|
Идеология, демография и экономика. XI-XIII вв (Часть 2)
Никакой страх наказания, никакое порицание, никакие «как же тебе не ай-яй-яй», не может убедить человека жить по-божески или по-совести, если он уверен, что Бога нет, а совесть - это предрассудок. Единственной настоящей причиной для человека, окоротить себя в собственных хотелках, может стать только убедительная идеология. А вот идеология-то, как раз, хромала на обе ноги. И исходя из этого, не смотря на все успехи, империя отцов-клюнийцев была обречена в итоге на полный крах, без внесения соответствующих идеологических корректив.
Противоречия, заложенные длительным упрощением и извращением христианского учения, да и самой идеей безусловного главенства папы, были слишком явными. И если уж где завелись черви противоречия, они обязательно обрушат любые конструкции и умопостроения, если от этих червяков-древоточцев срочно не избавиться. И нигде эти противоречия так хорошо не видны, как в образовательной сфере.
До сих пор для общеевропейских нужд хватало системы монастырских школ, созданной ещё по запросу Карла Великого, но теперь этого было явно не достаточно, и в связи с этим церкви пришлось поделиться монополией на образование. В не малой мере этому способствовала и непримиримость клюнийцев со светской властью.
Первым результатом этого противостояния стал университет в Болонье. Возникшая еще в XI веке высшая правовая городская (т.е. отделенная от церкви) школа в 1088 году получила статус университета. Создание этого университета было объявлено по воле и от имени императора Фридриха Барбароссы. Этот император многие годы провёл в противостоянии с церковью и неизбежно пришёл к логичному выводу, что свои кадры надо готовить самостоятельно. Т.е. создание первого университета стало, по сути, реакцией на непримиримую позицию клюнийцев в отношении светских властей. Чтобы иметь своих светских чиновников, светские государи были вынуждены основывать собственные учебные заведения, а то, что эти скупердяи разорялись на образование, говорит об очень серьёзной необходимости.
Если б позиция церковных реформаторов была более рациональной, то они сами могли б возглавить процесс возникновения университетов, но их непримиримость и нежелание считаться с мирской необходимостью ни в чём просто привела к тому, что самые насущные вопросы решались уже без их участия.
Университеты и школы после примера, поданного императором Фридрихом, стали появляться по всей Европе как грибы. Особенно много школ возникало в стремительно развивающихся городах, где нехватка ценных кадров стояла особенно остро. И вот эти школы отличались от церковных и программой, и контингентом.
Особенно много таких школ возникло в Северной Франции, ставшей с начала XII века одним из центров интеллектуального образования и где позднее образовался знаменитый Парижский университет. Эти школы возглавлялись людьми, утверждавшими приоритет разума и преклонявшимися перед античной философией. Впрочем, другой попросту не было, так как христианская философия давно уже была сведена к набору простейших лозунгов и вырванных из Библии цитат.
Наиболее известными школами были парижские школы Гильома Коншского и Пьера Абеляра. Собственно, сама церковь тоже в не меньшей степени нуждалась в образованных кадрах, и поначалу даже сохраняла некоторый контроль над процессом образования. Но это произошло исключительно естественно - просто изначально некому было преподавать, и преподавателями становились исключительно клирики. А уже в силу этого главой университета являлся местный епископ, который делегировал власть своему помощнику, называвшемуся канцлером. Но дух университетов был совершенно не монастырский, а потому конфликт был неизбежен.
В Париже канцлер практически утрачивает привилегию вручать лицензию, т. е. право на преподавание уже в 1213 году, и это право переходит к университетским мэтрам. А в 1219 году канцлер в связи со вступлением в университет монахов нищенствующих орденов попытался противостоять этому новшеству. Результатом было полное его поражение и утрата всех оставшихся у него прерогатив. Во время великой забастовки 1229-1231 годов университет выходит из-под юрисдикции епископа, а в 1301 году и канцлер перестает быть даже официальным главой школы.
Вообще борьба университетов с церковью - это очень серьёзный симптом. Ведь на самом деле, университетские деятели озвучивали снаружи лишь то, что нельзя было озвучить внутри церкви, из банальных опасений за собственный карьерный рост. Как это, например, случилось с Арнольдом Брешианским. Когда, получив сан священника, он прибыл в Брешию, то там он осмелился возглавить борьбу горожан против сеньора-епископа. И вот за это II Латеранским собором (1139) он был лишён должности и изгнан из Италии.
А ведь Арнольду даже не надо было быть каким-то особенным гением, он всего лишь озвучивал противоречия видные всем, именно поэтому его проповеди о том, что духовные лица не должны обладать богатствами и светской властью, находили огромное число благодарных слушателей. Он обвинял и папу, и епископов, и аббатов в роскоши, разврате, потакании грабежам и убийствам, и даже в симонии, с которой боролся сам папа.
А идеалом Арнольда Брешианского было якобы «первоначальное» христианство - бедная, но непорочная церковь. И это, конечно, был наивный идеализм, с которого во многом начинали те же отцы-клюнийцы. Такая мощная организация, как католическая церковь, просто не может быть бедной и непорочной. Она может быть менее порочной, чем светская власть, но, являясь финансовым фондом, она в любом случае будет вынуждена считаться всё с теми же плотскими законами при решении организационных и экономических вопросов, которых не может избегнуть ни одна сложная социальная структура. Разница будет лишь только в том, насколько люди, составляющие эту структуру, будут способны ограничить себя в пользу общей цели.
Вот этого Арнольд не понимал, и когда он указывал на одних клириков, сибаритов и невеж, и клеймил разом всю церковь, то тут же попадал в ловушку отрицания. Тут же шибко обижались другие клирики, аскетичные и образованные, голос которых стоил многого. Например, Бернар Клервосский. Такие деятели церкви как он, конечно, сами прекрасно видели весь спектр проблем, и полностью соглашались с тем, что клирик не должен злоупотреблять богатством, и сами являли образец для подражания. Но одновременно они видели и иную сторону проблемы. Они же прекрасно помнили, что бывает, если отдать всю власть светским упырям: всем этим Колоннам, Орсини, Теофилактам и прочей «благородной» нечисти. Да они тут же, не сходя с места, огранизуют очердную порнократию и начнут междуусобную грызню.
Кадровые проблемы, святые отцы, конечно же, осознавали и пытались их решать. Сам Бернар Клервосский в своё время писал такие вещи об одном из папских легатов: «Он похищал из церквей священные сосуды, раздавал духовные места молодым людям, красота которых давала понять всем окружающим, за какие именно «заслуги» они получали легатскую милость; он пролезал в женские монастыри и совершал там позорные вещи; со свойственной мне откровенностью я должен сказать, что вам, святейший отец, следует немедленно очистить дворец от тех гадов, которые в нем ютятся. Мне тяжело об этом писать, но приор монастыря Божья Гора настаивал, и я пишу все же меньше того, что известно всем и каждому».
Как видите, проблемы были огромные, и поэтому любую критику со стороны церковные деятели воспринимали очень болезненно. Эта критика была созвучна их собственным мыслям, и это бесило вдвойне, потому что она подрывала их собственный церковный авторитет, мешая решать всё те же проблемы. При этом ничего нельзя было сделать с самими критиками, поскольку вся эта критика стала результатом повышения уровня образования, а в университетах церковь нуждалась сама. Вот и получалось, что неизбежное развитие образования столь же неизбежно приводило церковь к серьёзной дилемме: налево пойдёшь - кадровые проблемы, направо пойдёшь - вопросами неприятными замучают.
Хотя кадровые проблемы - они вообще вечные. Но подозреваю, что их бы было меньше, если б в официальной идеологии существовало поменьше прорех и противоречий. Ведь в чём здесь штука-то? Функционирование церкви официально основывалось на учении Христа, но реальной основой являлся какой-то совершенно противоречивый догмат дополнительно отягощённый ворохом католического Предания, т.е. кипой всяческих папских документов, скопившихся за целую тысячу лет. Не удивительно, что в первую очередь был велик спрос на юристов, способных в этой путанице разобраться. Однако, все мы прекрасно знаем, где обитают после смерти адвокаты, не правда ли? А всё потому, что они не только в Предании, но и в Писании лазейки находят.
Раздутый церковный аппарат нуждался в большом числе образованных людей. Но чем серьёзнее образовательная подготовка человека, тем более он стоек к примитивной рекламе и пропаганде, к которой сводилась тогдашняя проповедь учения Христа (напомню, что именно за примитивизм критиковали гностики первых епископов). Образованный человек нуждается во всё более убедительных и доказательных пояснениях к идеологии. Но на практике подразумевалось, что идеология настолько истинна и очевидна, что клирико-манагеры будут блюсти законы по-любому.
По-любому же ничего не получалось, и происходили вещи совершенно обратные. Католический догмат к тому времени был уже настолько искажён и извращён как примитивизмом первых епископов, так и многочисленными последующими отнюдь не добросовестными правками, что доверять этой угрожающе шатающейся конструкции, лишенной всяческого обоснования, нормальный образованный человек попросту не мог. Пересмотр многих вопросов назревал. Наступала очередная эпоха ересей.
Собственно, об этом свидетельствует и появление «Фомы неверующего», Фомы Аквинского. В своих трудах он уделял большое внимание защите позиций церкви от еретических нападок, но делал он это перейдя уже на рациональные позиции, от которых давненько отказались многие святые отцы, предпочитая «верить в абсурдное». На самом деле Фому самого вынудили обратиться к тому рационализму, на котором и было изначально построено учение. И рационализм Аквинского стал единственно верной реакцией на рационализм еретиков. Так проштудировав, например, Аристотеля, Фома нашёл у того крайне интересные мысли. Например, вывод идеи существования Бога.
Есть такой основополагающий принцип - причинности. Одно всегда следует из чего-то другого. Что бы ни происходило в мире, это всегда становится лишь очередным звеном длнной-предлинной цепочки взаимосвязанных событий, которые как падающие доминошки толкают друг друга.
Вот, например, гордость и краса американской космической корпорации NASA космический корабль «Кеннеди». По бокам у него размещаются двигатели по 5 футов шириной. Почему именно 5 футов? Ну, конструкторы корабля, может, и хотели бы сделать эти двигатели еще шире и мощнее, но не смогли. Дело в том, что двигатели эти доставлялись по железной дороге, которая проходит по узкому туннелю. Расстояние между рельсами стандартное: 4 фута 8,5 дюйма, поэтому конструкторы могли сделать двигатели только шириной 5 футов. Но откуда же взялась эта цифра в 4 фута 8.5 дюйма?
Всё просто. Железную дорогу в США делали такую же, как и в Англии, а в Англии первые железнодорожные вагоны строго из технологических соображений делали по тому же принципу, что и трамвайные, а первые трамваи производились в Англии по образу и подобию конки. А длина оси конки составляла как раз 4 фута 8.5 дюйма! Но почему?
Англичане делали конки с тем расчетом, чтобы их оси попадали в колеи на английских дорогах, а расстояние между колеями в Англии как раз 4 фута 8.5 дюйма! Почему? Да просто дороги в Великобритании сделали ещё римляне, и вот у них длина оси стандартной колесницы или повозки равнялась... правильно, 4 футам 8.5 дюймам! Ну, вот теперь мы докопались, откуда взялся этот размер, но все же почему римлянам вздумалось делать свои колесницы с осями именно такой длины? Дело в том, что в колесницу или в повозку запрягали двух лошадей, а 4 фута 8.5 дюйма - это как раз размер двух лошадиных задниц.
Итак, в соответствии с принципом причинности, получается, что даже теперь, когда человек вышел в космос, его технические достижения напрямую связаны с размером лошадиной задницы 2000 лет назад. При этом, свет клином на колесницах, разумеется, не сошёлся. Ведь даже для среднего значения ширины двух лошадиных крупов в 4 фута и 8,5 дюймов найдётся ещё одна причина, а у той своя, и так до самого начала времён. И вот тут-то и возникает главный вопрос, а что там, собственно, в этом самом начале?
Впервые идея, размотать всю эту цепочку причин до самого первого звена, описана ещё у Аристотеля, но лично я не уверен, что именно он был самым первым на этом поприще. Тот же египетский атонизм тоже не мог появиться на пустом месте. Сей вопрос, скорее всего, был поднят в незапамятные времена и, кстати, не снят с повестки дня до сих пор.
Как возникло самое первое звено в цепи, да и было ли оно вообще? Что заставило первую доминошку упасть? Вот задав этот вопрос, все без исключения древние философы приходили к мысли о сотворенности мира. Ведь кто-то же должен был пнуть колесо истории, чтобы оно таки покатилось?! Что интересно, никак сей вывод опровергнуть неможно, и как бы ни пыжились господа атеисты, у них нет вообще никаких адекватных соображений по этому поводу.
Атеисты якобы сняли задачку с повестки дня, сделав вид, что у цепи нет концов вовсе. Но, замкнув, таким образом, первое и последнее звенья причин в виртуальной и не подвластной человеческому пониманию точке, именуемой бесконечностью, мы попросту получим кольцо, которое ровно так же - не понятно как - появилось всё целиком в бесконечном пространстве и времени, нарушив всю причинно-следственную логику нашего мира.
В этом и заключается главный парадокс нашего с Вами существования. И вот именно на этом самом месте очень многие мыслящие люди, садятся тихо на стул, говорят: «Оппа», и начинают понимать своё полное невежество. А кто-то даже в Бога верить начинает.
Впрочем, каждому своё. Лично же я предпочитаю просто брать пример с великих в оценке собственного знания. Как бы самоуверенно я порой не выглядел, но при оценке собственной правоты я всегда стараюсь следовать Сократу, который говорил, что единственное, что он знает, это лишь то, что он ничего не знает. Тоже самое, кстати, говорил Иисус, когда советовал нам всем быть как дети, которых, как известно, называют почемучками. Не становитесь дураками, оставайтесь детьми.
Так вот. Фома, в отличие от многих своих соратников по делу защиты церкви, прикинул, что с помощью мозгов можно сотворить много полезного даже для дела веры, и придумал несколько собственных, очень похожих на аристотелевское, доказательство существования Бога. Это было, конечно, круто, но сам факт, того, что некий теолог всерьёз озаботился подобным доказательством существования Бога, говорит о том, что в этом возникла серьёзная необходимость. Т.е. идиотский лозунг «верю, ибо абсурдно» наконец-то дал течь и шёл ко дну, пуская многочисленные пузыри.
Стремительный рост образовательных мощностей дал Европе не только Фому Аквинского, но и Альберта Великого, Пьера Абеляра, Арнольда Брешианского и множество других почемучек. Всем этим почемучкам надо было что-то отвечать, а ответить было просто нечего, и тогда они сами искали ответы. Вот тут-то и вскрывалось, что правды никто не знает в принципе. И абсолютная истина догмы становилась уже не столь асболютной. Ведь даже доказывая существование Бога, тот же Фома Аквинский никоим образом не доказывал, что официальная версия христианского учения есть единственно верная. Наоборот, проблема как раз была не в самом Боге, а именно в том догмате, автороство в котором Богу приписывалось.
Ведь, что такое догма? Догма - это, в сущности, просто господствующая теория; этакая Супертеория, накрепко овладевшая умами. И если взглянуть на вещи под таким углом, то разницы между тогдашним христианством и нынешней общей теорией относительности не будет никакой. Даже не так. Не между теориями нет разницы, а между их последователями.
Уже давно отмечено наблюдение, что современное научное сообщество стало напоминать религиозную организацию, а некоторые, называющие себя учёными и вовсе ведут себя неотличимо от инквизиторов Средневековья, например, на полном серьёзе заявляя, что общая теория относительности - это единственно верная и правильная теория. Нынешняя религия называется сциентизмом, и является идеологическим наследием догматического подхода к знанию и узаконивания противоречий, которые имели место в Средневековье. На самом деле, «Верю, ибо абсурдно» - столь же актуальный лозунг сегодня, как и восемь веков назад. Правда теперь, он звучит несколько иначе: «Верю, ибо научно». При этом научность определяется исключительно следованием узаконенным научным догматам, а всё остальное объявляется ересью.
Восемь веков назад, философский мир Европы раскололся ровно так же, и что более всего забавно, ровно по тому же поводу, что и теперь. В средневековой философии сражались реализм и номинализм. Реалисты доказывали, что объекты веры реально существуют, на что номиналисты резонно замечали, что все объекты, никакими объектами вовсе не являются, поскольку это всего лишь наименования ("nomia" - "имена"), и полагаться на них как на распоследнюю истину - верх самоуверенности. И вообще, никто даже понятия не имеет, что за всеми этими словами реально стоит.
Теперь, восемь веков спустя, спор оброс новыми подробностями, но свою глубинную сущность не поменял. Нынешние догматики - сциентисты - точно так же абсолютизируют свои объекты веры - научные знания, как и средневековые католические мудрецы «откровения» Библии. Теперь наука сама стала религией, и круг отрицаний замкнулся.
Думаю, главное общее место здесь в том, что, доказывая «реальность» существования объектов веры: ада и рая, благодати, первородного греха и прочей ерунды, средневековый реализм полностью отвечал интересам руководящей католической партии содинённых штатов Европы (здесь, наверное, положено поставить смайлик), и находил с ее стороны полную поддержку. Точно так же и в наше время, абсолютизируя научное «знание», можно подвести базу под любой бред, типа глобальной афёры с глобальным потеплением.
А ещё можно продвинуть на рынок какой-нибудь научный наворот типа ГМ-пшеницы, которая вообще не даёт урожая через пару поколений, и пахарь, которому сначала обещают невиданные урожаи, на самом деле попадает в абсолютную зависимость от транснациональной компании, продающей ему посевной материал.
В обоих случаях, великие комбинаторы всегда уверены в собственной гениальности, но в реальности же ими движет весьма краткосрочная логика - выгода сейчас, а расплата потом. А ведь правило бесплатного сыра в мышеловке касается не только обманутого пахаря, но в равной мере и главу транснациональной корпорации. Мошенники на самом деле столь же близоруки, как и их жертвы по одной простой причине - мошенники полностью зависят от своих жертв. В этом смысле, краткосрочная плотская логика - это источник самых дурацких решений человека. А расплата наступает всегда, хотя мы этого порой и не замечаем. Бывают, конечно, исключения, но это уже лотерея. И надо быть всё-таки немножко дураком, чтобы в лотерею играть серьёзно.
Столь же недальновидной и слепой всегда оказывается и противоположная мошенникам-атеистам мировоззренческая грань - фанатизм, порождённый безраздельной верой в обладание истиной. Когда вскрылись, например, очевидные противоречия в идеологии, клюнийская целеустремлённость и убеждённость в правильности и необходимости реформ естественно трансформировалась в совершенно самоубийственную гордыню. Наверное, вот в такие моменты и происходит смычка фанатиков духа и рабов плоти. Причём фанатики, вроде бы служители духа, становятся ещё более отвратительными существами, чем их безбожные и бездуховные коллеги.
Полагая безусловным собственное обладание истиной, фанатик не в состоянии распознать подмену самой истины. И получается такой психологический фокус, когда для человека истиной становится уже не сама истина, а лишь факт обладания ею. Подменить же «истину», как показывает практика, несложно. В итоге, фанатики становятся рабами рабов плоти. А в результате таких союзов на свет появляются самые настоящие чудовища, не хуже тех, что пришлось мочить Гераклу.
Например, инквизиция – последний аргумент заблудившейся в своих собственных противоречиях официальной Супертеории. Но заткнуть рот всем тем, кто осмеливается говорить, что морда лица пребывает в запачканном состоянии, конечно можно, однако, чище-то физиономия от этого не станет. При этом грязь будут видеть и те, кто помалкивает. А ведь именно от этих хитрых молчунов и исходит главная угроза.
…
Походы на восток, открыли Европе новые технологии и новые знания. Последовал бурный экономический рост, а население за время крестовых походов увеличилось аж вдвое. Рост населения вызвал концентрацию силы в городах, что тут же привело к обособлению их в самостоятельные единицы - началось коммунальное движение в Италии.
И это вполне логично. Повышенная концентрация людей на метре квадратном, в купе с ростом материальных соблазнов, приводит к усилению внутренних напряжений в обществе. Особенно, если это распределение благ происходит неравномерно. А уж в Средневековье такое неравенство было даже узаконено. Одним всё, а другим шиш, даже без масла - вот Вам и рост конфликтного потенциала. Единственное, что может отсрочить бунт в этой ситуации - это цементирующие свойства идеологии. Но опять же, если в этой идеологии нет изъянов.
В тогдашнем догмате изъянов было полно, причём проблема была даже не в самом догмате, а в тех самых молчунах, которые видят противоречия, но выводы свои оставляют при себе. А то, что соответствующие выводы были сделаны, всегда легко увидеть по реальным делам. Дела же как раз были таковы, что полностью не соответствовали произносимым словам. Остатки монахов-клюнийцев, продолжали ещё держать оборону и по инерции проповедовать нравственность и аскетизм, но растущие доходы церкви молча делали своё дело. За спинами честных проповедников творилось уже совершенное непотребство.
Летописец Урсберга отмечает, какими огромными финансовыми потоками руководил Рим; при этом даже человеческие пороки, становились источником обогащения, и папство не смущаясь черпало деньги из этого источника. Придумка с индульгенциями, родившаяся на заре крестовых походов, теперь становилась настоящим лэйблом католической корпорации: «Не религиозность и не чистота совести толкают людей к тебе, Рим, а совершенные преступления, желание искупить их и стремление путем денег выиграть какой-либо затянувшийся процесс», - писал английский историк Матью Пэрис (1197—1259). И он же с возмущением рассказывает, как аббат Сент-Албанса, имевший несчастье предстать перед папой Иннокентием III, не был выпущен из Латеранского дворца, пока не уплатил 100 марок. Аббат был вынужден сделать заем у папских ростовщиков: ему оставалось лишь утешаться тем, что прочие прелаты оказались в том же положении. Крайне интересно здесь упоминание о папских ростовщиках.
После еврейских погромов 1096 года рынок финансовых услуг оказался разрушен. Папство, ведя активную внешнюю политику, нуждалось в долгосрочном финансировании своих проектов. И не только крестовые походы нуждались в долгосрочных инвестициях - любой торговец, чтобы привести товар с Востока, нуждался в серьёзных инвестициях. Прекрасно понимая, что без ростовщиков всё-таки дело не пойдёт, но при этом не имея возможности прямо заниматься этим безбожным делом в силу религиозного запрета, папы логично решили просто взять финансовый рынок под свой контроль, благо, любого неугодного ростовщика в любой момент можно было обвинить в ереси, иудаизме, да и вообще в чём угодно.
Это был очень удобно. С одной стороны Римская церковь прямо не нарушала собственных же законов, а с другой железной хваткой держала за горло всю финансовую братию. Так понтифики получали от «своих» ростовщиков займы под символические процентные ставки, предоставляя этим ростовщикам свою защиту. И защита сия была явным доказательством того, что интересы ростовщического капитала становились далеко не чуждыми самой церкви, которая все явственнее обнажала свою сущность финансовой корпорации. Дело доходило до того, что, преследованиям со стороны высших эшелонов церковной иерархии подвергались даже епископы и аббаты, которые оказывались неаккуратными плательщиками ростовщиков. Папство заставляло их вносить заимодавцам высокие проценты, хотя это и запрещалось каноническими законами.
Окончательно же убедившись в прибыльности ростовщических дел, римская курия вскоре сама превратилась в банкирскую контору, оплачивала и переучитывала разные денежные бумаги и участвовала во многих денежных и торговых операциях. Плотская сущность корпорации уверенно брала верх над неубедительными монахами-плотеистязателями. Пока одни честно постились, другие полностью отдавались духу предпринимательства. Т.е. просто давали волю своей ничем не ограниченной алчности.
После третьего крестового похода папство стало всё чаще вводить специальные крестовые налоги, однако чем больше вводилось таких налогов, тем меньше их доходило до финансирования собственно самих походов. Всё больше оседало в карманах тех самых молчунов, об одном из которых писал святой Бернард понтифику.
А маразм на почве жадности крепчал и проявлялся во всё более причудливых формах. Римская церковь совершенно открыто брала курс на монетизацию своего идеологического капитала, а у руля корпорации монахов-идеологов всё чаще подменяли маркетологи в купе с юристами. Как итог, на рынке духовных услуг стали появляться всё более изощрённые и немыслимые продукты.
И индульгенции были только первыми цветочками. В поисках новых источников финансирования папство отняло у епископов право эпитимии (наложение на исповедующегося «добровольного» наказания). Правильнее, эпитимия была превращена в обычную денежную повинность. Папская канцелярия брала на особый учет подобных штрафников, вела с ними переписку, торговалась и тщательно регистрировала имена преступников на случай рецидива, наказуемого особенно высоким штрафом. Оно, конечно, понятно, что поначалу это дело рассматривалось как выбивание клина клином, т.е. за алчность вполне логично было наказывать копейкой.
Звучит разумно. Да только будущность любого благого начинания в условиях иммунитета к идеологии со стороны исполнителей предсказывать особо не надо. А тут ведь такие гешефты пошли, что и святой оскоромится, что уж говорить о папах-юристах, для которых закон, что дышло.
Начиная с Иннокентия III (1198 – 1216) папы-адвокаты пошли косяками. Сам он закончил уже знакомый нам юридический факультет в Болонье. Там же обучался Григорий IX (1227 – 1241). Папа Иннокентий IV (1243 – 1254) тоже считался крупнейшим юристом своего времени. Бонифаций VIII изучал каноническое и гражданское право в Тоди, Сполето и Париже. Ги Фукольди, будущий папа Климент IV (1265 – 1268), некоторое время был рыцарем и участвовал в военных походах, но увлекся юриспруденцией, и именно это увлечение привело его в последствии на папский престол.
Столь мощная команда адвокатов с лёгкостью придумывала юридически выверенные объяснения для любых заворотов папской политики. Никакая светская власть не в состоянии была противопоставить что бы то ни было грандиозному папскому юридическому монументу, каким стал «Корпус канонического права», собравший сильнейшие аргументы в защиту тезиса о гегемонии папства и о подчинении ему императорской власти. Рим не только присвоил себе право толкования канонов, но и поставил себя выше церковного собора.
Стремительно развивалась практика диспенсации – право отмены церковных запрещений по личному усмотрению понтифика. Т.е. теперь папы-юристы объявили себя, ни больше, ни меньше, единственным источником права и высшим законодательным органом христианского мира.
Параллельно с этим папство присвоило себе право раздачи бенефициев (доходных церковных должностей). При этом вовсе не требовалось, чтобы лицо, получившее тот или иной бенефиций, действительно выполняло связанные с этим церковные обязанности: бенефициат мог даже не являться в свой приход. Такая практика раздачи понтификом бенефициев вскоре приняла столь серьёзные размеры, что непродвинутая часть духовенства приходила просто в ужас, тщетно указывая, что нарушается постановление об обязательном пребывании духовного лица на месте его службы в течение шести месяцев. Но их голос был слаб супротив мощной команды римских юристов, а потому всё было как в басне Крылова: а Васька слушает, да ест.
Особое негодование вызывала раздача бенефициев фаворитам и родственникам папы. На что в ответ заявлялось, что «справедливо предоставлять своим родным те преимущества, в которых не отказывается даже чужим». И трудно было ждать ответа иного. В условиях неработающих моральных сдержек и идеологических противовесов, любой руководитель будет стремиться окружить себя лояльными и проверенными людьми. Самыми лояльными, как правило, считаются собственные дети. Конечно, у пап в связи с целибатом собственных детей быть не могло, но выход нашёлся – в дело пошли племянники.
Папа Иннокентий III приходился племянником папе Клименту III. Григорий IX был племянником уже самого Иннокентия, а оба они происходили из рода графов Сеньи. Папа Целестин IV, сменивший Григория был племянником папы Урбана III. Затем папой снова стал граф Сеньи, и снова племянник, но теперь уже Григория IX, Александр IV.
А ведь племянников у пап могло быть много, и никого нельзя было обидеть. Родня же всё-таки! Чтобы иметь запасные должности для раздачи, Гонорий III (1216 – 1227) предписал церквам и монастырям держать для непредвиденных случаев часть бенефициев в распоряжении папы, причем использование поступлений от этих бенефициев зависело всецело от римской курии. Действительно, стоило лишь понтифику примерить тиару, как его свита тут же вынужденно распухала от многочисленных детей сестёр, братьев, кузин и кузенов, о которых папа и думать-то забыл.
Отказать милым племяшам могли далеко не все, и понять это можно. Единственным понтификом, который проявил похвальную жёсткость в этом вопросе, оказался бывший вояка Климент IV. Он оказался ярым противником кумовства и первым же декретом запретил своим родственникам являться в курию и добиваться каких-либо привилегий. Потенциальным женихам своих дочерей он заявил, что те являются детьми Ги Фуко, а не Климента IV, и не стоит им рассчитывать на богатое приданое. В итоге девушки предпочли уйти в монастырь и прикинуться монашками.
Но подобные вспышки честности в курии уже не могли изменить общего хода событий. Церковь стремительно растрачивала свой кредит доверия в обмен на бюджетные поступления, которые уходили не на дело, а на потребление. Вот тут и начал сказываться повсеместный рост образовательных мощностей, когда всё больше становилось грамотных людей, способных прочесть исходники религиозных текстов самостоятельно и сравнить их с окружающей действительностью.
Источник: bossjak.livejournal.com.
Рейтинг публикации:
|
