Доклад Института социологии Российской академии наук: «Тормозом для модернизации являются сами чиновники»

Рисунок 97

Место России на карте ментальных различий в пространстве показателей

 «Маскулинность» и «Дистанция власти»

Судя по показателю Маскулинности, Россию следует считать умеренно феминным обществом. Это связано с тем, что из четырех компонентов этого показателя две ценности (карьеризм и признание личной вины как причины неудач) в ней заметно выше среднего по миру уровня, одна ценность (межличностное доверие) находится на среднем уровне и еще одна (важность работы с людьми, которые умеют сотрудничать) выражена заметно ниже среднего.

Вне кластеров культур Запада и Востока оказывается Россия и на поле, характеризующем ее культуру на осях Маскулинности и Индивидуализма (см. рис. 98).

Все это позволяет утверждать, что, если рассматривать Россию на общемировом фоне, то, хотя нельзя не признать, что рыночные реформы побуждают россиян обращать все большее внимание на ценности благосостояния, успеха, служебную карьеру, вряд ли можно утверждать, что наши сограждане готовы к правилам игры «каждый сам за себя». Карьеризм, погоня за жизненными благами, как было показано в разделе 4 данного доклада, не воспринимается как ценность большинством россиян. Идеалом считается, когда высокий доход и престижная работа приходят «сами собой». Внимание к отношениям, к личности во многом определяет связи россиян с их с окружением, а характер отношений в коллективе и с начальством, как было показано в разделе 5, влияет даже на то, какие стили руководства кажутся работникам оптимальными. Однако тенденции последних лет позволяют предположить, что движение России в сторону маскулинных культур может продолжиться.

Рисунок 98

Место России на карте ментальных различий в пространстве показателей

 «Маскулинность» и «Индивидуализм»

Наконец, обратимся к последнему показателю – Избегание неопределенности. В его расчет входят такие индикаторы как: 1) частота стрессов на работе; 2) убежденность, что руководитель обязан иметь ответы на все вопросы своих подчиненных; 3) убеждение во вреде внутрифирменной конкуренции; 4) убеждение, что работник не должен нарушать правила, принятые в организации. В этом показателе, как, пожалуй, ни в каком другом, ярко проявляется национальная специфика России. Особенно четко видна эта специфика на пространстве, определяемой осями Дистанции власти и Избегания неопределенности.

На рисунке 99 мы видим, что у россиян весьма высокое Избегание неопределенности. Причем по этому показателю они продемонстрировали единодушие в своих предпочтениях, которого мы не обнаружили у них по показателям Дистанции власти и Индивидуализму. Это, видимо, связано с полным бесправием и беспределом, с которыми россияне постоянно сталкиваются в своей повседневной жизни. Бесправием, которое и формирует у них тот запрос на Закон как эффективный социальный регулятор, о котором мы уже не раз упоминали в данном докладе. Таким образом, можно предположить, что то, что считают российской склонностью к авторитаризму, – это на самом деле проявление высокого Избегания неопределенности. В ситуации социальной аномии, неработающей судебной системы, и даже просто отсутствия понятных «правил игры», при вот уже в течение 20 лет непрерывно меняющихся внешних условиях существования, наши сограждане буквально жаждут определенности и порядка (в смысле установления и соблюдения четких «правил игры», а не диктатуры) и не хотят жить дальше в условиях неопределенности и непредсказуемости.

Рисунок 99

Место России на карте ментальных различий в пространстве показателей

 «Избегание неопределенности» и «Дистанция власти»

Характеризуя две оставшиеся проекции показателей (см. рис. 100 и 101), отметим, что они также свидетельствуют об особом месте России на ментальной карте мира, месте, которое не попадает ни в ареал западных, ни в ареал восточных культур.

Рисунок 100

Место России на карте ментальных различий в пространстве показателей

«Избегание неопределенности» и «Индивидуализм»

Рисунок 101

Место России на карте ментальных различий в пространстве показателей

«Избегание неопределенности» и «Маскулинность»

Суммируя наш анализ «ментальных карт», мы видим, что Россия один раз попала на периферию группы стран Запада. На остальных ментальных картах мира наша страна не относится ни к Востоку, ни к Западу. Как правило, Россия оказывается, так сказать, в ментальной изоляции. Из этого можно сделать вывод, что Россия либо промежуточна между блоками стран Востока и Запада, либо (что более вероятно, учитывая, что в ряде случаев она оказывается не просто между ними, а вообще вне обоих этих кластеров) она характеризуется качественной специфичностью ментальности. Эта специфика проявляется в том, что для России типичны смещенные к странам Запада показатели Дистанции власти и Индивидуализма, которые определяют поляризацию стран мира на Восток и Запад. При этом у России наблюдается очень высокое Избегание неопределенности, не характерное даже для большинства восточных стран, и пониженный показатель Маскулинности, который отличает ее и от стран Запада, и от большинства стран Востока. 

Таким образом, в длящейся третий век дискуссии о том, что же такое Россия – отсталый Запад? передовой Восток? самобытная «третья сила»? – ближе всего к истине, видимо, находятся сторонники самобытности российской цивилизации.

Чтобы проверить этот вывод и получить более полное представление о близости/отдаленности России от других стран мира по рассматриваемым индикаторам ее культурных особенностей, надо перейти от простейших ментальных карт мира, основанных на двух показателях, к более сложной ментальной карте, построенной на основе многомерного шкалирования (см. рис. 102).

Рисунок 102

Место России на интегральной карте ментальных различий

По этой карте уже нельзя определить, за счет какого именно индикатора Россия сближается/отдаляется с той или иной страной. И все же по ней можно сделать ряд очень интересных и нетривиальных умозаключений. Прежде всего, вновь убеждаешься, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут…». На правой части рисунка четко сгруппировались страны Запада, включая Канаду и США. Здесь нет ни единой страны с неевропейскими культурными корнями. В левой части сгруппированы страны Востока – страны исламской, конфуцианской, индо-буддийской, православной и иберо-американской цивилизаций. В выделенную на рисунке 102 область «Востока» попали также европейские Испания и Португалия, но это не вызывает большого удивления, поскольку эти иберийские страны в силу исторических причин имеют гораздо более близкую к странам Востока культуру, чем, например, Германия, а в последние десятилетия к этому добавился еще и эффект массовой миграции из стран Северной Африки. 

Россия же, как видно на рисунке 102, оказалась за рамками и Запада, и Востока, однако сближаясь в большей степени всё же с Западом. Ее ближайшие страны-соседи – Израиль, Бельгия, Венгрия, Франция и Италия – это страны Запада. Поэтому на вопрос о том, является ли Россия европейской страной, можно дать ответ в следующей форме: «Да, является, – примерно в той же степени, как и Израиль».

Этот вывод кажется парадоксальным, но такова объективная реальность. Любопытно, что за последние десятилетия в поисках ответа на вопрос, «с кого делать жизнь», россияне пытались ориентироваться на американскую либеральную модель, на германское социальное рыночное хозяйство и т.д., но про Израиль никто не вспоминал. Между тем, израильский опыт сочетания «нормального» предпринимательства и «коммунистических» кибуцев, свободного рынка труда и сильной системы социальных пособий, эффективной борьбы с реальным терроризмом и периодического «превышения меры самообороны» может дать богатую пищу для размышлений о путях и перспективах развития России. Размышлениях  тем более плодотворных, что именно израильский опыт демонстрирует успешную модель экономической и технологической модернизации в условиях сложного полиэтнического состава населения, большой доли в его составе выходцев с постсоветского пространства,  высокого удельного веса сельских жителей.

В заключение рассмотрим, есть ли с точки зрения рассматриваемой методики  различия в ментальности модернистов, традиционалистов и группы населения, занимающей промежуточную нишу между этими двумя полюсами. Это позволит нам понять, имеем ли мы в данном случае дело с субкультурами в рамках одной единой по своим ценностям культуры, или сосуществование этих групп обозначает общий вектор развития культуры России, который показывает сдвиг от ее прошлого (традиционалисты) к будущему (модернисты).

Действительно, как показывают результаты исследования, по показателям Дистанции власти, Индивидуализма и Маскулинности между модернистами и традиционалистами наблюдается существенное различие. Традиционалисты демонстрируют, в сравнении с модернистами, большее преклонение перед авторитетом, меньше индивидуализма, а также слабое внимание к взаимоотношениям между людьми и большее тяготение к ценностям маскулинных культур.  Что касается Избегания неопределенности, то разница здесь менее выражена, но тоже значительная – традиционалисты в меньшей степени склонны к гибкости и терпимости. 

В противоположность традиционалистам, для модернистов чаще характерны отсутствие преклонения перед властью, особое внимание к ценностям успеха и материального благополучия, высокая степень индивидуализма. Разница по показателю Избегания неопределенности между традиционалистами и модернистами минимальная, но надо отметить, что именно модернисты склоны к большей терпимости и меньшей регламентированности окружающего нас мира. Общий профиль этих различий представлен на рисунке 103. Из него хорошо видно, что речь идет именно о постепенном изменении национального менталитета по мере расширения группы модернистов. В наибольшей степени эти изменения связаны с распространением достижительных мотиваций и других ценностей, характерных для маскулинных культур, а в наименьшей – с ярко выраженным у россиян стремлением к четким «правилам игры» и избеганием неопределенности.

Рисунок 103

Профиль культурных особенностей различных мировоззренческих групп

Что касается промежуточной группы россиян, то они отличаются как от традиционалистов (в первую очередь по показателю Индивидуализма), так и от модернистов (в первую очередь по показателю Маскулинности), что отражает особый характер этой группы, плавно сдвигающейся от традиционалистских ценностей к ценностям модерна. Тем не менее, в целом у этой группы пока намного больше сходства с традиционалистами, чем с модернистами.  Ее отличие от традиционалистов, и то не слишком значительное, касается лишь двух показателей – Дистанции власти и Индивидуализма, показывая тем самым отправные точки разложения традиционалистского сознания в России.

Для лучшего понимания механизма разложения этого типа сознания и вектора дальнейшего развития российского менталитета посмотрим более внимательно на специфику каждого из показателей в группах традиционалистов и модернистов.

Различия по Индивидуализму. По трем из четырех ценностей, связанных с Индивидуализмом, различия между модернистами и традиционалистами являются значимыми. Для модернистов характерно отрицательное отношение к рутинным видам деятельности (работа рассматривается ими обычно как возможность самореализации). Кроме того, они больше внимания уделяют личной жизни (досугу и семье, что, впрочем, не удивительно, учитывая как они проводят свой досуг – см. раздел 8 данного доклада). В трудовой деятельности модернисты приветствуют возможность проявить себя, стремятся к смене видов деятельности, не боятся оказаться в новых неожиданных ситуациях. Все это демонстрирует их стремление к разнообразию, к личностному росту, к развитию своих способностей и самовыражения.

Различия по Маскулинности. Различия по показателю Маскулинности между модернистами и традиционалистами (так же как и в случае с Индивидуализмом) значимы по трем ценностям. Модернисты единодушны в своем желании сделать карьеру. Любая неудача на их пути оценивается ими через призму недостаточного личного вклада или рвения. Но и здесь мы наблюдаем парадоксальное сочетание: ценности успеха и благополучия тесно переплетаются с нехарактерным для российской культуры в целом признанием важности готовности к сотрудничеству (ценностью, работающей на понижение маскулинности). Хотя различия по доверию являются менее значимыми, тем не менее, и здесь модернисты и традиционалисты демонстрируют специфику своих групп. Группа традиционалистов демонстрирует склонность доверять большинству людей, в то время как модернисты чаще высказывают недоверие к другим людям.

Рисунок 104

Место российских модернистов на интегральной карте ментальных различий

Менее значительные расхождения между модернистами и традиционалистами мы видим по показателям Дистанции власти и Избеганию неопределенности, хотя в содержательном плане они также весьма интересны.

Различия по Дистанции власти. Самым существенным различием между модернистами и традиционалистами является их отношение к отсутствию или наличию строгой иерархии. Традиционалисты настаивают на эффективности иерархической модели управления, в то время как часть модернистов склонна положительно относиться к возможности так называемого матричного стиля управления, при котором у одного и того же сотрудника может быть несколько руководителей. Кроме того, в отличие от традиционалистов, модернисты менее склонны в обязательном порядке стремиться к  установлению хороших отношений со своим непосредственным начальством, реже боятся высказывать свое несогласие с ним, а также несколько чаще предпочитают демократические методы принятия решений. Только в этом показателе мы не наблюдаем парадоксального сочетания разнонаправленных ценностей, но именно по этому показателю различия между группами менее значимы, чем во всех остальных случаях.

Различия по Избеганию неопределенности. Хотя по этому показателю различия между группой традиционалистов и группой модернистов наименьшие, тем не менее, по двум ценностям эти различия являются значимыми. Первая проблема, которая разводит эти группы, демонстрируя их специфику, – это отношение к конкуренции. То, что для традиционалистов кажется вредным, модернистами воспринимается скорее как польза. Склонность воспринимать конкуренцию как обычное, заурядное явление социальной жизни могло бы сделать модернистов группой с низким Избеганием неопределенности, если бы не другая шкала показателя. Довольно частое нервное напряжение, переживаемое модернистами, заставляет их ратовать за введение четких, однозначных правил, и не случайно именно они предъявляют выраженный запрос на Закон как эффективный социальный регулятор. Кроме того, модернисты признают за руководителем право на отсутствие точной информации по всем рабочим вопросам. Наконец, они меньше склонны воспринимать уже имеющийся порядок как нерушимый и неизменный. Все эти качества делают модернистов более открытыми для нововведений и инноваций, более терпимыми к инакомыслию.

Все это позволяет говорить о том, что модернисты гораздо ближе культурам стран Запада, чем показатели по России в целом (см. рис. 104).

12. Приемлем ли для России западный путь модернизации?

История России последних 4–5 столетий была историей модернизации, которую надо рассматривать в широком общеевропейском контексте  – как часть инициированного позднесредневековой Европой  многопланового  преобразования традиционных обществ по совершенно новым лекалам «цивилизации разума». Процесс этот нигде не протекал гладко; он повсеместно  сопровождался острыми конфликтами, порождавшими  мощные социальные взрывы революционного типа.  Россия не является в этом отношении исключением. Но здесь разрушение старых жизненных укладов  протекало особенно противоречиво и болезненно, вылившись в ХХ веке в целую череду социальных катастроф. Несмотря на то, что на этом пути российское общество подчас добивалось впечатляющих результатов, сделавших  Россию одной из ведущих стран мира, российский опыт модернизации нельзя не признать во многом разочаровывающим. Индустриализация страны и ее последующее  превращение в сверхдержаву были оплачены многими миллионами жизней и утратой духовных ценностей. В то же время ее место среди ведущих мировых держав оказалось неустойчивым. Характерной особенностью российской истории стали  периодические срывы модернизации, мощные откаты назад, приводящие к варварскому уничтожению ресурсов и аннулированию достижений.

Несмотря на это российское общество в полной мере сохраняет тот интегральный социально-психологический импульс, который можно назвать волей к модернизации. И это проявляется отнюдь не только в речах высокопоставленных правительственных чиновников и в официозных публикациях, но и в общей направленности массового сознания. Исходя из данных, полученных в результате проведенного, а также проводившихся ранее исследований, можно вполне уверенно утверждать, что модернизация является национальной целью, способной объединить (да и реально объединяющей) большинство россиян. И несмотря на то, что достижения современной России в плане социально-экономического развития достаточно скромны,  ее граждане в целом оптимистично воспринимают перспективы модернизации: как уже отмечалось, значительное большинство россиян сходятся на том, что процесс модернизации выведет страну на новый, существенно более высокий, чем в прошлом и настоящем, уровень развития и благосостояния и лишь один из каждых 5–6 опрошенных совсем не верит в позитивные результаты российской модернизации или считает, что ее эффект скажется не раньше, чем нынешняя молодежь приблизится к предпенсионному и пенсионному возрасту. 

Другой вопрос, как именно должна осуществляться модернизация. Такой вопрос обычно не ставился. Предполагалось, что модернизация должна пониматься  как линейный процесс, следующий некоему универсальному образцу. Однако при более внимательном анализе становится ясно, что рассматриваемый процесс вариативен. Современный мир слишком сложен и многообразен, причем, в отличие от эпохи раннего и «классического» капитализма, это многообразие невозможно уложить в незамысловатую оппозицию «цивилизованных»
и «нецивилизованных» стран и народов. Не будем увлекаться в этой связи некоторыми получившими довольно широкий резонанс теориями радикального толка, вроде предложенной Д. Чакрабарти концепции «провинциализации Европы». Но ясно, что без идеи
многовариантности «модерна», а значит, и модернизации,  в мире ХXI столетия уже не обойтись.  

При такой постановке вопроса содержание понятия «модернизация» не может уже считаться само собой разумеющимся. В частности, принципиально важно понять, что же думает по этому поводу население России и что именно россияне  согласились бы признать за модернизацию. Выше уже отмечалось, что их мнения по этому поводу отличаются очень сильной социальной окрашенностью.  В этом отношении они, пожалуй, в немалой мере расходятся  с менталитетом элит, задающих направление происходящих в стране процессов при помощи рычагов административного управления, регулирования финансовых потоков и конструирования политических дискурсов. Так, характерно, что фетиш нынешней российской элиты – амбициозная связка так называемой инновационной экономики с наращиванием силы и могущества государства – включили в число самых важных идей модернизации менее четверти наших респондентов. Это всего лишь 4 – 5 места в общем рейтинге приоритетов. Идущие с Запада либеральные идеологемы демократического обновления общества, расширения возможностей свободного предпринимательства и развития конкуренции получили еще меньшую поддержку, – как, впрочем и все то, что можно отнести к ценностному спектру националистически-имперского сознания (укрепление державной мощи, восстановление традиционных русских ценностей и др.).   На первые же места в глазах россиян вышли куда более простые требования, выполнение которых,  однако, российским властям, очень плохо дается, несмотря на многочисленные заверения и громкие кампании по «наведению порядка». Самое первое из этих требований – это обеспечение реального равенства граждан перед законом. Все это – «азбучные» буржуазно-демократические задачи самых первых этапов модернизации, борьба за решение которых в Европе и Америке  пришлась на период с начала XVII – до середины  ХХ вв. В России же они все еще чрезвычайно актуальны.  

Как и все люди на Земле, граждане России стремятся к благосостоянию, современному комфорту, повышению уровня жизни и процветанию. Однако, как показывают результаты многих исследований, для них важна не только цель, но и средства, не только чисто финансовый эквивалент процветания, но и его содержательная сторона. В этом плане их социальное мышление нельзя назвать чисто экономическим, оно включает в себя и определенное представление о самоуважении, основанное на достижительных и вместе в тем просветительских по своему генезису ценностях. Поэтому вопрос о специализации России в системе международного разделения труда очень волнует россиян, и отнюдь не только по соображениям материальной выгоды. Он затрагивает их представления о самих себе и в силу этого тесно связан с очень деликатной и тонкой проблематикой идентичности, а в конечном счете, с присущей национальному менталитету «картиной мира». По этой причине они очень озабочены сырьевой направленностью российской экономики, хотя именно экспорт углеводородов, леса и цветных металлов позволяет поддерживать существенно более высокий уровень жизни населения, чем в большинстве других постсоветских государств. «Настоящая», «успешная модернизация», в соответствии с представлениями россиян, – это когда Россия сможет зарабатывать не на природных богатствах, инфраструктуре или выгодном геополитическом положении, а на производстве интеллектуального продукта. На этом наши респонденты неизменно настаивали во всех опросах, в ходе которых им задавались соответствующие вопросы. Однако между желаемым и наиболее вероятным большая разница, и, как уже отмечалось в начале данного доклада, в отношении реальных перспектив развития России наших сограждан трудно упрекнуть в утопизме. Наиболее часто встречающийся ответ на данный вопрос – это «энергетическая сверхдержава», являющаяся крупнейшим поставщиком ресурсов в развитые страны Европы, Азии и Америки, что мало совместимо с задачами модернизации.

Исходя из полученных данных, можно утверждать, что правительственные инициативы, направленные на оживление науки и развитие наукоемких технологий (усиление внимания к военно-промышленному комплексу, создание профильных корпораций типа «Роснанотехнологий» и др.), в обществе воспринимаются пока довольно скептически. Обращает на себя внимание то, что особенно неблагоприятно наши респонденты оценивают конкурентоспособность России в области образования, что по-видимому, косвенно свидетельствует об озабоченности общества проводимыми в последнее время реформами образования. Судя по полученным нами данным, особенно тревожно воспринимаются эти реформы в крупных городах с населением свыше 1 млн. человек: здесь суммарное количество негативных мнений («маловероятно» + «нереально») превысило половину опрошенных.

Реально движение мира по пути модернизации с самого начала осуществлялось  через реализацию нескольких взаимно дополнительных, но  в то же время альтернативных друг другу исторических проектов, набор которых со временем расширялся. Россия занимает в этом спектре исторических проектов свое собственное место, позволяющее говорить о ее существенном своеобразии. Отметим, что это нельзя понимать ни в смысле ее абсолютной  уникальности (по сходному типу шло, в частности, развитие  Пруссии), ни в смысле  какой-то герметической изолированности. Модернизация вообще невозможна без постоянного критического соотнесения себя с «другими». И  вступающая на путь модернизации Россия также со все возрастающей заинтересованностью примеряла к себе опыт различных стран и народов. Начиная  с определенного исторического момента главным источником ориентиров развития для нее становится Запад в том или ином его варианте (в  начале XVII века Польша и Германия, при Петре I – Голландия, Германия и Швеция, позже Франция и опять Германия, в первые послеоктябрьские годы – США). Отношения с Западом в этом плане очень долго оставались асимметричными: Россия училась,  заимствовала,  воспринимала, но мало  влияла на формирование всеобщих культурных образцов, определяющих то, что можно назвать вектором прогресса.  Принципиально важно, однако, то, что  при этом она неизменно сохраняла  всю полноту исторической субъектности. Несмотря на очевидную асимметричность межкультурных взаимодействий, российский социум не просто подвергался идущим с Запада многообразным влияниям, но свободно выбирал среди них то, в чем ощущал необходимость на том или ином этапе своего развития.

В советский период истории общая ориентация на Запад как источник аутентичного опыта модернизации и одновременно эталон «современного»  сохранилась, но была существенно осложнена идеологическими разногласиями. Сознание советского человека постоянно колебалось между демонизацией «западного империализма», претензиями на роль «локомотива истории» и увлечением западным обществом потребления. И эта последняя тенденция в конце концв победила. Перестройка советской системы, а затем и ее демонтаж в начале 90-х годов ХХ века воспринимались как условие  приобщения к Западу, ближайшей и наиболее подходящей формой которого могло бы стать «возвращение в Европу». Эмоционально россияне были готовы к такому возвращению и стремились к нему. Многие политические деятели и интеллектуалы на Западе также в свою очередь ожидали, что Россия без особых проблем встроится в рамки утвердившейся там либерально-демократической модели и, как выразился в этой связи Х. Тиммерман, тем самым «станет такой, как мы»[49].

Однако опыт сближения постсоветской России с Западом  оказался разочаровывающим, а надежды, которые возлагались на этот процесс, преувеличенными. Российское общество ответило на это неоконсервативной волной, лейтмотивом которой стал  отход от западнических увлечений периода становления демократии. К середине 1990-х годов в массовом сознании постепенно утверждается мнение, что западный путь развития, при всех своих привлекательных сторонах, для России не подходит. В этом новом контексте культурно-историческая самобытность России интерпретируется уже не как «проклятие», а как непреходящая базовая ценность. Как показал проведенный опрос, в настоящее время почти половина наших сограждан (а более точно – около 47%) безусловно согласны с тезисом о том, что России подходит не либерализм, индивидуализм и западная демократия, а чувство общности, коллективизм и жестко управляемое государство. Тех же, кто это утверждение отвергает, оказалось в целом почти в 2 раза меньше – четверть опрошенных. Правда, преобладание сторонников российской самобытности начинается с определенного возрастного рубежа – примерно с 30-ти лет; в младших же возрастных когортах они количественно уступают «западникам»: например, среди самых молодых соответствующее соотношение составляет 31% против 41%. В то же время, для полноты картины надо отметить, что у многих россиян указанная дилемма вызывает затруднения. Доля не определившихся  в этом вопросе в целом по выборке доходит до 28 %. И только в мегаполисах она существенно снижается (приблизительно вдвое).

Что же разделяет сегодня Россию и Запад, способствуя отчуждению россиян от западного опыта и западных ценностей?  С одной стороны  немалую роль в этом плане сыграли внешнеполитические факторы (расширение НАТО, военная акция против Сербии и отделение от нее Косова, поддержка некоторых антироссийских сил и режимов и др.), но с другой стороны россияне убедились, что они коренным образом расходятся с Западом в  понимании модели модернизации России. Акцент на проблематику демократии, создание «благоприятного инвестиционного климата» и  выращивание в России инфраструктуры лояльных к Западу структур не пользуется сочувствием основной массы россиян. Они хотели бы совсем иного – сотрудничества в области производства знаний и технологий, но как раз к этому-то западные партнеры не проявили практически никакого интереса. В итоге за последние годы в российском обществе сложилось устойчивое мнение, что европейцы относятся к своему восточному партнеру чисто прагматически, причем – в самом узком и приземленном смысле этого слова. Мало кто из наших респондентов полагает, что европейцев могут заинтересовать интеллектуальные достижения и культурный потенциал России или ее способность играть роль противовеса глобальной гегемонии США, но почти 60% убеждены в том, что по-настоящему им нужны только российские природные ресурсы (см. табл. 29).

Таблица 29

Динамика мнений  россиян о возможных мотивах Западной Европы
по вопросу о сотрудничестве с Россией, 2002/2009 гг., %

(допускалось до двух ответов)

Вместе с тем, говоря о перспективах отношений между Россией и Западом, о мере взаимопонимания между ними,  надо принять во внимание не только политическое и экономическое, но и «человеческое» измерение данной проблемы. Присоединится ли все-таки Россия к Западу или предпочтет какой-то иной путь, в конечном счете зависит не от субъективных намерений российских реформаторов, а от того, насколько комфортны западные ценности и модели для большинства россиян. А это, в свою очередь, заставляет задуматься над своеобразием российской и русской ментальности, над тем, насколько похожи   культурно-психологические «профили» россиян и людей западной культуры.

Рассмотрим прежде всего вопрос о том, какие качества россияне больше всего ценят в людях и какие из них они находят в самих себе. Ниже приводится распределение мнений наших респондентов по поводу некоторых личных качеств, характеризующих «человеческий капитал» страны с точки зрения потребностей модернизации (см. табл. 30). 

Таблица 30

Сравнительные оценки россиянами набора качеств,
присущих им лично, и качеств, присущих россиянам в целом, %

(допускалось до семи ответов)

Как видно из приведенных в таблице 30 данных, самым ценным в глазах россиян являются трудолюбие, честность и профессионализм. Эти характеристики лидируют в предложенном нашим респондентам списке из 20 человеческих качеств, причем с довольно большим отрывом. Причем трудолюбие и честность выступают в данном случае не просто как самые важные черты идеала, но и как качества, которые наши респонденты чаще всего находят в себе самих. В отношении профессионализма их оценки несколько скромнее – если данную позицию включал в список наиболее ценимых качеств каждый второй опрошенный, то наличие его у себя признал только каждый третий. Средние позиции в нашей таблице занимает прежде всего ряд качеств, которые суммарно складываются в понятие надежности: чувство долга, ответственность за себя и своих близких, неравнодушие, законопослушность. Здесь же мы находим образованность, чувство собственного достоинства и уважение к правам других людей. 

Проведенное нами исследование не подтверждает широко распространенный миф о присущем якобы русскому национальному характеру смирении и склонности к бесконечному терпению: отнесение  таких черт, как послушание и смирение, к числу ценностей  встречается редко, а находит эти качества у самого себя лишь один человек из каждых 12 опрошенных. В то же время, как уже отмечалось в разделе 7, весь блок ценностных ориентаций, задающих установку на выстраивание интерактивных связей, развитие отношений кооперирования и коммуникативные взаимодействия (готовность к участию в решении общих дел, толерантность, умение приспосабливаться) не имеют в глазах россиян приоритетной значимости и весьма редко отмечаются как реально присущие респондентам свойства. Россияне в целом не слишком практичны, среди них не так уж часто встречается склонность к прагматичному, «целерациональному» типу мышления и поведения. Наконец, надо особо сказать о таком важном качестве, как предприимчивость.  В принципе оно принадлежит к числу признанных в российском обществе ценностей. Пусть его и нельзя причислить к самым значимым приоритетам, но все-таки ее важность была отмечена более, чем 40% опрошенных. Однако только половина из них признала наличие этого качества у самих себя. Это наиболее самокритичная из зафиксированных нами оценок, говорящая о том, что в этом пункте россияне в известной мере недовольны своими деловыми качествами. Другой вопрос, насколько эти претензии справедливы. Разумеется, у нас нет возможности объективно судить о том, в какой мере самооценки наших респондентов соответствуют действительности. Думается, однако, что если бы даже только каждый четвертый или пятый из тех, кто  считает себя предприимчивым человеком, действительно был таковым, этого было бы достаточно для того, чтобы говорить о наличии в российском социуме необходимого «фермента» саморазвития. 

Характерная для российского социума иерархия личностных качеств воспроизводится и в процессе воспитания детей. Среди воспитательных установок на первом месте мы также находим трудолюбие. На приоритетность этого качества указали 88% опрошенных – это самый высокий показатель среди крупных стран Европы (включая  родственную нам Украину), Азии и Америки (см. рис.105).

Далее, без малого 80% россиян хотели бы привить своим детям чувство ответственности. Это также очень неплохой показатель. Правда, в данном случае российская выборка идет несколько позади Японии, Восточной Германии, Скандинавских стран и Италии, но в то же время она опережает США, Великобританию, Францию и Китай. Такой фактор достижения успеха, как решительность и настойчивость, отметила в качестве важного почти половина российских  респондентов – здесь наши соотечественники опять-таки уступили японцам, немцам и финнам, но опередили представителей всех остальных 18 стран, по которым проводилось сравнение. То, что воспитанию терпимости и уважения к другому россияне придают меньшее значение, чем европейцы и американцы, вряд ли можно назвать открытием. Но вот что действительно вызывает удивление – так это их отношение к такому личностному качеству, как бескорыстие. В противовес стереотипному представлению о «русской душе» современные россияне отнюдь не альтруисты. Соответственно, сформировать это качество в своих детях хотел бы только один человек из пяти, в то время как в Англии, Франции и Японии соответствующий показатель составил превысил 50%, а в США, Италии, Бразилии, Швеции и некоторых других странах он варьируется в пределах 30–40% или несколько выше. Контрастом к внешнему усилению позиций православного традиционализма выглядит сравнительно равнодушное отношение россиян к религиозному воспитанию. Судя по данным опроса, в США, Индии, Бразилии и даже во многих странах «постхристианской» Европы религия влияет на эту сторону жизни значительно сильнее.

Рисунок 105

Выбор респондентами наиболее важных качеств, которые можно воспитать у детей,  %

В этой связи надо напомнить о результатах одного проведенного нами еще в 2000 году исследования, в котором отрабатывалась методика сопоставления России и Запада на основе психосемантической реконструкции образов мира. Тогда в качестве «Запада» выступала Германия, где за год до этого проводились опросы по сходной методике. Однако в дальнейшем подобный инструментарий использовался нами и в других контекстах, расширяющих первоначальные рамки. Один из наиболее интересных, на наш взгляд, результатов этих исследований, заключался в том, что у россиян была выявлена особо сильная ценностная мотивация на сферу духовного, включая познание и образование. Это проявилось, в частности, в эмоциональных реакциях респондентов на весь семантический ряд относящихся к данной сфере понятий. Например, слово «учиться» вызвало  положительный отклик более, чем у 96% российских респондентов и только у 75% респондентов-немцев, слово «наука» соответственно у 97% и 81%, «интеллектуал» – у 98% и 88%. Сильнее, чем у немцев, выражен у россиян и комплекс позитивных переживаний, связанных со словом «душа» (97% положительных эмоциональных реакций в первом случае  против 78% во втором).

Сегодня, по прошествии целого десятилетия, можно констатировать, что в этом вопросе наши сограждане практически не изменились. Так, частота благоприятных откликов на слово «учиться» в 2010 году было зафиксировано на уровне 91%, «наука» – почти  93%, «душа» – свыше 93%. Все понятия этого семантического кластера вызывают у россиян намного более благожелательное отношение, чем понятия, связанные с приобретением и закреплением за собой материальных богатств (так, слово «копить» в 2000 г. вызвало симпатии только у 65% опрошенных, а в 2010 году – у 67%).

Определенные изменения в смысловой тональности национального менталитета все же происходят. Но они касаются не столько баланса между материальными и духовными ценностями, сколько, если можно так выразиться, «аксиологии времени». Еще в 2000 году нами была обнаружена характерная «проективность» российского менталитета: из трех основных временных модальностей наиболее привлекательным для наших соотечественников представлялось будущее (соответствующее понятие в 90% случаев вызывало положительный эмоциональный отклик), наименее привлекательным настоящее (уровень симпатий к нему – 74%), прошлое же заняло промежуточную позицию (84% позитивных реакций). Для сравнения укажем, что самосознание респондентов-немцев, напротив,  было сфокусировано на настоящем; при этом и настоящее, и будущее в их глазах были лучше прошлого, симпатии к которому выразили всего  43% ответов.

Однако ценностная ориентация россиян во времени за 10 прошедших лет изменилась. Хотя российское общество в известном смысле по-прежнему развернуто в будущее, в ценностном плане настоящее к нему существенно приблизилось: если разрыв в частоте положительных эмоциональных реакций на соответствующие понятия в 2000 году составлял 16%, то ныне он сократился более, чем вдвое, и составил около 7% (85% против 78%). В то же время образ прошлого в глазах россиян заметно потускнел по сравнению не только с будущим, но и с настоящим. Эти изменения можно интерпретировать как усиление реалистической струи в сознании и поведении, показатель нарастающего стремления добиваться определенных позитивных результатов здесь и сейчас, не откладывая их до наступления какого-то «лучезарного завтра»  и в то же время не уходя в бесплодную ностальгию по якобы утраченному «золотому времени» (см. рис. 106).

Рисунок 106

Динамика восприятия респондентами понятий «прошлое», «настоящее», «будущее», %

Если для политических и части интеллектуальных элит модернизация  подчас становится самоцелью, то у простого человека другая логика, в соответствии с которой она может быть только средством для достижения каких-то более фундаментальных терминальных ценностей. По какой же мерке хотели бы устроить свою жизнь россияне? В чем они видят «смысл» этой жизни и что, следовательно, придает смысл самому процессу модернизации? На протяжении по крайней мере полутора десятилетий мы осуществляли зондирование жизненных установок наших респондентов, предлагая им специально подобранные пары альтернативных суждений по поводу ценностей, из которых в каждой паре надо было выбрать какое-то одно.

Обратим в этой связи внимание прежде всего на такие суждения, к которым присоединилось подавляющее большинство опрошенных. Их оказалось два. Первое из них «В жизни главное – хорошие семейные и дружеские отношения» собрало в свою поддержку 82% голосов, тогда как выступавшее альтернативой ему «В жизни главное – общественное признание и успех» всего 18%. Второе – «В своей жизни человек должен стремиться к тому, чтобы у него была спокойная совесть и душевная гармония». С ним также согласилось свыше 80% респондентов; против же высказались приблизительно 20%, для которых главной ценностью является доступ к власти и возможность оказывать влияние на других. Существенно выше – до  трети опрошенных – эта цифра оказалась лишь в самой младшей возрастной когорте (до 20 лет), что довольно естественно объясняется недостатком жизненного опыта. Кажется, длительная борьба личного и общественного закончилась победой первого над вторым: полученный результат показывает, что фокусом мироздания для нынешних россиян выступает их личный микрокосм. «Большой» мир должен быть достаточно благоустроен, чтобы можно было обеспечивать спокойствие в малом. Несомненно, современные россияне – индивидуалисты, причем в значительно большей степени, чем люди Запада. Но это не столько индивидуализм атомизированных агентов рыночных отношений, сколько выражение особого понимания свободы. Не приходится сомневаться в том, что доминирующее в либеральной культуре Запада представление о том, что свобода человека реализуется в его политических правах, находит отклик и в России, но разделяющих такое ее понимание меньшинство. А для почти 60% россиян свобода, – это то, что в русском языке обозначается непереводимым на другие языки словом «воля» и проявляется как специфическое ощущение отсутствия внешнего контроля и регламентации, возможность «быть самому себе хозяином».

Если принять во внимание только что описанные, а также и некоторые другие выявленные в ходе исследований особенности русского и российского менталитетов, становится ясно, что попытки решить задачи очередного витка российской модернизации путем интеграции с либеральным Западом не вызовут в России того энтузиазма, как в большинстве стран Восточной Европы. Более того, можно с большой долей уверенности прогнозировать, что попытки «продавить» такой вариант развития вызовут значительный социально-психологический дискомфорт, а значит и внутреннее сопротивление населения (другой вопрос, в какие формы это может вылиться). На начальных стадиях процесса модернизации, пока у России не было необходимого для этого собственного опыта и социокультурных ресурсов, ориентация на западные образцы (с некоторой, разумеется, их адаптацией), даже вопреки недовольству значительной части населения, была неизбежной. К настоящему времени, однако, такие ресурсы накоплены и потому сегодня ситуация представляется принципиально иной. Здесь, разумеется, неуместно было бы обсуждать данную проблему во всех ее деталях. Но на некоторые важные в этом отношении моменты мы уже указали. В частности, мы имеем в виду трудовую мотивацию россиян, их склонность заниматься сложными видами деятельности и то, что можно было бы назвать трудовой лояльностью.

Трудно отрицать, что последний опыт сближения с Западом по целому ряду причин оказался для россиян разочаровывающим, а надежды, которые возлагались на этот процесс, преувеличенными.  И российское общество ответило на это разочарование неоконсервативной волной, лейтмотивом которой стал  отход от западнических увлечений периода становления демократии. В середине 1990-х годов произошла фундаментальная переоценка ценностей. Причем – что очень важно – не столько на уровне идеологии, сколько на уровне подсознательных переживаний и глубинной смысловой структуры картины мира. Самобытность России, которая раньше казалась недостатком, теперь выступила в качестве достоинства. Осуществленное в ходе проведенных нами исследований зондирование эмоциональных реакций наших респондентов на  различные понятия показывает, что в настоящее время общественное сознание консолидируется вокруг российских ценностей. В этой связи прежде всего надо отметить большую эмоциональную значимость самого понятия «Россия», а также тесно связанного с ним понятия «русский». То, что эти понятия воспринимаются россиянами с большей теплотой, чем, допустим, «Америка», «Европа», «Евросоюз» или «Азия», может показаться чем-то вполне естественным, не заслуживающим особого внимания. Но это далеко не так: еще в 2000 году мы заметили, что слово «Россия»  вызывает у россиян положительный эмоциональный отклик чаще, чем у немцев слово «Германия» (у 94% и у 85% респондентов соответственно). Однако еще более примечательно то, что понятие «Россия» у россиян несколько опережает по частоте благожелательных ответов даже такие безусловные личностные ценности, как «Я» и «Мы» (в 2010 году это почти 96% против  соответственно 95% и 92%). Слово «Европа» в сознании россиян также окружено шлейфом положительных ассоциаций. Однако в целом они намного менее ярки и сильны, чем ассоциации со словом «Россия». И, кстати, по сравнению с 2000 годом частота положительных откликов на слово «Европа» несколько снизилось (с 83% до 76%). Наиболее расположены к Европе самые юные респонденты – до 21 года. В этой группе частота положительных  реакций на данное слово достигла 90% и практически вплотную приблизилось к результатам, которые дало зондирование эмоциональных ассоциаций с понятием «Россия». Укажем для сравнения, что в категории «60+» уровень симпатий к Европе не дотянул и до 2/3 опрошенных. Но вряд ли это можно однозначно расценивать как выражение особой «проевропейской» позиции. Самые молодые вообще демонстрируют наибольшую открытость миру. Они благожелательнее других реагировали и на слово «Азия»:  соответствующий  показатель по возрастной категории до 21 года превысил средний по выборке примерно на 8%. В то же время, как показывают результаты исследования, именно молодежь негативнее всего реагирует на все, что связано с концептом глобализации (см. рис. 107).

Рисунок 107

Восприятия респондентами некоторых понятий, %

В свете интересующей нас сейчас проблемы приемлемости для России западных моделей модернизации обращает на себя внимание неблагоприятный баланс эмоциональных реакций наших респондентов на понятие «Запад». В 2000 году это слово позитивно воспринимали 46% опрошенных, а негативно 53%, спустя же 10 лет соответственно 49% и 51%. Перепад между этими двумя цифрами, как мы видим, невелик, но он носит устойчивый характер. Самым значимым фактором, обусловливающим упорядоченные (законосообразные) колебания данного индикатора (а они довольно значительны) является возраст. Возрастная динамика отношения к Западу выглядит следующим образом. В двух самых младших возрастных когортах 18–21 и 22–26 лет баланс симпатий и антипатий является определенно положительным (что, однако, следует четко отличать от готовности безоговорочно следовать в фарватере транслируемых Западом представлений о том, как должна осуществляться модернизация России). Среди людей среднего возраста – от 27 до 50 лет – соотношение положительных и отрицательных реакций на понятие «Запад» становится приблизительно паритетным. Затем же оно «уходит в минус», так что самая старшая возрастная когорта «60+»  вновь дает нам практически ту же пропорцию, которая была зафиксирована в самой младшей (63% против 36%), но только с обратным знаком. 

К общим выводам

В рамках общественной дискуссии о модернизации России, развернувшейся по инициативе президента Д. Медведева, сама модернизация рассматривается преимущественно через призму различных сценариев будущего России. Актуальность подобного ракурса вызвана целым рядом причин, как стратегического, так и политического характера. С одной стороны, экономический кризис и его последствия существенно поколебали уверенность значительной части общества в том, что страна в «нулевые» годы избрала стратегически верный курс, который сам собой приведет рано или поздно к экономическому процветанию России и укреплению ее влияния в мире. С другой стороны, обострилась внутриэлитная конкуренция в преддверии президентских выборов 2012 г. Как следствие, каждая из крупных «групп влияния» стремится обзавестись собственной «моделью будущего», призванной обосновать ее претензии на ведущую роль в принятии стратегических решений.

Что же касается самого населения, то, как показывает исследование, оно также рассматривает модернизационные сценарии будущего России через призму своих предпочтений, тем более, что идеологическая неопределенность провозглашенного курса на модернизацию оставляет различным группам и слоям общества возможность примерять этот курс на собственные взгляды и ценности. Тем более, что сам термин «модернизация» в рамках развернувшегося общественного дискурса достаточно многозначен, понимается по-разному в зависимости от политических задач, которые ставят участники дискуссии. Можно выделить следующие уровни интерпретации понятия «модернизация»: а) технико-экономическую модернизацию предприятий и учреждений, что означает внедрение новых технологий, усовершенствования, достижения научно-технического прогресса, современные компьютерные и информационные технологии; б) социальную и социокультурную модернизацию, достижение которой требует существенных изменений в сфере общественных отношений, реформы образовательной системы, демографической политики, развития частного бизнеса и определение рациональной роли государства в экономике, усиления конкурентности во всех сферах занятости, реформирования всей социальной сферы, большей части социальных институтов. И в) модернизацию в политической системе страны, ее демократизацию и либерализацию, в интерпретации одной части общества, и напротив, создание мобилизационного режима – в интерпретации другой.

Если же говорить о содержании, которое общество вкладывает в понятие «модернизация», то оно оказывается трудно отличимым от общих представлений в целом о будущем России, о том, к каким стратегическим целям следует стремиться россиянам и какие избрать приоритеты на данном пути. И если в выборе приоритетов мнение населения носит не столь однозначный характер, то сама цель – создание современной страны с соответствующим производством и образом жизни – не вызывает больших разногласий. Вопрос лишь в «градусе» восприятия модернизации, он является более высоким среди активных групп общества и менее высоким среди пассивных, консервативных групп.

В  целом результаты исследования позволяют сформулировать следующие общие выводы.

1. Кризис, на фоне которого была поставлена задача модернизации страны, не прошел для населения даром. Практически три четверти населения считают текущую ситуацию в стране проблемной, кризисной, а каждый десятый россиянин назвал ситуацию катастрофической. Массовые оценки ситуации в стране немного улучшились за последний год, но остаются гораздо ниже, чем в докризисный период. Для большинства россиян окружающая действительность остается сложной, напряженной. Ситуация усугубляется еще и тем, что более половины населения по самооценкам достаточно сильно пострадали в результате экономического кризиса – 53% считают нанесенный им лично ущерб как минимум существенным. Неудивительно, что население практически единогласно в суждении о том, что в результате кризиса сложнее всего пришлось простым россиянам, то есть им самим.

Для подавляющего большинства россиян основным источником дохода их семьи является работа, а более трети зависят от трансфертов со стороны государства или общественных организаций. Однако в сложившихся на настоящий момент условиях одного источника дохода оказывается недостаточно для поддержания приемлемого уровня жизни, поэтому более половины населения используют как минимум два основных источника. Причем в первую очередь к зарплатам или пенсиям добавляются нестабильные источники заработка или способы, не требующие квалификации и образования – разовые приработки или использование подсобного хозяйства. Что же касается предпринимательства и получения рент от собственности, то такие источники дохода остаются в России скорее исключением, нежели правилом. 

Уровень жизни россиян в среднем оказывается достаточно скромным. Так, набор из квартиры, машины и дачи, традиционно свидетельствующий о «достойном» уровне жизни, имеют 17%, а сбережения, достаточные, чтобы прожить на них не менее года, – лишь 4% населения, что говорит о низком уровне «запаса прочности» населения. Лучше обеспечены россияне некоторыми домашними предметами длительного пользования, однако часть из них уже устарела и нуждается в замене. При этом степень обеспеченности россиян компьютерами и сложной бытовой техникой свидетельствует о том, что в целом они живут как бы вне современных технологий и в условиях, не самых благоприятных для получения навыков, необходимых для успешного проведения модернизации, хотя положение разных групп при этом значительно различается. В наиболее неблагоприятном положении, с точки зрения освоения информационных технологий и инноваций, находятся россияне из старших возрастных когорт и жители поселков городского типа и сел. 

 Тем не менее, несмотря и на влияние кризиса, и на скромный уровень жизни, в сфере базовых возможностей и потребностей (питание, одежда, материальное благосостояние) за последний год, судя по оценкам населения, произошло значительное улучшение. В настоящий момент, согласно самооценкам россиян, ситуация в этих сферах схожа с той, которая наблюдалась в докризисный период 2008 года.

2. В сознании наших сограждан Россия – это страна с богатыми природными ресурсами, и именно это сможет помочь ей занять достойную позицию на мировой арене, получив в системе международного разделения труда роль энергетической «сверхдержавы». Кроме того, россияне возлагают надежды на культурный и туристический потенциал страны. Тот же путь ее развития, который связан с инновациями, эффективным производством, развитием науки и наукоемкого производства, представляется россиянам гораздо менее вероятным.

При этом собственность на природные богатства должна, по мнению большинства населения, быть у государства – как, впрочем, и возможность в целом контролировать экономику страны. Россияне выражают устойчивый запрос на ведущую роль государства в экономике, хотя за последние 10 лет популярность этого запроса несколько уменьшилась. Соответственно, и  в социальной сфере роль государства должна быть решающей и ощутимой для его граждан – большинство россиян ждут от государства обеспечения для всех определенного минимума, а вот чего-то большего, чем этот минимум, каждый должен, по их мнению, добиваться самостоятельно. Такая модель является устойчивой и наиболее характерной для российского общества все последние годы.

Вместе с тем, запрос населения к типу социально-экономического развития России во многом неоднороден, и в стране сосуществуют группы населения, характеризующиеся как модернистским, так и традиционалистским мировоззрением. Они различаются запросами к роли государства в экономической и социальной сфере, представлениями о желаемой модели развития страны и т.п. Данные показывают, что за последние годы доля модернистов в российском обществе постепенно возрастает. Этот вывод подтверждается и динамикой отношения россиян к частной собственности – модернистское отношение к ней, подразумевающее принятие права частной собственности и ее неприкосновенности, постепенно распространяется среди россиян, хотя далеко еще не является доминирующим.  

Среди ключевых идей для модернизации страны россияне называют, прежде всего, инструментальные ценности. Первые наиболее важные шаги, которые, по их мнению, должно сделать государство для успешной модернизации России – это обеспечить практическую реализацию принципа равенства всех перед законом и начать жесткую и эффективную борьбу с коррупцией. Запрос на эти меры практически одинаков в разных группах населения и отражает те наиболее актуальные проблемы, которые, по ощущениям россиян, еще не решены, хотя потребность в этом стоит очень остро. Запрос на социальную справедливость является более ситуативным – он возрастает в сложные моменты жизни россиян, когда они не могут самостоятельно справиться с проблемами. При этом запрос на формирование эффективной инновационной экономики как приоритетный для модернизации выражает лишь четверть населения (прежде всего, это те, кто мог бы эффективно в ней работать).

3. Если оценивать социальную модернизацию в России, то она в настоящее время
безусловно идет, но очень медленно и противоречиво. Успешно начавшаяся более 100 лет назад быстрая урбанизация страны в последние 20 лет полностью застопорилась. В результате степень урбанизированности российского общества не соответствует стандартам, характерным для стран, которые находятся на этапе перехода от индустриального к позднеиндустриальному обществу, и оснований для улучшения картины в этой области не просматривается. Следствием этого является слабая распространенность собственно городской культуры, которая является важнейшей предпосылкой для формирования личности современного типа, новой модели социальных отношений и новой системы социальных институтов. Причем «недоформированность» городской культуры у большинства населения страны сопровождается быстрым разложением традиционной сельской культуры и интенсивной маргинализацией значительной части жителей сел и деревень.

Естественно, что в подобных условиях понимание сложности общества, плюрализма, а зачастую и альтернативности интересов составляющих его групп нарастает в общественном сознании достаточно медленно, а главное – практически не происходит осознания устойчивых групповых интересов, основанных на политических, социальных, духовных, профессиональных и т.п. идентичностях. Это препятствует формированию полноценного гражданского общества и утверждению характерных для обществ модерна практик и социальных институтов.

Отражением роста понимания плюрализма интересов отдельных индивидов и социальных групп выступает четко артикулированный и ярко выраженный запрос населения страны на новые социальные регуляторы, ключевым среди которых является закон («писаное право»). Острейшая потребность в соответствующих современным реалиям законах, в независимой судебной системе, перед которой все равны, не только свидетельствует о необходимости дальнейшего развития процессов социальной модернизации, но и отражает сравнительную незрелость и противоречивость модернизационных процессов в социальной сфере жизни российского общества в последние десятилетия.

4. В целом в российском обществе есть значительный социокультурный ресурс для модернизационного рывка. Можно констатировать заметный сдвиг в сторону характерных для мировоззрения модерна норм в сознании россиян в последние 15 лет, что позволяет говорить о том, что такой ресурс нарастает. В то же время, как свидетельствуют данные проведенного исследования, процесс социокультурной модернизации идет в современной России во многом противоречиво и зависит от ряда ситуативных факторов.

Для нынешнего этапа социокультурной модернизации характерна неоднородность россиян по их типу мышления, нормам, установкам и ценностям, а также разновременность протекания процессов модернизации их сознания и поведения в разных сферах. Это проявляется в разной роли для них достижительных ценностей, ориентации на эффективность, инициативу, конкурентность, индивидуалистических установок и мотивации успеха и т.д. «Ценностные меньшинства» с разной вероятностью встречаются в разных социальных группах, т.е. социокультурная модернизация в них происходит с разной степенью успешности. Молодое поколение характеризуется большей поддержкой модернистских ценностей, более того – именно применительно к молодежи до 25 лет можно говорить о максимальной распространенности модернистских воззрений, в то время как в более старших возрастных когортах доминируют характерные для традиционалистского сознания внешний локус-контроль, патерналистские ожидания и т.д.

Во многом «зависание» на пути развития процессов социокультурной модернизации связано с доминированием в сознании россиян особой модели взаимоотношений личности и государства, в качестве отправной точки в которой выступает общность, а не личность. Такая модель, с точки зрения оценки ее через призму социокультурной модернизации, относится к числу архаических. Однако это не означает тяги россиян к тоталитарному обществу. Легитимно для россиян будет только такое государство, которое будет соблюдать интересы народа. Причем на государстве в рамках этой модели по определению лежит обязанность заботиться о своих гражданах, и это неотъемлемая сторона данной модели отношений личности и власти, а не просто следствие якобы иждивенческих установок россиян.

Значимость интересов отдельного человека для большинства россиян не слишком легитимна, даже если речь идет лично о них и их собственных интересах. Однако при этом в массе своей они будут ориентироваться все-таки не столько на интересы государства, сколько на интересы своей семьи. Приоритетность происходящего в семье для  большинства россиян носит безусловный характер, а семейное благополучие является для россиян самым распространенным критерием жизненного успеха.

5. Россиянам по-прежнему присущ внутренний динамизм, готовность к переменам. Есть в России и тот двигатель, тот внутренний импульс, который при правильном его понимании и использовании способен придать невиданную динамичность развитию России, так как он носит внутренний, а не внешний по отношению к деятельности людей характер. Этот импульс – интерес к содержанию выполняемой работы.

Перспективы экономической модернизации России во многом обусловлены состоянием и особенностями человеческого капитала российских работников, который зависит, прежде всего, от профессии и отрасли. Ситуация с человеческим капиталом работников в российской экономике, при которой большая их часть находится в положении либо частичной деквалификации (как в случае невостребованности навыков многих специалистов), либо общей деградации (в случае рабочих как группы в целом с учетом тенденций ее межгенерационного воспроизводства), может характеризоваться как крайне опасная для перспектив модернизации России. Тревожными тенденциями выступают также постепенная люмпенизация рабочих низкой квалификации и массовый уход молодежи в торговлю, а не в индустриальный сектор. При этом у большинства представителей молодежи, куда бы они ни шли работать, практически нет шансов на изменение их жизни и профессиональных траекторий.

На эти структурные ограничения российской экономики, связанные со спецификой человеческого капитала российских работников, наслаивается сегодня проблема их лояльного отношения к различным формам девиаций. Из всех групп работников специалисты являются единственной профессиональной группой, представители которой протестуют против таких институтов, как уклонение от уплаты налогов и коррупция.

Перспективы экономической модернизации ограничиваются еще и тем, что к распространению современных стилей руководства оказываются не готовы ни российский менеджмент, ни рядовые работники.

Все эти ограничения развития модернизационных процессов в сфере производственных отношений – ограничения, по сути своей вытекающие из незавершенности социальной и социокультурной модернизации российского общества, – выступают серьезными барьерами на пути инновационного развития России, интеграции ее в экономику знаний. Вот почему, как позволяют утверждать результаты исследования, решая задачи модернизации России, нельзя ограничиваться только проблематикой экономической модернизации, забывая о той базе, на которой последняя может эффективно реализовываться. Речь идет о наличии работника, ориентированного на саморазвитие и экономическую рациональность, и о формировании современной системы производственных отношений.

6. Оценивая жизненные установки россиян и примеряя их к вопросу о развитии гражданского участия в России, сложившуюся здесь ситуацию образно можно интерпретировать скорее так: «стакан наполовину пуст», нежели «наполовину полон» – массовые умонастроения скорее располагают к уклонению от гражданского участия, нежели в его пользу.

Невысокий уровень гражданского участия в России связан с рядом факторов. С одной стороны, это низкий уровень доверия людей институтам гражданского общества, особенно политическим партиям и профсоюзам. Однако в этом смысле ситуация в России не является уникальной, она характерна и для многих других стран, в том числе отличающихся высоким уровнем жизни и гражданской активности.

С другой стороны, и это представляется более важным обстоятельством, отчуждению людей от гражданской деятельности способствует уверенность в том, что гражданские инициативы не способны повлиять на существующее положение вещей, имеют малую «дальность» действия и могут, в лучшем случае, влиять на ситуацию на низовом уровне. В обществе сформирован выраженный стереотип, согласно которому все изменения должны проводиться «сверху», тогда как само общество в этом отношении бессильно.

Наши сограждане, которых можно классифицировать как модернистов, в большей степени, нежели остальные, расположены к активной жизненной позиции. Однако именно эта группа отличается по самооценкам самым низким уровнем ответственности за происходящее в стране. В настоящее время в фокусе их внимания – главным образом собственные интересы. Особенно это касается модернистов, принадлежащих к наиболее успешным в материальном отношении слоям населения. Можно предположить, что трудности мотивации и включения в активные гражданские отношения модернистски настроенных россиян могут преодолеваться путем развития сферы гражданской активности как особой профессиональной ниши. В период «покоя», в котором пребывает сегодня российское общество, только «лифтовые» возможности участия в общественной жизни (карьеры, дохода, социального статуса, попадания в определенный социальный круг) могут сделать ее привлекательной для представителей наиболее активной части общества.

7. Для нынешнего этапа культурной модернизации характерна десекуляризация общественного сознания, ослабление влияния культурологической парадигмы, акцентирующей внимание на прогрессе и т.д. В то же время, у подавляющего большинства населения сохраняется положительное отношение к науке, прогрессу, знаниям.

О неоднозначности и противоречивости протекания в современном российском обществе процессов культурной модернизации свидетельствует и анализ отражения в общественном сознании плюрализации форм общественной жизни. И хотя доля тех, кто осознает неизбежность сосуществования в обществе разных групп интересов и стилей жизни, постепенно растет, однако россияне до сих пор проявляют низкий уровень толерантности к «иным» и «чужим» на социальном микроуровне.

Досуговая активность большинства россиян достаточно бедна и сосредоточена в основном на «домашней территории». Это позволяет рассматривать ее как разновидность типов активности, характерных для обществ традиционного типа. И хотя от 28% до 42% россиян в разные годы последнего десятилетия характеризовались активным и разнообразным досугом, однако нельзя сказать, что досуговая активность россиян демонстрирует позитивные линейные тренды. Скорее можно говорить о стагнации ситуации в этой области. Все это позволяет рассматривать ситуацию в сфере культурной модернизации российского общества как внутренне противоречивую, а характерные для нее тенденции как разнонаправленные и неоднозначные. Однако общий вектор процессов, протекающих в этой области, позволяет говорить скорее о ренессансе традиционализма, чем о продвижении по пути культурной модернизации.

8. Оценивая перспективы социально-демографической модернизации с точки зрения того, какое отражение она находит в семейных отношениях, можно зафиксировать, что семья была и остается очень важной частью жизни населения, однако сам смысл семьи для россиян претерпевает изменения. Из системы широких родственных связей  она превращается в микромир, ограничивающийся членами домохозяйства. При этом ценность этого микромира заключается пока не столько в создании системы отношений между партнерами, сколько в создании условий для продолжения рода и облегчении быта. Поэтому для самого индивида из ценности терминальной семья постепенно превращается в России в ценность инструментальную, когда не индивид служит интересам семьи, а семья все чаще становится лишь элементом в системе интересов человека.

В таких условиях создание семьи зачастую оказывается отложено во времени и замещено институционализацией добрачных отношений (гражданским браком), которые не связаны в понимании россиян с семьей как таковой. При этом происходит не столько модернизация семейной сферы, связанная с плюрализацией форм семейной жизни, сколько прагматизация партнерских отношений. Именно поэтому запрос на тот или иной тип ролевого расклада в семье слабо сопряжен с общей модернизированностью сознания россиян и зависит, скорее, от их образования.

Предпочтения россиян относительно распределения ролей в семье достаточно гибки. При изначальной гендерной неконсистентности запросов мужчин и женщин вступление в брак, рост их образовательного уровня и т.д. стимулируют их взаимное «подстраивание». Более того, предпочтения россиян относительно распределения ролей в семье постепенно модифицируются от запроса на традиционную (патерналистскую или утилитаристскую) семью к запросу на консенсусную ее модель и, далее, к запросу на современную (прагматическую) модель семьи. Однако любое состояние неопределенности, связанное с кризисными ситуациями различного рода, отбрасывает этот процесс назад, возвращая к исторически испытанным формам традиционных семейных отношений, когда главой семьи выступает мужчина. Роль кормильца при этом, впрочем, легко передается женщине, если она способна ее успешно реализовывать, и это в подавляющем большинстве случаев не ведет к развитию в таких семьях деструктивных тенденций.

9. И в самосознании населения, и в реальности в России сейчас присутствуют социальные группы, способные выступать субъектами модернизации. Однако это не совсем одни и те же группы.

Если говорить о существующих оценках в массовом сознании, то основными силами, способными обеспечить прогрессивное развитие России, выступают рабочие и крестьяне. И это консенсусная позиция для всех социально-профессиональных, возрастных и т.д. групп. Заметно отстают от них, но все же выглядят в глазах большинства населения опорой прогрессивного развития России, также интеллигенция, молодежь, предприниматели и средний класс. Более проблематична для россиян роль военных, а также менеджеров высшего звена. Еще хуже ситуация с сотрудниками правоохранительных органов – хотя доля считающих, что они препятствуют развитию России, практически равна доле рассматривающих их как способствующих ее развитию (последние составляют лишь около трети россиян). И, наконец, бесспорным тормозом развития России выступают в глазах наших сограждан государственные чиновники, судя по всему в силу уверенности в их коррумпированности. 

Заметно улучшилось при этом в последние годы отношение россиян к предпринимателям, которые не воспринимаются населением страны  как антагонистическая сила. Как это ни странно, но предприниматели сегодня существуют в массовом сознании как часть «трудового народа» и вместе со всем народом противостоят в этом отношении государственным чиновникам.

Если говорить о степени социальной близости и наличии конфликтных отношений между отдельными группами (что важно, поскольку межгрупповые конфликты могут в силу возникающей из-за них социальной напряженности создать менее благоприятные условия для продвижения России по пути модернизации), то один социальный полюс российского общества образовывают сегодня рабочие и крестьяне, а второй – предприниматели и руководители.

Постепенно входит в массовое сознание и ранее непривычный для нашей страны концепт среднего класса, причем осознание его социальной роли как положительной характеризует прежде всего те группы, которые традиционно принято относить к самому среднему классу. Другие сдвиги, происходящие в сознании населения в последние годы, также свидетельствуют о постепенном создании субъективных предпосылок для модернизационного рывка России, хотя говорить о кардинальных изменениях в этой области пока не приходится.

О наличии серьезных проблем с субъектами модернизации свидетельствует и анализ реальной готовности отдельных социально-профессиональных групп выступить в качестве субъектов модернизации. Наличие в России субъектов модернизации (т.е. тех, кто заинтересован в ее проведении и способен достаточно эффективно функционировать в условиях современного типа экономики и организации общественной жизни) фиксируется, но они как бы «распылены» по разным социальным группам, что затрудняет их консолидированные действия. Тем не менее, можно констатировать, что модернисты на две трети – представители так называемого среднего класса, в то время как традиционалисты – это в основном «социальные низы», состоящие почти полностью из пенсионеров и рабочих. Как это ни парадоксально, именно последние одновременно в восприятии населения – главная движущая сила прогрессивного развития нашей страны. Большинство же населения страны относится пока к промежуточной группе, многочисленность которой отражает незавершенность социокультурной модернизации российского общества.

10. Россия занимает свое, совершенно особое положение на «ментальной карте» мира. С одной стороны, оно связано с особенностями ее национальной культуры, а с другой – с тем этапом социокультурной модернизации, который она сейчас переживает. При этом для нее характерно в большей степени тяготение к культуре Запада, хотя своеобразное, а в ряде случаев даже парадоксальное, сочетание различных культурных характеристик в ней не позволяет рассматривать как «органически составляющую» западной культуры.

Во многом такое парадоксальное положение связано, видимо, со сложившейся ситуацией в пореформенном российском обществе. В частности, это относится к повышенной потребности в четких правилах как реакции на отсутствие эффективных социальных регуляторов и повышенному стремлению к избеганию неопределенности как реакции на чрезмерно высокую негарантированность выживания, не говоря уже о самореализации, в современной России.

В российском обществе происходит культурный дрейф, вектор которого задают в исходной точке – традиционалисты, а в конечной – модернисты. При этом модернисты в большой степени обладают теми качествами, которые позволяют рассматривать их как потенциальных субъектов реализации модернизационного проекта. В ходе этого дрейфа Россия будет сближаться со странами Запада, поскольку модернисты, число которых постепенно растет, по своим культурным особенностям гораздо ближе к ареалу культур Запада, чем население России в целом.

На протяжении всего новейшего периода отечественной истории в сознании  ее населения сосуществовали и конкурировали по крайней мере 3 главных культурно-идеологических ориентации, которые обосновывали различные типы модернизации: либерально-западническую, советскую и наиболее размытую, по существу только еще формирующуюся, собственно российскую, в рамках которой в свою очередь возможны различные варианты – от народно-демократического до авторитарного  (имеются в виду массовые умонастроения, а не различные элитарные корпорации и центры влияния).

Укрепление собственно российской идентичности сильно сказывается и на приверженности россиян к советскому опыту. Характерно, что процент  положительных реакций на аббревиатуру «СССР» за 10 лет снизился на целых 12 пунктов. Если в 2000 году слово «СССР» воспринималось с несколько большей симпатией, чем слово «Европа», то к 2010 году преимущество оказалось утрачено. Тем не менее, списывать советскую модель со счета было бы опрометчиво, ибо, несмотря на значительные усилия по ее дискредитации, население в целом отнюдь не склонно видеть советскую эпоху исключительно в темных тонах. Благожелательное отношение к советскому прошлому распространено повсеместно, за исключением лишь мегаполисов, где настроения населения в этом вопросе делятся практически пополам. Наиболее лояльной к советскому прошлому группой, как и следовало ожидать, остается старшее поколение, в особенности те, кому  перевалило «за 50». Среди людей этого возраста только 10%–15% воспринимают то время безусловно негативно, тогда как 85%–90% их ровесников испытывают по отношению к нему чувство ностальгии. Однако позитивное отношение к СССР устойчиво воспроизводится и в более молодых возрастных когортах. Начиная с 22 лет оно совершенно определенно преобладает над негативным. И только среди самых младших – тех, кто родился не раньше 1989–1990 гг. и может знать о Советском Союзе только понаслышке, – зафиксировано некоторое (впрочем, очень умеренное – 4%) преобладание обратных этому настроений. Несомненно, ожидать возрождения советской модели в более или менее целостном виде не приходится. Верить в то, что это возможно, могут только люди, совершенно замкнувшиеся в реминисценциях прошлого. И тем не менее, учитывая характер массовых настроений, было бы естественно предположить, что советская модель не исчезнет бесследно и отдельные ее элементы будут использованы при разработке стратегии российской модернизации. Точно так же, как советская  власть на определенном историческом этапе не смогла игнорировать опыт попыток модернизации в дореволюционной России, хотя в силу понятных причин далеко не всегда была склонна это признавать.

В целом анализ полученных данных позволяет утверждать – говорить о высокой готовности российского общества к модернизационному рывку было бы явным преувеличением. В то же время, неоднократно предпринимавшиеся за последнее столетие попытки модернизации России «сверху» не оказались для нее напрасными. Так, например, сравнительно успешно развивается процесс формирования у россиян новой модели ценностей, включая рост значимости достижительных ценностей, прагматизма, экономической рациональности и т.д. И в то же время, в других областях, в том числе – в сфере формирования адекватных требованиям глобальной экономики системы производственных отношений, процессы модернизации откровенно «пробуксовывают».

Изменить сложившуюся ситуацию «везде и сразу» вряд ли получится даже при наличии сильной политической воли и большого объема инвестиций, поскольку тормозом для модернизации России выступает прежде всего сложившаяся система социальных отношений и институтов. В этих условиях необходимо очень точно выделить «направления главного удара» и те силы, на которые можно опереться в модернизационном рывке. Так, модернизационный прорыв времен Сталина опирался на рабочий класс, во многом и сформировавшийся в ходе этого прорыва. Видимо, социальной базой модернизационного прорыва России в настоящее время может стать только так называемый «новый средний класс», объединяющий прежде всего профессионалов и концентрирующий значительную часть тех, кого называют модернистами. Именно этот класс объективно заинтересован в перестройке российской экономики, переводе ее на современные рельсы, поскольку только такой экономике он реально необходим и только в ней он сможет найти себе массовое применение. Более того – только эта социальная группа в случае реализации сценария модернизационного прорыва сможет не просто существенно улучшить свое положение, но и превратиться в ведущую силу общества, как это произошло с рабочим классом в период первых советских пятилеток. Главным тормозом же модернизационного прорыва, снижающим его вероятность с учетом инициируемого «сверху» характера российской модернизации, выступает государственный аппарат, точнее – коррумпированность части этого аппарата.

Вероятность осуществления модернизационного рывка повышается за счет того, что в российском обществе есть и внутренний динамизм, и ярко выраженный запрос на модернизацию, причем даже не столько экономики, сколько, прежде всего, сложившейся системы социальных отношений, которая и выступает, собственно, главным тормозом модернизации экономики и общества в целом. Без завершения социальной и социокультурной модернизации, прежде всего – установления реального равенства всех перед законом, без формирования в массовом масштабе личности нового типа, способной к целерациональным действиям в рамках длительного горизонта времени, невозможно преодолеть те ключевые пороки российской экономики, которые мешают ей успешно использовать преимущества России в глобальной системе экономических отношений.  Невозможно без этого и превратить Россию в мощную современную державу.

Что это означает? А это означает, что, отвечая на главный вопрос исследования – готово ли российской общество к модернизации – можно сказать так: да, в российском обществе есть довольно значительный модернизационный потенциал. Однако его объем и характер его локализации, имеющие место особенности национального менталитета, сложившаяся в России система социальных институтов и всепроникающая коррупция делают задачу реализации этого потенциала более чем непростой.

[1] На рисунке не представлены затруднившиеся с ответом

[2] В анкете был также предусмотрен ответ «удовлетворительно», не приведенный в таблице, поэтому общая сумма ответов менее 100%.

[3] В анкете присутствовал также ответ «удовлетворительно», не представленный на рисунке, поэтому общая сумма ответов менее 100%.

[4] В анкете присутствовал также ответ «удовлетворительно», не представленный на рисунке, поэтому общая сумма ответов менее 100%.

[5] В анкете присутствовал также ответ «удовлетворительно», не представленный на рисунке, поэтому общая сумма ответов менее 100%.

[6] В анкете присутствовал также ответ «удовлетворительно», не представленный на рисунке, поэтому общая сумма ответов менее 100%.

[7] В анкете присутствовал также ответ «удовлетворительно», не представленный на рисунке, поэтому общая сумма ответов менее 100%.

[8] Данные по 1998 г. приведены по результатам мониторингового исследования РНИСиНП, проведенного по стандартной общероссийской выборке в октябре 1998 г.

[9] http://www.gks.ru/bgd/regl/b09_13/IssWWW.exe/Stg/html1/04-02.htm

[10] http://www.gks.ru/bgd/regl/b09_13/IssWWW.exe/Stg/html1/04-18.htm

[11] На рисунке не представлены затруднившиеся с ответом.

[12] Жирным шрифтом выделены идентичности, по которым наблюдался максимальный рост (свыше 20%) за последние 15 лет.

[13] Учитывая, что на 9 и 10 баллов оценили свое место в обществе в сумме менее 1%, так как представители соответствующих слоев в массовые опросы просто не попадают, и медиана распределения, и средний балл пришлись на позицию в 5 баллов.  Однако, для исключения путаницы со средним классом, мы используем здесь понятие медианного слоя.

[14] Эта группа городов была выбрана нами для более детального анализа эффекта социальной модернизации в части урбанизации, поскольку именно среди жителей городов-миллионников максимальна доля потомственных горожан.

[15] Этот показатель практически одинаков среди имеющих землю городских жителей – выходцев из сел и из городов, и зависит скорее от дохода домохозяйства и его потребности в улучшении своего положения. Так, среди имеющих землю горожан, чьи доходы ниже половины медианных доходов, свыше половины указывают доходы от подсобного хозяйства в числе основных источников дохода семьи. По мере роста доходов этот показатель плавно сокращается, доходя до 18% у имеющих более двух медианных доходов.

[16] Остальные затруднились ответить на этот вопрос.

[17] Учитывая особенности выборки исследований, результаты которых сопоставляются на рисунке, данные по 2010 году на нем приводятся по сопоставимому с данными других использованных исследований массиву респондентов, из которого исключены лица старше 65 лет.

[18] Учитывая особенности выборки исследований, результаты которых сопоставляются на рисунке, данные по 2010 году на нем приводятся по сопоставимому с данными других использованных исследований массиву респондентов, из которого исключены лица старше 65 лет.

[19] Затруднились ответить на этот вопрос 6% в 2000 г. и менее 1% в 2010 г.

[20] Отранжировано по показателям 2010 г. Часть позиций в анкете опроса 2001 г. отсутствовала, поэтому данные по стремлению иметь много свободного времени на рисунке за этот год не приведены, данные по стремлению сделать карьеру даны по исследованию 2004 г., а по стремлению иметь доступ к власти – по 2003 г.

[21] В 1995 году эта и следующая ценностная пара отсутствовали в инструментарии исследования.

[22] Подробнее см. о проблеме понимания россиянами равенства и социальной справедливости, а также ключевых, в их восприятии, видах неравенств, см.: Социальные неравенства и социальная политика в современной России / Отв. ред. М.К.Горшков, Н.Е.Тихонова. – М.: Наука, 2008.

[23] Учитывая особенности выборки исследований, результаты которых сопоставляются на рисунке, данные по 2010 году на нем приводятся по сопоставимому с данными других исследований массиву респондентов, из которого исключены лица старше 65 лет.

[24] Здесь и далее (если не указано иное) жирным шрифтом выделены показатели, которые значимо отличаются от показателей, характерных для работающего населения в целом.

[25] Показаны социально-профессиональные группы, которые значимо отличаются между собой по этому показателю.

[26] На рисунке не представлены те россияне, которые за последние 5 лет вышли на работу после учебы (5% от выборки). Они относительно равномерно распределены среди представителей различных социально-профессиональных групп.

[27] На рисунке не представлены затруднившиеся с ответом.

[28] Социальный потенциал модернизации в Южном федеральном округе. Пресс-выпуск №1473 от 14.04.2010, на сайте ВЦИОМ (http://wciom.ru).

[29] Европейское социальное исследование (European Social Survey – ESS), проведено в 2006 г. в 25 странах. Всего опрошено 47099 человек, в том числе в России 2437 (cм.: www.europeansocialsurvey.org).

[30] Средний балл в интервале от 1 до 4, где 1 – «совсем нет доверия», 4 – «доверяют в большой степени»; данные исследования WVS 2005–2007 гг.

[31] Тестируемые формы участия: 1) обращения к конкретному политику или в органы власти; 2) участие в работе политической партии, группы, движения; 3) участие в работе какой-либо другой общественной организации; 4) ношение или вывешивание символики какой-либо политической, социальной, или какой-либо иной акции; 5) подписывание петиций, обращений, открытых писем; 6) участие в разрешенных демонстрациях; 7) отказ от покупки или потребления каких-либо товаров для выражения протеста.

[32] Рассчитано по данным ESS, 2006 г.

[33] Представители других конфессий составляли в выборке менее 1%, поэтому на рисунке они не представлены.

[34] Анализировались факторы принадлежности к самым различным социальным группам (возрастным, социально-профессиональным, образовательным, поселенческим, имевшим различные условия социализации и т.д.).

[35] Исключение составляют лишь прогулки и отдых на природе, однако они часто связаны с проведением времени на дачах и садовых участках, т.е. со «вторым домом».

[36] На рисунке не представлены ответившие «удовлетворительно» и затруднившиеся с ответом.

[37] На рисунке не представлены ответившие «удовлетворительно» и затруднившиеся с ответом.  Также не представлены отметившие свой социальный статус на 9–10 баллов, а материальное благосостояние на
8–10 баллов, т.к. их количество было менее 50 человек.

[38] В семьях 6% россиян наибольшие доходы получает другие члены семьи. Стоит отметить, что доля женщин, которые демонстрируют наибольшие в семье доходы, в реальности должна быть несколько выше, т.к. респонденты-мужчины чаще женщин говорят о том, что именно мужские доходы максимальны в их семьях (82 и 69% соответственно). При этом, как показывают предыдущие наши исследования, женщины более осведомлены в вопросах семейных финансов, т.к. активнее участвуют в распоряжении ими.

[39] На рисунке не представлены ответившие «иное», т.к. ни респондент, ни его супруг не являются кормильцами семьи.

[40] Для состоящих в зарегистрированном браке.

[41] Данные приведены с учетом взвешивания гендерной структуры домохозяйств с доминированием «женского» и «мужского» доходов.

[42] Утилитаристскую модель выбирают только 12% замужних женщин, которые имеют максимальные в своих домохозяйствах доходы.

[43] «Выброс» в сторону патерналистской модели у женщин наблюдается только в возрасте 27–30 лет, который для большинства из них связан с уходом за маленькими детьми, когда они, по сути, охотнее готовы предоставить роль лидера в семейных отношениях мужчине.

[44] Согласно данным WVS за 2005–2007 гг.

[45] На рисунке не представлены ответившие «удовлетворительно» и затруднившиеся с ответом.  Также не представлены оценившие свой социальный статус на 9 и 10 баллов, т.к. их количество было менее 20 человек.

[46] На рисунке не представлены ответившие «удовлетворительно» и затруднившиеся с ответом.

[47] Обозначения: «_» конфликтные противоречия (согласие с тем, что соответствующая социальная группа способствует развитию России выражает менее 50%),  «0»  – социальная толерантность (согласие с тем, что соответствующая социальная группа способствует развитию России выражает от 50% до двух третей), «+» социальная близость (согласие с тем, что соответствующая социальная группа способствует развитию России выражает от двух третей до трех четвертей) , «++» солидарность (согласие с тем, что соответствующая социальная группа способствует развитию России выражает более трех четвертей). Светло-серым выделена зона наибольшего признания позитивной роли соответствующих социальных групп в развитии страны, причем штриховкой выделены совпадающие зоны такого признания. Темно-серым – зона, где доля оценивающих роль соответствующей группы негативно превышает долю оценивающих ее позитивно.

[48] Учитывая особенности выборки исследований, результаты которых сопоставляются на рисунке, данные по 2010 году на нем приводятся по сопоставимому с данными исследования 1998 г. массиву респондентов, из которого исключены лица старше 65 лет. Отранжировано по данным 1998 г.

[49] Х. Тиммерман. Европа и ее восток с геополитической точки зрения // Мировая экономика и международные отношения. 2009. № 10. С. 106.

Рейтинг публикации:

5

Рекомендуемые статьи:
• скачть в формате WORD с картинками

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: