И.А.Бескова

Проблема творчества в свете восточной эзотерической традиции

В предлагаемой вниманию читателей статье я собираюсь показать, что обращение к восточной традиции описания измененных состояний сознания, сопровождающих некоторые стадии духовных практик, оказывается достаточно плодотворным и при истолковании феномена творчества, поскольку, на мой взгляд, дает возможность прояснить определенные аспекты мыслительной деятельности на уровне неосознаваемого психического, что, по вполне понятным причинам, представляет наибольшую трудность для анализа.

Поскольку такой подход не является общепринятым, я полагаю полезным, во-первых, хотя бы коротко очертить некоторые аспекты более широко распространенных на сегодняшний день воззрений на природу творческого процесса, развиваемых в рамках психологических и эволюционно-эпистемологических исследований, и во-вторых, – показать их ограниченность, а также выявить характер тех трудностей, с которыми они сталкиваются.

Психологический и эволюционно-эпистемологический подходы к истолкованию природы творчества

В самом общем виде можно сказать, что в психологии существуют два понимания творческой одаренности: в узком смысле ее отождествляют с дивергентностью мышления, т.е. с его разнонаправленностью, со способностью находить разные варианты решения в одной и той же проблемной ситуации. В широком смысле – это интеллектуальная способность, связанная с определенным набором качеств, выделение которых как характеристических (однозначно ее задающих) обусловлено представлениями каждого данного исследователя о природе интересующего феномена. Среди них обычно фигурируют оригинальность и беглость мышления, сенситивность к противоречивости и неполноте знания, способность к преодолению стереотипов и др.<!--[if !supportFootnotes]-->[1]<!--[endif]-->. При этом в рамках обоих пониманий параметры интеллектуальной деятельности выявляются с помощью разнообразных тестов.

В целом же при исследовании творческой способности можно выделить по меньшей мере три направления:

1) на основе некоторых достаточно общих представлений предлагаются качества – это может быть как одно отдельно взятое свойство (допустим, обучаемость индивида<!--[if !supportFootnotes]-->[2]<!--[endif]--> или дивергентность мышления), так и определенная их совокупность<!--[if !supportFootnotes]-->[3]<!--[endif]-->, – которые объявляются характеристическими для творческой способности. Затем разрабатываются тестовые задания, предназначенные для их измерения. Испытуемые, продемонстрировавшие наилучшие результаты, оцениваются как одаренные;

2) исследование параметров креативности базируется на изучении биографий выдающихся людей, которые уже не нуждаются в психометрическом тестировании на предмет выявления своей одаренности, поскольку их вклад в мировую науку, культуру, духовность признан сообществом;

3) на основании определенных, заранее заданных параметров (например, уровень академической успешности, признание коллег-экспертов, уровень общей интеллектуальности, превышающий 140 единиц по шкале IQ и др.), изначально выделяется группа лиц, признаваемых в данном сообществе одаренными, и затем уже изучаются параметры их мыслительной активности<!--[if !supportFootnotes]-->[4]<!--[endif]-->.

Рассмотрим теперь проблемы, с которыми сталкивается каждое из направлений.

В случае психометрического подхода неудовлетворительным оказывается то обстоятельство, что выявляемые с помощью тестов “одаренные личности” на самом деле далеко не всегда оказываются таковыми<!--[if !supportFootnotes]-->[5]<!--[endif]-->. Это связано с тем, что тестовые задания, как любые искусственные ситуации, безусловно, беднее и ограниченнее той естественной способности, для анализа которой они предназначены. Но это понятно: они и создаются потому, что естественная способность слишком сложна, многозначна, многопланова, чтобы быть непосредственно и в полном объеме оцененной. Поэтому предлагаемое сужение рамок изучаемого представляется оправданным. Однако после того, как подобное ограничение было осуществлено, и производная способность измерена, исследователь стремится вернуться к тому пункту, который послужил отправной точкой для его интуиции (а именно, к творческой способности как естественному феномену), и переносит полученные, дважды ограниченные, результаты<!--[if !supportFootnotes]-->[6]<!--[endif]--> на интерпретацию этой способности в целом. При таких условиях возникновения достаточно серьезных несоответствий вряд ли удастся избежать.

Что касается второго из упоминавшихся направлений, то здесь мы имеем ситуацию, в известном смысле обратную только что рассмотренной: никто не сомневается в одаренности исследуемых личностей, однако вопросы возникают в связи с объективностью вычленяемых в ходе анализа параметров их мышления.

Дело в том, что творческая активность, которая и является предметом изучения, в своей существенной части протекает неосознаваемо (инкубация идеи и озарение). В этой связи попытки понять движение мысли в ходе работы, включавшей эти этапы, неизбежно представляют собой реконструкцию с помощью сознания того материала, который, по определению, находится вне сферы его контроля. Поэтому значительную роль в таких моделях играют самые общие представления анализирующего (будь то сам автор открытия, его биограф или методолог науки) о природе творческого процесса.

В этом не было бы особой проблемы (ведь все наши ментальные конструкты в той или иной мере не свободны от стереотипов), если бы не одно обстоятельство: поскольку данный вид исследований не связан напрямую с экспериментальным материалом, который мог бы быть использован для корректировки предлагаемой реконструкции, получаемые на этой основе модели являются очень субъективными. Тем не менее, такие исследования интересны и полезны, если не забывать об их принципиальной гипотетичности. Иначе говоря, проанализировав определенную цепь событий, мы можем сказать, что те или иные факторы<!--[if !supportFootnotes]-->[7]<!--[endif]-->, вероятно, сыграли существенную роль в формировании личностных диспозиций талантливого человека, что трансформация его индивидульного ментального пространства, возможно, происходила таким-то образом и в таком-то направлении и т.п. Иначе говоря, работая в рамках этого подхода, необходимо отдавать себе отчет в том, что, как вышеперечисленные, так и многие другие упоминаемые в литературе факторы, всего лишь с определенной долей вероятности стимулируют формирование творческой личности, но вовсе не предопределяют его. Ведь прекрасно известно, что они же могут дать и противоположные результаты: тяжелые переживания могут сломить человека, а богатое социальное окружение – или избаловать, или, наоборот, подорвать веру в себя, поскольку постоянное наличие перед глазами высокого стандарта, как ничто другое, может способствовать осознанию своей ограниченности. Вопрос в том, разовьется ли, например, это осознание в мощное и всеобъемлющее стремление достичь не меньшего, или у ребенка опустятся руки, и он решит, что ему никогда не быть таким.

Следовательно, как в случае факторов “со знаком плюс”, так и факторов “со знаком минус”, результат воздействия – усиление или подавление творческой способности – является функцией от многих переменных, где, вероятно, одни из важнейших – степень интенсивности воздействия и личностные качества субъекта, т.е. как раз то, что труднее всего поддается обобщению в теории, поскольку по самой своей природе сугубо индивидуально.

И наконец, третий подход основан на изучении групп испытуемых, изначально отобранных в соответствии с определенными, заранее оговоренными критериями одаренности<!--[if !supportFootnotes]-->[8]<!--[endif]-->. Далее на такой основе сформированным группам, как и в первом случае, предлагаются тестовые задания. Выявляются и сопоставляются отличия. Однако при этом производится своего рода переориентация исследовательской парадигмы: от изучения интеллектуальной деятельности “извне” предлагается перейти к взгляду “изнутри”. Соответственно вводится обобщающее понятие ментального опыта индивида как главной структурной единицы анализа<!--[if !supportFootnotes]-->[9]<!--[endif]-->. В рамках такого рода исследований удалось, в частности, установить, что “интеллектуальная одаренность в условиях ее реального выражения характеризуется изменением типа репрезентирования, причем эти изменения касаются разных уровней познавательного отражения. В частности, умозрение “одаренных” старшеклассников отличается направленностью на обобщенные (категориальные) аспекты происходящего, большей дифференцированностью “видения” будущих событий, более богатым семантическим контекстом, который оперативно развертывается их понятийными структурами, и, наконец, более высоким уровнем непроизвольного интеллектуального контроля”<!--[if !supportFootnotes]-->[10]<!--[endif]-->.

Этот подход представляется наиболее перспективным из рассмотренных, поскольку, во-первых, не предполагает прямой и непосредственной экстраполяции результатов исследования некоторых частных особенностей мышления на более общие интеллектуальные способности<!--[if !supportFootnotes]-->[11]<!--[endif]-->. Поэтому не возникает несоответствий ожидаемых и получаемых результатов, как в первом случае. И во-вторых, к проблеме предлагается подойти “изнутри”, что обеспечивает качественно иной уровень анализа. Ведь сложность с изучением феномена творчества состоит не только в его многофакторности – с этим, в принципе, можно было бы справиться, расширив сферу анализируемых параметров (что и предлагают теории типа “пентагональной”). Я вижу здесь другую трудность, связанную с тем, что – по природе самого феномена творчества, существенным образом зависящего от неосознаваемых структур и механизмов восприятия, репрезентации и переработки информации – всегда будут оставаться неэксплицируемые моменты. Иначе говоря, то, что сегодня влияет на функционирование нашего мышления и не осознается нами, завтра может быть и удастся перевести в сферу осознаваемого, но это приведет к тому, что откроются новые пласты бессознательного. И так постоянно. Поэтому возможность продуктивно работать с проблемой творчества, в моем представлении, связана с необходимостью хотя бы в каких-то аспектах, хотя бы “вчерне” – в качестве рабочей гипотезы – но все-таки явным образом наметить механизмы вовлеченности неосознаваемого психического (подсознания, бессознательного) в творческий процесс.

Таковы некоторые соображения, касающиеся логики рассмотрения проблемы творчества в рамках психологических исследований.

Теперь в общих чертах охарактеризуем особенности эволюционно-эпистемологического подхода к истолкованию природы сложных когнитивных способностей – в том числе творческой.

В основе этого подхода лежит дарвиновская парадигма понимания возникновения и закрепления признаков. Современная ее модификация связана с введением в научный оборот представления о генетической обусловленности огромного числа когнитивных и поведенческих способностей. В частности, это касается цветового зрения, остроты слуха, способности различения запахов и вкусов, времени прохождения стадий Пиаже, овладения языком, правописанием и др.<!--[if !supportFootnotes]-->[12]<!--[endif]-->. Широко известные в настоящее время разработки в области социобиологии предлагают расширить круг интерпретируемых на этой основе явлений за счет включения в число генетически обусловленных так же и многочисленных форм социальной жизни: это касается, например, организации поведения в сообществе (в частности, было установлено, что подчинение интересов индивида интересам сообщества является селективно ценным признаком<!--[if !supportFootnotes]-->[13]<!--[endif]-->), эволюционной значимости различных форм представлений и верований (не только отдельного индивида, но и сообщества в целом<!--[if !supportFootnotes]-->[14]<!--[endif]-->) и т.п.

Еще одним параметром, базисным для эволюционно-эпистемологической модели, является представление о невозможности наследования благоприобретенных признаков, независимо от их ценности<!--[if !supportFootnotes]-->[15]<!--[endif]-->.

Но если полезные приобретенные признаки не наследуются, как же объяснить эволюцию каждого данного вида организмов? Считается, что это можно сделать следующим образом: случайные мутации приводят к появлению различных комбинаций генов, некоторые из которых обусловливают адаптивно ценные качества. Эти качества обеспечивают более высокую выживаемость особей-носителей. Те же, в свою очередь, оставляют более многочисленное потомство, что означает возрастание частоты соответствующей комбинации генов, а следовательно, и обусловливаемых ими адаптивно ценных качеств, в популяции. А поскольку гены задают функционирование нервной, гормональный системы человека, работу его органов чувств, они влияют и на процессы научения. Существующие ограничения на формирование некоторых видов поведения имеют физиологический базис, а он, в свою очередь, генетически обусловлен. Из этого делается вывод, что духовный выбор испытывает влияние цепочки взаимосвязей, которые ведут от генов, через физиологию, к ограниченному научению в течение отдельной человеческой жизни<!--[if !supportFootnotes]-->[16]<!--[endif]-->.

Конечно, в таком упрощенном варианте данный подход довольно уязвим, поэтому используются многочисленные оговорки и опосредования, смягчающие предложенный вариант детерминации. В частности, предлагается ввести понятие первичных и вторичных эпигенетических правил<!--[if !supportFootnotes]-->[17]<!--[endif]-->. И если первичные правила определяют возможные направления развития систем, простирающихся от периферических сенсорных фильтров до восприятия, то вторичные регулируют функционирование внутренних ментальных структур, включая сознательно осуществляемую оценку и принятие решений<!--[if !supportFootnotes]-->[18]<!--[endif]-->. Эти и подобные им модельные конструкты (культурген, геннокультурная коэволюция, ментальный эпигенез и т.п.) используются для того, чтобы расширить класс свойств, качеств, способностей, интерпретируемых в рамках эволюционной парадигмы, также и за счет сложных высокоуровненых форм поведения и мышления, которые не имеют очевидной генетической привязки. Так, введение в научный оборот понятия эпигенетических правил позволяет, по мнению сторонников, говорить также и о генетической обусловленности пусть и не самих качеств, но хотя бы предпочтений, в рамках развития которых могли бы появиться сложные высокоуровневые способности (в том числе творческая)<!--[if !supportFootnotes]-->[19]<!--[endif]-->.

Но так ли это на самом деле? Когда мы говорим о действии механизма в рамках популяции в целом и на протяжении длительных исторических периодов, когда, как предполагается, формирование соответствующей интеллектуальной способности происходило, такая модель выглядит довольно привлекательно. Но если мы задумаемся о том, может ли реализоваться подобного рода подход в действительности, все оказывается не столь очевидным. Ведь для того, чтобы некоторая тенденция проявилась и тем более закрепилась в процессе эволюции, необходимо, чтобы предложенная модель была реализуема хотя бы для одной, отдельно взятой особи. В противном случае, если она оказывается нереализуемой для отдельного представителя популяции, как она окажется реализованной для сообщества?

И вот здесь, как представляется, возникают значительные трудности.

Дело в том, что наиболее сложные и интересные с точки зрения понимания когнитивной эволюции человека способности – в том числе и творческая – рассматриваются в рамках обсуждаемого подхода как формирующиеся в процессе длительного исторического развития вследствие давления естественного отбора: селективно ценный признак увеличивает адаптивные возможности индивида-носителя, который, в силу своей большей приспособленности, оставит больше потомства, что, в свою очередь, приведет к возрастанию частоты данной комбинации генов в популяции. А поскольку носители такой комбинации также будут более адаптированными, ее частота (в результате действия естественного отбора) еще более увеличится и т.д. Но как возможно давление естественного отбора, в основе которого лежит предпочтение носителя интересующего нас качества особями противоположного пола (иначе ни о каком преимущественном оставлении потомства и возрастании частоты данной комбинации генов в популяции и речи быть не может), если само это качество сформируется через многие тысячелетия (что и постулируется в отношении эволюции высокоуровневых интеллектуальных способностей)? Только мутации, непосредственно проявляющиеся фенотипически (например, рост, количество растительности на теле, цвет глаз и т.п.), имеют шанс (да и то при определенных оговорках) стать основанием для подобного предпочтения особями противоположного пола, что и обусловит возможность реализации механизма естественного отбора. Если же какая-то мутация и в самом деле через многие тысячелетия обеспечит формирование некоторой адаптивно ценной когнитивной, социальной, поведенческой способности, то как она может служить основанием для сегодняшнего предпочтения потенциального носителя данного качества?

Но допустим, что сторонникам рассматриваемого подхода в результате еще каких-то дополнительных оговорок удалось эти два процесса замкнуть на одну особь. Решит ли это проблему? Как представляется, нет. Само по себе обладание генетической комбинацией, обусловливающей селективно ценное качество, автоматически не влечет возрастания репродуктивной способности. Ведь в конце концов, как справедливо заметил М.Рьюз (правда, в противоположном по смысловой направленности контексте<!--[if !supportFootnotes]-->[20]<!--[endif]-->), Коперник, Декарт и Ньютон – эти гиганты научной революции – умерли бездетными!

Таким образом, несмотря на кажущуюся перспективность в плане возможности объяснения природы высокоуровневых способностей, эволюционно-эпистемологический подход – в том виде, в каком он существует на сегодняшний день, – на мой взгляд, сталкивается с весьма значительными трудностями.

Творчество – это чудо?

В философской литературе существуют разные понимания природы творчества. Некоторые делают акцент на характере создаваемого, его инновационной природе. Другие – на деятельности субъекта, рассматривая творчество как самореализацию личности. Известно понимание творчества как процесса, включающего стадии постановки проблемы, сбора и осмысления исходных данных, инкубации идеи, озарения (инсайта, “ага”-переживания), а также формулирования и проверки гипотез, нахождения следствий из них, установления отношений между ними и т.п.<!--[if !supportFootnotes]-->[21]<!--[endif]-->.

Безусловно, адекватное понимание требует учета как этих, так и многих других сторон и аспектов феномена творчества: личностных и социальных, инновационных и традиционных, исследования его с точки зрения процесса и результата (продукта) и др. Но поскольку даже самый перспективный, на мой взгляд, из существующих в настоящее время подходов (имеется в виду изучение одаренности сквозь призму специфики организации ментального опыта субъекта), избавленный от многих несоответствий, присущих другим исследованиям, сталкивается с проблемой учета неосознаваемого психического в явной форме, я полагаю полезным в данной статье сделать акцент именно на этом. Иначе говоря, в предлагаемой вниманию читателя работе основное внимание будет уделено тем аспектам альтернативного по отношению к нашей культуре знания, которые могут помочь в выявлении механизмов функционирования мышления на стадиях инкубации идеи и озарения.

Я рассматриваю способность к спонтанной длительной однонаправленной концентрации как ключевую для творческого процесса. Она же является базисной для глубинного постижения природы объектов (видения мира вещей в их “таковости” – в терминологии восточной традиции). Поэтому я полагаю полезным использовать имеющиеся в ней описания измененных состояний сознания для интерпретации феномена творчества. Для этого будут рассмотрены некоторые варианты психотехник (духовных практик). Но почему речь здесь идет о психотехниках, а не о каких-то сокровенных трактатах, анализирующих проблему творчества? Дело в том что для буддийской традиции более характерно рассмотрение практических, а не теоретических вопросов. Поэтому в соответствующих трактатах как раз и описаны различные варианты духовных практик и измененных состояний сознания, которые достигаются в результате овладения ими. (Таков, например, созданный в V веке монахом Буддхагоша текст “Вишуддхимагга” (“Путь очищения”), который, в свою очередь, является толкованием классического буддийского трактата “Абхидхарма”, считающегося одним из наиболее обширных и подробных текстов по традиционной психологии состояний сознания.)

Однако прямая экстраполяция результатов вряд ли возможна. Во-первых, самих психотехник много. Поэтому прежде всего возникает задача некоторого их упорядочения для выявления инвариантов, соотносимых со стадиями творческого процесса. Во-вторых, встает вопрос: правомерно ли рассматривать категории разных культурных традиций как описывающие близкие по характеру переживания или они все-таки задают разные объекты? (Например, понятия “постижение” и “инсайт”.) В-третьих, отношение к самому феномену творчества в западной и восточной культурах в целом различается. Применительно к первой можно утверждать, что состояние творческого вдохновения расценивается как одно из высших проявлений человеческого духа. В восточной, в самых общих чертах, я бы выделила два понимания, одно из которых более приземленно, другое, если так можно сказать, – более возвышенно. Первое, на мой взгляд, соответствует уровню нахождения неочевидных, интересных решений в житейских ситуациях (что-то вроде “ага”-переживания). Второе, – скорее, понятию духовного просветления<!--[if !supportFootnotes]-->[22]<!--[endif]-->. Но, несмотря на отсутствие буквального соответствия характера анализируемых феноменов, в определенных существенных моментах они все же сходны, и поэтому, как мне кажется, многие сведения об измененных состояниях сознания, приведенные в описаниях восточных психотехник, могут быть полезными.

Далее, в западной традиции творчество, в основном, рассматривается как феномен иррациональный, как состояние, достижение которого не может быть запрограммировано. И даже те, кто испытал моменты творческих взлетов, озарений, открытий, сделав для всего мира явными продукты своего духовного опыта, не могут не только объяснить другим, но и воспроизвести преднамеренно и направленно для себя приведшее к нему состояние.

Яркое, эмоционально насыщенное выражение такого мироощущения мы находим в воспоминаниях известного танцовщика Мариса Лиепы. “Волнение – это еще и поиск того внутреннего состояния, которое я должен обрести к моменту поднятия занавеса, эмоциональный настрой, без которого невозможно рождение правдивого образа. Я коплю его в себе, набираю по крупицам в течение всех оставшихся до начала спектакля дней. Внешние факторы чаще мешают, чем помогают обрести то состояние, когда происходит осознанное раздвоение личности и ты, с одной стороны, вроде бы живешь обычной жизнью обычного человека, – а с другой – уже находишься по ту сторону рампы.

Но бывает, что жизнь посылает дополнительные импульсы, животворные и могучие, мощным аккордом завершающие ту созидательную работу, что идет в душе. Ах, если бы их можно было создавать искусственно, если бы можно было отработанным приемом настроить весь эмоциональный механизм на нужную волну!

Но, к сожалению, так не бывает. Это невозможно ни объяснить, ни предвидеть.

Помню, однажды спешил на спектакль. День выдался суматошный. Пока ехал в театр, поймал по приемнику голос замечательного болгарского певца Николы Гяурова. Он пел арию Филиппа из “Дон Карлоса”, мою любимую арию, пел так проникновенно и ошеломляюще, что я не мог не заслушаться. Подъехав к театру, выключил мотор, но все сидел и слушал, забыв обо всем на свете. Кто-то из знакомых постучал в стекло – вылезай, мол, приехали, – я даже не повернул головы. Эта ария очень длинная, где-то в подсознании билась мысль, что опоздаю, не хватит времени для грима и разогрева, но дослушал ее до конца. Почти осязаемо чувствовал какой-то небывалый прилив творческого вдохновения, тот невероятный душевный подъем, который бывает знаком каждому артисту. Это был один из немногих дней, когда я был почти доволен собой на сцене, а случается это крайне редко. Потом много раз пытался слушать пластинку Гяурова перед спектаклем – я все так же люблю эту арию и преклоняюсь перед артистизмом этого исполнителя, – но... Чуда больше не произошло”<!--[if !supportFootnotes]-->[23]<!--[endif]-->.

Что касается восточной традиции, то, на мой взгляд, было бы неверно утверждать, что творчество в ней трактуется как акт иррациональный. В то же время оно не рассматривается и как рациональный феномен. Чтобы пояснить этот момент, я хотела бы напомнить об особом отношении тибетцев к способностям, воспринимаемым в западной культуре как сверхъестественные (вызывание духов, передача мысли на расстоянии, высушивание зимой в горах за счет теплоты собственного обнаженного тела нескольких мокрых простыней за ночь и т.п.).

Тибет – очень суровый край. Даже крестьянам, имеющим клочок земли, трудно прокормиться, Что же говорить о монахах, которых там очень много? Но разделение труда часто бывает полезным, поэтому весьма распространена следующая практика. Жители селения сообща решают, монаха с какими способностями им пригласить (умеющего вызывать дождь, или общаться с духами, или использовать их для защиты от врагов и т.п.). И далее заключают своеобразный договор: монах обязуется выполнять возложенные на него функции (по требованию общины вызывать дождь и др.), а крестьяне – содержать его<!--[if !supportFootnotes]-->[24]<!--[endif]-->. Понятно, что при таком подходе отношение к способностям типа вышеупомянутых в принципе не может быть как к сверхъестественным.

Сходным образом, на мой взгляд, обстоит дело и с восприятием различных измененных состояний сознания в восточной духовной традиции: способность входить в соответствующее состояние вызывает не столько удивление, сколько уважение за высокий уровень духовного развития, а также долгие годы упорного учения и труда.

В то же время эти способности не оцениваются и как рациональные в буквальном смысле слова, поскольку рассудочная деятельность выступает как безусловно недостаточная для достижения глубоких прозрений. (Подробнее о соотношении понятий разных культурных традиций, описывающих сходные переживания, см. в разделе “Постижение-випассана-инсайт”.)

Почему речь идет об эзотерической традиции?

Само по себе понятие психотехники (духовной практики) не является сокровенным: и оно, и соответствующие формальные процедуры в наше время хорошо известны. Более того, в Старом и Новом Свете существуют многочисленные центры, основанные представителями индуистской и буддийской традиций, насчитывающие десятки тысяч последователей. Достаточно вспомнить технику трансцендентальной медитации, предложенную Махариши Махеш Йоги и его процветающие центры в Америке. Да и в нашей стране у него немало приверженцев.

Но если и само понятие психотехник (духовных практик), и соответствующие методики сегодня широко известны, почему я называю стоящие за ними компоненты знания эзотерическими? Причин тому несколько. Первая – в самой природе буддийской традиции. Как известно, Будда не стремился передать детали своего внутреннего опыта другим. Многие вопросы учеников он или вообще оставлял без ответа, или говорил, что ответ на этот вопрос (казавшийся ученикам очень важным) не имеет значения. Это были метафизические вопросы такого рода: безначален ли мир или имеет начало, конечен он или бесконечен, каково состояние святого после смерти (какова природа абсолюта)<!--[if !supportFootnotes]-->[25]<!--[endif]-->.

С чем это связано? С желанием скрыть, утаить открывшееся ему знание от тех, кто не достиг соответствующего уровня просветления или с чем-то еще?

Исследователи<!--[if !supportFootnotes]-->[26]<!--[endif]--> видят причину в том, что любое эзотерическое знание по своей природе таково, что может быть заявлено сколь угодно широко, хоть высечено аршинными буквами на скале, тем не менее оно не будет доступно тому, кто не имел собственного опыта его переживания. В этом случае сообщенная субъекту информация или будет оставлена им без внимания, или, если ее акцентировать, – неверно понята, переосмыслена и в конечном счете искажена. Поэтому в восточной эзотерической традиции существует суждение: кто знает, тот молчит, кто говорит, тот не знает. И тем не менее это эффектное суждение верно лишь отчасти. На самом деле люди, владеющие сокровенным знанием, хотя и понимают, что приобщение к нему в полном объеме требует слишком серьезной подготовки и слишком существенной трансформации личности инициируемого, все же стремятся сделать доступными хотя бы некоторые его фрагменты, чтобы помочь человеку верно ориентироваться в мире, способствовать, а не препятствовать самосовершенствованию, развитию и положительной реализации личности.

Но, возвращаясь к ранее поставленному вопросу, почему знание, представленное в различных психотехниках, многие из которых доступны широкому кругу отнюдь не посвященных, я именую эзотерическими?

Учителя, наставники, обучающие отдельным аспектам духовных практик, не спешат пояснять – действуя в духе буддийской традиции – теоретические вопросы. И в частности, не раскрывают внутренних механизмов достижения тех или иных состояний организма и сознания. В том, что они не объясняют, почему все происходит так, а не иначе, убеждает опыт людей, прошедших подготовку и овладевших определенными практическими навыками. Теоретически же они не так уж глубоко представляют себе процессы, приводящие к тем или иным изменениям в состоянии духа и тела. Так, английский адмирал И.Шэтток, изучавший практику сатипаттхана в монастыре в Рангуне, многократно подчеркивает, что все его попытки получить какие-либо разъяснения по поводу различных аспектов практики неизменно наталкивались на стойкое нежелание его учителей обсуждать эти вопросы. И это при том, что в остальных моментах они были чрезвычайно внимательны, терпеливы и снисходительны. На взгляд И.Шэттока, “Наиболее характерной чертой буддийского учения является эта строгая приверженность примеру Будды – не давать объяснения духовных истин, пока слушатели не смогут не только понять, но и узнать их; однако даже тогда не разрешается тратить никаких усилий на вопросы, которые непосредственно не помогают борьбе за освобождение от “оков повторных рождений””<!--[if !supportFootnotes]-->[27]<!--[endif]-->.

Таким образом, несмотря на экзотеричность самих практик, наиболее существенная часть стоящего за ними знания остается скрытой даже от тех, кто их осваивает. Фактически, обучение идет по принципу: “Делай то-то и то-то, избегай того-то и того-то и получишь то-то и то-то. Затем перейдешь к этому-то. Потренируешься и достигнешь того-то” и т.д. Но почему следование определенным предписаниям вызывает результирующие изменения, не уточняется. Если же практикующий задает такой вопрос, обучающий либо уклоняется от ответа, либо говорит, что для достижения искомого состояния этого знать не надо. Учитывая эти моменты, я и использую выражение “эзотерическое знание” по отношению к духовным практикам.

Но поскольку нас интересует природа феномена творчества, нам как раз важно представлять, какие именно механизмы стоят за теми шагами, которые обозначены в руководствах к психотехникам. Однако этого уровня осмысления не так легко достичь. Поэтому сначала коснемся тех аспектов духовных практик, которые окажутся значимыми в ходе последующего анализа.

Разные пути, ведущие к одной цели

Существует множество психотехник, ставящих перед практикующим разные задачи и предлагающих разные средства для их решения. Первое впечатление при ознакомлении с духовными практиками может привести к выводу об их фундаментальном несходстве. Так, в одних случаях провозглашается, что путь к достижению цели лежит через аскезу, отказ от мирских желаний и страстей, глубокие медитативные размышления, полное уединение (иногда весьма длительное – до нескольких лет). В других же – человеку рекомендуют оставаться в миру, жить обычной жизнью, введя лишь минимальные ограничения (например, отказ от стимулирующих веществ: чая, кофе, алкоголя, использование принципов очищения, как физического, так и духовного), и последовательно выполнять определенные чисто технические процедуры.

В самом общем виде можно сказать, что существуют два пути духовного обновления. Один – требующий от человека последовательных и весьма значительных усилий по самоограничению и самосовершенствованию на каждом этапе духовной практики (его называют прямой). Другой же – более доступный, как бы кружной. Если мы сравним духовное возрождение человека с восхождением на высокую гору, то первый путь поведет нас прямо вверх, через расщелины, нагромождения камней, скальные участки. Второй же будет пролегать вокруг горы, ведя человека по спирали все выше и выше и предлагая камни обойти, а не перелезать через них, расщелины оставить в стороне, а не мостить через них дорогу и т.п.       Добираться до вершины первым путем нелегко, но расстояние до цели гораздо меньше, чем во втором случае. Во втором же случае сама дорога гораздо проще, но путь намного длиннее.

Возникает вопрос: как при таком несходстве методик предполагается обеспечить достижение сходного (или весьма близкого) результата? Ситуация очень интересная. Оказывается, глубинная трансформация личностных качеств может быть достигнута как в результате прямых и непосредственных усилий, так и в виде своего рода побочного продукта других форм деятельности. Каких же? Дело в том, что психотехники, предлагающие человеку продвигаться, условно говоря, кружным путем, не так просты, как это может показаться. В их основе лежит эмпирически установленный факт, что на определенных уровнях трансформации сознания изменение личностных качеств происходит без непосредственно направляемых на достижение именно этой цели усилий.

В западном сознании бытует мнение, что медитация – это нечто весьма специфичное для восточного ума, тесно или неразрывно связанное с определенной религией (индуизмом, буддизмом, дзэн и т.п.) или уж по крайней мере способом восприятия, когда жизнь нетороплива, человек склонен к созерцательному отношению с окружающим и готов потратить много времени на что-то вроде “дзэнского сидения”<!--[if !supportFootnotes]-->[28]<!--[endif]-->.

Однако все не так однозначно. И прежде всего необходимо различать медитацию и концентрацию<!--[if !supportFootnotes]-->[29]<!--[endif]-->. Что касается концентрации, то это вообще не духовная практика. Это лишь обучение рациональному обращению со своим умом. Всем хорошо известно, что возможности человеческого мозга задействованы весьма незначительно. И в обычных стандартных жизненных ситуациях при обычных условиях, когда человеку не приходится предпринимать каких-либо экстраординарных шагов, увеличить загрузку мозга оказывается делом практически безнадежным. К спонтанной, но весьма непродолжительной концентрации способен любой здоровый человек. В течение одного дня приходится концентрироваться при возникновении нестандартных ситуаций, при попытке вникнуть в интересующее субъекта положение вещей. Но это отнюдь не означает, что мы в обыденной жизни в состоянии использовать длительную однонаправленную концентрацию, т.е. удерживать свое внимание на одном объекте, исключая из сферы рассмотрения все остальное (в том числе любые раздражители – от шумов до разных физических ощущений). Оказывается, все время, пока мы бодрствуем, наш мозг работает в режиме “болтовни ума”, ненаправленной и неконтролируемой активности. Эта “болтовня ума”<!--[if !supportFootnotes]-->[30]<!--[endif]--> может быть как вербальной, когда в уме проносятся обрывки оформленных в языке мыслей, так и невербальной, – когда человеку удается подавить самую первую форму ненаправленной и неконтролируемой активности ума – вербальную, – он сталкивается с мельканием образов.

“Болтовня ума”, во-первых, мешает сосредоточиться на чем-либо конкретном, во-вторых, – не пропускает на поверхность сознания как сигналы физической природы (незначительные ощущения неудобства, боли, зуда, которые, по существу, возникают в отдельных участках нашего тела постоянно), так и духовной – интуитивные усмотрения. Человек с нетренированным умом подобен неумелому водителю за рулем мощной и многофункциональной машины. Ему известно лишь самое простое, обычное, обыденное ее употребление, о других же ее возможностях он даже не подозревает. Но и то немногое, на что он способен, все равно не может с толком применить, т.к. не имеет соответствующих умений и навыков. Поэтому первая задача на пути дисциплинирования ума – научиться подчинять его своей воле и – прежде всего – удерживать внимание продолжительное время произвольно (т.е. в соответствии с желанием самого человека, а не в зависимости от обстоятельств или состояния здоровья). Для этого прежде всего необходимо избавиться от мелькания и блуждания мыслей. Как этого достичь, – другой вопрос. Но допустим, что мы этого добились: подавили “болтовню ума” и способны к длительной однонаправленной концентрации. Можно сказать, что мы хотя бы немного научились контролировать наш ум, подчинив его своей воле.

Теперь может вставать вопрос о медитации, т.е. о приложении этой обретенной способности к рассмотрению конкретного объекта, ситуации, проблемы. Цель медитации на разных этапах духовной практики различна. На ранних стадиях – это все большее подчинение работы ума своей воле, на более поздних, продвинутых стадиях – постижение глубинной природы мира и человека. Такое постижение отличается от того, которое практикует, допустим, ученый, анализируя существующие по проблеме данные, сопоставляя их и вырабатывая собственную точку зрения. Это – непосредственное усмотрение, получение истины как переживания, а не как умозаключения.

Можно выделить стадию предварительной концентрации и дхьяны (“дхианы” – в литературе используются разные транскрипции). Дхьяна – растворение субъекта в объекте. Сначала сознание субъекта длительно и однонаправленно концентрируется на объекте. Затем за счет полной сосредоточенности на объекте достигается как бы слияние субъекта и объекта, они становятся одним целым. Когда человек переживает это состояние, он испытывает спонтанные чувства восторга и блаженства<!--[if !supportFootnotes]-->[31]<!--[endif]-->. На этой стадии, по существу, впервые оказывается возможным непосредственное (интуитивное) усмотрение субъектом природы объекта, постижение и переживание этого постижения как составной части внутреннего опыта. Эту стадию можно назвать стадией устойчивых инсайтов. Большинство западных практикующих, так же как и профанирующие наставники, именно ее рекламируют как цель занятия духовными практиками. Контроль над своим умом и способность к трансформации сознания, достигаемые на этом уровне, не только субъективно приятны, но и могут принести ощутимую практическую выгоду: человек, который научился преднамеренно вводить себя в состояние, позволяющее постигать существо вопроса, предмета, темы, определенно имеет преимущества перед тем, кто не обучен такому психофизическому приему.

Но подлинные гуру – Учителя – не только не советуют останавливаться на данной стадии, но подчеркивают, что это одна из многочисленных ловушек, встречающихся на пути практикующего. Как видим, эта ловушка связана с субъективно приятными ощущениями, а практическая полезность результатов становится для большинства конечной точкой их маршрута. Поэтому в буддизме и существует изречение: “Если встретишь Будду, убей его”. Имеется в виду, что никакие даже самые субъективно ценные мыслительные продукты не должны остановить (а еще лучше даже задержать) продвижение по пути духовного совершенствования. При этом на каждой следующей стадии происходит постепенное исключение более грубых аспектов восприятия и переход к более тонким.

И когда наступает черед так называемой бесформенной дхьяны, появляется сначала сознание бесконечного, затем – безобъектного пространства. Наконец, следует осознание пустоты. Конечная стадия на этом пути именуется “ни восприятия, ни не-восприятия”. Она не может быть охарактеризована в положительных терминах, поскольку состояния сознания настолько трансформированы, а реальность, в которую человек погружается, настолько далека от обыденной, что в языке не существует адекватных терминов для выражения соответствующих переживаний. Довольно приблизительно можно сказать, что сознание практикующего бесконечно расширено, в нем не содержится никаких форм, тем более объектов. Нет восприятия времени, нет восприятия пространства – разве только как безграничности. Давно ушли чувства восторга и блаженства, разочарования и горечи. Осталась полная невозмутимость, незамутненность сознания.

Сознание в этом состоянии уподобляют абсолютно спокойной глади озера, которая мгновенно и без искажений, вызванных волнением или рябью воды, точно отражает все, что склоняется к ней. Это состояние пустоты. Но не нужно путать его с пустотой в смысле безжизненности. Это, если так можно выразиться, “бдительная пустота”, готовая в любой момент отозваться на любую ситуацию и максимально адекватно (основываясь на мгновенном глубинном постижении в собственном переживании) отреагировать на событие.

Очень важно подчеркнуть значимость верного мотива с самого начала и на всех стадиях медитации. Им должно быть не личное просветление и избавление себя одного от цепи перерождений, а достижение высших стадий духовного развития для того, чтобы потом помочь другим людям пройти тем же путем.

Часто задают вопрос: в чем смысл такой трансформации личности? Ну, отказался человек от всего, что составляет радость жизни, ну, пребывает постоянно в состоянии незамутненности, не испытывая ни радости, ни горечи, кому это нужно и что в этом хорошего?

Здесь, как мне кажется, следует иметь в виду, что существуют разные пласты реальности: тот, в котором все мы обычно пребываем; и тот, который достижим при высоких трансформациях личности и сознания. Характер второго типа реальности, само ощущение, понимание мира в нем настолько отличаются от обыденных, что нам вообще невозможно адекватно оценить значимость соответствующих состояний: ведь единственное, чем мы можем руководствоваться, – наш собственный опыт, не включавший переживания такого рода трансформаций, и наша система ценностей, сложившаяся применительно к обыденному опыту. Так что вопрос о значимости подобных изменений личности и сознания вообще, как мне кажется, нужно оставить в стороне, поскольку мы не можем с достаточным основанием судить об этих вещах.

Та часть второго типа реальности, которая более доступна рядовому человеку, – это стадия устойчивых инсайтов. Хотя бы иногда она переживалась многими. Но как соотносятся состояния сознания, задаваемые в западной традиции категорией “инсайт”, а в восточной – категорией “постижение”?

Постижение – випассана – инсайт

Здесь, на мой взгляд, мы сталкиваемся с двойственной ситуацией. С одной стороны, вряд ли можно установить точные отношения между ними. Во-первых, в рамках самой восточной традиции для описания сходных состояний в разных вариантах медитативных техник используются разные понятия (“просветление”, “освобождение”, “нирвана”, “ниродха” и др.). Во-вторых, как отмечают адепты, характер переживаемого ими опыта измененных состояний сознания настолько далеко лежит за пределами обыденной реальности, что выражения естественного языка, сформировавшегося в процессе приспособления именно к такого типа реальности, оказываются совершенно непригодными для описания альтернативных состояний сознания. Поэтому одна из важнейших трудностей, связанных с возможностью донесения своих переживаний до других людей и передачи им своего опыта, состоит в принципиальной его невыразимости в языке<!--[if !supportFootnotes]-->[32]<!--[endif]-->. В этой связи учителя и предлагают своим последователям не столько задавать вопросы, сколько попытаться пережить соответствующие состояния сознания; тогда эти вопросы отпадут сами собой, поскольку человек в собственном переживании постигнет смысл того, о чем говорят.

Учитывая эти два обстоятельства, можно сказать, что термин “инсайт” ни чем не хуже множества других. Необходимо только помнить о его условной, ограниченной применимости к описанию состояний сознания, в принципе не выразимых адекватно с помощью языка. (Не случайно в буддийской топологии сознания есть состояния, описываемые только в отрицательных терминах: “ни восприятия, ни не-восприятия”, “ниродха” и др.)

С другой стороны, понятие постижения, используемое в восточных психотехниках, на мой взгляд, все-таки может рассматриваться как определенный аналог понятия “инсайт”, поскольку, во-первых, в обоих случаях речь идет о видении вещей такими, каковы они есть, во всей глубине и полноте (в их “таковости”), и во-вторых, путь такого понимания – непосредственное усмотрение.

Можно выделить как бы два вида постижения. Первый из них имеет отношение к рассмотренной выше практике концентрации и вхождения в состояние “дхьяны”. (Реализуется на стадии, следующей за предварительной концентрацией.)

О постижении во втором смысле можно говорить применительно к практике “випассана”, где весь путь духовной эволюции человека является путем постижения, причем разные его ступени знаменуют разную глубину и тип проникновения субъекта в природу постигаемого.

В качестве начальной стадии этой практики может выступать как предварительная концентрация, достигнутая в ходе упражнений в технике дхьяны, так и полнота внимания, достигаемая непосредственно в результате усилий субъекта по удержанию собственного ума прикованным к объекту медитации<!--[if !supportFootnotes]-->[33]<!--[endif]-->. Практика постижения имеет своей целью развитие пробужденного сознания за счет постепенно все более глубокого осознания подлинной природы вещей. (Еще раз хотелось бы напомнить, что в буддийской традиции речь о подлинном понимании может идти только в том случае, если соответствующие истины станут составной частью личностного опыта субъекта, будут им пережиты.)

На каждом следующем этапе занимающемуся становятся доступны все более сложные (или простые?) истины, но не в результате дискурса, а вследствие непосредственного усмотрения, инсайтного постижения природы вещей. Здесь развитие сознания не ограничивается “играми в концентрацию”, как нередко буддисты называют путь дхьяны. Постижение-инсайт в практике “випассана” достигается за счет того, что человек по-другому начинает взаимодействовать с миром, в результате чего перед ним исчезают те оболочки и преграды, которые отделяют как его от мира, так и мир от него. Сознание практикующего проникает на тот уровень реальности, который не только не доступен без специальных усилий и тренировок, но который даже не может быть адекватно описан. И наконец, считается, что на высших ступенях пути постижения человеку становится доступным с максимальной полнотой и адекватностью любое знание, ставшее предметом его сосредоточения.

Но таких высот достигают немногие. Большая часть людей останавливается на том или ином этапе продвижения, тем более, что в практике випассана каждый уровень имеет свои ловушки: в одних случаях это уже упоминавшиеся восторг и блаженство, испытываемые на стадии мгновенных инсайтов; в других – ощущения боли и страдания, бессмысленности мира, собственных усилий, сопровождающие постижение доктрин “дукха”, “аникка”, “анатта”<!--[if !supportFootnotes]-->[34]<!--[endif]-->. Наконец, в третьих – открывающиеся у человека психические способности, которые обыденным сознанием могут восприниматься как сверхъестественные. (Это дает практикующему иллюзию собственной избранности, исключительности, власти над людьми и событиями, что немедленно усиливает гордыню и полностью закрывает доступ к следующим ступеням духовного развития.)

Итак, мы в общих чертах рассмотрели два понимания природы постижения: одно – как фиксированного этапа в практике дхьяны, другое – как всего духовного пути в практике випассана. Оба они, на мой взгляд, представляют собой различные варианты одного и того же типа взаимодействия человека с миром – непосредственного интуитивного усмотрения.

Как практикующий достигает стадии
устойчивых инсайтов?

Чтобы обосновать предлагаемую в данной статье модель творческого процесса, я полагаю полезным более подробно остановиться на некоторых аспектах трансформации личности в ходе овладения психотехниками и происходящих при этом изменениях характера восприятия и переработки информации.

Известно множество канонических текстов и комментариев к ним, обсуждающих продвинутые стадии медитативных техник, и относительно редко встречаются отчеты, касающиеся начальных стадий трансформации сознания. Поэтому далее я буду опираться на свидетельство адмирала британского королевского флота Ирвина Шэттока, являющегося, по его же собственным словам, типичным представителем западной цивилизации (что для нас также удобно), интересующимся проблемами духовного развития и больше всего – возможностями целенаправленной выработки у себя способности инсайтного усмотрения существа проблем, с которыми человеку приходится сталкиваться в его жизненном опыте<!--[if !supportFootnotes]-->[35]<!--[endif]-->. Адмирал Шэтток посвятил четыре недели своего отпуска изучению специальной медитативной техники сатипаттхана в монастыре Рангуна (Бирма). В ходе изучения практики он стремился доброжелательно и непредвзято отнестись ко всему, с чем ему довелось столкнуться: это касалось и обычаев, привычек, стиля жизни и поведения представителей иной культуры, и тех суждений о характере трансформаций сферы сознания, которые являлись составной частью осваивавшейся им техники. Однако как типичный представитель западной цивилизации, все, что он видел, слышал, ощущал, испытывал, И.Шэтток неизменно подвергал критическому рассмотрению и оценке (хотя это прямо противоречило тем рекомендациям, которые он получал от своего наставника).

Сатипаттхана – особая техника медитации, “впервые предложенная Буддой и возрожденная в Бирме буддийским монахом Махаси Саядо, руководителем центра в Рангуне, где она преподается мирянам и монахам. Техника настолько эффективна и в то же время настолько проста, что фактически именно ее крайняя простота является одной из наибольших трудностей для европейца – ибо этот метод воспитания ума не требует никакого философского понимания и никаких особых религиозных верований”<!--[if !supportFootnotes]-->[36]<!--[endif]-->. Собственно, именно такую технику, в наименьшей степени затрагивающую духовные или религиозные предпочтения человека, адмирал и искал. Он предварительно прочитал много специальных книг, описывающих разные пути развития сознания, и в конце концов остановился на практике сатипаттхана. Следующим шагом должна была стать договоренность с буддийским центром в Рангуне относительно готовности принять И.Шэттока в оговоренное заранее время для обучения его этой технике. Правда, здесь адмирал немного схитрил, сообщив, что рассматривает вопрос о переходе в буддизм. В результате принимающая сторона любезно согласилась обучать его за свой счет. Так, дождавшись очередного отпуска, адмирал оказался в монастыре Рангуна.

Когда И.Шэтток получил первые указания относительно того, как ему осваивать технику сатипаттхана, многое казалось ему бессмысленным, иногда странным или бесперспективным. Эта техника действительно чрезвычайно проста. Например, на первом этапе от человека требуется только вербально отслеживать каждое движение своих ног при ходьбе на отрезке примерно в пятьдесят шагов. (С чем связана именно такая длина, становится понятным, если учесть, что при подобного рода прямолинейном движении самым сложным – с точки зрения отдаваемых команд – оказывается поворот. Поэтому повороты должны повторяться не слишком часто и не слишком редко. Пятьдесят шагов – эмпирически найденный оптимум.)

Итак, от практикующего требовалось прежде чем шагнуть, отдать себе команду: “Правую ногу вверх, вперед, вниз. Левую ногу вверх, вперед, вниз.” И так – до поворота. Затем: “Остановиться. Развернуться.” И снова: “Вверх, вперед, вниз. Вверх, вперед, вниз.”

Кажется, что – в плане развития способности сознания – может дать эта немного нелепая процедура, ценность и значимость которой не вполне очевидны? Однако первые же минуты, проведенные в попытке точно следовать полученным указаниям и выполнять предписываемые действия, показали адмиралу, со сколь многими трудностями, о которых он и не подозревал, ему, по всей видимости, придется столкнуться. Буквально через несколько первых шагов он обнаружил, что его мысли увлечены совершенно другими предметами, и он полностью отвлекся от контролирования своих действий. Мысли были возвращены к объекту внимания – ходьбе. Но через несколько секунд опять уклонились в сторону. И так продолжалось целый день. Адмирал с удивлением обнаружил, что даже в такой простейшей процедуре чрезвычайно трудно контролировать деятельность своего ума, который оказался очень мало подотчетным воле и постоянно отвлекался на посторонние шумы и мысли. Хотя монастырская жизнь и бедна событиями, однако даже то, что пути других тренирующихся иногда пролегали рядом (все обитатели монастыря занимались этой же практикой, а мест, укрытых от палящего солнца, было не так уж много, поэтому интересы практикующих периодически сталкивались), – так вот, даже эти привычные уже события вызывали целую бурю отвлекающих реакций.

Когда адмирал добился прогресса в выполнении этого упражнения, т.е. приобрел способность устойчиво фиксировать внимание на осознанно выбранном объекте, вербально отслеживая каждое свое движение, он получил более сложные задания. Одно требовало, чтобы практикующий, сидя в позе со скрещенными ногами на деревянном твердом полу (что привнесло немало дополнительных трудностей в решение задачи удержания внимания), контролировал движение брюшной стенки при дыхании. Другое упражнение заключалось в том, чтобы вербально отслеживать все точки соприкосновения тела с полом, когда человек лежит.

Но особенно интересно, что когда И.Шэтток приучил свой ум не вилять, не уклоняться, а послушно следовать воле, стали возникать такие странные явления, верно оценить которые поначалу он вообще не сумел. Дело в том, что на определенном этапе продвижения в освоении техники сатипаттхана, а именно на этапе достаточно устойчивого удержания внимания на объекте, адмирала стали беспокоить непрерывно следующие друг за другом ощущения зуда и боли в разных частях тела. Сначала он даже решил, что подцепил каких-то насекомых, и от этого все чешется, а сердце болит потому, что очень жарко, и некоторое время ничего не говорил об этих ощущениях своему наставнику, считая их случайными и не относящимися к делу. Но однажды, когда Махаси Саядо особенно настойчиво расспрашивал о том, что ощущал Шэтток в минувший день во время практики, тот признался, что его беспокоят и отвлекают эти неприятные ощущения. Наставник нисколько не удивился и сказал, что это – естественная составная часть реакции организма на постепенное овладение сознанием. Пока оно непрестанно блуждало, непрекращающаяся “болтовня ума” не позволяла внутренним импульсам подниматься до стадии осознания. Когда же практикующий останавливает внимание, и в сознании воцаряется тишина, все, что было не слышно, т.к. подавлялось более мощными шумами, проникает в сферу сознания и начинает беспокоить человека. На вопрос, как с этим бороться, наставник ответил, что особенно никак. Просто нужно зафиксировать внимание на отвлекающем ощущении, отнести его к определенной категории (“чешется”, “болит”) и затем вернуться к прерванной концентрации. С продвижением вглубь практики эти ощущения сами пройдут. Хотя это казалось очень маловероятным, но так и случилось.

Начиная с определенного времени Махаси Саядо стал ежедневно спрашивать Шэттока, не было ли у того видений. Адмирал с некоторым смущением отвечал отрицательно, т.к., хорошо зная самого себя, полагал, что не только не является визионером, но и в принципе – по типу личности – не способен ни к каким видениям. И тем не менее, все опять произошло так и в той последовательности, как это ожидалось учителем. “Как только прошла эта фаза (начального удержания внимания – И.Б.), началась другая; и это было очень хитрым фортелем, который выкинул ум. И опять в течение некоторого времени я не мог сообразить, что происходит. Когда ум отклонялся в своей обычной прямой манере, он делал это вербально: новые мысли приходили на ум в форме слов, и отклонение ума протекало в виде воображаемых разговоров или просто дискурсивного мышления. В то время я не понимал этого по-настоящему, но фактически все происходило именно таким образом. И вдруг без какой-либо заметной для меня перемены вместо дискурсивных мыслей в уме замелькали картины. Когда я в конце концов обнаружил, что со мной творится, и как бы оглянулся, чтобы увидеть, откуда все началось, я очень ясно вспомнил первую картину. Я шагал по пыльной дороге, ко мне подошел какой-то старик, опустился на колени и поднес мне чашку с похлебкой. То была всего лишь мгновенная вспышка, но она оказалась поразительно живой, и это странное явление меня просто ошеломило. Вся картина была столь же непоследовательной, как и сновидения, однако я знал, что не сплю, и все казалось убедительно прочным и реальным. Произошло еще множество подобных явлений, пока я догадался о том, что это такое. В другом случае картина была особенно живой: я ехал в автомобиле по незнакомой дороге, и меня обогнала другая машина. Когда мы поравнялись, водитель повернул голову и взглянул на меня. Его лицо виднелось отчетливо, в деталях; оно не было похоже на лицо, движущееся с какой-то скоростью, и казалось неподвижным. Я тщательно рассмотрел его черты, что бывает со мной во сне очень редко, и еще раз удивился, когда заметил совершенно безразличный взгляд – как будто ему не было никакого дела до машины, в которой он находится. Во время снов мы не удивляемся происходящим там странным вещам, но в каждой из этих мысленных картин имелось что-то необычное, вызывавшее мое удивление. Необычной вещью в таких картинах, которые я никогда раньше не видел, были не только живые детали, но и то, что они представлялись абсолютно реальными. Однако то были только вспышки, подобные кинокадрам, и любые наблюдаемые мною действия происходили без какой бы то ни было прелюдии и в течение некоторого времени оставались как бы замороженными. Разумеется, они открывали уму великолепную возможность ухватиться за какой-нибудь отдельный аспект картины и надолго погрузиться в длинный поток совершенно незаметных порождений воображения!

Конечно, это и были видения, о которых так настойчиво расспрашивал меня саядо и к возможности появления которых я отнесся с таким презрением. Но вот они появились: они были настолько реальными, что в действительности я не мог поверить, что ничего этого не произошло. Я даже не назвал бы их видениями, однако такое название было бы столь же точным, сколь и любое иное. Но как только я осознал происходящее и стал следить за тем, чтобы не отвлекаться подобным образом, как только они были обнаружены и соответствующим образом приняты, с ними произошло то же, что и с дискурсивными мыслями: они недолго меня беспокоили”<!--[if !supportFootnotes]-->[37]<!--[endif]-->.

Назавтра И.Шэтток рассказал саядо о своем переживании, и тот, обрадованный, сказал, что это очень хорошо, т.к. означает новый этап в овладении способностью концентрации. Как он объяснил, в результате остановки блуждания ума высвобождается настолько мощная энергия, что она спонтанно продуцирует чрезвычайно яркие мыслеобразы из материала сознания.

Следующим шагом в овладении техникой сатипаттханы должно было стать формирование способности инсайта – мгновенного яркого постижения сущности объекта медитации, сопровождающееся ощущениями восторга и блаженства. И действительно, в занятиях адмирала наступил момент, когда он пережил это состояние, но сделать способность инсайта устойчивой и продвинуться дальше он не успел, т.к. закончился отпуск, и он должен был возвращаться домой. И.Шэтток пишет, что был очень огорчен тем, что ему пришлось прервать занятия в тот момент, когда цель была уже близка. Однако теперь он полностью уверился не только в реальной осуществимости задуманного, но и в том, что именно он, сугубо рациональный человек западной культуры, был в состоянии достичь заветной цели – получить способность непосредственного усмотрения сущности объекта, оказавшегося в центре внимания.

И хотя личный опыт адмирала на пути овладения силами своего сознания этим исчерпывается, существуют многочисленные описания последующих стадий в различных медитативных техниках<!--[if !supportFootnotes]-->[38]<!--[endif]-->. Однако, как уже отмечалось, мы потому и рассмотрели отчет И.Шэттока, что он является довольно редким исключением, поскольку абсолютное большинство текстов, принадлежащих перу представителей восточной традиции, сразу начинает с анализа более продвинутых стадий. Здесь же мы получаем хорошую возможность проследить, что переживает человек западной культуры, стремящийся овладеть медитативной техникой и начинающий практически с нуля, если ставит перед собой задачу достижения стадии устойчивых инсайтов.

На какие же параметры трансформации мыслительных способностей следует обратить внимание, если мы хотим использовать обсуждавшуюся выше информацию для более адекватного понимания феномена творчества?

Во-первых, на изменение характера восприятия, являющееся одной из промежуточных задач на пути духовного развития. Практикующему следует добиться того, чтобы каждое впечатление, доставляемое органами чувств, воспринималось им как первое и последнее. Что это значит? Необходимо воспринимать каждый сигнал сам по себе: впустить его в свое сознание, прислушаться к нему, но не заниматься рассуждениями по этому поводу (например, “Звук долетел оттуда, значит, это монастырский колокол, видно, пришло время обеда” и т.д.). Таким образом, надо принять в свое сознание сигнал, дать ему отзвучать до конца, сосредоточиться на этом звучании, а затем вернуться непосредственно к объекту медитации. Иначе говоря, слыша звук, мы можем зафиксировать это обстоятельство, но не пускаться в рассуждения по этому поводу. Вот как об этом состоянии ума в момент восприятия сигнала как первого и последнего впечатления говорит Кришнамурти: “Слышите этот гудок? Когда вы его слушаете, происходит звуковая вибрация и ее истолкование. Ну, а можете ли вы слушать его без движения памяти, без мысли? Можете ли вы слышать только звук? Возможно ли, чтобы при этом не было никакого образа, никакого наименования, никакого истолкования? Чтобы существовал лишь звук. Звук – и все. При этом звук является из безмолвия. Деятельность мысли пришла к концу, и мы слышим звук, возникающий из пустоты”<!--[if !supportFootnotes]-->[39]<!--[endif]-->. “Первое восприятие является последним восприятием; окончание первого восприятия – это новое восприятие. Поэтому между первым и вторым восприятиями существует полный разрыв. В промежутке между ними нет никакого движения мысли; оно существовало бы лишь в том случае, если бы сохранилась память о первом восприятии, если бы оно целиком не закончилось”<!--[if !supportFootnotes]-->[40]<!--[endif]-->.

Адмиралу Шэттоку удалось в ходе тренировки достичь прогресса на этом пути, и он пишет, как неузнаваемо изменился для него мир: то, что раньше воспринималось как обыденное, стертое, заурядное, вдруг засияло новыми яркими красками, приобрело необычно глубокое, чистое и длительное звучание. Воспринимавшееся в таком состоянии ума, как бы вбиралось внутрь, заполняя на какое-то время все существо человека, и очень медленно угасало, продолжая приковывать к себе внимание до тех пор, пока оставался малейший след исходного импульса. Такой тип восприятия обеспечивает извлечение более широкого диапазона информации, иного качества и значимости для человека, чем восприятие, с которым мы имеем дело в обыденной реальности. В результате, даже исходные данные, которыми человек будет оперировать, окажутся иными, если они получены в состоянии высокой концентрированности на проблеме.

Второе, на что хотелось бы обратить внимание в рамках обсуждаемого вопроса – это остановка “болтовни ума”. К чему приводит такая трансформация сознания, уже говорилось. Сейчас особенно важно отметить, что в результате снижения уровня постоянных шумов уменьшается и порог восприятия сигналов. В результате в сферу сознания начинают проникать импульсы, энергетическое значение которых до недавнего времени было ниже порогового. За счет этого облегчается осознание информации, по тем или иным причинам пребывавшей в сфере подсознания или бессознательного. А если мы вспомним, что инкубация идеи и озарение связаны именно с этими пластами психики, станет понятно, насколько такая трансформация важна и плодотворна.

Третье – полнота внимания. Это качество, как мне кажется, нуждается в расшифровке. И сделать это можно на основе рассмотрения важнейших типов взаимодействия человека и мира в различных познавательных ситуациях:

– “скольжение взглядом”, т.е. незаинтересованное, ненаправленное взаимодействие, почти не-взаимодействие;

– интерес к объекту. Внимание задерживается, фокусируется, но ненадолго и не полностью;

– полнота внимания: человек концентрируется. Другие раздражители в этот момент для него не существуют. Все его внимание поглощено объектом, который, фактически, заслонил собой мир, на какое-то время стал для него этим миром.

В первом случае человек и мир существуют как бы в параллельных плоскостях. Во втором – эти плоскости соприкасаются, пересекаясь по определенной линии. В результате между взаимодействующими сторонами обнаруживаются некоторые точки соприкосновения, но не более того. И наконец, в третьем случае плоскости сливаются, образуя как бы единое поле существования и взаимодействия. Только здесь разрушаются границы, отделяющие человека от мира, и они становятся неотъемлемыми составными частями единого информационного пространства и друг друга. В результате изменяется характер реальности, в которой они сосуществуют: если в первом и втором случаях это были раздельные субъективная и объективная реальности, то в третьем, на мой взгляд, происходит переход к слитой субъект-объектной реальности. Подчеркнем данный момент, поскольку изменение характера реальности приводит к изменению доминирующего типа мировосприятия и, соответственно, к изменению используемых средств репрезентации и переработки информации (прото-образы, образы-символы, символы-образы)<!--[if !supportFootnotes]-->[41]<!--[endif]-->.

Совершенно очевидно, что если человек попадает на этот последний уровень взаимодействия с объектом (в интересующем нас варианте – с проблемной ситуацией), то воспринятое им будет принципиально отличаться от того, что воспримет другой, находящийся, допустим, на втором из вышеупомянутых уровней. Естественно, получаемый на такой основе результат также будет весьма отличным. И теми, кто взаимодействует с объектом на другом уровне, он будет оцениваться как оригинальный. А здесь полезно вспомнить, что одной из важнейших характеристик творческой личности является изначально неординарное восприятие проблемной ситуации. (Это качество отмечается многими коллегами талантливых людей. Его же имеют в виду, когда говорят об отличии гроссмейстера от перворазрядника не за счет числа просчитываемых вариантов, а за счет изначально иного видения шахматной задачи<!--[if !supportFootnotes]-->[42]<!--[endif]-->.)

Учитывая все это, как мне кажется, можно сказать, что исходно нестандартное восприятие проблемной ситуации интеллектуально одаренными – хотя бы отчасти – обусловлено иным уровнем их взаимодействия с миром, достигаемым в результате концентрации, а именно, взаимодействием в рамках слитой субъект-объектной реальности, где они не разделены границами и являются составными частями единого информационного пространства. В таким образом трансфомированной реальности непосредственное усмотрение становится не просто доминирующим, но единственно возможным способом познания. Просто по определению.

“Подводные течения”, управляющие творческой активностью человека

Какую роль в достижении творческих озарений играет сознание? Ограничиваются ли его функции обычно выделяемыми этапами сбора и осмысления экспериментальных данных, а также проверки гипотез и их следствий? Думается, ситуация более сложная. Бессмысленно было бы оспаривать данные о роли бессознательного и подсознания в творческом процессе. Она действительно огромна. Но как достигается перевод проблемы на неосознаваемые уровни осмысления, где, собственно, и обнаруживается решение творческих задач?

Используя данные восточных духовных практик, думается, мы можем сказать, что именно сознание в своей роли однонаправленного концентрированного внимания переводит проблемную ситуацию на те уровни рассмотрения, где решение творческой задачи возможно. Именно оно обеспечивает погружение человека в иные пласты восприятия и репрезентации реальности, делая доступными альтернативные способы и формы оперирования информацией. Но вправе ли мы на этом основании сделать вывод о том, что все более тонкие состояния сознания – всецело результат глубокой, продолжительной, однонаправленной концентрации? Вероятно, и да, и нет. Да, потому что сосредоточение, концентрация, полнота внимания действительно запускают процессы трансформации сознания. Нет, потому что, возможно, не они являются непосредственной причиной и источником его безграничного расширения. Что же происходит? Чтобы ответить на этот вопрос, задумаемся над тем, как функционирует сознание обычного человека большую часть периода бодрствования.

Прежде всего, оно не занято ничем серьезным, но в то же время и не свободно. (Это напоминает функционирование компьютера в режиме появления разных хаотических картинок – точек, звездочек; т.е. и не выключен, и не используется для операций с информацией.) Чем сопровождается такой режим? Безусловно, в энергетическом отношении он довольно экономичен, ведь два других – включенность сознания “на полную мощь” или растворенность в окружающем – одинаково трудно достижимы. Но вот мы пытаемся остановить бесцельную “болтовню ума” и сконцентрироваться на чем-либо. Считается, что главное в этом процессе – сосредоточение, но исчерпывается ли этим все, что нам надо знать? Нет. На мой взгляд, сосредоточением человек добивается того, что привычные функции сознания – иметь нечто в качестве объекта и функционировать по этому поводу (пусть и без всякого побуждения человека) – привязываются плотно и прочно к чему-то определенному. Т.е. все ресурсы данной функции сознания оказываются “выбранными”, использованными, задействованными. Как следствие, ограничивающие и беспокойные силы стянуты в одну точку, и сознание оказывается, по сути, избавленным от функций самоограничения и контроля над ментальным пространством. В результате сфера сознания начинает постепенно расширяться за пределы повседневного опыта человека. А то, что прежде подавлялось, с одной стороны, постоянной “болтовней ума”, а с другой – устоявшимися стереотипами восприятия и оценки, – начинает постепенно пробиваться в сферу осознания.

А какова роль неосознаваемого психического в творческом процессе? (Сейчас мы не будем говорить о том, что неосознаваемая переработка информации осуществляется на всех стадиях мыслительного процесса параллельно с осознаваемой, что сознание, подсознание и бессознательное взаимодействуют и т.п. – это известные вещи.) Попытаемся понять некоторые глубинные механизмы, обеспечивающие эффективную переработку информации во время инкубации идеи и озарения.

Из свидетельств-отчетов крупных ученых известно, что они сначала напряженно размышляют над проблемной ситуацией, видя противоречие, но не находя выхода из него. Потом, зачастую на долгое время, отодвигают проблему, занимаясь другими вещами. И “вдруг” наступает момент, когда результат вспыхивает в сознании человека, который, оказывается, уже обладает решением. Что происходит при этом?

Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим вкратце представление буддизма о мусин<!--[if !supportFootnotes]-->[43]<!--[endif]-->.

Известный автор трудов по буддизму Д.Т.Судзуки пишет, что человек только тогда по-настоящему, глубинно взаимодействует с миром, когда перестает осознавать это взаимодействие. До тех пор, пока остается хоть малейшее место для осознания того, что с тобой происходит (не важно, осознание ли это угасания твоего сознания, понимание, что вступил в подлинный контакт с миром и видишь вещи в их “таковости”), этого с тобой не происходит. Человек отождествляется с объектом только тогда, когда в нем нет и намека на то, что он это понимает, знает, чувствует. Компонент осознавания происходящего тут же перечеркивает отождествление, и происходящее становится не-происходящим, происходящее не происходит. “Можно задаться вопросом о том, как художник углубляется в дух изображаемого растения, если, например, речь идет о знаменитой картине XIII века, на которой Моккей (Му-цзи) изобразил гибискус? Эта картина сейчас считается национальным сокровищем и хранится в Киото в храме Дайтокудзи. Секрет в том, чтобы стать самим растением. Но как человек может стать растением? Оказывается, само уже стремление человека нарисовать растение или животное подразумевает, что в нем есть что-то соответствующее этому растению или животному. Если это действительно так, он вполне может стать объектом, который желает изобразить.

На практике это достигается посредством интроспективного рассмотрения растения. При этом сознание должно быть полностью свободно от субъективных эгоцентрических мотивов. Оно становится созвучным Пустоте, или таковости, и тогда человек, созерцающий объект, перестает осознавать себя отличным от него и отождествляется с ним. Это отождествление дает возможность художнику чувствовать пульсацию жизни, которая проявляется одновременно в нем и в объекте. Вот что имеют в виду, когда говорят, что субъект теряет себя в объекте и что не художник, а сам объект рисует картину, овладевая кистью художника, его рукой и пальцами. Таким образом объект сам воссоздает себя в картине. Дух созерцает свое отражение в себе”<!--[if !supportFootnotes]-->[44]<!--[endif]-->.

В свете вышеописанного мы можем по-другому взглянуть на проблему инкубации. То, что обычно воспринимается как забывание проблемы, на мой взгляд, означает ее перевод на уровень бессознательного при условии подлинного отождествления, слияния с проблемой, которое происходит только тогда, когда она безраздельно, целиком овладевает человеком, когда они становятся одним целым. Осознание такого единения действительно полностью отсутствует, т.к. его наличие – по определению – означало бы, что никакого единения, отождествления, нет.

Далее, поскольку длительная однонаправленная концентрация приводит к изменению типа взаимодействия человека с миром и переходу на уровень слитой субъект-объектной реальности, постольку исследователь и проблема становятся как бы одним целым. В результате, вся неполнота, противоречивость, дисгармоничность проблемной ситуации оказываются неотъемлемыми составными частями внутреннего состояния человека. Как следствие, его мироощущение приобретает те же черты. Это, в свою очередь, приводит к тому, что, во-первых, появляется некая болевая точка, своего рода, доминанта (ею как раз и становится проблемная ситуация), вокруг которой центрируется вся активность бессознательного, и во-вторых, – в соответствии с трансформированным мироощущением изменяется восприятие того, что рассматривается как допустимое положение вещей (если раньше противоречивые и неполные описания состояний спонтанно воспринимались как недопустимые, а соответствующие им комбинации информации – как невозможные, то теперь они выступают как нормальные, соответствующие естественному положению дел)<!--[if !supportFootnotes]-->[45]<!--[endif]-->. В результате, бессознательное оказывается способным эффективно функционировать в условиях противоречивой ситуации, что недоступно сознанию<!--[if !supportFootnotes]-->[46]<!--[endif]-->.

И если в результате неосознаваемой мыслительной деятельности, интенсивность которой возросла многократно (вследствие стремления человека поскорее избавиться от травматичной ситуации), целостная картина выстраивается (неполнота и/или противоречивость проблемной ситуации компенсируется недостающим фрагментом информации и/или изменением угла рассмотрения проблемы, в результате чего устраняется ее дисгармоничность), в первую очередь происходит изменение самоощущения – мироощущения человека (что на уровне слитой субъект-объектной реальности одно и то же). Это изменение не требует осознания для того, чтобы быть воспринятым, – ведь это внутренняя реальность человека. Поэтому и случаются такие вещи, что ученые убеждены совершенно безоговорочно, что решение найдено, но пока не могут его не только доказать, но и сформулировать. Именно в этой связи говорится об интуитивном – непосредственном, без рассуждений – усмотрении. Так оно действительно и происходит: субъект знает, что решение найдено (даже если оно еще не осознано и не сформулировано) по полному изменению своего внутреннего состояния на противоположное (ведь раньше он вбирал в себя дисгармоничность проблемной ситуации, теперь же его составной частью – на то короткое мгновение, которое отделяет ощущение найденного решения от осознания этого обстоятельства – становится завершенная, гармоничная структура). В результате высвобождается энергия, затрачивавшаяся ранее на локализацию проблемы и удержание ее вне сферы сознания, и решение осознается.

Подводя итог, суммируем некоторые выводы относительно специфики мышления талантливых людей.

Прежде всего, среди прочих качеств, они оказываются наделены способностью к спонтанной однонаправленной продолжительной концентрации (которой обладает любой здоровый человек, но у одаренных, в результате как генетической обусловленности, так и истории формирования личности, она представлена в большей мере). Как следствие, изменяется базисный уровень их взаимодействия с миром: ведь то, что в обычном состоянии сознания лишь соприкасается с миром человека, в концентрированном – заполняет его целиком, становясь составной частью мироощущения. В чем специфика такого рода концентрации и почему спонтанно она оказывается доступной не каждому?

Начать с того, что эта процедура исключительно энергетически емкая. Поэтому для ее реализации требуется значительный потенциал мыслительной активности человека. Далее, концентрация должна осуществляться как бы узким лучом. Следовательно, помимо высокого энергетического потенциала необходима способность направлять эту энергию сфокусированно, в узком коридоре мира возможностей. Кроме того, это состояние должно быть устойчивым, чтобы принести плоды. Значит, нужна высокая энергетичность не только по интенсивности, но и по продолжительности. И наконец, нужно уметь гасить все отвлекающие мысли и быть не чувствительным к посторонним сигналам.

Присущая одаренным способность к спонтанной продолжительной и однонаправленной концентрации не несет в себе ничего сверхъестественного и мистического. В принципе, как свидетельствуют данные психотехник, эти же состояния достижимы и для других людей, но только в результате специальных усилий и тренировок.

Далее, талантливые люди изначально воспринимают проблемную ситуацию по-иному: столкнувшись с ней, такой человек мгновенно и спонтанно полностью концентрируется на проблеме, и в результате оказывается в состоянии, как мы теперь сказали бы, взаимодействия с объектом на уровне слитой субъект-объектной реальности – со всеми вытекающими последствиями. Во-первых, естественно, он увидит другие взаимосвязи и взаимозависимости, чем те, которые видны его коллегам, ведь инсайт – составная часть этой стадии развития сознания. Во-вторых, он будет полностью поглощен проблемой, поскольку на этом уровне уже и объект притягивает к себе субъекта. В-третьих, восприниматься объект будет также по-другому (вспомним данные о специфическом характере восприятия в состоянии концентрации).

И в заключение, несколько слов о некоторых личностных особенностях одаренных людей в свете предложенного понимания.  Из данных психологических исследований креативных личностей известно, что их мотивы не внешние, а внутренние, т.е. в процессе решения задачи они руководствуются не стремлением, допустим, стать популярным, всем известным человеком, или получить престижные премии и награды, или понравиться кому-то, или еще что-нибудь в этом роде, а поиском ради поиска, решением проблемы ради самого решения. И если, взятые отвлеченно, эти данные представляют нам одаренных людей в чрезвычайно выгодном свете, то, рассмотренные под углом зрения механизмов разрешения проблемной ситуации, их мотивы выглядят, может быть, несколько более приземленно, но, возможно, более честно: да, поиск ради поиска, но потому, что без нахождения решения человек чувствует себя очень дискомфортно (ведь в силу особенностей его личности, сконцентрировавшись на проблемной ситуации, он стал в буквальном – а не фигуральном – смысле ее составной частью, в полной мере вобрав в себя ее противоречивость, незавершенность и неустойчивость). И чтобы вернуться к исходному, более или менее устойчивому состоянию, для него жизненно важно решить задачу. Поэтому нахождение решения действительно становится для него важнейшим внутренним мотивом.

Кстати, интересный момент. Отмечаемый многими исследователями кураж, мужество творческой личности (в свете вышеизложенного) – не только в том, что такой человек позволяет себе видеть проблему там, где не видят ее другие, и не только в том, что вследствие ослабления механизмов психологической защиты пропускает в сферу осознания травмирующие впечатления, которые другие “предпочитают” хранить в бессознательном, но и в том, что он останавливает “болтовню ума”, выполняющую, среди прочих, и защитные функции. Однако, чтобы быть объективными, мы должны сказать, что одаренные получают все это как бы “в нагрузку”, как побочный продукт решения основной задачи – достижения инсайта в отношении интересующей проблемы. Поэтому если мы скажем, что их заслуги в этом нет, то отчасти это будет правдой: действительно, все неприятные моменты они получают не потому, что мужественно пренебрегают собственным психологическим благополучием, а потому, что по-другому невозможно достижение инсайта. Но в то же время известно, что сознательная готовность к преодолению стереотипов, к драматическому столкновению с травмирующей информацией играют не последнюю роль в числе факторов, повышающих вероятность совершения творческого шага.

Итак, в свете предложенной модели критерием разрешения проблемной ситуации, нахождения творческого решения служит трансформация самоощущения субъекта: переход от состояния внутреннего дискомфорта и неустойчивости к состоянию равновесия и гармонии. При этом энергия, которая затрачивалась на локализацию проблемной ситуации, ставшей частью субъекта, высвобождается и выводит найденный результат из бессознательного (где его значение было ниже порогового) в сферу осознания. И поскольку на начальном этапе инсайта (если вообще об этом моменте можно говорить, т.к. все переживание в целом – мгновенно, быстротечно) человек еще остается на уровне слитой субъект-объектной реальности и составляет одно целое с проблемной ситуацией, все трансформации, происходящие в области поиска решения, ощущаются им как изменения своего собственного внутреннего состояния.

Эта статья была посвящена рациональной реконструкции феномена творчества на основе представлений, характерных для восточной эзотерической традиции. Однако в ней неоднократно утверждалось, что в эзотерической традиции “понять” означает “пережить”. Пока мы обращались только к одной стороне этого отношения – к пониманию. Чтобы хоть в какой-то степени компенсировать этот пробел, может быть, имеет смысл в заключение привести два отрывка, принадлежащих перу представителей разных культур и разных эпох, каждый из которых внес свой вклад в истолкование природы человека, его отношения с миром. Они, на мой взгляд, позволяют ощутить, что, несмотря на различие терминологии, а также самого контекста переживания, есть что-то глубинно общее, что роднит эти переживания. Это общее, как мне кажется, характерно и для того состояния, которое мы именуем творческим озарением, инсайтом.

В своем “Воспоминании о молодости” Д.Т.Судзуки подробно описывает историю первого переживания им состояния просветления (сатори).

“Он (новый наставник, роси – И.Б.) заменил мой коан<!--[if !supportFootnotes]-->[47]<!--[endif]--> на Му<!--[if !supportFootnotes]-->[48]<!--[endif]-->, поскольку я не подавал надежд на решение “хлопка одной рукой”. Он считал, что, работая над Му, я достигну кэнсе (озарения) легче и быстрее. Новый роси тоже не помогал мне совладать с коаном, и поэтому после нескольких сандзэн<!--[if !supportFootnotes]-->[49]<!--[endif]--> мне снова нечего было сказать.

Затем для меня последовали четыре года борьбы психической, физической, моральной и интеллектуальной. Я интуитивно чувствовал, что понять Му очень просто, однако я не представлял себе, как можно справиться с таким простым делом. Подсказку, думал я, можно найти в книге, и поэтому я читал все книги по дзэн, которые мне удавалось достать... Мои познания в китайском были тогда весьма ограничены, и поэтому многие тексты понять я не мог, однако делал все от меня зависящее, чтобы приблизиться к Му интеллектуально.

Одной из книг, на которые я тогда обратил внимание, была антология “Дзэнкан сакусин” (Удары плетью, необходимые для того, чтобы ты вошел в дзэнские врата), составленная Сюко, китайским мастером дзэн времен династии Мин. В этой книге содержались наставления для дзэнских монахов и советы различных мастеров о том, как обращаться с коаном. В сборнике я нашел одну цитату, которая, как мне казалось, может послужить руководством к действию. Она гласила: “Если у тебя достаточно веры, у тебя достаточно сомнения, а если у тебя достаточно сомнения, у тебя достаточно сатори. Знания, глубокомысленные изречения, переживания и амбиции, которые ты накопил до того, как начал изучать дзэн, – все это должно быть отброшено. Всю силу своего разума устреми на решение коана. Сиди как вкопанный, независимо от того, день на дворе или ночь, и не думай ни о чем, кроме коана. Если ты поступишь так, скоро ты окажешься вне времени и пространства, как мертвец. Когда ты достигнешь этого состояния, что-то внутри тебя придет в движение, и через мгновение тебе покажется, что твой череп разорвало на куски. Тогда ты осознаешь то, что не приходит извне, а вечно пребывает внутри...”.

Часто бывает так, что сатори приходит лишь тогда, когда отчаяние достигает предела, и человек готов уже покончить с собой. Я склонен считать, что на пути к смерти многие переживают сатори, однако это происходит слишком поздно, когда они уже не могут вернуться к жизни.

Обычно у человека имеется большой выбор занятий, и он легко находит повод работать над коаном вполсилы. Но для того, чтобы решить коан, нужно дойти до крайности, и не иметь возможности отступать.

В моей жизни такой переломный момент наступил, когда было окончательно решено, что я должен отправиться в Америку... Я понял, что рохацу сэссин<!--[if !supportFootnotes]-->[50]<!--[endif]--> этого года будет моим последним шансом бывать на сандзэн, и если я не решу коан на этот раз, возможно, я не решу его никогда. Таким образом, в этот сэссин я был вынужден приложить все духовные усилия.

Вплоть до этого момента я постоянно осознавал, что Му пребывает у меня в уме. Между тем, поскольку я осознавал Му, это означало, что я в той или иной мере отличаюсь от Му и, стало быть, не могу войти в подлинное состояние самадхи. Однако к концу сэссина – где-то на пятый его день – я перестал осознавать Му отдельным от себя. Я и Му стали одним. Я отождествился с Му, так что между нами не было больше различия, обусловленного моим осознанием Му. Это и есть подлинное состояние самадхи.

Однако самадхи не достаточно. Вы должны выйти из этого состояния, быть пробужденным из него, и это пробуждение есть праджня<!--[if !supportFootnotes]-->[51]<!--[endif]-->. Момент выхода из самадхи, момент видения всего таким, каково оно есть, – это и есть сатори! Выйдя из подлинного состояния самадхи в один из дней этого сэссина, я только и смог сказать: “Вижу, вот оно!””<!--[if !supportFootnotes]-->[52]<!--[endif]-->.

Это переживание кажется мне созвучным тому, о котором писал христианский мистик XIV века Мейстер Экхарт: “Я есмь то, чем я был, и чем пребуду во веки веков. И вдруг во мне пробуждается то, что возносит меня выше ангелов. В этом всплеске я на мгновение постигаю нечто столь драгоценное, что больше не довольствуюсь ни Богом, ни всеми Его божественными атрибутами, ибо в само мгновение такого прорыва обнаруживаю Бога и себя как одно. И опять я есть то, чем был всегда. Нельзя сказать, что ко мне что-либо прибывает, и нельзя сказать, что от меня что-либо убывает, ибо я есть недвижная первопричина круговорота вещей”<!--[if !supportFootnotes]-->[53]<!--[endif]-->.

И в заключение рассмотрим вопрос, который естественно возникает у человека, услышавшего, что творческое состояние может быть не только результатом спонтанного, неповторимого – даже при воспроизведении тех же условий – процесса (вспомним бесплодные усилия Мариса Лиепы вновь испытать творческое вдохновение, в точности воспроизведя все компоненты однажды пережитого опыта), но в рамках альтернативной культурной традиции рассматривается как вполне направляемый и доступный результат: почему же тогда не все, освоившие искусство психотехник, становятся гениями, талантами, творцами? Ведь они, пусть и не спонтанно, владеют этой методикой погружения в измененные состояния сознания, обеспечивающие на определенной стадии устойчивое достижение инсайтов.

Здесь можно сказать следующее. Во-первых, даже среди тех, кто сознательно и целенаправленно овладевает методиками специальных духовных практик, разные люди останавливаются на разных стадиях. Некоторые – как адмирал Шэтток – добиваются того, что останавливают “болтовню ума” и могут контролировать свое внимание. И это не мало, но недостаточно для получения озарений, достижимых на более высоких стадиях концентрации.

Но давайте рассмотрим тех, кто добрался до этих высот. Будут ли они с необходимостью получать творческие озарения? Согласно методике, да. Но для решения конкретных научных задач человек должен не только обладать искомой способностью перевода сознания на другие уровни, но и быть экспертом в той области знания, в которой сформулирована соответствующая задача. Т.е. он должен иметь хорошие или очень хорошие профессиональные знания (и желательно не только в своей области, но и в некоторых смежных областях, поскольку открытия все чаще совершаются на стыке наук).

Кроме того, как мы видели при описании техники сатипаттхана, стадия устойчивых инсайтов далеко не самая продвинутая. И подлинный приверженец пути совершенствования не будет останавливаться на ней, т.к. субъективно приятные переживания, сопровождающие ее прохождение, рассматриваются адептами как ловушки, которые следует преодолевать как можно быстрее. Он пойдет дальше – сознательно, через боль и страдания следующих этапов духовного развития, к более высоким ступеням овладения ресурсами своего сознания. Но на этих стадиях и ценности другие – невозмутимость, однонаправленность, бдительная пустота. Такой человек, хотя и обладает развитой способностью концентрации, и вполне может быть экспертом в какой-либо области знания, не будет, несмотря на это, заниматься творчеством, поскольку для него станут личностно значимыми другие задачи (достижение просветления, помощь другим людям в обретении Пути и др.).

Таким образом, чтобы владение психотехниками позволило получать творческие результаты, необходимо, чтобы слились воедино несколько факторов. Во-первых, чтобы задача творчества была личностно значимой для человека, и он, пройдя предыдущие стадии, остановился бы на этой (т.к. если он продвинется дальше, для него – по определению, по самой природе трансформированного сознания – значимыми станут другие задачи).

Во-вторых, человек должен быть экспертом в одной или нескольких областях знания.

В-третьих, необходимо, чтобы он был членом научного сообщества, т.к. само по себе получение творческого результата не гарантирует его принятия другими. Для этого, как минимум, надо, чтобы результат был представлен в той форме, которая практикуется данным научным сообществом на данном отрезке времени. В противном случае результат может быть зачислен в разряд дилетантских, производящих впечатление нового лишь за счет необщепринятой формы представления, на самом же деле не заслуживающих серьезного рассмотрения.

Учитывая все вышеизложенное, мы можем сказать, что исследование природы творчества в свете традиции восточных духовных практик позволяет уточнить ряд моментов. И прежде всего понять, что творческое состояние иррационально и спонтанно лишь в рамках западной культурной традиции. В принципе же существуют методики постепенного и последовательного овладения силами своего ума, позволяющие на определенных стадиях трансформации сознания получать инсайтные усмотрения как устойчивую и воспроизводимую способность.

Нельзя сказать, что это знание само по себе решает все проблемы, поскольку в духе восточной традиции – не анализировать происходящее, а точно следовать предложенному пути. Поэтому представителю западной культуры не так просто принять подобный вывод. Все время кажется, что даже если описанные непосредственные усмотрения и сродни инсайтам, все же это не настоящие творческие озарения, которые (дальше по кругу) с необходимостью иррациональны и спонтанны.

Нет смысла с этим спорить. Для нас важна не точность соответствия между этими типами феноменов, а то, что в принципе в арсенале общечеловеческой культуры (пусть и не западной) существуют интересные наработки, которые могут быть использованы для понимания и уточнения хотя бы каких-то сторон, каких-то аспектов такого непонятного и иррационального феномена как творчество.

Рейтинг публикации:

0

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: