Доклад Института социологии Российской академии наук: «Тормозом для модернизации являются сами чиновники»

3. Социальная модернизация в социологическом измерении

Выше мы рассмотрели условия жизни, в которых живут россияне, включая последствия для них экономического кризиса 2008–2009 гг., а также, во многом вытекающий из этих условий, их запрос к стратегии модернизации России. При этом было показано, что позиции людей в отношении такого запроса далеко неоднородны и в современной России есть несколько групп, заметно различающихся между собой по своему мировоззрению, нормам и ценностям. Более того – как мы видели, группы эти массовые, объединяющие десятки миллионов россиян каждая, и в этом плане нынешняя ситуация качественно отличается от той, что характеризовала российское общество еще 50 лет назад. Тогда «инакомыслие», конечно, тоже присутствовало, однако говорить о массовых социальных группах, придерживающихся диаметрально противоположных взглядов на то, «что такое хорошо и что такое плохо» не приходилось.

Во многом столь существенные изменения связаны с происходившим в 50–70-е годы прошлого века быстрым продвижением России по пути социальной модернизации. В этой связи стоит подчеркнуть, что сфера социальных отношений выступает не только одной из важнейших сфер, в которых разворачиваются процессы модернизации, но и создает предпосылки для успешного протекания процессов модернизации в других областях – экономической, социокультурной, культурной, социально-демографической, политической и т.д. Под социальной модернизацией обычно подразумевается:

- формирование классовой модели социальной структуры, означающей слом характерных для доклассовых моделей структуры общества форм социального неравенства и утверждение формального равенства всех перед законом;

- развертывание процессов урбанизации, в корне меняющей образ жизни людей, делающей его более насыщенным и разнообразным и предоставляющей индивиду гораздо больше свободы в выборе моделей и форм поведения как в производственной, так и в досуговой сфере;

- изменение механизмов социального воспроизводства и контроля, замену «неписанного права» (традиций) как ведущего регулятора социальных отношений системой «писанного права» – законами, инструкциями и т.п.

Разумеется, этим основные аспекты социальной модернизации не исчерпываются. Так, в их число входит также всевозрастающая дифференциация общества, плюрализация интересов различных социальных групп, умножение идентичностей и выполняемых индивидами социальных ролей, смена социальных интеграторов, изменение характера межличностных отношений с усилением роли в нем функционально-ролевой составляющей и т.д. Однако нас в первую очередь будут интересовать те три краеугольных аспекта социальной модернизации, о которых было сказано выше и которые отражают изменение в ходе модернизационных процессов самого типа общества и особенностей его воспроизводства.

На первый взгляд, в соответствующих областях модернизация в России завершилась уже давно. Существование рабочего класса, бизнес-сообщества (класса собственников производства) и так называемого «политического класса» ни у кого не вызывает сомнений. В городах проживает около трех четвертей населения России. Количество законов и инструкций огромно и продолжает расти как снежный ком, как и число различного рода органов и структур, которые контролируют их выполнение.

И все же подобные процессы протекают не так гладко, чтобы можно было уверенно говорить о завершении в стране социальной модернизации. Так, вопрос о формировании в России классовой структуры как ведущей модели социальной структуры до сих пор остается дискуссионным, и даже среди ведущих российских специалистов по нему нет однозначного мнения. Доля сельского населения для индустриально развитой страны в России явно чрезмерна и не меняется почти двадцать лет (с 1989 по 2009 гг. соотношение городского и сельского населения остается равным примерно 73 к 27[9]), а число россиян, проживающих в городах-миллионниках, за последние 7–8 лет даже сократилось[10]. Принятые законы «не работают», а правовой нигилизм россиян стал уже притчей во языцех, выступая чуть ли не чертой национального характера и т.д.

Все это диктует необходимость точнее оценить нынешнее состояние и перспективы социальной модернизации российского общества. Первое, что обращает на себя внимание в данной связи в результатах нашего исследования – это то, что, как уже отмечалось выше, ключевая идея модернизации в общественном сознании связывается именно с проблематикой социальной модернизации – 41% всех опрошенных сказали, что этой идеей должно стать утверждение равенства всех граждан перед законом и соблюдение гарантированных Конституцией прав человека. В то же время, формальное равенство всех перед законом, приходящее на смену изначальному неравенству представителей различных сословий, каст и т.д., характерному для немодернизированных, традиционных обществ, является отправной точкой для любой экономически эффективной модели капиталистического развития. И именно в этой области в России сохраняются наиболее острые проблемы. Об этом свидетельствует и то, что свыше половины респондентов во всех наших исследованиях из года в год в качестве главного признака демократии называют равенство всех граждан перед законом. Более того, второй по популярности характеристикой демократии выступает независимость суда (43%), что также отражает чрезвычайную остроту потребности в соответствующих современному этапу развития социальных регуляторах, основанных на праве и равенстве всех перед законом.

При этом типичное для периода становления капиталистических отношений требование равенства всех перед законом не надо путать с якобы присущей россиянам тягой к уравнительности. Как показывают наши исследования, россияне в своей трактовке равенства устойчиво предпочитают равенство возможностей для проявления способностей каждого равенству доходов, положения и условий жизни (см. рис. 22). Таким образом, равенство они воспринимают скорее в духе меритократических обществ, нежели обществ, построенных на принципах уравнительности.

                                                                                                                                       Рисунок 22

Выбор россиян в дилемме «равенство возможностей» – « равенство условий жизни», %[11] 

Принципиально важно также, что в обществе сохраняется запрос на модель взаимоотношений общества, государства и человека, при которой государство добровольно проводит политику, направленную на общее благо. Этот запрос, который выглядит, на первый взгляд, столь рациональным, также является на самом деле следствием и отражением незавершенности процессов социальной модернизации в России. Фактически это результат отсутствия в массовых слоях населения готовности действовать сообща и отстаивать свои интересы. Так, с позицией: «для того, чтобы добиться чего-то важного, следует действовать сообща, вместе с другими, у кого те же проблемы», – из года в год соглашается половина респондентов. И практически столько же (48–50% в разные годы) соглашаются с тем, что отстоять свои интересы можно, только рассчитывая на свои собственные силы. В результате вместо осуществления каких-либо действий для отстаивания своих групповых интересов большинство населения просто ждет, что государство по доброй воле учтет их пожелания. Это говорит о том, что пока в России в массовых слоях населения так и не произошло формирования групп интересов.

В этой связи важно понять, какая «сетка» идентичностей доминирует у россиян и какую роль играют в ней их классовые и иные базовые интересы. Как показывают наши исследования, если говорить об устойчивых самоидентификациях россиян, то есть всего пять видов групп, общность с которыми часто испытывают свыше половины респондентов. Это: товарищи по работе или учебе, люди, разделяющие те же взгляды на жизнь, люди того же поколения и люди той же профессии и рода занятий. Примыкает к ним и самоидентификация с людьми той же национальности, набирающая обычно около 50% голосов. Как видим, ни одна из этих идентичностей не относится к общностям мезо- или макроуровня, связанным с классовыми позициями индивидов.

В то же время, если учесть и те идентичности, которые присутствуют у россиян в качестве ситуационных, и рассмотреть их в динамике, то видно, что в числе наиболее быстро набирающих популярность идентичностей оказываются идентичности с людьми того же материального достатка и близких политических взглядов (23% роста за 15 лет), т.е. идентичности, характерные именно для эпохи модерна (см. табл. 10).

Таблица 10

С кем испытывали чувство общности россияне в 1992, 1998, 2004 и 2007 гг., %

(суммированы ответы «испытывали часто» и «иногда»)[12]

Более того, свой интегральный социальный статус, свое положение в обществе россияне обычно определяют, исходя именно из материального положения (модель российского общества, построенная на основе самооценок россиянами своего социального статуса, представлена на  рис. 23).

Рисунок 23

Модель социальной структуры российского общества, построенная на основе

самооценок респондентами своего статуса по 10-балльной шкале

Как видим, представленная на рисунке 23 модель структуры российского общества имеет четкое зонирование, отражающее специфику самоощущения своего места в обществе представителями разных социальных слоев: «социальное дно» (1–2 балла), составляющее примерно 10% всех россиян; слой ниже медианного (3–4 балла), насчитывающий 37% взрослого населения России; медианный слой (5 баллов[13]), куда входит еще 27%; слой выше медианного (6–8 баллов), к котором оказалось около четверти всех россиян. При этом прослеживается четкая закономерность – от половины до двух третей всех тех, кто оценивал свой социальный статус определенным баллом, этим же баллом оценивали и уровень своего материального благосостояния.

Проявление этой закономерности не зависит от того, какой именно балл выбирали для своей оценки респонденты. Так, среди оценивших свой статус в обществе на 5 баллов из 10 возможных (а именно эта группа была наиболее многочисленной, составив 27% всей выборки), на 5 баллов оценили и свой уровень благосостояния 59%. Среди оценивших его на 4 балла (следующая по численности группа, составившая 19% выборки) свой уровень благосостояния на 4 балла оценили 60%. Для 3 баллов этот показатель составил 64% и т.д. Более того, если учесть в шкале материального благосостояния две смежные с совпадающей с баллом, избранным для самооценки своего места в обществе, позиции (так, для выбравших 5 баллов для самооценки своего социального статуса это будут 4-6 позиции по шкале материального благосостояния), то оказывается, что от 80% и выше в каждой из групп укладываются в данный диапазон самооценок.

Это означает, что россияне в подавляющем своем большинстве при оценке своего статуса исходят из своего материального положения, а не социально-профессиональной или классовой принадлежности.  При этом специалисты с высшим образованием, например, оказались «размазаны» по самооценкам своего социального статуса с 1 по 10 ступеньку социальной лестницы (хотя треть из них поставила себя на 5 ступень из 10, и это был максимальный показатель концентрации на какой-то ступеньке социального статуса представителей определенной профессиональной группы).

Не слишком сильно различался и медианный балл социального статуса в различных социально-профессиональных группах, хотя различия среднеарифметического балла в них были более значительны. Это говорит о глубине неравенств внутри самих социально-профессиональных групп, которые не могут в силу этого стать основой для консолидации и защиты общих интересов их представителей – возможно, интересы различных их подгрупп на деле просто не являются общими (см. рис. 24).

Рисунок 24

Средний балл самооценок своего социального статуса у различных
социально-профессиональных групп, %

Как видно из рисунка 24, половина всех социально-профессиональных групп имеет один и тот же медианный балл самооценок своего социального статуса – 5. При этом есть группы (предприниматели и руководители разного уровня), чей медианный статус относительно выше, и группы (рабочие средней квалификации, а также низко- и неквалифицированные рабочие), чей медианный статус относительно ниже чем 5 баллов. 

Итак, процесс формирования классовой структуры в российском обществе еще далек от того своего этапа, когда формируется классовая идентичность и понимание своих классовых интересов, хотя сам факт наличия разных интересов, причем как индивидуальных, так и групповых, для большинства россиян вполне очевиден и легитимен – две трети их признают невозможность выработать такую стратегию дальнейшего развития, чтобы это устроило всех или почти всех, поскольку интересы людей очень разные, и лишь менее 20% считают, что это возможно. Это намного более широкая распространенность понимания многообразия интересов, существующего в рамках общества, чем в 1995 году – тогда плюрализм интересов в обществе осознавал всего 41% россиян, 28% полагали, что не составляет проблемы выработать такую стратегию дальнейшего развития, чтобы это устроило всех или почти всех, а остальные затруднились с ответом. Таким образом, всего за каких-то 15 лет – очень краткий период для столь серьезных подвижек в общественном сознании – доля осознающих плюрализм интересов в обществе выросла в полтора раза и стала составлять весомое большинство населения, а доля не понимающих его в полтора раза сократилась.

Однако, как мы видели выше, не только дифференциация общества, плюрализация интересов составляющих его групп и отдельных индивидов, но даже осознание этой плюрализации не привели пока к осознанию большинством россиян общности своих интересов с интересами конкретного социального класса или иных социальных групп макроуровня и попыткам солидарно отстаивать эти интересы с использованием соответствующих институциональных возможностей. А ведь именно это, собственно, и является основой гражданского общества, которое возникает там и тогда, где и когда осознание плюрализма интересов членов общества доходит до осознания общности собственных интересов с интересами других социальных групп и совместными выступлениями в их защиту. В итоге поведение представителей различных классов, объективное формирование которых также еще не завершилось, до сих пор определяется в России другими факторами. Реальная же социальная дифференциация в восприятии населения проходит пока на поле, определяемом преимущественно двумя осями – материальным благосостоянием и, уже внутри соответствующей группы, отношением к жизни.

Проверим теперь, действительно ли для современной России характерно доминирование городской культуры над сельской и занятости индустриального типа по отношению к занятости в других секторах экономики. Учитывая, что проживание в определенных типах населенного пункта квотировалось при составлении выборки, естественно, что в нашем опросе 27% респондентов оказались жителями сел, и лишь каждый десятый респондент был жителем мегаполисов. Наиболее же массовой группой городских жителей были обитатели городов с населением менее 100 тыс. человек (20%). При этом во всех типах городов наиболее массовой была занятость в индустриальном секторе экономики – в промышленности, строительстве, энергетике, на транспорте и т.п., составлявшая для работающих горожан в среднем 42%. Очень высокой, по сравнению с селами, была доля занятых также в так называемых бюджетных отраслях (образование, здравоохранение, наука, культура – 23%) и торговле, бытовом обслуживании, ЖКХ (20%).

Особо следует отметить, что занятость в таких отраслях, как финансы, страхование, маркетинг, консалтинг, информационные технологии и т.п., сколько-нибудь значительно была представлена только в городах от 250 тыс. жителей и выше (6–7% при 1–2% в более мелких населенных пунктах). Очень высока в этих типах городов была и доля занятых в силовых структурах (армия, правоохранительные органы, другие охранные и силовые структуры), достигая почти 8%. Остальные работающие в городах с численностью населения от 250 тыс. человек были практически полностью заняты в системе государственного и муниципального управления.

Это позволяет говорить о том, что Россия является в настоящее время страной, находящейся на индустриальном этапе развития, и о начале перехода к позднеиндустриальному, не говоря уж о постиндустриальном, типу общества, судя по структуре занятости, можно говорить лишь применительно к городам с численностью населения от 250 тыс. человек. Однако и там развитие неиндустриального сектора экономики проходит по весьма своеобразной модели, при которой занятость в силовых структурах оказывается распространена шире, чем в таких современных отраслях, как финансы, страхование, маркетинг, информационные технологии и т.п.

Интересно также, где проходили первичную социализацию нынешние жители российских городов, т.к. именно в детстве человек осваивает определенный тип культуры. Как оказалось, в массе своей горожане прошли первичную социализацию в более мелких населенных пунктах, чем те, где они проживали в момент опроса. В целом же свыше трети (37%) совершеннолетних россиян прошли первичную социализацию в селах и лишь четверть – в крупных городах. При этом наблюдается своего рода «волновое движение» от менее крупных к более крупным населенным пунктам, определяющее качественный состав, ценности и нормы жителей поселений разных типов (см. табл. 11).

Таблица 11

Где прошли первичную социализацию жители разных типов населенных пунктов, %

Как видно из таблицы 11, в наименьшей степени миграция в другой тип населенного пункта в последние десятилетия характерна была для выходцев из двух столиц, а в наибольшей – для жителей сел и деревень. И хотя 60% прошедших первичную социализацию в селах проживают в них и до сих пор, составляя свыше 80% сельских жителей, остальные переехали в более крупные поселения. При этом наиболее популярны среди них оказались малые города и поселки городского типа. Однако каждый десятый среди прошедших первичную социализацию в селах является сейчас жителем крупного города. Интересно, что доля их в составе населения городов-миллионников точно такая же – 10%. По мере же сокращения численности населения их доля убывает в составе населения соответствующих типов городов с 14% в городах с числом жителей от 500 тыс. до 1 млн. человек до 44% в поселках городского типа. Однако даже в крупных городах с числом жителей от 500 тыс. до 1 млн. человек лишь 47% выросли в крупных городах. Большинство же их жителей – выходцы из малых и средних городов и сел.

Это накладывает довольно ощутимый отпечаток на взгляды и поведение населения этих городов. Так, например, среди прошедших социализацию в условиях городской культуры жителей городов численностью свыше 1 млн. человек[14], доля модернистов оказалась вдвое выше, а традиционалистов – вдвое ниже, чем среди социализировавшихся в условиях сельской культуры, но переехавших впоследствии в те же мегаполисы. По-разному видят нынешние жители крупнейших городов страны в зависимости от условий их социализации и приоритеты модернизации. 51% выходцев из сел и лишь 29% – из городов в их числе рассматривают, например, в качестве ключевой идеи модернизации обеспечение социальной справедливости. Зато 50% выходцев из городов при 38% из сел в составе населения городов-миллионников рассматривают в качестве таковой борьбу с коррупцией. Оценивая роль государства в социальной сфере 51% выходцев из сел и лишь 38% – из городов в них говорят о том, что государство должно обеспечить полное равенство всех граждан, включая имущественное. 50% прошедших социализацию в городской культуре жителей городов-миллионников ориентированы на инициативу, предприимчивость, поиск нового в работе и жизни, готовность к риску отказаться в меньшинстве, в то время как прошедшие социализацию в сельской культуре в числе их жителей в 61% случаев предпочитают инициативности уважение к сложившимся традициям, а поиску нового – следование привычному, принятому большинством. Среди выходцев из городов гораздо сильнее выражены индивидуалистические тенденции – около 60% их считают, что отстоять свои интересы можно, только рассчитывая на собственные силы, в то время как среди прошедших социализацию в рамках сельской культуры доминируют коллективистские установки – 56% считают, что чего-то добиться можно, лишь действуя вместе с другими, у которых те же проблемы.

Эти примеры можно было бы множить, но уже и из сказанного понятно, что мировоззрение жителей одних и тех же населенных пунктов существенно зависит от того, в условиях какой культуры – сельской или городской – они выросли. То же самое в полной мере можно отнести и к их поведению. Так, выходцы из сел, проживающие ныне в городах разных типов, в 56% случаев поддерживают соседские сети общения, причем даже в мегаполисах этот показатель составляет около 60%. Те же, кто прошли первичную социализацию в городах, характеризуются соседскими сетями общения лишь в 43% случаев, при этом для городов с численностью от 500 тыс. жителей и выше, где, как отмечалось выше, относительно велика доля горожан хотя бы второго поколения, этот показатель не превышает трети.

Принципиально различны у них и общие поведенческие стратегии. Так, если носители городской культуры в крупных городах склонны планировать свои действия, хотя временной горизонт может у них при этом различаться довольно существенно, то про-

шедшие первичную социализацию в условиях сельской культуры склонны «жить как живется», не планируя свою жизнь и ничего не загадывая «наперед» (см. рис. 25).

Рисунок 25

Временной горизонт планирования жителей городов-миллионников
в зависимости от условий их первичной социализации, %

Не удивительно при таких различиях во временном горизонте, что в этих группах было принципиально разное отношение к своему человеческому капиталу, хотя различия в долях лиц с высшим образованием в составе этих групп были невелики – 32% выходцев из сел и 39% – из городов имели в городах-миллионниках высшее образование. Несмотря на это, никак не пополняли свои знания за последние 3 года перед опросом 73% выходцев из сельской местности и лишь 40% потомственных горожан. Качественно различается у них и включенность в информационные технологии – 61% выходцев из сел и лишь 27% из городов вообще не пользуются компьютером, а для Интернета соответствующие показатели составляют 68 и 32%. А ведь речь идет в данном случае о жителях крупнейших городов страны с развитым рынком труда и относительно более высоким, чем в среднем по стране, уровнем жизни, с доступностью как информационных технологий, так и различных форм наращивания и обновления знаний и навыков, так что ситуация в них особенно показательна.

Итак, в России потомственные носители городской культуры, в точном соответствии с классическими канонами концепции модернизации, и в отношении своих ценностей и установок, и в отношении своего поведения демонстрируют гораздо бóльшую приверженность воззрениям, характерным для обществ модерна. В этом отношении при оценке готовности российского общества к модернизационному рывку принципиально важны остановка в развитии урабанизационных процессов и огромная доля горожан первого поколения в составе жителей российских городов, о которых говорилось выше.

Особенно тревожными в этом контексте являются тенденции, препятствующие дальнейшему распространению полноценного городского образа жизни даже среди жителей средних и крупных городов нашей страны. Мы имеем в виду пресловутое подсобное хозяйство. Землю имеют сейчас в собственности 45% населения страны при 27% проживающих в сельских населенных пунктах (кстати, как будет показано ниже, это «пересекающиеся множества» – далеко не все сельчане владеют землей, и, одновременно, довольно много владеющих ею горожан). Однако в основном речь идет при этом о маленьких участках земли – лишь в 7% случаев это земельные участки более чем в 20 соток, и свыше 80% таких больших участков принадлежат жителям малых поселений: сел и деревень (69%), поселков городского типа (5%) или малых городов (9%). По юридическому статусу находящаяся в собственности россиян земля – это либо дача или садово-огородный участок с домом (27% всех россиян и свыше половины имеющих землю в собственности), либо садово-огородный участок без дома (14% всех россиян), либо просто участок земли (земельные паи и т.п.).

Интересно, что имевшее место в советское время укрупнение сел с ростом числа сельских населенных пунктов с застройкой их 3–5-этажными многоквартирными домами привело вместо распространения городского образа жизни в селах к смешению традиционного сельского и традиционного городского образа жизни. Так, например, 18% жителей сел имеют садово-огородные участки с домом (при 40%, имеющих просто земельный участок разного размера и функционального назначения, в том числе и земельные паи). При этом почти половина (45%) сельских жителей уже вообще не имеет своей земли (!). Более того – свыше половины (56%) тех сельских жителей, кто имеют землю, не используют ее для самообеспечения продуктами питания или получения доходов от продажи произведенной сельскохозяйственной продукции.

Средний возраст и гендерное распределение в группах имеющих и не имеющих землю сельских жителей, а также возделывающих и не возделывающих ее практически совпадают. Зато различается их отношение к необходимости самостоятельно решать свои проблемы. Это проявляется и в их жизненных установках (так, 81% обеспечивающих себя хотя бы частично продуктами питания со своей земли и лишь треть не имеющих ее считают, что их материальное положение зависит прежде всего от них самих), и в их поведении – не случайно столь необходимый на селе в хозяйстве электроинструмент имеют 81% владельцев земли, использующих ее для производства продуктов питания хотя бы для своей семьи, и лишь 45% тех, кто ее не имеет и даже для себя не производит продуктов питания.

Это значит, что при сравнительной неразвитости сети автомобильных дорог и транспортной системы в целом, а также при бедности возможных видов производственной и досуговой деятельности в современных российских селах, разложение традиционного сельского образа жизни не ведет к утверждению в российских селах городского образа жизни, а приводит лишь ко все большей маргинализации значительной части сельского населения. И, в этом смысле, уход от характерной для традиционных, докапиталистических обществ сельской культуры отнюдь не означает утверждения в современной России норм городской культуры – не случайно среди обеспечивающих себя продуктами питания со своей земли сельских жителей доля модернистов хотя и ниже, чем в городах, но все же втрое (!) выше, чем среди не имеющих земли и не обеспечивающих себя продуктами питания жителей российских сел.

Посмотрим теперь детальнее на ситуацию с образом жизни городского населения. Учитывая сравнительную бедность населения российских городов, не удивительно, что для значительной части имеющих землю их жителей она выступает как важный ресурс самообеспечения продуктами питания. Это, разумеется, не значит, что все остальные на ней ничего не «сажают» – просто для них это скорее форма деятельности, разнообразящая их досуговую активность, чем источник реального изменения их материального положения в лучшую сторону. Во всяком случае, в число основных источников дохода семьи продукцию своего подсобного хозяйства включают лишь 47% имеющих землю и производящих на ней какую-то продукцию горожан при 69% в аналогичной группе жителей сел. Тем не менее, почти четверть горожан, занимающихся подсобным хозяйством для получения дополнительного натурального или денежного дохода, а не только для развлечения[15], плюс к тому, что в сельской местности до сих пор проживает свыше четверти населения страны, а среди самих горожан почти каждый пятый является выходцем из сельской местности – явные свидетельства незавершенности процесса урбанизации нашей страны, затянувшегося  на десятилетия, неизбежно предопределяющего замедление процессов модернизации российского общества в самых разных сферах жизни.

Рассмотрим теперь, как протекает в российском обществе изменение механизмов социального воспроизводства и контроля, замена традиций («неписанного права») как ведущего регулятора социальных отношений системой «писанного права» – законами, инструкциями и т.п.  Прежде всего отметим в этой связи, что в настоящее время в России нет главной предпосылки успешности такой замены – доверия к тем механизмам, которые обеспечивают реализацию регулирующей роли «писаного права», т.е. судебной и правоохранительной системам. Россияне не верят судебной системе страны (доверяют ей лишь 19%, а не доверяют – 53%[16]). Еще хуже картина с доверием правоохранительным органам (милиции и органам внутренних дел доверяет лишь каждый пятый россиянин при том, что не доверяет им почти 60% населения). И хотя эта картина выглядит сейчас лучше, чем несколько лет назад (см. рис. 26), эти изменения не столь значительны, чтобы можно было всерьез говорить об изменениях в данной сфере.

Рисунок 26

Динамика доверия россиян к суду и милиции, 1998–2010[17], %

При этом тот факт, что в стране до сих пор не обеспечено равенство всех перед законом, является для россиян еще одним весомым аргументом в пользу их достаточно скептического отношения к самому закону как ведущему социальному регулятору. Во всяком случае, доли считающих, что хорошие руководители для России важнее, чем хорошие законы, и приверженцев прямо противоположного мнения практически равны. В то же время, и это очень важно, результаты наших исследований свидетельствуют о том, что в России постепенно растет понимание роли и значимости эффективного законодательства и роли «хороших законов» в жизни общества (см. рис. 27).

Рисунок 27

Динамика выбора в дилемме, что для России важнее – хорошие руководители или хорошие законы, 2004/2010, %[18]

Как видно на рисунке 27, доля сторонников важности прежде всего хороших руководителей уменьшилась за последние годы незначительно (на 3%), т.е. фактически в пределах статистической погрешности. Однако при этом значительно, почти на 10% (т.е. на четверть в относительном выражении), выросла доля сторонников важности хороших законов. Этот рост прошел за счет тех, кому еще недавно сложно было определиться со своим выбором в подобном вопросе.

Учитывая, что речь идет о сравнительно коротком временном периоде, такой рост свидетельствует о достаточно быстрой перестройке общественного сознания в данной области. Об этой же тенденции свидетельствуют и более длинные временные тренды, отражающие динамику в отношении к закону и распространенность правового нигилизма среди россиян, за последние 15 лет (см. рис. 28).

Рисунок 28

Согласие с суждениями, отражающими особенности отношения россиян к закону, 1995/2010, %

Как видно на рисунке 28, практически по всем позициям, отражающим отношение россиян к закону, за последние 15 лет произошли изменения, свидетельствующие об уменьшении их правового нигилизма и росте готовности воспринимать «писаное право» как социальный регулятор». И хотя группа считающих, что не так важно, соответствует что-либо закону или нет – главное, чтобы это было справедливо, по-прежнему самая многочисленная (не согласны с этим 29% при 20% в 1995 году, и большая группа респондентов затруднилась сделать выбор в этой дилемме), все же впервые за время наблюдений она стала составлять менее 50%, сократившись примерно на четверть в относительном выражении. Сократилась и доля увязывающих необходимость соблюдать закон с тем, насколько законопослушны представители органов власти. Зато выросла доля тех, кто полагает, что всегда и во всем следует соблюдать букву закона, даже если закон уже устарел или не вполне соответствует сегодняшним реальностям.

Тем не менее, несмотря на все эти изменения, отражающие ярко выраженный запрос россиян на то, чтобы закон как социальный регулятор наконец заработал, наши сограждане и в настоящее время остаются в массе своей сторонниками «консенсусной» модели законопослушания, предполагающей, во-первых, что нормы закона обязательны для всех и только в этом случае они их готовы соблюдать, а во-вторых, что эти нормы прошли моральную легитимизацию, т.е. соответствуют их представлениям о социальной  справедливости.

Ярким свидетельством в пользу такой интерпретации полученных данных выступает отношение к необходимости выполнять распоряжения руководителей независимо от того, убежден ты в их правоте или нет. Хотя доля убежденных в том, что руководителям нужно подчиняться, только если ты в целом согласен с их требованиями,  выросла за последние 15 лет на 4%, свыше двух третей работающих по-прежнему к этому не готовы. Это означает, что саботаж распоряжений «начальства», еще со времен крепостного права являющийся основным способом борьбы за свои интересы в России, имеет определенную и четко артикулированную подоплеку – убеждение, что делать надо только то, с чем ты согласен. Причем это убеждение является некоей общей социокультуной нормой, поскольку его разделяют (в среднем примерно в двух третях случаев) даже предприниматели, имеющие наемных работников, и руководители разных уровней. Вряд ли можно в этих условиях ожидать укрепления технологической дисциплины, столь важной для модернизации российской экономики и развития высокотехнологичных отраслей.

При этом неважно, где прошла первичная социализация людей, где они живут в настоящее время, а также их пол, образование, профессиональная принадлежность, общая оценка своей ситуации на работе, стиля руководства на ней и т.д. Не слишком сильно влияет на распространенность этой нормы и реальный характер отношений с «начальством» – среди считающих их плохими готова выполнять все распоряжения руководства лишь четверть респондентов при показателе в 30% по остальным работающим и в 35% по пенсионерам. Относительно более значим в этом отношении общий психологический климат в коллективе – там, где его оценивают как плохой, лишь 19% готовы выполнять распоряжения руководства в любом случае.

Слабую статистическую значимость с готовностью выполнять распоряжения руководства продемонстрировала также занятость в различных отраслях. Даже в армии, правоохранительных и других силовых структурах лишь половина считает, что распоряжения руководства надо выполнять в любом случае, а остальные сотрудники силовых структур убеждены, что надо выполнять лишь те распоряжения, с которыми они согласны. Вряд ли нужно объяснять, чем может обернуться столь ярко выраженный правовой нигилизм «человека с ружьем».

Однако постепенно формируются предпосылки для того, чтобы на место «вольницы» где каждый делает лишь то, что хочет и с чем он согласен, пришли нормы и модели поведения современных обществ с их уважением к закону, эффективно работающей судебной системой и умением отстаивать свои групповые интересы в рамках предложенных институциональных форм. Об этом свидетельствует не только уже не раз упоминавшийся выше запрос россиян на активизацию закона как социального регулятора, тем более, что все альтернативные формы социальных регуляторов уже прекращают свое существование, но и динамика восприятия россиянами свободы. Очень медленно, но неуклонно в российском обществе идет процесс вытеснения понимания свободы как «воли», анархического восприятия ее как «свободы от…» (общества, начальства, многочисленных долженствований, вытекающих из различных социальных ролей) ее современным пониманием как «свободы для…», т.е. возможности защищать свои интересы в рамках предусмотренных законом прав и свобод. Так, если 15, и даже 10 лет назад в двух альтернативных определения свободы («Свобода – это возможность быть самому себе хозяином» и «Свобода человека реализуется в его политических правах и свободах») соотношение выборов в пользу первого и второго составляло 65:35, то сейчас – 60:40.

4. Социокультурная модернизация: оценка этапа и перспектив

Важнейшей стороной оценки возможности нашей страны ответить на вызовы времени и осуществить очередной модернизационный рывок является оценка этапа социокультурной модернизации, который она сейчас переживает. За этой академической формулой стоят на первый взгляд простые, но весьма принципиальные вопросы: что представляет собой население страны с точки зрения присущих ему норм и ценностей? И насколько последние могут способствовать или препятствовать реализации модернизационных инициатив руководства России?

Частично мы уже пытались ответить на эти вопросы в предшествующих разделах доклада, зафиксировав в социальном мировоззрении россиян выраженные пласты социокультурной архаики, восходящие к укладу жизни так называемых традиционных обществ. К таким компонентам их мировоззрения относится и специфическое понимание россиянами собственности, и их отношение  к природным условиям своего существования – земле, воде, заключенным в недрах земли полезным ископаемым и т.д., и сохраняющийся у большинства из них правовой нигилизм, и очень небольшой временной горизонт жизненного планирования, и многие другие особенности их мировоззрения, о которых шла речь выше.

Однако понятие социокультурной модернизации гораздо шире, чем преодоление этих особенностей, в той или иной степени характерных для представителей всех традиционных обществ. Под социокультурной модернизацией подразумевается обычно формирование новых систем ценностей, включая рост роли достижительных ценностей, распространение индивидуализма и мотивации успеха, а также формирование нового типа мышления – рационального, что, в совокупности, создает базу и для формирования новых социальных институтов. Так сформировался ли в современной России пресловутый
modern man? И если да, то что он собой представляет? А если нет, то что именно мешает его успешному формированию?

Чтобы ответить на эти вопросы, начнем с отправной точки сознания человека традиционных обществ – приоритета интересов общности над интересами личности и обусловленного  во многом именно этим конформизма. Судя по нашим данным, ни о каком «победном» шествии ценностей индивидуализма в российском обществе говорить пока не приходится, хотя отношение к индивидуализму у россиян весьма толерантное, и понятие «индивидуализм» вызывает положительные ассоциации у 61% из них.

Об этом свидетельствует, в частности, динамика распространенности индивидуалистических ценностей в смысле нонконформизма, стремления быть яркой индивидуальностью. Весь период реформ соотношение конформистов и нонконформистов сохранялось примерно одинаковым. Хотя небольшой всплеск нонконформистских настроений в начале реформ 1990-х годов и характерного для той поры ощущения безграничной свободы наблюдался, однако он быстро сменился ростом идеологии «не высовывайся» (см. рис. 29).

Рисунок 29

Выбор россиян в дилемме «быть яркой индивидуальностью» – «быть как все», %

Однако в самые последние годы тренд снова поменялся, что, видимо, связано со вступлением во взрослую жизнь все большего числа людей, выросших уже в новых условиях. И дело не только в том, что традиционно характерный для молодежи нонконформизм в последние годы усилился (доля нонконформистов в группе до 30 лет, составлявшая в 2003 году 60%, к 2010 году выросла до 65%), но и в заметном росте нонконформистских настроений в средних возрастных когортах при одновременном усилении конформизма старших возрастных групп (см. рис. 30).

Рисунок 30

Доля конформистов/нонконформистов в составе различных возрастных когорт, %

О неоднозначном характере социокультурной модернизации в России, идущей в маятниковом режиме, свидетельствует и отношение россиян к тому, чьи же интересы должно защищать государство – отдельного человека или общества в целом. Убеждены в том, что государство должно всегда отстаивать интересы народа перед интересами отдельной личности почти 60% россиян, не согласны с этим – 19%, а остальные не смогли четко определить свою позицию по данному вопросу. На первый взгляд, картина эта выглядит достаточно мрачной, создавая легитимную основу для авторитарного государства. Однако еще десять лет назад, в 2001 году, эта картина выглядела значительно хуже – тогда соотношение закрепляющих за государством право говорить от интересов общества в целом и тех, кто считал его задачей гарантию прав человека было 6:1, а не 3:1. И хотя доля первых была несколько меньше, чем сейчас (52%, а не 59%), зато и доля вторых уступала нынешней в 2 с лишним раза. Таким образом, та часть россиян, которая тогда не смогла определиться с ответом на этот вопрос, в большей степени оказалась склонна выбирать в настоящее время государство, которое будет защищать интересы каждого конкретного человека, а не некой абстрактной общности.

Судя по всему, общее, хотя и не вполне однозначное, улучшение картины в этой области, как и в случае с индивидуалистическими ценностями, связано со вступлением во взрослую жизнь все новых возрастных когорт, выросших уже в условиях рыночной экономики и относительной легитимности понятия прав человека. Во всяком случае, не согласны с тем, что государство всегда должно отстаивать интересы всего народа перед интересами отдельной личности, 22% в возрастной когорте до 30 лет  и 15% тех, кому «за 60», хотя статистическая связь с возрастом этой позиции достаточно слабая.

Тем не менее, как видим, и до сих пор для большинства россиян государство выступает как инструмент реализации интересов макрообщности – народа, и именно его интересами как целого и должно оно руководствоваться в своей деятельности, как, впрочем, и любой человек, что, как уже отмечалось выше, связано с незавершенностью процессов социальной модернизации. Для россиян не те или иные группы индивидов должны в борьбе друг с другом уметь отстаивать свои интересы, а государство, как выразитель общих интересов, должно, принимая во внимание интересы различных субъектов, на базе общественного консенсуса проводить политику, направленную на благо народа как единой общности. Именно в силу права и долга государства  представлять интересы этой общности, граждане, партии и т.п. должны проявлять к нему максимальную лояльность, а в представлениях многих россиян – и признавать его право вмешиваться в их жизнь, если это нужно для общества в целом, даже если подобное означает нарушение их гражданских прав.

Как видно на рисунке 31, многие «аксиоматичные» для обществ модерна нормы (к примеру, что настоящая демократия невозможна без политической оппозиции) не являются таковыми для многих россиян. Более того, по отношению, скажем, к такой дилемме, чьи интересы должно отстаивать государство – интересы общества или интересы личности, за последние годы произошел даже откат от характерного для обществ модерна понимания прав человека. Это, видимо, связано с особой ролью государства в российской культуре, запрос на усиление которой возрастает в кризисные эпохи, в то время как в благополучном 2007 году эта доля даже сократилась по отношению к 2004 году и составляла всего 44%. Тем не менее, и сейчас право человека отстаивать свое мнение даже в том случае, если большинство придерживается иного мнения, выступает нормой в глазах подавляющего большинства россиян. Но это право для россиян означает, скорее, право “быть услышанными”, а не необходимость для государства руководствоваться интересами личности в противовес интересам общества. Не случайно практически половина россиян убеждена в том, что государство обязано выступать гарантом интересов именно общества, а не личности, и должно отстаивать интересы всего народа перед интересами отдельной личности. И лишь около трети населения либо не согласны с этим, либо согласны лишь отчасти. Данный вывод хорошо корреспондируется и с тяготением россиян к смешанной экономике с сохранением позиций государства в ключевых областях, о чем уже говорилось выше.

Рисунок 31

Динамика взглядов россиян по некоторым вопросам,  1998/2010 гг.,
% от россиян до 65 лет

Согласны с тем, что:

Тем не менее, в целом можно констатировать заметный сдвиг за последние 12 лет в сторону характерных для мировоззрения модерна норм. В общественном сознании еще сильнее стало убеждение, что человек должен иметь право отстаивать свои взгляды, даже если большинство придерживается иного мнения (лишь 9% с этим не согласны, а остальные затруднились с ответом), что каждый гражданин в любой ситуации имеет право отстаивать свои интересы при помощи забастовок и демонстраций (доля несогласных – 18%), и что настоящая демократия невозможна без политической оппозиции (доля несогласных – 15%). Кроме того, сократилась, и весьма заметно, доля сторонников всевластия государства, легитимности его права влиять на правосудие и ограничивать свободу прессы.

Однако все вышесказанное касается лишь долгосрочного (12 лет) тренда изменений в умонастроениях россиян. Что же касается вектора этих изменений на более коротких временных отрезках, то за это время он поменялся дважды. Первый период ознаменовался ренессансом доверия к государственной власти с приходом к руководству страной В.В.Путина. Второй связан с утратой прежней эйфории под влиянием всенарастающей коррупции государственного аппарата и «холодного душа» экономического кризиса 2008–2009 гг., приведшего к утрате населением России многих иллюзий. Это означает, что картина изменений в общественном сознании за период первой половины 2000-х годов свидетельствовала не столько о возложении на государство дополнительных обязанностей (например, отстаивать интересы всего народа перед интересами отдельной личности, так как на микроуровне люди ощущали тогда больше возможностей решать свои проблемы самим, чем сегодня), сколько о делегировании ему дополнительных прав в свете возросшего к нему доверия. Так, 65% россиян в возрасте до 65 лет тогда были согласны с тем, что государство должно иметь возможность ограничить свободу прессы, если она нарушает интересы государства, и 55% считали, что правительство должно иметь возможность влиять на правосудие, если этого требуют государственные интересы.

В тот период мы отмечали в этой связи, что такое перераспределение в общественном сознании власти в пользу государства свидетельствует о том, что учет новой властью ожиданий общества, в отличие от ситуации в эпоху Б.Ельцина, способствовал расширению делегирования ей права действовать, руководствуясь интересами государства, а не действующими в стране законами. Отмечали мы тогда же, впрочем, и то, что такое расширение сторонников всевластия государства связано не с укреплением этакратической модели как таковой, а просто с ростом доверия россиян к политической элите и прежде всего лично В.В.Путину – тогдашнему президенту страны, а также, что падение уровня доверия к ним автоматически повлечет за собой и делегитимизацию данной модели. Именно это и произошло в последние годы. И хотя личный рейтинг и В.В.Путина, и Д.А.Медведева все еще достаточно высок, но из-за чудовищной коррупции государственного аппарата, болезненно воспринимаемой россиянами, а также утратые в результате экономического кризиса большинством россиян иллюзий на дальнейшее автоматическое улучшение своего положения, государство утратило тот мандат доверия, которое выдало ему население в предкризисный период. В результате вектор общественных настроений изменился, не просто «качнувшись назад», но и далеко проскочив при этом ту точку, в которой он находился в начале лета 1998 г.

Такие быстрые изменения в, казалось бы, базовых представлениях о ключевых принципах модели взаимоотношений личности, общества и государства в сознании россиян говорят о двух обстоятельствах. Во-первых, это прагматизм и даже утилитаризм многих россиян, которые руководствуются в своих оценках не «высокими» идеологическими соображениями, а самыми что ни на есть приземленными личными интересами и особенностями своей личной ситуации. А во-вторых, это общая неустойчивость в современной России норм общественного сознания, связанная с той масштабной трансформацией, которую это сознание в последние десятилетия переживает. Причем в ходе такой трансформации друг на друга наслаиваются процессы разного масштаба и глубины – от занимающей не одно поколение социокультурной модернизации до смены идеологем, обусловленных сменой текущих политических режимов.

Однако, при всей неустойчивости общественного сознания, как общие контуры, так и долгосрочный вектор изменений представлений россиян об обществе, в котором они хотели бы жить, о взаимоотношениях государства с этим обществом и о своем месте в системе социальных отношений просматриваются достаточно четко. О долгосрочном векторе подобных изменений уже было сказано выше. Что же касается самой модели системы социальных отношений, в которой они хотели бы жить и которую воспринимают как норму, то это не жестко тоталитарная или авторитарная модель, а «смягченный» ее вариант, предполагающий право людей не просто свободно высказывать свое мнение, но даже настаивать на нем с помощью забастовок и демонстраций. Единственное, что может служить основанием, да и то отнюдь не безусловным, для ограничения этого права – это угроза общественному порядку. Дело же оппозиции, которая обязательно должна быть и в рамках такой модели – не конкурировать за власть, а контролировать правильность поведения «власти» в отношении соблюдения ею общественных интересов и помогать ей в этом главном для всех деле.

Эта модель в ее современном российском варианте уже не предполагает безусловной и безоговорочной жертвенности со стороны рядовых членов общности. Она носит консенсусный характер и предполагает, что каждая из сторон выполняет свои обязательства только в том случае, если их выполняет другая сторона. Главные функции государства в рамках этой модели – не только адекватно выражать текущие и стратегические интересы макрообщности, но и заботиться о минимальных текущих нуждах членов общности. Последовательная реализация этих функций – основа всей этой системы отношений, легитимности власти государства и встречной готовности граждан выполнять требования власти, их «послушания», что в целом укладывается в систему патерналистских отношений в их патрон-клиентской форме. Запрос же на принятие государством на себя ответственности в рамках этих отношений напрямую связан с прагматической оценкой россиян своей способности самостоятельно решить свои проблемы.

Вот почему, оценивая этап и динамику социокультурной модернизации России на микроуровне, следует отметить также, что в ней доминируют характерные для традиционалистского сознания установки на зависимость от внешних по отношению к самому человеку обстоятельств, повлиять на которые он не может, внешний локус-контроль, патерналистские ожидания и т.д. (см. табл. 12). Во всяком случае, 61% россиян сейчас убеждены, что без материальной поддержки государства им выжить сложно, и лишь 39% полагают, что смогут самостоятельно обеспечить себя и своих близких, причем последняя точка зрения доминирует лишь в одной возрастной когорте – до 30 лет.

Таблица 12

Специфика некоторых ценностных ориентаций в разных возрастных когортах, %

При этом качественно отличается картина распространенности патерналистских ожиданий среди модернистов и традиционалистов. Так, 66% модернистов и лишь 14% традиционалистов  (при 36% в промежуточной группе, которая примыкает в этом вопросе в качественном отношении скорее к традиционалистам) уверены, что смогут обеспечить себя и свою семью сами, и потому не нуждаются в материальной помощи со стороны государства. Что интересно, различия между этими мировоззренческими группами не только сохраняются в разных возрастных когортах, но даже усиливаются с возрастом. Так, в средних возрастах (31–50 лет) почти две трети модернистов и лишь 20% традиционалистов считают, что смогут обеспечить себя и свою семью сами и не нуждаются в материальной помощи со стороны государства. При этом среди пожилых модернистов («за 50» и далее) 56%, а среди пожилых традиционалистов лишь 8%, т.е. в семь раз меньше, говорят о том, что не нуждаются в помощи государства и способны сами решить свои проблемы. Это еще раз подтверждает неслучайность патерналистского запроса со стороны большинства россиян и связь его с незавершенностью процессов социокультурной модернизации, следствием чего является и особая модель взаимоотношений общества, личности и государства, доминирующая в общественном сознании.

То, что выявлено – принципиально иная модель, нежели существующая в Западной Европе, где государство заботится не об абстрактном “благе народа”, а выступает гарантом интересов и прав человека в его взаимоотношениях с обществом, создавая благоприятные условия для его собственной активности и предоставляя ему все инструменты для защиты своих индивидуальных и групповых интересов. Такая модель взаимоотношений государства и личности, имеющая в качестве отправной точки общность, относится к числу архаических моделей. Однако это не означает автоматической тяги к тоталитарному обществу. Легитимно для россиян будет только такое государство, которое будет соблюдать не свои интересы как государства, воплощенного в определенном государственном аппарате, а интересы общности, отражаемой понятием “народ”. И только законы такого государства население признает справедливыми и готово будет соблюдать.

Еще одним аспектом характерного для традиционных обществ приоритета интересов общности по отношению к интересам отдельно взятого человека выступает иерархия в сознании людей тех общностей, интересами которых они готовы руководствоваться при решении важных для них вопросов, позволяющая лучше понять этап разложения характерной ранее для России модели взаимоотношений государства, общества и личности. Модели, из которой во многом вытекает и специфика индивидуального восприятия себя и функционирования определенных поведенческих практик на микроуровне. В России приоритет интересов общности по отношению к интересам личности имеет особенно прочные корни, поскольку на характерную для всех традиционных обществ приоритетность интересов общностей исторически наложились десятилетиями пропагандировавшиеся постулаты псевдокоммунистической идеологии. «Раньше думай о родине, а потом о себе», «жила бы страна родная, и нету других забот» и т.д. – эти с детства привычные многим строчки по сути дела уже на уровне подсознания задавали определенную иерархию приоритетов, где на первом месте должно было быть государство (народ), потом коллектив, а лишь затем уже частная жизнь, причем ключевую роль в последней должны были играть также коллективные интересы – интересы семьи. Интересы же самого человека как самостоятельной и уникальной личности традиционно оказывались в этой системе ценностей на последнем месте.

Однако во многих наших исследованиях было установлено, что исходной точкой реальной жизни рядового россиянина, ее безусловным центром в действительности сегодня является семья. Именно это та отправная ценность, от которой большинство россиян отталкивается в решении тех или иных вопросов (см. табл. 13).

Таблица 13

Чьими интересами будут руководствоваться россияне в серьезных для них вопросах,
решая, как им поступить, 2000/2010, % от ответивших[19]

Как видно из таблицы 13, радикальных сдвигов в отношении иерархии интересов в сознании россиян за последние годы не произошло. Хотя число тех, кто готов руководствоваться в своем поведении интересами государства или коллектива несколько выросло, а доля руководствующихся в своем поведении прежде всего интересами своей семьи  или своими собственными несколько сократилась, но в целом эти изменения находятся в пределах статистической погрешности. Таким образом, мы вновь убеждаемся в устойчивости традиционалистской модели приоритетов, где легитимность интересов отдельной личности весьма проблематична, а ведь именно из этой легитимности и вытекает лежащая в основе современных демократий идея прав человека. В свете этого становится понятно, почему идея прав человека, уже давно ставшая аксиомой во всех развитых странах (хотя сами эти права далеко не всегда соблюдаются и в них) так плохо прививается на российской почве.

Любопытно также, что модернисты не отличаются в вопросе о том, чьими интересами они будут руководствоваться в принятии важных для себя решений, распространенностью среди них индивидуалистических умонастроений. Однако для них прямо обратно соотношение значимости интересов государства и коллектива, частью которого они являются – если традиционалисты в 2,5 раза чаще, чем интересам коллектива, отдавали приоритет интересам государства, то модернисты отвечали с точностью до наоборот. Представители же промежуточной группы в обоих вопросах занимали промежуточные позиции.

Итак, значимость интересов отдельного человека для россиян не слишком легитимна, даже если речь идет лично о них и их собственных интересах. Однако при этом в массе своей они будут ориентироваться все-таки не столько на интересы коллектива, общества и государства, сколько на интересы своей семьи. Приоритетность происходящего в семье для  большинства россиян носит безусловный характер и значительно перевешивает то, что происходит в «большом» мире. Место же в «большом» мире (характеризуемое такими понятиями, как должность, признание, популярность, престижное потребление и т.д.), вопреки расхожим суждениям, широко представленным в нашей прессе, волнует их гораздо меньше (см. рис. 32).

Рисунок 32

В каких сферах успех не входит в жизненные планы россиян, %[20] 

                     Не стремились:

Как видим, в целом картина жизненных устремлений россиян достаточно устойчива. Идеальная модель жизни для россиян включает наличие счастливой семьи, хороших детей и надежных друзей. Важно для них также прожить свою жизнь честно и не хуже других. Далее в списке важных для россиян жизненных целей следуют позиции, связанные с работой – 94% опрошенных хотели бы иметь интересную работу и заниматься любимым делом, и 89% хотели бы, чтобы их работа была престижной, хотя далеко не все они стремились сделать карьеру. Образование также занимает очень значимое место в идеальной жизненной модели подавляющего большинства россиян – только 12% утверждают, что они не хотят и не хотели получить хорошее образование.

При этом, если рассмотреть картину жизненных устремлений наших сограждан в динамике, то видно, что по ряду позиций произошло сокращение тех, кто не хотел бы добиться в жизни соответствующих целей. И, что очень важно, сокращение это затронуло в первую очередь тех, кто не имел так называемых «достижительных мотиваций», являющихся характерной особенностью modern man. На 9% от общей численности россиян выросла доля стремящихся иметь доступ к власти, на 7% – доля тех, кто хотел бы получить хорошее образование, на 5% – желающих иметь престижную работу или собственный бизнес.

Интересно при этом, что стремление стать богатым за эти годы не только не выросло, но даже несколько потеряло в популярности, хотя желание побывать в разных странах мира стало более распространенным. Это значит, что природа роста достижительных мотиваций у россиян в последние годы отличается от простого желания иметь больше денег.

Итак, для подавляющего большинства населения  наиболее значимыми и важными жизненными планами являются те из них, которые связаны с семьей, друзьями, желанием прожить свою жизнь честно и не хуже других, получить хорошее образование, интересную и престижную работу. Эти цели не противоречат друг другу и образуют достаточно гармоничную модель жизни, с разных сторон отражающую микромир человека, ту повседневную реальность, с которой он сталкивается каждый день.

Конечно, в различных группах есть свои нюансы жизненных установок. Так, «честно прожитая жизнь» в иерархии жизненных стремлений старшего поколения делит первое-второе место с семьей с показателем в 98%, в то время как у молодежи до 30 лет оно присутствует только у 94%. Однако еще 10 лет назад молодежь декларировала наличие этого стремления вообще лишь в 84% случаев, так что можно говорить скорее о восстановлении в этом отношении традиционной российской модели идеальной жизни, чем об углублении разрыва в этом вопросе между поколениями. Кроме того, система жизненных ценностей значительно различается в разных по уровню благосостояния группах (для имеющих низкий уровень дохода основными являются ценности семьи и спокойная совесть, а для имеющих высокий уровень благосостояния – интересная работа и другие достижительные мотивации). И, тем не менее, во всех группах существует общий каркас основных ценностей, который не только выполняет интегрирующую роль в обществе, но и позволяет говорить о том, что ценностная система россиян весьма устойчива и далека от идеала "американской мечты". Так, интересная работа устойчиво входит в число лидирующих ценностей, обгоняя значимость любых материальных факторов, а известность, власть, карьера – устойчивые аутсайдеры ценностного мира населения России.

На этом основании можно сделать очень важный вывод: несмотря на слабую тягу россиян к ценностям преуспевания, являющимся основным импульсом развития в рамках, например, американской модели, в их системе ценностей есть тот двигатель, тот внутренний импульс, который при правильном его понимании и использовании способен придать невиданную динамичность развитию России, так как он носит внутренний, а не внешний по отношению к деятельности людей характер. И этот импульс – интерес к самому содержанию выполняемой работы. Это означает, что россиянам заведомо бесполезно конкурировать с Китаем и «азиатскими тиграми» в области конвейерных производств, это явно не наша сильная сторона. Зато в наукоемких технологиях, в индивидуальном, а не в серийном производстве, россияне при определенных условиях могли бы быть вполне конкурентоспособны на мировом рынке.

При обращении к этому ресурсу развития следует учитывать, впрочем, что роль «интересности» работы и готовность поставить интерес к работе выше заработка варьируется по различным социально-профессиональным и должностным группам. Заметно ниже 50% этот показатель опускается пока, впрочем, только для предпринимателей и самозанятых (для двух третей которых деньги оказались важнее интересности работы), рабочих (42%) и рядовых работников торговли и сферы услуг (46%). При этом специалисты и руководители говорят о том, что главное – это чтобы работа была интересной, в двух третях случаев.

Однако возможности этого ресурса не стоит преувеличивать, поскольку сами по себе рыночные отношения и активное насаждение ценностей общества потребления ведут к постепенному падению для россиян ценности интересной работы. Работа «на дядю» (пресловутый «отчужденный труд») или труд без четко выраженной и понятной связи выполненной работы и полученного вознаграждения не может не вызывать сдвигов в пользу сугубо инструментального к ней подхода, восприятия ее прежде всего через призму приносимой ею материальной отдачи (см. табл. 14).

Таблица 14

Выбор россиян в альтернативных парах ценностных суждений, 1995/2010, %

Та же самая тенденция прослеживается и по отдельным социально-профессиональным группам (см. рис. 33). При этом обращает на себя внимание также ряд дополнительных особенностей изменения трудовых мотиваций россиян.

Рисунок 33

Выбор некоторых социально-профессиональных групп в дилемме
«главное в работе – сколько за нее платят» – «только на интересную работу можно потратить значительную часть жизни», 2000/2010, %

Выбрали суждение «Только на интересную работу можно потратить
значительную часть жизни»:

Как видим, проблема не только в том, что заработок все чаще рассматривается россиянами как главное в работе (подчеркнем – не просто в их собственной работе, а как та норма, которой вообще надо руководствоваться при оценке работы) среди рабочих и предпринимателей, но и в том, что специалисты и руководители также стали все чаще разделять эту норму. А вот это уже серьезная проблема для успешного продвижения по пути инновационной экономики.

Кроме того, одного интереса к работе для эффективной деятельности в условиях современной глобальной экономики недостаточно. Необходима также мобильность, инновационный настрой, готовность к постоянному обновлению и т.д. В ходе данного исследования мы попытались проверить, в какой степени достижительные мотивации, готовность к переменам, стремление к развитию и обновлению и т.п. присутствуют у россиян как некие общие нормы, а не просто собственные жизненные цели. Как видно из таблицы 15, ценности власти и успеха стали за последние 15 лет заметно популярнее у россиян, хотя социокультурной нормой для них продолжают оставаться ценности приватного мира и душевной гармонии. При этом ориентация на инновации, поиск нового скорее даже сокращается на фоне не меняющегося отношения к переменам. Таким образом, в современной России сложилась парадоксальная картина – достижительные мотивации в ней, хотя и медленно, но распространяются все шире, а распространения являющегося их естественной предпосылкой в обществах модерна установок на  инициативу, предприимчивость, инновационность и т.д. не фиксируется.

Таблица 15

Выбор россиян в альтернативных парах ценностных суждений, 1995/2010, %

Тем не менее, оценивая ценностно-нормативные предпосылки наличия в общественном сознании внутренних импульсов для развития страны, можно констатировать, что в нем и до сих пор преобладает ориентация на перемены, мобильность, а не на консервацию окружающей действительности. После двух десятилетий непрерывных изменений, когда, казалось бы, так естественно было желать «успокоения», почти 60% россиян все же говорят о том, что перемены им нравятся. И хотя роста соответствующих установок не наблюдается, это очень высокий показатель, позволяющий говорить о том, что ресурс социальной инновации в российском обществе отнюдь не исчерпан и при разумной позиции власти дальнейшее движение по пути реформ будет поддержано обществом. Подтверждает социальный динамизм большей части россиян и анализ «коллективного бессознательного». Практически по всему блоку понятий, семантически соотносимых с движением, развитием, социальной мобильностью («эффективность», «темп», «модернизация», «риск», «будущее», «наука» и др.), в ходе исследования было получено заметное превышение симпатий над антипатиями.

В то же время соотношение социально динамичных и ориентированных на социальную пассивность групп в различных возрастных когортах, а также среди традиционалистов и модернистов разительно различается (см. табл. 16). При этом во всех возрастных когортах старше 25 лет в последние годы идет плавная потеря динамического потенциала. Это позволяет надеяться на усиление динамического потенциала России только в случае расширения в составе ее населения группы модернистов.

Таблица 16

Выбор россиян в дилемме «главное – следование привычному» – «главное – это
поиск нового», 2007/2010, %

В условиях все еще сохраняющейся у большинства россиян подсознательной готовности к попыткам найти (точнее – нащупать) оптимальный путь развития, вряд ли можно удивляться относительной социальной стабильности в обществе не только в последние 20 лет, но и на протяжении значительной части ХХ века. Для обеспечения этой стабильности, впрочем, немалое значение имела  также особая роль свободы в ценностной системе россиян – роль, при которой, даже несмотря на тяжелейшие материальные испытания, выпавшие на их долю, они видели в принесенных реформами начала 1990-х годов свободах достаточно значимую компенсацию материальных лишений. Во всяком случае, для большинства россиян свобода все годы реформ была важнее, чем материальное благополучие (см. рис. 34). В то же время общий тренд за последние 15 лет позволяет говорить о развитии негативных для перспектив модернизации тенденциях и об относительном росте числа приверженцев материалистической ориентации в ущерб ценности свободы.

Рисунок 34

Выбор россиян в дилемме «свобода – это то, без чего жизнь теряет смысл» или «главное в жизни – материальное благополучие», %

При этом стоит отметить, что понимание свободы у россиян не совпадает с характерным для обществ модерна его пониманием и отражает незавершенность процессов социокультурной модернизации в российском обществе. Так, 60% россиян убеждены, что свобода – это возможность быть самому себе хозяином («воля»), и лишь 40% полагают, что это набор определенных политических прав и свобод. И хотя процессы модернизации в этой области общественного сознания идут (в 1993 году, например, свободу как возможность быть самому себе хозяином трактовали 67% россиян), но движение это сравнительно медленное. Отметим в этой связи также, что понимание свободы не демонстрирует значимой статистической связи с ее ценностью для человека, хотя среди сторонников понимания свободы как совокупности политических прав и свобод чуть чаще (59% против 54%) встречаются приверженцы приоритетности свободы по отношению к материальному благополучию.

Учитывая как остроту потребности в равенстве и свободе, так и особенности восприятия их россиянами, посмотрим теперь на выбор наших сограждан в вопросе о том, в обществе социального равенства или индивидуальной свободы они предпочли бы жить. Общество с приоритетом индивидуальной свободы (т.е. американскую модель развития общества) предпочитают в настоящее время 33% россиян, в то время как в обществе социального равенства хотели бы жить две трети всего населения России. Однако это свидетельствует отнюдь не о малой значимости для них свободы (роль которой, как уже отмечалось выше, для них весьма велика), а о близости их приоритетов в этом вопросе скорее к западно-европейской, чем к американской культуре, а также об остроте проблемы равенства в российском обществе[22]. Причем картина распределений россиян в данном вопросе очень устойчива (см. рис. 35), и даже среди модернистов ровно половина предпочитает жить все-таки в обществе социального равенства, а не индивидуальной свободы.

Рисунок 35

Динамика доли выбирающих индивидуальную свободу или общество
социального равенства, 1998/2010[23], % от сумевших определиться с выбором

Причем наиболее важными дифференцирующими признаками выступает в дилемме «общество индивидуальной свободы – общество социального равенства» возраст
(см. рис. 36). Однако даже в возрастной когорте до 30 лет доля сторонников общества индивидуальной свободы меньше, чем сторонников общества социального равенства. Более того, –  даже среди тех, кто моложе 21 года, число сторонников общества индивидуальной свободы не превышает половины. Это значит, что в данном случае мы имеем дело с определенным культурным феноменом, отражающим специфическое видение россиянами приоритетов и моделей общественного развития.

Рисунок 36

Доля выбирающих индивидуальную свободу или общество
социального равенства в составе различных когорт, %

Значимыми оказываются в этом вопросе также социально-профессиональная принадлежность (см. рис. 37) и тесно с ней связанный образовательный уровень. Как видим, приоритет общества индивидуальной свободы отчетливо фиксируется только в двух социально-профессиональных группах: 1) у студентов вузов, и в этом отношении они отличаются от своих сверстников, не являющихся студентами, и 2) у предпринимателей, имеющих наемных работников. Несколько выше, чем в среднем, доля сторонников общества индивидуальной свободы также у специалистов с высшим образованием, но в этой группе она все же меньше половины. При этом чуть выше (42%) этот показатель у гуманитарной интеллигенции, особенно работающей в сфере финансов (54%), и чуть ниже (38%) – у технической интеллигенции. Не слишком важен в этом вопросе и тип поселения, в котором проживают люди, или их уровень благосостояния – даже среди имеющих уровень дохода свыше двух медиан большинство (52%) являются сторонниками общества индивидуальной свободы.

Рисунок 37

Доля выбирающих общество индивидуальной свободы или общество
социального равенства в составе различных социально-профессиональных групп, %

В то же время мировоззренческие особенности накладывают на соответствующий выбор весьма ощутимый отпечаток. Среди модернистов сторонниками общества индивидуальной свободы выступают 51%, а среди традиционалистов – 16%. Однако то, что даже мнения модернистов разделились в этом вопросе практически ровно пополам, еще раз свидетельствует – острая потребность хотя бы в формальном социальном равенстве является не столько признаком “антирыночности” сознания россиян, сколько отражением остроты проблемы равенства в российском обществе, а также специфики российской культуры в самом широком смысле слова, отражением понимания ценностей и целей существования общества и человека.

5. Перспективы экономической модернизации страны

Перспективы модернизации экономики определяются в современном мире тремя основными факторами. Прежде всего – это наличие развитого человеческого капитала, который позволяет справляться со сложными заданиями, особенно в условиях автоматизированных и компьютеризированных производств. Второе – это наличие особой технологической культуры (в том числе – привычки к трудовой и производственной дисциплине), необходимой как для успешной работы на сложных высокоточных производствах, так и для создания рациональных конкурентоспособных систем управления. Третье – готовность работать в рамках определенных стилей руководства, стимулирующих постоянное развитие, эффективный рост и внутреннюю самоорганизацию.

Рассмотрим сначала ситуацию с человеческим капиталом. Проблема модернизации современной российской экономики упирается в этом отношении в неоднородность отечественной системы хозяйствования, во многом отражающей неоднородность самого труда в разных сегментах и секторах российской экономики. В этой связи стоит отметить две линии, которые разделяют работающих россиян – характер труда (умственный и физический) и содержание работы (квалифицированный и неквалифицированный труд). При анализе перспектив экономической модернизации страны про эти две линии необходимо всегда помнить, поскольку они в значительной степени предопределяют качество человеческого капитала российских работников – а ведь именно последний, как отмечалось выше, является ключевой предпосылкой успешной экономической модернизации в нашей стране. Особенно это разделение заметно, когда речь идет о хозяйственной этике работающей части россиян, которые достаточно лояльно относятся к различным формам девиантного поведения, в том числе – в сфере экономических отношений (см. табл. 17).

На первый взгляд, судя по данным таблицы, проблема состоит прежде всего в низкой технологической культуре российского рабочего класса и фактически процессов люмпенизации, которые имеют место в среде рабочих, особенно – рабочих низкой квалификации. Так, россияне, которые бы не стали осуждать деловую необязательность, чаще всего оказываются именно рабочими низкой квалификации. Среди них относительно чаще можно встретить и людей, которые имеют опыт употребления наркотиков, причем негативные тенденции в этой области в последние годы нарастают. Одного этого уже достаточно, чтобы высказать опасения относительно перспектив модернизации отечественной промышленности. Фактически, перед страной стоит угроза в массовом масштабе появления в среде рабочих определенного типа личности, которая не просто будет не способна обеспечить на своем рабочем месте процессы модернизации, но и превратится в угрозу для создания благоприятной для человеческого потенциала населения в целом среды проживания в районах концентрации представителей этого типа личности (промышленные центры, села и малые города).

Таблица 17

Отношение россиян к различным формам девиантного поведения[24],
% от работающих

Однако отнюдь не только рабочие могут вызвать «головную боль» при попытках форсировать модернизационные процессы в современной российской экономике. Волна инициативы «сверху» рискует быть разбитой об этические основы хозяйственной деятельности в российской экономике и в силу особенностей деловой этики других профессиональных групп. Как видно из таблицы 17, остро стоят эти проблемы, например, также для работников нефизического труда средней и низкой квалификации. Так, работа пятой части россиян, которые иногда проявляют деловую необязательность, связана с торговлей и простыми услугами. Об отношении же их к коррупции и говорить не приходится – четвертая часть из этих работников прямо признает, что дает взятки, и еще 8% уклоняются от ответа, что заставляет предполагать, что они также это делают, но не хотят об этом говорить.

В то же время специалисты являются оплотом возможности создания такой модели общественных отношений, в которой современная конкурентоспособная экономика могла бы сложиться и успешно развиваться. Они являются единственной профессиональной группой, представители которой в подавляющем большинстве категорические противники таких институтов, как уклонение от уплаты налогов (75%) и коррупция (62%). В то же время предприниматели и руководители, которые, по идее, должны составлять традиционную основу среднего класса, выступая гарантом стабильного развития экономики, являются сегодня самыми активными участниками практик мздоимства и ухода от налогов, что отражает превращение этих практик в российской экономике в норму для всех хозяйствующих субъектов. Недалеко от предпринимателей отстают и руководители всех уровней, 30% которых, даже по их собственному признанию, вовлечены в коррупционные практики. Большинство специалистов хорошо чувствуют эту проблему, поэтому в вопросе о том, что для России важнее – хорошие законы или хорошие руководители – единодушно отмечают «хорошие законы» (58%), понимая, видимо, что дело не в отдельных людях, а в сложившейся институциональной матрице.

Однако, к сожалению, представители не всех профессиональных групп столь прозорливы. Например, рабочие низкой квалификации (1–2 разряда и без разряда) спасение России видят в хороших руководителях (63%), что, скорее всего, является следствием их своеобразного жизненного опыта, отражающего их бесправное положение по отношению к начальству.

Во многом из жизненного опыта различных профессиональных групп вытекает и оценка ими приоритетов развития страны. В этой связи надо отметить, что сейчас есть три главные группы, которые по-разному видят картину того, какая идея должна стать ключевой для модернизации России. Это 1) специалисты, выступающие за формирование эффективной инновационной системы; 2) предприниматели и самозянятые, видящие краеугольным камнем модернизации расширение возможностей для свободного предпринимательства и развития конкуренции; 3) рядовые работники торговли и сферы бытовых услуг, для которых особенно ценна идея социальной справедливости. Стоит отметить, что рабочие не отличаются от средних показателей по работающему населению в целом особой склонностью к той или иной ключевой идее модернизации.

Посмотрим теперь на другие особенности человеческого потенциала российских работников и начнем с главного компонента человеческого капитала – образования, являющегося в современном мире самым значимым ресурсом, структурирующим процесс модернизации разных обществ в условиях перехода к экономике знаний в глобальном масштабе. По этому критерию в российской экономике можно выделить 4 основные группы рабочей силы – 1) управленцы, 2) специалисты, 3) так называемый «конторский пролетариат» и рядовые работники торговли и сферы услуг, 4) рабочие. В настоящее время подавляющее большинство управленцев, особенно руководителей высшего звена (85%) и специалистов (91%) обладают хорошими формальными показателями человеческого капитала (имеют законченное высшее образование – см. рис. 38).

Рисунок 38

Специфика образования основных социально-профессиональных групп,
% от работающих

При этом, несмотря на то, что среди руководителей среднего и низшего звена велика доля работников со средним специальным и незаконченным высшим образованием (40%), все же типичным для них является высшее образование. Большую роль здесь играет отраслевой и поселенческий фактор – большая часть руководителей со средним специальным образованием занята в лесном и сельском хозяйстве, что делает картину человеческого капитала на селе и в малых городах очень мрачной, особенно если учитывать, что первичный сектор экономики, в котором занято, согласно данным Федеральной службы государственной статистики РФ, около 11% россиян, вообще объединяет в основном людей со средним общим образованием и ниже (см. рис. 39). В целом же качество человеческого капитала российских менеджеров и перспективы повышения эффективности их труда можно оценить весьма скептически, а шансы на модернизацию российского сельского и лесного хозяйства – как стремящиеся к нулю, как, впрочем, и шансы системы ЖКХ и торговли.

Особо следует отметить и проблемы с качеством человеческого капитала в системе государственного управления.

Рисунок 39

Специфика образования в зависимости от сферы экономической деятельности,
% от работающих

Оценивая модернизационный потенциал российских менеджеров, стоит упомянуть и о том факте, что человеческий капитал управленцев и специалистов значительно влияет на их уровень заработков. Наличие среднего специального образования у руководителей позволяет получать, как правило, не более 7500 руб., в то время как наличие высшего образования заметно сказывается на доходах руководителей всех уровней, способствуя тому, что большинство их получает, по их словам, не менее 11250 руб. Причем высокие доходы управленцев не связаны с типом собственности предприятия, на котором они работают. Это говорит о том, что тарифная и квалификационная сетка, принятая на многих государственных предприятиях, в действительности не выполняет своей функции по экономическому стимулированию руководителей и специалистов разной квалификации.

Со специалистами немного другая картина. Низкий и средний образовательный уровень специалистов приводит к очень низким доходам (до 3750 руб.). Наличие высшего образования предполагает большую вероятность хороших доходов, однако вероятность эта все же заметно ниже, чем для руководителей – лишь около 40% специалистов с высшим образованием имеют ежемесячные доходы не менее чем 11250 рублей.

Что же касается рабочих, то уже сам факт того, что человек занят физическим трудом средней и низкой квалификации, заведомо ставит его на более низкую ступень ежемесячных доходов по отношению к остальному работающему населению (см. табл.18), а влияние невостребованного на этих рабочих местах образования на заработки практически не прослеживается.

Таблица 18

Ежемесячные индивидуальные доходы основных социально-профессиональных групп[25], % от их работающих представителей

Вообще стоит отметить, что положение российских рабочих незавидное и крайне опасное для перспектив модернизации российской промышленности. В общей сложности от 39% до 57% российских рабочих в разных квалификационных группах обладают не просто низким, но заведомо недостаточным для того, чтобы занимать рабочие места в индустриально развитой экономике, уровнем человеческого капитала. Эти работники заняты преимущественно во вторичном (промышленности, энергетике, транспорте, строительстве) и первичном секторах экономики (сельском и лесном хозяйстве). Надежды же относительно модернизации российской промышленности и сельского хозяйства можно питать лишь при наличии в них в массовом масштабе рабочих хотя бы со средним общим плюс специальное профессиональное образование, поскольку лишь этот уровень позволяет получить достаточное представление о технологическом процессе в целом и обеспечить эффективную трудовую деятельность в современной экономике. Особенно же тревожно, что среднее специальное образование пока имеют преимущественно представители среднего, а не молодого, поколения рабочих (59% рабочих в возрасте от 40 до 50 лет). При этом, поскольку человеческий капитал российских рабочих не сказывается на их доходах, которые связаны скорее с типом собственности предприятия (вероятность получения доходов на уровне медианы и выше возрастает для представителей физического труда, работающих на приватизированных и частных предприятиях), вряд ли можно рассчитывать на стремление рабочих более молодых когорт к повышению уровня своего образования. Скорее они будут просто стараться уйти туда, «где больше платят».

В этой связи особое внимание стоит обратить на представителей нефизического труда низкой и средней квалификации, выполняющих работу служащих или занятых на рядовых позициях в области торговли и бытовых услуг (70%–72% из них имеют среднее специальное образование). Большая часть служащих (64%) трудится в государственных учреждениях. Часто их можно встретить и в силовых структурах (треть всех служащих), а также в образовании, здравоохранении, науке и культуре (около половины всех служащих). Большинство же рядовых работников сферы торговли и бытового обслуживания, напротив, занято в корпоративном секторе.

Что же касается специалистов с высшим образованием, то главным источником предложения рабочих мест для них остается государство (см. рис. 40).

Рисунок 40

Специфика образования работников в зависимости от типа предприятия,
% от работающих на них россиян

В большинстве случаев на частных предприятиях трудятся люди с низким и средним уровнем квалификации. Учитывая, что частные предприятия относительно равномерно распределены по трем основным сферам экономической деятельности, а также то, что в торговле, ЖКХ и бытовом обслуживании именно этот частный тип предприятий является основным (см. рис. 41), можно высказать опасения за целые отрасли, которые заведомо не имеют ресурсов для модернизации. Причем ошибочно полагать, что проблема здесь в руководителях отдельных предприятий. Дело в том, что в частном секторе вообще нет заинтересованности в найме высококвалифицированной рабочей силы, а государство не создает стимулов для возникновения этой заинтересованности, поскольку не способствует созданию в российской экономике конкурентной среды.

Рисунок 41

Сфера экономической деятельности в зависимости от типа предприятия,
% от занятых на них работников

Вместе с тем, если низкий человеческий капитал в промышленности и сельском хозяйстве связан во многом с отсутствием структурной и институциональной государственной политики, вследствие чего в рамках целых отраслей формируются условия для деквалификации рабочей силы, то занятость в торговле, бытовом обслуживании, ЖКХ характеризуется в России низким человеческим капиталом по своей исторической сути. Поскольку работа в этой сфере до сих пор не требует в России особых навыков, переход в торговлю, обычно наблюдаемый в годы структурной перестройки экономики, всегда ассоциировался с самым простым, что может предпринять человек во время кризиса. Однако если популярность простых позиций в области торговли и бытовом обслуживании в годы масштабной трансформации российского общества можно было объяснить стремлением человека к элементарному выживанию, то очень тревожной выглядит тенденция расширения занятости в этой сфере в стабильные годы. Это свидетельствует о том, что, с точки зрения системы занятости, российская экономика и сегодня развивается по кризисному типу. Более того, оптимизма относительно модернизационного потенциала российской экономики станет еще меньше, если учесть, что торговля и сектор простых услуг особо популярны сегодня именно у российской молодежи. Так, 43% занятых на рядовых позициях в сфере торговли и бытовых услуг, – это молодое поколение российских работников до 30 лет, что превышает долю россиян этого возраста в работающем населении страны в 1,5 раза.

Что же заставляет молодежь идти на простые рабочие места в сферу торговли и услуг? Сравнение денежной отдачи на образование, получаемой рабочими и рядовыми работниками в сфере бытовых услуг и торговли, не выявило значимых отличий. Получается, молодежь идет в этот сектор не из-за денег. Позиции рабочих не популярны среди молодежи также не потому, что их уровень человеческого капитала не удовлетворяет квалификационным требованиям рабочих мест в промышленности (тем более, что сегодня многие предприятия предлагают бесплатные курсы по переквалификации). Уровень образования молодежи, занятой на рядовых позициях в сфере торговли, действительно не очень высок, однако достаточен, чтобы работать на позициях рабочих (66% из них имеют среднее специальное образование). Дело в том, что, в отличие от включения в состав рабочего класса, занятость в торговле позволяет сохранить надежды и ожидания молодых людей на карьерные перспективы и попадание в средний класс. Так, более половины «поколения детей», занимающих рядовые позиции в сфере торговли и бытовом обслуживании, отличает уверенность относительно возможности получить хорошее образование. То же можно сказать в отношении их уверенности в возможности еще получить в будущем престижную и интересную работу.

Однако эта уверенность иллюзорна – она зиждется не на реальной оценке классовой ситуации на рынках труда (см. рис. 42), а на меньшей очевидности связи в их глазах утраты шансов на восходящую мобильность при работе в торговле по сравнению с занятостью в промышленности.

Рисунок 42

«Карьерные сдвиги» представителей различных профессий,
% от работающих[26]

Итак, в современной России сложился тип экономических отношений, который тормозит развитие производительных сил. В рамках его создаются отраслевые ниши, в которых аккумулируется не просто низкоквалифицированная рабочая сила, но и низкоквалифицированные руководители. Благосостояние работников в этих отраслях не зависит от их человеческого капитала, что приводит к относительной деквалификации рабочей силы в них. Воспоминания о бурной восходящей мобильности в торговле в 1990-е годы привлекает в нее молодежь (в отличие от индустриального сектора, с которым в этом отношении все заведомо ясно). Та же молодежь, которая идет в промышленность, имеет худший человеческий капитал, чем средние возрастные когорты рабочих.

Более полно квалификационные характеристики российской рабочей силы позволяют понять данные о тех навыках, которые приходится использовать работающим россиянам во время их производственной деятельности, например, навык работы на компьютере. Учитывая, что информационные технологии являются сегодня основой мирового экономического развития, данные, представленные на рисунках 43 и 44, позволяют говорить о неспособности к полноценному участию российских работников в международном разделении труда. Так, видно, что работа большей части россиян (58%) не предполагает использования навыков работы на компьютере, не говоря уж о навыках работы с применением иностранного языка или совместном использовании этих компетенций.

Рисунок 43

Навыки, которые россияне используют в своей работе,
% от работающих

Причем в значительной степени это относится и к работникам нефизического труда. В современной российской экономике лишь часть рабочих мест, предназначенных для представителей нефизического труда (от 65% до 85% в зависимости от социально-профессиональной принадлежности), предполагает использование персонального компьютера, хотя в развитых странах его использование практически на всех этих местах стало нормой, а для специалистов – просто обязательным. С иностранным языком дело обстоит еще хуже. Даже специалисты и руководители в большинстве случаев (71–74%), не используют свои знания в этой области, хотя, согласно формальным требованиям системы высшего образования в России, выпускники вузов должны владеть иностранным языком хотя бы на базовом уровне. Получается, сложившаяся в России структура рабочих мест, предполагающих нефизический труд, не стимулирует реализацию даже накопленного человеческого капитала, создавая тем самым условия для частичной деквалификации специалистов.

В полной мере относится это и к руководителям, среди которых значительная часть (см. рис. 44) не использует информационных технологий. Однако это связано не со спецификой их работы, а с общим низким качеством человеческого капитала многих российских «начальников». Так, 58% руководителей всех уровней, чья работа не предполагает использование компьютера, имеют образовательный уровень ниже среднего специального, а 68% их никак не повышали свою квалификацию в течение последних трех лет.

Рисунок 44

Навыки, которые представители различных социально-профессиональных групп используют в своей работе, % от работающих их представителей

Навык работы на ПК

Навык работы с применением иностранного языка

В этой связи надо отметить, что отношение к развитию своего человеческого капитала является еще одним ярким критерием, по которому можно судить о перспективах модернизации российской экономики в контексте готовности к ней российских работников, поскольку непрерывное обновление своего человеческого капитала, и прежде всего менеджментом, является краеугольным камнем в достижении долгосрочной конкурентоспособности на современных рынках. Как показали результаты исследования, за последние три года руководители в массе своей пополняли свои знания – так, 81% руководителей высшего звена и их заместителей (и 66% руководителей среднего звена) использовали хотя бы один из видов повышения квалификации. При этом они активно прибегали к разнообразным формам образовательной деятельности (наиболее типичные из них – дополнительное обучение по старой специальности, совершенствование навыков работы на компьютере, самостоятельное пополнение знаний). Это сопоставимо с тем, как относятся к своему человеческому капиталу специалисты, из которых 79% за последние три года использовали разные формы пополнения своих знаний и навыков (наиболее популярные формы – переподготовка по новой специальности, самостоятельное пополнение знаний, совершенствование работы на компьютере, изучение языков, переход к новым видам деятельности). Несколько отстают от руководителей и специалистов служащие, большинство из которых (68%), впрочем, также активно включается в процесс обновления своего человеческого капитала (дополнительное обучение по старой специальности, совершенствование навыков работы на компьютере).

Вместе с тем, сравнение форм пополнения знаний, используемых разными группами работников, позволяет говорить о явном различии причин обновления ими своего человеческого капитала. У руководителей и служащих это связано, как правило, с доведением уже имеющейся квалификации «до ума», в то время как специалисты рассматривают процесс обновления человеческого капитала с точки зрения расширения границ уже имеющейся квалификации. Это принципиальное отличие позволяет нам глубже оценить объективные предпосылки модернизации, которые, хотя и существуют, но сосредоточены в очень узком сегменте российской экономики. Лишь деятельность специалистов, видимо, открывает возможности для формирования личности, способной воспринять во всей полноте вызовы модернизации в сфере производственных отношений. Да и то, мотивы их активности в наращивании своего человеческого капитала лежат не столько в сфере инвестиционной деятельности в свой главный актив – человеческий капитал, – что характерно для развитых экономик и не характерно для России, где связь качества человеческого капитала и размера получаемых доходов достаточно слаба даже у специалистов, сколько в плоскости общих особенностей их трудовых мотиваций.

Посмотрим в этой связи, какую роль россияне придают своей работе. Согласно полученным данным, подавляющим большинством россиян (93%) работа воспринимается  как источник получения доходов, хотя и не только (см. рис.45). Вместе с тем, распространенность этого восприятия работы зависит от профессии, сферы деятельности и типа собственности предприятия, на котором занят человек. Так, чаще всего россиян, которые смотрят на свою работу сквозь призму денежного интереса, можно встретить среди работников первичного сектора и промышленных рабочих высокой квалификации (96%). При этом восприятие россиянами своей работы как источника заработка не всегда предполагает плохое имущественное положение и, вообще говоря, не связано с получаемыми доходами.

Рисунок 45

Чем является для россиян их работа, % от работающих

(допускалось до трех ответов)

Все остальные аспекты оценок роли работы в своей жизни у россиян противостоят взгляду на нее сквозь призму денежного интереса и распространены гораздо реже. Особенно низок (что важно в свете тенденций развития человеческого капитала российских работников, о которых шла речь выше) показатель восприятия своей работы как способа повышения квалификации. Тем не менее, хотя материальная сторона выступает, безусловно, как значимый ее аспект, но это далеко не единственное, чем является для россиян их работа. Восприятие работы как ресурса саморазвития является нормой для представителей высококвалифицированного умственного труда и предпринимателей (64% предпринимателей и самозанятых, 58% руководителей всех уровней, 54% специалистов) и девиацией для рядовых работников торговли и рабочих (24% и 21% соответственно), а также, хотя и в меньшей степени, для служащих (46%).

Может быть, за этой поляризацией стоит также и разница в системе производственных отношений, которая складывается на рабочих местах россиян или воспринимается ими как оптимальная? Судя по всему, это предположение верно. Так, среди россиян, для которых их работа является средством самореализации, в два раза чаще, чем в целом по работающим  (44% против 21%), можно встретить сторонников жесткой трудовой и производственной дисциплины (хотя и в этой группе они не составляют большинства). Причем если в целом по работающим россиянам такое отношение к выполнению внутриорганизационных правил практически полностью (на 84%) совпадает с убеждением, что распоряжения руководителей надо выполнять всегда, а не только тогда, когда с ними согласен, то среди россиян, воспринимающих свою работу как средство самореализации, это соответствие еще выше (90%). То есть, у подавляющего большинства россиян, для которых работа ценна как ресурс личностной реализации, и которые при этом разделяют требования соблюдения трудовой и производственной дисциплины, отношение к иерархии безусловное и не зависит от того, насколько их руководители правы. Однако, как только у таких россиян возникает неопределенность в отношении принятых в организации правил, даже у них возникает восприятие решений руководства как условно-обязательных.

Стоит отметить, что нигилизм в отношении распоряжений руководства не связан ни с профессией, ни с образованием, ни с типом населенного пункта, в котором проживает человек, выступая общей социокультурной нормой российского общества. Однако для той части российских работников, которая характеризуется установками на саморазвитие, такой фактор как условия социализации (первичная социализация в условиях мегаполиса) начинает играть в этом вопросе значимую роль, способствуя понижению уровня распространенности этого нигилизма.

Вместе с тем, среди россиян, воспринимающих свою работу как способ удовлетворить потребность в общении (а попросту говоря, тех, кто приходит на работу, чтобы «потусоваться»), в 12 раз чаще, чем в среднем по работающим (30% против 2,5%), встречаются люди, которые категорически не согласны с тем, что правила, принятые на работе, не должны нарушаться, даже если работник думает, что это в интересах организации. Это значит, что правовой нигилизм работающих россиян неоднороден, хотя и питается общей социокультурной нормой. Однако в любом случае вряд ли при его распространенности, особенно среди работников, занятых на позициях, которые требуют особой исполнительности (см. табл. 19), можно рассчитывать на соблюдение технологической дисциплины, являющейся одной из важнейших предпосылок успешной экономической модернизации.

Таблица 19

Правовой нигилизм работающих россиян, % от работающих

Учитывая правовой нигилизм россиян, особенно важно понять, как же выглядит для них идеальное место работы. Из рисунка 46 можно видеть, что наименьшую значимость россияне придают тем элементам в работе, которые отвечают за ее разнообразие и «неожиданность» (крайне важно и скорее важно наличие у нее этих черт в общей сложности для 54% работающих россиян).

Рисунок 46

Какие возможности, по мнению россиян, должно обеспечивать идеальное
место работы, % от работающих

Анализ компетенций группы придающих значение разнообразию своей производственной деятельности российских работников показал, что образование значимо только в одном случае – когда речь идет о россиянах, говорящих о крайней степени важности для них данной стороны в их работе. Треть из них имеет высшее образование. Дальнейший анализ показал, что тяготение к разнообразию и «неожиданностям» в работе связано с наличием развитого человеческого капитала. Так, 82% россиян, постоянно либо иногда работающих с применением иностранного языка, придают значение разнообразию в работе. В то же время россияне, для которых разнообразие в работе не представляется сколько-нибудь значимым, занимают рабочие места, не предполагающие использования навыков работы с применением информационных технологий (более 66%), знаний иностранного языка (95%) или, тем более, одновременного использования этих компетенций. Показательно также, что 51% этих россиян – рабочие.

Еще более противоречиво картина обстоит с восприятием сложных моделей управления. Как показали результаты исследования, вероятность благоприятного восприятия сложной системы менеджмента (с несколькими параллельными линиями управления) связана во многом с тем, как выглядит его работа и какие именно стороны в ней ему нравятся. Как показало исследование, толерантность к современным системам управления зависит от возможности проявлять на рабочем месте инициативу  и хороших отношений с начальством.

Более того, такие факторы, как комфортный психологический климат в коллективе, хорошие отношения с начальством, возможность проявлять инициативу, могут выступать и в качестве стимулирующих к труду особенностей работы, в какой-то мере компенсирующих неудовлетворенность утомительностью и бесперспективностью труда (см.
рис. 47).

Рисунок 47

Что россиянам нравится/не нравится в их работе, % от работающих

Из рисунка 47 видно, что сложившаяся сегодня в российской экономике система производственных отношений в целом не соответствует ожиданиям россиян, а их работа оценивается российскими работниками достаточно низко – нет ни одной позиции, по которой число довольных соответствующей стороной своей работы достигало бы половины всех работающих. В то же время, соотношение удовлетворенных и неудовлетворенных теми или иными сторонами своей работы по каждой из позиций различно – чаще всего российских работников устраивает психологический климат в коллективе при низком уровне недовольства им, а реже всего – нагрузки на работе, при максимальной доле недовольных именно перегрузками в своей производственной деятельности.

6. Модернизация и развитие российской демократии

В настоящее время вопрос о перспективах российской демократии вновь актуализировался, поскольку сложившаяся в России модель «демократии для избранных», когда участие граждан в общественно-политической жизни не выходит за рамки такой традиционной формы как участие в выборах, во многом себя исчерпала.

О том, что необходима адекватная новым вызовам адаптация системы власти, расширение реальной демократии, способной подтягивать толковых, неравнодушных людей для решения серьезных проблем развития страны, говорил в Послании Федеральному Собранию РФ Президент Д.Медведев.

Возникает, однако, закономерный вопрос: возможно ли, после того, что происходило в стране за последние 10–15 лет, раскрепостить энергию россиян, вернуть им доверие к демократии, к ее базовым ценностям и институтам, вновь вовлечь население в общественную и политическую жизнь страны?

Безусловно, дать однозначный ответ на этот вопрос сегодня невозможно. С одной стороны, вопреки всевозрастающему скепсису многих отечественных и зарубежных специалистов в отношении современного состояния и перспектив российской демократии, большинство россиян сохраняют приверженность базовым демократическим ценностям и институтам, запрос на которые сформировался еще в конце 80-х – начале 90-х годов. Более того, судя по нижеприведенным данным, по целому ряду позиций наблюдается даже некоторый рост значимости (по сравнению с 2000-х годами) реальной выборности органов власти, многопартийности, свободы слова и печати, передвижения, включая выезд за рубеж, предпринимательства (см. табл. 20). Хотя нельзя не видеть и того, что значительное число россиян (от трети и выше) по-прежнему считают парламент и многопартийную систему «архитектурным излишествами», без которых наше общество легко может обойтись. Понятно, что такое отношение в первую очередь связано с особенностями выборных кампаний последних лет, характером деятельности Государственной Думы и представленных в ней политических партий.

Таблица 20

Динамика оценок респондентами степени важности ряда демократических  институтов

Характерно и то, что в наибольшей степени демократические права и свободы «вербально» востребованы активными слоями населения: молодежью, хорошо обеспеченными россиянами и, в особенности, той группой респондентов, которая характеризуется модернистским типом сознания. Например, если среди традиционалистов многопартийность «приветствует» менее трети опрошенных (29%), то среди модернистов – уже каждый второй (53%).  Практически двукратный перевес среди этой группы населения имеет и такая ценность как свобода предпринимательства (81% модернистов отмечает ее значимость против 45% у традиционалистов). Причем за последние годы  каких-то принципиальных подвижек в восприятии этих ценностей модернистами не произошло, что свидетельствует  о  постепенном их укоренении  не только в  мировосприятии, но и в обыденной жизни данной группы населения (см. табл. 21) 

Таблица 21

Оценка россиянами степени важности ряда демократических институтов, %

Та же тенденция просматривается и в отношении идеи демократии. Везде и всегда в большей степени она импонирует тем, кто успешен, у кого дела идут хорошо. Россия в данном случае не исключение. Как видно из ниже приведенных данных, сам термин «демократия» «ласкает слух», прежде всего, молодых, хорошо материально обеспеченных, инициативных россиян (от 81% до 85%). Гораздо более сдержанны в оценках пожилые, малообеспеченные респонденты (см. рис. 48).

Рисунок 48

Восприятие различными социально-демографическими группами
понятия «демократия, %[27] 

С другой стороны, как уже отмечалось в предыдущих разделах, россияне не связывают успешную реализацию «модернизационного проекта» ни с идеей демократии, ни с дальнейшим развитием демократических институтов. В перечне идей, которые могли бы, по мнению респондентов, стать основополагающими для модернизационного прорыва, идея демократического обновления общества занимает последнее место с 7% голосов поддержки. Необходимость синхронизации экономического и социального развития через расширение демократии, повышение общественно-политической активности граждан поддержал лишь каждый десятый опрошенный. Иначе говоря, россияне, не имея ничего против демократии, базовых прав и свобод, тем не менее скептически оценивают их инструментальный потенциал, возможность практического использования демократических принципов и институтов в обновлении страны, в обеспечении динамичного социально-экономического развития. Этот скепсис, как показывают исследования, связан как с нашим недавним прошлым, так и с сегодняшними реалиями.

Так, исследование ИС РАН «Берлинская стена: до и после» (сентябрь 2009 г.) выявило, что значительное число россиян к недостаткам попытки модернизации России М.Горбачевым и его командой 25 лет назад, относят стремление одновременно продвигаться и к рынку, и к демократии. Лишь 13% опрошенных считают эту попытку правильной, в то время как около 19% уверены в том, что с демократией в России можно было бы повременить, а более решительно развивать рыночные отношения. Характерно, что доля «либерал-авторитаристов» в высоко и средне материально обеспеченных группах, у имеющих высшее образование, в возрастных когортах до 35 лет достигает 25%. Те же настроения (в отношении роли демократии в модернизации страны) просматриваются и сегодня среди активной, инициативной части населения.

Это связано с тем, что в современной России ценности демократии воспринимаются в качестве хоть и важных, но вторичных по отношению к ценностям социальной справедливости, общественного порядка и экономической эффективности. Как следствие – все увеличивающийся разрыв между элитой и обществом в интерпретации самого феномена демократии, ее ключевых характеристик. Значительная часть российской элиты по-прежнему настаивает на приоритетности таких ее слагаемых, как многопартийность, политическая конкуренция, свобода печати, защита прав собственности. То есть, российский политический класс видит перспективу демократии в стране в развитии классической ее модели, локализованной главным образом сферой политики и выборных процедур. У многих же наших сограждан более широкий и одновременно более «приземленный» взгляд на желаемую модель. В их представлениях демократия – это такая система, которая ориентирована на идею общего блага, и эффективность которой определяется степенью влияния демократических институтов на политику властей, динамикой уровня и качества жизни, социальной защищенностью граждан, масштабами коррупции, реальным обеспечением личных и коллективных прав и свобод граждан и т.п. Иначе говоря, россияне хотят иметь такую демократию, которая бы помогала им хорошо жить и хорошо зарабатывать. И в этом отношении они отнюдь не оригинальны.

Исследования, проведенные во многих странах Европы, показывают высокий уровень корреляции между социальными завоеваниями трудящихся и «принятием» демократии обществом. Он фиксируется, прежде всего, в странах, где граждане на протяжении многих лет пользовались плодами социального государства (Голландия, Дания, Финляндия, Швейцария, Швеция). Здесь, в частности, в ходе одного из опросов был выявлен наибольший процент тех (до двух третей), кто полагает, что они имеют все возможности оказывать влияние на политическую жизнь в стране, на деятельность властей. Это одна из причин, почему, несмотря на кризис и критику неоконсерваторов, в этих странах, а также в большинстве других государств Западной Европы, никто от социальных завоеваний
60-х‑70-х годов отказываться не спешит.

В России же в 1990-е годы демонтаж советской системы начался и, в основном, ограничился свертыванием именно социальных основ предшествующего строя. Любые разговоры о том, что помимо политических прав и свобод, есть еще и социальные, трактовались, особенно на начальном этапе реформ, как чуть ли не призыв к возврату в «тоталитарное прошлое», к модели «социалистической демократии», базирующейся на этатизме и патернализме.

С этой точки зрения модернизационный проект не может быть успешным, если самые разные группы населения не увидят перспективы лично для себя и своих близких, с одной стороны, а с другой – общезначимой цели для страны в целом. Если ориентироваться на суть нынешнего массового общественного запроса, то эта цель просматривается достаточно определенно – это российский аналог «общества равных возможностей» или «государства всеобщего благосостояния». Ее выдвижение актуально для России еще и потому, что позволяет преодолеть не только последствия «командного социализма», но и «дикого капитализма» 90-х, хотя бы в какой-то степени легитимировать базовые принципы рыночной экономики.

Что же касается ключевых слагаемых демократии, то, как видно из нижеприведенных данных, для нынешнего поколения россиян важнее всего правовая основа демократического государства и возможности самовыражения в самых разных областях и сферах жизни общества. Практически каждый второй респондент (53%) отметил, что главным слагаемым любой демократической системы, в том числе и нашей, является равенство граждан перед Законом. Любопытно, что именно эта идея, по мнению большинства россиян, наряду с идеей социальной справедливости, должна стать основополагающей в процессе модернизации страны. Таким образом, модернизация и демократия – это разные стороны одной и той же медали, в том смысле, что у них в представлениях населения нашей страны фактически одна и та же цель – создание такого общества, в котором были бы, во-первых, обеспечены законность и правопорядок, и, во-вторых, в максимально полном объеме созданы условия для реализации социально-экономических прав граждан. Это вовсе не означает, что россиянам близки идеи свободы, политической демократии.

Безусловно, их отличает несколько иное отношение к свободе, чем, например, европейцев. На сегодняшний момент они очень высоко ценят свободу частной жизни («быть самому себе хозяином»), которая у них вполне органично сочетается с потребностью в «заботливом государстве». И это вполне объяснимо, поскольку современная Россия – это классическое «общество риска», где появившиеся возможности для самореализации населения причудливым образом сочетаются с новыми угрозами, со страхами, несправедливостью и т.п. Отсюда и спайка в сознании многих россиян идей свободы, справедливости и безопасности в надежде на такой социальный порядок, который бы обеспечивал и то, и другое, и третье.

Примечательно и то, что после заметного спада политической активности россиян, и вообще интереса к политике, пришедшегося на «тучные» 2000-е, в общественном мнении вновь актуализировались такие важные элементы демократии, как свобода печати, возможность свободно высказывать свои политические взгляды, свободно, без административного давления, выбирать органы власти (см. табл. 22).

К сожалению, этого нельзя сказать об индивидуальных и коллективных правах и свободах, об отстаивании интересов граждан перед государством или работодателем в сфере экономики. Мы имеем в виду такие важные инструментальные права как участие рабочих в управлении предприятием, право на забастовку, а также необходимость оппозиции, контролирующей деятельность властей разного уровня.

Таблица 22

Отношение россиян к демократии, %

(допускалось до пяти ответов)

Так, большинство россиян (57%) уверены, в том, что каждый гражданин имеет право отстаивать свои экономические интересы, в том числе и с помощью забастовок и демонстраций, однако, как показывает практика, крайне редко этим правом пользуется. Это обусловлено отнюдь не только пассивностью многих наших сограждан, но и отсутствием адекватных механизмов, с помощью которых эти права можно реализовать. Экономический кризис еще раз это продемонстрировал. В разрешении острых социальных конфликтов 2008–2010 гг. ни политические партии, ни профсоюзы, ни многочисленные общественные организации никак себя не проявили. Их было не видно и не слышно, например, в Пикалево, где «разруливать» ситуацию вынужден был глава Правительства РФ. Соответственно, даже в условиях кризиса рейтинг Президента, Правительства и губернаторского корпуса, после некоторого спада в 2009 г., вновь стал расти, в то время как уровень доверия общественным объединениям, партиям и профсоюзам за последние годы либо снизился, либо остался на том же крайне низком уровне. Учитывая, что уровень доверия к судебной и правоохранительной системам также низок, становится ясным, почему главными инстанциями, которым доверяют россияне, является Господь Бог и церковь в качестве его «уполномоченного», а также Президент и исполнительные органы власти, даже вне зависимости от того, как они решают волнующие людей проблемы (см. табл. 23).

Таблица 23

Уровень доверия россиян основным государственным и общественным институтам, %

С этим связана эволюция представлений россиян о роли и месте оппозиции в политической системе. Каждый второй опрошенный (53% против 15%) уверен в том, что настоящей демократии не бывает без политической оппозиции. Но одновременно с этим, примерно такое же число респондентов (55%, а семь лет назад их было еще больше), полагает, что задача политической оппозиции состоит в помощи правительству, а не в его критике (см. рис. 49 и рис. 50).

Рисунок 49

Отношение различных социальных групп к роли оппозиции в обществе, %

Согласие с суждением: «Задача оппозиции состоит не в том, чтобы критиковать правительство, а в том, чтобы оказывать помощь в его работе»

Рисунок 50

Отношение различных социальных групп россиян
к необходимости наличия оппозиции в обществе, %

Согласие с суждением: «Настоящая демократия невозможна
без политической оппозиции»

Наблюдая много лет за деятельностью политических партий, включая оппозиционные, россияне убедились, во-первых, в том, что, важные для страны и отдельных регионов решения принимаются отнюдь не в парламентах и, во-вторых, что грань между «правящей партией» и «системной оппозицией» постепенно стирается. И те и другие все чаще воспринимаются в качестве различных фрагментов единой властвующей элиты, где каждый играет отведенную ему роль.

Между тем концентрация власти на ее верхних этажах при очевидной слабости и неэффективности других «несущих» конструкций политической системы и гражданского общества представляет серьезную угрозу не только для демократии, но и для стабильности в обществе. Кризис традиционных институтов парламентской демократии, таких как партии и профсоюзы, характерен не только для России. Тем не менее, опросы, проводимые в Европе, свидетельствуют о том, что они более или менее успешно реализуют закрепленные за ними общественные ожидания. У нас же иногда складывается впечатление, что главная роль, например, партий, профсоюзов и даже Государственной Думы состоит в том, чтобы канализировать общественное недовольство.

В этих условиях принципиально важным становится «перезагрузка» всей существующей политической и общественной инфраструктуры (партийной системы, системы местного самоуправления, социального партнерства, профсоюзов, локальных сообществ и т.д.). Важно также нахождение механизмов перевода частных, эгоистических интересов на язык общезначимых проблем, что предполагает «выход» демократии за рамки политической сферы и распространение ее принципов на корпоративный сектор жизнедеятельности общества. Часто говорят, что россияне равнодушны к политической конкуренции. Но откуда может взяться ответственный гражданин, обладающий чувством собственного достоинства, если на работе он зачастую беззащитен и бесправен, если значительная часть рынка труда до сих пор остается закрытой и непрозрачной, фактически выведенной из «демократического оборота».

Отношение же «капитанов» крупного российского бизнеса к демократии как было, так и остается весьма утилитарным. «Продвинутые», «широко мыслящие», «либерально ориентированные» руководители крупных компаний – безусловные демократы, когда речь идет о необходимости освобождения своего бизнеса от попыток опеки и вмешательства со стороны властей, но создают откровенно авторитарную систему отношений в своих компаниях, не допуская, например, деятельности в них профсоюзных организаций. Причем многие из них убеждены, что россияне должны работать больше, получать меньше и не роптать, когда их «выставляют» на улицу. Все это вытекает из их требований ужесточить трудовое законодательство, якобы с целью рационализации экономики в ходе ее модернизации.

Между тем, Запад знает массу примеров развития того, что в советские времена называлось «производственной демократией»: отлаженный механизм социального партнерства между крупным бизнесом и профсоюзами, «демократия соучастия», когда акционерами крупных компаний являются миллионы граждан и т.п. Но главное – накоплен огромный опыт правовых, политических форм воздействия на экспансионизм крупного бизнеса посредством легальных демократических институтов, начиная от профсоюзов и заканчивая СМИ и парламентами. У нас пока еще этого нет. Причем, как уже отмечалось, россияне в большинстве своем не склонны задействовать даже имеющиеся легальные возможности для отстаивания своих интересов. Например, одинаково индифферентно к правам трудящихся на забастовку и участию в управлении предприятиями относятся работники как государственных, так и частных предприятий. И это в ситуации, когда практически каждый второй опрошенный признает, что на его работе от его мнения практически ничего не зависит.

В этих условиях задачей первостепенной важности становится развитие разнообразных форм коллективной интеграции, самозащиты и самоорганизации граждан. Первое, что необходимо в условиях предстоящей реструктуризации российской экономики – это создание новых профсоюзов, поскольку «старые» все чаще «играют» на стороне государства и работодателей. Им, судя по исследованиям, наши сограждане, в лучшем случае, готовы делегировать охрану труда на предприятиях, реализацию прав трудящихся на отпуск. Самое же главное, для чего существуют профсоюзы, – борьба за экономические интересы трудящихся – не воспринимается обществом как та область деятельности, где они могут добиться чего-то существенного. Пока уровень реальной включенности россиян в различные сети социального взаимодействия, структуры гражданского общества невысок. Тем не менее, множество групп имеют свои собственные экономические, политические и культурные интересы, которые в состоянии оказывать влияние на положение дел как в рамках локальных сообществ, так и в стране в целом. Именно базовые структуры  гражданского общества могут стать основой для мобилизации демократических сил и их активного участия в процессе модернизации политической и общественной жизни, тем более, что это соответствует ожиданиям и настроениям большинства населения страны.

7. Гражданская активность и социальное участие
как важнейшие элементы политической модернизации 

Говоря о гражданском участии, мы исходим из понимания его как идеи включения управляемых в управление – общественными делами, а также, насколько это возможно, государственными делами, включения граждан в обсуждение и разработку политических, социально-экономических, культурных программ и проектов, влияния на принятие решений и контроля за их исполнением, самоуправления на низовом уровне. Потенциал гражданской активности может служить важным фактором эффективных социальных преобразований. В этом смысле его следует рассматривать как необходимое условие успешной реализации политики модернизации российского общества в целом и осуществления политической модернизации в частности.

Отправной точкой для развития гражданского участия является соответствующая ценностная база – наличие в структуре жизненных ценностей тех установок, которые отвечают за формирование мотивации гражданского участия. Это, прежде всего, активная жизненная позиция, высокий уровень социальной ответственности и неравнодушное отношение к тому, что происходит в обществе – как в стране в целом, так и в ближайшем окружении, готовность к активному взаимодействию, коллективному решению общих дел.

Как показывают полученные данные, в ряду человеческих качеств, которые респонденты больше всего ценят в людях, достаточно высоко котируются активность и инициативность, уважение к правам других людей – их ценят 38%–39% опрошенных, отводя им, соответственно, 6-ую и 8-ую позиции в рейтинге востребованных качеств (из 20 возможных). Причем «запрос» на это качество в значительной степени оказывается реализованным – о том, что сами являются обладателями этого качества, заявили 31% респондентов. А вот что касается активности и инициативности, то здесь налицо заметный дефицит – востребованы они 39% опрошенных, а обладают ими по самооценкам только 26%. Сравнительно высокой можно считать и рейтинговую позицию качества «неравнодушие» – оно занимает 11-ое место в списке наиболее ценимых качеств, причем зона его распространенности оказалась даже несколько более широкой, чем зона востребованности (30% ценят это качество в других, 32% обладают им сами).

Казалось бы, рассмотренные установки (на активность и инициативность, взаимоуважение, неравнодушие) могли послужить залогом активной гражданской позиции россиян. Однако тот же список востребованных ими качеств свидетельствует о слабой мотивации к деятельности, направленной на решение общих проблем, о невысоком уровне ответственности за то, что происходит в стране. Действительно, только 18% опрошенных считают важным, чтобы человек был готов к решению общих проблем, причем лично в себе это качество обнаруживают 13%. Еще ниже актуальность такого качества, как ответственность за происходящее в стране (13%), а его распространенность оказалась самой низкой среди всех рассматриваемых качеств (лишь 3%).

Таким образом, определенные установки, необходимые для формирования гражданской позиции, у россиян есть, однако их «дальность» невелика. Можно предположить, что развивающееся на этой базе участие распространяется на довольно узкий круг проблем, которые, что называется, «ближе к телу», тогда как участие, направленное на решение общегосударственных проблем, вызывает заметно меньший интерес граждан.

Этот вывод укладывается в тенденции, которые отмечены в динамике оценок респондентами различных человеческих качеств за последние 7 лет. За этот период заметно подросла значимость таких качеств, как активность и инициативность (с 34% до 39%), больше стало и их обладателей (26% при 20% семь лет назад). Особенно актуальны они для респондентов из группы «модернисты» – здесь их важность подчеркивает практически каждый второй (47%), а 40% являются их обладателями. Позитивная тенденция отмечается также в отношении к готовности к участию в решении общих дел, однако темпы роста актуальности этого качества довольно скромные. Модернисты и здесь являются лидерами, в их составе почти четверть (23%) признает важность данного качества, а 17% полагают, что оно свойственно и им самим. Ответственность же за то, что происходит в стране в целом, особенно по показателю распространенности, является качеством скорее угасающим, и прежде всего – среди модернистов (см. рис. 51).

Рисунок 51

Некоторые человеческие качества, которые респонденты ценят в людях,
и которые в большей степени свойственны им самим, 2003/2010 гг., %

Между тем, такая компонента гражданского участия, как нацеленность на решение не просто «общих дел», а проблем, касающихся всей страны, представляется очень важной, особенно на этапе поиска обществом объединяющих его ценностей и установок. Это тот ценностный и деятельностный цемент, который необходим современному российскому обществу с его фрагментированностью и мозаичностью. Общее понимание и принятие (в том числе как руководства к личному действию) каких-либо задач позволило бы консолидировать общество, не прибегая к искусственному его «выравниванию» и «впряганию в общее дело». Однако на сегодняшний день ответственность за судьбы страны – последнее в списке качеств, отличающих россиян. В чем же здесь дело, почему активные и инициативные, неравнодушные и в целом ответственные люди уходят в тень, когда речь заходит о «делах государственных»? Полученные данные свидетельствуют, что главной причиной этого, по всей видимости, является неверие россиян в то, что рычаг гражданских действий способен донести импульс, посылаемый «простыми людьми», до конечной цели и повлиять на положение дел в стране.

Проанализируем данные, характеризующие мнения россиян относительно динамики общественного развития, актуальности активной жизненной позиции и эффективности коллективных взаимодействий, а также целесообразности и эффективности действий по линии «гражданин–государство». Большинство россиян (58%) позиционируют себя как люди социально мобильные, способные к гармонии с постоянно обновляющимся и меняющимся миром. Заметно меньше среди них тех, кого перемены пугают и ассоциируются с ухудшением жизни (41%). Что касается необходимости и возможности активной борьбы за свои интересы, то здесь уверенность наших сограждан в своих силах чуть ниже. И хотя те, кто выступает за активную самозащиту, находятся в большинстве (54%), сторонников приспособления к суровой реальности и умения плавать по течению также очень много (46%).

При этом вопрос о том, как именно следует отстаивать свои интересы – сообща, коллективно, опираясь на поддержку единомышленников или, наоборот, самостоятельно, рассчитывая лишь на свои силы – делит российское общество практически пополам (51% за коллективные и 49% за самостоятельные действия) (см. рис. 52). Подчеркнем, что такое соотношение установок имеет место в обществе, где большинство взрослого населения прошло целую «школу коллективизма», имея в личном багаже партийный, комсомольский, профсоюзный и т.п. опыт из общего советского прошлого, а многие имеют опыт коллективных действий, полученный уже в новых условиях. Но, несмотря на весь этот опыт, а во многом и благодаря ему, большинство наших сограждан в качестве непреложной истины воспринимают то, что «в делах страны ничего не зависит от простых граждан» – так рассуждает подавляющее большинство опрошенных (80%). И, как результат, – установка на то, что перемены в российском обществе надо проводить «сверху», под контролем власти (65% опрошенных). Ставку же на инициативу граждан и здоровые силы самого общества делают лишь 35%.

Рисунок 52

Выбор в некоторых альтернативных парах суждений, %

Этот гражданский пессимизм свойственен в том числе и тем группам населения, которые должны стать социальным локомотивом перемен в российском обществе – модернистам. Будучи настроенными на перемены (86%) и на активную борьбу за воплощение в жизнь своих целей, борьбу за них (68%), в отношении возможности проведения реформ «снизу» и особенно влияния простых граждан на дела страны они теряют свой оптимизм – оптимистов среди них меньшинство (см. рис. 53).

Вообще, надо сказать, что вопрос о том, как должны в России проводиться те или иные реформы, в том числе модернизация – для общества в целом решен. Подобные задачи, и модернизация не является исключением, возлагаются гражданами на «верха». По данным исследования социального потенциала российской модернизации, проведенного ВЦИОМ совместно с Общественной Палатой РФ в марте-апреле 2010 г. на примере ЮФО, и население, и эксперты (представители федеральных и региональных властей, местного самоуправления и бизнеса) видят главной движущей силой модернизации федеральные органы государственной власти (44% и 72% соответственно). Респонденты из числа населения в большинстве склонны полагать, что процесс модернизации должен осуществляться «сверху» (48%), а не «снизу» (28%)[28].

Рисунок 53

Некоторые особенности взглядов различных мировоззренческих групп, %

Серьезной проблемой развития гражданского участия в России является то, что пессимизм относительно эффективности гражданских инициатив касается не только вопросов, затрагивающих судьбы всей страны. Этот пессимизм распространен на самый широкий диапазон возможного участия, вплоть до низового уровня. В частности, яркой иллюстрацией к этому могут служить оценки респондентами возможности влиять на принятие важных решений о деятельности организации, в которой они работают. По данным ESS[29], Россия занимает по этому показателю 23-е место среди 25 европейских стран.

В результате актуальность личного участия гражданина в тех или иных формах общественной деятельности, например, в политике или в трудовой сфере, сегодня невысока. Показательно в этой связи, что в структуре наиболее важных маркеров демократии различные формы участия называются лишь пятой частью опрошенных или меньше. Например, об участии граждан в референдумах по важным для страны вопросам как о необходимом признаке демократии заявили 21% респондентов, о праве выбора между несколькими партиями 17%, об участии рабочих в управлении предприятиями 12% и т.д. Причем, вопросы низового участия в рамках «рабочей демократии» меньше всего волнуют модернистов (так, об участии рабочих в управлении предприятиями как о признаке демократии заявили 14% традиционалистов и 11% модернистов). По всей видимости, это связано с тем, что модернисты чувствуют себя в трудовой сфере достаточно уверенно и самодостаточно, а потому игнорируют возможности коллективного решения возникающих проблем.

Вообще, когда речь идет о людях успешных, в определенном смысле «эксклюзивных», их личная «договорная сила» как профессионалов в отношениях с работодателем может быть гораздо выше, нежели «договорная сила» коллектива. И в этом смысле вопрос о гражданском участии модернистов стоит особым образом. С одной стороны, их включенность в гражданские инициативы могла бы существенным образом их усилить. С другой стороны – такое участие лично для них может быть менее выгодным, нежели самостоятельные действия. В этом случае выбор между личными интересами и интересами коллектива делается в пределах гражданской ответственности человека. Важным фактором включения модернистских слоев общества в гражданское участие может служить функция участия как социального лифта – когда субъект участия, помимо достижения основной цели (например, защиты интересов социальной группы), получает определенные личные дивиденды (делает карьеру, получает определенный социальный статус) или же реализует гражданское участие на профессиональной основе. На сегодняшний день, однако, сфера гражданского участия не может похвастаться широкими «лифтовыми» возможностями, а потому остается малопривлекательной для модернистов.

Нередко проблемы развития гражданского участия связывают с низким уровнем доверия институтам гражданского общества со стороны населения. Действительно, на сегодняшний день уровень доверия населения профсоюзам, политическим партиям, общественным организациям очень низок, а профсоюзы и политические партии и вовсе находятся в зоне выраженного неодобрения – доля опрошенных, не доверяющих им, значительно превышает долю доверяющих. В этом смысле институты гражданского общества заметно уступают органам государственной власти, прежде всего, Президенту и Правительству страны, региональной власти, а также армии и ФСБ. Однако можно ли утверждать, что именно «провал» в уровне доверия общественным институтам приводит к тому, что население не проявляет интереса к их деятельности, ресурсам и возможностям для отстаивания собственных интересов?

Для ответа на этот вопрос проанализируем данные о доверии государственным и общественным институтам в России и одной из стран – лидеров гражданского участия, например, Финляндии. Как показывают сравнительные данные, оценки россиян действительно отличаются большей критичностью, особенно в отношении к парламенту, политическим партиям и профсоюзам. Однако, что касается общественных организаций – в данном случае женских и экологических – отношение к ним россиян даже более позитивное, чем в Финляндии. Тем не менее, это доверие не конвертируется в стремление принять участие в деятельности таких организаций.

Показатели доверия россиян институтам гражданского общества, поставленные в общий ряд с оценками жителей других развитых стран, имеют со многими из них сходный профиль – например, с оценками населения в США, восточных землях Германии, Италии, Бразилии (см. рис. 54). И хотя отставание по уровню доверия от таких лидеров гражданской активности, как Финляндия и Швеция, очевидно, тем не менее, оно не носит радикального характера. Другими словами, российская ситуация в этом отношении отнюдь не уникальна.

Рисунок 54

Уровень доверия граждан различных стран политическим партиям, профсоюзам, общественным движениям[30], %

Каковы же сегодня показатели гражданского участия россиян, какая часть населения вовлечена в этот процесс и в каких формах? Как показал опрос, за последние 3 года в каких-либо формах общественной жизни принимали участие около 30% россиян, тогда как подавляющее большинство (70%) в подобной деятельности участия не принимало. Причем, по сравнению с 2003 г., показатели участия существенно снизились – доля опрошенных, не участвовавших ни в одной из тестируемых форм общественной жизни, выросла с 56% до 70%. Снижение уровня участия коснулось практически всех его форм, за исключением, пожалуй, участия в работе домкомов, кооперативов и местном самоуправлении.

Относительно более высокой популярностью среди населения пользуется коллективное обустройство подъездов, домов, детских площадок, окружающих территорий – по данным 2010 г. участие в таком обустройстве принимали 16% опрошенных (в 2003 г. показатель составлял 25%). Второй по частоте упоминания формой участия является сбор средств, вещей для людей, попавших в тяжелое положение (8%). В избирательных кампаниях «отметились» 6% опрошенных; около 5% заявили о своем участии в митингах или пикетах, в подписании петиций, обращений. Остальные формы участия набрали не более 4% голосов респондентов (см. рис. 55).

Рисунок 55

Участие в общественной жизни по месту жительства или работы за последние 3 года, %

(допускалось несколько ответов)

Учитывая, что одни и те же люди могли проявлять активность в разных формах, рассмотрим состав участников с учетом этого обстоятельства. Так, 17% опрошенных (а это большинство всех участников) отметили лишь одну форму общественной жизни, в которой проявили активность за последние 3 года. Еще 9% практиковали две формы, а об относительном разнообразии форм гражданской активности (три и более) заявили 4% опрошенных (см. рис. 56).

Рисунок 56

Распределение россиян по числу форм участия в общественной жизни
по месту жительства или работы за последние 3 года, %

Почти треть относительно активного в гражданском отношении населения – много это или мало? Обратимся к данным, характеризующим уровень гражданского участия среди населения разных стран. Мы располагаем данными упоминавшегося исследования ESS, в ходе которого анализировалась включенность населения в формы гражданского участия, связанные с деятельностью политических партий и общественных организаций и протестным поведением [31]. По результатам исследования ESS, Россия в списке из 26 стран занимает 19-ое место по доле населения, принимавшего участие хотя бы в одном виде активности за годичный период (20%). Среди стран-лидеров этот показатель примерно втрое выше – в Швеции и Норвегии доля граждански активного населения составляет 68%–69%, в Финляндии и Дании 64%–65%, в Бельгии, Франции, Великобритании и Швейцарии 55%–57%, в Германии и Австрии 51%.

В то же время, Россия в своей отчужденности от гражданского участия не одинока – примерно на одном с ней уровне находятся Латвия, Украина, Венгрия, Португалия, Польша и Болгария, где подавляющее большинство населения в общественной жизни не участвуют. Лишь немногим выше, чем в России, показатели включенности населения в Эстонии и Румынии. Обратим внимание на состав стран-аутсайдеров – это главным образом страны бывшего соцлагеря и страны, ранее входившие в состав СССР (см. рис. 57).

Рейтинг публикации:

5

Рекомендуемые статьи:
• скачть в формате WORD с картинками

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: