Гринь А.В.: Системные принципы организации объективной реальности

Глава 5
Системные отношения в социумах

5.1. Неяркость социальных систем как источник теоретического разнообразия

Вряд ли, какая-нибудь другая наука могла бы сравниться с социологией по обилию различных теорий, которые, будучи столь диаметрально противоположны в некоторых фундаментальных допущениях, с такой силой претендовали бы на концептуальную завершенность в объяснении явлений в этой сфере бытия. В социологии и в близких к ней дисциплинах качественно различные концептуальные направления умудряются сосуществовать и развиваться лишь в силу того, что однажды им довелось возникнуть.

Не думается, что причина состоит только в корыстных интересах тех или иных социальных групп, которым выгодны те или иные теоретические построения в объяснении различных общественных явлений, как это можно обнаружить, например, в марксистской теории.

Примечательно, что отдельно взятые социологические теории действительно иногда весьма убедительно объясняют как частности, так и общие явления социальной эволюции.

Эта ситуация порождает самостоятельную проблему понять: почему так происходит.

Изучение этой проблемы кажется интересным, поскольку такой анализ должен с необходимостью вывести мысль на исходные рубежи для построения какой-то метатеории, которая позволила бы если не объединить известные подходы, то хотя бы определить рамки их практической применимости, а также составить какие-нибудь критерии для селективного отбора и согласования наиболее ценных элементов знания.

Посмотрим, как это согласуется с общей теорией систем.

Коренное отличие социологии от большинства естественных наук состоит в том, что она всегда имеет дело, как минимум, с неяркими и часто скрытыми системами, непосредственное чувственное восприятие которых практически невозможно. Даже психология, хотя также обременена такого рода сложностями, однако, имеет хотя бы один осязаемый объект - целого человека в границах его естественного кожного покрова. Поэтому теоретическая мысль в принципе может осваивать неизведанные для себя скрытые системные рубежи, отталкиваясь от этого традиционно воспринимаемого уровня организации.

Например, научные методы биологии традиционно основывались на предметно-пространственных принципах; рассматривались отдельные животные, как представители вида, отдельные органы этих животных и пр. Изучение объективно существующих неярких и скрытых систем типа популяции, биосферы имеет не столь давнюю историю и даже до сих пор часто принимает характер сложной дискуссии. Так было, например, с внедрением понятия популяции в сложившуюся систему биологического знания. В любом случае обоснование модели неяркой или скрытой системы вызывает подчас ожесточенную полемику среди ученых.

Социологии в этом отношении повезло еще меньше. Социология не может рассматривать человека подобно физиологии. В сферу интересов общественных наук человек попадает чаще всего как участник каких-то межличностных отношений. В таком подходе системное ограничение на уровне одного человека теряет самостоятельную ценность, хотя и нельзя сказать, что теряет вообще всякое значение.

Внедряясь в сферу социальных или общественных отношений, человеческая мысль вынуждена обнаруживать и системно ограничивать нечто с более высоким уровнем организации, нежели просто человеческий организм. Эмержентные свойства крупных социальных систем трудно вывести ни из психологии отдельной личности, и даже из статистики малых групп.

Кроме того, исследовательский процесс осложняется не только отсутствием ясно осязаемой точки отсчета для системного ограничения, но и множественностью парадигм в социологической науке. Поэтому любое мнение или методический прием каждый в себе несут собственную парадигму, что и порождает обилие теоретических направлений в социологии.

Социология подошла к решению проблемы с точкой отсчета в большей степени с методической стороны, вынужденно ограниченная относительно невысокими возможностями получения экспериментального материла, что можно обнаружить, например, в концепции "теорий среднего уровня" Роберта Мертона [42].

Он рассматривал "локальные сферы социальной действительности, их проблемы и процессы". К таким теориям относят, например, социологию труда, досуга молодежи, проблемы семьи, массовых коммуникаций и т.п.

Такие системы, где критерии "локальности" соответствует императиву системной ограниченности в нашем понимании, с одной стороны достаточно крупны, чтобы отражать специфику социальной динамики, но, с другой стороны, достаточно невелики, что позволяет более точно определить их границы, а также эффективно использовать в их изучении различные эмпирические методы. Так происходит поиск точки отсчета, которая смогла бы обеспечить фундамент парадигмы, подобно тому, как отдельный животный организм представляет общепризнанный уровень отсчета в иерархии биологических систем.

Все это становится возможным потому, что уровни системной организации, тесно и функционально увязаны друг с другом. При этом какая-либо обнаруженная существенная связь между отдельными явлениями может прослеживаться на различных уровнях.

Поясним это в примере.

Изучая динамику популяций, предположим, интересно установить какую-то взаимосвязь между стаями хищников и жертв. В конкретном случае это могут быть львы и олени.

Зададимся на первый взгляд, глупым вопросом. Чем, собственно, львы отличаются от оленей?

Вполне понятно, что внешним видом, о чем свидетельствуют наши особым образом устроенные органы чувств; у льва есть клыки и когти, а у оленей копыта и рога. Используя чувственным образом полученную информацию об этих признаках, наша мысль сразу формирует объекты для установления взаимосвязи.

Стало быть, спасибо нашим органам чувств, что они способны производить подобного рода различительные операции и обеспечивают возможность использования всех последующих логических приемов для изучения причинно-следственных связей внутри этого независимого от нас взаимодействия.

Иное дело - в социологии. С первого взгляда, как правило, значительно труднее отличить, кто из двадцати случайным образом отобранных избирателей будет в ближайшее время голосовать за либералов, а кто за демократов. Тут наши органы чувств бессильны без активного вмешательства разума, способного на сложную аналитико-логическую обработку поступающей информации. Но, даже после проведения анкетирования на эту тему и тщательного разбирательства, любой человек может поменять свое решение, перейдя в другую социологическую "популяцию", в то время, как лев или олень напрочь лишены такой возможности на ближайшую перспективу.

Чтобы выявить необходимую закономерность и получить необходимый прогноз об результатах ближайших выборов, социолог вынужден изучать избирателей, что называется, "изнутри" так, чтобы знать закономерности, управляющие его поведением, лучше, чем сам избиратель. Поэтому социолог для установления важной для себя связи вынужден объективировать системы по признакам, которые не воспринимаются органами чувств ясно и непосредственно, например, формируя группы по имущественному признаку, а затем иметь дело с этими конгломератами.

Чтобы отличить льва от оленя достаточно лишь беглого взгляда, но чтобы отличать людей, например, по принадлежности к различным слоям и группировкам среднего класса необходимо провести анкетирование или понаблюдать за ними со стороны, то есть "влезть в душу" и составить об этом теоретическое предположение. В таком подходе объектом изучения становятся части очень динамичной "души", которая способна качественно менять свое состояние в сильной зависимости от сиюминутной обстановки.

Физическая конфигурация тела животного на столь стремительные метаморфозы, как правило, не способна. Вполне естественно, что социологические методики могут быть столь же разнообразны, как и сама душа человеческая. Но даже после того, как произведена необходимая классификация, нет никакой гарантии, что конкретный человек тут же не покинет этот социальный страт. В то время как львы, например, вряд ли смогут научиться питаться травой за столь короткое время.

Чтобы избежать методических сложностей с метаморфозами человеческой "души" (она, напомним, определена нами, как особого рода информационная система), социология обнаруживает сильную методическую привязанность к объективированию интегральных систем, таких, как класс, партия, этнос, нация, государство и пр. Объективирование на этих уровнях как бы усредняет случайности и сразу позволяет формировать модель эмержентных отношений между элементами конкретного социума. Однако дело затрудняется тем, что границы между системами - участниками социального взаимодействия, часто проходят не в физическом, а в многомерном виртуальном пространстве.

Например, в периоды гражданских войн часто так случается, что кровные родственники оказываются по разные стороны баррикад. При этом в конкретном противостоянии два индивида могут принадлежать к одной семье, но к разным политическим силам. Тогда граница взаимодействия между системой "семья" и системой "политическая партия" будет происходить не снаружи, а внутри "душ" этих индивидов. Точно также, с одной стороны человек может считать себя коммунистом, строящим светлое будущее для всего народа, а с другой стороны являться обыкновенным чиновником, вполне учитывающим все объективные закономерности, которые присутствуют в хищнических отношениях системы тотализированной бюрократии к тому же самому народу.

Вполне понятно, что такого рода отношения весьма проблематично описать, основываясь на результатах только чувственного восприятия. Но это совершенно не означает, что этих отношений вовсе не существует, и что в канве этих отношений не присутствует объективная системная закономерность, которая может быть подвергнута практическому исследованию.

Конечно, какие-то черты, напоминающие свойства человеческих социумов присутствуют и у животных, особенно отличающихся стайным поведением. Они не носят столь развитой и принципиальный характер, поэтому на описательную точность и достоверность прогнозирования динамики популяций особого влияния не оказывают. Лев всегда будет особым образом нападать на оленя, это очевидно, и только это является относительно существенным.

Следовательно, главное отличие социальных систем от систем физических и просто живых состоит в качественном своеобразии виртуальности, которая приобретает в этой сфере бытия самостоятельный путь эволюции и которая управляется вполне объективными закономерностями.

Неяркость или скрытость социальных систем сильно затрудняет их качественное распознавание, но это, повторим еще раз, больше проблема наших органов чувств.

В свете этих соображений некоторым образом объясняется то разнообразие социологических теорий, которое составляет особенность данной науки, доставляющей большую свободу для исследовательской фантазии.

Независимо от любой теории в общественной жизни всегда фактически свершается нечто, что может быть выражено либо в состоянии элиты, либо господствующего, либо угнетенного класса, либо общества в целом, либо положения отдельной нации, либо конкретной личности, либо других функционально увязанных друг с другом предметов, что при определенных условиях приведет к оформлению некоторой модели социальной действительности. Слова в логической схеме всякий раз могут находиться другие, но сами закономерности будут отражены с той или иной степенью адекватности в рамках той или иной социологической теории.

Одинаковым образом, проводя аналогию, в некоторых ситуациях можно лишь по состоянию системы-карбюратора у системы-автомобиль составить впечатление о ее состоянии вообще.

Если карбюратор находится в максимуме производительности, можно предполагать, что вся машина двигается с максимальной скоростью и, наоборот, при этом состоянием карбюратора можно описывать функциональное состояние всей машины. Такой прогноз по вполне понятным причинам окажется менее адекватным, чем оценка состояния машины по показанию системы-спидометра. Ведь в дело придания скорости вмешивается еще и коробка передач. Но даже в последнем случае прогноз не достигнет стопроцентной достоверности, поскольку машина может в каких-то ситуациях просто буксовать.

"Теория" оценки состояния машины по состоянию карбюратора будет непохожа на "теорию стрелки спидометра". Однако и та и другая в некоторых случаях достигнут цели, для которой они предназначены, а именно, с некоторой долей вероятности позволят охарактеризовать настоящее состояние автомобиля в целом и даже обеспечат прогноз развития событий на самое ближайшее время.

Конечно же, использование параметров состояния системы-карбюратора для оценки скорости автомобиля - это экзотический подход, который всерьез никто использовать не будет в связи с наличием специализированного спидометра. Иное дело - общественные науки. Тут таких приборов нет, поэтому всякая система хороша, лишь бы ее состояние наиболее точно отражало процессы, происходящие в общей сложной социальной системе.

Как мы уже отмечали, дефиниции часто смешивают множество качеств, объединяя воедино широкое множество естественным образом обособленных систем.

В общественных науках это явление принимает особенно критический характер. Например, в одном слове "народ" содержится огромнейшее количество смысловых нюансов, каждый из которых может принадлежать огромному количеству природно разграниченных систем. (В логике это иногда соответствует пониманию объема термина).

Систему "народ" в отличие от системы "конкретный карбюратор" невозможно охватить взором и это еще пол беды.

Термин "народ" включает в себя обозначение систем, иногда качественно неодинаковых по отношению к точности описания социальных явлений. Вполне понятно, что тот народ, который митингует на площади, может быть совсем лишен эмержентных свойств всего народа в целом государстве.

Тут различны качества двух систем в структуре пространственной иерархии. Но и "народ" в конкретную пятницу во всем конкретном государстве может быть совершенно не равен качественно "народу", рассматриваемому на протяжении всего исторического периода проживания населения на данной ограниченной территории.

Системы, как мы уже определили, способны выстраивать иерархические структуры даже во времени. Так отдельная система "народ на протяжении всего исторического развития" включает в себя систему - "народ в конкретную пятницу". Различаются эти системы настолько, насколько накопил "народ" качественных различий к конкретной пятнице по сравнению с его обычными историческим состоянием.

При этом заранее неизвестно, какое понимание и объектное ограничение "народа" позволит изучить существенную, внесубъективную взаимосвязь и спрогнозировать события на ближайшую субботу. Если в случае обывательского "застоя событий" система среднеисторического "народа" с учетом этнического набора свойств будет наиболее точна для использования в диагностике, то в так называемой "революционной ситуации" более адекватный ответ можно получить из сиюминутного состояния совершенно иного "народа". К первому названному полюсу будет тяготеть, например, теория географического детерминизма или социально-экологическая теория Роберта Парка, поскольку они более связаны с "эпохальными" системными свойствами.

Второе понимание "народа" будет ближе, теории "бихевиоризма", где конкретный стимул увязывается с конкретной реакцией, - ближе к психологии.

Примечательно, что существует понятие "психология толпы", в чем определенно присутствует мнение о непохожести этой "психологии" на индивидуальную психологию; толпа имеет собственную психологию, - она субъектна в целом и мультисубъектна в структуре. (Это весьма интересная аналогия, иллюстрирующая общий принцип, обнаруживающий свое присутствие и в организации индивидуального сознания).

Похоже, вряд ли уместно противопоставлять эти теории в попытках выяснить: которая из них более соответствует истине. Каждая из этих теорий помогает изучать свою специфическую закономерность. Общее для них - лишь то, что они изучают совокупности индивидов, и используют некоторые общие словесные символы.

Напрашивается вывод, что известные социологические теории каждая по отдельности в большей или меньшей степени соответствуют частному знанию об общем целом, которое в полной мере может быть охвачено лишь в рамках более общей теории. При этом теория систем выглядит весьма подходящей для этой стержневой роли, поскольку системный принцип организации обладает высокой степенью общности. Трудно указать причины, по которым область социальных отношений составила бы исключение из такого рода общих правил.

С этой точкой зрения можно попытаться рассмотреть наиболее известные социологические теории и попытаться объединить их в рамках общего понимания действительности.

5.2. Возможности концептуальной интеграции

Возникновение и развитие социологии как науки было опосредовано методическими проблемами теоретического обоснования естественного характера субъектов социальных отношений, то есть поиском каких-то отправных моментов для качественного распознавания неярких и скрытых социальных систем, если пользоваться нашей теперешним пониманием.

Ключевым моментом здесь стало теоретическое предположение о существенной общности в устройстве некоторых субъектов социальных отношений и биологических организмов.

Этот постулат был принят за основу в рамках теорий "органицизма", "социал-биологизма", "социального дарвинизма" и в целом всей "органической школой".

Как можно обнаружить, социология, не имея собственной хорошо осязаемой отправной точки для развития теории, как бы "решила позаимствовать" ее в смежной дисциплине в виде представлений о строении тела и отношениях между видами животных, поскольку такой метод теоретизирования, основанный на исключительно чувственном объективировании, в процессе развития научного метода превратился в своеобразную традицию.

Этот метод, даже опосредованный аналогией, обладал общепризнанной доказательной силой. Сравнение общества с биологическим организмом проводил еще Платон.

Как видно уже с древних времен была подмечена познавательная эффективность этой модели, происхождение которой имеет в своей основе системную обустроенность Мира, что в данном случае своеобразно отражается сознанием.

В органической модели социологическая мысль уже находит, хотя и неявно, но в готовом состоянии и объектную ограниченность систем и системных элементов, и принцип открытости для проникновения системообразующих потоков, их качественное непостоянство, а также принципы динамики, системного взаимодействия и структурной иерархии.

Принадлежащий к этой школе английский философ и социолог-позитивист Герберт Спенсер сравнивал социальную систему с организмом, подлежащим закону эволюции. Помимо сходства он подчеркнул и различия : в социальном организме части сосуществуют, оставаясь раздельными, они способны на чувства, мысли и т.п.

Не только общество подобно организму, но и организм подобен обществу. В этих предположениях Г.Спенсера можно весьма отчетливо разглядеть некое приближение к пониманию эмержентного характера и автономии некоторых интегрированных социальных систем, хотя вряд ли можно проводить совершенную параллель между чувством и мыслью индивида и целой социальной системы. Надо тогда дать определение особенностям "социальной мысли".

Спенсер со всей очевидностью оперирует в своих исследованиях почти нашим теперешним пониманием системы, обозначая ее как "агрегат".

Он предлагает концепцию развития общества как процесс постепенного объединения индивидов в мелкие группы, а мелких групп в более крупные и сложные. Возникнув однажды, эти агрегаты подвергаются воздействиям других агрегатов и различных факторов перемен.

Г.Спенсер отчетливо усматривает общие черты устройства у живых и разумных систем, при этом не смешивая эти системы абсолютно. "Общественный организм,- пишет Спенсер,-... не может быть сравниваемым ни с одним особо взятым типом индивидуального организма, растительного или животного... Единственная общность есть общность основных принципов организации [34].

Интересно мнение Г.Спенсера о том, что процесс развития ("разрастания") любой единицы сопровождается прогрессирующей дифференциацией структуры и функций; чем более развит организм, тем более он сложен. Как только части единого организма становятся непохожими друг на друга, они начинают взаимозависеть друг от друга. Так в простых обществах, где составные части однородны, они могут взаимозаменяться. В сложных обществах дисфункция одного элемента не могут быть достаточно компенсированы действиями других составляющих элементов. Следовательно, пишет Г.Спенсер сложные общества более уязвимы, чем простые.

Можно заметить, что такая социологическая концепция некоторым образом встраивается в теорию диссипативных структур И.Пригожина. В обоих случаях принцип развития увязан с принципом некоторой естественной, необратимой и восходящей модификации; у Спенсера это более примитивный символ "сложности", у Пригожина - информационно-структурной упорядоченности, требующей повышенных энергетических затрат.

В нашем понимании это вполне соответствует представлению о всеобщности развития, как чреды случайных или детерминированных качественных системных модификаций.

Системологическая теория может, добавить к представлениям Г.Спенсера немаловажные детали.

Например, подробно обосновать необходимость и неизбежность процесса развития, который зачем-то порождает "более уязвимые" структурные образования.

Представляется, что подобного рода качественные модификации отмечают необходимые и существенные акты системной эволюции, в которых возникают системы, интенсифицирующие процесс освоения обычных или новых системообразующих потоков.

Например, если клетки объединяются в многоклеточный организм, так это не для того, чтобы возникшая система стала обладательницей повышенной "уязвимости", но для того, чтобы специализировать часть клеток для пищеварительных функций и за счет такого солидаризма получить способность питаться другими одноклеточными организмами. Это дает преимущество для системной эволюции, однако, связано с риском возникновения специфических "болезней роста" для более сложно организованных структур. Процесс этот естественен, как естественно даже возникновение компьютерных вирусов на определенном этапе развития информационно-логических систем.

Можно заметить, что "органический" способ теоретизирования в части, обнаруживающей аналогии с межсистемными взаимодействиями в живой биологической природе, изначально принял характер негласной научной социологической парадигмы, поскольку, при желании, в каждой теории можно обнаружить явное или неявное обращение к авторитету его дедуктивной доказательности. Это, можно рассматривать как некоторое свидетельство в пользу возможностей аналогичного использования "общей теории систем" вместо "органического принципа" в социологии, поскольку развитая системная интерпретация не только способна преодолеть крайности примитивного органицизма, но и охватить пониманием более широкое поле объективных природных закономерностей.

Самый серьезный недостаток ранних версий натуралистических школ состоял в проведении слишком тесной аналогии между биологическими и социальными явлениями. Не замечая многих особенностей социального, биолого-натуралистические теории не могли дать достаточно адекватной модели для социальной системы, поскольку там, где присутствует функция разума, возникает изобилие неярких и скрытых виртуальных систем, оказывающих решающее влияние на исход того или иного процесса.

Эмержентные свойства интегральных социальных систем были, в частности, подмечены представителями социологического психологизма, например, Габриэлем де Тардом и Гюставом Лебоном. Конечно, это надо рассматривать как крупный шаг по преодолению части примитивистских концепций органической школы, не исключающий, самое ценное - понимания целостности, структурности и иерархичности межсистемных отношений в социумах.

Так, например, Гюстав Лебон утверждает, что общество вступает в новый период развития - в "эру толпы", когда разумное критическое начало, которое лежит в основе личности, подавляется иррациональным массовым сознанием. "Толпа" или "масса" в его понимании - это группа индивидов, пространственно локализованных, воодушевленная общим чувством и готовая идти куда угодно за своим лидером.

Концепция Гюстава Лебона подвергалась весьма убедительной критике за "абстрактное и идеализированное" понимание толпы, некорректность исходных допущений и получаемых выводов, основанных на произвольных доказательствах. Особенные сомнение вызывает возможность почти полного перенесения свойств преступных групп на совокупность высших социальных форм.

Нечто является ценным, если не в форме, то в сути наблюдений Гюстава Лебона, что легко обнаруживается с позиций общей теории систем.

Во-первых, в понятии "толпы", как группы людей, "собравшихся в одном месте", можно разглядеть один из самых первых опытов определения границ для неярких социальных систем, представляющихся субъектами общественных отношений. В любом типе социальной общности Г.Лебон в сущности призывает искать "толпу", воодушевленную лидером, то есть систему с эмержентными свойствами и иерархическим строением. "Толпа" как прообраз социальной системы все же включает в себя пусть несовершенные, но важные представления о главном.

Во-вторых, по-своему интересно предположение о том, что массовое сознание становится основным признаком надвигающейся эпохи. Конечно же, цивилизованное общество с течением времени приобретает новые специфические системные "болезни", соответствующие стадии его развития.

Первобытное общество с примитивными и медленными формами коммуникаций не может заразиться "массовым сознанием", подобно тому, как сине-зеленая водоросль не может заразиться человеческим вирусом гриппа.

Можно ли воспринимать "массовое сознание" как неотъемлемый атрибут современности, или это всего лишь болезнь, для которой можно найти противоядие? Концепция Г.Лебона, похоже, не ставит такой вопрос.

В представлениях Габриэля де Тарда с социального коллектива снимается атрибут иррациональности Лебоновской "толпы", из-за чего любой социальный коллектив становится объектом, в значительной степени диалектического характера.

Поэтому Тарду ближе термин "публика", который обозначает просто духовную интеллектуальную общность. Его теория преемственно включает атрибут ограниченности социального множества, структурность и иерархичность строения и по-своему трактует межсистемные взаимодействия.

Точкой отсчета у Тарда остается личность, но она не воспринимается обособленно, а выступает в качестве структурного элементом для различных коллективов.

Через понятие социальной (коллективной) психологии Тард пытается добраться до основания обособленных социальных групп (или социальных систем в нашем понимании). Здесь ценна прежде всего методическая заявка на способ и основания для установления системных границ.

Социальная психология выступает в качестве системы знания, которая позволяет оперировать неяркими и скрытыми системами, обнаруживаемыми лишь по особенностям психической переработки внешних потоков информации, причем такой переработки, которая может свершаться лишь в рамках некоторого коллективного сознания. Поэтому, в сущности, не столь важно, что в этой концепции заявляется фундаментальный характер личности, это он всегда подчеркивал в полемике с Эмилем Дюркгеймом. Последний в отличие от Тарда считал, что общество первично по отношению к индивиду, который является продуктом общества, а не наоборот.

С позиций наших системных представлений этот спор, видимо, не трудно разрешить, для чего можно упростить условия задачи.

Как сказать, что первичнее пчела по отношению к улью, или улей - по отношению к пчеле? Еще проще, - что первичнее целая машина или ее двигатель? Как видно, вопрос упирается в полнейший абсурд.

Природа, независимая от нашего сознания, представлений о подобной первичности не имеет. Это тот же спор о "первичности курицы или яйца"; и то и другое одинаково первично, одновременно возникают после системообразующей флуктуации, а затем становятся условиями взаимного сосуществования.

Интересна "концентрическая модель" явлений социальной динамики в представлениях Тарда.

По этой концепции эволюция общества как бы инициируется сначала творческим актом индивидуального сознания. Затем через повторение в форме "подражания" этот акт распространяется в от центра в бесконечность. На своем пути он натыкается на встречную волну, исходящую из другого центра. Встречные потоки "подражания" вступают в противоборство, возникает конфликт, понятие которого охватывает явления от теоретического спора до глобальной войны.

Такая модель поддается интерпретации в качестве частного случая для межсистемных взаимодействий следующим образом.

Поскольку метацелью любой системной эволюции является свершение актов системного новообразования, то инициацию со стороны индивидуального сознания можно рассматривать как возникновение новой системы знания.

Это знание лишь в том случае подвержено развитию, если не соответствует сиюминутному факту окончания общесистемной эволюции. Тогда эта система знания начинает взаимодействовать с другими подобными системами по альтруистическому типу, что позволяет некоторому набору систем эволюционировать за счет освоения либо старого, либо нового системообразующего потока. Это может происходить в том случае, если системы-участники интеграционного процесса испытывают определенные затруднения с дальнейшей интенсификацией использования системообразующих потоков. Процесс интеграции и расширения не может продолжаться бесконечно, поскольку на тот же системный ресурс, как правило, находится несколько претендентов.

Найдя повод для взаимодействия, системы могут выстраивать свои взаимоотношения уже не по альтруистическому, а, например, по эгоистическому типу, обнаруживая явления конкуренции.

Хорошо прослеживается эта схема на всех явлениях революционных изменений в обществе или восстаниях угнетенных классов.

Когда внешние обстоятельства длительное время сдерживают процессы внутриличностного, скажем так (хоть это не совсем удачно) "социально-психического" развития индивида, в голове у одного из них возникает некоторое "учение", которое различным образом обосновывает претензии определенной социальной группы на перераспределение ресурсного обеспечения, будь то информационные или материальные системообразующие потоки. Чаще всего это осознается как необходимость передела собственности.

Такое "учение" возникает лишь потому, что в одиночку ни одному из отдельно взятых субъектов межсистемных отношений не удается интенсифицировать для себя процесс освоения ресурса для развития. Но как только в процессе социальной интеграции начинается интенсифицированное освоение системного ресурса, его дальнейшее освоение может происходить за счет не объединения с однородными субъектами межсистемных взаимодействий, но путем конкурентного подавления их активности; ведь интегрированная система набирает для этого определенную силу. По какому пути пойдет межсистемное взаимодействие; альтруизма или эгоизма, это зависит уже от энергетической стоимости того или иного направления (чем - легче, тем -лучше) и внутренней "конституциональности" данного "учения", сложившейся на критический момент.

Это учение всегда и в любом случае должно содержать необходимые атрибуты: во-первых, признаки индивидов, по которым должно происходить объединение в интегральную систему, во-вторых, основания для объединения, то есть систему знания об "ущемленном интересе", в-третьих, - программу для действия интегрированной системы в процессе освоения системного ресурса развития. Эта в большей степени методическая часть должна быть абсолютно четкой и понятной окружающим, остальная в большей степени теоретическая часть может быть совершеннейшим бредом, причем, часто, чем глупее и примитивнее, тем выше и интенсивнее будет ее социальное воздействие.

Логическая составляющая "учения" всегда максимально приносится в жертву доступности его понимания средним участником интегрального объединения, в этом кроется залог эффективности начатого дела. Так, например, для крестьянского движения древней Руси наиболее эффективна была модель "доброго царя", поскольку она единственно могла быть выстроена в понятиях, доступных пониманию крестьянской массы. Лишь для более поздних социальных движений могла быть выстроена логическая схема на основании понимания сущности "диктатуры пролетариата", поскольку такого типа модели требуют более высокого среднего уровня образования у реципиентов.

Более сложный концептуальный характер при рассмотрении социальных систем имеет теория Ф.Тенниса. Если концепция "публики" у Тарда выглядит слишком философичной по своей емкости, то понятие "общины" у Тенниса - более конкретизировано. Теннис, таким образом, делает возможным классификацию социальных систем и отношений по различным основаниям. Например, на основаниях "родства", "соседства" или "дружбы" становится возможным определение и соответствующих "общин". Эти взаимосвязи могут перекрываться иного рода "вещными" отношениями, формирующими особенные общности. Здесь, как раз, можно усмотреть весьма развитое понимание взаимодействия социальных систем в нашем системологическом виртуальном пространстве. Так, например, сталкиваются в "душах" Ромео и Джульетты системные интересы "любви" (чувственных психических сателлитов) и семейных клановых групп.

Таким образом, рассматривая направления социологического психологизма с точки зрения общей теории систем, как вывод, можно отметить, что одним из главных его положительных моментов является разработка методического подхода к установлению эмержентных свойств неярких и скрытых социальных систем, в частности это выступает как понимание сущности особенной интегрированной психологии групп индивидов.

Групповая психология в данном направлении функционально увязана с механизмами событийной динамики в социумах через формирование групповой воли, качественно отличающейся от воли индивидуальной. Кроме того в рамках социо-психологического направления усматриваются и мотивы той части системологической концепции, которая указывает на возможность межсистемных взаимодействий в некотором "виртуальном" информационном пространстве, которое одинаково вбирает в себя как внутри-, так и межличностные систематизированные структуры.

В учении Дюркгейма о социальной солидарности наиболее сильно и отчетливо были заявлены специфичность и автономность социальной реальности, ее примат и превосходство над индивидуальным сознанием. Социологизм Дюркгейма наделяет общественное сознание характером самостоятельного феномена. Если в иных теориях это же самое присутствует в скромной, неявной, молчаливо подразумеваемой форме, то Дюркгейм заявляет, что социальный факт может рассматриваться в качестве объекта, элементарной вещи, которая одинаково с физическими объектами поддается исследованию известными объективными методами.

В нашем понимании это совершенно очевидная попытка теоретического обоснования возможности познания неярких и скрытых социальных систем. Если органической теории всегда обязателен "якорь" реально-вещественной объективности пусть даже в аналогиях, то теория Дюркгейма смело отправляет методический корабль в "автономное плавание" с грузом специфических задач, имеющих отношение к сфере социального.

В его понятии "солидарности" заложен, как раз, постулат об эмержентности неярких и скрытых социальных систем. Здесь, в сравнении с индивидуальной психологией, мы наблюдаем попытку решения прямо противоположной задачи.

Если критическим моментом в исследовании психологии по принципам З.Фрейда является структурирование системы личности, то есть движение внутрь изначального к таким неярким и скрытым подсистемам, которые являются фактическими субъектами межсистемных взаимодействий (у нас это - операционное "Я" и системы - сателлиты), то в социологии - наоборот. В социологии осуществляется восходящее движение от индивида, как яркого системного элемента, к неярким или скрытым системам - фактическим субъектам, которые включают в себя совокупный индивидуальный разум.

В этом отношении теоретическая работа Дюркгейма в социологии подобна работе З.Фрейда в психологии. Оба этих учения, каждое в своей области некоторым образом обоснованно уводят нас от понимания человека и личности в целом, как единственного и универсального объекта в сфере взаимодействия систем разума. При этом теория Дюркгейма традиционно и с пользой для дела вбирает в себя и "органическую" составляющую научного метода в социологии.

Поставив во главу угла общественное разделение труда, Дюркгейм говорит о существовании "органической" солидарности индивидов, которая становится и условием и результатом этого разделения, а также и основой структурного устройства социума. Воззрения, происходящие из постулатов органической школы, проникают в эту теорию также со стороны определения функции социального явления или института. Дюркгейм замечает здесь сходство социального с биологической природой, однако, пытается использовать это сходство лишь в методическом плане, не затрагивая его сущность глубже, чем это было предложено ранее.

В том просматривается блуждание социологической мысли вокруг системных универсалий, обладающих высокой степенью общности, охватывающей и биологическую и социальную сферы.

В этой теории делается сильный упор на роль моральных и солидаристских ценностей в определении динамики социальных организмов. Обнаруживая зависимость социальной динамики от возникновения систем альтруистического типа, Дюркгейм склонен смотреть на обратные явления системного эгоизма скорее как на некоторые "заболевания" социального тела, которые могут быть "вылечены" через налаживание соответствия между институтом и объективной потребностью общества, через налаживание естественной общественной функции.

Противоположный подход к объяснению социальной действительности предлагают теория элит и теория насилия. Здесь теоретическая мысль ставит во главу угла не "солидарность", а некоторый социальный узкогрупповой эгоизм.

Такой приверженец элитизма как Гаэтано Моска испытывал весьма враждебные отношения к демократии и идеям социального равенства. Он считал, что демократия есть утопия, своеобразный инструмент, при помощи которого массы становятся объектом манипуляций со стороны "демагогов". Призывы к всеобщему равенству и братству, как справедливо замечал этот исследователь, всегда оканчиваются диктатурой. Поэтому теоретическая предпосылка о возможности глобальной общественной солидарности совершенно бесплодна.

Согласно теории элит В.Парето социальное движение основывается на постоянном противоборстве властвующего меньшинства и подвластного большинства.

Элита всегда монополизирует политическую власть и живет за счет управляемого большинства, которое обеспечивает "материальные средства, необходимые для жизнедеятельности всего политического организма". В той части теории В.Парето, которая происходит из идей Макиавелли, выделяются два типа представителей "элит": элита "львов" и элита "лис", чем подчеркивается признаки хищнического отношения к управляемым классам. В. Парето отказывает элитам в других качествах. ( Кстати заметно, что и здесь элементы органической теории вплетаются в теоретическую ткань).

Любая элита, по мнению В. Парето, периодически вырождается. Тогда общество продуцирует новую политическую элиту, которая устремляется к власти. При этом господствующая элита не сдается добровольно. Соответственно, циркуляция элит свершается через насилие, кровь, перевороты революции, которые полезны для общества своей обновительной силой.

В наиболее категорической форме антисолидаристская доминанта присутствует в теории насилия Людвига Гумпловича. Он полностью отрицает принцип общественного договора и идею свободы. По этой теории лишь противоборство племен, грубое превосходство силы, войны - это "родители и повивальная бабка государства".

Хотя теории элит и насилия и не лишены внутренней логической стройности, не хочется, однако, соглашаться ни с В. Парето ни с Л. Гумпловичем в той части их учений, которая является для них общей, а именно в том, что в основе социальных процессов лежит исключительно отношение насилия, то есть принцип максимально эгоистического типа.

Теория насилия плохо видит, что внутри любого рода социальных группировок существуют и иного типа отношения, роль которых фундаментальна для познания и прогнозирования социальных процессов. Например, отнюдь не единственной жаждой власти было проникнуто движение Российских декабристов, хотя все они были представителями господствующего класса. Такого типа общественные явления весьма интересно проанализированы Л.Н. Гумилевым, который предложил социологии своеобразное видение "пассионарности". Как свидетельствует история, и представители элиты, и угнетенных масс нередко предпочитают рисковать собственной жизнью в типично альтруистических порывах. Примечательно, что даже гангстерские группировки, проявляющие свойства социального хищничества, например, кланы итальянской преступности, традиционно выстраиваются на принципах солидаризма, что отражается в понятии внутриклановой "семейственности", предусматривающей необходимость как личной по отношению к группе, так и групповой по отношению к личности внутриклановой "жертвенности". Создается впечатление, что теория элит и теория насилия также однобоко созерцают социальную реальность, но со стороны противоположной принципам солидаризма.

Несмотря на полную противоположность в фундаментальном постулате и солидаристские и антисолидаристские теории все же прошли проверку временем и вносят каждая свой вклад в копилку социологической мысли.

Остается понять, почему отдельные элементы общественной действительности так узнаваемы в рамках той или иной противопоставляемой теории.

Попробуем ответить на этот вопрос с позиций нашей общей теории систем.

Сначала посмотрим, что получится, если, например, в теории Гуго Гроция не противопоставить, а сложить естественно правовые принципы общественной справедливости, обеспечивающее интеграционные процессы на основе альтруизма, и политические принципы "целесообразности и пользы", как оправдания системного эгоизма. Необходимая диалектика может привести нас к пониманию существа некоторой "позитивной оптимальности", которую можно обозначить также как "системный солидаризм".

Этот "солидаризм" следует понимать как условный, позитивно ограниченный альтруизм. Границы этого альтруизма всегда относительны и устанавливаются в зависимости от объективной внешней ситуации.

В аналогии решение задачи о нападении льва на оленя, в данном случае, приводится в иную плоскость. Становится не принципиально решать, кто более прав отдельно олень или лев (хищник или жертва) в системном противостоянии. "Позитивная оптимальность" понимается как императив, сосредотачивающий внимание, в частности, на том, сколько оленей надо пожертвовать львам, в том числе старых и больных, для того, чтобы обе популяции получили возможность наиболее интенсивного развития по нетупиковому пути эволюции.

Здесь теория перешагивает порог однобокого восприятия в сторону принципиальной возможности решения практических задач, поскольку возникает проблема меры, а не совершенно тупиковая проблема "ярлыка" справедливости или несправедливости.

Некоторые "социальные нарывы" невозможно вылечить "терапевтическими средствами", предусматривающими удовлетворение "естественных" прав всех индивидов. Но если применять "хирургические" методы, то понятие позитивной оптимальности настраивает политологию на поиск решения с минимальными "затратами крови" (в прямом и переносном смысле).

Примерно в этом же ключе должен был мыслить один из авторов "российского экономического чуда" П. Столыпин, когда вводил в России военные трибуналы. Примерно также должен был мыслить генерал Пиночет - один из авторов "чилийского экономического чуда".

Представления о системах и их взаимодействиях могут являться дисциплинирующим моментом для сопоставления понятий и терминов, выхватывая из существующих теорий наиболее ценные наблюдения и выводы. Это можно попытаться проиллюстрировать, например, на основных положениях теории элит В. Парето.

В своей теории он пытается отразить социальные явления, используя психологию личности как своеобразный прибор, роль которого не ограничивается простым отражением, но и включает в себя непосредственное участие. Это, примерно, тот способ, когда по состоянию карбюратора (который отражает и участвует в обеспечении движения), а не спидометра (который только измеряет) пытаются определить состояние всей машины.

Парето постулирует существование неких шести иррациональных психических начал, которые он называет "остатками". Эти остатки иногда явно не осознаются людьми или тщательно скрываются с помощью так называемых "производных" - идеологических обоснований: от простых утверждений и лозунгов до сложных теорий и доктрин, в которых частный интерес камуфлируется в одежды социального альтруизма .

Соотношения и комбинации "остатков" и "производных" в политической сфере определяют шансы тех или иных политиков принадлежать к элите и руководить массами.

Теперь посмотрим на эти "остатки" и попытаемся дать им системную интерпретацию в их отношении к "производным".

Во-первых, - "инстинкт общительности" - заявляется как потребность политика в признании со стороны общественной организации, к которой он принадлежит.

Вполне понятно, что любой отдельно взятый член общества не может иметь политического веса, если он не пытается принадлежать той или иной общественной системе и не пользуется ее "признательностью", то есть он "ничто" без определtнного заряда внутрисистемного альтруизма, который каждый субъект политической игры обязательно должен нести в себе.

Альтруизм может быть искренним (Ликург уморил себя голодом во имя процветания Спарты) или показным до определенной степени убедительности для окружающих (Сталин ).

"Инстинкт общительности", как раз, соответствует составляющей диалектического альтруизма, без которой даже деньги в политике мало что решают. Ведь деньги для минимального обеспечения политической субъектности чаще всего есть у многих претендентов на власть, а внутрисистемный альтруизм становится сильнейшим козырем в политическом противостоянии даже при отсутствии денег (восстание Спартака).

Во-вторых, - "инстинкт комбинаций" - составляет по В.Парето главное профессиональное качество политика.

Статусное развитие личности политика в значительнейшей степени определяется соответствием его воли потребностям позитивной политической ситуации. Иначе говоря, в стремлении к личностному развитию политик должен понимать и использовать основные закономерности, управляющие социальной действительностью.

В этом деле профессиональные политики иногда обгоняют профессиональных социологов, поскольку имеют дело с практикой, часто не допускающей права на ошибку.

Так, например, истории известен "спор" Л. Толстого с П.Столыпиным по поводу частной собственности. В своем письме П.Столыпину видный русский социолог Л.Толстой пытался проповедовать идею, о необходимости если не отмены, то максимального ограничения частной собственности. Столыпин ответил, что частная собственность - это самое естественное для человека и основа процветания экономики. Дальнейший ход истории, подтвердил адекватность этого предположения, с чем и мы согласны.

Как это ни парадоксально, испытанные философы, обнаруживая социальные закономерности, иногда не способны определить, какая из них - главная, затем разработать и провести в жизнь соответствующий алгоритм поведения. Как видно, для этого необходим особенный талант.

В тоже время социальная практика совершенно непредвзято и жестко сортирует профессиональных политиков (как, впрочем, и бизнесменов) по признакам этого умения, иными словами, по наличию политического "инстинкта" (Похоже, здесь также могут развиваться специализированные психические системы - сателлиты, обеспечивающие реализацию подобного "инстинкта комбинаций" как символического аналога политического таланта).

В-третьих, в качестве "остатка" В.Парето заявляет "потребность в демонстрации собственных чувств". Это - ритуалы, культы, "вера в вождя" и пр. Таким образом демонстрируется альтруистический характер собственный роли в избранной системной общественной группировке. Кроме того, такие ритуалы необходимы для информационной консолидации социальной группы.

"Скромный" политик имеет меньше шансов на успех в качестве консолидирующего системного элемента, чем стремящийся обнаружить свою "яркость".

В ритуалах присутствует элемент "игры" в распределение статусных состояний (например, "игра в президиум" часто не преследует цель повышения эффективности всяческих заседаний, но производится для распределения статусных состояний и демонстрации системной "яркости"), что само по себе не лишено некоторой психической привлекательности, поскольку такие новообразования психо-информационных систем знания затрагивают функциональность системы прогнозирования.

В-четвертых, теория объявляет существенность "стремления к постоянству агрегатов", то есть стремление к длительному существованию сложившихся политических институтов, законных династий, политических взглядов, традиций, стереотипов и пр.

В данном случае мы опять склонны усмотреть в понятии "агрегатов" откровенно системные признаки.

Новообразование социальных систем не происходит обособленно друг от друга. Это всегда "альтруизм" или "эгоизм" в составе единого общесистемного биотопа.

Например, если политическая партия нашла довольно интенсивное развитие в условиях определенного типа государственности, то вполне понятно, что такой "симбиоз" будет всемерно поддерживаться ее лидером, в свою очередь существующим за счет и в связи с конкретно партийно-системной функциональностью.

Оппозиционная к правительству партия может по отношению к государству проявлять "комменсализм" (например, английская двухпартийная система всегда дает возможность существованию и развитию оппозиционной на данный момент партии), "паразитизм" или "хищничество" (террористические организации). В любом случае политик-лидер, как элемент политической микросистемы, связан с необходимостью обеспечивать возможность существования и развития этой своей политической микросистемы потому, что существует и эволюционирует совместно с ней и за счет нее.

Вполне естественно, что развитая структура социальной системы основывается на системе общих взглядов и интересов, объединяющих этот конгломерат. Поэтому и система взглядов (в сущности это та же система знания) и сложившихся ритуалов (повышающих "яркость" системных элементов и самой системы в целом) будут также находить поддержку со стороны политических лидеров.

Иногда эта системная общность (единство взглядов) очень тяжко дается микрополитической системе и потому часто охраняется как огромная ценность.

Например, это хорошо понимала правящая верхушка бывшего СССР, хищнически подавляя даже любой намек на инакомыслие. Как показывает исторический опыт, полная монополия одного "агрегата" неизбежно заводит его в эволюционный тупик.

В-пятых, В.Парето склонен усматривать в реальности "инстинкт целостности индивидуума", обозначающий стремление обезопасить личность и неприкосновенность собственности.

Этим справедливо отмечается, что собственность является необходимым условием любой социальной системной эволюции. В частности элементы собственности - это один из ресурсов системного развития личности - постоянно меняющийся входной системообразующий поток, который обеспечивает возможность адаптации и системных новообразований в психических и социо-системных биотопах.

Человеку просто для того, чтобы жить, нужно очень мало: немного еды, семья, кровать, стол, стул и крыша над головой. Это совершенно необходимый, первичный набор условий, который предоставляет личности любая исторически сложившаяся цивилизация. Пирамида Хеопса, к примеру, к этой части обеспечения личностного существования никакого отношения не имеет. Все, что касается цивильно-культурных составляющих собственности, имеет, главным образом, отношение к развитию внутриличностных систем знания в процессе освоения новых статусных состояний личности или свойств той или иной вещи.

Чтобы было понятнее, о чем речь, можно предложить читателю задуматься над решением такой задачи. Для чего мы стараемся стремиться к престижу, покупая дорогие и качественные вещи: телефон, телевизор, автомобиль, холодильник и компьютер, предметы роскоши, которые к просто физическому выживанию имеют весьма второстепенное отношение? Второстепенное - в том смысле, что без них вполне можно обойтись, или воспользоваться более дешевыми средствами.

Ответ может состоять в том, что это позволяет, как минимум, не чувствовать себя несчастными в условиях современной цивилизации. Каждый из эпизодов приобретения в собственность этих вещей, несомненно, окрашивается цветом эмоционального наслаждения, при этом повышается наш социальный статус, свершается процесс информационного освоения этих вещей при их использовании (отчасти за счет функции СП).

Значит ли это, что, например, в средние века ни один человек не мог пережить столь высоких эмоциональных наслаждений? Конечно, же - нет.

Спектр человеческих наслаждений не привязан к совокупности конкретных благ цивилизации. Он функционально связан с процессом внутриличностных информационно-системных новообразований, который в свою очередь определяется системообразующим потоком, осознаваемым как собственность определенного качества и количества. Их эталон задается спецификой исторической эпохи. Именно поэтому не конкретный вид собственности актуален, а - собственность вообще, как принцип и основа для производства системообразующих потоков, имеющих отношение к сфере социального.

В-шестых, - "инстинкт сексуальности" в теории элит считается одним из наиболее глубоких и устойчивых. Действительно, трудно не заметить его особенную роль, например, в политических интригах, чему наглядно свидетельствует вся история человечества. Конечно, эта тема в отдельности выглядит необъятной. Нам придется затронуть лишь его системную основу, чтобы и здесь попытаться обнаружить след системного универсума.

Сначала заметим, что биологическая составляющая в "инстинкте сексуальности" вряд ли играет у человека ведущую роль. Человек, конечно, как биологическое существо испытывает потребность в размножении, что вполне очевидно могло закрепиться в генетическом коде непосредственно. Этим дело в большинстве случаев не исчерпывается.

Скрытая система, которая автоматически вырабатывает чувство наслаждения от собственно полового акта в чисто физиологической реакции самца на самку, оказывается далеко не самостоятельной от проявлений иных функций, формирующихся в процессе социализации индивида. Влюбленный человек, часто, стремится не столько просто получить разрядку сексуального напряжения, которое составляет самостоятельную биологическую потребность, сколько достигнуть и какого-то иного осознаваемого или неосознаваемого результата. Иначе все решалось бы намного проще путем полового акта любого мужчины с любой женщиной, безотносительно от ее личностной привлекательности.

Инстинкт сексуальности проявляется не просто по отношению к любой особи определенного пола, способной к участию в акте размножения, даже не как принцип реагирования на определенный предпочитаемый тип особей, а именно на определенный объект вожделения, который зачастую (парадоксально но так) наименее подходит для цели продолжения рода; карьеру политика, ведь, так часто губит не просто сексуальная неудовлетворенность, но сильная любовь как особенная привязанность или к чужой жене, или к молодой секретарше, или даже к проститутке.

Как такое может происходить, если, наоборот, в факте реализации "сексуального инстинкта" социальный статус индивида, как правило, подвергается серьезному риску и испытанию? Почему такое чисто внешне выглядит исключением, когда природа действует против закрепления социальной мощности индивида, не обнаруживая заметной компенсирующей пользы? При этом следует помнить, что сами политики, чаще всего отнюдь не пылкие юнцы, которые не имеют достаточного опыта для того, чтобы справиться с водопадом собственных эмоций.

Из этих рассуждений позволительно предположить, что, собственно, метацель размножения присутствует в подобных явлениях всего лишь как почва и повод для чего-то иного, что управляет волей и фактическим поведением индивида.

Как мы уже замечали ранее, чувство влюбленности может вырабатываться у человека вопреки воле операционного "Я", как проявление функциональности особой относительно автономной системы-сателлита. При этом и чувство влюбленности всегда оказывается системным новообразованием, все той же хорошо известной нам системой знания, новизна которой фокусируется в чувство наслаждения.

Так возникновение новых систем знания составляет, например, комплекс наслаждений "медового месяца" у молодоженов, что объективно ощущается ими до тех пор, пока не исчерпает себя сама новизна внешней для каждого из них ситуации. Поскольку мы уже знаем, что люди готовы платить за интенсивные ощущения системных информационных новообразований даже собственной жизнью (как в примере с Джордано Бруно), то становится вполне ясно, почему они готовы платить несколько меньшую цену (присутствует всего лишь риск потерять высокое положение в структуре социальной иерархии) за эти ощущения в случае проявления "устойчивого сексуального инстинкта".

В любом случае новизна ситуации улавливается психическими механизмами, которые запускают ощущение наслаждения и направляют поведение индивида в сторону максимизации этого процесса даже в ущерб "политическому делу".

Из этих соображений вполне непротиворечиво можно объяснить и то, почему выбор объекта для вожделения иногда столь парадоксален, как парадоксален выбор героя Набоковской "Лолиты" или Ромео и Джульетты в древней человеческой драме.

Несмотря на общественные традиции в истории Набокова, кровь и взаимную межклановую вражду в известной всему миру Шекспировской раме, везде побеждает "любовь"( в искренней любви и дружбе психические системы "осваивают" друг друга в межличностном взаимодействии, это "осваивание" - тоже возникновение и разрастание системы знания, которое ранее отсутствовало в психическом содержании индивида).

В данных случаях Набоков и Шекспир метко подмечают существеннейшее правило в такого рода межсистемных взаимодействиях. Самые непреодолимые социальные препятствия и запреты часто расцветают ярким альтруистическим цветом чувственных наслаждений, поскольку именно в этих запретах и препятствиях внутриличностные системы-сателлиты предвидят для себя неизведанные горизонты и возможности для построения новых систем знания. Так межличностный альтруизм способен взрывать крайние проявления социального эгоизма, обнаруживая всю сложность общественного и личного системного бытия.

Создается вполне отчетливое впечатление, что ни альтруизм ни эгоизм по отдельности не могут составлять единственной основы в модели общественного организма. Это, скорее, проявление закона единства и борьбы противоположностей, который не примиряет эти противоположности, но который является принципом и условием социальной динамики, и вообще одним из принципов социальной самоорганизации. Общая теория систем несколько помогает нам в этом понимании.

Примечательно, что ближе к современности в социологии возникают направления, которые в наибольшей степени принимают черты системной теории. Стоит, в этом отношении, рассмотреть "Теорию социального действия" американского социолога Толкотта Парсонса.

В основном, отталкиваясь от идей Вебера, Дюркгейма и Парето, он создает некоторую "формализованную модель системы действия", структурированная из культурной, социальной, личностной и органической подсистем.

Система эта самоорганизующаяся, ее специфика состоит в наличии, во-первых, символичности - механизмов саморегуляции (язык, общепризнанные ценности), во-вторых, - нормативности, т.е. зависимости от общепринятых ценностей и норм, в-третьих, - от волюнтаристичности, т.е. в некоторой иррациональности и независимости от условий среды, но в некоторой зависимости от субъективных оценок ситуаций.

Парсонс, таким образом хорошо понимает, что связи между элементами в социальных системах осуществляются посредством информационного и предметного обмена, иначе говоря обнаруживает системообразующие потоки в социумах. Кроме того, в понятиях нормативности и волюнтаристичности исследует в сущности роль механизма направленной системной флуктуации, где "нормативность" задает "коридор" возможных исходов, а "волюнтаристичность" соответствует частному проявлению общесистемной закономерности, родственной пониманию "хаоса" в теории Пригожина и Стенгерс. Такой путь неизбежно приводит Парсонса к подобию нашей общесистемной классификации.

Под видом четырех "основных функций" в социологию привносятся несколько самых ценных понятий и методических приемов, которые несколько в иной форме могут быть обоснованы и общей теорией систем:

Adaptation (адаптация) - социальные системы по мнению Парсонса способны адаптироваться как к изменениям внутренней ситуации, так и изменениям внешней среды. В нашем понимании это означает, что социальные системы в проявлении своих эмержентных свойств способны проявлять признаки самостоятельного живого организма.

Goal attaintment (целедостижение) - социальная система способна определять и достигать поставленную цель. Социальные системы, похоже, могут обладать свойством разумности, поскольку это "целедостижение" фактически не отличается от понятия "эквифиналитета" или "петли разума", которые как понятия рассматривались в предыдущих главах нашей книги.

Integration (интеграция) - стремление системы связать и согласовать свои компоненты и функции. В этом предположении просматриваются мотивы "системной ограниченности" и целостности, которые также уже рассматривались нами.

Latency, pattern maintenanse (удержание образца) - по Парсонсу любая социальная система создает, сохраняет, совершенствует и обновляет мотивацию индивидов, образцы их поведения и культурные принципы. Тут уместно заметить, что в данном положении Парсонс приближается к нашему пониманию процесса системной эволюции и развития. И мотивация индивидов, и образцы их поведения и культурные принципы - все это составляет набор информационных систем, которые возникают ("система создает") после акта флуктуации (или направленной флуктуации), переживают фазу функциональности ("система сохраняет саму себя") и закономерно исчезают ("система обновляет").

Парсонс утверждает, что социальная система должна действовать и развиваться для того, чтобы не умереть. C этим невозможно не согласиться, поскольку иначе - неизбежен эволюционный проигрыш в межсистемном противостоянии. "Хочешь жить - скорее развивайся!" - этот принцип мы уже обсуждали в главе, посвященной развитию систем.

На пути поиска общих принципов Парсонс анализирует эмержентные свойства социальных систем и принципы построения их структуры. Он утверждает, что система должна удовлетворять большую часть потребностей тех, кто поддерживает систему своим участием в ней. С другой стороны, система должна контролировать поведение своих участников, чтобы максимально мобилизовать их усилия для реализации общих интересов. Это почти совершенное определение межсистемного солидаризма, которое используется в наших теоретических построениях. Если же проанализировать, что такое эта потребность, которая должна удовлетворяться общей системой для каждого из ее элементов, то можно прийти к выводу, что это потребность в выживании и развитии.

В любом случае анализ конкретной ситуации может подвести нас к этой обобщающей мысли. Элементы объединяются в систему на принципах альтруизма для коммунального освоения системообразующего потока, чтобы за счет этого объединения обеспечить каждый для себя возможность дальнейшего системного существования.

Обнаружив, что межсистемные взаимодействия, часто принимают форму межсистемных противостояний, что этот процесс неизбежен и естественен, социология пришла к разработке теории "социального конфликта", которая в более мягкой и более глубокой форме, чем, например, теория элит, замечает все то же самое: "антисолидаризм" - существенен, как факт и способ межсистемных взаимодействий.

Интересно, что это направление социологической мысли стало ведущим в США, начиная с 70 годов. Американский социолог Ч. Р. Миллс счел возможным заявить даже, что любой макроэкономический анализ чего-то стоит лишь в том случае, если он касается проблем борьбы за власть между конфликтующими классами, управляющим и управляемыми, между высшим, могущественным и обычным человеком и пр.

Другой американский социолог Л. Козер также определяет "конфликт" как важнейший элемент социального взаимодействия. Теория "социального конфликта" выглядит более глубокой и диалектичной, поскольку в ней системные противостояния в меньшей степени принимают характер социальной моноосновы, чем в теории элит, и, кроме того, значительно расширяется набор возможных участников такого взаимодействия. Ведь даже судя по названию "теория элит" рассматривает в большей степени социальную стратификацию как цель и результат взаимодействия субъектов социального взаимодействия, а теория социального конфликта усматривает в социальном противостоянии, скорее, движитель процессов социальной эволюции.

С точки зрения общей теории систем интересно выглядит социология марксизма, которая выводится из теории прибавочной стоимости.

Важной заслугой основоположников марксизма стало обнаружение таких скрытых социальных систем как экономические классы. Причем это открытие включает в себя и такую ценную деталь, как обоснование полноценной субъектности этих систем в общественном бытии.

Один из главных недостатков состоит в том, что межклассовые системные отношения приобрели в этой теории характер "методической монополии". Все, что ни рассматривается в социальной жизни, рассматривается марксизмом сквозь призму межклассовых отношений.

Общественное бытие во многих своих проявлениях выглядит намного сложнее, поскольку включает гораздо более широкий спектр субъектов социальных взаимодействий, каждый из которых играет иногда ведущую, а иногда второстепенную роль в зависимости от сложившихся обстоятельств. В полной мере это относится и к противостоянию классов, как самостоятельных социальных систем.

В теории марксизма хорошо обнаруживается и системообразующий поток или ресурс, который превращает каждый общественный класс в социальный субъект. Это, конечно, материальный поток "продуктов и средств производства".

Марксизм обнаруживает и обосновывает механизм возникновения хищнического отношения господствующего меньшинства к подчиненному большинству в деле распределения "продуктов и средств производства".

Полезность этой теории для общества состояла в том, что она придала экономическим классам признаки системной яркости, из-за чего процесс системного противостояния между буржуазией и пролетариатом перестал быть абсолютно стихийным.

Утопизм марксистской теории может состоять, как раз, в главном ее лозунге "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

С точки зрения системологии этот лозунг аналогичен призыву "Пчелы всего мира, собирайтесь все в один большой улей!". Это, конечно, может вызвать только смех, поскольку такое объединение никакой особой пользы данному биологическому виду в целом не принесет.

Аналогично объединение "пролетариата" на мировом уровне стоит еще тщательно исследовать на предмет эволюционной эффективности. Не всякое укрупнение и интеграция системы повышают ее эволюционную эффективность.

Мы уже указывали ранее, что наша человеческая мысль часто смешивает качества множества параллельных систем в систему с одним качеством. В данном случае происходит то же самое. Ведь Маркс, выводил свои теории, наблюдая, главным образом, фактические примеры, где "пролетариат" выступает в качестве социального субъекта в масштабе одной фабрики, отрасли промышленности, однако, стремился распространить полученные выводы о необходимости классовой борьбы, рассматривая систему общества в целом, где "пролетариат" вряд ли когда-нибудь будет полноценным субъектом социального взаимодействия.

Природа независимо от человеческого сознания часто порождает системы именно таких размеров, которые по принципу оптимальности наиболее соответствуют задачам собственной эволюции. Никакая крыса не сможет выжить, будучи размером с пятиэтажный дом, хотя может при этом обладать колоссальной физической силой.

Аналогично общая система "пролетариат" вряд ли может возникнуть как система, объединяющая пролетариат всех стран даже по чисто техническим причинам. Обыкновенные профсоюзы, максимум объединение нескольких профсоюзов, в сложных социальных "биотопах" могут с наилучшей оптимальностью решать вопросы собственного ресурсного обеспечения в том числе в социальных межсистемных противостояниях.

Глобальные межпрофсоюзные объединения создаются скорее в угоду развитой профсоюзной бюрократии, которая "пролетариатом" не является, а представляет из себя систему, способную проявлять весь спектр межсистемных отношений с собственно "пролетариатом" от симбиоза и комменсализма до хищничества в отдельных случаях. Именно поэтому социальная практика сплошь и рядом порождает такие явления, как продажность профсоюзных лидеров.

Ведь тот же Маркс рассматривал должность как некоторый "капитал", позволяющий бюрократии незаметно присваивать прибавочную стоимость. Стало быть, любой профсоюзный чиновник, который кормится исключительно от должности может выглядеть таким же буржуа, каким является капиталист, стремящийся к развитию через накопление продуктов и средств общественного труда. Соответственно любой профессиональный вождь пролетариата, особенно, если он не получает зарплату от продажи собственного труда, как рядовой рабочий конкретной фабрики, мгновенно после выборов становится элементом особенной бюрократической системы, которая живет за счет труда "пролетариата" и поэтому с одной стороны заинтересована в развитии питающей ее системы, но которая с другой стороны способна проявлять свои собственные системные интересы, в некоторой части родственные интересам эксплуататорских классов.

Эти несколько противоречивые системные интересы сталкиваются в виртуальном пространстве человеческих "душ". Не всегда можно предвидеть, что одержит "победу" в конкретном случае. Именно на этом основана методика "покупки" профсоюзных лидеров, которая хорошо известна опытным капиталистам.

Впрочем, все сказанное можно отнести и к системе государственной бюрократии.

Отчуждение от прежних общесистемных интересов и приобретение новых интересов правящей элиты может происходить с огромной стремительностью, о чем наглядно свидетельствует "тюремный эксперимент" Филиппа Зимбардо.

Этот весьма интересный эксперимент, который напрашивается в нашу тему, был проведен в американском городе Стенфорде и был построен как игра, моделирующая отношения "тюремщиков" и "заключенных". Были отобраны 24 студента, здоровые, интеллектуально развитые, не имевших в прошлом опыта ни преступности, ни наркомании, ни психологических отклонений. Стенфордская полиция, согласившаяся помочь в организации эксперимента, "арестовала" заключенных, в наручниках доставила в "тюрьму", оборудованную в одном из помещений университета. "Тюремщики" раздели заключенных догола, подвергли унизительной процедуре обыска, выдали тюремную одежду и разместили их по "камерам".

В первый день эксперимент воспринимался участниками с юмором, однако, уже на второй день картина стала быстро меняться.

"Заключенные" предприняли попытку бунта, "тюремщики" применили силу, зачинщиков бунта поместили в карцер. Социальные роли с этого момента стали исполняться всерьез (поскольку окончательно обозначились границы и интересы противостоящих систем).

На пятый день один из тюремщиков грубо швырнул тарелку с едой в лицо "заключенного", объявившему голодовку протеста. "Тюремщики" стали наслаждаться властью и даже злоупотреблять ею. (В порядке примечания можно предположить, что психические системы ситуационного предвидения "тюремщиков" почувствовали возможности новых неизведанных информационных потоков для развития за счет хищнического взаимодействия с психическими системами "заключенных". Для последних ограничение поведенческой свободы означало переход множества внутриличностных систем в деструктивную фазу развития, что наоборот является психически болезненным процессом).

На шестые сутки эксперимент пришлось прекратить во избежание серьезных психологических травм участников.

Ф. Зимбардо, анализируя результаты эксперимента, заключил, что индивидуальное поведение гораздо сильнее зависит от внешних социальных условий, чем от предшествующего состояния личности, поскольку удивительно, сколь быстро прилежных и симпатичных парней удалось превратить в озлобленную, конфликтующую по всем законам тюремной среды массу.

В терминах системологии это же самое утверждение состоит в том, что внешняя социальная система объективно обладает некоторыми механизмами для управления поведением составляющих ее элементов, причем независимыми от воли и сознания этих элементов. Действие этих механизмов может быть обнаружено практически сразу же после оформления системных границ.

Из этих соображений становится ясно, почему "пролетариату", как системе объединяющей пролетариев во всем мире с их специфическими интересами, технически трудно стать полноценным субъектом социальных взаимодействий по мере укрупнения размеров такой системы. В этом процессе все более развивается система профессиональной бюрократии, которая все более получает средств и возможностей для проявления паразитического или даже хищнического отношения к собственно "пролетарскому" системному ядру, торгуя его интересами.

Спектр известных социологических теорий весьма разнообразен, и мы, конечно, не можем охватить и обсудить все это разнообразие в рамках одной работы, не посвященной специально этой теме. Остается надеяться, что нам удалось главное.

Во-первых, показать основные приемы, при помощи которых общую теорию систем можно использовать в качестве социологической метатеории. Это все те же не сложные приемы, которые применимы к объяснению множества явлений вообще в царстве синергетических систем: поиск границ и системообразующих потоков, классификация систем и системных отношений, характеристика эмержентных свойств (или функций) систем, принцип эволюционизма и развития и пр.

Во-вторых, - продемонстрировать явное или неявное присутствие отдельных системных универсалий в любой социологической теории, которая так или иначе прошла проверку временем на предмет содержания отдельных элементов истины. Все эти элементы, похоже, весьма непротиворечиво складываются в относительно стройную конструкцию при помощи общей теории систем.

5.3. Системные аспекты теории государства и права

Познание системных принципов социологии предоставляет интересную возможность сказать несколько слов о сущности права и обнаружить подходы к системологической увязке этих близких сфер научных интересов, что может иметь некоторую полезность для развития системных представлений.

Что есть феномен "права"?

Об этом до сих пор не существует общепризнанного мнения, хотя известны много попыток решить эту проблему.

С давних пор наука пытается подобраться к определению права, используя нравственные категории справедливости и свободы, которые, однако, сами нуждаются в фундаментальных определениях. Хорошей характеристикой сложившейся ситуации является то, что даже в учебниках часто, приводя то или иное определение права, тут же помещают и "глубокую критику" предмета, из которой следует особенная условность фундаментальных дефиниций.

Приведем несколько цитат из курса по теории государства и права [35], которые удачно иллюстрируют сложность проблемы.

"В теории права сформулировано также (синтезированное) общее понятие права, включающее в себя различение и вместе с тем взаимосвязь права и закона.

Важно запомнить: эти две разноплоскостные характеристики права ни в коем случае не противопоставляются, они дополняют друг друга. Исходным является определение права, содержащее его абстрактную (мировоззренческую) характеристику. Оно должно быть учтено в едином (общем) понятии, ибо ему должен соответствовать закон (право в форме закона), чтобы стать правовым, чтобы сущее (закон) не противоречило должному (праву до и независимо от закона), которое как форма (и мера) свободы и равенства выступает критерием справедливости.

Речь идет о различных проявлениях единой правовой сущности также и потому, что методически законом может быть только правовое (по своим объективным свойствам), т.е. официальное признание чего-то не правового не превратит его в право.

Вот пример общего определения: право - это исторически изменчивая, объективно обусловленная справедливая общая мера свободы и равенства, получающая посредством официального выражения общеобязательную силу. (В.С.Нерсесянц).

Одно из последних операциональных определений понятия права принадлежит С.С. Алексееву: право - это система норм, выраженных в законах, иных признаваемых государством источниках и являющихся общеобязательным нормативно-государственными критерием правомерно дозволенного (а также запрещенного и предписанного) поведения". (стр.35)

Последнее операциональное определение выглядит как "игра слов", аккуратно обходящая все проблемы, которые вытекают из жизненно важных вопросов типа, что есть право плохое и право хорошее.

На познание глубинной сущности права претендует первое определение. В том же учебнике по этому поводу можно обнаружить такое мнение (стр.34). "Разумеется, ценность, к примеру, свободы как признака права абсолютна, но сама свобода относительна, она закономерно зависима от уровня развития культуры (в широком смысле) общества, поэтому на разных его этапах содержание свободы неодинаково (как и справедливости, равенства и т.п.). Границы этих этапов, а также социальные и политические катаклизмы внутри их, следствием которых являются метаморфозы ценностного содержания фундаментальных идей (равенства, свободы и справедливости и т.п.) воспринимаются их современниками (и последующими поколениями) неоднозначно.

В результате нравственно должное в праве приобретает спорный характер, и лица, применяющие закон, будут руководствоваться собственным пониманием справедливости. Выходит, что от субъективного мнения отдельных лиц будет зависеть, соблюдать ту или иную норму позитивного права (закона и т.п.) или нет. Именно этим объясняется не только необходимость существования последнего (позитивного) права, но и строгое следование ему.

Другое дело, что в той или иной цивилизации в условиях движения к свободе (а именно такова глобальная тенденция развития человеческого общества) общество демократизируется (с зигзагами и поворотами назад), оно все более и более усваивает фундаментальные идеи, которые проникают в право, и содержание нормативных установлений государства качественно меняется, приближаясь к общечеловеческим ценностям.

Таким образом, естественное право с присущими ему фундаментальными принципами выполняет роль стандарта, критерия для оценки действующего позитивного права , одновременно являясь методом и способом его совершенствования. В этом - практическое значение естественного права, его социальная ценность глобального масштаба".

К делению права на "естественное право" и право - закон юриспуденция привыкла со времен идей Аристотеля, впоследствии развитых Мартином Лютером, Гроцием, Гоббсом и другими классиками общественной науки.

В основе этого понимания традиционно размещается некоторое подобие логически усложненных "божественных заповедей" о всеобщей справедливости и человеческой "свободе", следование которым, якобы сможет некоторым образом обеспечить определенное общественное благоденствие..

В принципе, ничто не мешает заложить теоретический постулат об устремлении к полюсу императивной справедливости в основу некоторой идеальной социальной модели. Но, почему считается единственно возможным использование только этого, примитивного эталона, в котором нет места для необходимой и вездесущей диалектики?

"Свобода", "равенство" и "братство" легко узнаваемы в деятельности, например, любого процветающего государства или даже акционерного общества, которое исправно выплачивает дивиденды своим членам. Но куда девается теория естественного права, когда в связи с деятельностью данного акционерного общества разоряются его конкуренты, и когда при этом теряют работу тысячи наемных рабочих.

Дело в том, что чаще всего "естественное" право одного индивида не может быть удовлетворено без некоторого ущемления "естественного" права другого индивида. Если конфликты постоянно происходят в обществе, почему необходимо лишать их статуса естественности даже в случае разрешения способом, непохожим на проявление альтруизма.

Проводя популярную аналогию, можно попытаться решить простенькую задачку. Условия таковы: лев нападает на оленя. Какой из двух возможных исходов в большей степени соответствует некоторому "естественному праву" в некотором естественном биотопе?

В одном случае, лев может упустить оленя, тогда восторжествует "естественное право" оленя на жизнь, но тогда от голода погибнет лев, при этом будет нарушено его "естественное право" на жизнь. В другом случае, лев может поймать и скушать оленя. Тогда наоборот, случится диаметрально противоположный исход торжествования "естественных прав".

Можно, конечно, встретить резонное возражение, что одно дело - живая природа, а другое дело - человеческое общество. Но пусть тогда скептики попробуют доказать, что в человеческом обществе "хищников" не существует, тех "хищников", которые всегда стремятся обеспечить свое существование за счет, если не физического уничтожения, то за счет предельного ущемления "естественных прав" окружающих, при этом в качестве альтернативного пути предпочитают только смерть.

Тип такого "хищника" описал А.Пушкин в образе Емельяна Пугачева. Вспомните знаменитое изречение: "Чем тыщу лет питаться падалью, лучше один раз напиться крови...".

Нам уже несколько известно, что как в биологической, так и социальной природе межсистемные отношения аналогичны в той части, которая соответствует основным системным свойствам.

Любой наблюдательный человек может заметить, что в принципе потенциал "системного эгоизма" (впрочем, как и потенциал "системного альтруизма") в той или иной мере заложен в любом человеке, даже в простом капризе младенца, а также в любом социальном организме, в любой социальной системе. Реализация этого потенциала определяется, наряду с генетической составляющей и внешними условиями, в которые попадают этот индивид или социальная система. Можно ли тогда рассматривать "системный эгоизм" или "социальное хищничество" как "неестественную" и, самое главное, исключительно ненужную часть общественного состояния, которую необходимо максимально полностью исключить, в том числе правовыми методами?

Создается впечатление, что царство социальных систем даже в общих принципах устроено несколько сложнее, чем это следует из модели общества, основанной на известном альтруистическом постулате "естественного права".

Путь альтруизма не является единственным направлением в системной эволюции, он всегда диалектически дополнен своей неуничтожимой противоположностью, это принципиально и зачем-то очень необходимо природе, независимой от нашего сознания. Поэтому в решении любой практической задачи, претендующей на отсутствие наивной глупости, приходится учитывать, что интеграционные процессы в социумах часто происходят не только на принципах альтруизма, но и в целях совместных устремлений к хищническому, эгоистическому подавления иных систем.

Так, например, политики всегда объединяются на принципах альтруизма, когда это объединение им жизненно необходимо в противостояниях различных политических систем, и тут же начинают амбициозную, грязную и эгоистическую войну друг против друга, как только при помощи совместных усилий устраняется внешнее препятствие для развития той социальной системы, к которой они по отдельности принадлежат. В этой "грязной" войне, как правило, выигрывает тот "политик", который наиболее точно определит момент перехода к межсистемному противостоянию.

История человечества настолько насыщена подобными примерами, что вряд ли уместно лишать эту закономерность характера "естественности".

Поэтому можно составить впечатление, что существуя в теоретическом пространстве, известная естественно-правовая теория тем чаще опровергается практикой, чем ближе приближается в своих модификациях к заповедям о естественной справедливости, подобным тем, что присутствуют во всех учениях "утопического социализма".

Примечательно, что теоретические слабости императивной концепции общественной справедливости подмечали даже уверенные сторонники теории естественного права. Так, например, Гуго Гроций был склонен определять предмет юриспуденции как совокупность вопросов права и справедливости, а предмет политической науки - как целесообразность и пользу, поскольку эти понятия, вроде бы, не совсем функционально увязаны друг с другом, и политика не может мыслить теми же категориями, как и теория права.

Такие исследователи как Дж. Остин и австрийский философ-позитивист Г.Кельзен пытались даже доказать, что юриспуденция, вообще должна дистанцироваться от философии справедливости и от собственно "познания социальной реальности". (Что остается от науки, если из нее пытаются выбросить "реальность"?)

Получается забавная ситуация; там где можно юриспуденция склонна выступать как наука и залог общественной справедливости, обустраивая общество на основе естественных прав человека и гражданина, а там, где политика грубо попирает социальную справедливость при помощи той же юриспуденции, последняя просит не вдаваться в подробности, поскольку все это надо соотнести с иными понятиями "целесообразности" и "пользы".

Говоря о человеческой "свободе", невозможно также не учитывать, что все исторические достижения юриспуденции, в сущности, накладывают огромное количество всевозможных ограничений на вероятностное поведение индивида, который при этом в некоторых случаях может считаться "свободным", а в других случаях - нет.

При этом не тот человек свободен, кто имеет больше возможностей для тех или иных поступков, но часто именно особенные правовые ограничения непредсказуемой вероятности для личностного выбора наполняют личность особенной свободой, смысл которой довольно сильно отличается от строгого физического истолкования "свободы". В данном случае принципиально определиться в терминах, поскольку от этого функционально зависит оценка степени адекватности права и его соответствия условиям исторической эпохи.

Вся эта путаница со "свободой" наводит на мысль, что эталон реальной социальной справедливости принципиально не может находиться целиком на полюсе идеального альтруизма и какого-то совершенного гуманизма.

Представляется интересным и полезным взглянуть на проблему сквозь призму закономерностей, которые происходят из общей теории систем.

Примем за данность, что каждый поступок индивида, "погруженного" в социум, может определяться закономерным взаимодействием огромнейшего количества разнообразных информационных и микроинформационных систем. Все то, что делает любой гражданин любого государства, происходит не только от боязни нарушить государственный закон. В каждом акте поведения в "душе" индивида будут существенно переплетены влияние как действующего права, так и национальных, так и этнических, так и классовых, так и семейных, так и профессиональных, и даже генетических, так и прочих особенностей в различных видах и интенсивности межсистемных отношений. Вся их совокупность создает интегральный "коридор направленной флуктуации", который особенным образом накладывает всевозможные ограничения на возможности вероятностного поведения индивида, оставляя, необходимый простор для хаоса или, иначе говоря, личностного выбора.

Из этого системного "пула" государство выделяется как особенная система, которой суждено осуществлять некоторую интеграционную функцию для всего системного "биотопа". Такое преимущественное положение не выглядит случайным.

Природа на подобные роли всегда выбирает систему, которая может охватить в качестве элементов почти всех участников межсистемных взаимодействий, способных помогать или, как минимум, не препятствовать осуществлению актов нетупиковой эволюции в интересах всех этих участников.

Такая интегральная система, основанная на принципах солидаризма, в значительнейшей степени укрепляет эволюционную мощность всех ее участников, которые получают дополнительные возможности для осуществления актов эволюции и развития.

Возникновение государства, как, впрочем, и его функционирование, управляется закономерностями, независящими от индивидуального сознания. Это такие же закономерности, действие которых, как утверждает марксизм, не зависит от воли и сознания людей.

Государство, несмотря на виртуальный характер системного тела, которое нельзя ощутить физически, является такой же объективной реальностью, как и система личности. Государство как информационная система перерабатывает информацию о конкретной внешней ситуации, в которую попадает индивид в информацию о должном поведении этого индивида в интересах общества.

В своем реально-событийном естестве государство, являясь информационной системой, вместе с тем не является системой знания. Подобно Гегелевской "вещи в себе", государство в целом недоступно никакому сознанию. Таким же образом биологический код ДНК, определяющий строение какой-либо конкретной белковой молекулы, представляет информационную систему, но не является системой знания, поскольку может быть недоступен субъективному восприятию в качестве специфической системы. Государство в этом отношении - такая же естественная система, но вместе с тем, имеющая несколько важных принципиальных особенностей.

Происхождение государства, как информационной системы, с неизбежностью должно сопровождаться формированием, во-первых, коммуникативных связей между составляющими его элементами, а, во-вторых, - способов хранения и переработки информации.

Если в живом организме эта функция осуществляется за счет нервных биоэлектрических импульсов или последовательностью молекул в ДНК, то в государстве только слово может принимать на себя такую функциональную нагрузку. Но не всякое слово.

Любая информационная система, функционирующая по живому или разумному типу, старается избегать информационного шума. Поэтому государству для осуществления собственного предназначения требуется разделение множества слов на шум и на относящееся к собственной функции. Это самая основная и фундаментальная причина которая обусловливает возникновение другой информационной системы - права.

В данном проявлении право выглядит как виртуальная система знания, которую, пока непонятно кто конкретно "знает". Парадоксально, что эта система знания не может в принципе являться достоянием никакого индивидуального сознания. Ни один человек на Земле не может вместить в себя такую систему знания. Ее "знают" только социумы в целом, начиная с уровня государства.

В индивидуальном сознании эта система знания распределена лишь элементно, но несмотря на это реально существует в статусе гегелевской "вещи в себе". (Впрочем, науку в целом как систему человеческих представлений о Мире "знает" лишь планетарный гуманоидный социум).

Это право основано на системном "солидаризме", который представляет из себя совокупность способов межсистемных отношений, предусматривающих коммунальное освоение системообразующих потоков, способных тем самым обеспечить эволюционный выигрыш как для всего конгломерата, так и для составляющих его элементов.

В системологическом понимании "солидаризма" прежде всего принимается допущение, что любые межличностные взаимодействия в образующихся социумах оформляются как необходимый инструмент общесистемного выживания и эволюции. Скажем, даже в воровской шайке возникают некоторые внутренние законы, регламентирующие поведение индивидов в интересах всей преступной группы. Такие законы выглядят альтруистическими только в некоторой части, только до определенного предела и только для внутренних элементов социальной системы, но перестают действовать вне ее границ или при исчезновении ресурса, предназначенного для коммунального освоения. Вне этих условий солидаризм может превращаться в свою противоположность.

Конкретный солидаризм присущ любой группе индивидов, организованных в любой социум, независимо от того осознается ли это кем-то или нет, независимо от размеров данного социального конгломерата. Лишь только образуется любой социум, в основах его организации можно отыскать системологический солидаризм, без которого фактическая организация социальной системы в принципе невозможна.

Виртуальная система правового солидаризма вырастает из морали, которая составляет самый примитивный свод правил индивидуального поведения. Отличие морали от права состоит лишь в том, что последнее несет в себе количественные характеристики должного поведения. Мораль утверждает, что кража есть аморальный поступок, что так делать нельзя. Но мораль, в отличие от права, - не устанавливает четких критериев тому, что есть кража, и не нормирует наказание за этот акт поведения.

Не смотря на кажущуюся конструктивную простоту морали по сравнению с правом, она, тем не менее представляет собой многогранную скрытую разумную систему, подверженную сложнейшей динамике.

Право не механическое следствие морали. Эти две виртуальные системы могут находиться даже в отношении противостояния. На первый взгляд такое утверждение может показаться парадоксальным. Однако история полна примерами, аморальных законов. В частности именно поэтому конституции многих стран содержат положения о "правах человека", которые представляют собой формализованные постулаты общегуманоидной морали, и имеют прямое действие в целях уменьшения возможностей для осуществления аморального законодательства.

Не только закон по отношению к морали может принимать форму, отрицающую общегуманоидный солидаризм. Известно, что мораль может иметь "темные стороны", разрушающие структуру глобальных социальных конгломератов. Не только мораль формирует право, но и право играет существеннейшую роль в формировании морали. (Анализ крайних проявлений этих взаимодействий предпринял Федор Достоевский в "Преступлении и наказании").

С развитием цивилизации человечество в целом однажды осознало свою системную общность, которая как бы фактически выделена из остальной Природы. Только тогда возникла идея "гуманизма" и "естественного права" человека вообще, которое есть отражение общегуманоидной системы солидаризма.

Древним философам, в частности Аристотелю показалось, что в этой "естественности" заложен истинный и идеальный принцип любого государственно-правового устройства. К данному принципу лучше относиться как к обыкновенному постулату, который может подвергнуться значительной, даже качественной модификации по мере развития правовой мысли.

Создается впечатление, что Природа в качестве основной и всеобщей закономерности включает в себя устремление к образованию максимально возможных системных тел, охватывающих всех необходимых для этого участников, когда эти участники "эволюционно вызревают для этого предназначения". Например, государство как специфическая система глобальной социальной организации неизбежно и независимо от сознания возникает, когда язык и микросоциумы (семья, племя, род, микросистемы общественных традиций) достигают особого расцвета, чтобы принять специфические роли в новом системном теле.

Эта тема крайне интересна, но, к сожалению, здесь не представляется рациональным развивать ее специально. Заметить, что объективно существуют системные конгломераты крупнее системы общегуманоидного солидаризма, "правовое оформление" которых способно обозначить особенные перспективы общественной эволюции.

Возвращаясь к пониманию "естественности" некоторых правовых отношений, заметим, что в каждом социуме эта "естественность" имеет относительно специфический характер.

Хорошим доказательством тому является, например, "естественность" многоженства в исламских странах, которое "неестественно" для христиан. Для любого общества неприемлемо убийство себе подобного, когда фактически нарушается принцип межсистемного солидаризма.

Можно привести и другой пример, когда гипертрофированный национальный солидаризм в нацистской Германии вполне "естественно" и почти неизбежно мог предусматривать право на физическое уничтожение евреев.

Как вывод можно заметить, что "естественные" права в социальных системах различного уровня могут качественно не совпадать, поскольку хищнические устремления нацистской Германии могли неблагоприятно сказываться на перспективах развития всего гуманоидного сообщества, то есть ущемлять права всей системы этого сообщества.

Можно заметить, что "естественное право народов" в сложившемся понимании, выраженном в декларации прав человека, провозглашает первенство интересов глобального планетарного гуманоидного социума в межсистемных противостояниях. Принцип правовой "естественности", как можно видеть, лежит глубже, в естественных и независимых от сознания природных закономерностях, организующих социальную форму системного бытия.

Чтобы это почувствовать, можно рассмотреть удобный пример.

Известно, что во времена правления Сталина физическое выживание крестьян было фактически невозможным без воровства необходимых средств существования. С формальной точки зрения "тайное изъятие" дров для обогрева, картофеля, соломы, строительных материалов выглядит противоправным деянием - воровством. Однако в аспекте общегосударственного солидаризма такое "изъятие" было совершенно необходимым для выживания данного социума в целом. С этой точки зрения такая "кража" средств существования не выглядит неправомерным деянием, поскольку способствует укреплению государства.

Здесь право - модель, признаваемая и установленная государством, не совпадает с тем правом, которое сложилось естественным образом, независимо от воли законодателя. Неадекватная часть официальной модели права в данном случае была вынужденно компенсирована особой модификацией морали, превратившей подобное воровство в своеобразный обычай, закрепившийся со временем. Именно поэтому воровство у государства, имеющее, если разобраться, более древние корни, по сей день составляет разновидность российской этнической доблести. Этот пример хорошо иллюстрирует естественный характер эволюции системы социальных норм поведения.

Занимаясь изучением права или конструированием законов, человечество, по сути, изучает и моделирует такие же природные явления, как и ядерная реакция или структура атома, лишь с тем различием, что организация социумов несет в себе особенные черты стихийного бытия особенных информационных систем, отличающихся событийной стремительностью и неисчерпаемостью вариантов.

Все эти соображения заставляют предполагать, что системная теория способна предоставить нам важный "ключ" для понимания некоторых важных сторон права.

В понимании социального "солидаризма" существенна не мера свободы личности, но результат прогноза и оценки перспектив развития рассматриваемой социальной системы.

Качественная оценка права устанавливается в этой схеме не по количеству содержания в нем некоторой свободы, как расширенной области вероятностного поведения личности, и не по количеству альтруизма (что, в принципе, не решаемые задачи), но в соответствии с относительной истиной о вероятных исходах эволюции данного социума. (Например, периода жизни данной социума до достижения эволюционного тупика, представляющего собой окончание функциональной стадии развития системы).

Достоверность этого прогноза может оцениваться вполне объективно, как оценивается вероятность обыкновенных прогнозов погоды на основании применения научного метода.

Независимость от сознания следует понимать прежде всего, как независимость от внутрисистемной воли, но отнюдь, не так, что сознание вообще не играет в данном случае никакой роли.

В отличие от многих других явлений природы индивидуальное сознание в организации социумов - это вместилище информационных элементов права.

Каждый из этих элементов продуцируется конкретным индивидуальным сознанием, но в целом система этих элементов от индивидуального сознания не зависит, но определяется объективной природной закономерностью. Суть можно почувствовать в следующем простом примере.

Если рассмотреть строй солдат, марширующих на плацу и подчиняющихся приказам командира, то можно обнаружить, что здесь должны присутствовать некоторые "организующие" закономерности, без которых системное существование стройной колонны солдат было бы невозможным. Может создаться впечатление, что все закономерности в организации рассматриваемой системы целиком и полностью зависят от воли командира. Однако в реальности огромное количество правил, которым подчиняется и сам командир наряду с солдатами.

Вот их далеко не полный перечень.

Во-первых, командир должен быть уполномочен на командование, либо приказом вышестоящего начальника, либо согласием солдат, либо иным способом, признаваемым всеми участниками группы.

Во-вторых, он вынужден кричать, чтобы его команды доходили до сведения каждого солдата или использовать иной способ для достижения этой коммуникативной связи.

В-третьих, он должен вовремя подавать нужные команды, чтобы колонна не уткнулась в стену.

В-четвертых, каждый участник должен осознавать причины, исходя из которых происходит сама необходимость в "строевой подготовке".

В-пятых, наконец, все участники этой системы, наряду с командиром, должны осознавать, что будут наказаны, если не будут подчиняться общесистемным требованиям. И так далее... .

Солдаты и даже сам командир могут даже не знать, как конкретно они могут быть наказаны за неповиновение, но самого сознания неотвратимости подобного наказания уже достаточно для функционирования всей системы. Источники подобных правил лежат вне рассматриваемой системы, в той части реальности, которая обеспечивает необходимость и форму организации всей данной системы вообще.

Воля командира распространяется лишь на организацию внешней формы такого взаимодействия.

Например, он может объяснить смысл той или иной команды, придумать и объяснить какие санкции соответствуют проступкам, нарушающим общий порядок поведения и пр., направить колонну в ту или иную сторону. Но даже сам командир вынужден подчиняться закономерностям, которые обусловили необходимость организации данной системы. Игнорирование этих закономерностей исключает возможность фактической реализации рассматриваемой системы, а это приведет к неблагоприятным последствиям для всех участников системной организации независимо ни от воли какой либо конкретной личности, ни даже от общей воли данной группы.

Резонно предположить, что каждый из участников нашего "парада" должен иметь некоторые, может быть даже несколько различающиеся представления об этих правилах, независимых ни от чьей индивидуальной воли. Императив состоит в том, чтобы эти представления в большинстве случаев приводили к необходимому для всех результату. Поэтому в голове каждого участника группы оформляется некоторая модель естественной системы этих правил. Без совокупности этих сходных по функции моделей социум может существовать лишь потенциально (предпосылочно) в дофункциональной системной фазе.

Тому праву, которое продуцирует наше сознание, можно дать следующее определение.

Право как совокупность представлений, иначе, - осознанный закон социо-системного поведения - это модель исторически сложившейся естественной системы социального солидаризма, предназначенная для фактической организации социума.

Эта уже осознаваемая информационная система права, которая представляет из себя виртуальную модель виртуальной природной системы государственности, в целом тоже не является индивидуальной системой знания (несмотря на то, что она принципиально может быть оформлена в виде словесной модели, однако, - не всегда может стать достоянием сознания конкретной личности даже чисто по техническим причинам), но включает два принципиальных дополнения.

Во-первых, "моделирование" уже отражает активное участие человека в познании объективных социальных закономерностей, а также предусматривает принципиальный характер невозможности полного совпадения модели и оригинала.

Во-вторых, эта модель всего лишь "предназначена" для организации всего социума. Соответственно это предназначение может полностью или частично не быть реализованным, то есть полностью или частично не выполнять свою функцию по различным причинам.

В нашем примитивном примере с солдатским строем на плацу это право будет соответствовать тем установкам, которые в системной совокупности и в возможных сходных разновидностях присутствуют в головах участников системы в качестве и форме осознаваемых правил поведения.

В этом виде "естественное право" постепенно начинает терять свое "естество", поскольку оно уже может зависеть от конкретных установок командира или представлений солдат о должных порядках в армии. Это право включает информацию о смыслах тех или иных команд, о видах наказаний за неповиновение и пр. Очевидно, что право-модель уже несколько зависит от сознания участников внутрисистемной организации, но поскольку является моделью, может сильно отклоняться от своего естественного образца.

Уместно заметить, что к числу самых распространенных причин недостаточной функциональности государственного права - модели можно отнести не только глупость законодателя, но чаще всего - противостояние отдельных элементов системы государственности. Такое случается, когда власть внутри социума оформляется в отдельную систему и монополизирует законодательную функцию в своих специфических системных интересах. В этом случае в определенных условиях система власти способна обнаруживать значительный уклон к паразитическому или хищническому противостоянию с такими общими социальными системами, как государство, общество. Правовая наука давно подметила неоднородность элементов социума по отношению к функции солидаризма и выразила ее в понятии "суверенитета".

Когда правовая модель основывается на верховенстве интересов элементов власти, то суверенным статусом наделяется государь или узкая группа лиц. Такая модель характерна для монархических режимов, однако, не является близкой к истине, близкой к фактическим принципам межличностного группового солидаризма в рамках конкретной государственности.

Лозунг одного из французских королей "Государство - это я!" соответствует некоторой правовой модели, которая в значительной степени отклоняется от природной, независимой от сознания социальной системы, основанной на солидаризме. Но все же это модель, которая позволяет организовать социальное системное тело на тех остатках межличностного солидаризма, которые неизбежно должны присутствовать в любой подобной модели, обеспечивающей некоторые возможности для дальнейшему существованию и эволюции данного социума. Но насколько жизнеспособно будет такое системное тело?

Жизнеспособность социума всегда зависит от наличия и форм конкуренции. Государство, основанное на суверенном характере властных структур, не будет встречать серьезных препятствий на пути эволюции в случае конкуренции с аналогично примитивно устроенными социальными системами. Такой конгломерат неизбежно проиграет в противостоянии с иной системой, в которой правовая модель в большей степени приближена к естественным, независимым от сознания принципам социальной организации, в которой фактический суверенитет распространяется на максимально большое количество составляющих социум элементов.

В этом отношении модель правовой демократии и народного суверенитета при прочих равных (здесь явно не однофакторная зависимость!) обладает большей эволюционной эффективностью.

Государство, как разумная система давно обнаружило эту закономерность, и, как известно, всегда спешит назвать себя "Родиной" в случае угрозы внешней экспансии, стараясь в таких ситуациях максимально модифицировать социальные нормы в направлении межличностного солидаризма, что автоматически усиливает данную общественную систему в межсистемном противостоянии.

В качестве самого яркого и примечательного примера хочется вспомнить древнюю эпопею победоносных завоеваний Александра Македонского.

Если верить историкам сам Александр в начале своих походов воспринимался как первый среди равных в общей массе своих солдат. При этом возможная гибель главного руководителя армии в любой битве значила не более, чем потеря одного солдата, на место которого мог встать любой другой достойный руководитель. Такое устройство, с максимизированной функцией социального солидаризма позволяло одерживать победы над армиями противников, обладающими многократным численным перевесом, однако устроенных на основе суверенных прав конкретного царя!

Примечательно, что понятие "демократии", которое возникло в эпоху античности и совершенствуется до настоящего времени, имеет относительно не столь древнее происхождение по сравнению с теоретическими и практическими принципами государственного устройства, поскольку изначально (например, в эпоху династий фараонов) были разработаны, опробованы и применялись лишь элитно-суверенные схемы. Поэтому с нашей точки зрения открытие существенности "демократии", которая основывается на общенародном суверенитете, как понятия, отражающего природную, независимую от сознания и фундаментальную роль межличностного солидаризма в организации и существовании социальных конгломератов, выглядит столь же значительным достижением человеческой мысли и цивилизации, которое можно сравнить разве, что с изобретением пороха. Причем, как это не выглядит забавным, оно в не меньшей, чем порох, степени способствует выживанию и эволюции социумов в межсистемных противостояниях.

Следует, однако, понимать, что "межличностный солидаризм", в смысле общего определения, представляет из себя весьма разноплановое и сложное природное явление.

Солидаризм, как мы пытаемся показать, составляет связующую основу социумов, которая в реальных ситуациях обнаруживает обилие конкретных форм. Ведь "межличностный солидаризм" как принцип распространяется не только на способ государственного устройства. В равной мере эта общая закономерность проявляется и в организации этноса, нации, трудового коллектива, семьи и любых прочих неярких систем, которые социология привыкла рассматривать в качестве объектов своих интересов.

"Демократия" в распространенном понимании выглядит одной из разновидностей социального солидаризма, относящейся к сфере государственного устройства. Но даже в этом качестве "государственный солидаризм" не может иметь универсальной формы, как, например, не могут быть одинаковыми эволюционно жизнеспособные формы солидаризма (и демократии) в восточном исламском и развитом европейском государствах.

Необходимо подчеркнуть, что "солидаризм", как понятие, обозначающее фактор общественной интеграции, наряду с "демократией" включает в себя общественные явления, далекие от "демократии".

Система государственного солидаризма может выстраиваться, например, на национальной (фашизм), религиозной (ислам), классовой (коммунистические режимы) основах. Естественный отбор в конечном итоге определяет эволюционную эффективность той или иной разновидности, создавая нам необходимость разбираться в уроках истории.

Право, как модель, еще не является правовым законом и отличается от закона. Все то, что человек осознает, что управляет его поведением в интересах надличностного социального конгломерата, еще не обязательно принимает официальную формулировку и превращается в факт, доступный общественному сознанию. Например, в коммуно-бюрократической государственной системе бывшего СССР существовало т.н. "телефонное право", когда мнение начальника, высказанное по телефону, становилось как бы нормативным государственным актом, составляющим фактор поведения общей социальной системы. Такое "право" никогда не признавалось официально. Оно не подпадает под определение "неписаного права", ведь последнее, хотя и не "пишется", но всегда официально признается всеми без исключения элементами государственной системы, а не только узким кругом номенклатуры.

В большинстве случаев право-модель проходит этапы осознания, формулирования и признания со стороны уполномоченных государственных структур, что составляет уже некоторую вторичную модель модели, которую можно определить как официально признанную государством модель межличностного солидаризма. В таком виде право принимает форму законодательной нормы, которая призвана отражать самые важные и существенные черты исторически сложившейся системы социального солидаризма.

Главное предназначение этой формы права состоит в формировании индивидуальной правовой системы знания в структуре личности конкретных индивидов. В этой разновидности права особенно просматривается коммуникативная системная функция, с необходимостью принимающая самую центральную и существенную роль в организации государственного социального конгломерата. Такая модель модели может уже очень в значительной степени отклоняться от действительности, независимой от сознания, и поэтому в некоторых случаях частично или даже полностью не будет иметь никакого влияния на эволюционную динамику элементов социума. В этом случае юридическая наука говорит, что "закон не вступает в силу".

Особенностью права-модели является то обстоятельство, что оно способно встраиваться в продуцента, то есть является необходимым элементом государственной системы, осуществляющим коммуникативную функцию, а также функцию хранения системной информации. Государство способно продуцировать микросистему-закон, как результат выходного системообразующего потока, и этот закон, как правило, ассимилируется в состав государственного системного тела. Эта ситуация не похожа на случай изобретения человеком двигателя внутреннего сгорания, который в дальнейшем может функционировать независимо от породившей его системы. Эволюция государства всегда опосредована эволюцией права.

Итак, с точки зрения общей теории систем государство и право выглядят как виртуальные системы, относящиеся друг к другу с одной стороны как система к одному из выходных системообразующих потоков, а с другой стороны как соответственно целое к необходимой и существенной части. При этом методически полезно различать три формы права.

Во-первых, право, - как совокупность объективных, естественно обусловленных и независимых от сознания правил поведения.

Во-вторых, право - как вербальную модель этого фрагмента реальности, составляющую систему знания социумов.

В-третьих, право - официально оформленный закон, который соответствует модели второго порядка, и который осуществляет функцию формирования индивидуальной правовой системы знания.

Представляется, что такая схема может иметь некоторые познавательные перспективы, поскольку она предусматривает возможности использования некоторой системной дедукции, происходящей из множества системных аналогий.

5.4. Личность в социальной эволюции

Из объективного характера независимых законов социальной эволюции, однако, не следует, что бытие социальных систем абсолютно стихийно и вовсе не подчиняется индивидуальному сознанию. Не только социальные конгломераты, но и конкретная личность может при определенных условиях выступать в качестве субъекта социальных межсистемных взаимодействий, в связи с чем будет уместно несколько остановиться на рассмотрении механизмов этого явления. Иначе говоря, мы попытаемся с позиций общей теории систем обсудить известный вопрос "о роли личности в истории", что должно добавить несколько важных штрихов к общей картине системного бытия.

Хорошо известно положение марксистской теории, представляющей политического деятеля как некоторого проводника осознанной исторической необходимости. Но уместно ли после этого утверждения ставить жирную точку в существе вопроса? Скорее всего - нет. Ведь после того, что личность что-то сделала в социуме в соответствии с данной конкретной исторической необходимостью неизбежно и в связи с этим возникает новая историческая необходимость, которая не возникла бы без активной деятельности личности.

Возникает иной принципиальный вопрос. В какой мере существо этой новой необходимости определяется факторами личностного выбора и поведения?

Если эта мера велика и зависимость существенна, тогда она могла быть не менее существенной и в прежней "исторической необходимости". С той же долей убедительности можно предполагать, что все в истории зависит от личностных особенностей влиятельных политиков.

Однако, если не вдаваться в крайности, то получается, что исключительно в количественном отношении вопрос о роли личности в истории не может быть решен принципиально раз и навсегда.

Общая теория систем направляет наше внимание на поиск, обозначение и рассмотрение максимально подробных комплексов участников социальных межсистемных взаимодействий, а также на (пусть даже предположительный) учет всех основных закономерностей, имеющих отношение к данному случаю.

Существует и такой предрассудок, который убеждает нас в том, что человек, как высшее мыслящее существо, является некоторым "богоподобным венцом" творения природы, которая с развитием цивилизации все больше подчиняется интересам и мощности гуманоидного разума.

На проверку же, следуя нашей теории, оказывается, что наш Мир, где многое относительно, в процессе эволюции все более насыщается огромным количеством разнообразных, в том числе мыслящих систем, среди которых способность человеческого мозга к логическому мышлению эксплуатируется как средство их существования и развития.

Разумные системы, в том числе негуманоидного типа, способны к относительно автономному существованию как на внутриличностном (структура психики), так и надличностном (социальные системы) уровнях. При этом разумная система "человек" ни в интегральном, ни в элементном качествах в этом царстве никаких особенных, ни эволюционных, ни адаптационных преимуществ не имеет. Какая из систем совершеннее - вопрос, не имеющий никакого смысла, если не устанавливается круг умозрительных критериев для такой оценки. Поэтому вопрос об иерархии совершенств мировых систем относителен, поскольку сама Природа не имеет никакой шкалы для подобных измерений.

Из того же предрассудка происходит мнение, что "человек" с развитием цивилизации оказывает все большее относительное влияние на "природу". Равным образом и сама природа "эксплуатирует" разумного человека, порождая системные тела, для которых чисто гуманоидные интересы могут не составлять значимые факторы поведения.

Надличностные социальные системы обладают свойством подчинять человека своим автономным потребностям и даже заставлять его в значительной степени функционировать по механическому типу, даже за счет редукции функций внутриличностной эволюции.

Определенно феномен надличностных систем в качестве относительно независимых от индивидуального сознания сущностей замечает Тейяр де Шарден, когда говорит о "ноосфере", которая в его понимании представляет из себя коллективное сознание. "Мы беспрерывно прослеживали последовательные стадии одного и того же великого процесса. Под геохимическими, геотектоническими, геобиологическими пульсациями всегда можно узнать один и тот же глубинный процесс - тот, который материализовавшись в первых клетках, продолжается в созидании нервных систем. Геогенез, сказали мы, переходит в биогенез, который в конечном счете не что иное, как психогенез... Психогенез привел нас к человеку. Теперь психогенез стушевывается, он сменяется и поглощается более высокой функцией - вначале зарождением, затем последующим развитием духа - ноогенезом" [36].

Вне системологической концепции возможность внутриличностной эволюции чаще всего скрывается за фасадом философского и социологического понимания "свободы личности".

Свобода личности - есть потенциал системной эволюции, который мало зависит от материального благополучия. Свободным как личность может стать и альпинист, сознательно обрекающий себя на тяжелейшие условия походного существования с риском для собственной жизни. Этот "эффект Робинзона" основывается на обеспечении возможности флуктуации для внутриличностных систем в образовании новых систем знания.

Свобода исчезает не там, где уменьшается материальное благополучие, а там, где "истончается" коридор направленной флуктуации в системе личности. Несвобода может одинаково быть уделом как эксплуатируемых работников фабричного конвейера, в течение длительного времени социально вынуждаемых повторять одну и ту же механическую операцию, так и высокооплачиваемых чиновников и даже политических лидеров, часто вынужденных обслуживать за счет собственной свободы хищнические интересы некоторых неудачно устроенных политических и государственных разновидностей естественных социальных конгломератов.

При этом роль индивидуального человека как субъекта межсистемных взаимодействий активна и существенна иногда лишь в краткие моменты особого стечения критических обстоятельств. Только в эти моменты от поведения личности или узкой группы людей может зависеть ход дальнейшей эволюции всей совокупности системного "биотопа".

Возможности активного человеческого вмешательства напрямую зависят от знания особенностей систем и закономерностей межсистемных взаимодействий. Это знание, составляющее предмет системной теории, может быть и полезным и опасным, способным либо породить новую мощную ветвь нетупиковой эволюции, либо стимулировать переход любой системы в деструктивную фазу развития. Случается, что легкомысленное отношение к системным взаимодействиям (например, преувеличение роли "пролетариата" в системе общегуманоидного социума), и бездумное вмешательство в их естественные процессы могут порождать глобальные катастрофические катаклизмы типа мировых войн, в которых системная стихия, независимая от сознания, может использовать само сознание в качестве колоссальной разрушающей силы.

Например, возникновение компьютерных вирусов есть отчасти естественный процесс приобретения специфических "болезней" сложной информационной системой. Возникновение этой "заразы" зависит от сознания лишь в той части, в какой она является конкретным произведением человеческого разума. Но сам факт ее возникновения, как некоторой системной болезни вообще, свершается лишь в силу наличия самой сложной системы. Кто изобретет компьютерный вирус, Иванов, Петров или Сидоров для природы, независимой от сознания, значения не имеет. Тот или ему подобный вирус все равно возникнет, поскольку возник и существует воспринимающий его организм.

От конкретного разума зависит конкретная живучесть и разрушающая сила конкретного вируса. Система "вообще компьютерный вирус" не совпадает с системой "конкретный компьютерный вирус". Последний сотворен волей человека, однако, первый при своем возникновении, в сущности, сам использовал человеческий разум для осуществления актов собственного развития.

Свойство надличностных систем использовать человеческое сознание в качестве необходимого элемента для организации собственного тела усматривал К.Маркс, хотя эта мысль фактически не становится у него в основу социологической теории. Он говорит "Сама... органическая система как совокупное целое имеет свои предпосылки, и ее развитие в направлении целостности состоит именно в том, чтобы подчинить себе все элементы общества или создать из него недостающие ее органы. Таким путем система в ходе исторического развития превращается в целостность. Становление системы такой целостностью образует момент ее, системы, процесса развития" [36].

С подобных позиций несколько объясняются и многие социологические парадоксы, разрешение которых составляло самые трудные задачи аналитиков исторической науки.

Например, явление социальной тирании в любых ее модификациях - тоталитаризм, деспотия или иная разновидность, часто обнаруживает свойства случайно возникшей системы, происхождение которой лишь инициируется человеческой волей как актом направленной флуктуации, и, возникнув из небытия, независимо проявляет хищнические черты в отношениях системного противостояния.

Чтобы выжить, такая система вынуждена постоянно функционировать в привычном для нее режиме, уже со своей стороны управляя сознанием индивида в своих специфических интересах. Ведь, ни для одного из тиранов физическое уничтожение огромного количества окружающих его людей, в принципе, не являлось самоцелью.

"Не может быть!", - воскликнул бы юный Владимир Ульянов, воспитанный в благородной и почтенной интеллигентной семье, если бы мог взглянуть на конечные результаты своей борьбы за мировую справедливость.

Его изобретательный, волевой и много знающий интеллект, вооруженный основами юридического знания, в свое время вынужден был придумать государственную хлебную монополию и продразверстку, которые обрекли миллионы людей на мучительную голодную смерть. На такое вряд ли можно смотреть просто как на своеобразный каприз одного из сильных мира сего.

Наоборот, и хлебная монополия, и продразверстка совместно были почти единственной возможностью укрепить новорожденное и очень слабое тело нового суперхищнического, бюрократического типа Российской коммунистической государственности. А государство, как мы уже отмечали, может быть разумной системой, в которой индивидуальный интеллект может использоваться в качестве необходимого элемента, подчиненного общесистемной воле.

"Да был ли он вообще человеком...?" - с удивлением, но, на наш взгляд, очень метко, заметил Бунич в книге "Пятисотлетняя война в России", когда подводил итоги злодеяний коммунистических вождей. Нет, не был, в той части, которая соответствовала задачам укрепления возникшей государственной системы.

Разумность этой системы в целом так же, как и в случае с некоторыми сателлитами индивидуального сознания, может очень сильно отклоняться от гуманоидного типа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для этой системы страдания людей не всегда являются фактором для проявления актов эволюции, а лишь рядовым явлением бытия, задевающим ее специфические интересы не более, чем задевает нас страдание коровы, из которой сделан поедаемый нами антрекот.

Однако и деспоты были и людьми в части той мизерной возможности, которую оставляла им внешняя система, людьми в основном одинокими и несчастными, как всякий тиран, обладающий монополией власти, и который поэтому часто почти механически подчинен "алчным" устремлениям антидемократической государственной машины.

Становится понятной и внутренняя основа таких явлений, когда внешняя социальная система, конкурирует, подавляет и редуцирует гуманоидную составляющую разума индивида, что происходит в виртуальном пространстве человеческой "души". Механизм этого процесса понять не сложно; внешняя система, в своем развитии обеспечивает и возможность развития составляющих ее элементов, поскольку индивид испытывает новые социальные состояния.

Акт системных новообразований отслеживается системами ситуационного прогнозирования, запуская чувство своеобразного наслаждения и направляя эволюцию сознания согласно требованиям специфики внешней системы. Развиваются преимущественно те внутриличностные структуры, которые наиболее соответствуют интересам этой внешней социальной системы. Остальные - направленно уничтожаются в межсистемных противостояниях. (Интересно отметить, что наслаждения в том бывает относительно очень мало. Однако иные наслаждения могут затрудняться по мере модификации гуманоидного комплекса). Неизбежность этого пути осознается человеком как необходимость личного выживания в составе новой социальной системы.

Социумы в процессе эволюции подчиняются собственной системной стихии, которая может совершенно выходить за рамки контроля со стороны любого индивидуального разума, любой социальной теории, любой предположительной модели. Индивидуальное человеческое сознание часто имеет власть над глобальными социальными системами, лишь в краткие моменты, когда процесс эволюции достигает особой (не каждой) точки бифуркации - то есть очень неустойчивого равновесия, когда флуктуация в виде специфически личностного фактора может направить систему на новый путь эволюции.

Если рассматривать тоталитарные режимы ХХ века вообще, то их возникновение - естественный независимый процесс, соответствующий возникновению специфической "болезни" ("болезни" - с человеческой точки зрения) усложнившейся системы государственности. Возникновение такой "болезни" неизбежно лишь в силу существования реципиента. Но сроки возникновения, продолжительность и особенности ее конкретных проявлений зависят от специфики личности. Во власти разума - ограничить и перенаправить коридор направленной флуктуации, а затем после флуктуации природа (случается и так) может вовсе вывести любую систему индивидуального разума из состава субъектов межсистемных взаимодействий.

Именно об этой закономерности поведал миру Маркс, когда отметил, что в обществе действуют независимые от сознания законы, когда "из суммы отдельных воль может складываться интегральная воля, и в результате может получиться нечто, чего не хотел никто".

"Хотели как лучше, а получилось как всегда..." - этот афоризм, возникший в недрах Российской политической элиты, - великолепная находка современности, которая хорошо иллюстрирует автономную, независимую специфику некоторых случаев системной эволюции. В слове "хотели" сконцентрировано разумное, человеческое, в "как всегда" - еще не познанные до сих пор закономерности социального системного универсума.

Сказанное, отнюдь, не означает, что абсолютно все свершается только в силу природной стихии.

Конечно, ни один человек не может быть обвинен в возникновении компьютерных вирусов вообще, но вот за разрушающую специфику определенного вируса его создатель должен нести ответственность.

Равным образом, оправдания нацистских вождей Второй мировой войны, основанные на постулате об обязанности солдата убивать, также нельзя признать обоснованными, поскольку остается системные частности, которые увязаны с ответами, скажем, на вопросы такого типа, а надо ли было столько и так убивать, чтобы считаться солдатом.

Становится понятным, что личность, отнюдь, небезучастна в эволюции глобальных социальных систем.

В периоды неустойчивого равновесия все мелкие частности системного устройства, обусловленные волей индивида, даже те, которые изначально кажутся незначительными, могут направить развитие таких систем по особенному пути. Поэтому то бывает столь важно знать тончайшие закономерности социальных процессов. И только это знание с возможностью его практического применения способно вселить надежду и обоснованный оптимизм в перспективы человеческой истории.

Представляется, что современное человеческое общество вплотную подошло к черте значительных качественных изменений. Новое время вскоре должно "подарить" нам широчайший спектр разновидностей и возможностей новых социальных потрясений, познание и прогнозирование которых становится условием выживания гуманоидной цивилизации. Специфика наступающего этапа эволюции общества делает жизненно необходимыми знания о закономерностях межсистемных взаимодействий, от чего зависит точность прогнозов и корректировки поведения социальных конгломератов.

Необходимо постараться, чтобы постоянно преуспевать в изучении этих проблем. В противном случае в наш динамичный век небывалого развития информационных технологий, стимулирующих интенсивность социальной событийности, системная стихия может стремительно перевести гуманоидную цивилизацию в необратимый эволюционный тупик.

Заключение

Все наши теоретические изыскания, затрагивающие, как это может иногда показаться, весьма далекие друг от друга предметы, обнаруживают, тем не менее, общее природное явление, которое поддается логически непротиворечивому описанию.

Создается впечатление, что мир, который может включать в себя биологические и разумные формы систематизирован уже в силу собственного существования. Точнее, мир систематизируется не потому, что существует, а, скорее наоборот, существует потому, что систематизируется. Это не просто игра слов.

Категории "система", "системообразующий поток", "эволюция", "развитие", "системное время" и пр. принимают некоторое метафизическое значение, однако, не совсем совпадающее с "потусторонней" трактовкой метафизики. В этой модели мир и бытие оказываются в значительной степени разделенными понятиями; не исключается материальность мира, но утверждается фундаментальный характер системности бытия.

Такой принцип построения онтологической модели позволяет добиться некоторого решения задач описания явлений духовной жизни, а также, изучения общих проблем динамики и взаимодействий информационных систем.

Как результат анализа известных определений предлагается рассматривать систему не только как функционально структурированный объект в сложившимся понимании, но главным образом, как отграниченный во времени и пространстве потоковый преобразователь, похожий на "черный ящик", который использовал Н.Винер. В этом определении система обнаруживается через наблюдение факта качественной модификации проникающих сквозь ее границы потоков, что предоставляет возможность для распространения общесистемных закономерностей и на такие объекты действительности, внутренний механизм которых не поддается (или пока не поддается) прямому эмпирическому анализу. Утверждается и доказывается принципиальная "открытость" всех независимых от сознания систем.

Представление системы как потокового преобразователя позволяет выстроить особенную онтологическую модель бытия, преемственно включающую в себя некоторые важные достижения философии и естествознания, а также согласовывать научные теории, имеющие отношение к системно наполненной части Мира.

В этой модели материя и дух оказываются объединенными в рамках понимания их общих системных принципов организации. При этом с понятия "духа" снимается значительная часть неопределенности, которая замещается на представления о свойствах и закономерностях эволюции информационных систем.

Похоже, потоковый способ объективирования, отнюдь, не является гносеологической новацией последних лет, но применяется давно и чаще неявно. Из чего следует, что использование "системного подхода" не выглядит как преходящая мода на определенную одежду, но скорее составляет совершенно необходимую, постоянную и достаточно развитую часть научного метода.

В качестве необходимых элементов "системный подход" включает принципы: ограничивания объектов во времени и пространстве, поиск качественных модификаций системообразующих потоков, развития и эволюции, необратимости времени, как естественной последовательности возникновения и исчезновения системной определенности, и некоторые другие, связанные с этими базовыми положениями.

При этом обнаруживается возможность системологических определений феноменов жизни и разума, различающихся по направленности на изменение трех системных атрибутов: выходной поток (механическая система), собственно система (адаптирующееся живое), входной поток (разумное).

В частных применениях системного подхода в сфере синергетики удобно оперировать понятием "направленная флуктуация", поскольку эта категория отражает весьма общую специфику немеханических систем.

Представляется, что в методическом аспекте, развитие этой идеи будет иметь заметную пользу, особенно, если "коридор направленной флуктуации" окажется доступным для количественной оценки. Но даже в достигнутом уровне понимания категория "направленная флуктуация" определенно способствует некоторой концептуальной увязке общей теории систем с достижениями классической философии и современного естествознания, в частности с элементами теории хаоса Пригожина и Стенгерс.

Простейшие примеры вселяют убеждение, что универсальные общесистемные свойства одинаково охватывают существо организации многих как материальных, так и информационно устроенных вещей, как "бездушных" механических конструкций, так и систем внутриличностной (психической), так и личностной, так и надличностной (социальной) сфер системного бытия. Поэтому отчетливо обнаруживаются перспективы использование системного подхода в качестве метатеории (теории для построения теорий), о чем пытался говорить Л.Берталанффи. При этом отдельные положительные элементы научной картины Мира согласовываются друг с другом и с общесистемными концепциями в целом, что позволяет в некоторых случаях обнаруживать наиболее ценное и устранять отдельные недостатки в теоретических построениях, а также получать дополнительные обоснования посредством общесистемной дедукции.

Пока трудно об этом судить, но хочется надеяться, что самостоятельную ценность в наших исследованиях могут иметь: определение онтологии как специфической науки, занимающейся построением целостных моделей бытия, разделение понятий эволюции и развития, попытки философского осмысления времени как разновидности системного развития, гипотетическая модель происхождения системной Вселенной, системные аспекты теории происхождения жизни, попытки системологического осмысления феноменов государства и права, попытки развития фрейдовского направления в изучении структур психики, определение подходов к концептуальной интеграции социологических теорий, а также обсуждение некоторых других тем, затронутых по поводу обоснования представлений о системе как категории онтологии.

Рейтинг публикации:

1

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: