|
Книга III
(I, 1) МАРК. — Итак, я буду, как и предполагал, следовать мыслям мужа, вдохновленного богами, которого я, глубоко перед ним преклоняясь, прославляю, пожалуй, чаще, чем следовало бы.
АТТИК. — Ты, по-видимому, говоришь о Платоне.
МАРК. — Именно о нем, Аттик!
АТТИК. — Нет, прославления твои никогда не будут ни чрезмерными, ни чересчур частыми. Ибо даже мои единомышленники, желающие, чтобы прославляли только их учителя1, позволяют мне чтить Платона, как я захочу.
МАРК. — И они, клянусь Геркулесом, поступают правильно. И в самом деле, что более достойно твоего утонченного ума? Ты, по моему мнению, и в жизни, и в своей речи достиг столь трудно дающегося сочетания достоинства и благожелательности.
АТТИК. — Я очень рад, что прервал тебя, так как ты превосходно высказал свое мнение обо мне. Но продолжай, как начал.
МАРК. — Итак, сначала приведем самый закон и укажем его подлинные и свойственные ему достоинства.
АТТИК. — Конечно; так же, как ты поступил, говоря о законе относительно религии.
(2) МАРК. — Итак, назначение магистрата, как вы видите, в том, чтобы руководить и отдавать распоряжения правильные, полезные и закономерные. Ибо, подобно тому, как магистратами руководят законы, так народом руководят магистраты, и можно с полным основанием сказать, что магистрат — это закон говорящий, а закон — это безмолвный магистрат. (3) Далее, ничто так не соответствует праву и естественному порядку (говоря это, я хочу, чтобы подразумевалось, что я говорю о законе), как империй2, без которого не могут держаться ни дом, ни гражданская община, ни народ, ни человечество в целом, ни вся природа, ни сама вселенная. Ибо и вселенная повинуется божеству, и ему покорны и моря, и суша, и жизнь людей подчиняется велениям высшего закона3.
(II, 4) Наконец, — перейду к событиям более близким и более известным нам — все древние племена некогда повиновались царям4. Этот вид империя вначале предоставлялся справедливейшим и мудрейшим людям (такой порядок был в полной силе и в нашем государстве, пока им правила царская власть), а затем передавался по порядку их потомкам. Такое положение и поныне остается у народов, которыми правят цари. А те народы, которым царская власть была неугодна, отказались не от повиновения кому бы то ни было, но от повиновения всегда одному и тому же человеку. Мы же, коль скоро мы преподаем законы свободным народам и ранее изложили в шести книгах свои мысли о наилучшем государственном устройстве5, в настоящее время согласуем законы с тем государственным строем, который мы одобряем.
(5) Итак, надо, чтобы существовали магистраты6; ведь без их мудрости и усердия гражданская община существовать не может, и распределением полномочий между ними поддерживается весь государственный строй. При этом должна быть установлена не только для магистратов мера их власти, но и для граждан мера их повиновения. Ведь и тот, кто разумно повелевает, рано или поздно должен будет подчиняться, а тот, кто покорно подчиняется, достоин того, чтобы рано или поздно начать повелевать7. Поэтому надо, чтобы тот, кто подчиняется, надеялся на то, что он со временем станет повелевать, а тот, кто повелевает, думал о том, что ему вскоре придется подчиняться. И мы — как это делает Харонд в своих законах8 — даже предписываем гражданам не только покоряться и повиноваться магистратам, но также и уважать и любить их. Что же касается Платона, то он к потомкам титанов относит тех людей, которые — подобно тому, как титаны восстали против небожителей9, восстают против своих магистратов. После этих замечаний перейдем теперь к самим законам, если вы согласны на это.
АТТИК. — И с этим, и с предложенным тобою порядком обсуждения я согласен.
(III, 6) МАРК. — «Империй да будет законным; граждане да подчиняются империю покорно и беспрекословно. Магистраты да карают неповинующегося им дурного гражданина пеней, наложением оков, розгами10, — если ни носитель равной или большей власти11, ни народ, к которому должна быть совершена провокация12, этому не воспротивятся.
После того, как магистрат произнесет приговор или наложит пеню, решение относительно пени или кары да вынесет народ13. В походе14 да не будет провокации на решение того, кто будет облечен империем, и все, что повелит тот, кто будет вести войну, да будет законным и обязательным.
Младших магистратов с меньшими правами да будет больше — для исполнения разных обязанностей15. В походе да повелевают они теми, кем им будет приказано повелевать, и да будут при них трибуны16; в Городе да охраняют они государственные деньги17, следят за целостью оков, наложенных на виновных, и совершают смертную казнь18; от имени государства бьют медную, серебряную и золотую монету19; разбирают возникающие тяжбы и приводят в исполнение все постановления сената20.
(7) Эдилы да будут управителями Города, попечителями о продовольствии и торжественных играх и да будет это для них первой ступенью к более высоким почетным должностям21.
Цензоры да исчисляют народ по возрастам и составляют списки потомства, челяди и имущества; да ведают они городскими храмами, дорогами, водопроводами, эрарием22, поступлением дани; да распределяют они народ по трибам, делят население по имуществу, возрастам и сословиям, назначают юношество в конницу и пехоту, запрещают оставаться безбрачными, надзирают за нравами народа, не оставляют в сенате опозорившихся людей. Да будет их двое и да будут они магистратами в течение пяти лет23. Остальные магистраты да обладают годичными полномочиями, и власть их да будет в силе в течение всего этого срока.
(8) Должностным лицом, разбирающим вопросы права и творящим суд или приказывающим творить суд по частным делам, да будет претор; да будет он охранителем гражданского права. Да будет у него столько коллег с равной властью, сколько постановит сенат или повелит народ24.
Царским империем да будут облечены двое и да называются они — от слов «идти впереди» [praeire], «судить» [iudicare], «советовать» [consulere] — преторами, судьями, консулами25. В походе да обладают они высшими правами и да не подчиняются они никому. Высшим законом да будет для них благо народа.
(9) Да не берет никто на себя одной и той же магистратуры до истечения десятилетнего срока. Да принимаются во внимание лета в соответствии с законом о возрасте26.
Но когда будет тяжкая война или жестокие распри между гражданами, то да обладает один человек в течение шести месяцев, не долее, — если постановит сенат — правами обоих консулов и да будет он, назначенный при полете птицы слева27, главой народа. И да будет при нем начальник конницы, равноправный со всяким, кто будет ведать правосудием. Других магистратов да не будет28.
Но когда не окажется ни консулов, ни главы народа, авспиции да будут в ведении «отцов» и да изберут они из своей среды одного, который сможет надлежащим образом провести в комициях выборы консулов29.
Носители империя, носители власти и легаты — после постановления сената и повеления народа — да покидают Город, справедливо ведут справедливые войны30, оберегают союзников, будут воздержны сами и сдерживают своих; да возвеличивают они славу народа и возвращаются домой с честью31.
Да не назначают никого легатом ради его личной выгоды32.
Те, кого плебс изберет, числом десять, в свою защиту — ради оказания ему помощи против самоуправства, да будут трибунами плебса и, если они наложат запрет на чье-либо решение или предложат плебсу вынести какое-нибудь постановление, то да имеет это силу; да будут трибуны неприкосновенны и да не оставляют они плебса без своей помощи33.
(10) Все магистраты да обладают правом авспиций и судебной властью и да составляют они сенат. Его постановления да имеют силу. А если носитель равной или большей власти наложит запрет, то да будет постановление сохранено в записи34.
Сословие это да будет без порока и да служит оно примером для других.
После того, как избрание магистратов, судебные приговоры народа, повеления и запреты будут одобрены голосованием, да будет голосование оптиматам известно, для плебса свободно35.
(IV) Но если будет надобность в каком-либо управлении вне полномочий магистратов, то народ да изберет лицо, которое будет управлять, и да даст ему право управлять.
Право обращаться с речью к народу и к «отцам» да будет у консула, у претора, у главы народа, у начальника конницы и у того лица, которое «отцы» назначат с тем, чтобы оно предложило консулов36; трибуны, которых плебс изберет для себя, да будут вправе обращаться к «отцам»; они же да вносят на рассмотрение плебса то, что будет полезным.
Те предложения, которые будут обсуждаться перед народом или перед «отцами», да отличаются умеренностью.
(11) В случае неявки сенатор да оправдается; иначе да будет отсутствие поставлено ему в вину. Сенатор да говорит в свою очередь и с умеренностью; да будет он знаком с делами народа.
Насилие да не применяется в народе. Носитель равной или большей власти да обладает большими правами. Если во время обсуждения вопроса возникнут беспорядки, то да будет это поставлено в вину тому, кто произносил речь. Совершивший интерцессию по пагубному делу да считается гражданином, принесшим спасение.
Те, кто будет выступать с речью, да считаются с авспициями, да подчиняются государственному авгуру, да хранят обнародованные предложения37 в эрарии, да обсуждают каждый раз не более одного дела, да разъясняют народу сущность каждого дела, да позволяют магистратам и частным лицам разъяснять ее народу.
Да не предлагают привилегии38. О смертной казни и гражданских правах предложение да вносится только в «величайшие комиции»39 и при участии тех, кого цензоры распределили по разрядам.
Подарков да не принимают и не дают, ни добиваясь власти40, ни исполняя свои должностные обязанности, ни исполнив их. Если кто-нибудь нарушит какое-либо из этих положений, то кара да соответствует преступлению.
Цензоры да блюдут подлинность законов. [Должностные лица,] сделавшись частными, да отчитываются перед ними в своей деятельности, не освобождаясь тем самым от ответственности по закону». Закон прочитан. Приказываю вам отойти и велю вручить вам таблички41.
(V, 12) КВИНТ. — Как кратко ознакомил ты нас, брат мой, с распределением прав всех магистратов; но это относится, пожалуй, только к нашему государству, хотя ты и прибавил кое-что новое.
МАРК. — Замечание твое, Квинт, вполне справедливо. Это именно то государственное устройство, которое Сципион превозносит в тех книгах42 и особенно одобряет; оно осуществимо только при таком именно распределении прав магистратов. Ибо вам следует твердо помнить: на магистратах и на тех, кто ведает делами, государство и держится, причем особенность того или иного государства возможно понять на основании их состава. А так как наши предки, проявив величайшую мудрость и величайшую умеренность, создали это государство, то мне почти не понадобилось вносить в законы что-либо новое.
(13) АТТИК. — В таком случае ты рассмотришь причины, почему такое распределение прав магистратов представляется тебе наиболее подходящим, — так же, как ты, по моему совету и просьбе, поступил, говоря о законе относительно религии.
МАРК. — Желание твое, Аттик, я исполню и рассмотрю этот вопрос в целом, — как он был изучен и изложен ученейшими людьми Греции, а затем, как я задумал, перейду к рассмотрению нашего права.
АТТИК. — Именно такого обсуждения я и жду.
МАРК. — Но об этом многое уже было сказано в книгах о государстве; мне пришлось сделать это, когда я старался найти наилучший вид государственного устройства. Относительно магистратов кое-что было точно и тщательно изложено прежде всего Феофрастом43, а затем стоиком Дионом44.
(VI, 14) АТТИК. — Как? Разве и стоики занимались этим вопросом?
МАРК. — Немного; разве только тот, кого я уже назвал, а впоследствии также и великий и ученейший человек — Панэтий45. Ведь стоики прежнего времени рассматривали вопрос о государстве хотя и глубоко, но отвлеченно и не для распространения в народе и среди граждан. Все это преимущественно проистекает из Академии, по почину Платона. Затем Аристотель в своих рассуждениях осветил весь этот вопрос о государственном устройстве, как и Гераклид Понтийский46, исходивший из учения того же Платона. Феофраст же, ученик Аристотеля, как вы знаете, был поглощен этими вопросами, а Дикеарх47, другой ученик Аристотеля, вовсе не был чужд этим взглядам и учениям. В дальнейшем последователь Феофраста, знаменитый Деметрий Фалерский48, о котором я уже говорил, на удивление всем извлек это учение из тайников, где его, пользуясь досугом, скрывали начитанные люди, и вывел его не только на свет солнца и на песок арены, но и для испытаний в битвах. Ведь мы можем назвать многих не особенно ученых людей, бывших великими государственными деятелями, и ученейших людей, неискусных в делах государства; что же касается человека, выдающегося в обоих отношениях, который был бы первым и в занятиях наукой, и в управлении государством, то кто может сравняться с Деметрием?
АТТИК. — Такой человек, думается мне, найтись может — ну, хотя бы один из нас троих. Но продолжай, как ты начал.
(VII, 15) МАРК. — Итак, эти ученые поставили вопрос: должен ли быть в государстве один магистрат — с тем, чтобы остальные магистраты подчинялись ему? Так после изгнания царей, как я понимаю, и решили наши предки. Но ввиду того, что царский образ правления, когда-то находивший одобрение, впоследствии был отвергнут не столько из-за недостатков царской власти, сколько из-за пороков царя, то будет казаться отвергнутым только название «царь», а существо дела сохранится, если один магистрат будет приказывать всем остальным. (16) Поэтому Феопомп49 не без оснований противопоставил в Лакедемоне эфоров царям, а мы консулам — трибунов. Ведь консул обладает именно той властью, которая основана на праве: ему должны подчиняться все остальные магистраты за исключением трибуна, чья власть была учреждена позднее — для того, чтобы больше не могло совершаться то, что когда-то совершилось. Это прежде всего ограничило права консула, так как появился человек, на которого его власть не распространялась, и так как трибун мог оказать помощь другим людям — не только магистратам, но и частным лицам в случае их неповиновения консулу50.
(17) КВИНТ. — Ты говоришь о большом зле. Ибо, после возникновения этой власти, значение оптиматов уменьшилось, а сила толпы окрепла.
МАРК. — Это не так, Квинт! Ведь не одни только права консулов неминуемо должны были показаться народу оскорбительными и таящими в себе насилие. После того, как в них было внесено умеренное и мудрое ограничение51, … [Лакуна] Под действие закона должны подпадать все.
…Как сможет он защищать союзников, если ему нельзя будет выбирать между полезным и неполезным?
(VIII, 18) «Да возвращаются они домой с честью». И право, доблестные и бескорыстные люди не должны ни от врагов, ни от союзников приносить с собой ничего, кроме чести.
Далее совершенно очевидно, что нет ничего более позорного, чем легатство не по делам государства52. Не стану говорить, как себя ведут и вели те, кто под предлогом легатства получает наследство или взыскивает деньги по синграфам53. Это, пожалуй, порок, свойственный всем людям. Но я спрашиваю: что действительно может быть более позорным, чем положение, когда сенатор является легатом, но без определенного круга деятельности, без полномочий, без какого-либо поручения от государства? Я, в свое консульство, именно этот вид легатства, хотя сенатором он казался выгодным, все же — и притом с одобрения сената, собравшегося в полном составе, — упразднил бы, не соверши тогда интерцессии жалкий плебейский трибун54. Но я все-таки сократил срок легатства, ранее неограниченный: я сделал его годичным. Таким образом, позор остается, но продолжительность его уменьшена. Но теперь, если вы согласны, покинем провинции и возвратимся в Рим.
АТТИК. — Мы-то вполне согласны, но те, кто находится в провинциях, вовсе не согласны на это55.
(19) МАРК. — Однако, Тит, если они будут подчиняться законам, то самым дорогим для них будет Город, будет их дом и самым многотрудным и тягостным — управление провинцией56.
Далее следует закон, определяющий власть плебейских трибунов, существующую в нашем государстве. Говорить о ней подробно необходимости нет.
КВИНТ. — Наоборот, брат мой, лично я, клянусь Геркулесом, хочу знать твое мнение об этой власти. Ведь мне она представляется пагубной, так как возникла во время мятежа и для мятежа57. Она впервые возникла — если мы пожелаем вспомнить — во времена гражданской войны, когда части Города были осаждены и захвачены. Затем, после того, как она вскоре была убита58 (подобно тому, как, по законам Двенадцати Таблиц, убивают ребенка-урода59), она через некоторое время каким-то образом ожила и возродилась, еще более мерзкая и отвратительная.
(IX) И в самом деле, чего только не породила она? Ведь она сперва (этого можно было ожидать от нечестивого существа) лишила «отцов» всего почета, каким они пользовались, все низшее уравняла с высшим, все привела в беспорядок, перемешала. Но, принизив высокое положение первенствовавших людей, она все же не успокоилась. (20) Ибо — не буду говорить ни о Гае Фламинии, ни о событиях, кажущихся уже отдаленными вследствие давности60, — какие права оставил честным мужам трибунат Тиберия Гракха61? Впрочем, пятью годами ранее плебейский трибун Гай Куриаций, человек самого низкого происхождения и презреннейший, заключил в тюрьму консулов Децима Брута и Публия Сципиона62, — каких и сколь выдающихся мужей! — чего ранее никогда не бывало63. Что касается трибуната Гая Гракха, который, как он сам сказал, подбросил на форум кинжалы, чтобы граждане друг друга перерезали, то разве он не ниспроверг всего государственного строя64? А что сказать о Сатурнине65, о Сульпиции66, о других67? Ведь государство даже не смогло отразить их нападение, не прибегнув к мечу.
(21) Но зачем упоминать о событиях давних и касающихся других, а не о случившихся с нами и свежих в нашей памяти? Нашелся бы, говорю я, когда-либо человек, столь дерзкий и столь враждебный нам, что он замыслил бы поколебать наше положение, не наточив против нас кинжала какого-нибудь трибуна? Преступные и дурные люди, не находя такого человека, не говорю уже — ни в одном доме, нет, даже ни в одном роду, во мраке, опустившемся на государство, сочли нужным волновать роды. Но — обстоятельство, исключительно важное для нас и овевающее память о нас неумирающей славой, — ни за какую плату не удалось найти трибуна, который согласился бы действовать против нас, за исключением того, которому вообще нельзя было быть трибуном68. (22) И каких только потрясений не вызвал он! Это были, разумеется, потрясения, какие могло причинить бессмысленное и бесцельное бешенство отвратительного зверя, распаленное бешенством толпы.
Вот почему, — во всяком случае, в этом деле, — я горячо одобряю действия Суллы, который законом своим отнял у плебейских трибунов власть совершать беззакония, но оставил им власть оказывать помощь69, а Помпея нашего — за все его другие деяния — я всегда превозношу величайшими и высшими похвалами, но когда речь идет о власти трибунов, то я молчу70. Ведь порицать его мне не хочется, а хвалить его я не могу.
(X, 23) МАРК. — Недостатки трибуната ты, Квинт, видишь превосходно, но, когда что бы то ни было осуждают, несправедливо перечислять только дурные стороны и отмечать недостатки, не обратив внимания на хорошие стороны. Ведь таким образом возможно осудить даже консулат, если собрать проступки консулов, называть которых мне не хочется. Я лично признаю, что самая власть трибунов таит в себе некоторое зло, но без этого зла не было бы и того доброго начала, которого в ней искали. «Власть плебейских трибунов, — скажешь ты, — чрезмерна». Кто отрицает это? Но сила народа бывает гораздо более дика и необузданна, а ведь она, когда у народа есть вожак, иногда бывает более мягкой, чем при отсутствии вожака71. Ведь вожак помнит, что он действует на свою ответственность, народ же, в порыве своем, опасности не сознает. — «Но его иногда подстрекают». — А в то же время часто и успокаивают. (24) И в самом деле, найдется ли столь обезумевшая коллегия, чтобы в ней ни один из десяти членов не был в здравом уме, когда даже против Тиберия Гракха не преминул совершить интерцессию трибун, уже не говорю — отстраненный, нет, лишенный полномочий72? И что другое нанесло удар Тиберию Гракху, как не то, что он отнял у коллеги власть совершать интерцессию?
Но оцени проявившуюся в этом мудрость наших предков: после того, как «отцы» предоставили плебсу эту власть, он сложил оружие, мятеж прекратился, и было найдено разумное решение, благодаря которому простые люди могли считать себя равными первенствующим, а в этом одном было спасение государства.
«Но ведь Гракхов было двое». — А помимо них (хотя можно назвать многих, так как избиралось десять трибунов) ты не найдешь ни одного злокозненного трибуна. Людей ничтожных? Пожалуй, найдешь. Нечестных? Быть может, даже не одного. Но ведь если высшее сословие не навлекает на себя ненависти, то и плебс не вступает в опасную борьбу за свои права. (25) Поэтому либо не следовало изгонять царей, либо надо было — на деле, а не на словах — дать плебсу свободу. Между тем она была дана так, что плебс должен был, несмотря на многие превосходные установления, склоняться перед авторитетом первенствовавших людей.
(XI) Мы в деятельности своей, мой добрейший и любимый брат, правда, пострадали от власти трибуна, но вовсе не вступали в борьбу с трибунатом. Ведь к нашему положению не раздраженный плебс почувствовал ненависть; нет, были сняты оковы, и на нас были натравлены рабы, а к этому прибавилась и угроза со стороны войска73. И нам тогда пришлось бороться не с памятной всем пагубой74, а с тяжелейшим положением в государстве, и не склонись я перед ним, отечество не могло бы воспользоваться тем благодеянием, какое я ему оказал75. И это подтвердил исход событий. В самом деле, был ли, не говорю уже — свободный человек, нет, даже раб, достойный свободы, которому наше избавление не было бы по-сердцу?
(26) И если действия, которые мы совершили ради блага государства, привели к тому, что я не всем людям стал угоден, если нас изгнала разожженная ненависть бешеной толпы, а самоуправство возбудило против меня народ, — подобно тому, как Гракх возбудил его против Лената76, а Сатурнин против Метелла77, — то смирись с этим, брат мой, и пусть нас утешают не столько философы, жившие в Афинах и велящие так поступать, сколько прославленные мужи, которые, будучи изгнаны из нашего города, предпочли расстаться с неблагодарными согражданами, только бы не жить среди подлых78.
Что касается Помпея, чье поведение в одном этом деле ты не вполне одобряешь79, то ты, мне кажется, не обращаешь должного внимания на то, что ему приходилось считаться не только с тем, что было наилучшим, но и с тем, что было необходимым. Ведь он понял, что восстановление этой власти в нашем государстве дольше откладывать уже нельзя. Ибо как мог бы наш народ быть лишен власти, которую он познал, после того, как он, ее еще не зная, добивался ее так настойчиво? Ведь это был долг мудрого гражданина — не оставлять дела, отнюдь не пагубного и столь популярного, что противиться ему было невозможно, в руках гражданина, достигшего угрожающей популярности. Ты знаешь, брат мой, в беседе такого рода, дабы можно было перейти к другому вопросу, принято говорить: «Очень хорошо» или «Совершенно верно».
КВИНТ. — Я не вполне согласен с тобой, но ты все же продолжай, прошу тебя.
МАРК. — Значит, ты упорствуешь и остаешься при своем прежнем мнении?
АТТИК. — Да и я, клянусь Геркулесом, вовсе не расхожусь во мнении с нашим Квинтом; но послушаем дальше.
(XII, 27) МАРК. — Далее, всем магистратам были даны право авспиций80 и судебные права: судебные права — с тем, чтобы существовала власть народа, к которой была бы возможна провокация81; право авспиций — для того, чтобы оправдываемая отсрочка во многих случаях препятствовала созыву комиций, который могли бы принести вред82. Ведь бессмертные боги не раз пресекали авспициями незаконные стремления народа.
Что касается правила, что сенат должен составляться из бывших магистратов, то интересам народа вполне соответствует, чтобы высшего положения можно было достигнуть только по воле народа, с упразднением цензорской кооптации83. Но связанный с этим недостаток тут же исправляется, так как наш закон подтверждает авторитет сената. (28) Ведь далее говорится: «Его постановления да имеют силу»84. Ибо положение таково: если сенат главенствует в решениях по делам государства, то всякое его постановление должны защищать все, а если остальные сословия хотят, чтобы государство управлялось в соответствии с решениями первого сословия85, то это соразмерное и преисполненное согласия государственное устройство может держаться на основе такого распределения прав, когда власть принадлежит народу, а ответственность несет сенат, — особенно если останется в силе следующий закон, в котором говорится: «Сословие это да будет без порока; да служит оно для других сословий примером».
КВИНТ. — Закон этот, брат мой, — чтобы «сословие было без порока», — превосходен, но положение, что сословие должно быть без порока, может быть слишком широко истолковано и требует разъяснения со стороны цензора86.
(29) АТТИК. — Хотя сословие это и все на твоей стороне и с величайшей благодарностью вспоминает о твоем консульстве я, с твоего позволения, скажу: оно в состоянии доконать не только цензоров, но и всех судей87.
(XIII) МАРК. — Оставь это, Аттик! Ведь мы беседуем не о нынешнем сенате и не об этих людях, которые входят в его состав теперь, а о будущих — если найдутся желающие повиноваться этим законам. Ибо, так как закон велит, чтобы сенат был свободен от каких-либо пороков, то ни один человек, страдающий пороком, не должен вступать в это сословие. Но достигнуть этого трудно, разве только путем воспитания и обучения, о чем мы, пожалуй, еще поговорим, если будут повод и время.
(30) АТТИК. — Повод, разумеется, будет, так как порядок рассмотрения законов зависит от тебя. Что касается времени, то в твоем распоряжении весь день. А я, даже если ты пропустишь это, потребую от тебя рассмотрения вопроса о воспитании и обучении.
Источник: ancientrome.ru.
Рейтинг публикации:
|
