В 1740—1750-х годах в России насчитывалось не более 19 млн. человек. Население крайне неравномерно распределялось по территории страны: 4,7 млн. жили в центральной части (Московская и прилегающие к ней территории), а на Востоке и на Севере – не более 1 млн. человек. Подавляющее большинство населения составляли крестьяне.
В городах проживало не более 600 тысяч жителей (3,15%).
Царствование Екатерины II отмечено усилением геополитической мощи российского государства. К концу её жизни (1796) Россия расширила свои границы до естественных пределов Великой Русской равнины, сведя исторические счёты с Крымским ханством и Польшей, и присоединив в результате успешных войн с Турцией и разделов Речи Посполитой Курляндию, Литву, Белоруссию, Правобережную Украину, Северное Причерноморье, Приазовье и Предкавказье (Северную Осетию, Кабарду, горную Чечню). Кроме того, территория империи охватила калмыцкие степи, Горный Алтай и раздвинулась на тихоокеанском севере вплоть до Курильских островов и Аляски.
Численность населения империи, с учётом этих приобретений, возросла почти вдвое; значительно вырос природно-ресурсный потенциал. Обширные причерноморские степные пространства с плодородным чернозёмом составили Новороссийский край, ставший регионом земледельческой колонизации. Россия превращалась в «житницу Европы» – крупнейшего экспортёра хлеба, для вывоза которого был основан порт Одесса, где возникла российская биржа, вторая после петербургской. Заселением и хозяйством Новороссии и Крыма руководил фаворит Екатерины Г. А. Потёмкин-Таврический, организатор Черноморского флота и морской базы в Севастополе.
В 1795 году в России было уже около 37 млн. жителей, из них 18,7 млн. мужчин. Треть населения проживала в центральной части, в Сибири около 1 млн. человек. Городское население составило 6%; численность армии достигала 500 тысяч человек. Посмотрим теперь на финансовые результаты.
В царствование Екатерины II заметно стремление улучшить механизм государственного хозяйства, для чего делались попытки упрощения финансовой системы. При ней были уничтожены многие фискальные регалии (лесная, горная, табачная, поташная и др.) и целый ряд мелких сборов; установлен 1%-ный гильдейский сбор с купеческих капиталов; положено начало правильной организации финансового управления, через учреждение при Сенате Экспедиции о государственных доходах и казённых палат в губерниях. Но многолетние войны, увеличение расходов на двор и необходимость выплаты денежного жалования чиновничеству вели к дефициту госбюджета, и, как следствие, к росту подушной подати, оброчных и соляных сборов, введению новых налогов. Этого оказалось мало, и для покрытия бюджетного дефицита стали использовать впервые появившиеся в России бумажные деньги, внешние и внутренние займы.
При Екатерине II государственный кредит стал постоянной составной частью финансового хозяйства. Государственные доходы возросли с 16 497 381 рубля в 1763 году, до 68 597 459 рублей в 1796 году, увеличившись за 34 года более чем в четыре раза. Однако общая сумма государственного долга к концу её царствования достигла 215 миллионов рублей; наибольшую часть долга составляли ассигнации, которых было выпущено до 150 миллионов рублей; затем следовали краткосрочные внешние займы, долги поставщикам и подрядчикам и, на последнем месте по размерам – заимствования из банков.
Как же росла эта финансовая пирамида?
До Петра в России ходили исключительно настоящие деньги, сделанные из драгоценного металла (серебра) и, стало быть, они имели цену не только как деньги, но и как товар. Пётр заменил серебряную копейку медной, заставив принимать её по равной цене с серебряной копейкой, – он сообщил ей принудительный курс. В конце царствования Петра пущены были в обращение медные пятачки, стоившие самому правительству одну копейку; при преемниках Петра этих пятачков начеканили на 3,5 миллиона рублей, стоили же они впятеро меньше! А серебро мало-помалу исчезло из монетного обращения, утекло в чужие страны или было переделано в вещи.
Чтобы облегчить обращение медной монеты, решено было создать (по идее графа П. И. Шувалова) первые русские кредитные учреждения – банки. Медь должна была оседать в банках, а крупные выплаты следовало производить простым переводом меди от одного предпринимателя к другому. И с 1767 года операции таких вексельных переводов разрешали вести, при посредстве петербургской соляной конторы и городовых магистратов, в пятидесяти важнейших городах.
Вместе с тем, сама собой явилась мысль: заменить и в обращении медные знаки бумажными свидетельствами, которые давали бы всякому владельцу ассигновку на определённую сумму меди. Ведь медные деньги уже были кредитными знаками: переход к бумажкам был только другой формой кредита. И переход этот совершился.
В 1769 году императрица учредила ассигнационные банки в Санкт-Петербурге и Москве (в 1786-м они слились в один государственный ассигнационный банк). В провинциальных городах были устроены разменные конторы. Банк принимал вклады и осуществлял учёт векселей, но главной его функцией была эмиссионная. В обеспечение казна положила 1 млн. рублей, и на эту сумму были выпущены кредитные билеты, разменные на металлические деньги. Но требования на ассигнации были так велики, что скоро понадобились новые выпуски, как и предвидело правительство, а так как обмен ассигнации на металл был всегда обеспечен, то бумажный рубль ходил почти в равной цене с металлическим. Такой способ создавать деньги из ничего, путём выпуска новых запасов бумажек, был слишком соблазнителен. А потому, когда для ведения турецких войн понадобились усиленные расходы, правительство стало выпускать ассигнации, не соображаясь с разменным запасом металла в банках. К концу первой турецкой войны (1774) бумажных денег уже было выпущено на 20 миллионов вместо одного. К началу второй войны их сумма дошла до 46 миллионов, и было решено увеличить её до 100 миллионов, а ко дню смерти императрицы число выпущенных ассигнаций превысило 156 миллионов.
А вот и результаты. Во-первых, цена ассигнации стала быстро падать. Во-вторых, громадные выпуски ассигнаций и обесценение бумажных денег повлекли утечку серебра за границу.
В конце царствования Екатерины II (1796) за рубль ассигнациями давали 68 копеек; перед войной 1812 года уже только 60, а после войны (с уменьшением веса медной монеты в 1,5 раза) только 25 и даже 20 копеек (1815). Ввиду такого падения ассигнаций, само собой явился независимый от них счёт на «рубли серебром». В 1839 году этот счёт стал официальным: правительство ввело «рубль серебром», равный 3 рублям 50 коп. ассигнациями. В 1843 году ассигнации были заменены новыми бумажными «рублями серебром», то есть кредитными билетами, беспрепятственно обменивавшимися на серебро.
Однако и с «серебряным рублём» повторилась та же история, а потому размен на серебро был прекращён в годы крымской войны (1853—1856), и в результате произошло падение курса бумажных рублей серебром, и он, стоивший 66,6 старых металлических копеек, приравнен был к новому «золотому» рублю. И это – результат финансовой пирамиды, выстроенной при Екатерине II.
Приведём к случаю сведения, что и сколько стоило в её времена.
Лучшая квартира на лучшей улице столицы – 20 рублей в месяц (примерно вдвое больше тех средств, что мог получить «средний» крестьянин или бедный дворянин в год). Сруб пятистенный 9 рублей 50 копеек. Проезд от Петербурга в Москву 4 рубля 78 копеек. Фунт говядины 2 копейки, полтелёнка 1 рубль, курица 5 копеек, десяток яиц 2 копейки. Фунт баранины 14 копеек. Капуста белая (ведро) 25 копеек. Пуд коровьего масла 2 рубля. Пуд сена 3 копейки. Овса (четверть) 80 копеек, хлеб белый (полфунта) 2 копейки. Бутылка шампанского 1 рубль 50 копеек, бутылка портера английского 25 копеек, бутылка красного бордосского вина 30 копеек. Десяток апельсинов 25 копеек, десяток лимонов 3 копейки, фунт рафинада 2 рубля. Наёмная карета с шестёркой лошадей 60 рублей в месяц. Обед в первом трактире с пивом 30 копеек, самый «гастрономический» обед с десертом и вином в лучшем трактире 2 рубля. Жареный рябчик 30 копеек. Дров берёзовых (сажень) 80 копеек. Проход на маскарад или танцевальный вечер 1 рубль, посещение открытого театра 2 рубля, вход в увеселительный сад 25 копеек. Починка золотых часов 5 рублей, починка серебряных часов 1 рубль 50 копеек. Фунт пороху 15 копеек. Шкурка соболя (пара) – 25 рублей. Аршин сукна 1 рубль 15 копеек. Топор 15 копеек.
Это, так сказать, о бытовой стороне жизни. О «прозе», как говорится. На фоне прозы жизни, с её радостями и бедностью, завистью и жалостью, мелкими подлостями и героизмом миллионов и миллионов сограждан протекали незаметные процессы общественного развития и государственного управления. Такие же, как и прочие, со всеми присущими человеку страстями и желаниями люди – высшие сановники, знаменитые писатели и мало знаменитые, но великие учёные двигали куда-то государственную колымагу при всяком отсутствии генеральных планов такого движения.
А, между прочим, юная Екатерина, ещё будучи Великой княгиней, сформулировала для себя «пять предметов», пять правил управления:
«Пять предметов:
1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.
2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы.
3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.
4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.
5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям».
Реальность внесла существенные коррективы в программу будущей императрицы, возвысив одни пункты и сведя на нет другие. Если в «пяти правилах» юной княгини все положения были умозрительными и в равной степени актуальными, то дальнейшая её же государственная практика заставила быстро расставить другие акценты.
Оказались иллюзией соединение мира и спокойствия с решением стоящих перед страной внешнеполитических проблем, одновременное наполнение казны и защита людей от отягощения, утверждение единого для всех правосудия в условиях объективной экономической неизбежности сохранения крепостного права. Печальная данность российской истории в том и заключалась, что очень часто государственный интерес противоречит «умножению всеобщего благоденствия», и, разумеется, власть выбирала первое, сознательно или в силу необходимости попирая второе. А иначе и нельзя: или выживает государство и подданные, или никто. Первый пункт замысла – просвещать нацию, императрица, в целом, старалась выполнять. Центром отечественной науки стала Петербургская Академия наук, созданная в 1725 году, Московский университет (1755) и Горное училище в Петербурге. Академия наук в отличие от западных академий полностью содержалась государством, что создало условия для привлечения в страну зарубежных учёных, среди которых были такие светила, как Л. Эйлер и Д. Бернулли; правда, главная задача, ради которой Академия затевалась Петром I – создание отечественных научных кадров, решалась не вполне. Уж слишком хорошими оказались условия для иностранцев!..
Московский университет имел три факультета: юридический, медицинский и философский, – и аж десять профессоров. Для подготовки студентов при университете были основаны две гимназии с сословным различием: одна для дворян, другая для разночинцев. С 1756 года при университете издавалась газета «Московские ведомости» по образцу «Петербургских ведомостей», издававшихся при Академии наук. В 1757 году была открыта в Петербурге Академия художеств для образования русских архитекторов, живописцев и скульпторов. Появилась гимназия в Казани.
С другой стороны, отняв земли у церкви, Екатерина II лишила духовенство возможности содержать «низовые» школы и семинарии, что подорвало именно народное образование. Только в 1781 году императрица назначила Комиссию об учреждении народных училищ. Предполагалось завести в уездных городах малые народные училища, а в губернских – главные, а также открыть новые университеты. Создавались закрытые сословные училища: училище при Академии художеств (туда попадала основная масса незаконнорождённых дворянских детей), Общество двухсот благородных девиц при Смольном институте, Воспитательные дома сирот и незаконнорождённых в Москве и Петербурге, коммерческое училище (в столице); реформировались шляхетные корпуса (военные училища). В это время с помощью регулярных экспедиций впервые началось всестороннее исследование страны, её географии, этнографии, истории и природных ресурсов. В этом времени – начало расцвета русского искусства, историографии, театра, скульптуры, литературы и архитектуры. Формировалась отечественная словесность, появились первые профессиональные литераторы.
В 1782 году Екатерина II предложила должность директора Петербургской академии наук и художеств княгине Екатерине Романовне Дашковой (1744—1810). Две Екатерины, несмотря на существенную разницу в возрасте, были большими подругами, но после переворота 1762 года их пути разошлись – Дашкова открыто презирала фаворитов императрицы братьев Орловых и не одобрила убийство отрёкшегося от престола Петра III.
Но две поездки княгини в Европу принесли ей мировую славу, как самой образованной женщины своего времени. Она встречалась с Дидро и Вольтером; была знакома с германским императором Фридрихом I и австрийским кайзером Иосифом II; поддерживала дружеские отношения с историками У. Робертсоном и А. Фергюссоном, физиком Дж. Блеком, экономистом Адамом Смитом… Императрица вновь позвала её, предложив возглавить Академию. Дашкова думала отказаться; уговорил её Г. А. Потёмкин-Таврический. Его главный довод: только она может прекратить разграбление Академии.
При вступлении в должность Дашкова произнесла речь, в которой выразила уверенность, что науки не будут составлять монополию академии, но «присвоены будучи всему отечеству, и вкоренившись, процветать будут». Были организованы публичные лекции, привлекавшие много слушателей; число студентов-стипендиатов увеличилось с 17 до 50 человек, а воспитанников художественной академии – с 21 до 40 человек. Нескольких молодых людей для довершения образования отправили в Гёттингенский университет. Активно стало развиваться издательское дело; вышло в свет полное собрание сочинений М. В. Ломоносова, был создан географический атлас земного шара.
В октябре 1783 года по предложению Е. Р. Дашковой была учреждена Российская академия, имевшая целью изучение и усовершенствование русского языка; она и стала её первым президентом. Главным научным трудом этой академии можно назвать издание «Толкового словаря русского языка». Был налажен перевод лучших произведений зарубежных авторов на русский язык; по почину Дашковой основан журнал «Собеседник любителей российского слова». В нём участвовали Фонвизин, Державин, Херасков, Капнист, Княжнин. Одновременно княгиня издаёт географические карты многих губерний.
Именно Дашковой принадлежало остроумное решение заменить сочетание «iо» в русских словах непривычной в то время буквой «ё». Новое написание было утверждено изданным в 1794 году под её редакцией орфографическим словарём. В 1790-е годы отношения между Е. Р. Дашковой и Екатериной II обострились. Царица подозревала свою бывшую соратницу в причастности к изданию «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева, а конкретным поводом к отставке Дашковой послужила трагедии Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский». В 1793 году Екатерина Романовна впервые опубликовала в журнале «Российский театр» эту крамольную трагедию, которую драматург написал ещё в 1789 году, но не решился поставить. Дерзкий для России того времени дух пьесы возмутил Екатерину. «Эту книгу нужно сжечь рукою палача!» – заметила императрица при встрече с Дашковой, на что получила ответ: «Не мне придётся краснеть тогда!». Эта история активно обсуждалась в обществе, например, Д. П. Трощинский писал А. Р. Воронцову: «На сих днях княгиня Катерина Романовна имела некоторую неприятность по причине напечатанной в Академии трагедии Вадим Новгородский, соч. умершаго Княжнина… Действительно, тут есть такие ужасные монологи, которых нигде бы не потерпели в самодержавном государстве».
Екатерина приказала трагедию изъять, а Дашкову уволить с президентских постов двух академий с формулировкой «для поправления здоровья и домашних дел». Это произошло 12 августа 1794 года.
Шла очередная «смена вех» в идеологии: императрица не желала позволять вольности в высказываниях. Но ведь она сама позиционировала себя как дворянскую царицу, САМА давала российским дворянам всё больше и больше вольностей, – естественно, что дворянская верхушка норовила теперь сесть ей на шею. Винить в этом ей, кроме самой себя, было некого. Однако, будучи всё-таки императрицей, она искала пути к исправлению положения, и не нашла ничего другого, кроме подавления вольномыслия. Интеллектуальная элита расценивала такую её позицию как ужасное тиранство и отвечала уходом в мистицизм и масонство.
В 1790 году масон Радищев (1749—1802) издал книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», что привело его к аресту и смертному приговору, с заменой на ссылку в Сибирь на 10 лет. Княгиня Дашкова, одной из первых ознакомившись с довольно вздорным сим сочинением, записала на полях: «Здесь – рассеивание заразы французской…» Начали без санкции сверху формироваться объединения вольнодумцев, где критика власти становилась нормой. Д. И. Фонвизин, находясь в Западной Европе, судя по его собственным письмам, «главное рачение обратил к познанию здешних законов». Он размышлял о «наглости разума», «вольности по праву», «юриспруденции как науке», «системе законов» во Франции, но явно писал о своей стране, о екатерининском беззаконии и разгуле фаворитизма: «Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы… неправосудие… тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства. Здешние злоупотребления и грабежи, конечно, не меньше у нас случающихся. В рассуждении правосудия вижу я, что везде одним манером поступают».
По словам Ричарда Пайпса, «одно из негласных условий царившего в России двоевластия заключалось в том, что если дворяне желали и дальше эксплуатировать труд крепостных, им полагалось держаться в стороне от политики», – а ведь вольные высказывания в печати это уже политика.
Вообще проблема прерогатив самодержавной власти встала перед политической верхушкой дворянства задолго до царствования Екатерины; ко второй половине XVIII века этой теме были посвящены уже многие страницы философско-публицистических рассуждений и памфлетов. «Думающие люди» требовали законов. На этом требовании создалась целая новая структура, состоящая из творческих натур, склонных поиску идеалов. А далее разлад между нею и императорской властью повлияет на ход всей русской истории XIX—ХХ веков.
Конкретная альтернатива неограниченной власти монарха – высший авторитет закона – означала качественное изменение отношений между подданными и престолом. Элита явно не хотела довольствоваться лишь царскими льготами и милостями, она претендовала на реальное участие в управлении страной, вынашивала проекты императорского совета и договора с самодержавной властью. В переписке П. И. Панина, Д. И. Фонвизина, С. Р. Воронцова, А. М. Кутузова, Н. Н. Трубецкого, А. П. Сумарокова, П. В. Завадовского и других повторяется мысль об ответственности монарха перед народом и за судьбу народа. Однако мы должны понимать: понятие народ было у всех перечисленных господ крайне узким, оно не включало даже всего господствующего сословия, а ограничивалось лишь его верхушкой.
Ничего в этом удивительного нет. Рабство в разнообразных его формах было присуще всем странам мира. Но на Руси существовала монархия, которая стояла поперёк дороги рабства, – у нас его и не случилось. Перед Петром I крестьянин был крепок земле, как дворянин был крепок службе: это было ограничение военного подчинения, а не частной собственности. «Сильные» же люди всегда думают о собственности, и в те времена пытались превратить в собственность, в рабов, царёвых подданных, и цари боролись именно с «сильными» людьми. А идеалисты всегда расчищают дорогу «сильным».
Пока существовала царская власть, крестьянин был лично свободен, хозяйственно независим и судебно равноправен. Конец крестьянским вольностям пришёл с концом царской власти, с реформами Петра, – но Пётр не давал вольностей и дворянам!.. Екатерина им вольности дала, и они немедленно полезли в политику.
Все персоны, перечисленные выше, а с ними А. Б. Куракин, и в определённой степени Е. Р. Дашкова и Ф. В. Ростопчин выказывали симпатии сознательно отдаляемому от екатерининского трона Павлу Петровичу. В 1783 году братья Панины подготовили для него проект «фундаментальных законов». Вступление к документу, с которым дворянская элита собиралась обратиться к наследнику престола, было составлено Д. И. Фонвизиным: «Государь… не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постановя в государстве своём правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не перестав быть достойным государем». Здесь уместно вспомнить историю отечественной прессы. В России, начиная от Петра, существовала только официозная пресса. В годы правления Елизаветы Петровны появился первый частный ежемесячный журнал, – «Трудолюбивая пчела» А. П. Сумарокова. И этот пример показал, что свободное творчество позволяет себе сатирический тон по отношению к власти. Вот парадокс, которого сами дворянские идеалисты не замечали: каждое частное лицо может иметь своё частное представление о благеобщем, а несколько частных лиц, затеяв издание нескольких частных журналов, будут вносить в общество сумятицу, притом, что государю предлагается или устранится от контролирования процесса, или встать в общий ряд частных лиц.
А куда же, в таком случае, деваться благу общему?
Журнал Сумарокова, разумеется, уже через год закрыли. Но прецедент был создан; вслед за «Пчелой» в 1760—1770-е годы появились другие журналы частных издателей: «Трутень», «Живописец», «Кошелёк» Н. И. Новикова, «Собеседник любителей российского слова, содержащий разные сочинения в стихах и в прозе некоторых российских писателей» Е. Р. Дашковой и О. П. Козодавлева, «Московский журнал», «С. Петербургский журнал» И. П. Пнина, «Вестник Европы» Н. М. Карамзина… Книжные лавки, организация подписки, типография Н. И. Новикова…
Дворянская литература перестала служить лишь красноречивым переложением доктрин абсолютизма и воспевать успехи власти, а заявила о собственной независимой позиции. Дворянский поэт начинал претендовать на идейное руководство обществом. Екатерина II не только не препятствовала, но и сама принимала участие в развитии журналистики; её секретарь Козицкий в 1769 году начал издавать еженедельный журнал «Всякая всячина», в котором императрица была основным автором. Это было ещё в начале её правления; как видим, тогда она действительно вставала в «единый ряд» с дворянством!
С помощью журнала Екатерина II стремилась привить русской литературе и журналистике идею поддержки монархии и прославления государства. Казалось бы, это и есть попытка постановить в государстве своём правила непреложные, о чём, собственно, и желал Фонвизин просить наследника, но её правила, даже не подтверждённые суровым законом, а просто высказанные в благожелательном тоне, элите не понравились. Её стремление внедрить их встретило резкий отпор со стороны частного издателя журнала «Трутень» Н. И. Новикова. Он вступил в открытую полемику со «Всякой всячиной» и это был первый случай информационного противостояния на страницах печати.
Но вот пример. Императрица не раз высказывала педагогические идеи: в «Наказе», в своих сказках, в инструкции, данной князю Н. Салтыкову при назначении его воспитателем её внуков. Так вот, эти идеи Екатерина заимствовала у излюбленных идеалистами Монтеня и Локка! Она выдвигала на первое место в воспитании нравственный элемент – вкоренение в душе гуманности, справедливости, уважения к законам, снисходительности к людям.
А Новиков, требуя гуманности, справедливости, уважения законов и снисходительности к людям, издавал оппозиционные журналы, которых становилось всё больше и больше. Он расширил типологию изданий, разделив читательские группы по интересам и по возрасту; его журналы стали инструментом социально-политического управления аудиторией (манипуляции), разрушая государственную монополию на руководство общественным мнением. К тому же он выпустил с 1779 по 1792 год около девятисот названий книг.
Переход частных изданий от благонамеренно-нравоучительного тона к критическому, сатирическому всегда приводил их к закрытию властями. Раз Новиков в пику официальному общественному мнению создавал своё, то и пришлось ему 1792—1796 годы провести в Шлиссельбургской крепости.
Интересно, что профессиональная литература зачастую оказывалась несовместимой со службой Отечеству. Писательский труд, идеалистические поиски рано или поздно ставили дворянина перед необходимостью отставки. Так произошло в жизни Новикова, А. М. Кутузова, С. И. Гамалеи. Исследователи полагают, что в сфере независимого интеллектуального творчества возникло новое понимание патриотизма, свободного от мысли о государственной службе. Если же помнить, что именно государство организует защиту Отечества, то становится ясно: структура властинадумами разрушает структуру просто власти, подрывая основы патриотизма вообще.
Разумеется, представители возникшей оппозиции видели свою роль в истории иначе. А. М. Кутузов убеждал И. В. Лопухина:
«Пусть услышат нас, говорящих сим ныне таким чуждым для многих языком, да посмеются на наш счёт, – что нам до того нужды? Мы будем покойны, уверены будучи в нашей совести, что мы гораздо лучшие граждане, нежели те, которые над нами смеются».
Представьте на месте этих ребят наших современных политических шоуменов!
Поразительное сходство.
Н. И. Новиков писал А. А. Ржевскому: «Благость Божия к отечеству нашему проложила ныне путь к свету сему, и мы можем быть уже не странниками скитающимися, следуя блудящим огням, но истинными воинами нашего высокославного вел. мастера». Вообще Новиков в одно понятие объединял «заслуги [масонскому] ордену и отечеству», «ревность и пламенное желание доставить благо нашему отечеству, чуждую всякого корыстолюбия братскую любовь».
Но ведь и Екатерина, и Павел, а затем и Александр Павлович тоже не были врагами Отечества своего. Однако появился Н. И. Новиков и целая плеяда талантливых писателей, авторов многочисленных журналов; на их работах воспитались декабристы; декабристы разбудили А. И. Герцена. Далее радетели Отечества только плодились, переменяя идеалы, названия и методы борьбы: «Земля и воля» (М. А. Натансон и Г. В. Плеханов), «Народная воля» (А. И. Желябов); «Чёрный передел» (В. И. Засулич), эсеры, эсдеки, большевики, диссиденты Советской эпохи – легальные оппозиционеры сосуществовали с нелегальными. История России (и не только России) позволяет сделать два капитальных вывода. Первый: любая политическая власть должна руководствоваться законами и терпеть оппозицию, даже если она ей не нравится. И второй: оппозиция, добиваясь от политической власти законности, сама должна подчиняться действующим в стране законам, даже если они ей не нравятся.
Мы не сказали здесь ни слова о крестьянах, и не сказали по простой причине: они в этом процессе не участвовали. В России произошёл социокультурный раскол «низов» и «верхов» общества. Их разделяли теперь не только социальные перегородки, но и быт, одежда, жилище и даже язык (особенно с началом увлечения французским в высшем свете): в одной стране складывались два типа культур.
1796, 17 ноября. – Умерла Екатерина II. Власть принял Павел Петрович, на которого в предшествующие годы сторонники гуманности и справедливости возлагали многие надежды, уговаривая создавать законы и следовать законам. Он так и поступил, но его законы не понравились высшей знати; в 1801-м он был убит.
Модели прошлого
История не есть прошлое; она совокупность наших представлений о нём. Вот причина, почему возможны разные истории. Общеизвестная ныне история разных стран и народов – это одна модель прошлого; реконструкция, сделанная Н. А. Морозовым – другая. У каждой науки (химии, механики, астрономии), у искусства, литературы, даже у каждого человека – своя модель прошлого. По словам Евгения Габовича, «все коллективные модели прошлого расплывчаты в том смысле, в каком здесь применимо понятие расплывчатого множества, расплывчатой модели и т. п.»
Строительство российской, традиционной ныне исторической модели, прошло ряд этапов. В XIV—XV веках, при царях Василиях-Иванах появилась потребность в осмыслении прошлого (тогда этим же озаботились и в Западной Европе), и началось составление летописных сводов, – мы называем это допетровским вариантом (или моделью, по Габовичу) истории. Эти своды аж до XVIII века служили, по сути, учебниками истории! Но уже в XVII веке, при воцарении Романовых попытка осознания и уточнения этой версии была предпринята Сафоновичем и Лызловым (предпетровский вариант). При Петре I начался разбор старых версий ради создания новой Татищевым (петровский вариант).
При Елизавете Петровне развитию теории послужил спор славянофилов с норманистами (началом спора следует считать речь Г. Ф. Миллера в 1749 году «О происхождении и имени народа Российского», вызвавшую резкий отпор со стороны Ломоносова). При Екатерине II, на фоне общего перехода к науке Нового времени, попытка тогдашних учёных (Болотов, Карамзин и другие) увязать петровский вариант локальной истории Руси с европейской историей, заполнение лакун дали новую модель: послепетровскую. Окончательное её оформление мы находим в многотомнике Карамзина, – его труд стал своеобразным «сводом сводов и толкований». Далее, в XIX веке, произошла «канонизация» основных пунктов этой версии.
И в каждом из этих случаев получалась не более, чем модель прошлого, а «модель всегда есть лишь некоторое (чаще всего плохое) приближение к оригиналу… Можно лишь говорить о степени достоверности нашей исторической модели, о её близости к моделируемому нами прошлому. И о том, как выдумывалось прошлое, как строилась его историческая модель» (Евгений Габович).
Итак, чья-то первичная версия (модель) перетолковывалась кем-то в будущем (но не специалистом по истории, поскольку специалистов не было), ради создания новой, более адекватной, по мнению этого «кого-то» версии. И затем каждое новое поколение, при каждом новом царе добавляло что-то своё, пока мы не получили то, что имеем. Но начнём, как и положено, с начала. Главный источник сведений о прошлом – летописи; именно им мы обязаны знакомством с древнейшей историей Руси. Но что такое летописи? В науке так называют погодный (по годам) рассказ о событиях, местами краткий, местами подробный, с точным указанием лет. Имеем ли мы такие летописи для древнейших времён? Нет, не имеем. Всё, что есть у нас, так это огромное количество списков, хоть и содержащих описания событий при некоторых древних датировках, но всё же составленных в основном в XV—XVIII веках.
Списки эти по месту и времени составления и по содержанию делятся на разряды (Новгородские, Суздальские, Киевские, Московские). Списки одного разряда различаются между собой не только в словах и выражениях, но даже и в самом выборе известий, и часто в одном из списков известного разряда есть событие, которого нет в другом; вследствие этого списки делятся наредакции, или изводы.
Авторитетный учёный С. Ф. Платонов (1860—1933) писал:
«Различия в списках одного разряда и навели наших историков на мысль, что летописи наши суть сборники и что их первоначальные источники не дошли до нас в чистом виде. Впервые эта мысль была выражена П. М. Строевым ещё в 20-х годах в его предисловии к „Софийскому Временнику“. Дальнейшее знакомство с летописям и привело окончательно к убеждению, что летописи, которые нам известны, представляют своды известий и сказаний, компиляции из нескольких трудов. И теперь в науке господствует мнение, что даже древнейшие летописи суть компилятивные своды».
Это как раз и значит, что наши летописи вовсе не летописи, а первые историографические обзоры, авторы которых относятся к «расплывчатому множеству»; о далёком для них прошлом они судили на основе собственных представлений о нём, и неизвестно, каких источников, а реального-то прошлого и не знали. Для этого сорта литературы характерен перенос описаний, речей, формул из одного произведения в другое. Для примера, в Новгородской первой летописи (список которой составлен позже XIII века) под 6746 (1238) годом писано:
«Грех же ради наших попусти Бог поганыя на ны [на нас]. Наводить Бог, по гневу Своему, иноплеменьникы на землю, и тако съкрушеном им въспомянутся к Богу. Усобная же рать бывает от сважения дьяволя: Бог бо не хощет зла в человецех, но блага; а дьявол радуется злому убииству и кровопролитию. Земли же сгрешивши которой, любо казнит Бог смертью или гладом или наведением поганых [язычников] или вёдром или дъждем силным или казньми инеми, аще ли покаемся и в нём же ны Богъ велить жити, глаголет бо к нам пророком: обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем, да ещё сице створим, всех грёз прощени будем. Но мы на злая възврашаемся, окы свинья валяющеся в кале греховнем присно, и тако пребывем; да сего ради казни приемлем всякыя от Бога, и нахожение ратных; по Божию повелению, грех ради наших казнь приемлем».
Сравним с текстом «Повести временных лет» под 6575 (1067) года, для событий, отстоящих на 171 год:
«Грех же ради наших пусти Богъ на ны поганыя, и побегоша русьскыи князи, и победиша половьци. Наводить бо Богъ, по гневу Своему, иноплеменьникы на землю, и тако скрушеным имъ въспомянутся к Богу. Усобная же рать бываеть от соблажненья дьяволя: Бог бо не хощет зла человеком, но блага; а дьяволъ радуется злому убийству и крови пролитью, подвизая свары и зависти, братоненавиденье, клеветы. Земли же согрешивши которей, любо казнит Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли вёдром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будемъ, в нём же ны Богъ велить жити, глаголеть бо пророком нам: обратитеся ко Мне всем сердцемь вашим, постом и плачем. Да аще сице створим, всех грех прощени будем. Но мы на злое възращаемся, акы свинья в кале греховнем присно каляющеся, и тако пребываем».
Д. С. Лихачёв объяснял такие «переносы» текста стремлением подчинять изложение принятому этикету: «В этих переносах нет сознательного стремления обмануть читателя, выдать за исторический факт то, что, на самом деле, взято из другого литературного произведения. Дело просто в том, что из произведения в произведение переносилось в первую очередь то, что имело отношение к этикету: речи, которые должны были бы быть произнесены в данной ситуации, поступки, которые должны были бы быть совершены действующими лицами при данных обстоятельствах, авторская интерпретация происходящего, приличествующая случаю, и т. д.»
Короче, авторы сборников при написании своих трудов озабочены были не «исторической правдой», а соответствием образцам, формулам и аналогиям. «Перед нами творчество, а не механический подбор трафаретов, – пишет Лихачёв, – творчество, в котором писатель стремится выразить свои представления о должном и приличествующем, не столько изобретая новое, сколько комбинируя старое». Легко понять, что описания деяний князя Владимира Красно Солнышко или Ярослава Мудрого не более достоверны в историческом плане, чем описание деяний Тимура и его команды в повести А. Гайдара.
Затем наступил период создания на базе предыдущих сводов предпетровского и петровского вариантов истории. Это было уже более последовательное и связное изложение событий. Н. П. Милюков (см. «Очерки истории исторической науки», стр. 30—37) отмечал, что оно началось с выхода печатного «Синопсиса» 1674 года, который трижды издавался в Киеве (в 1674, 1678 и 1680), 20 раз в XVIII веке в Петербурге, и ещё трижды в Киеве в XIX веке. Составителем его был игумен Михайловского монастыря Сафонович, который тщательно выбирал всё, что нужно было для написания истории Киевской Руси и последующего перехода в современную ему историю Московии, оставляя за Киевом безусловный исторический приоритет.
Причём сам Сафонович практически всё «древнее» списал у польского компилятора М. Стрыйковского (автор второй половины XVI века). У самого же Стрыйковского рядом оказываются Вергилий, Иезекиил и Апокалипсис, а Платон и Овидий – рядом с Книгой Бытия… Чем ближе ко «временам Батыя», тем путанее и скуднее становятся сведения Стрыйковского, а про наступление «татаро-монгольского» ига у него вообще одна строка. Затем Сафонович бросает писанину Стрыйковского, и, перескочив через полтораста лет, посвящает 29 глав победе Дмитрия Донского над Мамаем![28]
Очевидно, что «Синопсис» – порождение пост-никонианских времён. Дело в том, что этот предпетровский вариант истории начал создаваться во второй половине XVII века стараниями патриарха Никона, с одной стороны, и семейством Строгановых, с другой. «Никоновская летопись» (в которой собраны параллельные места из разных прежних текстов) стала основой официальной московской историографии, а «Строгановская летопись» легла в основу всех «сибирских» летописей: Есиповской, Кунгурской, Ремезовской и других, писавшихся уже в XVIII—XIX веках.
Интересно, что представления о прошлом самого Никона не сходятся с тем, что стали утверждать вскоре после него. Так, в 1655 году он приказал написать портреты патриархов Московских, считая себя седьмым, и перечислил своих предшественников так: Иов, Герман, Герасим, Филарет, Иосаф и Иосиф (см. «Историю города Москвы» Забелина, стр. 512). В этом списке неизвестный по другим источникам Герман (не Гермоген!) стоит на месте Игнатия, которого в списке вообще нет, а Гермоген назван Герасимом. Ясно, что история смуты ещё не была сочинена, и канонического перечня патриархов при Никоне ещё не было! (Обзор истории церкви и религиозной историографии мы сделали в книге «Другая история Московского царства», к которой и отсылаем любознательного читателя.)
При царе Фёдоре Алексеевиче (1676—1682) было отменено местничество. Власти затеяли уничтожение разрядных книг, и одновременно инициировали написание новых «родословных сказок», в которых родословия по установленному образцу разрешалось возводить максимум до времён именно Дмитрия Донского, ибо у самих Романовых ранее некоего Кобылы, подвизавшегося при Донском, родословная не вытанцовывалась.
Андрей Иванович Лызлов (ок. 1655 – не ранее 1697), историк и переводчик, стольник (1676), сделал попытку увязать «летописную русскую» (допетровскую) версию с той мировой версией, которая сформировалась уже к его времени. Он, в частности, пишет:
«О сих татарех монгаилех, иже живяху в меньшей части Скифии, которая от них Тартариа назвалась, множество знаменитых дел историкове писали. Яко силою и разумом своим, паче же воинскими делы на весь свет прославляхуся… Никогда побеждени бывали, но всюду они побеждаху. Дариа царя перскаго из Скифии изгнаша; и славнаго перскаго самодержца Кира убиша… Александра Великого гетмана именем Зопериона с воинствы победиша; Бактрианское и Парфиское царства основаша».
А у Орбини (ум. в 1614), автора одной из версий всемирной истории, читаем, что славянский народ «озлоблял оружием своим чуть ли не все народы во вселенной; разорил Персиду: владел Азией, и Африкою, бился с египтянами и с великим Александром; покорил себе Грецию, Македонию, Иллирическую землю; завладел Моравиею, Шленскою землёю, Чешскою, Польскою, и берегами моря Балтийского, прошёл во Италию, где много время воевал против Римлян».
Сразу видно, что оба автора (так же, как и Стрыйковский, и многие другие) рисуют картину, где античность и средневековье – одно и то же суть, причём те, кого Лызлов называет «татарами монгаилами», а Орбини – славянами, побеждают одних и тех же врагов. В XVII веке многие версии ещё не были «состыкованы»: источники, которыми пользовались историографы разных мест, никак не позволяли создать одну, непротиворечивую, ни по времени, ни в пространстве. Правда, они позволяли судить о представлениях предыдущих поколений о предшествовавшем прошлом, но кого это теперь интересует? Сегодня ссылаться на Лызлова – просто моветон, ведь ему не была известна современная версия истории!
Её созданием, то есть взаимоувязкой разных версий занялись специалисты уже XVIII века. В России с 1708 года по приказу Петра над сочинением русской истории двух предыдущих веков трудился тогдашний учёный деятель Славяно-греко-латинской академии Фёдор Поликарпов, но труд его не удовлетворил царя, и остался неизвестен. Несмотря, однако, на такую неудачу, Пётр до конца своего царствования не оставлял мысли о полной русской истории и заботился о собрании для неё материала. С. Ф. Платонов пишет:
«Сам Пётр I собирал старинные монеты, медали и другие остатки старины, по западноевропейскому обычаю, как необыкновенные и курьёзные предметы, как своего рода „монстры“. Но, собирая любопытные вещественные остатки старины, Пётр желал вместе с тем „ведать государства Российского историю“ и полагал, что „о сём первее трудиться надобно, а не о начале света и других государствах, понеже о сём много писано“.
В 1720 году император приказал губернаторам пересмотреть все замечательные исторические документы и летописные книги во всех монастырях, епархиях и соборах, составить им описи и доставить эти описи в Сенат. А в 1722 году было указано по этим описям отобрать все исторические рукописи из епархий в Синод и скопировать их. Но сделать этого не удалось: большинство епархиальных начальников ответило на запросы Синода, что у них нет таких рукописей, и всего в Синод было прислано до сорока рукописей, как можно судить по некоторым данным, но из них только восемь собственно исторических, остальные же духовного содержания.
И здесь неудача.
В таком случае, как же, и из чего «делать» историю? Условно говоря, выискивая и перетолковывая старинные документы и толкования документов, сочиняя и толкуя новые документы. Занимаясь именно этим, В. Н. Татищев (1686—1750) «освободил» русскую историю от античных реминисценций, которым был склонен покойный Лызлов. Затем у нас появились учёные немцы, и процветание исторической науки было обеспечено, тем более, что и сама Екатерина II находила досуг для занятий историей, живо интересовалась русской стариной, поощряла и вызывала исторические труды. С её времени особенно развилось собирание и издание исторического материала.
Екатерина в пьесе «Исторические представления из жизни Рюрика» не только дала в историческом контексте цитаты из Монтескьё и Беккариа, но заставила исторических и в большой мере легендарных героев мыслить понятиями образованных людей XVIII века. «Пожалуй, именно в этом сочинении Екатерины II можно заметить росток, зародыш мифа о Великой России, – пишет Юрий Проскуряков. – …Ясно просматривается приверженность идеям иерархии, законности происхождения правителей от иноземцев: род Рюрика по материнской ветви восходит к варяго-финам и далее к Ингварю, сыну Одина (родоначальника и бога германцев)».
При таком настроении царицы и общество двинулось в сторону изучения старины. При Екатерине начались многочисленные издания летописей в Академии наук и при Синоде, издания, как признано теперь, несовершенные и не научные. А. С. Пушкин писал: «Екатерина II много сделала для истории, но Академия ничего. Доказательство, как правительство у нас всегда впереди» («Заметки при чтении „Нестора“ Шлёцера»). Иначе говоря, власть указала направление научногопоиска, но Академия в указанном направлении научности не нашла. Впрочем, подверстала к монаршему желанию, что просили.
В эти годы, как собиратель исторического материала, действует, помимо прочих, граф А. И. Мусин-Пушкин (1744—1817), нашедший «Слово о полку Игореве» и старавшийся собрать из монастырских библиотек в столицу все рукописные летописи (существование которых отрицали епархиальных начальники во времена Петра) для их лучшего хранения и издания. Однако первое место в деле собирания старинных раритетов занимает Н. И. Новиков ( 1744—1818), больше известный нашему обществу изданием сатирических журналов, масонством и заботами о распространении образования.
Новиков собрал и издал «Древнюю Российскую Вивлиофику» – обширный сборник старых актов разного рода, летописцев и старинных литературных произведений. Издание своё он начал в 1773 году, и за три года издал десять частей. В предисловии к «Вивлиофике» Новиков определил её как «начертание нравов и обычаев предков» с целью познать «великость духа их, украшенного простотою». Следует заметить, что идеализация им старины проявилась уже в первом его сатирическом журнале «Трутень» (1769—1770).
Первое издание «Вивлиофики» теперь забыто ради второго, более полного, в двадцати томах (1788—1791). Новикова в этом его издании поддерживала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допустила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему очень радушно помогал старик Миллер. Но по содержанию своему, «Древняя Российская Вивлиофика» была случайным сводом под руку попавшегося материала, изданного почти без всякой критики и без всяких научных приёмов.
Могли ли среди собранных Мусиным-Пушкиным, Новиковым и другими искателями документов оказаться фальшивки? А почему нет. Фактологический разбор собранных в екатерининское время источников позволяет сделать вывод, что послепетровская, екатерининская редакция истории выпячивает победы и скрывает поражения. Как это могло произойти, если бы подбор «источников» не был тенденциозен?
При Екатерине II начался, по выражению крупнейшего специалиста в области нумизматики И. Г. Спасского, «разгул древнерусских новоделов», изготовлявшихся по заказам на государственных монетных дворах, включая все великокняжеские монеты якобы XIV—XV веков. Отсюда вышли и «златник Владимира», и «сребреник Ярослава». Массовый выпуск новоделов был прекращён только при Николае I, в 1847 году. (См. Труды Государственного исторического музея, вып. 98, «Новейшие исследования в области нумизматики», Нумизматический сборник, ч. 13, М., Стрелец, 1998, стр. 307—310).
В подлинности многих «древних» изделий сомневались уже в XIX веке: «В Эрмитаже опять посмотрел на Тмутороканский камень. Надпись как будто теперь иссечена и поневоле внушает сомнение. Такое сомнение возбуждало во мне отлично сохранившееся «ярославле сребро» в экземпляре графа Строгонова», – писал М. Погодин (см. «Русский вестник», 1864, т. 10, март, стр. 379). Отчего же было не подделывать и рукописи, если нужно для благого дела создания русской истории?
Однако именно на основе послепетровской, екатерининской версии будущие компиляторы завершили создание единого корпуса русской истории. Все сомнительные места были вычищены, временны?е лакуны заполнены, последовательность событий соблюдена, единство с историей Европы и Азии достигнуто. Писатели гордились проделанной работой – и гордились заслуженно, мы не желаем кидать в них камни, – но созданная ими история так и остаётся лишь версией!
Н. М. Карамзин (1766—1826) писал графу Каподистрия:
«Приближаясь к концу своей деятельности, я благодарю Бога за свою судьбу. Может быть, я заблуждаюсь, но совесть моя покойна. Любезное Отечество ни в чём не может меня упрекнуть. Я всегда был готов служить ему, не унижая своей личности, за которую я в ответе перед той же Россией, да, пусть я только и делал, что описывал историю варварских веков, пусть меня не видели ни на поле боя, ни в совете мужей государственных. Но поскольку я не трус и не ленивец, я говорю: „Значит, так было угодно Небесам“ и, без смешной гордости моим ремеслом писателя, я без стыда вижу себя среди наших генералов и министров».
Реформы и контрреформы
В течение лет сорока после смерти Петра I рядом последовательных законов было оформлено крепостное право. Екатерина II могла проливать слёзы над «мучениями рода человеческого», но ничего сделать была не в состоянии: её убрали бы в два счёта. Павел I – первый царь, законно взошедший на престол, – сразу же взялся за крепостное право. Его манифест о трёхдневной барщине был его смертным приговором.
Иван Солоневич
Юность Павла I Петровича
1754, 20 сентября. – В семье цесаревича и великого князя Петра Фёдоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын Павел. Отец воспринял рождение наследника равнодушно, проведя в этот день в покоях жены всего несколько минут, а в свете рождение Павла Петровича праздновалось около года: при дворе давались балы, маскарады, фейерверки, спектакли. Императрица Елизавета Петровна пожаловала Екатерине за рождение сына 100 000 рублей.
Первые годы после рождения Павел рос под присмотром императрицы Елизаветы Петровны, его родители к нему почти не допускались. Четырёх лет от роду его начали учить русской грамматике и счёту, но настоящим обучением занялись лишь с лета 1760 года; воспитателем к нему был назначен Н. И. Панин, один из крупнейших государственных деятелей России того времени. В учителя к наследнику престола были приглашены известные европейские учёные.
Будущего императора учили закону божьему, русскому, французскому и немецкому языкам, истории, географии, физике, но особое внимание уделяли французской литературе, заставляли читать Корнеля, Вольтера, Руссо и других, так что в целом воспитание имело «французский характер». Учился наследник престола легко.
С ранних лет Павел давал аудиенции иностранным послам, за его столом обедали крупнейшие сановники елизаветинского времени с тем, чтобы он прислушивался к их разговорам. Лишь очень редко мальчику позволяли играть со сверстниками, а наиболее дружен он был с А. Куракиным (племянником Н. И. Панина) и А. Разумовским.
1762, 05 января (по юлианскому календарю 25 декабря 1761). – Смерть Елизаветы Петровны. Вступление на престол Петра III. 10 июля (28 июня). – Государственный переворот. На другой день Пётр III отрёкся от престола.
В ночь переворота 7-летний Павел вместе с Паниным под охраной отряда солдат был переведён в Зимний дворец и рано утром следующего дня в Казанском соборе принёс присягу на верность новой императрице и вновь был объявлен наследником. События эти вызвали у него первое сильное потрясение, начались болезненные припадки. Врачи даже опасались за его жизнь.
1762, 17 июля (06 июля). – Манифест Екатерины, официально объявившей об отречении Петра III, который при таинственных обстоятельствах убит в Ропше Алексеем Орловым.
И до, и после переворота имели место взаимные интриги известных придворных группировок – Орловых и Паниных. Оба клана участвовали в свержении Петра III, но Орловы добивались власти для Екатерины, а Н. И. Панин желал воцарения своего воспитанника, предполагая, что Екатерина до его совершеннолетия будет регентом. Екатерина, естественно, предпочла мнение Орловых, тем более, что собственного сына знала мало. Тогда Н. И. Панин представил ей проект Императорского совета, который должен был заменить «силу персон» «властью мест государственных», оградить трон от переворотов, политику от колебаний, а подданных от «злоключений». Но и тут воспитатель Павла не преуспел: учитывая, что накануне 28 июня он желал сделать её всего только регентшей, а также его любовь к олигархической Швеции, императрица сочла, что его план аналогичен «затейке верховников» 1730 года, и отклонила его. Правда, предостеречь Панина от воспитания её сына в духе враждебных ей «политических мечтаний» она не смогла.
Отношения матери и сына были довольно удивительными. Он относился к ней, как к матери, а она к нему – как к политическому сопернику, имевшему больше законных прав на трон, чем она сама. Она не любила путешествовать, так как опасалась, чтобы в столице в её отсутствие не произошёл переворот. Если же всё-таки приходилось покидать Петербург, матушка оставляла распоряжения в отношении сына; в случае начала в столице волнений её доверенные лица должны были немедленно арестовать Павла и привезти его к ней. На протяжении нескольких десятилетий имя Павла не раз всплывало в разных политических процессах, по стране распространялись слухи о его воцарении, к нему как к «сыну», взывал Е. И. Пугачёв. Но императрица старалась не допускать великого князя к участию в обсуждении государственных дел, а тот, в свою очередь, по мере взросления начинал всё более критически оценивать политику матери.
Когда Павлу исполнилось 14 лет, сенатор Теплов начал обучать его «прямой государственной науке» – политике. Собственно, всё обучение сводилось к разбору дел, принесённых из Сената. А Павел увлёкся военным делом, и под руководством брата своего воспитателя, генерала П. И. Панина, получил хорошую военную подготовку. 20 сентября 1772 года Павел достиг совершеннолетия. Дипломатический корпус, да и некоторые русские сановники (прежде всего Н. И. Панин) ожидали, что цесаревич, по крайней мере, разделит с матерью «бремя власти». Но Екатерина II позволила сыну вступить лишь в обязанности генерал-адмирала русского флота и полковника кирасирского полка – в должности, пожалованные ему ещё в 1762 году. Панин оставлен был при Павле обер-гофмейстером, то есть продолжал играть роль воспитателя.
1773, 29 сентября. – Бракосочетание Павла с принцессой Гессен-Дармштадской Вильгельминой (в православии она приняла имя Натальи Алексеевны). Панин получил отставку от должности воспитателя, сохранив, однако, своё влияние на цесаревича. В следующем году Павел много работал над проектом «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для зашиты оного, и касательно обороны всех пределов». Для того, чтобы сохранить «счастливое расположение» России, Павел предлагал отказаться от наступательных войн и готовиться лишь к войнам оборонительным, для чего сосредоточить на границах империи четыре армии: против Швеции, против Пруссии и Австрии, против Турции, а четвёртую – в Сибири. Все прочие полки он предлагал расквартировать внутри страны в постоянных местах дислокации, чтобы они получали рекрутов и продовольственное содержание от местных жителей.
Главный принцип – железная дисциплина и персональная ответственность военнослужащих, чтобы, по его словам, «никто от фельдмаршала до солдата не мог извиниться (оправдаться, – Авт.) недоразумением, начиная о мундирных вещах, кончая о строе». Проект он подал Екатерине II, но та встретила сочинение сына более чем сдержанно; скорее всего, ей, занятой в это время войной в Турции, разделом Польши, подавлением восстания Пугачёва, его умствования показались излишне детскими и наивными. Может быть, вследствие этого Павел не получил места ни в Сенате, ни в Императорском совете. Фактически он был отстранён от дел и постоянно чувствовал противостояние Г. А. Потёмкина, фаворита Екатерины II.
В 1776 году Павла постигла семейная трагедия: скончалась при родах его жена Наталья Алексеевна. Матушка, чтобы «излечить» сына и показать, насколько покойная не стоит его слёз, передала ему любовную переписку Натальи с Разумовским, к тому времени уже удалённым от двора. Одновременно начались хлопоты о новом браке цесаревича с 17-летней принцессой Виртембергской Софией-Доротеей.
13 июня 1776 года цесаревич выехал в Берлин для знакомства с будущей женой. Павел был очарован Фридрихом II, своей невестой, и вообще Пруссией. Прусская государственная система в целом, и прусская армия в частности, понравилась ему порядком, основанным на централизации, регламентации и железной дисциплине.
Екатерина приняла невестку ласково, но без особой сердечности, о чём та вспоминала даже в старости (она умерла в 1828). Новая великая княгиня, наречённая при крещении Марией Фёдоровной, с редким единодушием оценивалась современниками как «ангел во плоти». Их первенец, Александр, а затем и второй сын, Константин, были взяты Екатериной на своё попечение: она рассматривала внуков как «собственность государства» и хотела воспитывать сама. Между тем, разрыв сына с матерью увеличивался. В этом разрыве трудно отделить личное от политического. Павел критиковал саму суть Екатерининской политики, в частности, считал принципиально важным сосредоточить всю законодательную инициативу в руках монарха, оставив дворянскому сословию только службу, пусть и за щедрое вознаграждение.
Конфликт в царской семье не получил, однако, выхода: Екатерина II предложила сыну с женой совершить «инкогнито» путешествие по Европе. 19 сентября 1781 года Павел и Мария, под именем графа и графини Северных отправились в путешествие, длившееся 14 месяцев. Они посетили Австрии, Италию, Францию, Нидерланды, Швейцарию и южную Германию.
Результаты путешествия для Екатерины были несколько неожиданны: в Европе Павла встречали как наследника российского престола, везде он сумел понравиться. При королевских дворах его окрестили российским Гамлетом, намекая на его судьбу наследника не отца, а матери, погубившей мужа. К такому прозванию располагали и рассуждения принца, часто имевшие философский оттенок.
Вернувшись в Россию, обласканный в Европе как наследник престола, Павел получил разрешение лишь дважды в неделю присутствовать на докладах, да по воскресеньям обедать у императрицы. Тем временем Н. И. Панин, подвергнутый опале, умер (31 марта 1783); Павел, рискуя вызвать недовольство матери, присутствовал при его кончине и закрыл своему наставнику глаза.
После этого цесаревич перестал проявлять неудовлетворённость своим положением. Такое его поведение, возможно, вызвало тревогу матушки: как бы чего не задумал! – и 12 мая 1783 года она впервые пригласила его к обсуждению важных внешнеполитических проблем: польские дела и вопрос об аннексии Крыма. Посиделки закончились окончательным разрывом; надо полагать, выявилось совершенное несходство взглядов. Именно к этому времени относятся первые слухи о возможной передаче престола не Павлу, а его старшему сыну Александру, которого, по общему мнению, Екатерина боготворила. И кстати, не смущаясь моральной оценки, всемерно способствовала всяким слухам о сомнительном происхождении Павла Петровича.
1783, 6 августа. – Павел получил в подарок мызу Гатчина, ранее принадлежавшую Григорию Орлову.
Полностью отстранённый от политики, он замкнулся на любимом военном деле: как генерал-адмирал русского флота выхлопотал право иметь в Гатчине три батальона, которые и обучал на собственный вкус. Солдаты были одеты в мундиры, чрезвычайно напоминающие прусские, и, подобно подразделениям Фридриха II, бесконечно занимались вахт-парадами, смотрами и т. п. Командовал этим сам Павел, не пропустивший ни одного развода, подражая при этом Фридриху II в одежде, походке, даже в манере ездить на лошади.
В Гатчине он написал новые воинские уставы для строевой, гарнизонной и лагерной службы. Он боготворил дисциплину и порядок, сам был образцом в этом, стремился быть справедливым и блюсти законность, был честен и привержен строгим нормам семейной морали.
Однако он внимательно следил за деятельностью двора, и пытался выработать своё понимание проблем, стоявших перед страной. 4 января 1788 года, готовясь участвовать в войне со Швецией, он пишет три письма жене, письмо старшим сыновьям, завещание и особый наказ, или, по его выражению, «предписание», о порядке управления империей.
Как и Екатерина II, Павел считал, что нет лучшей формы правления, чем самодержавие, ибо оно «соединяет в себе силу законов и скорость власти одного». Империя нуждается в законах, главнейший из них – о престолонаследии, гарантирующий стабильность и порядок. Других новых законов не надо принимать; требуется лишь соотнести старые с нынешним «государственным внутренним положением», то есть дать свод всех действующих законов, снять противоречия между ними, не считать указы законами и т. п. Утверждая, что «доходы государственные – Государства, а не Государя» (Екатерина частенько их путала), Павел осудил эмиссию бумажных денег, ведущую к обесценению монеты.
Рассматривая дворянство как «подпору государства и государя», Павел, в отличие от матери, желал бы не допускать в привилегированное сословие «лишних членов или недостойных».
В своём «предписании» о порядке управления Россией он писал:
«Предмет каждого общества – блаженство каждого и всех. Общество не может существовать, если воля каждого не будет направлена к общей цели. Для того правительство; правительство разного рода. Лучшее то, которое ближайшим способом преимущественно достигает до своего предмета. Из такого разные роды правления рождаются. Чем больше земля, тем способы исполнения труднее, следственно, первое попечение должно быть – облегчить их. Самое простое облегчение сего рода – препоручение исполнения одному, но связано с неудобствами человечества… Крестьянство содержит собою все прочие части и своими трудами, следственно, особого уважения достойно и утверждения состояния, неподверженного нынешним переменам его, из благодарности отечества и для того, чтоб тем лучше трудились, и государство имело тем вернее снабжение.
Но сего предписания не довольно, ибо исполнение потребно; а прежде оного быть не может, пока каждое состояние и каждый оного член не узнает воспитанием пространства своих должностей к первому предмету – благу общества; а сего достигнуть не можно без воспитания, от которого понятие прямое закона, самого себя и вещей и, следственно, нравы, без которых опять общество бедственно, ибо члены развратны.
Для сего школы и училища, основанные на правилах правления, дабы воспитанием влагалось понятие вещей к назначенной цели и напряжения каждого, по мере состояния (возможности, – Авт.), исполнением должностей к общей цели общества. Торговля, служа к богатству земли, сводит народы и тем самым полирует нравы и открывает новые стези смыслу человеческому и способам государственным. Мануфактуры, фабрики и ремёсла – отрасли сего, сила и, следственно, целость общества, – итак, о них пещись отменно, а особливо у нас, где сия часть запущена… Расходы размерять по приходам и согласовать с надобностями государственными, и для того верно однажды расписать так, чтобы никак не отягчатьз емли, нопомнить, что может бытьслучай, где нужда заставит большой расход делать, и так, не вплоть и обрез класть, и притом некоторое количество иметь в казне, но небольшое, дабы не отвратить оного от нужного течения…»
Внезапная смерть Екатерины II в 1796 году произошла, когда Павлу шёл уже сорок второй год. Он давно продумал программу своих будущих действий. Из его бумаг видно, что наследник престола, дожидавшийся своего часа в Гатчине, исповедующий смесь идей о преимуществах подлинного самодержавия и необходимости общественно-хозяйственного развития на европейский манер, не собирался продолжать курса своей матери.
Начало наследственного правления
В ночь, когда умерла Екатерина, Павел потребовал бумаги покойной. Санглен сообщает, что Платон Зубов провёл Павла в кабинет императрицы, где передал ему четыре пакета. В двух были запечатаны бумаги об отречении его от престола и ссылке в замок Лоде, в третьем – указ о передаче графу А. А. Безбородко имения Г. Орлова, в четвёртом – духовное завещание Екатерины II. Первые два пакета Павел якобы разорвал, а завещание, не читая, положил в карман.
Но такое изложение событий содержится лишь у Санглена, который там лично не присутствовал. Большинство же мемуаристов, основываясь на рассказах, утверждают, что о существовании завещания в пользу Александра Павлу донёс Безбородко, после чего они заперлись в кабинете императрицы и долго жгли бумаги в камине.
1796, 6 (17) ноября. – В полночь высшее духовенство и двор принесли присягу на верность новому императору и его наследнику, великому князю Александру. По воспоминаниям современников, Павел обладал недюжинным умом, замечательной наблюдательностью и крепкой памятью, знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий; говорил и писал на них весьма свободно и правильно, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой. Он обладал литературной начитанностью и умом бойким и открытым, склонен был к шутке и веселью, любил искусство.
Он любил показать себя человеком бережливым, по крайней мере, по отношению к себе, – от излишеств воздерживался. Имел одну шинель, которую носил и осенью, и зимой, но даже недруги императора признавали его щедрость. Павел принципиально считал, что главная добродетель подданных – безусловное послушание царю, его должно уважать, бояться и чтить; как бы он ни был жесток, подданным следует его «укрощать лишь покорностью».
1797, 5 (16) апреля. – Коронация Павла I в Москве. Своим первым указом император отменил установленный Петром I порядок престолонаследия по завещанию и ввёл наследование по праву первородства по мужской линии, подписав «Акт, высочайше утверждённый в день священной коронации Е. И. В.[29] и положенный для хранения на престол Успенского собора».
Это был акт укрепления стабильности власти, недопущения дворцовых переворотов. Вспомним: Пётр I указал, что своего наследника может назначить сам царь. И что же? На протяжении XVIII века «назначенцев» было трое: Пётр II, Иван VI и Пётр III. Первый из них умер при странных обстоятельствах, когда попытался оформить женитьбой своё совершеннолетие; второго свергли в младенческом возрасте и заточили в тюрьму, где он и погиб; третьего убили через несколько месяцев по воцарении. Ещё одна «назначенка» – Анна Иоанновна, вопреки закону Петра I, воцарилась не по воле предыдущего монарха, а желанием аристократии. Остальные императрицы прав на верховную власть не имели вовсе и захватывали её силой.
«Акт» Павла I гласил:
«По зрелом рассуждении и со спокойным духом постановили сей Акт… которым по любви к Отечеству избираем Наследником, по праву естественному, после смерти Моей, Павла, Сына Нашего большого, Александра, а по нём всё Его мужское поколение. По пресечении сего мужского поколения (что и сбылось; потомков мужского пола у Александра не оказалось, – Авт.), наследство переходит в род второго Моего Сына, где и следовать тому, что сказано о поколении старшего Моего Сына, и так далее, если бы более у Меня Сыновей было; что и есть первородство…
По пресечении последнего мужского поколения Сыновей Моих, наследство остаётся в сём роде, но в женском поколении последне-Царствовавшего, как в ближайшем Престолу, дабы избегнуть затруднений при переходе от рода в род, в котором следовать тому же порядку, предпочитая мужеское лицо женскому…
Положив правила наследства, должен объяснить причины оных. Они суть следующие: дабы Государство не было без Наследника. Дабы Наследник был назначен всегда законом самим. Дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать. Дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род…»
Закон Павла I о престолонаследии не смог покончить с практикой дворцовых переворотов, чему свидетельством судьба самого Павла, Николая I, воцарение которого (через голову Константина) сопровождалось декабрьским восстанием, да и Николая II, – но он исключил возможность нарушения последовательности занятия престола членами императорской фамилии. Это должно было способствовать хотя бы сохранению политической стабильности в государстве.
Также в день коронации Павел I подписал манифест, которым, как сообщил в Берлин прусский посол Брюль, «недовольны все, кроме городской черни и крестьян». Сильно сказано: городская чернь и крестьяне составляли 90% населения. Почему же были недовольны остальные все? Потому что впервые со времён Петра I император осмелился покуситься на интересы помещичьего сословия, по сути, провозгласив возврат к подлинному самодержавию: Павел ограничил всевластие дворян в эксплуатации крестьян более, чем вдвое.
В манифесте говорилось:
«Объявляем всем Нашим верноподданным. Закон Божий, в десятословии (10 библейских заповедей, – Авт.) Нам преподанный, научает Нас седьмой день посвящать Ему; почему в День настоящий, торжеством Веры Христианской прославленный, и в который Мы удостоилися восприять священное миропомазание и Царское на Прародительском Престоле Нашем венчание, почитаем долгом Нашим пред Творцом и всех благ Подателем подтвердить во всей Империи Нашей о точном и непременном сего закона исполнении, повелевая всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам, тем более, что для сельских издельев остающиеся в неделе шесть дней, по равному числу оных вообще разделяемые, как для крестьян собственно, так и для работ их в пользу помещиков следующих, при добром распоряжении достаточны будут на удовлетворение всяким хозяйственным надобностям…»
Несомненно, что Павел I осознанно совершил эту антипомещичью акцию, публично противопоставив дворянскому «самодержавию» самодержавие царское, как бы надклассовое, народное. Декабрист А. В. Поджио правильно выявил осознанность этого противопоставления: «Павел первый обратил внимание на несчастный быт крестьян и определением трёхдневного труда в неделю оградил раба от своевольного произвола (выделено нами, – Авт.)».
А исследователь второй половины XIX века В. И. Семевский оценил манифест чуть ли ни как начало антикрепостнической политики российского правительства: «…это была первая попытка ограничения повинности крепостных крестьян, и наше правительство смотрело на него как на положительный закон, несмотря на то, что он не исполнялся». (См. Семевский В. И., Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. Т. I. СПб., 1888, стр. 233). Ознакомившись с доставшимся ему от матушки наследством, Павел пришёл в ужас: финансы пришли в полное расстройство (бумажный рубль стоил 66 коп. серебром), казнокрадство и лихоимство достигли невиданных масштабов и фактически были узаконены. По распоряжению императора, с целью повышения стоимости бумажных денег много придворных серебряных сервизов и вещей переплавили в монету, а на площади перед Зимним дворцом сожгли бумажных денег на сумму свыше 5 млн. рублей. Стоимость денег поднялась. В дальнейшей внутренней политике Павла выделяются несколько взаимосвязанных направлений – преобразования в государственном управлении, сословная политика и военная реформа.
Начнём с первого: с попытки предельно централизовать государственное управление.
При Павле значительно выросла роль генерал-прокурора Сената, и это деяние, казалось, продолжало начатое Екатериной, – но если при ней значение генерал-прокурора Сената просто усилилось, то теперь он превратился как бы в премьер-министра, обладавшего функциями министров внутренних дел, юстиции и частично министра финансов. Одновременно началось повсеместное ограничение коллегиальности в управлении. Павел восстановил некоторые из ранее ликвидированных коллегий, однако предписал преобразовать их в министерства, то есть заменил принцип коллегиального правления единоличным. В 1797 году было создано совершенно новое министерство уделов, ведавшее землями, которые принадлежали непосредственно царской фамилии, а в 1800 году – министерство коммерции.
Ещё решительней разломал Павел всю систему местного управления, учреждённую его матерью в 1775 году: ликвидировал должности наместников, закрыл приказы общественного призрения и управы благочиния, городские думы; городское сословное управление объединил с органами полиции. Реформе подверглась и созданная Екатериной судебная система. Изменил Павел и принципы управления окраинами империи, – так, Прибалтийским губерниям, Украине и некоторым другим территориям были возвращены традиционные органы управления. Из иных деяний императора следует отметить полное прекращение преследования Православной церкви и раскольников и возврат церкви отобранных у неё имений. Право старообрядцев иметь свои церкви было распространено на все епархии. Больше всего в воспоминаниях современников-дворян записей о том, что приход Павла к власти сопровождался милитаризацией жизни двора и Петербурга в целом. Так, специальными указами были запрещены определённые фасоны одежды, причёсок, танцы, в которых император видел проявления свободомыслия. Была введена жёсткая цензура, запрещён ввоз книг из-за границы.
В «Записках о моей жизни» Н. И. Греч сообщает:
«Жесточайшую войну объявил император круглым шляпам, оставив их только при крестьянском и купеческом костюме. И дети носили треугольные шляпы, косы, пукли, башмаки с пряжками. Это, конечно, безделицы, но они терзали и раздражали людей больше всякого притеснения. Обременительно ещё было предписание едущим в карете, при встрече особ императорской фамилии, останавливаться и выходить из кареты. Частенько дамы принуждены были ступать прямо в грязь. В случае неисполнения, карету и лошадей отбирали в казну, а лакеев, кучеров, форейторов, наказав телесно, отдавали в солдаты. К стыду тогдашних придворных и сановников, должно признать, что они, при исполнении, не смягчали, а усиливали требования и наказания».
Однако ни у кого даже вопроса не возникает: а отдавал ли подобные приказы действительно император, или в не меру ретивые сановники? Ведь тот же Греч рассказывает и другую историю:
«Однажды император, стоя у окна, увидел идущего мимо Зимнего дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: «Вот идёт мимо царского дома и шапки не ломает». Лишь только узнали об этом замечании государя, последовало приказание: всем едущим и идущим мимо дворца снимать шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце, должно было снимать шляпу при выходе на Адмиралтейскую площадь с Вознесенской и Гороховой улиц. Ни мороз, ни дождь не освобождали от этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в зубы. Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до своей кончины, Павел заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и спросил о причине такой учтивости. «По высочайшему Вашего Величества повелению», – отвечали ему. «Никогда я этого не приказывал!» – вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так же трудно, как и ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц, ведущих к Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не снимать шляп, а простой народ били за это выражение верноподданнического почтения».
Можно заключить, что придворные сановники, не любившие Павла, в любом случае имели возможность выставить его перед народом, как самодура. Ведь любое, даже правильное указание руководства можно довести до полного абсурда! Отсюда и противоречивость в мнениях, высказываемых о его эпохе.
Исторический писатель начала XX века Г. И. Чулков писал: «чем дальше от престола, тем спокойнее жилось российским гражданам. Император был беспощаден, если узнавал о злоупотреблениях власти. Боялись брать взятки. Судебная волокита стала легче. Грабёж населения чиновниками ослабел. Но столичные жители, особенно те, кто был причастен двору и гвардии, жили в непрестанном страхе строгого взыскания. Страна принадлежала ему, императору. Высшая сила поручила ему опекать Россию, и он, как отец, устанавливал порядок, мораль, быт»…
В результате, по словам Н. А. Саблукова, «земледелие, промышленность, торговля, искусства и науки имели в нём… надёжного покровителя. Для насаждения образования и воспитания он основал в Дерпте университет, в Петербурге училище для военных сирот… Для женщин – институт ордена св. Екатерины и учреждения ведомства императрицы Марии».
Кстати, о дворцовом быте и отношениях с императрицей можно прочесть в воспоминаниях А. О. Смирновой-Россет. Она, правда, ссылается на рассказы третьих лиц – в частности, Е. Н. Кочетовой. Вот анекдот того времени:
Миссис Мэри Кеннеди запиралась ночью с императрицей и спала у неё в комнате, потому что император взял привычку, когда у него бывала бессонница, будить её невзначай, отчего у неё делалось сердцебиение. Он заставлял её слушать, как он читает монологи из Расина и Вольтера. Бедная императрица засыпала, а он начинал гневаться. Жили в Михайловском дворце, апартаменты императора в одном конце, императрицы в другом. Наконец Кеннеди решилась не впускать его. Павел стучался, она ему отвечала: «Мы спим». Тогда он ей кричал: «Так вы спящие красавицы!» Уходил, наконец, и шёл стучаться к двери m-me К., камер-фрау, у которой хранились бриллианты, и кричал ей: «Бриллианты украдены!» или «Во дворце пожар!». К., несколько раз поверив, потом перестала ему отпирать, и он стал ходить к часовым и разговаривать с ними. Он страшно мучился от бессонницы…
Крестьяне и дворяне
Из 36[30] миллионов людей по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это.
Август Коцебу.
Император Павел рассматривал дворянство как служебное сословие, а всё крестьянство – как государственную собственность, средство оплаты дворянской службы. В таком случае, продажа дворянами его, государя, собственности (крестьян), их переход из частных рук в другие частные руки было деянием антигосударственным.
А ведь дворяне вопреки закону продавали людей, как скот. В одном и том же объявлении сообщалось и о том, что «продаются 3 беговые молодые лошади, один жеребец и 2 мерина, и стая гончих собак», и что «продаются дворовые мастеровые люди, поведения хорошего: 2 портных, сапожник, часовщик, повар, каретник, колёсник, резчик, золотарь, и 2 кучера…». (См. «Московские ведомости» за 1797 год.) Чем это хуже или лучше практикующейся и сегодня продажи, например, футболистов, мы вам сказать не можем.
Вот ещё объявления того времени:
«Продаётся крестьянин 35 лет, с женою равных ему лет и 3 малолетними детьми. Желающие купить, о цене могут узнать в 10 части в приходе Николы на Болвановке, в доме под № 529 от самого Господина».
«Во 12 части, в прежде бывших богадельнях, у живущего Офицера продаётся девка по 16 году, знающая кружева плесть, бельё шить, гладить, крахмалить и Госпожу одевать, притом имеющая талию и лице приятное».
Историки считают, что Павел, ограничив барщину (а также в 1797 запретив продажу дворовых и безземельных крестьян с молотка, а в 1798 года – продажу украинских крестьян без земли), всё же действовал непоследовательно, за четыре года «раздарив» около 600 000 крепостных. А мы добавим, что при нём жестоко подавлялось малейшее проявление недовольства в крестьянской среде; в декабре 1796-го он закрепил крестьян за частными владельцами в Области войска Донского и в Новороссии, в марте 1798 года разрешил заводчикам из купцов покупать крестьян к своим предприятиям с землёй и без земли. Всё это так, но ведь взамен он требовал от тех, кто получал земли с крестьянами, службы! Он урезывал дворянские свободы!
«Золотой век» Екатерины был золотым веком дворянства. Дарование дворянам права не служить в армии и на государственной службе лишало крепостное право всякого политического основания, ведь крепостная зависимость была создана в интересах усиления обороны национального государства. Крестьяне служили помещику, а помещик служил государству, – то есть, крестьяне были прикреплены к земле, а не к помещикам. Эта обоюдная крепостная зависимость в интересах национальной независимости была понятна крестьянину. А потому освобождение дворян от обязательной службы государству родителями Павла, притом, что крестьяне остались в роли крепостных, было воспринято подавляющим большинством народа как величайшая несправедливость. Павел пытался выправить это положение, не более того, – вернув крепостному праву былое политическое основание, и заставив дворян снова служить.
Он был первым подлинно народным царём после Петра I. Чувство порядка, дисциплины, равенства было его руководящим побуждением; борьба с сословными привилегиями стала его главной целью. Но он исходил из интереса страны, а вовсе не желал «освобождать крестьян» или брать «под ноготь» дворян! Да, своими указами он серьёзно нарушил дворянские вольности и привилегии, дарованные Жалованной грамотой 1785 года: были запрещены губернские дворянские собрания, усилился контроль губернатора и генерал-прокурора Сената за уездными дворянскими собраниями. Но он же, стремясь экономически укрепить дворянство, учредил для него Государственный вспомогательный банк, дававший ссуду с большой отсрочкой платежа и на льготных условиях!
В 1797 году Павел объявил смотр всем числящимся в полках офицерам, и не явившиеся были уволены в отставку. Вслед за тем последовало ограничение привилегий для не служащих дворян: в 1800 году Павел распорядился большинство из них определить в военные. С октября 1799 года был установлен порядок, по которому для перехода с военной службы на гражданскую требовалось специальное разрешение Сената. Другим указом не служившим дворянам было запрещено участвовать в дворянских выборах и занимать выборные должности. Но одновременно Павел пытался ограничить приток в ряды дворянства представителей прочих сословий, а верным служащим щедро раздавал земли с крестьянами. Подобно Петру, он, как рачительный хозяин, вникал в каждую мелочь. «За четыре года (правления Павла I, – Авт.) издано было 2179 законодательных актов, или в среднем 42 в месяц (при Екатерине II издавалось в среднем 12 в месяц). …Именно недовольство его политикой вызвало недовольство его личностью, а не наоборот, как утверждает мемуарная традиция», – писал Ю. А. Сорокин.
Известны два письма Павла, в которых он совершенно явственно проявляет заботу о жителях Москвы и Подмосковья. В ряде европейских стран из-за неурожая цены на хлеб сильно взлетели; наши помещички, разумеется, рассчитывали немало нажиться, продав весь свой урожай за границу и оголив собственный рынок. Павел запретил вывоз хлеба, и приказал губернатору проследить за местными купцами и помещиками, «чтоб, польстясь корыстью, не произведено было собственного в хлебе оскудения».
А когда неурожай озимых случился у нас (весной 1800), император писал: «В отвращении на случай неурожая, чтоб не потерпели как сельские жители, так и городские обыватели недостатка в жизненных припасах, повелеваю вам взять заблаговременно все меры, чтобы по всей Московской губернии нигде отнюдь никакого недостатка не было в них». Опять пришлось ограничивать вывоз зерна; доходы помещиков снизились.
Недовольны его политикой, а затем и личностью, повторимся, были представители весьма узкого социального слоя, дворяне, да и то не все. Зато, по словам Н. А. Саблукова, «низшие классы, „миллионы“ с таким восторгом приветствовали государя, что Павел стал объяснять себе холодность и видимую недоброжелательность дворянства – нравственной и спорченностью и „якобинскими“ наклонностями этого сословия». К сожалению, как мемуары, так и, впоследствии, исторические труды с соответствующими оценками писали как раз дворяне, а те, кто с восторгом приветствовал императора, мемуаров не оставили. В итоге мы имеем довольно-таки «перекошенную» историю его царствования.
Хотя, разумеется, есть и взвешенные оценки этой эпохи. Вот как отозвался о его правлении и личности В. О. Ключевский:
«Я не разделяю довольно обычного пренебрежения к значению этого кратковременного царствования… это царствование органически связано как протеста – с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для преемников – с будущим. Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этого императора, борьба с сословными привилегиями – его главной задачей».
Или, например, у Г. И. Чулкова читаем:
«В народе со времён Пугачёва бродила мысль о том, что Павел будет крестьянским царём. Эта идея укрепилась, когда при восшествии на престол он повелел впервые привести к присяге крестьян, подчёркивая то, что они прежде всего граждане (то есть подданные императора, а не собственность своих хозяев, – выделено нами, – Авт.). Отмена рекрутского набора, объявленного Екатериной незадолго до её смерти, возбудила в мужиках новые надежды на облегчение их участи. Даже складывалась легенда о том, что государь Павел непрочь освободить крестьян, но мешают помещики. Летом 1797 года крестьянин Владимирской губернии Василий Иванов сказывал: «Вот сперва государь наш потявкал, потявкал, да и отстал, видно, что его господа переодолели».
Что интересно, Павел не желал «числиться» первым дворянином России, ибо считал себя её полным Хозяином, Отцом всего народа. Известно его высказывание, что в Российской империи лишь тот вельможа, на кого в данный момент обращён взгляд самодержца. Император понимал самодержавие буквально, как абсолютную патриархальную власть одного лица, обладающего всеми правами и обязанностями по наведению порядка в своём хозяйстве. А как понимал, так и поступал, возрождая древние традиции самодержавия по отношению ко всем своим подданным, отнюдь не превращая одних в рабов (собственность) других, ибо все они, вместе взятые, не что иное, как собственность империи. Этим же объясняется запрет Павла помещикам продавать дворовых людей и крестьян без земли. Соответствующий указ от 16 октября 1798 года вызвал у крепостников бурю негодования! Стоит напомнить, что в Пруссии и в Австрийской империи в эти времена господствовало крепостное право, а экономика вольнолюбивых американских колоний и вообще базировалась на рабстве. А Павел I пытался облегчить положение крестьян, ослабить социальную напряжённость в деревне, внести элемент упорядоченности в отношения крестьян и помещиков. С. Ф. Платонов писал: «…отмечая противодворянские тенденции Павла, не следует придавать им характера сознательной и планомерной деятельности в пользу простонародья и против крепостничества…» И это правильно. Нельзя сказать, что император «сознательно» проводил политику противодворянскую или про-крестьянскую; его политика была государственнической, и в этих рамках он что-то отнимал, а что-то давал и дворянам, и крестьянам. Государство есть инструмент синхронизации интересов разных классов и слоёв общества для получения возможности верного позиционирования страны в ряду других стран, и проблема лишь в том, насколько соответствует государь сложности стоящих перед его властью задач.
Из всех дворян хуже всех пришлось дворянам столичным. Для них Павел оказался сродни Ивану Грозному, о чём откровенно писал в следующем уже веке князь П. В. Долгоруков: «Одарённый умом блистательным, но безрассудным. Павел являл в себе самое странное слияние качеств и пороков, чувств благородных и порывов диких, увлечений рыцарских и припадков деспотизма самого сумасбродного: он боготворил самодержавие… Екатерина, сохраняя за собою все права самодержавные и никогда не останавливаясь совершить преступление, которое могло бы ей быть полезным, обходилась с подданными своими как с людьми и оказывала им некоторую степень наружного уважения. Павел стал обходиться с русскими (разумеется, дворянами, – Авт.) как с рабами, и, конечно, со времени Иоанна Грозного ни один русский государь не обнаруживал такого глубокого презрения к человеческому (опять же, разумеется, дворянскому, – Авт.) достоинству».
При нём чиновничество боялось брать взятки под угрозой жестокого наказания, ведь апеллировать к императору мог любой человек, бросив жалобу в специальный ящик. Павел лично разбирал жалобы, и ответы его печатались в газете. Таким путём вскрывались крупные злоупотребления, а император был непреклонен в наказании виновных, невзирая ни на какие личные заслуги или происхождение. Так, князь Сибирский и генерал Турчанинов за лихоимство были разжалованы и приговорены к пожизненной ссылке в Сибирь.
Кстати, – как выглядел Павел? По описанию юнкера Семёновского полка Михаила Леонтьева, «сей государь был малого роста и не более 2 аршин 4 вершков (примерно 160 см, – Авт.), чувствуя сие, он всегда вытягивался и при походке никогда не сгибал ног… Волосы имел на голове тёмнорусые с небольшой проседью; лоб большой или, лучше, лысину до самого темя и никогда её не закрывал волосами… Лицо у него было крупное, но худое, нос имел курносый, кверху вздёрнутый, от которого до бороды были морщины, глаза большие, серые, чрезвычайно грозные, цвет лица у него был несколько смуглый, голос имел сиповатый и говорил протяжно, а последние слова всегда вытягивал длинно». (Русский архив, 1913, № 9, стр. 301—302.) Итак, высказано мнение, что Павел очень комплексовал из-за своего «низкого роста». Но при жизни Павла 160 см – это был средний рост. Вот что пишет историк Борис Миронов, специально изучавший изменение роста российских новобранцев: «За время правления Петра Великого рост рекрутов снизился с 1654 мм до 1631 мм – на целых 23 мм! Такова была плата за статус великой державы, выход к Балтийскому и Чёрному морям, реформы, затеянные верховной властью.
Как ни странно, между царствованием Петра I и Елизаветы отмечаются 20 лет (1725—1744 гг.) относительного благополучия. Согласно антропометрическим данным, именно в эти годы биологический уровень жизни российского населения вернулся к уровню начала XVIII в. (Это время Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, – Авт.) За время правления Елизаветы и Екатерины II (1745—1794 гг.) рост новобранцев вновь уменьшился – на 47 мм (с 1647 до 1600 мм). Но если при Петре I тяготы войны и модернизации были более или менее равномерно распределены между всеми социальными классами, то при Екатерине II все издержки переложили на плечи народа. Можно сказать, что после смерти Петра I дворяне, а точнее 70 тысяч помещиков, приватизировали 57% населения страны. Прибавочная стоимость, создаваемая помещичьими крестьянами, стала монопольным достоянием дворянства, именно оно и присвоило результаты экономического роста. За 50 лет правления двух императриц уровень жизни народа понизился почти в 1,8 раза сильнее, чем при Петре I.
Однако в самом конце XVIII в., в царствование Павла I, рост рекрутов неожиданно начал увеличиваться. Прирост составил целых 17 мм! Вот вам и «военно-полицейская диктатура» – именно так определяют историки пять лет пребывания у власти сына Екатерины II. Антропометрическая история и здесь вносит свои коррективы в исторические исследования». Император был к дворянам суров. Он даже отменил запрет на телесные наказания дворян. Хотя таких наказанных насчитывалось не больше десятка, все эти случаи были широко известны, и, разумеется, молва связывала их исключительно с деспотизмом императора. А кто производит информацию, тот владеет умами. Воспоминания современников полны свидетельств об отставках, арестах, экзекуциях, лишении дворянского достоинства, наконец, ссылках, в том числе и в Сибирь. Однако реальный масштаб репрессий неизвестен, а если вчитаться в тексты и сопоставить цифры, не столь и велик.
По данным Валишевского, офицеров, пострадавших от императорского гнева, было более 2500; Шильдер называет более 700 человек; однако считается, что наиболее авторитетны подсчёты Эйдельмана: посажены в тюрьму, отправлены на каторгу и в ссылку около 300 человек, не считая массы наказанных менее жестоко. В Сибирь дворян ссылали редко; чаще в имения, в провинцию, в армейский полк.
История о том, как спаивали Россию
Если посмотреть на Россию со стороны, кажется, что наши главные беды – это дураки и дороги. А как залезешь в нашу родную страну изнутри, так сразу становится понятным, что главные-то наши беды – это взятки и пьянство. И вот оказывается, что и то, и другое идёт от практики государственных дел!
В начале XVIII века приказные и канцелярские служащие не получали жалованья, а жили от добровольной дачи челобитчиков, «кто что даст по своей воле», и назывались такие доходы акциденциями. При Петре, с введением жалованья, акциденции были официально запрещены, но, в силу отсутствия у государства денег для оплаты труда чиновников, с конца мая 1726 года правительство решило жалованья приказным людям не давать, «а довольствоваться им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто, что даст по своей воле». Под приказными при этом понимались мелкие служащие, не имевшие классных чинов.
Но к XVIII веку взгляд на службу, как на средство кормления, и без того устоялся настолько, что взятка стала как бы узаконенной добавкой к чиновничьему жалованью, без которой его существование становилось вообще невозможным.
С алкоголем вопрос ещё сложнее. Сам по себе алкоголь – результат естественных процессов брожения, и в малых количествах присутствует в организме любого человека. Неудивительно, что напитки, содержащие его, входят в рацион питания едва ли не всех народов, особенно тех, которые постоянно поедают сало и вообще жирную пищу. Ведь спирт расщепляют жиры, и если бы люди не пили, нагрузка на печень становилась бы очень большой. Так что само по себе питие алкоголя – процесс закономерный, и запрещать его не надо, тем более у нас: наша страна самая северная в мире, и в силу избытка холодных дней в году питание должно быть и обильным, и с жирком.
Ещё один фактор, вызывающий потребление алкоголя – стрессы. Чтобы снять нервное напряжение, люди разных культур применяли разнообразные тонизирующие средства и допинги (к которым относится и алкоголь). Индейцы Южной Америки жевали коку, на севере континента курили табак, чукчи и многие другие потребляли мухоморы, европейцы предпочитали вино. На Руси с незапамятных времён пивали сброженный мёд и другие хмельные напитки с низким «градусом». О водке, правда, и слыхом не слыхивали.
Как же так получилось, что малоградусные, полезные напитки на Руси исчезли, а народ припал ко жбану с водкой? И нет ли взаимосвязи между водкой и развитием стрессовых ситуаций?.. О том, как раньше пивали на Руси, и что произошло с этой «забавой», подробно описано в книге академика Л. В. Милова «Великорусский пахарь» и в знаменитой работе
В. В. Похлёбкина «История водки». А мы поведаем об этом кратко. Впервые виноградный спирт – а проще, чача, – под названием «аквавита», что значит «вода жизни», появился в России в 1386—1398 годах, уже после победы на Куликовом поле. Его привезли генуэзские купцы из Византии. При великокняжеском дворе спирт не произвёл особого впечатления; к нему отнеслись как к чему-то экзотическому, России не касающемуся.
В 1429 году к нам вновь потекли большие количества аквавиты. Её везли сюда русские и греческие монахи и церковные иерархи, а также генуэзцы из Кафы и флорентийцы, торговавшие с Византией. Можно предположить, православную Византию к тому времени уже окончательно споили; через 24 года власть в Константинополе перешла в руки непьющих мусульман, а Русь после этого объявила себя наследницей Византийской империи.
В 1448—1474 годах создаётся русское винокурение. В отличие от прочих стран, у нас начали гнать хлебный спирт из ржаного сырья. Сразу была введена монополия не только на производство и продажу хлебного вина, но и на прочие, со старины привычные спиртные напитки – мёд и пиво, ранее никогда не подвергавшиеся налогообложению. Производство алкогольных продуктов с 1474 года стало государственной, царской регалией. В 1480—1490 годах Великий князь добивается запрета на производство алкоголя церковью, чтобы государственная монополия стала полной.
В 1533 году в Москве был основан первый «царёв кабак», и отсель торговля водкой сосредоточилась в руках исключительно царской администрации. В 1590-е годы наместники всех отдалённых областей получили строгое предписание прекращать всякую частную торговлю водкой в корчмах и шинках, а разрешать её исключительно в царских кружечных дворах и кабаках, дабы пополнялся государев бюджет.
Затем произошло самое поразительное: государство начало спаивать народ на основе, с позволения сказать, народной демократии: появляются выборные питейные должности. «Кабацкие головы», их помощники и целовальники отныне избираются общиной, а отчитываются в своей деятельности и перед наместником области, и перед зерновым, финансовым и дворцовым ведомствами. Также появились «откупа», когда держатель кабака вносит государству прибыль заранее, а потом выдавливает из пьяниц свой доход, как хочет. А теперь – внимание! Кабацкие головы были обязаны сдавать государству годовые доходы «с прибылью против прежних лет»! Спаивание народа набирает скорость. Во всём, кроме увеличения прибыли, «головы» полностью свободны от контроля, и сама система получает наименование «продажи питей на вере».
В. В. Похлёбкин пишет:
«В условиях России производство водки и торговля ею „на вере“ привели к гигантской коррупции, взяточничеству, злоупотреблениям в области администраци и финансов, распространению воровства, преступности, пьянства – словом, именно к тем отрицательным явлениям, которые до сих пор считаются „специфическими русскими“, но которых не было в России до появления винокуренного производстваи водки».
К 1648 году финансовые злоупотребления кабацких голов, хищение сырья и фальсификации привели к резкому снижению качества водки. Из-за повального пьянства и отравлений, особенно в период пасхалий, несколько лет подряд срывались посевные. Невозможность уплатить кабацкие долги вызвала «кабацкие бунты» в Москве и других городах, а также на селе.
Царь Алексей Михайлович был вынужден созвать Земской собор, получивший наименование «Собор о кабаках»: рассматривался вопрос о реформировании питейного дела, но реформы свелись к отмене системы откупов, отдававшей целые области во власть алчных беспощадных откупщиков. Также запретили продажу водки в кредит (чтобы не накапливались кабацкие долги), и уничтожили частные кабаки, а заодно изгнали из штата целовальников особо коррумпированные элементы и восстановили «демократические» выборы голов из «людей честных». Санитарного просвещения тогда ещё не было, его заменяла проповедь церкви против пьянства. Но проповедь не спасла; скоро всё вернулось к тому же положению, что было накануне бунтов. В 1663 году опять ввели откупа в тех районах, где продажа водки «на вере» не приносила возрастающей прибыли.
С 1681 года правительство привлекло к спаиванию народа «элиту». Подрядную поставку водки, по строго фиксированным ценам или в качестве товарного эквивалента налога, возложили на дворян: помещики, крупные вотчинники давали письменное обязательство («порученные записи»), что они в такой-то срок и в таком-то количестве поставят водку казне. Это был своеобразный натуральный налог, а чтобы «натура» превратилась в деньги, надо было водку продать крестьянину или ремесленнику, которым только и оставалось, что заплатить за водку и выпить её, а всё, что оставалось правительству, это держать сданную ему дворянами водку на государственных складах. И обращаем ваше сугубое внимание: склады стерегла подчинённая непосредственно царю военная охрана!
В 1705 году Пётр I решил, что главное в период Северной войны – это получить наивысшую прибыль от продажи водки. Причём, предвосхищая мечты Остапа Бендера, он предпочёл получать всю прибыль сразу, а не собирать её постепенно от розничной торговли, и ввёл откровенную откупную систему на всей территории России, давая откупа наиболее энергичным, богатым и бессовестным людям. Через десять лет, почувствовав, что народ откупов более выносить не может, Пётр дал свободу винокурению в России, обложив всех винокуров пошлиной, исчисляемой и с оборудования (кубов), и с готовой продукции (выкуренной водки). Основу следующего кризиса заложила Екатерина II. В 1765 году она освободила дворянство от всякого налогообложения, но установила размеры домашнего винокуренного производства в соответствии с рангом, должностью, званием дворянина, косвенно поощряя тем самым дворянство к государственной службе. Сложилась двойная система пития, причём домашнее дворянское винокурение поначалу не конкурировало с винокурением казённым, ибо было рассчитано на удовлетворение домашних потребностей дворян. Рынок водки в стране оказался в полном владении государства, которое выпускало её для всех прочих, кроме дворянства, сословий: духовенства, купечества, мещанства и крестьянства. Казённое производство спиртного, не испытывая конкуренции, могло держать качество продукции на среднем уровне, обеспечивающим и доход государству, и полную гарантию от убытков, и отсутствие конкурентной борьбы. Но в конечном итоге сочетание двух разных систем привело к кризису. Ведь дворяне имели довольно сильно развитое винокурение, которое с лихвой перекрывало их личные потребности! Они, разумеется, получали доход, спаивая своих дворовых и крестьян. Когда чиновники казённых водочных палат стали искать подрядчиков на поставку водки на стороне, они нашли их немало среди своих друзей и знакомых. А казённые винокурни постепенно заглохли, ибо получали всё меньше и меньше заказов.
C 1795 года заготовка «казёнки» практически исчезает, правительству остаётся только откуп, который к концу века подбирается к самому Петербургу. Рынок оказался насыщен водкой, но об источниках её поступления не задумывались. Нарушение установленных предписаний приводило к убыткам для казны, но и на это смотрели сквозь пальцы, ибо лично чиновников эти убытки не касались, а правительство Екатерины II не желало конфликтовать с дворянским сословием.
Павел I, вступивший на престол в 1976 году, решил обеспечить интересы государства, наведя порядок, в том числе и в этой сфере; его, как известно, объявили сумасшедшим и вскоре убили. Не только за покушение на водочные доходы, но всё же, – императору Павлу любое лыко ставили в строку.
Преемник Павла Александр I не рискнул вмешиваться в этот щекотливый вопрос. Очень скоро дворянские привилегии по производству спиртного захватило купечество, «приватизировав» государственную монополию на водку в виде откупов, ведь так можно было быстро и бесхлопотно обогащаться.
Процитируем ещё раз В. В. Похлёбкина. Мудрый был человек, далеко глядел:
«…Благодаря водке русское купечество уже в истоках своего существования стало привыкать не к деятельному соревнованию и жестокой, заставляющей считать каждую копейку конкуренции, а к паразитированию и наживе на основе злоупотреблений, воровства из казны, фальсификации и ухудшения качества продукта…»
Откупщики брали своё в любом случае: либо с потребителя (при бдительности казны), либо с казны (при попустительстве чиновничества). В 1819 году правительство Александра I, наконец, ввело строгую государственную монополию. Отныне государство брало на себя целиком производство водки и её оптовую продажу, а розницу отдавало в частные руки. Кроме того, предупреждая спекуляцию государственной водкой, правительство установило твёрдую цену на неё во всей империи – по 7 руб. ассигнациями за ведро. Можно сказать, такая система, с некоторыми модификациями, дожила до наших дней; спаивание народа успешно продолжается.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Чтобы писать комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
» Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации. Зарегистрируйтесь на портале чтобы оставлять комментарии
Материалы предназначены только для ознакомления и обсуждения. Все права на публикации принадлежат их авторам и первоисточникам. Администрация сайта может не разделять мнения авторов и не несет ответственность за авторские материалы и перепечатку с других сайтов. Ресурс может содержать материалы 16+
