностями более глубокого порядка (разными «болезнями»). Такое рассуждение приводит к онтологической гипотезе, имеющей эвристическое значение: следует искать разнородные автономные сущности, порождающие указанные выше общие условия появления войны.

Для проникновения в природу войны рассмотрим бытийные основы выделенных причинных условий.

Взаимодействие причинных условий

Достаточная решимость сражаться с обеих сторон (условие 6) служит непосредственной порождающей причиной начала войны и вызывается, как правило, остальными причинными условиями: противоречием интересов (условием 1), объективным или субъективным преимуществом в могуществе (условием 2), высокими агрессией и отчуждением (условием 3), наличием достаточных для ведения войны средств насилия и военной мобилизации (условием 4), слабостью охватывающего порядка (условием 5) при ожидаемом противодействии соответствующих сил порядка и, напротив, силой такого порядка при уверенности в его поддержке (примеры: Иракская война 1991 г. и Афганская война 2001–2002 гг. со стороны США).

Противоречие интересов (причинное условие 1) состоит в том, что интересы сторон, касающиеся одного предмета (либо предметов с существенным пересечением), направлены на явно противоположные преобразования данного предмета и его связей. В частности, геополитические интересы обычно связаны с установлением контроля над территорией. Здесь предметом является территория, а направленность разных сторон на установление своего контроля над ней нацелена на явно противоположные связи этого предмета с субъектом контроля.

Здесь следует сопоставить интересы сторон и предметы этих интересов. При изобилии или достаточности предметов, интересы сторон скорее распределяются по ним. Противоречия и последующие конфликты возникают при дефиците предметов. Дефицит возникает либо при сокращении числа предметов (например, при деградации земель и истощении ресурсов), либо при расширении интересов вследствие роста численности населения, развертывания потребностей, перехода на новые технологии, требующие ресурсов нового типа, а также вследствие состязательности в престижном потреблении. Следует признать, что как сокращение числа предметов интересов, так и расширение самих интересов являются вполне естественными процессами, очевидно, постоянно сопутствующими развитию человеческого рода. Далее будем считать, что спорадическое возникновение противоречия интересов неминуемо. Противоречие интересов, судя по всему, является главным движителем конфликтной динамики, ведущей к войне. Однако противоречие интересов отнюдь не во всех случаях вызывает войну.

Дисбаланс могущества (условие 2) вызывается неравным ростом в технологическом, социально-политическом, экономическом, демографическом плане, вследствие разнообразных ресурсных, геоэкономических, географических, этнокультурных и других причин. Резонно считать возникновение дисбалансов могущества между державами также неминуемым, хотя многие дисбалансы могут быть смягчены или даже компенсированы ответным ростом могущества (см. условие 3) и охватывающим принудительным порядком (условие 4). Большое преимущество в могуществе как часть данного дисбаланса, как правило, служит главным мотивирующим началом в расширении сферы геополитических интересов, а это и ведет почти всегда к противоречию интересов (причинному условию 1).

Высокий уровень агрессии и отчуждения (условие 3) порождается источниками, уже рассмотренными выше.

Наличие с обеих сторон средств насилия (условие 4) направлено как раз на сохранение баланса могущества. Иными словами, здесь противостояние войне (а также аннексии и геноциду) порождает одно из условий войны.

Нейтралитет или поддержка войны охватывающим порядком обычно вызваны крайне низким уровнем легитимности сообщества — жертвы нападения, часто агрессора, либо сообщества, неспособного обеспечить мир и порядок на собственной территории; отсутствие или слабость охватывающего порядка (условие 5) является естественным состоянием при слабом развитии международных отношений, при ослаблении державы-гегемона, обеспечивающей порядок в регионе, а также при конфликтах между великими державами — гарантами такого порядка в регионе или в мире; данная характеристика является меняющимся историческим условием, поскольку определяется в соотнесении с силой самих сообществ — потенциальных воюющих сторон.

Как видим, наличие средств насилия и сила охватывающего порядка могут в разных ситуациях способствовать и препятствовать войне, но они никогда не являются самостоятельными побудительными причинами войны. Напротив, остальные четыре причинные условия выстраиваются в динамическую цепочку: дисбаланс могущества à противоречие интересовà агрессивные настроения à решимость сражаться.

Сферы причинной динамики войн

Попытки выделить четкие однозначные причины усиления выделенных факторов оказались безуспешными: слишком велико разнообразие. Однако достаточно явно выделяются три круга факторов (три динамические сферы), собственные механизмы которых приводят к такому усилению. Таковы круг факторов геополитики (геополитическая динамика), круг факторов геоэкономики (геоэкономическая динамика) и круг социально-политических факторов (социально-политическая динамика в каждом из противостоящих сообществ).

К факторам геополитической динамики относятся прежде всего могущество держав, контроль над территориями, груз контроля (логистическая нагрузка), уязвимость территорий со стороны разных держав, интересы безопасности разных держав в отношении разных территорий, военный успех, престиж могущества, внешняя легитимность, геополитические ресурсы (население и богатство), уровень и величина вооружений и др. [Коллинз, 2000б]. Как показали П. Диль и Г. Гоэрц, значимость спорной территории, а также ее смежность с основной территорией государства повышают вероятность военного насилия [Диль и Гоэрц, 2003]. Во внешнеполитическом плане огромную роль играют альянсы, их структура, направленность и прочность. В то же время, альянсы, как убедительно показал Сейом Браун, могут в разных условиях как препятствовать, так и способствовать возникновению войны [Браун, 2003б]. В той же работе Брауна большого интереса заслуживает анализ того, какие типы международной системы связаны с большей или меньшей вероятностью войн. В частности, рассмотрим высказанную гипотезу о том, что оптимальной с точки зрения предотвращения войн является жесткая многополярность, когда мир разделен на несколько регионов, в каждом из которых имеется надежный геополитический альянс. При сопоставлении этой модели с текущей ситуацией назревающей новой Американо-иракской войны, представим, какова бы была ситуация жесткой многополярности и помогло ли бы это предотвратить войну. Надежный геополитический альянс в регионе означал бы, что за Ирак вступились бы все его соседи: Саудовская Аравия, Иран, Турция, Пакистан, Сирия и Египет. Можно быть уверенным, что несмотря на всю свою мощь США не осмелились бы начинать войну с такой коалицией. В реальности же имеет место монополярность на фоне искусственно поддерживаемой полиархии разрозненных государств, каждое из которых имеет большую или меньшую зависимость от мирового лидера.

К факторам геоэкономической динамики относятся прежде всего геоэкономический статус страны (ядро, полупериферия, периферия), ресурсная зависимость и взаимозависимость между разными странами и территориями, интересы доступа к территориям, интересы безопасности торговых путей, отношение объемов производства между странами в разных отраслях, международной торговли [Бродель, 1992; Wallerstein, 1974, 1980; Chase-Dunn, 1989; Chase-Dunn and Hall, 1997; Кик, 2003].

К факторам социально-политической динамики относятся прежде всего уровень легитимности правящей группировки в каждой стране, уровень концентрации принудительной власти, уровень стабильности политического режима, количество, характер разделения и способ взаимодействия влиятельных политических групп, уровень неравенства, распространенность и влиятельность идеологий, их воинственность, массовые установки и настроения (в том числе агрессивные), наличие и характер опыта решения внутренних проблем внешней агрессией [Тернер и Дольч, 2003; Кик, 2003].

Данные три круга факторов, прежде всего, ответственны за создание дисбалансов, напряжений и противоречий, ведущих к войнам. Обычно войны возникают при кумулятивном сочетании дисбалансов из разных динамических сфер. Тем не менее, можно выделить войны, имеющие преимущественно геополитические, геоэкономические и социально-политические причины.

Также опосредованно влияют на возникновение войн еще три динамические сферы: ресурсно-технологическая, популяционная (демографически-миграционная) и экономическая (внутри каждого сообщества).

Возможность потребления тех или иных ресурсов прямо зависит от имеющихся технологий, а развитие технологий прямо зависит от доступных ресурсов. Доступ к ресурсам определяется геоэкономической и геополитической конфигурацией, соотносящей сообщества с географией. Интересы, связанные с контролем над территориями и соответствующим доступом к ресурсам, обычно противоречат интересам такого же рода, но со стороны другого сообщества. Так данная динамика связывается с геоэкономикой и геополитикой. Кроме того, развитие технологий тесно связано с развитием транспорта, вооружения, мирного производства, что соединяет данную сферу другими линиями с геоэкономикой и геополитикой, а также с национальными экономиками и внутренней социально-политической динамикой обществ.

Экономическая сфера достаточно хорошо изучена и в своих внутренних механизмах и в отношении к ресурсам и технологиям, к социально-политической сфере и геоэкономике. Связь геополитики и внутренней экономики каждой державы более опосредована и сложна (через богатство, способное быть конвертированным в военную силу, геоэкономику и геополитические ресурсы), но также может быть изучена.

Популяционная динамика детально исследована в науке демографии, особенно связь этой динамики с экономикой, технологическим и ресурсным обеспечением. Менее изучена связь демографии и миграций с геоэкономикой и геополитикой, но она, очевидно, весьма сильна. Экономический подъем ведет к демографическому росту и миграциям, миграции идут в соответствии с геоэкономическими и геополитическими конфигурациями и ведут к социально-политической напряженности, которая нередко приводит к геополитическим конфликтам. Кроме того, демографическое давление напрямую связано с социально-экономическим дискомфортом и ростом массовой агрессивности.

В каждом факторном круге есть одна или несколько переменных, отражающих милитогенные (увеличивающие вероятность войны) дисбалансы:

в геополитическом круге — дисбаланс могущества и дисбаланс уязвимости территории,

в геоэкономическом — противоречие геоэкономических интересов (за доступ к территориям и акваториям),

в экономическом — уровень социально-экономического дискомфорта,

в социально-политическом — уровень неравенства, социального конфликта и политического кризиса,

в демографически-миграционном — демографический дисбаланс в сочетании с политическими препятствиями миграциям,

в ресурсно-технологическом — дисбаланс уровня развития вооружений, острота дефицита специфических ресурсов.

Каждая факторная сфера связана с другими, но является и относительно автономной динамикой. В рамках каждой динамики естественным образом спорадически возникают и накапливаются дисбалансы, в том числе и милитогенные. Возникновение в трех ключевых сферах — геополитической, геоэкономической и социально-политической — милитогенных дисбалансов, которые усиливают друг друга, приводит к возникновению парной мегатенденции «лифт-колодец». Иными словами, взаимоусиление агрессии, отчуждения, противоречивости интересов, внутренней сплоченности в каждом сообществе («лифт») сочетается с взаимообусловленным падением международной толерантности, опасений военных потерь, интенсивности переговоров, культурных связей («колодец»).

Поставим еще два вопроса: чем вообще определяется динамика факторов в каждой выделенной сфере? что, в принципе, приводит к критическим уровням вышеуказанных милитогенных факторов?

Ответить на первый вопрос достаточно несложно. Очевидно, что весьма общие потребности в безопасности и могуществе, в экономическом престиже и богатстве, в легитимности и престиже, в оправданности своего поведения и образа жизни, в ресурсах и технологиях, в доступе к ресурсам движут динамику геополитики, динамику геоэкономики и динамику социально-политической сферы.

Ответ на второй вопрос гораздо сложнее и требует специального изучения. В качестве общей гипотезы укажем на сочетание следующих объективных и субъективных условий.

Объективными условиями являются: 1) значительный успех хотя бы одной из сторон (например, политического сообщества) в удовлетворении указанных выше движущих потребностей, связанных всегда с могуществом, богатством и престижем, 2) попадание в зависимость от факторов успеха (принцип Гудсблома), соответственно, 3) рост уязвимости сообщества по отношению к любому неблагоприятному изменению любого из этих факторов. Заметим, что в данном контексте любые кризисы (в том числе даже демографическое давление и голод) рассматриваются как долговременные следствия прошлых успехов и неуспех в преодолении возникшей уязвимости.

К субъективным условиям отнесем: 4) естественное стремление любого сообщества и его лидеров сохранить (или укрепить) уровень своего успеха и снизить уязвимость посредством каких-либо действий, 5) спектр вариантов таких действий, как правило, связанных с изменением силового контроля над территориями, в сознании лидеров и влиятельных групп, а также 6) восприятие этих действий другими сторонами, обладающими достаточной силой, как противоречащих их интересам.

Обращает на себя внимание обычный и вовсе невоенный характер первых четырех условий. Люди стремятся к безопасности, богатству, престижу и власти, достигают успеха и впадают в зависимость от факторов успеха, стремятся укрепить или вернуть успех. Критическими для возникновения войны являются последующие действия и их восприятие другими сторонами как враждебных. В рамках данной модели «вечный мир» возможен, только если в каждом случае борьбы за свой успех каждое политическое сообщество будет находить такие варианты действий, которые не будут восприниматься другими сообществами как враждебные или потенциально опасные. Большой вопрос, существуют ли в принципе такие варианты для всех возможных ситуаций, в которые могут попасть сообщества. Так или иначе, проблема возможности «вечного мира» здесь получает следующее непростое решение:

с одной стороны, «вечный мир» сам собой никогда не наступит (например, вследствие роста разума, культуры и миролюбия);

с другой стороны, войны не являются абсолютно неизбежными, поскольку в последовательности от успеха, уязвимости и кризиса к развязыванию войны имеется не автоматическое обусловливание, но опосредование возможностью поиска альтернативных действий, взаимодействий и образов ситуации, которые, в принципе, могут увести процесс от направленности к войне;

наконец, войны в будущем вероятны, причем, тем более вероятны, чем большего успеха в могуществе, богатстве и престиже добьются сообщества (поскольку больший успех ведет к большей уязвимости, опасности кризиса и большему стремлению сделать что-либо во избежание последнего), и тем менее вероятны, чем большее распространение получит добрая воля (решать проблемы мирным путем) и чем большей изобретательности добьются сообщества в преодолении уязвимости и кризисов действиями, не ущемляющими интересы других сообществ.

Будущий мир во многом зависит от доброй воли и творческой изобретательности политиков и дипломатов. Однако успех сообществ с сопутствующими уязвимостью и кризисами неуклонно подрывает добрую волю (собственное ставшее привычным благополучие почти всегда важнее чужих неудобств и даже бедствий) и затрудняет нахождение невраждебных решений.

Таким образом, в самой своей глубине сущность войн следует соотносить с природой человека и природой сообществ как стремящихся к успеху. Опасность войн исчезнет только при прекращении стремления людей к успеху, то есть не исчезнет никогда.

Войну порождает сама мирная жизнь, и прежде всего — мирный успех людей в достижении своего благополучия и незапланированные последствия такого успеха.

Поскольку мы люди и стремимся к лучшему для себя, своих ближних и соплеменников, война всегда рядом.

Список электронных публикаций проф.Н.С.Розова

Литература

Браун, 2003а: Браун С. Почему люди воюют? // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Браун, 2003б: Браун С. Структурные факторы войны // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. Т.3. Время мира. М., Прогресс, 1992.

Глоссоп Р. Природа войны // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Диль П., Гоэрц Г. Территориальные изменения и вооруженный конфликт // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Дюркгейм Э. Метод социологии [1895] // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод и назначение. М., [1895] 1995.

Кик Э. Особенности миросистем и связи между внешними и внутренними войнами // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Коллинз, 2000а: Коллинз Р. «Золотой век» макроисторической социологии // Время мира. Новосибирск, 2000. Вып. 1. С. 72 - 89.

Коллинз, 2000б: Коллинз Р. Предсказание в макросоциологии: случай Советского коллапса // Время мира. 2000. Вып.1. С. 234 - 278.

Он же. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, Сибирский хронограф, 2002, 1280 с.

Коллинз, 2003а: Коллинз Р. Конфликт с применением насилия и социальная организация // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Кребер А. Стиль и цивилизации. Конфигурации развития культуры // Антология исследований культуры. М.: Университетская книга, 1997.

Разработка и апробация метода теоретической истории. Серия «Теоретическая история и макросоциология» (под. ред. Н.С.Розова). Выпуск 1. Новосибирск, Наука, 2001. 502 с.

Розов Н. С. Структура цивилизации и тенденции мирового развития. Новосибирск: Изд-во Новосиб. гос. ун-та, 1992.

Он же. Рациональная философия истории: ценности, сферы бытия и динамические стратегии // Гуманитарные науки в Сибири. 1997. N 1.

Он же. Структура социальной онтологии: на пути к синтезу макроисторических парадигм // Вопр. филос. 1999. N 2.

Он же. К интегральной модели исторической динамики // Время мира, выпуск 1, Новосибирск, 2000. С.291-300.

Он же. Философия и теория истории. Книга 1. Пролегомены. М., Логос, 2002.

Стинчкомб А. Геополитические понятия и военная уязвимость // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Тернер Дж., Дольч Н. Классические положения геополитики и последствия войны // Война и геополитика. Альманах «Время мира» вып. 3. 2003. С.???

Boulding, Kenneth. Conflict and Defence. N.-Y.: Harper & Row. 1962.

Carneiro, Robert.. Theory of the Origin of the State // Science. 1970. vol.169. P. 733–738.

Ibid. The Circumscription Theory: Challenge and Response // American Behavioral Scientist. 1988. № 31. P.497 - 511.

Chase-Dunn, Christopher. Global Formation: Structures of The World-Economy. New York: Basil Blackwell, 1989.

Chase-Dunn Christopher and Thomas Hall. Rise and Demise: Comparing World-Systems. HarpeCollins, Westview Press, 1997.

Mann, Michael. The Sources of Social Power. Vol. I: A History of Power from the Beginning to A.D.1760, Cambridge Univ.Press, 1987.

Ibid. The Sources of Social Power. Cambridge Univ.Press, 1993. Vol. II: The Rise of Classes and Nation-States, 1760-1914.

McNeill, William. The Pursuit of Power: Technology, Armed Force, and Society since AD 1000. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1982.

Modelski, George. Exploring Long Cycles. Lynne Rienner Publ.,L.,1987.

Modelski, George and William Thompson. Sea Power and Global Politics since 1494. Seattle: University of Washington Press. 1988.

Morgenthau H. Politics among Nations. N.-Y. Knopf. 1948.

Parker, Geoffrey. The “Military Revolution” 1560–1880 — a Myth? // J. of Modern History. 1976. 48 (July). P. 195–214.

Skocpol, Theda. States and Social Revolutions. New York: Cambridge Univ. Press, 1979.

Snooks Graeme. The Dynamic Society: Exploring the Sources of Global Change. L.-N.-Y., Routledge, 1996.

Spier, Fred. The Structure of Big History. From the Big Bang until Today. Amsterdam. Univ. Press, 1996.

Stinchcombe, Arthur. Conctructing Social Theories. The University of Chicago Press. Chicago and London. 1987. (Originally published: New York: Harcourt, Brace & World, 1968).

Tilly, Charles. From Mobilization to Revolution. DReading, Mass. Adison-Wesley, 1978.

Ibid. Coercion, Capital, and European States, AD 990-1990. Oxford: Basil Blackwell, 1990.

Wallerstein, Immanuel. The Modern World-System I. New York: Academic Press, 1974.

Ibid. The Modern World System II-III San Diego, CA: Harcourt Brace Jovanovich, 1980.

Waltz, Kenneth N. Theory of International Politics. Random House, 1979.

Weber, Max. [1922] Economy and Society. Ed. by Guenter Roth and Klaus Wittich. New York: Bedminster Press, 1968.