Доклад Института социологии Российской академии наук: «Тормозом для модернизации являются сами чиновники»

Рисунок 57

Распределение россиян по числу использованных форм гражданского участия
за последние 12 месяцев, %[32] 

Что касается регулярности помощи и участия граждан в общественной жизни там, где они живут, то по этому показателю Россия и вовсе занимает предпоследнее место в том же списке. Лишь 6% ее населения участвуют в жизни местного сообщества регулярно (хотя бы раз в неделю, месяц), еще 19% делают это редко, эпизодически (раз в 3 месяца, в полгода или еще реже). Остальные же 75% россиян местную общественную жизнь игнорируют.

При том, что состав стран-соседей по низким местам в рейтинге включенности в общественную жизнь по месту жительства остался примерно таким же, что и в рейтинге по включенности в общественно-политические мероприятия, обращают на себя внимание две страны – Румыния и Латвия. При высоком уровне отчужденности от общественно-политических действий уровень участия граждан в жизни местных сообществ в них высок, а Румыния и вовсе заняла по этому показателю первое место. Подчеркнем это обстоятельство – оно свидетельствует, что «советское прошлое» отнюдь не является «прививкой» от гражданской активности населения. Во всяком случае, в отношении жизни местных сообществ «советский синдром» оказывается вполне преодолимым, о чем и свидетельствует опыт Румынии и Латвии.

Кто же на сегодняшний день в России составляет социальную базу гражданского участия, какова в их составе роль модернистски ориентированных групп?

Анализ полученных данных свидетельствует, что модернисты действительно являются более граждански активными людьми по сравнению с промежуточными и традиционалистскими группами. В целом в их составе доля респондентов, хотя бы однажды за последние 3 года принимавших участие в общественной жизни по месту жительства или работы, составляет 34% (при 30% среди промежуточных и 24% среди традиционалистов). При этом 7% модернистов отличаются разнообразием гражданской активности и практикуют 3 и более форм участия. Еще 9% принимали участие в двух формах общественной жизни (см. рис. 58).

Рисунок 58

Участие в общественной жизни по месту жительства или работы за последние 3 года у россиян из разных мировоззренческих групп, %

Понятно, что группа модернистов (как, впрочем, и традиционалистов) неоднородна по своему социально-демографическому составу. В этой связи важно понять, как проявляется гражданская позиция в разных слоях модернистского и традиционалистского ареалов российского общества.

Возрастные различия формируют одинаковые тенденции распределения гражданского потенциала в обоих ареалах. Как среди модернистов, так и среди традиционалистов проявления гражданской активности усиливаются с возрастом. Если среди молодежи общая доля опрошенных, включенных в общественную жизнь, минимальна (12% среди традиционалистов и 24% среди модернистов), то среди людей старшего возраста этот показатель, наоборот, самый высокий (28% среди традиционалистов и 42% среди модернистов). Обратим внимание на высокие показатели гражданской активности самой старшей возрастной подгруппы модернистов – здесь относительное большинство составляют те, кто участвовал в общественной жизни в двух формах (20%), а не в одной, как в остальных подгруппах. Довольно много и тех, кто практикует три и больше форм участия (9%)
(см. рис. 59). 

Рисунок 59

Частота участия в общественной жизни по месту жительства или работы
представителей разных мировоззренческих групп в зависимости от возраста, %

Материальный статус, в отличие от возрастной дифференциации, в группах модернистов и традиционалистов играет разные роли. Если среди традиционалистов высокий уровень доходов связан с высоким же уровнем включенности в общественную жизнь, то в группе модернистов ситуация иная – чем выше доход, тем ниже уровень гражданской активности модернистов. Так, среди обладателей низких доходов доля модернистов, принимающих участие в общественной жизни, самая высокая – 39%. Далее, с повышением доходной планки, снижается интерес к общественной жизни – при уровне дохода немногим выше среднего (1–2 медианы) доля модернистов‑участников снижается до 36%, а среди наиболее обеспеченных модернистов доля участвующих в общественной жизни минимальна (28%) (см. рис. 60).

Рисунок 60

Частота участия в общественной жизни по месту жительства или работы представителей различных мировоззренческих групп в зависимости от уровня доходов, %

Это подтверждает вывод о том, что наиболее успешные и располагающие достаточными ресурсами для самостоятельного решения своих проблем модернисты не имеют достаточной мотивации для включения в процессы коллективного, организованного участия. Более целесообразным для них представляется сосредоточение усилий на собственной деятельности, прежде всего профессиональной, тогда как в отношении общих проблем их «хата» чаще оказывается «с краю».

Что касается модернистов, живущих в различных типах поселений, то среди них наибольшим уровнем гражданской активности отличаются жители областных и районных центров, а также жители сел (35%–36% включенных в общественную жизнь). Причем модернисты из числа сельских жителей отличаются высокой долей людей, практикующих разные формы общественной жизни (13% отметили три и более формы своего участия). Интересно, что традиционалисты, живущие в селах, подобного всплеска активности не демонстрируют.

В мегаполисах уровень активности модернистов не столь высок – общая доля участвующих в общественной жизни среди них составляет здесь 28%, в том числе лишь 2% участвуют в трех и более ее формах.

Рисунок 61

Частота участия в общественной жизни по месту жительства или работы
представителей различных мировоззренческих групп
в зависимости от типов поселений, %

В поселках городского типа доля граждански активного населения, как в группе модернистов, так и среди традиционалистов, невелика. Однако, если участие традиционалистов, живущих в ПГТ, ограничивается какой-либо одной формой, то участие поселковых модернистов отличается заметно большим разнообразием: 11% практикуют две, а 6% – три и более форм участия в общественной жизни (см. рис. 61).

8. Культурная модернизация или ренессанс традиционализма?

В предыдущих разделах было показано, что в одних сферах общественной жизни модернизация, хотя и трудно, противоречиво, но все же идет. В других же она «пробуксовывает», фактически топчется на месте. Как же протекают в современной России процессы культурной модернизации?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно учитывать, что культурная модернизация подразумевает под собой секуляризацию общественного сознания, становление новой культурологической парадигмы, акцентирующей внимание на прогрессе, а также последующую плюрализацию форм общественной жизни и формирование толерантности к многообразию и «иным», отличным от привычных, формам существования, что отражает освоение в рамках культурных норм объективного процесса усложнения и дифференциации жизни общества, выступающего важнейшей стороной социальной модернизации.

Начнем анализ процессов культурной модернизации с секуляризации общественного сознания. Именно в этой области в последние годы произошли весьма существенные сдвиги – все традиционные для России конфессии укрепили свое положение, религиозная идентичность стала одной из достаточно устойчивых форм идентичностей в целом, в общеобразовательные государственные школы вернулось изучение религиозной догматики и истории и, как достойное завершение процесса десекуляризации общественного сознания, правящая партия страны заговорила о православной церкви как важном субъекте модернизации. Что же, на фоне этого сближения государства и церкви, происходило с общественным сознанием? Рациональный характер оно носит или же для россиян характерны мифологические типы сознания? И если верно последнее, то религиозное ли это сознание по своей сути?

Сразу зафиксируем – подавляющее большинство (около 80%) россиян говорят в настоящее время о том, что они являются приверженцами определенной религии, каждый десятый является внеконфессиональным верующим и  лишь 12% относят себя к неверующим (см. рис. 62). 

Рисунок 62

Религиозная идентичность россиян, %[33]

Таким образом, 88% россиян имеют сегодня те или иные религиозные верования. На первый взгляд, это очень много, причем если говорить об изменениях в этой области за последние 15 лет, то доля неверующих сократилась в разы – в 1995 году, когда первый ренессанс религиозности уже прошел, как православных себя идентифицировала лишь треть россиян, доля неверующих достигала 28%, а верящих в сверхъестественные силы, хотя и не верящих в Бога, было около 10%. Однако уже тогда религиозная, и прежде всего православная, идентичность носила у россиян достаточно условный характер – из числа респондентов, идентифицировавших себя как принадлежащих к различным конфессиям, довольно значительная часть говорила, что в Бога как такового они не верят или же колеблются между верой и неверием в него. Минимальной эта часть была у последователей ислама (17%), а максимальной – у сторонников православия (45%).

К 2000 году доля идентифицирующих себя как приверженцев православия резко выросла, превысив половину населения страны (57%), но 38% продолжали идентифицировать себя как неверующих.

Впоследствии рост религиозной идентичности продолжился, и к 2003 году как православных себя идентифицировали уже 61%. Параллельно быстрому росту православной идентичности шел и относительно медленный процесс сокращения неверующих – 26% в 2003 году все еще не считали себя верующими (в том числе и внеконфессиональными верующими, доля которых к этому моменту достигала 9%). Порядка 4% составляли представители других религий, прежде всего ислама. Однако, как уже отмечалось выше, в основном для россиян речь при этом шла скорее об идентичности, чем о реальной религиозности – лишь 64% тех, кто идентифицировал себя как православных, говорили в 2003 году о том, что они верят в Бога. Еще 30% колебались между верой и неверием, 4% верили не в Бога, а в сверхъестественные силы, а остальные вообще были неверующими. Как видим, с 1995 по 2003 год доля православных, верящих в Бога, выросла (с 55 до 64%), однако очень значительна по численности оставалась и группа, для которой православие выступало прежде всего как культурная идентичность.

Как же выглядит эта картина сегодня? В кого и во что верят сегодня представители различных конфессий (см. таб. 24)?

Таблица 24

Во что  сегодня верят россияне, %

Как видно из таблицы 24, и после 2003 года продолжился рост имеющих религиозную идентичность, а также рост доли среди них верующих в Бога. В итоге за последнее десятилетие число верящих в Бога выросло в относительном выражении на 28% (с 47 до 60% от всех россиян), и теперь уже в него верит большинство взрослого населения страны. И хотя даже среди идентифицирующих себя как православных в него не верит 30% доля верящих в Бога среди россиян с православной идентичностью также продолжает непрерывно расти – в 2010 году этот показатель составлял уже 70% при 64% в 2003 и 55% в 1995 году.

Удивительно при этом, однако, что все чаще о том, что они верят в Бога, говорят и те, кто считает себя внеконфессиональным верующим, и даже атеисты. На первый взгляд, это кажется парадоксальным. На самом же деле за этим стоит постепенный процесс отождествления представителями этих групп россиян неких абстрактных сверхествественных сил с Богом, персонификации в нем этих высших сил. Именно за счет плавного и постепенного превращения неких мифологических «сверхественных сил» в Бога внерелигиозные по сути своей верования постепенно превращаются в верования религиозные.

О том, что такая интерпретация данного процесса верна, свидетельствует, в частности, и резкое сокращение верящих в судьбу – с 51% в 2000 году до 35% в 2010 году. Фактически часть веривших ранее в некую обезличенно-анонимную судьбу начала верить вместо нее в Бога, или, что точнее, ранее безличная судьба приняла теперь для них форму Божьего промысла. Об этом же говорит и неверие 90% православных в загробную жизнь или в черта, которые, вытекая из религиозной догматики, гораздо тяжелее принимаются сознанием даже считающих себя верующими россиян, чем вера в Бога, постепенно заменяющего некую высшую/сверхъестественную силу-судьбу.

В то же время, показатели распространенности верований языческого по своей природе характера, а также веры в некие паранормальные явления, за эти годы практически не изменились, в том числе – и среди православных. Это говорит о том, что мы имеем в данном случае дело не столько с принятием последними религиозной догматики православия (где вера в приметы, колдовство и т.д. считается грехом), сколько со все большей общей десекуляризацией их сознания, закреплением в нем иррационально-мифологических конструкций в ущерб характерному для эпохи модерна рациональному сознанию, опирающемуся на веру в науку, прогресс и самого себя.

Процессы нарастания религиозной идентичности и одновременного роста в составе обладающих ею доли верующих в Бога широко распространены не только среди представителей старшего поколения, но и среди молодежи, а также представителей средних возрастных когорт. И хотя во всех возрастных когортах религиозное сознание мирно соседствует с другими формами мифологического сознания (верой в приметы, судьбу, переселение душ, колдовство и т.д.), можно все же выделить и некоторые особенности протекания процессов утверждения религиозного сознания в отдельных возрастных когортах. Так, для молодежи до 30 лет вера в наличие некой высшей силы в наименьшей степени связана с Богом, и в большей степени ассоциируется с судьбой, хотя и среди тех, кто не старше 30 лет, верящих в Бога большинство и примерно в полтора раза больше, чем верящих в судьбу. Самая старшая возрастная когорта характеризуется максимальными показателями веры в Бога, но зато минимальны в ней не только показатели верящих в судьбу, но и в колдовство, переселение душ и т.д., т.е. она ближе всего к классической религиозной догматике. Средние возрастные когорты занимают промежуточное положение  в отношении веры в Бога, некую сверхъестественную силу и судьбу, показывая как вектор изменений, идущих в этой области в российском обществе, так и внутреннюю взаимосвязь этих типов верований, о которой уже говорилось выше. При этом вера в загробную жизнь, НЛО, переселение душ оказывается не связана с возрастом и зависит скорее от психологического склада человека (см. рис. 63).

Рисунок 63

Доля верящих в сверхъестественные явления в составе разных возрастных когорт, %

        Верят в:

При этом, в полном соответствии с канонами концепции секуляризации общественного сознания при переходе к обществам модерна и связи этого процесса с утверждением идеологии прогресса, в последнее десятилетие в России параллельно с десекуляризацией общественного сознания шел, хотя и медленно, процесс сокращения доли верящих в прогресс (с 16% до 14%, причем максимальным показатель верящих в прогресс был у атеистов – 23%). Возрастные различия в этом отношении хотя и просматривались, но общей тенденции не меняли – даже среди молодежи до 30 лет в прогресс верит сейчас всего 20% россиян при 11% среди тех, кому «за 60», т.е. большинство в обеих этих группах в прогресс не верит.

При этом есть очень немного статистически значимых факторов, помимо возраста, влияющих как на распространенность и характер религиозности, так и на распространенность веры в прогресс. И, как правило, эти факторы[34] не носят «сквозного» характера, будучи значимыми только для отдельных форм верований, хотя уровень образования родителей (в отличие от уровня собственного образования) продемонстрировал значимую связь с общей склонностью к мифологически-религиозному сознанию. Тем не менее, были и позиции, для которых собственное образование имело значение. Так, например, для гуманитариев с высшим образованием вера в Бога была более характерна, чем для инженерно-технической интеллигенции (63% против 51% верящих в Бога в соответствующих группах). При этом в целом группа специалистов характеризовалась несколько меньшей, чем в среднем по массиву, долей верящих в Бога (56% при 60% по всем россиянам).

Любопытно, что не верящие в Бога вообще оказались сосредоточены прежде всего среди рабочих, а не среди наиболее образованной части населения – только в этой социально-профессиональной группе доля верящих в Бога была равна доле не верящих в него. Максимальным же (72%) число верующих в Бога было среди работников торговли и сферы услуг. Даже пенсионеры (где этот показатель составлял 70%) отстали от них в этом вопросе.

Интересно также, что выделенные прежде всего на основе характерных для них ценностей-норм традиционалисты, модернисты и промежуточная группа, хотя и имели в этом отношении некоторые различия между собой, но статистическая значимость их была невелика, да и в абсолютных величинах они не выглядели сколько-нибудь серьезно. Так, среди традиционалистов верили в Бога 65%, а среди модернистов – 57%. В некую сверхъестественную силу верили 13% традиционалистов и 20% модернистов, в судьбу – 29 и 35% соответственно.

Эти цифры, с одной стороны, свидетельствуют о том, что даже в группе модернистов процесс секуляризации сознания, утраты им мифологического характера очень далек от своего завершения, а с другой – о том, что тот процесс превращения языческо-мифологического сознания в интуитивно-религиозное, персонифицирующее некую высшую силу в Боге,  который характерен для сегодняшней России, проявляется у них все же в меньшей степени, чем у остального населения.

При этом, что хорошо согласуется с данным выводом, группа модернистов достаточно ярко отличается от традиционалистов большей распространенностью веры в прогресс  (в него верит каждый четвертый модернист и лишь 4% традиционалистов). Менее значительно, но заметно различаются эти группы и распространенностью в них положительных ассоциаций с понятиями «наука» и рациональность, хотя нужно отметить, что положительное отношение к ней характерно все же для большинства во всех типах социальных групп. Тем не менее, если понятие «рациональность» вызывало отрицательные ассоциации лишь у 9% модернистов, то для традиционалистов этот показатель составлял 30%. Качественные же различия характеризуют группы модернистов и традиционалистов лишь в отношении веры их представителей в самих себя – верят в себя 36% традиционалистов при 64% среди модернистов. Впрочем, это как раз тот тип веры, который свидетельствует скорее о вытеснении мифологически-религиозного сознания рационально-прагматическим его типом, чем о его десекуляризации.

Итак, для нынешнего этапа культурной модернизации характерна частичная десекуляризация общественного сознания, ослабление влияния культурологической парадигмы, акцентирующей внимание на прогрессе и т.д. В то же время у населения сохраняется положительное отношение к науке, прогрессу, знаниям, хотя вера в безусловный, «автоматический» прогресс у подавляющего большинства россиян уже отсутствует. Все это позволяет рассматривать ситуацию в этой сфере как внутренне противоречивую, но в целом свидетельствующую скорее о ренессансе традиционализма.

Чрезвычайно важным для понимания этапа и перспектив культурной модернизации в России выступает также анализ того, происходит ли в российском обществе плюрализация форм общественной жизни, наиболее ярким и наглядным проявлением которой выступает плюрализация жизненных стилей в сфере досуга, идет ли в нем формирование толерантности к социальному многообразию и «иным», отличным от привычных, формам существования.

Начнем с последнего и сразу отметим – и процесс принятия разных «модусов вивенди», и развитие толерантности к «иному», «другому», «чужому» находятся в российском обществе еще в зародышевом состоянии, хотя, и это очень важно, россияне в массе своей уже осознают многообразие составляющих общество социальных групп и специфику их интересов. Более того – понимание все большей дифференциации общества и плюрализации интересов его членов год от года характеризует все большую часть россиян – если пятнадцать лет назад, в 1995 году, оно присутствовало всего у 52% россиян, то в 2010 году – уже у двух третей всех опрошенных. При этом многообразие этих интересов понимают и модернисты (72% их было согласно в ходе нашего опроса с тем, что «невозможно преодолеть сегодняшний кризис в обществе так, чтобы это устроило всех или почти всех – ведь интересы и взгляды у людей очень разные», и лишь 18% их были с этим не согласны, в то время как остальные 10% затруднились дать ответ на этот вопрос), и традиционалисты (соответствующие показатели составили у них 61% – 14% – 25%)

Однако это многообразие, мягко говоря, не вызывает у них энтузиазма. Не случайно даже само по себе, казалось бы, ценностно-нейтральное понятие «различия» вызывает отрицательную реакцию у 43% населения, и по этому показателю оно стоит на 7 месте из 29 понятий, использовавшихся в тесте на ассоциации в ходе исследования. Опережают его в плане негативных реакций населения лишь «суд», «приезжие», «Азия», «глобализация», «Запад» и «риск». Симптоматично, кстати, что половина этих понятий также в той или иной степени говорят о ком-то, кто «не мы», не такой, как привычное окружение (приезжие, Азия, Запад), а понятие «глобализация» отражает процесс утраты «нами» своей «самости», самобытности, превращения «нас» в таких же, как «они». При этом за последнее десятилетие картина в отношении толерантности к многообразию возможных форм общественной жизни даже ухудшилась. Так, в 2000 году понятие «различия» вызывало негативные ассоциации лишь у 30% россиян, «Азия» – у 35% и т.д.

При этом россияне в массе своей понимают, что принцип «демократического централизма» – не лучший способ согласования многообразия интересов и мнений, и согласны с тем, что  каждый человек должен иметь право отстаивать свое мнение да­же в том случае, если большинство придерживается иного мне­ния. Что же касается динамики в этом вопросе, то она неоднозначна, и скорее можно говорить о том, что постепенно наступает все бóльшая определенность в этом вопросе, люди четче определяются со своими позициями (см. рис. 64).

Рисунок 64

Оценка того, имеет ли право каждый человек отстаивать свое мнение
да­же в том случае, если большинство придерживается иного мнения,
1998/2010, % от респондентов старше 65 лет

При этом модернисты более толерантны к такого рода различиям, а традиционалисты менее толерантны (см. рис. 65). Однако большинство как тех, так и других признают за каждым отдельно взятым человеком право иметь собственное мнение.

Рисунок 65

Оценка того, имеет ли право каждый человек право отстаивать свое мнение да­же в том случае, если большинство придерживается иного мнения,
в разных мировоззренческих группах, %

Итак, население страны в массе своей понимает невозможность согласования интересов различных социальных групп так, чтобы это устроило всех или почти всех, поскольку интересы и взгляды у людей очень разные, и признает право человека отстаивать свои интересы. Однако ему не нравится сам факт наличия таких различий. В свете этого особую роль играет в его глазах государство, которому оно, в условиях отсутствия гражданского общества, как бы «выдает мандат» на согласование интересов разных групп – ведь для россиян не те или иные группы индивидов должны в борьбе друг с другом уметь отстаивать свои интересы, а государство, как выразитель общих интересов, должно, принимая во внимание интересы отдельных личностей и социальных групп, на базе общественного консенсуса проводить политику, направленную на благо народа как единой общности. При этом, возможно в силу неэффективности согласования государством этих интересов (примером чему, например, являлись события в Кандопоге), в российском обществе происходит уменьшение толерантности к «другим».

Следующий элемент плюрализации форм общественной жизни – развитие разнообразных типов проведения свободного времени. Как же проводят россияне свой досуг?

Наиболее привычные формы проведения досуга для россиян – просмотр телевизионных программ и ведение домашнего хозяйства (см. рис. 66). Последнее, однако, чаще свойственно женщинам, чем мужчинам (84 и 63% соответственно), хотя и для мужчин эта форма проведения свободного времени – вторая по распространенности.

Рисунок 66

Распространенность различных способов проведения досуга у россиян, %

Около половины населения проводят свой досуг, уделяя время чтению, встречам с друзьями и просто отдыхая. Треть в рамках проведения досуга отдыхает на природе, слушает музыку, смотрит видео. В остальные виды активности в свободное время включены не более 20% населения. Таким образом, в целом россияне включены в те формы проведения досуга, которые не сопряжены ни с внутренним саморазвитием, ни с тратой финансовых ресурсов, т.е. в организации досуга они идут по пути «наименьшего сопротивления».

Кроме того, практически все типы деятельности, которые распространены хотя бы среди 20% россиян, проходят у них дома. Просмотр телепередач, ведение домашнего хозяйства, чтение, встречи с друзьями и т.д. реализуются обычно в домашних условиях[35]. Однако пространственная локализация в одном месте как деятельности, связанной с постоянным проживанием и семейной жизнью, так и досуговой активности – характерная черта традиционного образа жизни. И хотя в обществах традиционного типа к этому обычно добавляется также и ведение «по месту жительства» производственной деятельности (подсобное хозяйство), а в российском обществе подсобное хозяйство есть у меньшинства населения и, зачастую, пространственно «разведено» с местом жительства, можно говорить о незавершенности культурной модернизации в этом ее аспекте в России. Наряду с тем, что отличительной чертой досуга россиян является его пространственная локализация внутри дома, там же в основном проходит и их общение, поскольку основные «контрагенты» такого общения – родственники, друзья и соседи.

На основе различных моделей проведения свободного времени нами были выделены типы досуга. Простой досуг не требует никаких дополнительных затрат и включает в себя только просмотр телевизионных программ, домашнее хозяйство, простой отдых. Активность такого рода присутствует практически у всех россиян. Некоторое усложнение набора деятельности в свободное время и добавление к досугу таких занятий, как чтение, хобби, просмотр видео и прослушивание музыки, которые также реализуются в домашних условиях, формируют домашний тип досуга. Деятельность, связанная с проявлением дополнительной индивидуальной активности в сфере коммуникации: увлечение компьютером, встречи с друзьями, посещение церкви и прогулки на природе – обеспечивает досуг-общение. Менее распространенный и требующий затрат ресурсов развлекательный досуг включает в себя посещение дискотек, клубов по интересам, секций, кафе и т.п. Личностный и духовный рост примерно пятой чвсти населения реализуется в рамках развивающего досуга, включающего посещение театров, выставок, образовательную активность.  Наименее редкий досуг-участие требует выраженной социальной активности, которая реализуется в систематической деятельности в рамках политических и общественных организаций (см. рис. 67). Стоит отметить, что более сложные формы досуга не исключают включенности в более простые его виды, и типы досуга выстраиваются в итоге в определенную иерархию, в рамках которой переход от одних форм (наиболее простых) к другим (более сложным) происходит за счет расширения набора форм досуговой активности.

Рисунок 67

Распределение россиян по характерным для них типам досуга, %

            Такие типы досуга, как домашний досуг и досуг-общение, можно назвать традиционными, а развлечения, развитие и участие – активными видами досуга. В целом активные виды досуга присутствуют лишь у трети россиян, а большая часть населения реализует практики традиционного досуга, что позволяет говорить о том, что реализуемые практики досуга большинства российского населения не отличаются разнообразием. Кроме того, свободное время 12% населения занято только домашним хозяйством, элементарным расслаблением и просмотром телевизионных программ. 

Стоит отметить, в этой связи, распространенность деятельных форм досуга в среде модернистов, более половины (59%) которых включены в практики активного досуга
(см. рис. 68). При этом для традиционалистов соответствующая доля равна только 11%. Эта же тенденция сохраняется и при контроле возрастных отличий этих мировоззренческих групп.

Рисунок 68

Распространенность разных типов досуга в различных мировоззренческих группах,  %

Разнообразие досуга значимо для россиян, которые в целом предъявляют спрос на разные типы досуга: чем он разнообразнее, тем выше оценка возможностей в проведении досуга (см. рис. 69). Кроме того, у россиян, досуг которых носит простые домашние формы, отрицательные оценки возможностей в сфере досуга встречаются чаще, чем положительные, и только у россиян, включенных в практики развлекательного, развивающего и социально-активного досуга, доля положительных оценок в разы превышает отрицательные.

Рисунок 69

Самооценка россиянами возможностей проведения досуга в зависимости от

реального типа его проведения, %[36] 

В последние годы изменения претерпевали как удовлетворенность возможностями проведения досуга, так и распространенность того или иного типа досуга. Так, максимальное распространение за последние годы активный досуг демонстрировал в 2006 году, в разгар периода экономического роста –  в него была включена тогда почти половина населения (42%), однако и тогда это было все-таки относительное меньшинство. В том же году наблюдались максимально высокие оценки удовлетворенности россиян возможностями проведения досуга: 34% населения оценивали их как хорошие и только 13% – как плохие. К 2008 году, в предкризисный период, положение в этой сфере несколько ухудшилось (см. рис. 70 и 71).

Рисунок 70

Динамика распространенности различных типов досуга,  2003/2010 годы, %

Рисунок 71

Динамика удовлетворенности досугом,  2003/2010 годы, %

В условиях кризиса к весне 2009 года значительно сократилась доля тех, чей досуг был активным (до 28%), в то время как простой досуг получил максимальное распространение – 15%. Это не удивительно, т.к. материальное положение населения ухудшилось, а соответственно активный досуг, который часто сопряжен с экономическими затратами, стал менее популярен, и упала удовлетворенность им. Однако в 2010 году, как видно из рисунков 70 и 71, активные практики проведения свободного времени стали восстанавливаться, что стимулировало рост удовлетворенности россиян положением в этой сфере.

            В этой связи стоит отметить, что оценка возможностей в сфере проведения досуга у россиян тесно связана с их положением в целом и уровнем материального благополучия в частности. Доля оценок «хорошо» по отношению к возможностям проведения досуга превышает долю оценок «плохо» только у россиян, самооценка статуса которых не ниже 4 баллов из 10, а материального положения –3 баллов из 10 (см. рис. 72).

Рисунок 72

Самооценка россиянами возможностей проведения досуга в зависимости от самооценки статуса и материального положения, %[37]

Социальный статус                                                      Материальное благосостояние

Таким образом, российское население предъявляет запрос на активные формы проведения свободного времени, но не всегда может их себе позволить. Именно поэтому можно говорить о формировании спроса на плюрализм форм досуговой деятельности, хотя само их распространение не приобрело широкого масштаба и постоянного характера. Об этом свидетельствует и тот факт, что хотя о желании иметь много свободного времени и проводить его в свое удовольствие говорят три четверти населения, однако на практике достижение этого состояния россияне в основном увязывают с выходом на пенсию (большая часть добившихся реализации этого желания – 51% – пенсионеры).

Стоит также отметить, что досуг россиян модифицируется с возрастом: с его увеличением происходит оскудение разнообразия реализуемых способов проведения свободного времени. Если в возрасте до 21 года более половины россиян включены в развивающий  социально активный досуг, то в 27–50 лет их уже около четверти, а после 50 лет эта доля снижается до уровня менее 20% (см. рис. 73).

Рисунок 73

Запрос на разные типы досуга в зависимости от возраста, %

Влияет на разнообразие досуговой активности и социально-профессиональный статус россиян. Активные досуговые стратегии реализует, например, 59% специалистов, 42% служащих, 25% рабочих и только 10% пенсионеров.

Таким образом, в целом российское население предъявляет запрос на разнообразные практики в сфере досуга. Однако ограниченность ресурсов, в том числе экономических, временных и т.д., приводит к ситуации, когда наиболее распространенным является традиционный досуг, который не требует значительных финансовых вложений. Именно поэтому наиболее активными в сфере досуга являются представители молодежи и наиболее благополучных в материальном отношении слоев населения.

9. Социально-демографическая модернизация

Модернизационные преобразования, затрагивая все сферы социальной жизни, значимо отражаются и на ситуации в семье, что часто связывается с такими процессами как снижение рождаемости, распространение новых форм брачности и т.п. Однако сфера семейных отношений в современных условиях модифицируется не только за счет демографических изменений, но и за счет социальных трансформаций, которые выражаются в изменении ролевых представлений мужчин и женщин, их ценностных ориентаций и используемых ими практик. Наиболее яркой среди них является изменение функций, которые выполняют партнеры в браке.

В рамках семьи супруги имеют возможность реализовать себя как родители, друзья, сексуальные партнеры, «хозяева» и т.д. В традиционном обществе с браком тесно связаны не только роли родителей и сексуальных партнеров, главное – что мужчина реализуется в семье еще и как «кормилец», а женщина – как «хозяйка в доме», включая подсобное хозяйство. В процессе модернизации, в первую очередь социальной, эти роли и функции видоизменяются. Каковы же роли и функции, реализуемые супругами в современных российских семьях?

Прежде всего, стоит отметить в этой связи, что позиции мужчин как кормильцев семьи в современной России не безусловны: 76% россиян, состоящих в браке (в том числе и гражданском) отмечают, что в их семьях наибольшие доходы получают мужчины, а 18% оставляют эту роль за женщинами[38]. Кроме того, на протяжении трудоспособной жизни доля кормильцев-мужчин  снижается, а доля кормильцев-женщин – увеличивается, особенно после 30 лет, что связано с рождением детей и «выпадением» женщин из рынка труда в молодом возрасте (см. рис. 74). Именно поэтому в домохозяйствах состоящих в браке россиян с несовершеннолетними детьми женщина получает большие доходы в 15%, а в домохозяйствах без детей – в 21% случаев. Однако даже несмотря на это, мужчины продолжают с многократным отрывом лидировать в гонке за роль «кормильца семьи». Интересно, что положение мужчин на поприще обеспечения семьи материальными благами наиболее устойчиво среди модернистов: в 80% семей модернистов (состоящих в браке) именно мужчина имеет наибольшие доходы. Для традиционалистов этот показатель равен 73%, а представителей промежуточной группы – 74%, т.е. функционально-ролевого равенства в семьях модернистов, вопреки возможным ожиданиям, не наблюдается.

Рисунок 74

Кто выступает кормильцем семьи в разных возрастных когортах
(для состоящих в браке, в том числе гражданском), %[39]

В то же время, доминирование в семье «женских» доходов над «мужскими» сегодня уже не воспринимается как аномалия: оно в целом не ухудшает отношения внутри семьи (в таких семьях 54% оценивают отношения в семье как хорошие, в то время как в семьях с доминированием «мужского» дохода – 60%[40]), не стимулирует более низкие оценки успешности брака (94 и 90% соответственно говорят, что создали или считают, что еще смогут создать счастливую семью), не вызывает дополнительного напряжения в семье (59 и 58% соответственно испытывают его редко или никогда). Таким образом, в современном российском обществе происходит постепенное переосмысление распределения функций в семье: роль «добытчика» уже не безапелляционно закреплена за мужчиной, в ряде случаев ее выполняет женщина, что в целом не вызывает дополнительного дискомфорта в семье.

Это не удивительно, т.к. россияне из домохозяйств, в которых кормильцем семьи является женщина, вне зависимости от пола в значительно меньшей степени склонны ориентироваться на патерналистский тип отношений в семье. Так, среди состоящих в браке (в том числе гражданском) россиян, в семьях которых мужчины обеспечивают максимальный доход, наиболее распространенным (40%) является запрос на патерналистский тип отношений в семье, в рамках которых быть главой семьи и принимать важные для нее решения должен старший в семье мужчина (см. рис. 75). При этом почти половина (47%) россиян из семей с доминированием «женского» дохода говорят о том, что главы семьи не должно быть и все решения должны приниматься совместно[41], т.е. являются сторонниками консенсусной модели отношений.

Рисунок 75

Распространенность запросов к типу семьи россиян из домохозяйств
с доминированием «мужских» и «женских» доходов, %

Об успешном протекании социально-демографической модернизации свидетельствует то, что наиболее распространенная в России модель распределения ролей в семье – консенсусная, согласно которой главы семьи вообще не должно быть, важные для семьи решения должны приниматься совместно всеми, а мелкие вопросы – решаться в соответствии с существующим разделением обязанностей. В то же время, приоритетность тех или иных моделей семьи для состоящих в браке пока еще несколько иная, что связано с их иной возрастной структурой. О предпочтении именно такого ролевого расклада в семье говорят 39% россиян (35% состоящих в браке, включая гражданский). Более трети (34%) респондентов (38% состоящих в браке) отмечают, что главой должен быть старший в семье мужчина (или, в случае его отсутствия, старшая в семье женщина), т.е. склонны к так называемой патерналистской модели. Одна пятая часть населения (20% состоящих в браке) является рационально ориентированной в вопросах определения главы семьи и отмечает, что принимать важные для нее решения должен тот, кто способен лучше других ориентироваться в современной ситуации и сделать наиболее правильный с точки зрения интересов семьи выбор (прагматическая модель). Наименее распространенной является утилитаристская модель, согласно которой главой семьи  является тот, кто вносит наибольший вклад в семейный бюджет. Эту точку зрения разделяют только 7% населения (и 7% состоящих в браке).

Патерналистская модель распределения ролей в семье характеризуется ярко выраженным гендерно-возрастным неравенством в вопросах принятия важных решений. Подобная позиция свойственна традиционным обществам, где от рождения  предопределены положение и ролевые функции индивидов, в том числе и в семье. Именно поэтому практически половина (44%–49%) россиян, которые склонны отрицательно относиться к таким понятиям, как рациональность, индивидуализм, модернизация, описывающим основные принципы функционирования современного общества, являются сторонниками патерналистской модели семейных отношений, что в разы больше, чем в среднем по массиву. Утилитаристская модель, по своей сути, – вариация патерналистской модели, которая детерминирует доминирующее положение мужчин опосредованно – через большие доходы, т.к. в большинстве российских семей именно мужчина имеет максимальные индивидуальные доходы[42].

Консенсусная модель наиболее часто выбирается в качестве предпочтительной теми россиянами, которые склонны положительно относиться к понятиям  рациональности, индивидуализма и модернизации. Однако, несмотря на то, что эту модель скорее можно назвать современной, чем традиционной, подобная ситуация в семье похожа на миниатюрную проекцию состояния умеренной аномии в обществе, когда нет оформленных моделей поведения, а первоочередные потребности реализуются за счет действий согласно привычным ритуалам. Согласно этой модели в семье уже не существует детерминации положения ее членов, но никто не несет персональной ответственности за функционирование семьи, т.к. супруги делят ее между собой. Именно поэтому консенсусную модель можно назвать промежуточной между традиционными и модернизированными формами семейных отношений. О ее специфическом характере говорит и распространенность ее прежде всего вне стабильных супружеских пар – у неженатых, разведенных, вдовых и т.п.

Наилучшая реализация принципов функционирования современного общества представлена в прагматической модели семейных отношений, в рамках которой главенство в семье определяется способностью принимать эффективные решения. Недаром наиболее существенной точкой дифференциации мнений россиян с разной степенью модернизированности сознания является то, что модернисты на 6%–7% чаще представителей промежуточной группы и традиционалистов считают, что роли в семье должны быть распределены соответственно способности принимать важные решения (см. рис. 76).

Рисунок 76

Распространенность запросов к типу семьи в разных мировоззренческих группах,  %

Таким образом, если принять, что патерналистская и утилитаристская модели являют собой модификации схожих типов семейных отношений («традиционалистского» распределения ролей и обязанностей), прагматическая модель – пример подхода к определению главенства в семье, появляющегося в обществах модерна, а консенсусная модель допускает максимальную неопределенность ролевых отношений, выступая переходной формой от традиционного к современному подходу, то можно говорить о том, что до сих пор в российской действительности распределение ролей в семье строится на основе традиционных патерналистских принципов, хотя идет постепенное разложение этой модели. При этом, хотя даже общая модернизированность сознания россиян в большинстве случаев не переносится на сферу семейных отношений, устройство которых и у значительной части модернистов остается традиционным, в российском обществе присутствует уже достаточно значимая доля сторонников современных моделей внутрисемейных отношений.

Однако при этом весьма тревожно выглядит то, что представления россиян о том, как должны распределяться семейные обязанности, претерпело существенные изменения за последние 10 лет. В 2000 году более четверти россиян (26%) склонялись к прагматической модели семьи и еще половина (47%) – к консенсусной (см. рис. 77). Однако в 2010 году ситуация стала иной. Прагматическая и консенсусная модели «сдали свои позиции» в числе приоритетов россиян, уступив их патерналистской и утилитаристской моделям.

Рисунок 77

Распространенность запросов к типу семьи в 2000 и 2010гг., %

В условиях разной степени распространенности среди населения ориентированности на те или иные ролевые расклады в семье, россияне, ориентированные на разные модели семьи, в большей или меньшей степени имеют шансы встретить человека, разделяющего их мнение. Именно поэтому среди состоящих в браке россиян оценки собственной успешности в создании счастливой семьи выше у тех, кто является сторонником наиболее широко распространенных патерналистской или консенсусной моделей: 77%–78% среди них  говорят, что уже создали счастливую семью, в то время как для сторонников других моделей этот показатель равен 68%. Для тех же, кто пессимистично оценивает свои возможности создать счастливую семью, эти показатели равны 5%–6% и 1%–15% соответственно. О хороших отношениях в семье говорит большинство приверженцев самых распространенных патерналистской и консенсусной моделей (57%), а о плохих чаще упоминают сторонники утилитаристской модели (10%, в то время как для остальных групп этот показатель не более 5%). Кроме того, сторонники прагматической модели отношений лишь в 49% случаев говорят о том, что в их семьях никогда или редко чувствуется нервное напряжение, в то время как все остальные – в 61%. Эта ситуация вполне понятна, т.к. определение того, кто наилучшим образом способен ориентироваться в ситуации не очевидно и способно порождать дополнительные конфликты.

Семейное положение оказывает влияние на то, как россияне воспринимают  распределение ролей в семье. Для состоящих в браке (как официальном, так и гражданском), как уже отмечалось, наиболее распространенным является запрос на патерналистскую модель, в то время как для всех остальных – на консенсусную (см. рис. 78).

Рисунок 78

Распространенность запросов к типу семьи в зависимости от семейного положения, %

При этом для состоящих в официальном браке россиян рассогласованность позиций мужчин и женщин относительно распределения ролей минимальна, что может свидетельствовать о том, что после заключения брака мужчины и женщины (в основном женщины) корректируют свои взгляды на распределение ролей в семье. Максимальная рассогласованность позиций мужчин и женщин наблюдается среди разведенных и состоящих в гражданском браке: у них она превышает 50%. Подобный уровень неконсистентности взглядов именно в этих двух категориях населения свидетельствует о высоком риске распада браков вообще и отказа от перехода гражданских браков в зарегистрированные именно по причине конфликтов относительно распределения  ролей и обязанностей в семье.

В этой связи надо отметить, что запросы на тот или иной тип семейных отношений у мужчин и женщин вообще значительно рассогласованы (см. рис. 79).

Рисунок 79

Распространенность запросов к типу семьи у мужчин и женщин,  %

Наиболее популярная у женщин модель семейных отношений – консенсусная (44%), а у мужчин – патерналистская (45%). При этом за период кризиса гендерная рассогласованность запросов только усугубилась.

Стоит отметить, что несколько меньшая рассогласованность позиций наблюдается среди молодежи. Их сближение происходит за счет «смягчения» позиций молодых людей при том, что мнение девушек близко к женскому в целом (см. рис. 80).

Рисунок 80

Распространенность запросов к типу семьи у мужчин и женщин не старше 30 лет,  %

Вообще для женщин склонность к консенсусному типу отношений достаточно постоянна и выбирается чаще остальных на протяжении всей жизни[43], в то время как склонность мужчин к патерналистской модели начинает ярче проявляться после 27 лет, хотя до этого возраста они выбирают консенсусную модель чаще остальных (см. табл. 25).

Таблица 25

Распространенность запросов к типу семьи в зависимости от пола и возраста, %

Склонность к той или иной модели распределения ролей в семье качественно отличается также в зависимости от уровня образования (см. рис. 81). Так, для россиян с образованием не выше среднего оптимальной моделью является чаще всего патерналистская. В то же самое время россияне с уровнем образования не ниже среднего специального в качестве приоритетной выбирают консенсусную модель, которая вкупе с прагматической свойственна большинству состоящих в браке россиян с этим типом образования (58%). Таким образом, с увеличением уровня образования населения приоритеты россиян в выстраивании семейных отношений смещаются от традиционных моделей семейных отношений к современным.

Рисунок 81

Распространенность запросов к типу семьи в зависимости от уровня образования, %

На склонность населения к той или иной модели отношений в семье влияет и тип населенного пункта. В относительно стабильных условиях приверженцы патерналистской модели наиболее часто встречаются в поселках городского типа и селах – очагах локализации традиционалистской культуры. Однако после кризиса 2008–2009 годов высокая доля сторонников этого типа отношений появилась и в мегаполисах (см. табл. 26), поскольку именно в мегаполисах с их развитым третичным сектором экономики неопределенность ситуации, стимулировавшая оживление архаики в сознании, проявилась в наибольшей степени.

Таблица 26

Распространенность запросов к типу семьи в зависимости от типа населенного пункта, %

Таким образом, с одной стороны, в настоящее время в России мужчины теряют монопольное право и обязанность быть кормильцами семьи. С другой стороны, одновременно ослабевают и их позиции в отношении выполнения роли главы семьи и принятия значимых для нее решений. Запросы россиян к ролевым моделям в семье неоднородны и варьируются в зависимости от типа населенного пункта, уровня образования, семейного статуса, возраста и т.д. Наиболее яркой особенностью состояния сферы семейных отношений является рассогласованность представлений мужчин и женщин относительно того, как распределяются роли в семье. Кроме того, позиции многих россиян в этом вопросе неустойчивы, и их отношение к распределению ролей в семье претерпевает качественные изменения в условиях неопределенности, которые стимулируют «откат» к исторически более привычным формам семейных отношений, строящимся на принципах патернализма.

Однако вне зависимости от распределения ролей ведомого и ведущего в семье россияне продолжают реализовывать в браке также такие роли, как сексуальные партнеры и родители. Значимы ли формы семьи для сексуальной жизни и воспитания детей в современной России?

Общепризнанно, что с демографической модернизацией связано изменение форм семьи, появление новых типов партнерских отношений. Соответствующие трансформации происходят и в современной России. Так, родственные связи становятся все менее тесными. Традиционная расширенная семья, в понятии «родные», постепенно утрачивает свои позиции: сегодня почти четверть россиян не отмечает в числе групп общения в свободное время своих родственников (помимо проживающих совместно с ними членов семьи). С ними общаются только 79% респондентов, чаще женщины (82%), чем мужчины (76%).

Нуклеарные семьи также модифицируются: например, 5% россиян проживают в гражданском браке (см. рис. 82). Этот тип семейных отношений, безусловно, значительно меньше распространен, чем формально зарегистрированный брак, встречающийся в 11 раз чаще, однако в гражданском браке проживают миллионы российских семейных пар, что является свидетельством уже достаточно широкого распространения этой формы семейных отношений. Сторонниками данного типа отношений являются как молодежь, так и более зрелые россияне: доля проживающих в гражданском браке среди представителей различных возрастных когорт вплоть до 40 лет варьируется в диапазоне 7%–9%, т.е. выше показателя по населению в целом.

Рисунок 82

Семейное положение россиян, %

Однако стоит заметить, что в настоящее время самими россиянами гражданский брак зачастую не считается семьей как таковой. Например, о том, что уже смогли создать счастливую семью, говорят 79% россиян, состоящих в официальном браке и в 2 раза меньше (39%) тех, чей брак не оформлен. При этом подобная разница в оценке семьи связана не столько с «качеством» семьи, т.к. оценка отношений в семье первыми хотя и выше, чем у вторых, но разрыв между ними значительно меньше (59 и 47% соответственно), сколько с отсутствием восприятия жизни с партнером как семьи.

Кроме того, проживающие в гражданском браке менее чем в половине случаев (43%) говорят о том, что руководствуются интересами семьи в принятии важных решений (для тех, кто состоит в официальном браке, этот показатель равен 65%). Это означает, что гражданский брак воспринимается как удобная форма решения текущих, в первую очередь, сексуальных и бытовых проблем, но не как полноценная семья со всеми вытекающими отсюда ролями и поведенческими приоритетами. Таким образом, в сегодняшних условиях можно рассматривать практику гражданского брака не как новую форму брачности, а как модификацию добрачных отношений, что не удивительно, т.к. в условиях усложняющегося мира все меньшее количество времени может быть отведено на построение личной жизни, включая поиск и «притирку» партнеров.  

Однако настораживающим является то, что в незарегистрированном браке воспитываются многие несовершеннолетние дети: о наличии в семье несовершеннолетних детей говорят 48% россиян, состоящих в официальном браке, и 46% россиян, состоящих в гражданском браке. В целом более 6% несовершеннолетних детей растут сегодня в России в условиях гражданского брака. Вне зависимости от того, являются ли один или оба партнера биологическими родителями ребенка, его социализация, а соответственно и усвоение норм семейной жизни, происходит не просто в условиях отсутствия оформленного брака родителей, но и в условиях семьи, которая не воспринимается родителями как таковая, что стимулирует «онормаливание» подобного рода отношений и ролей со временем. Наличие подобной практики сегодня может привести к ее тиражированию в будущем и дальнейшему изменению понимания сущности, целей и ценности семьи.

Вообще же дети продолжают быть неотъемлемой частью института семьи. Более того, достижения в создании счастливой семьи часто связаны именно с детьми: 96% считающих себя счастливыми в семейной жизни или уже воспитали хороших детей, или считают, что еще смогут это сделать в будущем. Для тех, кто говорит о желании и возможности создать со временем счастливую семью (но пока не добился этого), данный показатель составляет 93%. Семья воспринимается как оплот продолжения жизни в детях, а не механизм реализации отношений супругов, и наличие детей – необходимое условие счастливой семейной жизни. При практически полном совпадении достижения успеха в построении счастливой семьи и воспитании детей, семья в целом продолжает быть базой для продолжения рода, но не требуется для реализации сексуальных потребностей, которые можно реализовать другими способами (например, имея постоянного сексуального партнера). Насколько же она важна для россиян в этих условиях?

Семья – тот микромир, которым россияне в целом очень дорожат. Вне зависимости от степени приверженности к культуре «модерна» семья была и остается наибольшей ценностью. Это характерно и для представителей других стран, независимо от успешности и этапа их продвижения по пути модернизации. Так, среди россиян 90% говорят о том, что семья очень значима для них и еще 9% – о том, что просто значима. И этим они мало отличаются от постсоветской Украины (88 и 11% соответственно) или от Польши (94 и 6% соответственно)[44].

При этом семья не просто очень важна для россиян, но создание счастливой семьи – задача, которую они перед собой ставят в своей реальной, практической жизни. О том, что создание счастливой семьи не входит в число их жизненных приоритетов, говорит только 1% населения. Однако успехи на пути к счастливой семье у россиян различны: более половины (57%) говорят, что уже добились успеха на этом поприще, треть (29%) рассчитывает добиться этого в будущем и только 13% россиян не ожидают соответствующего успеха при наличии желания.

Успехи в создании семьи тесно связаны с возрастом. С его увеличением растет доля тех, кто успешен в создании семьи с 7% в 18–21 год, до 29% в 22–26 лет, 53%–55% в
27–40 лет, 64% в 41–50 лет и 70%–75% после 50 лет. Таким образом, с возрастом россияне реализуют свои планы по созданию успешной семьи, массовый характер достижение успеха в этой сфере приобретает примерно к 30 годам. Тем не менее, с увеличением возраста растет и доля тех, кто разочарован в семейной жизни и считает, что уже не сможет построить счастливую семью: от 2%–3% в возрасте до 26 лет, до 4%–10% в возрасте
27–40 лет и 18%–19% в возрасте старше 40 лет, т.е. после пика разводов в период между 30 и 40 годами.

Интересами семьи руководствуется, решая серьезные вопросы, большая часть населения страны – 60% (и 65% среди официально состоящих в браке). Однако 20% россиян (14% официально состоящих в браке) в первую очередь заботятся о своих собственных интересах. Чаще всего своими собственными интересами руководствуются не состоящие в браке россияне (29%) и те, кто состоит в гражданском браке (35%). Еще ниже показатели значимости интересов семьи при принятии решения для тех, в чьих семьях отношения оцениваются как плохие: при хороших отношениях в семье ее интересами руководствуются 63%, при удовлетворительных – 58%, а вот при плохих – уже менее половины (43%) россиян. То есть, при плохих отношениях в семье 57% руководствуются в важных для них вопросах либо собственными интересами, либо интересами несемейных общностей (производственный или учебный коллектив, государство и т.д.).  Таким образом, семья как таковая важна для россиян, но ее интересы не являются абсолютным приоритетом для них, в том числе – и для состоящих в браке. Можно предположить, основываясь на всем вышесказанном, что семья превращается сегодня в России из ценности терминальной в инструментальную.  

Ситуация в российских «ячейках общества» в целом складывается благополучно. Россияне довольны отношениями в своих семьях: 54% оценивают их как хорошие, 41% – как удовлетворительные и лишь 5% – как плохие. При этом состоящие в браке (в том числе гражданском) дают эти оценки примерно в таком же соотношении: 59, 39 и 2% соответственно, т. е. в целом оценка ситуации в семье не зависит от того, собственная ли это семья или это так называемая родительская семья. Однако материальные проблемы и низкий социальный статус не способствуют здоровому внутрисемейному климату (см.
рис. 83):

Рисунок 83

Самооценка россиянами отношений в семье в зависимости

от самооценки своего статуса, %[45]

Как видно на рисунке 83, вне зависимости от оценок социального статуса, доля отмечающих, что отношения в их семье хорошие, выше доли оценивающих их как плохие. Тем не менее, для россиян, которые отнесли себя к низшим социальным позициям, эти доли отличаются примерно в 2 раза, для россиян с оценкой статуса от 3 до 5 баллов –
в 5–15 раз, а для оценивающих свое положение в обществе не ниже чем на 6 из 10 баллов – уже в десятки раз.

Несмотря на то, что отношения в семьях зависят от общего благополучия домохозяйств, включая их материальное благосостояние, периоды ухудшения макроэкономической ситуации в стране практически не влияют на них (см. рис. 84).

Рисунок 84

Самооценка россиянами отношений в их семьях, 1994-2010 гг., %[46] 

В целом, при относительно низком уровне неудовлетворенности семейной жизнью, доля действительно благополучных семей не слишком велика: среди состоящих в браке (официальном) россиян только 59% говорят о хороших отношениях в семье и редких ситуациях возникновения нервного напряжения дома. Те же россияне, которые при удовлетворительных и плохих отношениях в семье продолжают жить в браке, до 40 лет делают это, как правило, потому что воспитывают несовершеннолетних детей (в 91% случаев в их семьях есть несовершеннолетние дети), а после 40 лет исходят из того, что уже поздно что-то менять, боятся потерять сексуальных партнеров и т.д. Это является еще одним подтверждением того, что сегодня семья для значительной части россиян – инструментальная ценность, позволяющая удовлетворять ряд потребностей, не связанных только с созданием уютного микромира с любимым человеком.

10. Субъекты модернизации – кто они?

Выше мы оценили запрос населения нашей страны на модернизационные инициативы, а также этап и перспективы модернизационных процессов в различных сферах жизни общества. Кто же, по мнению населения, способен выступить ключевыми акторами российской модернизации? И кто на самом деле может рассматриваться в качестве таковых?

Попытаемся сначала ответить на первый вопрос. Бесспорные лидеры среди социальных групп, способствующих развитию России в глазах населения – это рабочие и крестьяне (см. рис. 85). Заметно отстают от них, но все же отчетливо выглядят в глазах большинства населения опорой прогрессивного развития России также интеллигенция, молодежь, предприниматели и средний класс. Более проблематична роль военных и руководителей предприятий и фирм – лишь около половины населения нашей страны полагают, что эти группы способствуют ее развитию. Еще хуже ситуация с сотрудниками правоохранительных органов – хотя доля считающих, что они препятствуют развитию России практически равна доле рассматривающих их как способствующих ее развитию, последние составляют лишь около трети россиян. И, наконец, бесспорным тормозом развития России выступают в глазах наших сограждан государственные чиновники.

Как видим, развитие России имеет в глазах населения ярко выраженный «рабоче-крестьянский» вектор. При этом, что любопытно, в отношении роли рабочих и крестьян как той основы, на которой держится прогрессивное развитие нашей страны, едины и модернисты, и традиционалисты – разрыв между ними составляет в вопросе о роли рабочих всего 3% (80% против 83%, причем модернисты даже в большей степени склонны позитивно оценивать роль рабочих в сегодняшней России), а по крестьянам – 2% (71% против 69%, и тут уже лидируют традиционалисты).

Роль рабочих в развитии страны вообще позитивно оценивается практически всеми возрастными, социально-профессиональными, доходными и т.д. группами, что, видимо, уже не может рассматриваться как простой отзвук восприятия рабочего класса как «гегемона» в советскую эпоху и выступает отражением характерного для индустриального этапа развития любой страны повышенного внимания именно к роли рабочего класса. В то же время крестьян как способствующих развитию России представители разных групп видят по-разному, хотя общая оценка их роли в развитии России в любом случае положительна.

Рисунок 85

Доля населения, оценивающего различные социальные группы
как способствующие или препятствующие развитию России, %

Небольшой диапазон различий при их низкой статистической значимости или даже незначимости характерен и для отношения населения к другим социальным группам, выступающим в глазах населения базой для прогрессивного развития нашей страны – интеллигенции, молодежи, среднему классу. Так, роль интеллигенции положительно оценивают от 60% традиционалистов до 76% модернистов, от 50% тех, кто не закончил даже среднюю школу, до 84% среди лиц с высшим образованием и от 59% тех, чей доход ниже половины медианы, до 75% тех, чьи среднедушевые доходы превышают два медианных дохода. Разрывы в отношении позитивной роли среднего класса еще меньше, и наиболее серьезная разница в отношении к нему в группах с разным уровнем дохода (считают, что он способствует развитию России, 56% представителей группы с доходом ниже половины медианы и 71% имеющих более двух медианных среднедушевых доходов). К молодежи же отношение практически одинаково положительное во всех социальных группах.

В то же время различия в отношении роли некоторых социальных групп оказываются довольно заметными. Наиболее ярко это проявляется в отношении предпринимателей. Так, положительно оценивают роль предпринимателей от половины тех, чей образовательный уровень ниже, чем законченная средняя школа, до 77% среди лиц с высшим образованием, и от 51% традиционалистов до 85% модернистов. Значителен разрыв в отношении к ним и в различных социально-профессиональных группах – 80% руководителей и лишь 55% пенсионеров видят в них силу, способствующую развитию России. При этом среди пенсионеров «за 60» так считает уже лишь 51%, а 14% убеждены, что предприниматели препятствуют развитию страны. Тем не менее, как видим, даже в этой группе минимум половина убеждена, что предприниматели играют в развитии страны позитивную роль, и лишь сравнительно незначительная часть их представителей полагают, что они препятствуют развитию России.

В этом плане стоит напомнить, что, если говорить о последствиях кризиса для «нерядового населения», то именно на стороне предпринимателей сосредоточено в первую очередь сочувствие россиян – треть всего (и 36% работающего) населения страны считают, что именно предпринимателям, наряду с обычными гражданами, в условиях кризиса пришлось сложнее всего. В отношении руководства страны эту точку зрения разделяла четверть, а в отношении региональных органов власти – 17% респондентов. Причем в некоторых группах это сочувствие к предпринимателям было еще выше, достигая 38% среди лиц с высшим образованием, 39% у тех, кто полагал, что предприниматели способствуют развитию России, 40% у руководителей разных уровней, 46% в группе до 25 лет и в группе с доходом свыше двух медиан, 49% среди модернистов.

Такое отношение к предпринимателям свидетельствует не просто о том, что россияне абсолютно толерантны к рыночной экономике как таковой и ее основным агентам, или о том, что предприниматели не воспринимаются населением как антагонистическая сила. Куда важнее то, что, как это ни покажется странным, предприниматели сегодня существуют в массовом сознании как часть «трудового народа» и вместе со всем народом противостоят в этом отношении государственным чиновникам и примыкающим скорее к чиновникам, нежели к остальному населению, работникам правоохранительных структур.

Именно эти группы воспринимаются населением страны как тормоз в ее развитии, и причина этого, прежде всего, – их коррумпированность. Не случайно среди тех, кто считает, что ключевой идеей модернизации России должна стать жесткая борьба с коррупцией или включают искоренение коррупции в число двух основных мер по обеспечению успешности модернизации в стране, заметно резче оценивается и роль государственных чиновников и  сотрудников правоохранительных органов в развитии России. Так, например, о государственных чиновниках как препятствии для прогрессивного развития страны говорит 61% этих групп. Что же касается сотрудников правоохранительных органов, то именно в этих группах нарушается хрупкое равновесие в их оценке и доля рассматривающих их как тормоз развития страны превышает на 6%–10% долю рассматривающих их как способствующих ее развитию. И такое отношение населения к этим группам оправдано. Во всяком случае, среди работников государственного управления и силовых структур заметно чаще (в трети случаев при примерно 20% в среднем по работникам других отраслей) встречались в нашем опросе те, кто был на практике знаком со взятками – и это при том, что вопрос в нем стоял об опыте «дачи», а не получения взяток, и предполагал прямое декларирование наличия уголовно наказуемого опыта. И хотя подвыборка работников структур государственного управления и сотрудников правоохранительных органов была в нашем исследовании относительно небольшой (около 100 человек), и не репрезентативна для всех работников этих отраслей, но из полученных данных отчетливо видно, что практика взяток не просто широко укоренена в управленческих и правоохранительных государственных структурах, но и перестала восприниматься их сотрудниками как нечто противоестественное, ненормальное, то, что необходимо скрывать или, по крайней мере, не декларировать публично, даже если ты это делаешь.

Отдельного внимания заслуживает в этой связи также вопрос о том, как вообще выглядит картина социальных симпатий различных социальных групп, где находятся «точки соприкосновения» высоких взаимооценок их роли друг другом (см. табл. 27).

Таблица 27

«Атлас социальных симпатий»[47] 

Как видно из таблицы 27, картина взаимных оценок роли друг друга в развитии России как положительной очень неоднородна, хотя есть в ней и бесспорные лидеры и аутсайдеры, выступающие таковыми для всех без исключения социальных и социально-профессиональных групп. Однако более интересно другое. Как видно из данных таблицы, есть две пары групп, одинаково высоко оценивающих роль друг друга, хотя представители других групп могут оценивать эту роль по-разному. Первая пара – это рабочие и крестьяне, а вторая – предприниматели и руководители разных уровней. Именно эти пары можно рассматривать как демонстрирующие достаточно выраженную социальную близость. В то же время по некоторым другим парам прослеживаются скорее линии напряжения, чем близости. Так, например, руководители положительно оценивают роль рабочих, но рабочие весьма скептически (кстати, в отличие от всех остальных, как вошедших, так и не вошедших в таблицу социальных и социально-профессиональных групп) оценивают роль руководителей.

Отдельно стоит упомянуть также о постепенном вхождении ранее непривычного для нашей страны концепта среднего класса в сознание населения. Причем осознание его роли как положительной характеризует прежде всего те группы, которые во всех странах мира являются базой для его формирования – специалистов (т.е. профессионалов и полупрофессионалов по принятой в развитых рыночных экономиках классификации) и служащих (офисный персонал). Именно в этих группах около 70% их представителей говорят о том, что средний класс способствует развитию России, в то время как в остальных эта оценка встречается в 58%–65% случаев.

Суммируя, можно сказать, что в России в общественном сознании в настоящее время доминирует характерное для индустриального этапа развития любой страны восприятие рабочих как ключевой социальной группы. В нашей же стране, прежде всего из-за ее «недоурбанизированности», этот вектор положительной оценки приобретает рабоче-крестьянский характер. При этом неготовность рассматривать в качестве главных «двигателей» развития интеллигенцию и средний класс свидетельствуют о неготовности общественного сознания к предполагающему развитие инновационных технологий модернизационному рывку в экономике. Негативное же восприятие госчиновников и сотрудников правоохранительных структур при достаточно осторожной и даже противоречивой оценке руководителей предприятий и фирм свидетельствует о том, что россияне не видят в них социальных акторов, способных на практике организовать движение страны к выбранным идеалам развития, усматривая причину этой неспособности прежде всего в их коррумпированности.

Однако картина эта будет не полной, если мы не попробуем оценить сдвиги, происходящие в ней под влиянием социальных реалий последних лет, а сдвиги эти весьма значительны (см. рис. 86).

Рисунок 86

Доля населения, оценивающего как способствующие развитию России группы-лидеры в этом вопросе, 1998/2010[48], %

Как видно на рисунке 86, только к рабочим отношение осталось за эти годы практически неизменным. Что же касается остальных групп, то в отношении одних (как, например, крестьянства), отношение несколько  ухудшилось, а других (молодежи и предпринимателей) улучшилось. Причем об этом говорят не только показатели тех, кто рассматривает эти группы как способствующие прогрессивному развитию России, но и доля тех, кто считает их препятствующими этому развитию. Таким образом, если рассматривать картину представлений об акторах общественного развития не в статике, а в динамике, то можно зафиксировать достаточно быстрые изменения общественного сознания в сторону большей готовности страны к модернизационному рывку. В то же время, некоторое ухудшение отношения к интеллигенции (доля рассматривающих ее как способствующую развитию страны за 12 лет сократилась на 3%, а как препятствие в этом развитии – выросла за эти годы с 5% до 9%) говорит о растущем разочаровании россиян не только в государственном аппарате и менеджменте, но и в той социальной группе, которая еще недавно воспринималась ими как ум и совесть нации.

Однако являются ли группы, выступающие ключевыми акторами развития страны в общественном сознании, реальными акторами модернизации России? Или в качестве такого рода акторов можно рассматривать в первую очередь представителей определенных мировоззренческих групп, например, выделенную ранее нами по характерным для них представлениям о неких ценностях-нормах общественного развития группу модернистов, и уже в связи с разной представительностью их в составе разных социально-профессиональных групп говорить и о разном модернистском потенциале последних?

Рассмотрим в этой связи некоторые особенности взглядов и поведения представителей различных социальных групп. Учитывая, что мировоззрение людей во многом обуславливается их социально-профессиональной принадлежностью и связанным с этим жизненным опытом, рассмотрим распределение представителей различных типов мировоззрения по социально-профессиональным группам (см. рис. 87).

 Рисунок 87

Доля представителей различных типов мировоззрения в составе отдельных социально-профессиональных групп, %

Как видно на рисунке 87, есть только 2 социально-профессиональные группы (предприниматели и руководители первого уровня), в которых модернисты составляют большинство. Однако соотношение численности модернистов и традиционалистов существенно различается по группам. В группах руководителей среднего и низшего звена, у специалистов, самозанятых и студентов вузов доля модернистов находится в диапазоне 36%–45%, при этом традиционалисты в них практически полностью отсутствуют. Что касается рядовых работников сферы торговли и услуг, а также рядовых служащих, картина распределений по которым и визуально, и статистически очень близка, то около четверти в них относятся к модернистам и каждый 10-й – к традиционалистам. Близки между собой и различные группы рабочих, среди которых в среднем лишь 18% относятся к модернистам и 15% – к традиционалистам. Качественно отличаются от всех этих групп, где модернистов все-таки больше, чем традиционалистов, и где речь идет только о пропорциях этого превышения, пенсионеры – среди них рассматриваемое соотношение составляет 19:1.

К слову сказать, именно предпенсионный возраст и выход на пенсию, видимо, способствует качественным изменениям в сознании людей. Не случайно, хотя доля традиционалистов с возрастом плавно нарастает, а модернистов – убывает, вплоть до 50 лет доля модернистов все же относительно больше. И лишь с 50 лет начинается устойчивое и всевозрастающее превышение доли традиционалистов над модернистами (см. рис. 88).

Рисунок 88

Доля представителей различных мировоззренческих групп в составе

отдельных возрастных когорт, %

Как видно из рисунка 88, не так важно, на какой период пришлась социализация человека – и у тех, кто закончил школу 20 лет назад, еще в советскую эпоху, и у тех, кто учился в ней уже в 1990-х годах и кому сейчас около 30 лет, распределение представителей разных типов мировоззрения практически одинаковое. Важна именно принадлежность к полярным возрастным группам – молодежи или пожилым людям, что влечет за собой и определенные физиологические следствия, и вытекающий из них образ жизни, в свою очередь влияющий на взгляды.

Тем не менее, как видим, и среди тех, кому «за 60», встречаются модернисты, а среди тех, кто моложе 25 лет – традиционалисты. И решающую роль в этом играют различные социальные факторы, ключевой среди которых – уже упоминавшаяся социально-профессиональная принадлежность. Более того, если мы посмотрим на эту ситуацию с другой стороны, то обнаружим, что социально-профессиональная принадлежность – это  именно тот фактор, который качественно различает группы традиционалистов и модернистов (см. рис. 89).

Рисунок 89

Доля отдельных социально-профессиональных групп в группах
с различными типами мировоззрения, %

Как видно на рисунке 89, модернисты в основном (на две трети) представители средних слоев, в то время как традиционалисты – это «социальные низы», на 81% состоящие из пенсионеров и рабочих. Причем мы не случайно говорим о том, что это социальные низы – так, среди рабочих к числу традиционалистов прежде всего относятся те, чьи индивидуальные доходы ниже тех, которые характерны для данной группы в целом. Относительно ниже у них и образовательный уровень – среди рабочих-модернистов 59% имеют как минимум среднее специальное образование, а среди рабочих-традиционалистов таковых более чем в полтора раза меньше (39%).

Если говорить о других характерных особенностях традиционалистов и модернистов, позволяющих понять, кто эти люди, то стоит упомянуть об условиях их первичной социализации. Модернисты относительно чаще выходцы из наиболее образованных слоев населения – свыше 40% тех, кто вырос в семьях, где оба родителя имели высшее образование, относились именно к модернистам. С другой стороны, если образование родителей не превышало общего среднего, то вероятность попасть в число модернистов резко падала и составляла лишь 14%. Причем действие этого фактора прослеживалось и при контроле других значимых переменных – так, например, в возрастной когорте 31–40 лет эти показатели составляли 48 и 20% соответственно. Более того, если посмотреть на этот вопрос с другой стороны, то мы видим, что традиционалисты почти на 80% состоят из людей, выросших в семьях, где образование родителей не превышало уровня общей средней школы, в то время как среди модернистов их доля составляет лишь 29%.

Статистически значимо в данном вопросе было и то, выходцем из какого типа населенного пункта были люди – среди выходцев из сел преобладали традиционалисты, а среди выходцев из столиц субъектов Федерации, а также Москвы и Санкт-Петербурга соотношение традиционалистов и модернистов выглядело как 12:32. С учетом разницы во «вкладе» численности населения различных населенных пунктов в общую численность населения страны это означало, что традиционалисты наполовину состояли из выходцев из сел (как оставшихся в них жить, так и переехавших в города, поскольку в момент опроса в сельской местности проживала лишь треть традиционалистов). При этом среди модернистов выходцев из крупных городов было лишь около трети, а четверть была выходцами из сел. Впрочем, значительную часть последних составляли дети сельских специалистов, имевших как минимум среднее специальное образование.

Таким образом, роль условий первичной социализации в формировании определенной модели мировоззрения огромна, но все же относительно меньше, чем повседневный жизненный опыт и образ жизни в целом, связанные в первую очередь с профессиональным статусом, но также и с вытекающим из него уровнем благосостояния, самооценкой своего статуса, кругом общения, и т.д.

Не останавливаясь на этом подробно, отметим также, что 60% традиционалистов имеют доходы менее их медианного уровня, и лишь каждый десятый мог быть отнесен к наиболее благополучной группе, среднедушевые доходы в семьях которых составляли две и более медиан. Еще более разительны различия в их круге общения – 61% традиционалистов характеризуется соседскими сетями общения, в то время как среди модернистов в них включены лишь около трети, а наиболее типичным их кругом общения выступают друзья (81%, причем в 61% случаев эти друзья имеют высшее образование), коллеги по работе, в том числе бывшей (41%), а также контрагенты и партнеры по их гораздо более разнообразному и активному, нежели у традиционалистов, досугу – те, с кем они ходят на занятия, в спортклубы, кружки, на дискотеки и т.д.

Отдельно стоит упомянуть в этой связи и о гораздо большей распространенности среди модернистов общения в сети Интернет – эта форма общения, полностью отсутствующая у традиционалистов, присутствует в постоянном круге общения 14% модернистов, причем различия в этом вопросе не только сохраняются, но и усиливаются при контроле возраста модернистов и традиционалистов. В этой связи надо отметить, что вопрос о включенности в современные информационные технологии, прежде всего в сеть Интернет, вообще чрезвычайно важен для понимания не только того, кто такие модернисты и традиционалисты, но и какие они.

Как показало исследование, именно исключенность из использования информационных технологий является в сегодняшней России наиболее характерной поведенческой особенностью традиционалистов (см. рис. 90).

Рисунок 90

Доля использующих компьютерные технологии в различных

мировоззренческих группах, %

Эти различия сохранятся и в случае, если в рассмотрение будут включены только работающие представители соответствующих мировоззренческих групп, тем более, что отчасти они заданы характером тех рабочих мест, на которых трудятся представители данных групп (работа предполагает использование компьютера у 63% модернистов, 35% представителей промежуточной группы и 22% традиционалистов).

При этом, если говорить о динамике в этом вопросе, то доля использующих компьютер растет в последние годы довольно быстро, в том числе и среди традиционалистов
(см. рис. 91).

Рисунок 91

Динамика использующих компьютер в различных мировоззренческих группах, 2006/2010, % от экономически активного городского населения

Интересно при этом, для чего представители разных групп используют компьютер – отчасти, конечно, это потребности производственной деятельности, поскольку в последние годы по крайней мере в городах резко (почти в полтора раза, т.е. до 46% с 61%) сократилось число рабочих мест, не предполагающих использования компьютера, но это сокращение по-разному сказалось на тех или иных мировоззренческих группах (см. рис. 92).

Рисунок 92

Динамика численности вообще не использующих компьютер в процессе работы
в различных мировоззренческих группах, 2006/2010,
% от экономически активного городского населения

И в этом плане более показательным для понимания специфики поведения традиционалистов и модернистов, видимо, является использование Интернета. Как видно на рисунке 93, последние полтора года ознаменовались поистине массовым освоением Интернета, особенно в городах – не используют его в настоящее время 55% россиян и всего 36% экономически активного городского населения. Можно даже сказать, что использование Интернета стало уже нормой современного городского образа жизни. Причем города в этом отношении более показательны, чем ситуация в стране в целом, поскольку в селах для использования Интернета зачастую существуют объективные препятствия, связанные с состоянием связи. Однако даже городские традиционалисты, возможно в силу своей меньшей мобильности и неготовности к освоению инноваций, оказались в гораздо меньшей степени, чем модернисты и промежуточная группа, затронуты процессом освоения новой, виртуальной реальности (см. рис. 93).

Рисунок 93

Динамика численности вообще не использующих Интернет
в различных мировоззренческих группах, 2006/2010,
% от экономически активного городского населения

За период с 2006 по 2010 год число традиционалистов, не использующих Интернет, сократилось в 1,46 раза, представителей группы промежуточных – в 1,53 раза, а модернистов – в 2,7 раза. Столь разные темпы включения в эту новую виртуальную реальность не связаны с особенностями состава этих групп – наоборот, если рассматривать, например, одни и те же возрастные подгруппы, то разрывы окажутся еще значительнее. Так, в самой молодой группе экономически активного городского населения (до 25 лет) соотношение не пользующихся Интернетом традиционалистов и модернистов составляет 84:1 (при этом доля не использующих Интернет модернистов в этой возрастной когорте менее 1%), а в самой старшей – 77:39. То же относится и к социально-профессиональным группам. Среди, например, традиционалистов-служащих не пользуются Интернетом около двух третей, а среди модернистов из этой профессиональной группы – лишь каждый десятый. Вдвое различаются доли не использующих Интернет в полярных мировоззренческих группах среди рабочих, в 3,5 раза – среди работников торговли и бытовых услуг.

При этом существенно различна для традиционалистов и модернистов частота использования Интернета. Использующие Интернет модернисты в массе своей (свыше 80%) – его активные пользователи, выходящие в сеть по меньшей мере несколько раз в неделю, а практически в половине случаев даже ежедневно. Традиционалисты же пользуются им, даже если пользуются, относительно реже – в трети случаев речь идет об использовании глобальной сети несколько раз в год или несколько раз в месяц, и еще в 40% случаев – о нескольких выходах в нее в неделю. Ежедневно же пользуются Интернетом лишь около трети вообще его использующих традиционалистов.

Таким образом, в данном случае мы имеем дело с принципиально разным отношением модернистов и традиционалистов к ключевым инновациям – инновациям в сфере информационных технологий. Без освоения этих инноваций невозможно рассматривать основную массу работников как эффективных субъектов модернизации страны, поскольку модернизация экономики предполагает на основной массе рабочих мест способности использовать соответствующие технологии.

С чем же может быть связано столь разное отношение традиционалистов и модернистов вообще, а также их представителей из одних и тех возрастных, социально-профессиональных и т.д. групп в частности, к освоению новых технологий? Случайно ли оно? Думается, что нет. Ту же тенденцию нежелания «расти над собой», включаться в новые формы деятельности можно зафиксировать и при обращении к различным способам повышения квалификации, которые использовали представители различных мировоззренческих групп в течение последних трех лет перед опросом. 82% работающих представителей традиционалистов никак не пополняли за это время свои знания, в то время как среди работающих модернистов этот показатель составлял лишь 28%. Еще интереснее оказывалась картина среди неработающих представителей этих групп – 94% традиционалистов и лишь 24% модернистов не пополняли за последние три года свои знания.

Очень существенные различия в этом вопросе сохранялись и при обращении к ситуации в тех или иных социально-профессиональных группах. Так, среди специалистов-традиционалистов доля никак не пополнявших свои знания была в четыре раза выше, чем среди специалистов-модернистов, как, впрочем, и среди служащих. Несколько меньше, но также весьма существенные, были и различия в этом вопросе среди рабочих (1,6 раза). Различались (в среднем в 2–3 раза) и показатели по другим группам. При этом чем более непривычным и «необязательным» был соответствующий вид деятельности по повышению своей квалификации и освоению новых знаний, чем большей активности и самостоятельных усилий он требовал от человека, тем больше были разрывы в соответствующих показателях между традиционалистами и модернистами (см. рис. 94).

Рисунок 94

Доля работающих представителей различных мировоззренческих групп,
повышавших соответствующим образом свою квалификацию за последние три года перед опросом, %

Таким образом, зафиксированные в исследовании поведенческие различия между группами в отношении к своему человеческому капиталу и освоению новых знаний и технологий далеко не случайны. За ними стоят и принципиально разное отношение к новому вообще, и принципиально разная степень мобильности, позволяющие именно в группе модернистов видеть основу для успешной модернизации страны. Не углубляясь в эту проблематику, отметим все же, что различия во взглядах традиционалистов на мир и на себя в этом мире, степень их активизма, ответственности, способности к самостоятельным, длительным и заранее планируемым стратегиям действий существенно отличаются от ситуации с традиционалистами.

Особенно ярко проявляются эти отличия в сфере ценностей-норм, во многом предопределяющих и жизненные установки, и особенности поведения (см. табл. 28). 

Таблица 28

Особенности ценностей представителей различных мировоззренческих групп, %

Как видно из таблицы 30, модернисты, в отличие от традиционалистов, приветствуют перемены, обновление, инициативу, в то время как традиционалисты столь же последовательно ориентированы на сохранение привычного, традиционного, принятого большинством. Модернисты характеризуются активистским отношением к жизни, ориентированы на собственные силы, ценят свободу больше материального благосостояния и верят в то, что упорный труд приносит отдачу. Для традиционалистов же характерны патерналистские ожидания, пассивное приспособление к реальности, вера в «везение», а не упорный труд как основу благополучия. При этом само материальное благополучие для них относительно важнее, чем для модернистов.

Таким образом, это действительно принципиально различающиеся по своим ценностям и установкам мировоззренческие группы, «растворенные» в населении в целом, хотя и имеющие тенденцию к консолидации в определенных возрастных, социально-профессиональных или поселенческих группах. Однако вышеописанной разницей в ценностях и установках их  различия не исчерпываются. Они вообще относятся к своей жизни и работе, а также к отдельным людям и обществу очень по-разному. Так, например, 53% работающих модернистов и только 7% традиционалистов воспринимают свою работу как средство самореализации и возможность проявить себя. Почти две трети модернистов считают, что экономический строй в России должен представлять собой либо свободную конкурентную рыночную экономику, либо экономику, основанную на частной собственности, но с элементами государственного регулирования. В то же время традиционалисты в массе своей (более чем на три четверти) уверены, что это должно быть плановое социалистическое хозяйство или же экономика, основанная на государственной собственности, хотя и с отдельными элементами рыночного хозяйства и частной собственности.

Об относительно большей готовности модернистов действовать в условиях обществ современного типа говорит также их отношение к таким ключевым понятиям, как «темп» (положительную реакцию на который дают 89% модернистов и лишь 59% традиционалистов), «модернизация» (89% и 52% соответственно), «риск» (65% и 33% соответственно). Более положительно воспринимают они также понятия «эффективность», «рациональность» и т.п.

Отличаются модернисты, причем очень значительно, и в отношении других признаков «продвинутости» по пути социокультурной модернизации, и прежде всего – способности к планомерному выстраиванию во времени рациональных стратегий поведения, основанных на относительно длительном временном горизонте (см. рис. 95).

 Рисунок 95

Ответы на вопрос «Планируете ли Вы значимые события, такие как рождение ребенка, получение образования, покупка недвижимости и т.д., в расчете на ближайшие
5–10 лет?» представителей различных мировоззренческих групп, %

Своего рода интегральным отражением их отличий от традиционалистов выступает их «проевропейская» настроенность – две трети модернистов и лишь 46% традиционалистов положительно относятся к Евросоюзу, 58% модернистов и лишь 31% традиционалистов – к понятию «Запад», 53% и 28% соответственно – к понятию «глобализация», 87% и 60% – к понятию «Европа». При этом, что любопытно, хотя различия в отношении оценок советского прошлого страны между модернистами и традиционалистами довольно значительны, но качественного характера они не имеют, и большинство как традиционалистов (87%), так и модернистов (67%) положительно реагируют на упоминание об СССР.

11. Особенности российского менталитета
в общемировом контексте

Выше были рассмотрены особенности протекания процессов модернизации в различных сферах жизни российского общества. Были проанализированы также основные субъекты возможной модернизации и показана их «проевропейская» ориентация, во многом отличающаяся от характерных для основной массы россиян предпочтений. В этой связи встает вопрос – а насколько вообще российская культура совместима с идеей модернизации? Не потребует ли она кардинального отказа от национального менталитета?

Ответить на эти вопросы непросто, тем не менее мы попытаемся это сделать. Сначала, в данном разделе, мы попробуем разобраться в особенностях этого менталитета в сравнении с другими странами, обозначив место России на «ментальной карте мира». В следующем же разделе мы попытаемся ответить на вопрос, какие следствия вытекают из этого для модели модернизации, которая должна реализовываться в таких «рамочных условиях», какие особенности россиян надо при этом учитывать.

Начнем с того, что изучение национальных черт характера имеет давнюю историю. О различиях между культурами разных народов хорошо известно с глубокой древности. Многие  путешественники и писатели, рассказывая о «заморских» странах, считали своим долгом перечислить типичные, с их точки зрения, особенности того или иного народа (жадность/щедрость, героизм/слабодушие, расчетливость/бесшабашность…). В ХХ веке такого рода описаний стало недостаточно.

Разницу между ранними исследователями национальных культур, работающими на качественном уровне анализа, и более поздними количественными исследованиями можно проиллюстрировать следующим образом. О том, например, что американцы – это нация индивидуалистическая, а японцы и китайцы – нации коллективистов, знали еще в XIX в. Однако тогда это знание основывалось на оценках, что называется, «на глазок». Лишь в последние десятилетия на основе обработки данных социологических исследований, в которых участвуют десятки стран, стало возможно рассчитывать специальные числовые индексы, при помощи которых можно количественно определить, насколько велик разрыв по данному признаку между американцами и японцами, между русскими и немцами и т.д.

Основоположником этого подхода стал в 1970-е годах голландский специалист по социальной психологии Г. Хофстед. Хотя собранная им база данных по странам мира давно и активно используется в научных исследованиях, количественные показатели по России в ней долгое время были определены очень приблизительно (до 2010 года в России по хофстедовой методике проводились лишь «точечные» опросы в отдельных городах). Данные нашего опроса позволяют стереть это «белое пятно» и дать научно обоснованную оценку особенностей российской ментальности на общемировом фоне.

Базовые показатели национальной культуры, предложенные Г. Хофстедом, – это «Индивидуализм», «Дистанция власти», «Маскулинность» и «Избегание неопределенности». Что же стоит за этими названиями, столь непривычными даже для многих российских специалистов?

Индивидуализм. В разных обществах люди по-разному взаимодействуют друг с другом. В некоторых странах групповые интересы превалируют над интересами отдельной личности, в других же, наоборот, люди выдвигают на первое место свои личные интересы. Предпочитаемый в обществах тип отношений складывается еще в детские годы. Ребенок растет либо в кругу многочисленных родственников (не только родители, но и дедушки, бабушки, тети и дяди, а также двоюродные и троюродные родственники), либо только среди своих родителей (в последнее время все чаще одного родителя), братьев и сестер (если ребенку повезло с их наличием). Количество родственных связей в детские годы определяет и степень зависимости ребенка от семьи. При большом количестве связей ребенок ощущает себя частью группы-коллектива (и эти связи остаются на всю жизнь), при малом количестве – в ребенке развивается чувство его уникальности и независимости (связи с семьей почти пропадают, когда ребенок вырастает). Первый тип отношений вырабатывает так называемое «Мы-мышление», а второй – «Я-мышление». Соответственно, первый тип обществ определяется как коллективистические, а второй – как индивидуалистические общества.

Если классифицировать все страны мира по их отношению к групповым связям, то коллективистических обществ будет заметно больше, чем обществ индивидуалистических. Ценности индивидуализма доминируют только в странах Запада, в не-европейских странах (преже всего, в странах Востока) в той или иной степени доминирует коллективизм. В качестве примера последних можно назвать Китай, Японию, Индонезию, Бразилию, Турцию и т.д., а в качестве примеров стран с доминированием индивидуализма – США, Великобританию и т.д.

Каково же место России в этом культурном пространстве?

Во времена Советского Союза нормой считались тесные связи человека с его группой. По мере взросления ребенка его круг общения постепенно расширялся, но при этом он не переходил из одной группы в другую – каждая последующая группа просто добавлялась к предыдущей. Семейный коллектив (а семья была тогда «расширенной семьей», включающей широкую родственную сеть), школьный коллектив, а затем и трудовой коллектив являлись обязательным кругом общения для советского гражданина. Дополнительные групповые связи создавались посредством включения каждого человека в политическую жизнь общества: октябренок, пионер, комсомолец и член коммунистической партии. В свою очередь, группа несла ответственность за каждого своего члена. При таком раскладе личные интересы человека всегда соразмерялись соответствием групповым интересам. 

Насколько все эти принципы остались укоренены в сознании современных россиян? Ведь после либеральных реформ начала 1990-х годах связи внутри всех социальных групп (семья, школа, трудовой коллектив) резко ослабли, а у людей появилась свобода выбора и самовыражения. Кроме того, как было показано в разделе 9 данного доклада, в настоящее время быстро меняется институт семьи, и из терминальной семья все больше превращается в инструментальную ценность. Этому способствует и сокращение числа детей, и рост числа «поздних» детей, в результате чего ребенок зачастую уже сразу оказывается в условиях, формирующих у него чувство собственной уникальности.

Естественно ожидать в таких условиях, что Россия должна постепенно дрейфовать в сторону культур индивидуалистического типа. И действительно, показатель Индивидуализма у современных россиян соответствует ситуации в таких странах, как Чехия, Мальта, Польша, Люксембург и Эстония. Таким образом, Россия по этому показателю уже сильно отличается от показателей коллективистических стран Востока, хотя немного не «дотягивается» еще до показателей основной массы индивидуалистических стран Запада. Однако те тенденции, которые были зафиксированы в данном докладе применительно к  особенностям протекания в России процессов социальной, социокультурной, социально-демографической и т.д. модернизации, заставляют считать ее дальнейший дрейф в сторону индивидуалистических культур более чем вероятным.

Дистанция власти. Один из главных институтов, которые определяют тип общества, – это неравенство. Соответственно, один из важнейших признаков любой национальной культуры – отношение к неравенству, точнее – к той иерархической системе властных отношений, которая это неравенство закрепляет. В ряде обществ такая система воспринимается как несправедливая, и акцент делается на равноправии партнеров по отношениям, в том числе – и в рамках производственной или административной вертикали. В таком случае в системе производственных отношений развитие получают демократические стили руководства, а в системе политических отношений органично развивается система демократических институтов. В других обществах жесткая иерархия властных отношений воспринимается достаточно спокойно, как нечто вполне естественное. Для экономики это означает доминирование авторитарных стилей руководства без распределения компетенций принятия решений по разным уровням работников, а для политики – сложности в реализации демократических моделей государства, поскольку даже при их имплантации в несоответствующую культурную среду демократические институты оказываются не более чем собственной имитацией.

Первый тип общества определяется как общество с низкой дистанцией власти, а второй тип – как общество с высокой дистанцией власти. В обществах с низкой дистанцией власти предпочитают консультативный стиль взаимоотношений: руководитель и подчиненный независимы друг от друга и вместе принимают ответственные решения. Это типично для стран Запада. В обществах с высокой дистанцией власти предпочтение отдается авторитарному и патерналистскому стилю руководства: наблюдается высокая степень зависимости нижестоящих от вышестоящих и, следовательно, решение принимается исходя в первую очередь из мнения вышестоящих. Такие «правила игры» типичны для стран Востока.

Что же можно сказать в этой связи о России? Полученный нами показатель Дистанции власти для России ставит нашу страну в один ряд с Ирландией, Швейцарией и Германией. Налицо любопытный парадокс: Россию считают страной с авторитарными традициями, между тем данные опроса характеризуют нашу страну как вполне демократическую по своей ментальности. Даже США имеют более высокий показатель Дистанции власти, чем наша страна. Некоторые подходы к объяснению этого парадокса будут предложены далее.

Маскулинность. Одно из основных различий, которое существует в природе, – это различие между мужчинами и женщинами, в том числе и по выполняемым ими социальным ролям. Эти роли не только отличаются в разных культурах, но и меняются во времени в рамках одной культуры. Тем не менее, как норма в подавляющем большинстве обществ до сих пор воспринимается, что именно мужчина должен быть «добытчиком» и проявлять в связи с этим такие качества, как жесткость, настойчивость, конкурентоспособность. Женщина же чаще всего считается хранительницей домашнего очага, которая должна заботиться о детях и о поддержании теплых отношений в семье и с окружающими, соответственно быть ориентирована на поддержание гармонии, а не на успех, не на достижение и т.д. В соответствии с этим ролевым противопоставлением, культуры, в зависимости от того, какие ценности в них превалируют и какие качества ценятся в них больше (ассоциируемые с мужскими или женскими социальными ролями), также делятся на маскулинные и феминные. Если в обществе больше всего ценят мужские характеристики (ориентацию на достижение результата любой ценой), то данное общество считают маскулинным. Если же в обществе поощряются «женские» черты (ориентация на поддержание хороших отношений независимо от достижения результата), то такое общество называют феминным.

К ценностям, которые более близки маскулинным обществам, относят стремление к максимизации дохода и признания, возможность продвижения вперед (например, карьерный рост, конкуренция). Противоположных ценностей придерживаются люди в феминных обществах – поддержание дружеских отношений, кооперация, комфорт, безопасность. Среди маскулинных стран можно назвать Японию, Австрию, Мексику, Германию и Италию, а среди феминных – Финляндию, Швецию, Нидерланды. Россия по этому показателю расположена на одном уровне с такими странами как Таиланд, Гватемала, Уругвай, Южная Корея и является скорее феминным, нежели маскулинным обществом, хотя некоторые черты маскулинности в ней все же присутствуют (вспомним в этой связи те особенности ценностей россиян, о которых говорилось в 4 разделе данного доклада).

Избегание неопределенности. Неопределенность – одно из главных явлений, с которыми человек всегда пытался бороться. Чтобы хотя бы частично избежать неопределенности люди используют технологии, религию и законы. Технологии помогают нам решить проблемы неопределенности и неизвестности на уровне природных явлений и феноменов. Религия помогает справиться с напряжением, создаваемым неизвестностью, связанной с глобальными вопросами жизни и смерти человека. Светские правила и законы направлены на минимизацию беспокойства, которое связано с поведением других людей.

Хотя набор явлений, вызывающих неопределенность в жизни человека, в разных странах примерно одинаков, однако страны сильно различаются методами борьбы с этой неопределенностью. Связано это в первую очередь с тем, что представители разных культур по-разному воспринимают одни и те же явления. Например, в Каире нормой является практически полное отсутствие реально действующих правил дорожного движения, поэтому египтяне переходят дорогу там, где им заблагорассудится, и в тот момент, который кажется им подходящим. В Германии же на этот счет существуют строгие правила, ограничивающие действия как водителей, так и пешеходов. Таким образом, все страны подразделяются на те, в которых неопределенность не вызывает страха и тревожности, и те, где неопределенность приводит к стрессам и постоянному нервному напряжению. В первой группе стран люди привыкли приспосабливаться к неожиданностям, которые преподносит им жизнь, а во второй группе – предпочитают их минимизировать посредством введения четких правил поведения. Страны, в которых не принято решать проблемы неопределенности человеческой жизни посредством введения правил, относятся к странам с низким Избеганием неопределенности. Страны, предпочитающие большое количество правил, относятся к культуре с высоким Избеганием неопределенности.

Страны с низким Избеганием неопределенности – это Сингапур, Дания, Швеция, Ирландия и т.д. Высокое Избегание неопределенности характеризует такие страны как Греция, Португалия, Мальта, Польша и т.д. По своему показателю Избегания неопределенности Россия относится к группе стран с весьма высоким уровнем этого показателя. Аналогичный показатель наблюдается у граждан Словакии, Румынии, Сербии, Японии и Польши.

Таким образом, по каждой из использованных шкал Россия не может быть однозначно отнесена ни к классическим странам Запада, ни к типичным странам Востока. Она занимает в культурном пространстве мира особую нишу, и ее соседями каждый раз оказываются разные страны, к тому же достаточно сильно различающиеся между собой.

Для лучшего понимания общего места России в международном контексте используем  теперь ментальные карты мира – двумерные проекции культурных показателей. На каждой из этих карт можно выделить группу стран Запада (иногда она дробится на две подгруппы) и группу стран Востока. Наиболее ярко эта поляризация национальных культур видна на ментальной карте, построенной на основе показателей  «Дистанция власти» и «Индивидуализм» (см. рис. 96).

Рисунок 96

Место России на карте ментальных различий в пространстве показателей

«Индивидуализм» и «Дистанция власти»

Первое впечатление от ментальной карты «Индивидуализм – Дистанция власти» заключается в том, что Россия относится скорее к группе стран Запада, что кажется несколько парадоксальным. Тем не менее, выше среднего показатель Индивидуализма и очень низкий показатель Дистанции власти – это признаки, которые свидетельствуют о тяготении российской культурной традиции к культурам западной цивилизации. В то же время, на карте видно, что Россия находится на периферии западного культурного ареала. Это заставляет нас обратить более пристальное внимание на те ценности, которые лежат в основе показателей Индивидуализм и Дистанция власти.

Каждый из показателей Г. Хофстеда основан на тестировании четырех признаков. Эти ценности тесно взаимосвязаны друг с другом – рост/снижение важности для респондентов одной из ценностей чаще всего приводит к аналогичным изменениям в отношении и ко всем другим ценностям этой группы, хотя далеко не всегда это происходит сразу. Другими словами, если, например, граждане страны предпочитают равноправие при обсуждении той или иной проблемы (демократический стиль принятия решений реализуется, как правило, совместно с практикой публичного высказывания своего несогласия с мнением вышестоящих), то, скорее всего, и дальнейшая реализация принятого решения будет происходить вполне демократически (в частности, при отсутствии, например, четкой вертикальной иерархии).

Что же мы наблюдаем в России? Чтобы ответить на этот вопрос, перечислим сначала те признаки, которые лежат в основе расчета показателя Дистанция власти, построенного на анализе типичной системы отношений в производственных коллективах. Это: 1) значимость хороших отношений с руководителем; 2) демократический стиль принятия решений; 3) наличие четкой властной иерархии; 4) распространенность практики высказывания вслух несогласия с мнением руководителя.

Посмотрим, как распределились ответы по каждому из этих индикаторов. Ответы россиян на вопросы, связанные с Дистанцией власти, показали, что они высоко ценят, когда с ними считаются при принятии решений и не боятся высказать свое несогласие с мнением начальства. Казалось бы, это формирует необходимую основу для демократических практик, но не все так просто. На практике россияне привыкли к четкой иерархии в распределении компетенций и к необходимости устанавливать со своим начальством хорошие отношения. Получается, что смелость на словах оборачивается «знанием своего места» на деле. Более того, можно предположить, что открытое высказывание вслух своего мнения не играет в России той роли, которое оно традиционно играет в странах Запада. Дело в том, что у нас исторически принято ругать «начальство», но само «начальство» относится к этому достаточно индифферентно – «начальство всегда не любят». 

Таким образом, за низким показателем Дистанции власти стоят во многом противоречивые установки. На деле в России нет (еще нет?) равноправия и демократических отношений в трудовых коллективах, но нет (уже нет) и «почитания власти». Этот парадокс можно объяснить по-разному. Одно из объяснений заключается в том, что именно противоречие между жесткой политической властью и демократичным национальным характером является причиной постоянных, из века в век, восстаний и революций под уравнительными лозунгами. Действительно, в Америке призыв «всё отнять и поделить» категорически не вызывает сочувствия, а в нашей стране – вызывает. Второе объяснение связано с переходным характером взглядов россиян в этой области, состоянием «транзита», переживаемого страной. Третье – с особенностями национальной культуры и т.д. 

Рассмотрим теперь подробнее второй показатель, который лежит в основе представленной на рисунке 96 карты – Индивидуализм. Российский Индивидуализм тоже обладает своей спецификой, понять которую помогает набор индикаторов, заложенных в его расчет. В их числе: 1) важность личной и семейной жизни в противовес работе; 2) комфортность условий работы; 3) стабильность рабочего места; 4) наличие в работе элементов риска и разнообразия. Можно, конечно, спорить о том, насколько такой набор индикаторов соответствует принятой в русском языке трактовке термина «индивидуализм», скорее речь идет о превалировании ценностей комфорта или ценностей самореализации в работе, и отражает наличие/отсутствие внутренней мобильности и установки на самовыражение. Однако, поскольку соответствующая терминология в рамках использованной методики утвердилась уже во всем мире, просто посмотрим на полученные результаты.

Вместо того, чтобы проявлять единообразие в восприятии ценностей данного культурного блока, россияне снова демонстрируют смесь из разнонаправленных ценностных установок. Отвечая на вопросы анкеты, они проявляют индивидуалистические качества в тех случаях, когда дело касается их отношения к группам: для них личная жизнь оказывается превыше интересов производственного коллектива (на что мы уже обращали внимание, когда характеризовали приоритеты интересов разных общностей при описании процессов протекания социальной и социокультурной модернизации в России), а наличие возможностей для самореализации оказывается значимым настолько, что влияет на выбор сферы деятельности (что также отмечалось выше при характеристике трудовых мотиваций россиян). Однако в тех случаях, когда речь заходит о том, какие блага должна обеспечить им работа (хорошие условия труда, стабильность рабочего места) россияне оказываются весьма требовательны.

Трудно сказать, является ли это отражением национального менталитета, результат ли это переживаемого Россией этапа развертывания модернизационных процессов или же следствие ситуационного обострения ряда производственных проблем под влиянием только что пережитого экономического кризиса, когда стабильность рабочего места оказывается особенно важна. Понять это можно будет, только имея тренды изменений соответствующего показателя. Тем не менее, это существенно отличное и от стран Запада, и, тем более, от стран Востока сочетание характеристик.

Итак, попадание России на периферию культурного блока стран Запада теперь становится более понятным – свобода высказывать на работе свое мнение (даже если оно не учитывается руководством) и значимость самореализации, интересной и творческой работы позволяет нашей стране оторваться от группы стран неевропейской культуры настолько, чтобы попасть в периферийную группу стран западной цивилизации, несмотря на отставание от них по другим показателям.

Заметную специфику имеет и место России на культурном пространстве, обозначенном осями показателей «Дистанция власти» и «Маскулинность».

Как видно на рисунке 97, в пространстве, обозначенном этими осями, Россия оказывается вообще вне всяких кластеров. При этом от всех стран, с которыми она относительно близка по показателям Дистанции власти, ее отличает промежуточное положение по показателям степени маскулинности культуры. Чтобы понять, что стоит за столь странной картиной, надо иметь в виду, что в расчет показателя Маскулинности входят такие индикаторы как: 1) важность работы с людьми, которые умеют сотрудничать; 2) карьеризм; 3) убежденность, что людям можно доверять; 4) возложение вины за неудачи в жизни на самих неудачников.

Рейтинг публикации:

5

Рекомендуемые статьи:
• скачть в формате WORD с картинками

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: