Марк Туллий Цицерон: О ЗАКОНАХ

Перевод с латинского сделан по изданиям: диалог «О государстве»: M. Tullius Cicero. De re publica. Bibliotheca Teubneriana (K. Ziegler). Lipsiae, 1958; M. Tullius Cicero. Vom Gemeinwesen. Lateinisch und deutsch (K. Buchner). Zurich, 1960; диалог «О законах»: Ciceron. Traite des lois. Texte etabli et traduit par G. de Plinval. Collection Bude. Paris, 1958. В примечаниях ссылки на античную литературу даются по параграфам; хронологические даты — до нашей эры. Стихи переведены В. О. Горенштейном, кроме случаев, оговоренных особо. При ссылках на письма Цицерона указывается, помимо общепринятых данных, номер письма по изданию: М. Туллий Цицерон. Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. Перевод и комментарии В. О. Горенштейна, т. I—III, М-Л., Изд. АН СССР, 1949—1951.

Примечания И.Н. Веселовского обозначены его инициалами (И.В.).

Диалог «О государстве» был издан в переводе и с примечаниями Б.П. Яблонко. (Баку, 1928), «Сновидение Сципиона» («О государстве», VI, 9—29) — в переводе А. Шарбе (Казань, 1853) и в переводе Ф.А. Петровского (Москва, 1917). Диалог «О законах» выходит в переводе на русский язык впервые.

Книга I

1. Марк Туллий Цицерон.

2. Квинт Туллий Цицерон, младший брат оратора, родился в 103 или 102 г. и воспитывался вместе со старшим братом, вместе с которым в молодости совершил поездку в Грецию, где они слушали философов и риторов. Он был эдилом в 65 г. и претором в 62 г., затем в течение трех лет пропретором в провинции Азии. В 56 г. Квинт Цицерон был легатом Помпея, ведавшего снабжением Италия хлебом, в 54 г. — легатом Цезаря и отличился в галльской войне; в 51 г. был легатом брата Марка во время его проконсульства в Киликии. Во время гражданской войны Квинт Цицерон, как и брат Марк, был на стороне сената, но после поражения Помпея под Фарсалом покорился Цезарю. После убийства Цезаря Квинт Цицерон встал на сторону сената и был убит в 43 г., по воле триумвиров. Квинт Цицерон был женат на Помпонии, сестре Тита Помпония Аттика.

До нас дошли письма Марка Цицерона к брату Квинту и большое письмо Квинта к Марку, известное под названием «Краткое наставление по соисканию консульства», написанное в 64 г., когда Марк Цицерон выставил свою кандидатуру в консулы; кроме того, до нас дошли фрагмент поэмы и две эпиграммы Квинта Цицерона.

3. Тит Помпоний Аттик (109—32), близкий друг Цицерона, богатый римский всадник, эпикуреец. Он не занимал магистратур и по многу лет жил вне Рима — в Афинах (в связи с этим он и получил прозвание «Аттик») и в своих поместьях в Эпире и в Италии. Аттик давал крупные денежные ссуды городским общинам Греции. Если судить по письмам Цицерона, советовавшегося с Аттиком во многих случаях, когда ему предстояло принять важное для него решение, то Аттик обладал большим политическим опытом, и пользовался влиянием.

Аттик интересовался литературой и искусством и устроил у себя «издательство»: многочисленные рабы переписывали и размножали (на продажу) сочинения античных авторов, в том числе и произведения Цицерона. До нас дошли 16 «книг» — писем Цицерона к Аттику, являющиеся весьма важным историческим источником и памятником эпистолярной литературы. Возможно, что Аттик принимал участие в подборе писем Цицерона для выпуска их в свет уже после смерти оратора. Письма Аттика к Цицерону до нас не дошли.

(I, 1) АТТИК. — Вон ту рощу и этот вот арпинский дуб я узнаю; о роще я не раз читал в «Марии»¹; если знаменитый дуб сохранился, то это он и есть; ведь он очень стар.

КВИНТ. — Да, дорогой Аттик, он сохранился и навсегда сохранится; ведь он был посажен воображением поэта. Ибо ни одному земледельцу, стараниями своими, не посадить дерева на такое долгое время, на какое это возможно сделать стихом.

АТТИК. — Каким же образом, Квинт? Вернее, что именно сеют поэты? Мне кажется, ты, хваля брата, за себя подаешь голос².

(2) КВИНТ. — Пожалуй, это верно; но все же, пока латинские письмена будут говорить, на этом месте всегда будет расти дуб, называемый «Мариевым», и, как говорит Сцевола в «Марии», написанном моим братом,

конечно, если твои любимые Афины в своей крепости могли навеки сохранить оливу⁴, если на Делосе нам еще и теперь показывают ту же высокую и стройную пальму, которую гомеровский Улисс видел там своими глазами, как он говорит⁵, и если многое другое, что мы видим во многих местах, благодаря преданию существует дольше, чем это возможно по законам природы. Итак, пусть теперь это и будет тот знаменитый, приносящий желуди дуб, с которого некогда слетел

Но когда непогода и время уничтожат его, в этой местности все же останется дуб, который будут называть «Мариевым».

(3) АТТИК. — В этом я и не сомневаюсь, но спрашиваю уже не тебя. Квинт, а самого поэта: твои ли стихи посадили этот дуб или же ты, следуя преданию, только описал то, что произошло с Марием?

МАРК. — Конечно, я отвечу тебе, Аттик, но не раньше, чем ты сам ответишь мне. Правда ли, что Ромул, после своей кончины, бродя невдалеке от места, где теперь стоит твой дом, сказал Прокулу Юлию⁷, что он бог, и повелел называть его Квирином и воздвигнуть ему храм на этом месте? И верно ли, что в Афинах, опять-таки невдалеке от твоего прежнего дома, Аквилон похитил Орифию⁸? Так ведь гласит предание.

(4) АТТИК. — К чему ты клонишь, вернее, зачем об этом спрашиваешь? .

МАРК. — С единственной целью — чтобы ты не расспрашивал чересчур настойчиво о том, что до нас дошло благодаря преданиям.

АТТИК. — Но ведь в «Марии» многое вызывает вопрос, вымышлено ли оно или действительно произошло, а некоторые люди — так как это относится к недавнему прошлому и к уроженцу Арпина — хотят узнать правду именно от тебя.

МАРК. — Да и я, клянусь Геркулесом, не хочу прослыть лжецом. Однако кое-кто, мой дорогой Тит, поступает неразумно; это те, кто в том вопросе требует истины от меня не как от поэта, а как от свидетеля, и я не сомневаюсь, что эти же люди верят в то, что Нума беседовал с Эгерией⁹, а орел надел на Тарквиния головной убор фламина¹⁰.

(5) КВИНТ. — Как я вижу, брат мой, по твоему мнению, в историческом повествовании следует соблюдать одни законы, в поэзии — другие.

МАРК. — Разумеется, Квинт! Ведь в первом все направлено на то, чтобы сообщить правду, во второй большая часть — на то, чтобы доставить людям удовольствие. Впрочем, и Геродот, отец истории, и Феопомп¹¹ приводят бесчисленное множество сказаний.

(II) АТТИК. — Вот случай, какого я желал; не упущу его.

МАРК. — Какой случай, Тит?

АТТИК. — Тебя уже давно просят, вернее, от тебя требуют исторического повествования; ведь люди думают, что, если таким повествованием займешься ты, то мы также и в этом отношении нисколько не уступим Греции. А дабы ты знал мое личное мнение, я скажу, что это твой долг не только перед теми, кто занимается литературой и получает удовольствие от этого, но также и перед отечеством, чтобы оно, спасенное тобой¹², тобой же было и возвеличено. Ведь в нашей литературе нет исторических повествований, как я и сам знаю, и от тебя весьма часто слыхал. Ты же, конечно, можешь преуспеть в этом, так как (и ты сам склонен так думать) это труд, более всех других подходящий для оратора¹³.

(6) Поэтому приступи, пожалуйста, к делу и выбери время для такого сочинения о событиях, доныне либо неизвестных нашим соотечественникам, либо оставленных ими без внимания. Ибо, если — после летописей верховных понтификов¹⁴, самых приятных книг, какие только могут быть, — обратиться к Фабию¹⁵, или к тому человеку, о котором ты всегда упоминаешь, — к Катону¹⁶, или к Писону¹⁷, или к Фаннию¹⁸, или к Веннонию¹⁹ (хотя среди них один отличается большей, другой — меньшей силой изложения), то кто может быть скучнее всех этих людей? Правда, Целий Антипатр²⁰, современник Фанния, писал немного живее; именно он, хотя и отличался грубой силой и необработанным языком и был лишен блеска и искусства, все же мог подвигнуть остальных на то, чтобы они писали тщательнее. Но вот ему на смену пришли Геллий²¹, Клодий и Аселлион²²; у них нет ничего общего с Целием, скорее есть нечто общее с бесцветностью изложения и неловкостью писателей старшего поколения. (7) Ибо зачем мне упоминать о Макре²³? Он, при своей многоречивости, правда, отличается некоторым остроумием, но все же заимствует его не из ученого изобилия греков, а у жалких латинских переписчиков. Но его друг Сисенна²⁴, вводя в речах многое, вполне подходящее для латинского языка, несомненно, превзошел всех писателей, живших до нашего времени, — за исключением, пожалуй, тех, которые еще ничего не выпустили в свет; судить о них мы не можем²⁵. Однако в вашем кругу Сисенну никогда не считали оратором, и историю свою он излагал как-то по-ребячески, так что он, из всех греческих писателей читавший, по-видимому, одного лишь Клитарха²⁶, а кроме него не читавший никого, одному ему и хочет подражать; однако, если бы он и смог с ним сравняться, ему все же было бы далеко до совершенства. Итак, вот твоя задача; она возложена на тебя, — конечно если Квинт не другого мнения.

(III, 8) КВИНТ. — Отнюдь нет, и мы уже не раз об этом говорили, но между нами существует небольшое разногласие.

АТТИК. — Какое же?

КВИНТ. — Насчет времени, с какого следует начать изложение. По моему мнению — с самых отдаленных времен, потому что они описаны так, что этого даже и прочесть нельзя; но Марк предпочитает рассказ о современных ему событиях, дабы иметь возможность охватить те из них, в каких он участвовал сам.

АТТИК. — Я лично готов согласиться скорее с ним. Ведь важнейшие события произошли на нашей памяти и в наш век, более того, он таким образом прославит заслуги дражайшего Гнея Помпея²⁷ и коснется также и славного и достопамятного своего года²⁸. Предпочитаю, чтобы он говорил именно о нем, а не, как говорится, о Реме и Ромуле.

МАРК. — Я хорошо понимаю, Аттик, что от меня уже давно требуют такого труда. Я не стал бы отказываться от него, если бы мне предоставили для него хотя бы немного вполне свободного времени. Ведь за столь большой труд нельзя браться, когда ты поглощен делами и твое внимание отвлечено. Для такой работы необходимы два условия: быть свободным и от забот, и от государственных дел.

(9) АТТИК. — Скажи, а какой досуг был предоставлен тебе для работы над другими сочинениями, которых ты написал больше, чем любой из нас?²⁹

МАРК. — У меня кое-когда бывает свободное время, терять которое без пользы я себе не позволяю. Таким образом, если выдадутся свободные дни, когда я могу пожить в деревне, то я, в зависимости от их числа, и занимаюсь своими сочинениями. Что же касается истории, то к ней можно приступить, только обеспечив себе досуг, и ее нельзя закончить в короткое время, да и я обыкновенно всякий раз, когда к чему-либо приступаю, не нахожу себе покоя, если бываю вынужден заняться другим делом, и разорванную ткань сплести вновь мне бывает труднее, чем закончить начатую.

(10) АТТИК. — Твои слова, бесспорно, свидетельствуют о том, что тебе нужно легатство³⁰ или какой-нибудь подобный ему перерыв в занятиях, обеспечивающий свободу и досуг.

МАРК. — Что касается меня, то я скорее рассчитывал на то освобождение от занятий, на какое имеешь право по возрасту, — тем более, что я, следуя заветам отцов, не склонен отказываться от того, чтобы, сидя в своем кресле, давать советы по вопросам права и нести лестные и почетные обязанности весьма деятельной старости³¹. Ведь таким образом я мог бы и к тому делу, которого ты ждешь от меня, и ко многим другим делам, еще более благодарным и важным, прилагать столько труда, сколько захочу.

(IV, 11) АТТИК. — Но твоих соображений, пожалуй, никто не знает, и тебе следует всегда говорить о них — тем более, что ты переменился сам и усвоил себе другой вид красноречия, так что — подобно тому, как твой близкий друг Росций в старости стал петь стихи более тихо и даже замедлял сопровождение флейт³², — так и ты изо дня в день несколько умеряешь пыл своих выступлений, в прошлом обычно весьма резких, и речь твоя уже мало чем отличается от спокойных рассуждений философов. Так как даже глубокая старость, по-видимому, может сохранить такой вид красноречия, то я не думаю, чтобы тебя можно было освободить от ведения дел в суде.

(12) КВИНТ. — А я, клянусь Геркулесом, полагал, что наши сограждане одобрили бы тебя, если бы ты занялся истолкованием права. Поэтому тебе, я думаю, когда ты найдешь нужным, следует испытать себя в нем.

МАРК. — Да, Квинт, в такой попытке, конечно, не было бы никакой опасности. Но я боюсь, как бы я, желая уменьшить свой труд, не увеличил его, и как бы к этому ведению дел в суде, к которому я никогда не приступаю без подготовки и размышлений³³, не прибавилось толкование права³⁴, обременительное для меня не столько из-за труда, какого оно требует, сколько потому, что оно лишит меня возможности обдумывать свои речи, а без этого я ни разу не решался приступить ни к одному сколько-нибудь важному судебному делу.

(13) АТТИК. — Почему же ты не разъяснишь нам именно этого вопроса в это, как ты говоришь, выпавшее тебе свободное время и не напишешь о гражданском праве более подробно, чем писали другие? Ведь ты, помнится мне, с ранней молодости усердно изучал право, когда также и я посещал Сцеволу³⁵, и ты, казалось мне, никогда не отдавался ораторскому искусству настолько, чтобы на гражданское право смотреть свысока.

МАРК. — Ты вызываешь меня на длинное рассуждение, Аттик! Все же — если Квинт не предпочитает, чтобы мы занялись чем-либо другим, — я приступлю к нему, и так как мы свободны от занятий, выскажусь.

КВИНТ. — Да, я охотно послушаю. И действительно, какое занятие мог бы я предпочесть этому, вернее, разве я мог бы провести этот день лучше?

(14) МАРК. — Почему бы нам, в таком случае, не направиться в места наших прогулок и нашего обычного пребывания? Побродив достаточно, мы там отдохнем и для нас, конечно, будет большим удовольствием задавать вопросы друг другу.

АТТИК. — Да, и если хотите, — сюда, к реке Лирис, по ее тенистому берегу. Но начни пожалуйста, уже сейчас излагать нам свои взгляды на гражданское право.

МАРК. — Мои взгляды? В нашем государстве, мне думается, были выдающиеся мужи, имевшие обыкновение разъяснять это право народу и давать ему советы; но они, объявив о важных делах, занимались мелочами. И в самом деле, что столь важно, как законы государства? И в то же время что столь незначительно, как задача людей, к которым обращаются за советом? Впрочем, их деятельность [народу] необходима, и я, право, не думаю, чтобы люди, взявшие на себя эту обязанность, не были сведущими и в общих вопросах права; но этим, так называемым гражданским правом они занимались только в такой мере, в какой хотели быть полезными народу³⁶. Ведь право, когда с ним знакомишься, кажется незначительным, а в жизни оно, напротив, необходимо. Итак, к чему ты призываешь меня, вернее, что мне советуешь? Книжечки составлять насчет падения капель дождя и общих стен?³⁷ Или же сочинять формулы стипуляций и судебных решений?³⁸ Все это уже тщательно написано многими людьми³⁹ и притом посвящено более мелким вопросам, чем те, решения которых, по моему мнению, ожидают от меня.

(V, 15) АТТИК. — Но если ты хочешь знать, чего от тебя жду я, так как ты написал сочинение о наилучшем государственном устройстве, то я думаю, что ты поступишь последовательно, если ты же напишешь и о законах. Ведь именно так, знаю я, поступил знаменитый Платон, перед которым ты преклоняешься, которого ты ставишь выше всех и очень любишь⁴⁰.

МАРК. — Итак, ты хочешь, чтобы мы — подобно Платону, который, как он сам описывает, в летний день, в кипарисовых рощах и на лесных тропах Гносса, часто останавливаясь и иногда отдыхая, рассуждал с критянином Клинием и лакедемонянином Мегиллом о государственных установлениях и наилучших законах, — чтобы мы, гуляя среди этих высоких тополей по зеленому и тенистому берегу и время от времени садясь отдохнуть, рассмотрели эти же вопросы немного подробнее, чем этого требуют обычаи, существующие на форуме?

(16) АТТИК. — Да, я желал бы послушать именно об этом.

МАРК. — А что скажет Квинт?

КВИНТ. — Ничего другого я так не жду.

МАРК. — И ты вполне прав. Вы можете быть уверены, что ни в одном виде рассуждений нельзя лучше выявить, что именно природа дала человеку; сколь велика сила наилучших качеств человеческого ума; какова задача, для выполнения и завершения которой мы родились и появились на свет; какова связь между людьми и каково естественное объединение между ними. Когда все это будет разъяснено, станет возможным найти источник законов и права.

(17) АТТИК. — Итак, по твоему мнению, учение о праве следует черпать не из преторского эдикта⁴¹, как ныне поступает большинство людей, и не из Двенадцати таблиц⁴², как поступали наши предшественники, а из глубин философии?

МАРК. — Ведь в этой беседе, Помпоний, мы не рассматриваем ни вопроса о том, как мы даем заключение перед претором⁴³, ни о том, какой совет нам следует дать в том или ином случае. Допустим, что это дело важное (таково оно и есть в действительности), что им некогда успешно занимались многие прославленные мужи, а теперь, благодаря своему необычайному авторитету и знаниям, занимается один человек⁴⁴; но мы должны при обсуждении охватить весь вопрос о праве и законах в целом так, чтобы этому, как мы его называем, гражданскому праву было отведено, так сказать, лишь небольшое и ограниченное место. Ведь мы должны разъяснить природу права, а ее следует искать в природе человека; нам придется рассмотреть законы, на основании которых гражданские общины должны управляться; затем изучить уже составленные и строго определенные права и постановления народов; при этом мы не пропустим так называемых гражданских прав также и нашего народа.

(VI, 18) КВИНТ. — Ты, брат мой, поистине глубоко и, как и надлежит, из самых истоков берешь то, что мы изучаем; те же, кто передает нам гражданское право иначе, передают нам не столько пути правосудия, сколько пути ведения тяжб.

МАРК. — Это не так, Квинт! Тяжбы порождает скорее неосведомленность в праве, а не знание права. Но об этом впоследствии; теперь обратимся к основам права.

Итак, ученейшие мужи⁴⁵ признали нужным исходить из понятия закона и они, пожалуй, правы — при условии, что закон, как они же определяют его, есть заложенный в природе высший разум, велящий нам совершать то, что совершать следует, и запрещающий противоположное. Этот же разум, когда он укрепился в мыслях человека и усовершенствовался, и есть закон. (19) Поэтому принято считать, что мудрость есть закон, смысл которого в том, что он велит поступать правильно, а совершать преступления запрещает. Полагают, что отсюда и греческое название «номос», так как закон «уделяет» каждому то, что каждому положено⁴⁶, а наше название “lex”, по моему мнению, происходит от слова “legere” [выбирать]. Ибо, если греки вкладывают в понятие закона понятие справедливости, то мы вкладываем понятие выбора; но закону все же свойственно и то, и другое. Если эти рассуждения правильны (а лично я склонен думать, что в общем это верно), то возникновение права следует выводить из понятия закона. Ибо закон есть сила природы, он — ум и сознание мудрого человека, он — мерило права и бесправия⁴⁷. Но так как весь наш язык основан на представлениях народа, то нам время от времени придется говорить так, как говорит народ, и называть законом (как это делает чернь) те положения, которые в писаном виде определяют то, что находят нужным, — либо приказывая, либо запрещая.

Будем же при обосновании права исходить из того высшего закона, который, будучи общим для всех веков, возник раньше, чем какой бы то ни было писаный закон, вернее, раньше, чем какое-либо государство вообще было основано.

(20) КВИНТ. — Это будет более правильно и более разумно ввиду особенностей нашей беседы.

МАРК. — Итак, согласен ли ты с тем, чтобы мы проследили возникновение самого права от его источника? Когда мы найдем его, у нас не останется сомнений насчет того, к чему нам отнести то, что мы рассматриваем.

КВИНТ. — По моему мнению, так и следует поступить.

АТТИК. — Присоедини и мой голос к предложению брата.

МАРК. — Итак, коль скоро мы должны строго придерживаться того государственного устройства, превосходство которого Сципион доказал в известных шести книгах⁴⁸, сообразовывать все законы с этим родом государства и насаждать даже добрые нравы, но коль скоро устанавливать все это писаными законами нельзя, то я буду искать корни права в природе, под водительством которой нам и следует развивать все наше рассуждение.

АТТИК. — Совершенно правильно; именно под ее водительством заблудиться никак не возможно.

(VII, 21) МАРК. — Итак, согласен ли ты с нами, Помпоний, (ведь мнение Квинта я знаю) в том, что всей природой правят воля, разум, власть, мысль, повеления (быть может, есть еще какое-нибудь другое слово, которым я мог бы яснее выразить то, что хочу сказать) бессмертных богов? Ибо, если ты с этим согласен, то именно с этого нам лучше всего и начать рассмотрение вопроса.

АТТИК. — Я с этим вполне согласен, если тебе это угодно. Пение птиц и шум струй, пожалуй, избавят меня от опасений, что мои слова услышит кто-нибудь из моих единомышленников⁴⁹.

МАРК. — Но тебе следует остерегаться; ведь они обыкновенно (таково уж свойство доблестных мужей) очень гневливы и, конечно, не стерпят, если узнают, что ты предал первое положение великого мужа, где он пишет, что божество не тревожится ни за себя, ни за других⁵⁰.

(22) АТТИК — Продолжай, пожалуйста; ибо я хочу знать, что следует из того, в чем я тебе сделал уступку.

МАРК. — Буду краток. Следует вот что: существо, способное предвидеть, сообразительное, разностороннее, наблюдательное, памятливое, преисполненное разума и смышленое, которое мы называем человеком, было сотворено высшим божеством и поставлено, так сказать, в превосходное положение. Ведь из существ всех видов и различной природы один только человек способен думать и размышлять, чего все остальные лишены. А что, не скажу — в человеке, но и на всем небе, и на земле более божественно, чем разум⁵¹? Когда этот разум достигнет зрелости и совершенства, то его по справедливости называют мудростью. (23) И вот, так как лучше разума нет ничего, и он присущ и человеку, и божеству, то первая связь между человеком и божеством — в разуме. Но если общим для божества и человека является разум, то этот разум, им свойственный, должен мыслить правильно; а так как разум есть закон, то мы, люди, должны считаться связанными с богами также и законом. Далее, между теми, между кем существует общность в виде закона, существует общность и в виде права. А те, у кого закон и право общие, должны считаться принадлежащими к одной и той же гражданской общине. Более того, если они повинуются одним и тем же империю и власти⁵², то они еще в большей степени повинуются небесному распорядку, божественной мысли и предержащему божеству, так что весь этот мир следует рассматривать уже как единую гражданскую общину богов и людей⁵³. В гражданских общинах положение ветвей рода, на основании известных правил, о которых будет сказано в свое время, определяется агнацией⁵⁴; в природе это настолько более величественно и настолько более славно, что люди связаны с богами агнацией и происхождением.

(VIII, 24) Ибо, когда изучают природу человека, обыкновенно высказывают следующие взгляды (и они, бесспорно, соответствуют действительности): в связи с постоянными движениями и кругообращениями неба⁵⁵ некогда наступила известная зрелость вселенной — для того, чтобы мог быть насажден человеческий род, который, будучи распространен и посеян на земле, был наделен божественным даром — душой, и между тем как все другие начала, составляющие их, люди получили от смертных существ, причем начала эти непрочны и бренны, душу породило божество. Ввиду этого, мы по справедливости можем говорить о своем родстве с небожителями, или о своем божественном происхождении, или о «древе». Поэтому среди стольких живых существ, за исключением человека, нет ни одного, у которого было бы хоть какое-нибудь понятие о божестве, а среди самих людей не существует народа, ни столь развитого, ни столь дикого, чтобы он, даже не ведая, кого ему подобает считать божеством, все же не знал, что признавать божество вообще следует.

(25) Таким образом, бога знает тот человек, который как бы вспоминает и сознает, от кого он произошел. Наконец, человеку и божеству присуща одна и та же доблесть, которой лишены все остальные существа. Доблесть эта не что иное, как природа, достигшая совершенства и доведенная до своей высшей степени; следовательно, в человеке есть сходство с божеством. Коль скоро это так, то возможно ли какое-либо более тесное и более прочное родство между ними обоими? И вот, для блага и нужд людей природа предоставила такое изобилие всего, что все возникающее кажется дарованным нам нарочито, а не происшедшим случайно, и притом не только то, что в виде хлебных зерен и ягод рождается землей благодаря ее плодородию, но также и скот, так как большинство его, как это очевидно, создано для удовлетворения нужд людей: одни виды — для использования при работах, другие — для употребления в пищу.

(26) Более того, люди придумали неисчислимые искусства благодаря наставлениям природы, подражая которой, разум хитроумно приобрел все необходимое для жизни.

(IX) А самому человеку та же природа не только даровала быстрый ум, но дала и чувства как бы в виде спутников и вестников, разъяснила ему многие темные и недостаточно [сложившиеся] представления, как бы основания для знания; природа придала ему внешний вид, подходящий и вполне соответствующий человеческому уму. Ибо она, заставив все другие живые существа наклоняться к земле, чтобы принимать пищу, одного только человека подняла и побудила его смотреть на небо, как бы на родное для него место и его прежнюю обитель; кроме того, она придала особый внешний вид его лицу, отобразив на нем сокровенные черты его характера.

(27) Ведь и наши глаза необычайно ясно говорят о наших душевных волнениях, и то, что называют выражением лица, из всех живых существ возможно только у человека и свидетельствует о его нраве; смысл этого понятия греки знают, но соответствующим словом для его обозначения не располагают. Не буду говорить о благоприятных свойствах и способностях остальных частей тела, об умении человека владеть своим голосом, о силе речи, которая по преимуществу и служит посредницей в человеческом обществе. Ведь всего этого мы не должны обсуждать в этой беседе; вопрос этот, мне кажется, достаточно подробно рассмотрел Сципион в тех книгах, которые вы прочитали. Теперь, так как божество именно таким создало и именно так снабдило человека, которого оно пожелало видеть основой всего прочего, то для нас становится очевидным (не станем обсуждать всех частностей), что природа сама, своими силами, идет дальше; ведь она даже без наставлений с чьей бы то ни было стороны, исходя из понятий, виды которых она узнала по первым и начальным представлениям, сама, своими силами, укрепляет разум и совершенствует его.

(X, 28) АТТИК. — Бессмертные боги! Как далеко ты ищешь начала права! И притом так, что я не только не спешу дойти до того, чего я от тебя ожидал в вопросе о гражданском праве, но даже вполне согласен на то, чтобы ты хотя бы весь этот день затратил на нашу беседу. Ибо вопросы эти, которые ты охватываешь, быть может, для того, чтобы затем перейти к другим, более важны, чем даже те, ради которых ты их подготовляешь.

МАРК. — Эти вопросы, которых мы теперь касаемся вкратце, действительно важны. Но из всего того, что обсуждают ученые люди, конечно, ничто не важно в такой степени, в какой важно полное понимание того, что мы рождены для справедливости и что не на мнении людей, а на природе основано право. Это сразу станет очевидным, если мы вникнем в сущность человеческого общества и связей между людьми.

(29) Ведь ни одна вещь в такой степени не подобна другой, так не равна ей, в какой все мы подобны и равны друг другу. И если бы упадок наших обычаев и расхождение мнений не извращали и не отвлекали наших слабых умов, куда только пожелают, то каждый из нас был бы столь же подобен самому себе, сколь все люди подобны друг другу. Поэтому, каково бы ни было определение, даваемое человеку, оно одно действительно по отношению ко всем людям.

(30) Это достаточное доказательство того, что между людьми никакого различия нет. Если бы оно было, то одно единственное определение не охватывало бы всех людей. И в самом деле, разум, который один возвышает нас над зверями, разум, благодаря которому мы сильны своей догадливостью, приводим доказательства, опровергаем, рассуждаем, делаем выводы, несомненно, есть общее достояние всех людей; он различен в зависимости от полученного ими образования, но одинаков у всех в отношении способности учиться. Ведь чувства всех людей воспринимают одно и то же, и то, что действует на чувства, в равной степени действует на чувства всех людей, а то, что запечатлевается в умах (первоначальные представления, о которых я уже говорил), одинаково запечатлевается у всех, причем речь, истолковательница мысли, бывает различной по словам, употребленным в ней, но совпадает по смыслу. И ни в одном народе не найдется человека, который, избрав своей руководительницей природу, не смог бы достичь доблести.

(XI, 31) И сходство между людьми необычайно велико не только в хороших, но и в дурных качествах. Ибо все люди падки и на наслаждения, которые, хотя и увлекают их, принося им позор, все же, в некоторой степени, походят на естественное благо; доставляя нам удовольствие видимостью ласковости и приятности, они — ввиду заблуждения нашего ума — воспринимаются нами как нечто полезное. И вследствие подобного же неведения люди бегут от смерти, словно она — разложение естества, и стремятся жить, так как жизнь сохраняет нас в таком состоянии, в каком мы родились. Боль они относят к числу величайших зол — как ввиду того, что она мучительна, так и потому, что за ней, по-видимому, следует уничтожение естества. (32) И так как между почетом и славой существует сходство, то те, кому оказан почет, кажутся нам счастливыми, а те, кто бесславен, — несчастными. Тяготы, радости, страсти, страхи овладевают умами всех людей одинаково, и если верования бывают у людей разные, то это не означает, что те, кто поклоняется собаке и кошке как божествам, не более суеверны, чем другие народы. Но какой народ не ценит приветливости, благожелательности, сердечной доброты и способности помнить оказанные благодеяния? Какой народ не презирает, не ненавидит надменных, злокозненных, жестоких и неблагодарных людей? И когда мы поймем, что это объединяет весь человеческий род, то останется [только показать, что этим объединением людей должны управлять законы, способные укреплять дружбу и основанные на разуме,] так как разумный образ жизни делает людей лучше. Если вы согласны с этим положением, перейдем к другим; если вы не удовлетворены чем-либо, сперва разъясним это.

АТТИК. — Мы вполне удовлетворены, если я могу ответить за нас обоих.

(XII, 33) МАРК. — Итак, следующее положение гласит, что природа создала нас для того, чтобы мы разделяли между собой всю совокупность прав и пользовались ими все сообща. И я, говоря «природа», хочу, чтобы во всем этом рассуждении меня так и понимали. Но испорченность, связанная с дурными наклонностями, так велика, что от нее как бы гаснут огоньки, данные нам природой, и возникают и укрепляются враждебные им пороки. И если бы люди — как по велению природы, так и в силу своего суждения — признавали, что «ничто человеческое им не чуждо», как говорит поэт⁵⁶, то все они одинаково почитали бы право. Ведь тем, кому природа даровала разум, она даровала и здравый разум. Следовательно, она им даровала и закон, который есть здравый разум — как в повелениях, так и в запретах. Если она им даровала закон, то она даровала и право; разум был дан всем. Значит, и право было тоже дано всем, и Сократ справедливо проклинал того, кто первый отделил пользу от права; право, жаловался он, — источник всяческих бед⁵⁷. Ведь отсюда и известное изречение Пифагора [насчет дружбы]: «У друзей все общее»⁵⁸. [Лакуна]

(34) …Из этого явствует, что, когда мудрец переносит такое большое и такое глубокое расположение на другого человека, наделенного такой же доблестью, то это приводит к тому, что он в этом человеке (кое-кому это может показаться невероятным, но это неизбежно) любит себя не больше, чем его: и в самом деле, в чем может быть различие, когда равно все? Но если здесь может появиться хотя бы малейшее различие, то тотчас же исчезнет даже название «дружба», смысл которой в том, что она перестает существовать, как только один человек пожелает для себя преимуществ перед другим⁵⁹.

Все это предпосылается нашей дальнейшей беседе и обсуждению всего вопроса, чтобы легче было понять, что право проистекает из природы. Высказавшись вкратце по этому вопросу, я перейду к гражданскому праву, которое и дало повод ко всей нашей беседе.

КВИНТ. — Да, разумеется, только вкратце; ведь из того, что ты сказал, лично я (даже если Аттик другого мнения) заключаю, что право, несомненно, возникло из природы.

(XIII, 35) АТТИК. — Могу ли я быть другого мнения, когда уже доказано следующее: во-первых, мы снабжены и украшены как бы дарами богов; во-вторых, у людей существует лишь одно, равное для всех и общее правило жизни; наконец, все люди связаны, так сказать, природным чувством снисходительности и благожелательности друг к другу, а также и общностью права. Раз мы (и, по моему мнению, правильно) согласились с тем, что все это верно, то как можем мы теперь отделять от природы законы и права?

(36) МАРК. — Ты прав, и дело обстоит именно так. Но, по почину философов, правда, не древних, но тех, которые устроили как бы «мастерские мудрости»⁶⁰, то, что некогда обсуждалось в более общих формах, теперь рассматривается расчлененным⁶¹; ведь эти философы думают, что положение, которым мы теперь заняты, невозможно рассмотреть удовлетворительно, если они не обсудят отдельно именно того, что право проистекает из природы.

АТТИК. — Значит, и ты утратил свободу обсуждения, вернее, именно ты, рассматривая вопрос, не следуешь своему собственному мнению, а склоняешься перед чужим авторитетом?

(37) МАРК. — Не всегда, Тит! Но, к чему клонится наша беседа, ты уже видишь: цель всего нашего обсуждения — укрепление государств, улучшение нравов и благо народов. Поэтому я не склонен допускать, чтобы закладывались основы, недостаточно хорошо продуманные и недостаточно изученные; я надеюсь, что эти основы будут одобрены если и не всеми людьми (ведь это и невозможно), то все же теми, кто признает нужным добиваться всего того, что само по себе справедливо и честно, и либо считать благом вообще только то, что похвально само по себе, либо, во всяком случае, видеть великое благо только в том, что действительно возможно хвалить само по себе; (38) и я жду одобрения тому, что высказал, от всех философов — независимо от того, в Старой ли Академии остались они вместе со Спевсиппом, Ксенократом и Полемоном⁶², или же, с ними по существу соглашаясь, но несколько отличаясь от них способом обучения, последовали учению Аристотеля и Феофраста⁶³, или же, в соответствии со взглядами Зенона⁶⁴, не изменив содержания, переменили названия или даже последовали учению Аристона⁶⁵, трудному и суровому, но в настоящее время сломленному и отвергнутому, последовали с тем, чтобы, за исключением доблестей и пороков, ко всему остальному относиться с полным спокойствием. (39) Что же касается тех, кто к себе относится слишком снисходительно, является рабом своего тела и все то, чего ищет в жизни и от чего бежит, измеряет наслаждением и болью, то — даже если они и говорят правду (ведь нам нет нужды спорить по этому поводу) — мы предложим им высказываться в своих садиках⁶⁶, а от всякого участия в делах государства, которых они не знают даже частично и никогда не хотели знать, мы даже попросим их воздержаться на некоторое время. Новую же Академию, основанную Аркесилаем и Карнеадом и создающую путаницу во всех этих вопросах, мы будем умолять о молчании. Ведь если она нападет на эти положения, представляющиеся нам установленными и разработанными достаточно ясно, то она причинит очень сильные разрушения⁶⁷. Ее я желаю умилостивить, не смею отстранять.

(XIV, 40) [Лакуна]… Ведь мы очищены и без его окуриваний⁶⁸. Что же касается преступлений перед людьми и нарушений долга перед богами, то никакого очищения быть не может. Поэтому за них люди несут наказание не по суду (в древности нигде не выносили приговоров, ныне во многих местах их не бывает, а там, где их все же выносят, они весьма часто не справедливы); нет, преступников тревожат и преследуют фурии — и не пылающими факелами, как это бывает в трагедиях, а угрызениями совести и мучительным сознанием зла, содеянного ими⁶⁹. И если удержать человека от беззакония должна была бы кара, а не природа, то какая тревога могла бы терзать нечестивцев, переставших страшиться казни? Ведь ни один из них все же никогда не был столь дерзок, чтобы либо не постараться отрицать совершенное им преступление, либо не придумать какого-нибудь объяснения своего гнева и не искать оправдания для своего преступления в том или ином естественном праве. И если на естественные права осмеливаются ссылаться нечестивцы, то с каким же рвением их будут соблюдать честные люди! Но если от беззаконной и преступной жизни людей отвращает только кара, страх перед казнью, а не сама омерзительность такой жизни, то беззаконников нет и бесчестных людей следует считать скорее неосторожными⁷⁰. (41) А мы, если нас побуждает быть честными мужами не стремление к доблести, а та или иная польза и выгода, хитры, а не честны. Ибо как поступит в потемках человек, который боится только свидетелей и судьи? Как поступит он, встретившись в пустынном месте со слабым и одиноким человеком, у которого он может отнять много золота? Наш справедливый от природы и честный муж даже заговорит с ним, поможет ему, выведет его на дорогу. А тот, кто ничего не делает для ближнего и все измеряет своей собственной выгодой? Вы, думается мне, уже знаете, как он поступит⁷¹. Если же он станет отрицать, что он намерен лишить путника жизни и отнять у него его золото, то он всегда будет отрицать это не потому, что считает такое деяние позорным с точки зрения закона природы; он будет отрицать его только из опасения, что это станет известным, то есть навлечет на него беду. О, достойное соображение, от которого должны покраснеть, не говорю уже — образованные люди, нет, даже невежды!

(XV, 42) Но вот что нелепее всего: думать, что все, значащееся в установлениях и законах народов, справедливо. И даже если некоторые законы изданы тираннами?⁷² Если бы Тридцать афинских правителей пожелали навязать свои законы всем и если бы все афиняне радовались законам тираннов, то разве это было бы основанием для того, чтобы законы эти были признаны справедливыми? Я полагаю, — ничуть не более справедливыми, чем закон, проведенный нашим интеррексом и давший диктатору право казнить, по своему усмотрению, любого гражданина, назвав его по имени, даже без слушания дела в суде⁷³. Ибо существует лишь одно право, связывающее человеческое общество и установленное одним законом. Закон этот есть подлинное основание для того, чтобы приказывать и запрещать. Кто закона этого не знает, тот — человек несправедливый, независимо от того, писаный ли это закон или неписаный. Но если справедливость заключается в повиновении писаным законам и установлениям народов, и если, как утверждают все те же философы, следует все измерять выгодой, то этими законами пренебрежет и их, если сможет, нарушит всякий, кто сочтет, что это будет ему выгодно. Это учение приводит к тому, что, если справедливость не проистекает из природы, то ее вообще не существует, а та, которая устанавливается в расчете на выгоду, уничтожается из соображений выгоды для других.

(43) Более того, если право не будет корениться в природе, то все доблести уничтожатся. И в самом деле, где смогут существовать благородство, любовь к отечеству, чувство долга, желание служить ближнему или проявить свою благодарность ему? Ведь все это рождается оттого, что мы, по природе своей, склонны любить людей, а это и есть основа права. И будут уничтожены не только благожелательность к людям, но и священнодействия и обязанности по отношению к богам, а все это, полагаю я, следует сохранять не из чувства страха, а ввиду наличия тесной связи между человеком и божеством.

(XVI) Если бы права устанавливались повелениями народов, решениями первенствующих людей, приговорами судей, то существовало бы право разбойничать, право прелюбодействовать, право предъявлять подложные завещания, — если бы права эти могли получать одобрение голосованием или решением толпы⁷⁴.

(44) Но если мнения и постановления глупцов столь могущественны, что их голосование может нарушить порядок в природе, то почему же они не определят, что дурное и пагубное должно считаться благим и спасительным? Или, раз закон может создать право из бесправия, то почему этот же закон не может создать блага из зла? Однако, что касается нас, то мы можем отличить благой закон от дурного только на основании мерила, данного природой. Руководствуясь природой, отличают не только право от бесправия, но и вообще все честное от всего позорного. Ибо с тех пор, как обыкновенная способность воспринимать ознакомила нас с предметами и запечатлела их в нашем уме, честное относят к доблести, к порокам — позорное.

(45) Думать, что все основано на мнении, а не на природе, свойственно безумцу. Ведь так называемая «доблесть» (мы при этом злоупотребляем названием) дерева или коня основана не на мнении, а на природе. А если это так, то также и честное, и позорное следует различать на основании природы. Ведь если бы доблесть, взятая в целом, основывалась на мнении, то на нем же основывались бы также и ее части. Но кто признает человека умным и, я сказал бы, глубокомысленным не по его поведению, а на основании какого-либо постороннего обстоятельства? Ведь доблесть есть совершенное проявление [какого-то доброго начала,] несомненно, существующего в природе; следовательно, и всякое добро — точно так же.

(XVII) Ибо, как истинное и ложное, как последовательное и противоречивое оцениваются по их существу, а не на основании посторонних соображений, так постоянный и неизменный образ жизни, являющийся доблестью, и непостоянство, являющееся пороком, будут определены на основании их природы. Не следует ли нам оценивать прирожденные качества по такому же правилу? (46) Или врожденные качества будут оцениваться на основании природы, а доблести и пороки, возникающие из врожденных качеств, будут расцениваться иначе? А если они не будут расцениваться иначе, то не придется ли нам непременно относить и честное, и позорное к природе? Если то, что заслуживает похвалы, есть добро, то в нем самом непременно должно и заключаться нечто такое, за что это хвалят; ибо добро само по себе существует не благодаря мнениям, а от природы. Ведь если бы было не так, то мы были бы счастливы также и благодаря чужому мнению, а можно ли назвать что-либо более нелепое? Итак, раз и добро, и зло расцениваются на основании их природы и являются началами природы, то и честное, и позорное должны расцениваться по такому же правилу и их следует относить к природе.

(47) Но нас смущает разнообразие мнений и разногласия между людьми, и так как этого несоответствия нет в том, что нам дают наши чувства, то мы и считаем последние надежными от природы⁷⁵; то, что одному человеку кажется одним, а другому другим, причем одним и тем же людям оно никогда не кажется одинаковым, мы называем мнимым. Но это далеко не так. Ибо наших ощущений не извращают ни родители, ни кормилица, ни учитель, ни поэт, ни сцена; их не может изменить и общее мнение толпы. Напротив, для нашего ума устраиваются всяческие засады либо теми людьми, которых я только что перечислил и которые, получив нас в свои руки нежными и нетронутыми, воздействуют на нас и гнут нас, как им угодно, — хотя бы тем началом, что глубоко укоренилось в каждом чувстве: наслаждением, подобием добра, но при этом матерью всех зол. Поддавшись его очарованию, мы уже не различаем в достаточной степени того, что есть добро от природы, так как оно лишено этой соблазнительной сладости.

(XVIII, 48) Из этого следует (дабы мне уже закончить все это рассуждение) то, что с очевидностью вытекает из вышеизложенного: к праву и ко всему честному надо стремиться ради него самого. И в самом деле, все честные мужи ценят самое справедливость и право само по себе, и честному мужу не подобает заблуждаться и почитать то, что само по себе почитания не заслуживает. Итак, право само по себе требует, чтобы к нему стремились и его ценили. Но если этого заслуживает право, то этого заслуживает и справедливость, а с ней и остальные доблести следует почитать ради них самих. А щедрость? Она безвозмездна или ее можно купить? Если человек, не получая награды, оказывает благодеяния, то она безвозмездна; если — за плату, то она куплена. Нет сомнения в том, что человек, которого называют щедрым благодетелем, повинуется чувству долга, а не ищет выгоды. Следовательно, опять-таки и справедливость не ищет ни награды, ни платы: к ней стремятся ради нее самой, а таковы же основа и смысл всех доблестей.

(49) Наконец, если к доблести стремятся ради выгод, а не ради нее самой, то будет существовать лишь одна доблесть, которую будет правильнее всего назвать лукавством. Ведь насколько человек во всех своих действиях более всего руководствуется своей выгодой, настолько же он менее всего честный муж; так те, кто измеряет доблесть получаемой наградой, считают доблестью одно только лукавство⁷⁶. И право, где найдешь благодетеля, если никто не делает добра другому охотно? Где найдешь человека благодарного, если люди неблагодарны даже тогда, когда благодарят? Где пресловутая святая дружба, если даже друга самого по себе не любят, как говорится, всем сердцем? Ведь его даже следует покинуть и бросить, отчаявшись получить от него выгоду и пользу, а можно ли сказать что-либо более чудовищное? Но если дружбу следует почитать за нее самое, то и общества людей, равенства и справедливости следует добиваться ради них самих. Если это не так, то справедливости вообще не существует. Ведь самая большая несправедливость — желать платы за справедливость.

(XIX, 50) Что же сказать о скромности, умеренности, воздержности, искренности, совестливости и стыдливости? Что люди не наглы из боязни дурной славы или же из страха перед законами и судом? Значит, люди неподкупны и совестливы ради похвалы и ради доброй молвы о себе стесняются вести бесстыдные речи? Но мне лично стыдно за тех философов, которые избегнуть осуждения за порок желают, а заклейменными самим пороком себя не считают⁷⁷. (51) Что же? Разве мы можем тех, кого от разврата удерживает боязнь дурной славы, признать стыдливыми, когда дурная слава навлекается постыдностью самого проступка? Ведь что возможно по справедливости похвалить или осудить, если человек не считается с самой природой того, что, по всеобщему мнению, заслуживает либо похвалы, либо порицания? Значит, телесные уродства, если они будут огромны, будут нас отталкивать, а извращенность ума не будет? Но ведь позор, связанный с ней, очень легко усмотреть из самих пороков. И можно ли назвать что-либо более гадкое, чем алчность, более чудовищное, чем похоть, более презренное, чем трусость, более низкое, чем тупость и глупость? Что следует из этого? Разве тех, кто обладает какими-либо отдельными или многими пороками, мы называем несчастными вследствие понесенных ими утрат, или ущерба, или каких-либо мучений, испытанных ими, а не ввиду тяжести и постыдности их пороков? И наоборот, это же можно сказать о доблести в похвалу ей.

(52) Ибо, если к доблести стремятся ради других благ, то, очевидно, существует нечто более заманчивое, чем доблесть, будут ли это деньги, или почести, или красота, или здоровье. Но когда всем этим обладаешь, оно значит весьма мало, а как долго это сохранится, знать с уверенностью никак нельзя. Или же это будет то, что даже назвать очень стыдно, — наслаждение⁷⁸. Но именно в презрении к наслаждению и в отказе от него доблесть и проявляется более всего.

Итак, не ясно ли вам, какое возникает множество вопросов и мнений и как одни из них переплетаются с другими? Более того, я пошел бы дальше, если бы не сдержался.

(XX) КВИНТ. — Куда же? Ведь я, брат мой, охотно пошел бы вместе с тобой к тому же, к чему ты стремишься в своем рассуждении.

МАРК. — К пределу добра. Все имеет в виду эту цель и должно совершаться ради того, чтобы ее достигнуть. Вопрос этот спорный и чреватый разногласиями между ученейшими людьми, но рано или поздно его надо будет разрешить.

(53) АТТИК. — Как же это возможно после смерти Луция Геллия?⁷⁹

МАРК. — Какое отношение имеет это к делу?

АТТИК. — Помнится, я в Афинах слыхал от Федра⁸⁰, что твой близкий друг Геллий, когда он после своей претуры прибыл в Грецию в качестве проконсула и находился в Афинах, созвал философов, которые там жили, и настоятельно посоветовал им положить конец разногласиям, бывшим между ними; если, сказал он, они не намерены провести всю свою жизнь в спорах, то достигнуть согласия возможно. При этом он обещал им свое содействие в случае, если они могут придти к какому-нибудь согласию.

МАРК. — Ты шутишь, Помпоний, и многие не раз высмеивали это. Но я действительно хотел бы, чтобы меня сделали арбитром между Старой Академией и Зеноном.

АТТИК. — Каким же образом?

МАРК. — Так как они расходятся в мнениях лишь насчет одного; насчет прочего согласие между ними изумительно.

АТТИК. — Как? Разногласия между ними касаются только одного вопроса?

(54) МАРК. — К делу относится лишь одно: в то время, как Старая Академия признала благом все то, что согласуется с природой и помогает нам в жизни, Зенон признал благом только то, что честно.

АТТИК. — И ты говоришь, что это действительно спор незначительный, а не такой, который касается самого главного?

МАРК. — Ты был бы прав, если бы это были разногласия по существу, а не насчет слов.

(XXI) АТТИК. — Значит, ты согласен с Антиохом⁸¹, моим близким другом (сказать — учителем я не решаюсь), вместе с которым я жил. Ведь он чуть было не похитил меня из садов, дорогих моему сердцу⁸², и не привел в Академию, находившуюся от них на расстоянии всего нескольких шагов.

МАРК. — Это был муж глубокого и острого ума, в своей области достигший совершенства. Как ты знаешь, он был моим близким другом; однако, во всем ли я с ним согласен или не во всем, я вскоре решу; но я утверждаю одно: весь этот спор возможно уладить.

(55) АТТИК. — Как же ты представляешь себе это?

МАРК. — Так как, если бы (как сказал Аристон Хиосский⁸³) Зенон заявил, что есть единственное благо — то, что честно, и единственное зло — то, что позорно, а все остальное совершенно одинаково, причем вполне безразлично, существует ли оно или не существует, то он сильно разошелся бы в мнениях с Ксенократом, Аристотелем и школой Платона, и разногласие это касалось бы важнейшего вопроса и всего образа жизни. Но когда Зенон теперь говорит, что доблесть, которую Старая Академия объявила высшим благом, есть единственное благо, а бесчестие, которое она считала высшим злом, есть единственное зло; когда он богатства, здоровье, красоту называет «преимуществами», а не благами, бедность же, немощность, боль — «тяготами», а не злом, то он разделяет мнение Ксенократа и Аристотеля, но пользуется другими словами. Но из этого разногласия — не по существу, а насчет слов — и возник спор о границах; в этом споре (коль скоро законы Двенадцати таблиц не признали давности пользования в пределах пяти футов) мы не позволим этому хитроумному человеку пастись на старом владении Академии и, вместо одного арбитра по Мамилиеву закону, мы, трое арбитров на основании законов Двенадцати таблиц, проведем границы⁸⁴.

(56) КВИНТ. — Какое же решение мы вынесем?

МАРК. — Мы сочтем нужным разыскать пограничные камни, установленные Сократом, и считаться с ними.

КВИНТ. — Ты, брат мой, теперь весьма удачно пользуешься словами, взятыми из гражданского права и из законов, и я жду от тебя рассуждения именно об этом. Это, конечно, важный вопрос, как я не раз слыхал от тебя самого; несомненно, что жить в согласии с природой — высшее благо; это значит вести жизнь умеренную и согласную с доблестью; но следовать природе и как бы жить по ее закону, то есть (насколько это зависит от человека) не упускать ничего такого, что позволяет достигнуть того, чего требует природа⁸⁵, …[Лакуна] В то же время природа хочет, чтобы мы жили как бы по закону доблести. Вот почему я и не знаю, удастся ли когда-нибудь разрешить этот вопрос; в нашей беседе этого, во всяком случае, сделать не удастся, если только мы намерены довести до конца то, что начали.

(XXII, 57) АТТИК. — Лично я весьма охотно согласился бы на это отступление.

КВИНТ. — Это можно будет сделать в другой раз. Теперь рассмотрим то, что мы начали, — тем более, что это разногласие насчет высшего зла и насчет высшего блага не имеет никакого отношения к этому.

МАРК. — Ты, Квинт, говоришь вполне разумно; ведь то, что я сказал до сего времени, …[взято из глубин философии, ты же хочешь узнать законы государства.

КВИНТ. — Я лично] …не требую разъяснения ни насчет законов Ликурга⁸⁶, ни насчет законов Солона⁸⁷, ни законов Харонда⁸⁸, ни наших Двенадцати таблиц, ни плебисцитов, но думаю, что в сегодняшней беседе ты преподашь как народам, так и отдельным лицам правила жизни и нравственности.

(58) МАРК. — То, чего ты ждешь, Квинт, и есть предмет нашего рассуждения. О, если бы это было мне по силам! Но дело обстоит, конечно, так: коль скоро «закон» должен исправлять пороки, а в доблестях наставлять, то из него и следует выводить правила жизни. Таким образом, матерью всех благ становится мудрость, от любви к которой и произошло греческое слово «философия» [любомудрие], а философия — самый благодетельный, самый щедрый, самый лучший дар бессмертных богов, принесенный ими человеку. Ведь это она одна научила нас как всем другим делам, так и самому трудному — познать самих себя; смысл и значение этого наставления так велики, что его считали изречением не человека, а дельфийского бога⁸⁹.

(59) Ведь всякий, кто познает самого себя, прежде всего почувствует, что обладает каким-то божественным качеством, и будет считать свой ум, присущий ему, как бы священным изображением⁹⁰; и этот человек всегда будет совершать и обдумывать что-либо достойное столь великого дара богов и, сам постигнув и испытав себя всего, поймет, как его одарила природа при его вступлении в жизнь и какими средствами он располагает для приобретения и достижения мудрости; ибо в самом начале он своей душой и умом получил обо всем лишь смутные представления; разъяснив себе их, он, руководимый мудростью, поймет, что станет честным мужем и — именно по этой причине — счастливым.

(XXIII, 60) Ведь когда душа, познав и восприняв доблести, откажется от своей покорности и потворства телу, подавит в себе стремление к наслаждению, словно какой-то позорный недуг, избавится от всякого страха смерти и боли, благодаря взаимному расположению соединится со своими близкими, признает всех своих близких объединенными природой, сочтет себя обязанной почитать богов и соблюдать религию во всей ее чистоте и изощрит зоркость как глаз, так и ума до способности избирать благое, а противоположные качества отвергать (доблесть эта была названа предвидением, от слова «предвидеть»), то будет ли возможно назвать или себе представить более счастливое состояние?

(61) И когда этот человек обозрит небо, землю, моря и всю природу, когда он увидит, из чего все это возникло, к чему оно возвратится и когда и как погибнет, что в этом всем смертно и тленно и что божественно и вечно, и когда он воспримет, можно сказать, существование самого божества, правящего и царящего над всем этим, а себя самого признает не жителем какого-то ограниченного места, окруженного городскими стенами, а гражданином всего мира, как бы единого града, то — бессмертные боги! — каким среди этого великолепия и при этом созерцании и познании природы он себе представится сам! [Так ведь учил и Аполлон Пифийский.] Как будет он презирать, как свысока будет он смотреть, как будет он отвергать все то, что толпа называет самым ценным!⁹¹

(XXIV, 62) И все это он защитит как бы оградой — своим способом рассуждать, умением отличать истинное от ложного и, так сказать, искусством понимать, что из чего следует и что чему противоположно⁹². А когда он почувствует себя рожденным для общества граждан, то он сочтет нужным прибегать не только к подробному рассмотрению вопросов, но и к свободно льющейся непрерывной речи, дабы посредством нее управлять народами, устанавливать законы, порицать дурных людей, защищать честных, восхвалять великих мужей, обращаться к согражданам с убедительными правилами, клонящимися к благу и славе, быть в состоянии побуждать людей к доблести, отвращать их от позорного поведения, утешать униженных, а деяния и намерения храбрых и мудрых людей, наряду с осуждением позорных поступков людей дурных, делать памятными навсегда. Столь многочисленны и столь велики качества, которые может усмотреть в человеке всякий, кто захочет познать самого себя; их мать и воспитательница — мудрость.

(63) АТТИК. — Мудрость, которую ты прославил достойно и справедливо. Но к чему все это клонится?

МАРК. — Прежде всего к тому, Помпоний, о чем мы теперь будем говорить и что считаем таким важным. Но ведь это таким не будет, если то, из чего оно проистекает, тоже не будет великим. Я ведь занимаюсь всем этим охотно и, надеюсь, поступаю правильно, так как мудрости, изучение которой меня захватывает и, во всяком случае, сделало таким, каков я теперь, я не могу обойти молчанием.

АТТИК. — Да, ты поступаешь правильно, справедливо и в сознании своего долга; как ты говоришь, в нашей беседе тебе так и надо было поступить.

О ЗАКОНАХ. Книга I.

1. Написанная Цицероном в молодости поэма о Гае Марии (см. «О государстве», прим. 29 к кн. 1). Марий родился в Арпине в 159 г., Цицерон — в 106 г. Арпин получил права римского гражданства в 188 г. См. Цицерон, «Письма в Аттику», II, 15; 3 (43).

2. Квинт Цицерон занимался поэзией и писал трагедии. См. Цицерон, «Об ораторе», II, 10; «Письма к Квинту», III, 4, 4 (151); 5, 7 (153); 9, 6 (157).

3. Скорее всего имеется в виду Квинт Муций Сцевола Авгур, консул, 117 г., участник диалога «О государстве». Возможно, Сцевола был одним из персонажей поэмы.

4. По мифу, между Афиной и Посейдоном возник спор насчет имени, которое должно было быть дано городу. Афина ударила в землю Акрополя копьем, после чего на этом месте выросла олива; Посейдон ударил в землю своим трезубцем, и из земли вышел конь; боги решили спор в пользу Афины, и город был назван Афинами.

5. Гомер, «Одиссея», VI, 162 слл.

6. См. Цицерон, «О предвидении», I, 106 слл. Стих из «Мария». Речь идет об орле, полет которого по направлению к востоку считался благоприятным знамением. См. «О государстве», прим. 11 к кн. II.

7. Ср. Цицерон, «О государстве», II, 20.

8. См. Платон, «Федр», 229 В. По мифу, Орифия была дочерью афинского царя Эрехфея.

9. См. Цицерон, «О государстве», II, 25 слл.; Ливий, I, 21.

10. См. Ливий, I, 34. О фламинах см. «О государстве», прим. 44 к кн. II.

11. Феопомп Хиосский (род. в 380 г.) написал историю современной ему Греции. См. Цицерон, «Брут», 66.

12. Имеется в виду подавление движения Катилины, что Цицерон всегда ставил себе в заслугу.

13. См. Цицерон, «Об ораторе», II, 62; «Оратор», 66.

14. Ср. Цицерон, «Об ораторе», II, 52.

15. Фабий Пиктор (260—190) — один из первых анналистов, довел историю Рима до второй пунической войны.

16. Имеется в виду Марк Порций Катон Старший. Ср. Цицерон, «О государстве», I, 1; П, 2.

17. Луций Кальпурний Писон Фруги — консул 133 г., анналист. См. Цицерон, «Брут», 106.

18. Гай Фанний Страбон, зять Гая Лелия младшего, анналист.

19. Венноний упоминается только здесь и в письме Цицерона к Аттику, XII, 3, 1 (616).

20. Луций Целий Антипатр написал историю второй пунической войны. См. Цицерон, «Об ораторе», II, 54.

21. Дионисий Галикарнасский упоминает о двух Геллиях, Сексте и Гнее, чьими трудами он пользовался.

22. Клодий Квадригарий и Публий Семпроний Аселлион были анналистами; последний написал историю нумантийской войны. См. Авл Геллий, II, 13, 1; V, 18, 8.

23. Гай Лициний Макр — трибун 73 г., анналист. См. Цицерон, «Брут», 238.

24. Луций Корнелий Сисенна — претор 78 г., легат Помпея в 67 г., написал историю гражданской войны, доведя ее до смерти Суллы. «Речи» — речи, которые автор приписывает историческим лицам. См. Цицерон, «Брут», 228, 259.

25. Возможно, намек на Цезаря, писавшего в 52 г. свои записки о галльской войне, или на Луция Лукцея; см. Цицерон, «Письма к близким», V, 12 (112).

26. Клитарх — историк, биограф Александра Македонского, сопровождавший царя во время его похода на Восток. См. Цицерон, «Письма к близким», II, 10, 3 (225).

27. См. Цицерон, «Речь о Манилиевом законе», 27 слл. Это место свидетельствует о том, что диалог был написан до 49 г.; кроме того, после 48 г. между братьями Марком и Квинтом Цицеронами произошла ссора. Иронический тон Аттика можно объяснить тем, что Помпей в 58 г. отказал в помощи Цицерону, когда ему грозило изгнание. См. III, 26; Письма: «К Аттику», III, 15, 4 (73); X, 4, 3 (380); «К брату Квинту», III, 15, 4 (72); Плутарх, «Цицерон», 31.

28. Год консульства Цицерона (63 г.), ознаменовавшийся подавлением движения Катилины. В 60 г. Цицерон написал поэму о своем консульстве (утрачена). См. «Письма к Аттику», I, 19, 10 (25); II, 1, 3 (27); 3, 4 (29).

29. К этому времени Цицерон уже выпустил в свет диалоги «Об ораторе» и «О государстве» и ряд своих литературно обработанных речей. См. «Письма к Аттику», II, 1, 3 (27).

30. Имеется в виду legatio libera, т.е. поездка, которую сенатор совершал за счет казны как официальное лицо, но по своим делам; см. III, 18. Как консул Цицерон боролся с этим обычаем. Цезарь в 59 г. ограничил свободные легатства своим законом о вымогательстве (lex Iulia de repetundis). См. Цицерон, речи: «О земельном законе», I, 8; II, 45; «В защиту Флакка», 86; «Письма к Аттику», II, 18, 3 (45); XV, 11, 4 (746).

31. Ср. Цицерон, «Об ораторе», I, 199; II, 143, 226; III, 133.

32. Актер Квинт Росций Галл, по делу которого Цицерон выступал в 76 или 70 г. Флейты сопровождали так называемый кантик, т.е. сольную партию или монолог. См. Цицерон, «Речь в защиту поэта Архия», 17; «Об ораторе», I, 130, 258; «Брут», 290; «Оратор», 57; «Письма к близким», IX, 22, 1 (638).

33. О подготовке к произнесению речи см. Цицерон, «Брут», 139.

34. Имеется в виду деятельность юрисконсульта. См. Цицерон, «Речь в защиту Мурены», 22 сл.; Гораций, Сатиры, I, 1, 9 сл.

35. Имеется в виду Квинт Муций Сцевола «Понтифик», консул 95 г., под чьим руководством Марк и Квинт Цицероны изучали право. См. II, 47.

36. См. Цицерон, «Речь в защиту Мурены», 23 слл.; «Об ораторе», I, 236.

37. Имеются в виду городские сервитуты. Сервитутом называлось право частичного пользования чужим имуществом, создававшее выгоды для определенного лица и налагавшее обязательства на владельца этого имущества. В данном случае имеется в виду отведение дождевой воды от участка соседа (или же отведение дождевой воды на участок соседа) и использование общей стены двух смежных городских владений. См. II, 47; «Речь в защиту Мурены», 22; «Оратор», 72.

38. Стипуляция — устная торжественная форма обязательства, касавшегося имущества; она содержала вопрос заимодавца и ответ должника. Торжественная формула произносилась и при иске (legis actio). См. «О государстве», прим. 104 к кн. II; «Речь в защиту Мурены», 25 слл.

39. Согласно традиции, древние судебные формулы были собраны писцом Гнеем Флавием в конце IV в. (Ius Flavianum); другой список формул приписывали Сексту Элию Пету (начало II в.); эти формулы применялись еще во времена Цицерона, как и формулы из списка Мания Манилия. См. Цицерон, «Об ораторе», 1, 186; «Речь в защиту Мурены», 25; «Письма к Аттику», VI, 1, 8 (251); Ливий, IX, 46.

40. Ср. Платон, «Законы», I. 1. Далее упоминаются участники этого диалога.

41. Городской претор, приступая к исполнению своих обязанностей, издавал эдикт, т.е. постановление, в котором он разъяснял некоторые законы и сообщал основные положения, руководствоваться которыми он намеревался. Это так называемый edictum perpetuum. Он был действителен только во время данной претуры, но мог быть частично или полностью принят претором следующего года (edictum tralatitium). Преторские эдикты легли в основу так называемого ius honorarium, важного источника римского права.

42. См. Цицерон, «О государстве», II, 61.

43. In iure. Речь идет о предварительном разборе гражданского дела перед городским претором. После принятия дела претором и указания им формулы, на основании которой оно должно было разбираться, дело рассматривал назначенный им судья; это была процедура in iudicio или apud iudicem. См. Цицерон, «Речь в защиту Мурены», 26.

44. Возможно, имеется в виду Сервий Сульпиций Руф (105—43), консул 51 г., известный юрист. См. Цицерон, «Речь в защиту Мурены»; «Филиппики», IX; «Брут», 150 слл.

45. Имеются в виду стоики, взгляды которых излагаются ниже.

46. Греческое слово nomos (закон) одного корня с глаголом nemo (уделять).

47. Ср. Цицерон, «Речь в защиту Милона», 19. Оратор доказывает законность убийства при самозащите, исходя из естественного права.

48. Имеется в виду диалог «О государстве»; Цицерон подчеркивает связь между обоими диалогами.

49. Тит Помпоний Аттик был эпикурейцем.

50. Ср. Эпикур, письмо к Менекею, 123; Лукреций, «О природе вещей», II, 646 слл.; Гораций, Сатиры, I, 5, 101.

51. Положение стоицизма, формулированное Хрисиппом. См. Цицерон, «О природе богов», I, 25, 45; II, 16.

52. Об империи см. «О государстве», прим. 17 к кн. I. «Власть» (potestas) — гражданская власть римских магистратов.

53. Положение стоицизма. См. Цицерон, «О природе богов», II, 154. «Предержащее божество» — Юпитер.

54. Агнаты — свободнорожденные, подвластные одному и тому же главе ветви рода (pater familias; см. прим. 132 к кн. II). Агнация — связи между агнатами.

55. Ср. Цицерон, «О государстве», VI, 21.

56. Теренций, «Самоистязатель», 77. Измененный перевод А.В. Артюшкова. Ср. Цицерон, «Об обязанностях», I, 30.

57. Ср. Цицерон, «Об обязанностях», III, 11.

58. В тексте лакуна. Дается одна из предложенных конъектур. Ср. Цицерон, «Об обязанностях», I, 56.

59. Ср. Цицерон, «О пределах добра и зла», I, 70.

60. Имеются в виду стоики, последовательно рассматривающие философские вопросы; древние философы — сократики, академики и перипатетики.

61. Намек на строгую диалектику более новых школ (перипатетики и стоики) в противоположность более общему методу рассмотрения, характерному для Платона.

62. После смерти Платона Старую Академию возглавил Спевсипп. Его сменил Ксенократ (338—314), а затем Полемон (314—269). Средняя Академия была основана Аркесилаем (315—241), Новая Академия — Карнеадом (213—129). Школа была названа по имени владельца усадьбы, Академа, в саду у которого Платон собирал своих слушателей.

63. Цицерон объединяет со школой Платона также и Аристотеля (384—322), ученика последнего, и Феофраста (372—287), сменившего Аристотеля. Феофраст был главой школы перипатетиков; он занимался этикой и естествознанием, главным образом ботаникой. Школа Аристотеля открылась в Ликее в 335 г.

64. Зенон (334—262 гг). — основоположник стоицизма. Вел занятия в Афинах в портике, известном под названием στοά ποιχίλη; ξςρώδΰ; отсюда название школы.

65. Аристон Хиосский (около 275 г.) — был учеником Зенона и развил этическую сторону его учения.

66. Имеются в виду эпикурейцы с их политическим абсентеизмом. Ср. Цицерон, «О государстве», I, 1 и 8. Эпикур вел занятия в саду. В 173 г. эпикурейцы Алкей и Филиск были изгнаны из Рима.

67. Ср. Цицерон, «О государстве», кн. III.

68. Ср. Цицерон, «О государстве», III, 19. Возможно, намек на очистительные обряды пифагорейцев. Римляне применяли окуривания серой с целью очищения оскверненного предмета или человека. См. Цицерон, «Речь в защиту Клуенция», 193; Катон, «Земледелие», 141; Проперций, Элегии, V, 8, 81.

69. По греческой мифологии, эринии (у римлян фурии) Алекто, Тисифона и Мегера изображались в виде змееволосых женщин с зажженными факелами в руках. Ср. Эсхин, «Речь против Тимарха», 190 сл.; Цицерон, речи: «В защиту Секста Росция», 24; «Против Писона», 20.

70. Ср. Цицерон, «О государстве», III, 21 (из Лактанция).

71. Ср. Цицерон, «О государстве», III, 20; «О пределах добра и зла», II, 52, 59; «Об обязанностях», III, 37 сл., 77.

72. См. Цицерон, «О государстве», I, 44; III, 32; прим. 123 к кн. I.

73. Имеется в виду закон, проведенный в конце 82 г. интеррексом Луцием Валерием Флакком и одобривший все действия Суллы как консула и проконсула; этот закон предоставил Сулле неограниченные полномочия, право жизни и смерти по отношению к римским гражданам. См. Цицерон, речи: «Против Верреса», (II) III, 82; «О земельном законе», III, 5; «О доме», 49.

74. Имеются в виду постановления трибутских комиций (plebis scita).

75. Ср. Лукреций, IV, 478 сл.; Цицерон, «О пределах добра и зла», I, 22.

76. Ср. Цицерон, «О государстве», III, 21.

77. Текст испорчен. Ср. Цицерон, «Об ораторе», I, 120. Имеются в виду эпикурейцы.

78. Точка зрения эпикурейцев. Ср. Цицерон, «О пределах добра и зла», I, 42.

79. Луций Гелий — друг Цицерона, современник ораторов Луция Лициния Красса, консула 95 г., и Марка Антония, консула 99 г. См. Цицерон, «Брут», 105, 173.

80. Федр — видный эпикуреец, современник Цицерона. См. Цицерон, «Письма к близким», XIII, 1, 2 сл. (198).

81. Антиох Аскалонский — философ-стоик, ученик Филона, был учителем Цицерона, Марка Брута, Аттика и Варрона.

82. Имеется в виду учение Эпикура.

83. См. выше, § 38.

84. Игра слов. Вначале речь идет о границах добра и зла, затем о так называемой usucapio, получении прав собственности в силу давности владения и пользования (по законам Двенадцати Таблиц, для недвижимого имущества — два года); при этом полоса земли шириной в 5 футов, проходившая между смежными владениями, не подлежала отчуждению. Мамилиев закон (165 г. ?) требовал участия третейского судьи при этой процедуре. Указание границ (demonstratio finium) было важным юридическим актом при передаче прав собственности. См. Цицерон, «Речь по делу Туллия», 17.

85. Текст испорчен.

86. О Ликурге см. Цицерон, «О государстве», II, 1, 9 сл.

87. См. Цицерон, «О государстве», II, 59.

88. Харонд — легендарный основатель Локр (Сицилия).

89. Т.е. Аполлона. Над входом в храм Аполлона в Дельфах, по преданию, было высечено изречение: «Познай самого себя»; о нем говорится ниже. Ср. Цицерон, «Тускуланские беседы», I, 52.

90. Ср. Платон, «Пир», 215 В.

91. Ср. Цицерон, «О государстве», VI, 9 слл., «Сновидение Сципиона».

92. Имеется в виду диалектика.

Книга II

(I, 1) АТТИК. — Так как мы уже достаточно прогулялись, а тебе, в своей беседе, следует приступить к рассмотрению другого вопроса, то не согласишься ли ты перейти на другое место и сидя продолжать речь на острове, лежащем на Фибрене? Ведь так, если не ошибаюсь, называется другая река¹?

МАРК. — Да, конечно. Я там бываю очень охотно, размышляя и занимаясь писанием или чтением.

(2) АТТИК. — Я, со своей стороны, именно теперь придя сюда, наглядеться не могу на это место, а к великолепным усадьбам, мраморным полам и штучным потолкам² испытываю презрение. Что же касается прорытых каналов, которым некоторые дают названия «Нилов» и «Еврипов»³, то кто не посмеется над ними, видя эту вот картину? И вот, подобно тому, как ты ранее, рассуждая о законе и праве, все относил к природе, так именно во всем том, что требуется для отдохновения души и для развлечения, господствует природа. Ведь раньше я удивлялся (в этой местности, думал я, нет ничего, кроме «скал и гор», и на такие мысли меня наводили твои речи и стихи⁴), повторяю, удивлялся тому, что это место доставляет тебе такое удовольствие. Но теперь я, напротив, удивляюсь, что ты, уезжая из Рима, можешь предпочесть пребывание где-либо еще.

(3) МАРК. — Да, всякий раз, когда я могу покинуть Рим хотя бы на несколько дней, особенно в это время года, меня привлекает красота этой здоровой местности; однако это мне удается редко. Но меня, конечно, радует и другое обстоятельство, не имеющее значения для тебя, Тит!

АТТИК. — Какое же?

МАРК. — Именно здесь, сказать правду, настоящая моя родина и моего брата. Здесь мы появились на свет как отпрыски древнейшего рода; здесь наши святыни, отсюда ведет начало наш род, здесь сохранилось много воспоминаний о наших предках. Чего тебе еще? Ты видишь эту усадьбу в ее нынешнем состоянии; она со вкусом отстроена трудами нашего отца. Будучи слаб здоровьем, он чуть ли не всю свою жизнь провел в литературных занятиях. И именно в этом месте, когда еще был жив мой дед, а усадьба, по старинному обычаю, была мала (подобно усадьбе Курия⁵ в Сабинской области), — знай это — родился я. И вот, я храню в своем сердце и уме воспоминания, заставляющие меня любить это место, пожалуй, еще сильнее, чем следует, и не без оснований, — если только тот мудрейший муж, увидев Итаку, действительно отказался от бессмертия, как о нем пишут⁶.

(II, 4) АТТИК. — Да, я действительно вижу в этом полное основание для того, чтобы ты охотно сюда ездил и любил эту местность. Более того, я сам, сказать правду, только теперь проникся большей любовью к этой усадьбе и ко всей этой местности, откуда ты происходишь и где родился. Ведь нас почему-то волнуют даже места, где сохранились следы о людях, вызывающих в нас чувство любви или восхищение. Меня самого мои любимые Афины радуют не столько своими великолепными зданиями и изумительными произведениями древнего искусства, сколько воспоминаниями о великих мужах — о том, где тот или иной из них жил, где он восседал, где вел беседы⁷, и я смотрю с благоговением даже на их гробницы. Поэтому место, где родился ты, я буду отныне любить еще больше.

МАРК. — Вот почему я и рад, что показал тебе свою, можно сказать колыбель⁸.

(5) АТТИК. — И я, со своей стороны, очень рад, что увидел ее. Но что хотел ты сказать, заявив недавно, что эта местность, то есть Арпин (насколько я понял тебя), — ваша настоящая родина? Да разве у вас две родины? Или же одна — общая для всех родина? Если только для мудрого Катона⁹ родиной был не Рим, а Тускул.

МАРК. — Да, клянусь Геркулесом, и у него, и у всех членов муниципиев, по моему мнению, две родины: одна по рождению, другая по гражданству — подобно тому, как знаменитый Катон, хотя и родился в Тускуле, был принят в городскую общину римского народа и, тускуланин по происхождению, по своей гражданской принадлежности был римлянином, и у него была одна родина по местности, другая по праву; подобно тому, как ваши жители Аттики — до того, как Тесей повелел им всем переселиться с полей и отправиться в так называемый «град»¹⁰, — были и гражданами своего дема и аттическими, так и мы называем родиной и ту местность, где мы родились, и ту, которая нас приняла. Но по чувству привязанности, какое она в нас вызывает, должна стоять на первом месте та родина, благодаря которой название «государство» охватывает всю нашу гражданскую общину. За нее мы должны быть готовы умереть, ей полностью себя отдать, в нее вложить и ей как бы посвятить все свое достояние. Но родина, которая нас произвела на свет, нам не менее дорога, чем та, которая нас приняла. Поэтому никогда не откажу я первой в названии родины, даже если вторая будет более обширной, а первая будет только входить как часть в ее состав; [разумеется, при условии, что всякий человек, независимо от места своего рождения,] будет участвовать в делах государства и считать это государство единым.

(III, 6) АТТИК. — Следовательно, наш знаменитый Великий в моем присутствии, вместе с тобой выступая в защиту Ампия¹¹, справедливо заявил в суде, что у нашего государства имеются все основания выразить свою благодарность этому муниципию, так как в нем родились два спасителя Рима¹²; вот почему я прихожу к заключению, что и та местность, которая произвела тебя на свет, — твоя родина.

Но мы пришли на остров. Не знаю более приятного места. И право, здесь Фибрен рассекается как бы корабельным тараном; разделившись на две равные части, он омывает обе стороны острова и, быстро расступившись, вскоре сливается вновь и охватывает лишь столько суши, сколько ее хватило бы для небольшой палестры¹³. Совершив это, Фибрен — как будто вся его задача и обязанность были в том, чтобы создать для нас место для беседы, — тотчас же впадает в Лирис и, словно войдя в патрицианскую ветвь рода¹⁴, теряет свое малоизвестное имя и делает воды Лириса гораздо более студеными. Право, я не видел реки холоднее, чем эта, хотя и побывал на берегах многих рек, и я едва могу ступить в нее, как Сократ делает в «Федре» Платона¹⁵.

(7) МАРК. — Так оно и есть. Но все же, как я часто слышу от Квинта, твой Тиам в Эпире, по своей прелести, нисколько не уступает этой реке.

КВИНТ. — Это так и есть. Поэтому и не думай, что может найтись что-либо, превосходящее Амальтей нашего Аттика и знаменитые платаны¹⁶. Но, если хотите, сядем здесь в тени и продолжим беседу в той ее части, от которой мы отклонились.

МАРК. — Твое предложение, Квинт, превосходно, — а я-то думал, что избавился от этого, — но перед тобой остаться в долгу невозможно.

КВИНТ. — Начни же; ведь мы предоставляем в твое распоряжение весь этот день.

МАРК. — «Музы с Юпитера песнь начинают». Так начал я свой перевод стихов Арата¹⁷.

КВИНТ. — Почему ты об этом упоминаешь?

МАРК. — Потому что и ныне мы должны начинать обсуждение с упоминания о Юпитере и о других бессмертных богах.

КВИНТ. — Превосходно, брат мой! Так и подобает поступать.

(IV, 8) МАРК. — Итак, прежде чем обратиться к отдельным законам, рассмотрим снова смысл и сущность закона вообще, дабы нас, коль скоро мы должны все относить к закону, обмолвка порою не привела к ошибке и дабы мы не истолковали ложно смысла того названия, которым нам придется определять права.

КВИНТ. — Совершенно верно, клянусь Геркулесом! Это правильный путь изложения.

МАРК. — Итак, мудрейшие люди, вижу я, полагали, что закон и не был придуман человеком, и не представляет собой какого-то постановления народов, но он — нечто извечное, правящее всем миром благодаря мудрости своих повелений и запретов. И вот, — говорили они, — этот первый и последний закон есть мысль божества, разумом своим ведающего всеми делами, принуждая или запрещая. Ввиду этого, закон, данный богами человеческому раду, был справедливо прославлен: ведь это — разум и мысль мудреца, способные и приказывать, и удерживать.

(9) КВИНТ. — Этого положения ты касался уже не раз. Но прежде чем перейти к законам народов, разъясни нам, пожалуйста, смысл этого небесного закона, дабы волны привычки нас не увлекли и не принесли к приемам обыденной речи.

МАРК. — Ведь мы, Квинт, научились еще в детстве положение: «Если зовут в суд, …»¹⁸ — и другие в таком же роде называть законами. Но следует понять, что и это, и другие повеления и запреты народов не имеют силы призывать к честным поступкам и отвлекать от других, а сила эта не только древнее, чем народы и гражданские общины, но и ровесница божеству, ведающему и правящему небом и землей.

(10) Ведь и божественного замысла не может быть без разума, и божественный разум не может не обладать этой силой в определении честных и дурных поступков. И именно потому, что нигде не было написано, что один человек должен противостоять на мосту всему войску врагов и приказать разрушить этот мост у себя в тылу, мы и должны признать, что знаменитый Гораций Коклит совершил свой великий подвиг по закону и велению мужества¹⁹; и если в царствование Луция Тарквиния в Риме не было писаного закона об оскорблении чести, то это вовсе не значит, что Секст Тарквиний не преступил извечного закона, учинив насилие над Лукрецией, дочерью Триципитина²⁰. Ведь этот извечный закон был разумом, происшедшим из природы, побуждающим к честным делам и отвращающим от преступления, разумом, который начинает быть законом не только тогда, когда он уже записан, но уже и тогда, когда он возник. А возник он одновременно с божественной мыслью. Поэтому истинный и первый закон, способный приказывать и воспрещать, есть прямой разум всевышнего Юпитера²¹.

(V, 11) КВИНТ. — Я с тобой согласен, брат мой, в том, что все правильное и истинное вечно, причем оно и не возникает, и не исчезает вместе с записями постановлений.

МАРК. — Итак, если божественная мысль есть высший закон, то, когда человек обладает совершенным разумом, разум этот [проявляется] в мыслях мудреца. Но те разнообразные законы, которые, применительно к обстоятельствам, были составлены для народов, называются законами скорее в виде уступки, чем потому, что это действительно так. В пользу того, что всякий закон, который можно по справедливости назвать законом, заслуживает хвалы, некоторые приводят следующие доказательства: твердо установлено, что законы были придуманы ради блага граждан, целостности государств и спокойной и счастливой жизни людей и что те люди, которые впервые приняли постановления такого рода, объявили народам, что напишут и предложат такие постановления, одобрив и приняв которые, народы будут жить в почете и счастье. И те постановления, которые были так составлены и приняты, они, по-видимому, и назвали законами. Из этого следует заключить, что те люди, которые составили для народов постановления пагубные и несправедливые, нарушив свои обещания и заявления, провели все что угодно, но только не законы, так что, истолковывая само название «закон» [lex], можно понять, что в нем содержится смысл и значение выбора [legere] справедливого и истинного начала.

(12) Итак, по обыкновению тех философов²², я и спрашиваю тебя, Квинт: если гражданская община лишена какого-либо качества и именно по той причине, что она лишена его, ее следует не ставить ни во что, то надо ли причислять качество это к благам?

КВИНТ. — Да, и притом к величайшим.

МАРК. — А следует ли гражданскую общину, не имеющую закона, именно по этой причине не ставить ни во что?

КВИНТ. — Бесспорно.

МАРК. — Следовательно, закон непременно надо относить к числу величайших благ.

КВИНТ. — Совершенно согласен с тобой.

(13) МАРК. — А многие вредные, многие пагубные постановления народов? Ведь они заслуживают названия закона не больше, чем решения, с общего согласия принятые разбойниками. Нельзя же по справедливости назвать предписаниями врачей те смертоносные средства, которые, под видом спасительных, прописывают невежественные и неискушенные люди, а народ не должен называть законом любое, даже пагубное постановление, если народ таковое принял. Итак, закон есть решение, отличающее справедливое от несправедливого и выраженное в соответствии с древнейшим началом всего сущего — природой, с которой сообразуются человеческие законы, дурных людей карающие казнью и защищающие и оберегающие честных.

(VI) КВИНТ. — Прекрасно понимаю это и, право, думаю, что ничего другого нельзя, не говорю уже — считать, нет, даже называть законом.

(14) МАРК. — Значит, ты ни Тициевых, ни Апулеевых²³ законов не считаешь законами?

КВИНТ. — Нет, даже и Ливиевых²⁴.

МАРК. — И правильно — тем более, что они в одно мгновение, одной строчкой постановления сената, были признаны недействительными²⁵. Между тем закон, смысл которого я разъяснил, не может быть ни признан недействительным, ни быть отменен.

КВИНТ. — И ты в таком случае, очевидно, предложишь законы, которые никогда не будут отменены?

МАРК. — Конечно, если только они будут приняты вами обоими. Но и мне, думаю я, следует поступить по примеру Платона, ученейшего мужа и в то же время строжайшего из всех философов, который первым написал сочинение о государстве и другое — о законах, и, прежде чем прочитать самый закон, следует высказаться в пользу этого закона²⁶. Точно так же, вижу я, поступили Залевк²⁷ и Харонд²⁸, когда они не из простого усердия и не ради развлечения, а ради пользы государства составляли законы для гражданских общин. Последовав их примеру, Платон, по-видимому, признал, что закону свойственно также и стремление кое в чем убеждать, а не ко всему принуждать силой и угрозами²⁹.

(15) КВИНТ. — Но как объяснить то, что Тимей³⁰ вообще отрицает существование какого бы то ни было Залевка?

МАРК. — На том, что он существовал, настаивает Феофраст, авторитет не меньший, во всяком случае, по моему мнению (а многие считают его большим); ведь Залевка помнят его сограждане, локряне, мои клиенты³¹. Но вопрос о его существовании не относится к делу; мы говорим о том, что сохранено преданием.

(VII) Итак, пусть граждане будут с самого начала твердо убеждены в том, что над всем владычествуют и всем правят боги, что все совершается по их решению и воле, что они оказывают людям величайшие благодеяния и видят, каков каждый человек, что он делает, каковы его поступки, с какими мыслями, с каким благоговением чтит он обряды, и что они ведут счет и людям, исполняющим свой долг, и людям, не исполняющим его.

(16) Умы, проникшиеся такими мыслями, конечно, не будут далеки от полезных и правильных решений. Да может ли быть что-либо более правильное, чем уверенность, что никто не должен быть заносчив, чтобы думать, что ему самому разум и мысль присущи, а небу и вселенной не присущи? Иными словами, чтобы думать, что тела, [охватить] которые едва может высшая [сила] разума, движутся, не будучи подчинены разуму? Как вообще можно признать человеком того, в ком не вызывают чувства благодарности ни порядок движения светил, ни чередование дня и ночи, ни смена времен года, ни земные плоды, произрастающие для нашего пропитания? И так как все обладающее разумом стоит выше всего того, что разума лишено, и так как, согласно божественному закону, ничто не может быть выше природы в целом, то следует признать, что природе присущ разум³². Кто, однако, станет отрицать пользу таких мыслей, понимая, сколь многое скрепляется клятвой, сколь благодетельны обязательства, налагаемые союзными договорами, сколь многочисленны люди, которым страх перед божьей карой не дал совершить преступление, сколь священны узы, объединяющие граждан, когда бессмертные боги участвуют в делах людей как судьи или как свидетели? Вот тебе введение к закону; ведь так его называет Платон³³.

(17) КВИНТ. — Да, брат мой, и во введении этом меня очень радует, что ты пользуешься не такими примерами и высказываешь не такие мысли, какие высказывает он³⁴. Ведь ничто в такой степени не отличается от высказываний Платона, как сказанное тобою ранее или именно это введение, касающееся богов. Мне кажется, ты подражаешь ему только в одном — в особенностях изложения.

МАРК. — Пожалуй, хочу подражать. И право, кто может, вернее, кто когда-либо сможет ему подражать? Ведь передавать чужие мысли — дело очень легкое, что я и стал бы делать, если бы не хотел быть вполне самим собой. Ибо совсем не трудно говорить то же самое, передавая это почти теми же словами.

КВИНТ. — Вполне с тобой согласен. Однако, как ты сам только что сказал, предпочитаю, чтобы ты был самим собой. Но теперь ознакомь нас, пожалуйста, со своими законами насчет религии.

(18) МАРК. — Да, я вас ознакомлю с ними, как смогу, а так как ни предмет, ни особенности языка [отнюдь не] подходят для приятельской беседы, то я прочту вам «законы законов» полным голосом.

КВИНТ. — То есть как?

МАРК. — Ведь законы, Квинт, составлены в определенных выражениях, хотя и не таких старых, в каких написаны древние Двенадцать Таблиц и священные законы³⁵, но все же — дабы они имели больший авторитет — в немного более старинных, чем те, в каких ведется наша беседа. Итак, этот способ изложения, в сочетании с краткостью, я и применю, если смогу. Законы будут приведены мною не полностью (ведь это было бы бесконечным), но будет изложена только их сущность и содержащаяся в них мысль.

КВИНТ. — Это действительно необходимо. Итак, мы тебя слушаем.

(VIII, 19) МАРК. — «К богам люди да обращаются чистыми, да проявляют они благочестие, да отказываются они от роскоши. Если кто-либо поступит иначе, его покарает само божество.

Да не будет ни у кого особых богов: ни новых, ни чужеземных, кроме богов, признанных государством³⁶; частным образом да чтут богов, по обычаю унаследованных от предков. В городах люди да устраивают святилища, в сельских местностях да сохраняют они священные рощи и обиталища ларов³⁷. Да соблюдают они обычаи ветви рода и предков.

Богов и тех, кто всегда считался небожителями³⁸, да чтут, как и тех, кого их заслуги перенесли на небо, — Геркулеса, Либера, Эскулапия, Кастора, Поллукса, Квирина; да чтут они и те качества, за которые людям дается доступ на небо, — Ум, Доблесть, Благочестие, Верность, и да будут устроены святилища в ознаменование этих заслуг, и да не устраивают священнодействий для прославления пороков³⁹.

В дни празднеств да не будет ссор. Да проводят люди праздники, закончив работы, среди домочадцев. Поэтому да будет записано, что праздники по правилу должны приходиться на годовой круговорот⁴⁰. И жрецы да приносят всенародно в жертву зерна определенных злаков и притом во время жертвоприношений в определенные дни. (20) Равным образом да сохраняют они для других дней обилие молока и молодняка и да ведут они счет во избежание утрат. Течение года да определяют жрецы и да знают они наперед, какая жертва требуется и будет угодна тому или иному божеству.

И да будут у разных божеств жрецы разные: у всех богов — понтифики, у отдельных богов — фламины. И да поддерживают девы-весталки в Городе вечный огонь на очаге государства⁴¹.

А дабы все это и в частной жизни, и от имени государства совершалось по правилам и обычаям, несведущие да обучаются у государственных жрецов. Жрецы эти да будут трех родов: одни должны ведать священнодействиями и жертвоприношениями, другие — истолковывать таинственные речения предсказателей и ясновидцев, признанных сенатом и народом, а государственные авгуры, истолкователи воли Юпитера Всеблагого Величайшего, на основании знамений и авспиций да узнают грядущее⁴². (21) Да хранят они чистоту учений, да производят авгурацию жрецов, авгурацию виноградников и молодых побегов на благо народу; тем, кто будет ведать делами войны и делами народа, да возвещают они об авспициях, а те да повинуются им. И да видят они наперед гнев богов, руководствуются знамениями, сдерживают молнии в определенных участках неба и хранят Город, поля и «храмы» свободными и освященными⁴³. И все то, что авгур объявит неправильным, запретным, порочным, зловещим, да не будет выполнено и свершено; кто ослушается, да ответит головой⁴⁴.

(IX) Послами для заключения мирных договоров, для обсуждения дел войны и перемирия да будут фециалы; карателями да не будут они, да выносят они решения насчет войны⁴⁵.

Знамения и чудеса — если сенат повелит — да передаются на рассмотрение этрусским гаруспикам. Этрурия да обучает первенствующих людей этой науке. Тех богов, которых гаруспики повелят умилостивить, да умилостивят; да очищают они места падения молний⁴⁶.

Женщины да не совершают ночных жертвоприношений, кроме тех, которые, по обычаю, совершаются за народ⁴⁷, и да не приобщают они никого ни к одному священнодействию, кроме греческого, по обычаю обращенного к Церере⁴⁸.

(22) Содеянное кощунство, которое нельзя будет искупить, да останется неискупленным; то, которое можно будет искупить, да искупят жрецы государства.

Во время общественных игр… [да умилостивляют богов в цирке]; что же касается празднеств, на которых нет состязаний на колесницах и телесных упражнений, то ликование народа пусть умеряют пением и игрой на лирах и флейтах и пусть сочетается она с почестями, оказываемыми богам⁴⁹.

Из обычаев предков да соблюдаются все наилучшие.

Кроме слуг Идейской Матери⁵⁰, никто да не собирает денег — и то лишь в установленные дни.

Кто украдет или похитит предмет священный или доверенный священной охране, да будет «паррицидой»⁵¹.

За клятвопреступление да будет божьей карой смерть, человеческой карой — позор⁵².

За инцест понтифики да карают высшей казнью⁵³. Да не дерзает нечестивый умилостивлять дарами гнев богов. Обеты да выполняются тщательно. За нарушение права да будет кара. Да не совершает никто консекрации поля⁵⁴. В консекрации золота, серебра и слоновой кости да соблюдается мера.

Священнодействия от имени частных лиц да остаются постоянными. Права богов-манов⁵⁵ да будут священны, умершие да причисляются к богам. Расходы на почитание их памяти и оплакивание да будут ограниченными».

(X, 23) АТТИК. — Ты ясно изложил нам содержание великого закона и притом так сжато! Но, по моему мнению, эти установления насчет религии мало отличаются от законов Нумы и от наших обычаев.

МАРК. — Но так как в книгах «О государстве» Публий Африканский убеждает нас в том, что из всех государств наше было в древности наилучшим⁵⁶, то не сочтешь ли ты необходимым издать законы, соответствующие наилучшему государственному устройству?

АТТИК. — Да, мое мнение именно таково.

МАРК. — Итак, я вам сообщу о законах, способных сохранить это наилучшее государственное устройство, и если я сегодня, быть может, предложу какие-нибудь законы, которых в нашем государстве нет и не было, то они все же будут, можно сказать, соответствовать обычаям наших предков, тогда имевшим силу закона.

(24) АТТИК. — Так представь нам, пожалуйста, доводы в пользу своего закона, дабы я мог сказать: «Как ты предлагаешь»⁵⁷.

МАРК. — И ты говоришь это, Аттик! Ты не скажешь иначе?

АТТИК. — Во всяком случае, ни за что важное не буду голосовать иначе; в мелочах я, если захочешь, тебе уступлю.

КВИНТ. — И я такого же мнения.

МАРК. — Но смотрите, как бы мое изложение не затянулось.

АТТИК. — Тем лучше! Чем другим могли бы мы заняться?

МАРК. — Закон велит, чтобы люди «обращались к богам чистыми», видимо, чистыми духом, в котором сосредоточено все⁵⁸. Закон не отвергает и чистоты тела, но следует понять одно: так как дух во многих отношениях преобладает над телом, а тело свое люди и без того стараются держать в чистоте, то гораздо важнее сохранять чистоту души. Ибо осквернение тела проходит либо от окропления водой, либо по прошествии нескольких дней⁵⁹; что же касается духовного падения, то оно не может ни исчезнуть с течением времени, ни быть смыто никакими реками.

(25) Что касается веления закона «проявлять благочестие, отказываться от роскоши», то оно значит, что божеству угодна добропорядочность, а затрат надо избегать. И в самом деле? Желая, чтобы даже среди людей бедность была равноценна богатству, станем ли мы преграждать ей доступ к богам, связав совершение священнодействий с затратами?⁶⁰ Тем более, что самому божеству будет самым неугодным, если путь для его умилостивления и почитания не будет открыт для всех. А то, что будет карать не судья, а само божество, по-видимому, укрепляет религию страхом перед немедленным наказанием.

Иметь «особых богов» или же почитать «новых и чужеземных» значит вносить в религию путаницу и неизвестные нам священнодействия. (26) Что же касается богов, «унаследованных нами от предков», то им следует поклоняться, раз этот закон соблюдали сами предки.

Я полагаю, что в городах должны быть святилища, и не согласен с мнением персидских магов, по чьему настоянию Ксеркс, говорят, предал огню храмы Греции, так как, по мнению магов, в стенах этих храмов находились боги, перед которыми все должно быть открыто и свободно для доступа и чьи храмы и жилище представляет собой вся вселенная.

(XI) Греки и наши предки рассудили лучше: желая укрепить веру в богов, они признали, что боги обитают в тех же городах, где и мы. Такое верование приносит благочестие, полезное государствам, — если только справедливо высказывание Пифагора⁶¹, ученейшего мужа, что «благочестие и религиозное чувство сильнее всего охватывают нашу душу тогда, когда мы участвуем в обрядах в честь богов», и если справедливо то, что сказал Фалес, величайший из семи мудрецов⁶²: «Люди должны думать, что все, находящееся у них перед глазами, полно богов». Ведь люди становятся более чистыми душой, как бы находясь в храмах, и глубоко религиозными⁶³. Ибо перед нашими взорами (не только в наших умах), так сказать, благодаря вере появляется изображение богов. (27) Такое же значение имеют и священные рощи в сельских местностях, и нельзя отвергать почитания ларов, завещанного предками как владельцам земли, так и домочадцам, и обрядов, совершающихся на глазах у жителей имения и усадьбы.

Далее — «соблюдать обычаи ветви рода и предков» означает (так как древние были весьма близки к богам) соблюдать правила религии, как бы переданной нам богами. А то обстоятельство, что закон велит чтить обоготворенных людей, как Геркулес и другие, свидетельствует о том, что души всех людей бессмертны, а души храбрых и доблестных божественны⁶⁴.

(28) Хорошо, что человеческие качества, как Ум, Благочестие, Доблесть, Верность, обожествляются и что каждому из них в Риме государством сооружены храмы, так что люди, обладающие этими качествами (а ими обладают все честные люди), полагают, что сами боги пребывают в их душах.

Но дурно, что в Афинах после того, как преступление, совершенное по отношению к Килону⁶⁵, было искуплено, по совету критянина Эпименида был сооружен храм Оскорбления и Дерзости. Ибо надлежит обожествлять доблести, а не пороки. И древний алтарь Горячки на Палатине, как и алтарь Злой Судьбы на Эсквилине и все ненавистное в этом же роде должно быть удалено. А если надо придумывать имена, то лучше выбрать имя Вики Поты [оно происходит от слов «побеждать» и «овладевать»] и Статы [останавливающей отступающие войска], прозвания Статора и Непобедимого Юпитера и названия желательных качеств — Здоровья, Чести, Благоденствия, Победы⁶⁶, так как ожидание всего хорошего укрепляет дух; ведь Калатин⁶⁷ с полным к тому основанием обожествил Надежду. Что касается Фортуны, то пусть это будет либо Фортуна Нынешнего дня (ибо она обладает силой во все дни), либо Оглядывающаяся назад, дабы оказать помощь, либо Судьба, более выражающая случайность, либо Перворожденная, спутница наша со времени рождения на свет⁶⁸, … [Лакуна]

(XII, 29) Когда ведется счет дням нерабочим и праздничным, для свободных людей это означает перерыв тяжб и споров⁶⁹, а для рабов — трудов и непосильной работы⁷⁰; при составлении календаря следует считаться с окончанием земледельческих работ. Что касается времени, когда, как сказано в законе, должны приноситься в жертву первые произведения земли и молодой скот, то следует тщательно совершать интеркалацию; это было разумно введено Нумой⁷¹, но пришло в беспорядок из-за нерадивости позднейших понтификов.

Далее, в постановлениях понтификов и гаруспиков нельзя изменять ничего из того, что касается жертв, подлежащих закланию тому или иному божеству: кому требуется взрослое животное, кому сосунки, кому самцы, кому самки⁷².

Многие жрецы всех божеств и особые жрецы отдельных божеств старательно дают ответы по вопросам права и творят обряды. И так как Веста как бы взяла под свою защиту очаг Города (ввиду этого она и получила греческое имя, которое мы почти сохранили как греческое, без перевода⁷³), то да служат ей шесть девушек⁷⁴, чтобы им было легче бодрствовать, поддерживая огонь, и дабы женщины на их примере понимали, что женское естество может переносить полное целомудрие.

(30) Дальнейшее относится не только к религии, но и к устройству общины, и без жрецов, от имени государства ведающих священнодействиями, некому будет руководить религиозными обрядами частных лиц⁷⁵. Ведь на том, что народ всегда нуждается в мудрости и авторитете оптиматов⁷⁶, государство и зиждется. При составлении списка жрецов не пропущен ни один из установленных видов служения богам⁷⁷. Ибо умилостивлять богов поручено одним жрецам, дабы они ведали торжественными священнодействиями, другим — истолковывать слова прорицателей и притом не многих, чтобы их обязанности были определенными, и чтобы лицо, не принадлежащее к их коллегии, не могло знать того, что было признано государством.

(31) Но величайшее и важнейшее в государстве право, соединенное с авторитетом, принадлежит авгурам. И я держусь такого мнения не потому, что сам я — авгур⁷⁸, но так как необходимо, чтобы о нас так думали. И в самом деле, существует ли большее право (если мы разбираем вопрос о праве), чем возможность отменять собрания и сходки, когда они назначены носителями высшего империя и высшей власти, и распускать их, когда они уже состоялись? Что-либо более важное, чем возможность прекращать уже начатое обсуждение, если хотя бы один авгур произнесет: «В другой день!»⁷⁹ Что-либо более величественное, чем право постановить, чтобы консулы отказались от своей магистратуры? Что-либо более священное, чем право разрешить обратиться с речью к народу или к плебсу⁸⁰ или отказать в этом позволении? Далее, а возможность отменить закон, если он был проведен не по праву, как это было с Тициевым законом в силу постановления коллегии, с Ливиевыми законами по решению консула и авгура Филиппа⁸¹? А то обстоятельство, что ни одна мера, принятая магистратами в Городе или же в походах, ни у кого не может найти одобрение без согласия авгуров?

(XIII, 32) АТТИК. — Продолжай; я уже вижу и признаю, что права, о которых ты говоришь, велики. Но в вашей коллегии существует важное разногласие между выдающимися авгурами Марцеллом и Аппием⁸² (ведь я ознакомился с их книгами): один из них находит, что авспиции учреждены ради пользы государства; другому кажется, что в вашем ведении находится еще и дивинация⁸³. Я хотел бы знать твое мнение об этом.

МАРК. — Мое мнение? Я думаю, что дивинация, которую греки называют мантикой, действительно существует, и что та часть ее, которая касается полета птиц и других знамений, подлежит нашему ведению. Ведь если мы допускаем, что боги существуют, что их мысль правит вселенной, что они пекутся о людях и могут являть нам знамения, касающиеся грядущих событий, то я не вижу оснований отвергать дивинацию.

(33) То, о чем я говорил, соответствует действительности, а из этого неизбежно следует то, чего мы хотим. И в самом деле, и наше государство, и все царства, и все народы, и все племена знают множество примеров того, что многие события произошли в полном, в изумительном соответствии с предсказаниями авгуров. Ведь ни Полиид, ни Меламп, ни Мопс, ни Амфиарай, ни Калхант, ни Гелен⁸⁴ не прославились бы в такой мере, и столько народов, как фригийцы, ликаоняне, киликийцы, а особенно писидяне не сохранили бы этого искусства вплоть до нашего времени, если бы древность не доказала, что все это справедливо. Да и наш Ромул не заложил бы города, совершив авспиции⁸⁵, и имя Аттия Навия⁸⁶ не было бы окружено славой так долго, если бы все они не сообщили многих изумительных истин. Но это учение и искусство авгуров, несомненно, теперь уже исчезло и ввиду своей древности, и ввиду небрежения к нему. Поэтому я и не согласен ни с мнением того, кто заявляет, что этого знания вообще никогда не было в нашей коллегии, ни с мнением того, кто полагает, что оно существует и ныне. Во времена наших предков учение это, мне кажется, имело двоякое значение: иногда к нему прибегали в связи с теми или иными событиями в государстве, но чаще всего при принятии решений⁸⁷.

(34) АТТИК. — Я, клянусь Геркулесом, так и думаю и согласен именно с твоим объяснением; но продолжай.

(XIV) МАРК. — Я продолжу и, если смогу, буду краток. Следует вопрос о праве войны⁸⁸. Мы установили законом, что тогда, когда войну начинают, когда ее ведут и когда ее прекращают, наибольшее значение должны иметь право и верность своему слову, и что должны быть истолкователи этого права и верности, назначенные государством⁸⁹.

Что касается правил, принятых у гаруспиков⁹⁰, искупительных обрядов и жертвоприношений для предотвращения несчастий, то в самом законе, думается мне, об этом сказано вполне ясно.

АТТИК. — Согласен с тобой, так как все это рассуждение относится к религии.

МАРК. — Но насчет дальнейшего я спрашиваю себя, Тит, согласишься ли с этим ты или отвергну это я.

АТТИК. — В чем же дело?

(35) МАРК. — Речь идет о ночных священнодействиях женщин.

АТТИК. — Да я согласен с тобой — тем более, что в самом законе есть оговорка насчет торжественного жертвоприношения от имени государства⁹¹.

МАРК. — Что же, в таком случае, станет с Иакхом и вашими Евмолпидами⁹², и со священными мистериями, если мы упраздним ночные священнодействия? Ведь мы издаем законы не для одного только римского народа, но и для всех народов, честных и стойких духом.

(36) АТТИК. — Ты, мне думается, сделаешь оговорку насчет тех мистерий, к которым мы сами приобщились⁹³.

МАРК. — Да, я сделаю оговорку. Ибо, если твои любимые Афины, по моему мнению, создали многое исключительное и божественное и сделали это достоянием человека, то самое лучшее — те мистерии, благодаря которым мы, дикие и жестокие люди, были перевоспитаны в духе человечности и мягкости, были допущены, как говорится, к таинствам и поистине познали основы жизни и научились не только жить с радостью, но и умирать с надеждой на лучшее. Но о том, что мне не нравится в ночных священнодействиях, сообщают комические поэты⁹⁴. Будь такая вольность допущена в Риме, чего бы только не натворил тот, кто с заранее обдуманным намерением внес разврат в священнодействие, во время которого божественный закон не велит даже бросать нескромные взгляды⁹⁵.

АТТИК, — Ну, вот ты и предлагай свой закон в Риме, но у нас не отнимай наших.

(XV, 37) МАРК. — Итак, возвращаюсь к нашим законам. Ими, конечно, строжайше определено, что яркий свет должен на глазах у множества людей оберегать доброе имя женщин и что приобщение к таинствам Цереры должно совершаться по тому же обряду, по какому приобщения совершаются в Риме⁹⁶. О суровости наших предков свидетельствует старое постановление сената о вакханалиях, произведенное консулами расследование с применением вооруженной силы и наказание, наложенное ими на виновных⁹⁷. К тому же (дабы мы не показались, пожалуй, не в меру суровыми) в сердце Греции Диагонд из Фив упразднил все ночные священнодействия своим законом, изданным без ограничения срока действия. Что касается новых божеств и ночных бдений для поклонения им, то Аристофан, остроумнейший поэт древней комедии, в своих насмешках над ними доходит до того, что Сабазий и некоторые другие иноземные божества у него, после осуждения в суде, изгоняются из гражданской общины⁹⁸.

Однако, если человек совершил проступок по неразумию своему и его сознательно искупил, то государственный жрец должен избавить его от страха кары, но дерзость и внесение дурных страстей в религиозные обряды должен осудить и признать нечестивыми.

(38) Что касается общественных игр, которые делятся на игры в театре и игры в цирке⁹⁹, то состязания в беге, кулачном бою и борьбе и на беговых колесницах с запряженными в них конями надо устраивать в цирке, до полной победы. Театр же пусть будет предназначен для пения и для игры на лирах и флейтах¹⁰⁰, но только с соблюдением меры, как предписано законом. Ибо я согласен с Платоном в том, что ничто не действует с такой легкостью на нежные и нестойкие умы, как разнообразные звуки музыки, и даже трудно сказать, как велика их власть и в хорошую, и в дурную сторону. Ведь музыка и пробуждает бездеятельных, и успокаивает возбужденных людей, и то приносит умиротворение, то придает мужество¹⁰¹. В Греции многие гражданские общины считали нужным сохранять древний размер напевов¹⁰²; их нравы, ставшие изнеженными, изменились одновременно с напевами: либо нравы испортились из-за соблазнительной сладости напевов, как полагают некоторые, либо, когда строгость нравов пала вследствие иных пороков, в ушах и в изменившихся умах людей оказалось место также и для этой перемены¹⁰³.

(39) Вот почему мудрейший и ученейший муж Греции так сильно боится этой порчи. По его мнению, нельзя изменить законы музыки без одновременного изменения законов государства¹⁰⁴. Но я думаю, что этого не следовало так сильно бояться, но и нельзя этим совсем пренебрегать. Известно одно: напевы, бывало, полные приятной строгости благодаря размерам Ливия¹⁰⁵ и Невия¹⁰⁶, теперь сводятся к завываниям, причем исполнители вывертывают шею и выкатывают глаза при переходе из одного размера в другой. Древняя Греция некогда за это строго карала, уже заранее предвидя, что пагуба эта, постепенно проникая в умы граждан и порождая в них дурные стремления и дурные учения, неожиданно вызовет падение целых государств, — если верно, что суровый Лакедемон велел срезать с лиры Тимофея струны сверх положенных семи¹⁰⁷.

(XVI, 40) Затем, закон предписывает соблюдать наилучшие из обрядов предков. Когда афиняне стали спрашивать Аполлона Пифийского, каких именно обрядов им следует придерживаться, был объявлен оракул: «Тех, какие соответствуют обычаям предков». Когда афиняне явились снова, оказали, что обычаи предков часто изменялись, и опросили, какому же из разных обычаев им следовать, оракул ответил: «Наилучшему». Это, конечно, так и есть: древнейшим и наиболее близким божеству надо считать то, что лучше всего.

Сбор денег мы упразднили, сделав исключение для сбора для Идейской Матери, производимого в течение нескольких дней¹⁰⁸; ибо такие сборы наполняют умы людей суеверием и опустошают их дома.

Святотатец подлежит каре и не только тот, кто унесет священный предмет, но также и тот, кто похитит что-либо доверенное священной охране¹⁰⁹.

(41) Такой обычай и поныне существует во многих храмах, и в древности Александр, говорят, положил деньги в святилище близ Сол, в Киликии, а афинянин Клисфен, выдающийся гражданин, опасаясь за свое положение, доверил Юноне Самосской приданое своих дочерей¹¹⁰.

Что касается клятвопреступления и инцеста, то здесь, во всяком случае, обсуждать эти вопросы не следует¹¹¹.

Да не дерзают нечестивцы умилостивлять богов дарами; пусть они выслушают слова Платона, не допускающего сомнений в том, каково в этом случае будет решение божества; ведь от подлого человека не согласится принять дар ни один честный муж¹¹².

О тщательности при исполнении обетов достаточно сказано в законе, и обет заключает в себе спонсию¹¹³, которой мы обязуемся перед божеством. Что касается кары за оскорбление религии, то против нее законного возражения быть не может. Но зачем мне здесь для примера называть таких преступников, когда в трагедиях их множество? Я лучше обращусь к примерам, которые у нас перед глазами. Хотя такое упоминание, пожалуй, может выйти за пределы судеб человеческих, все же, раз я говорю в вашем присутствии, я не умолчу ни о чем и хотел бы, чтобы то, что я скажу, лучше бессмертным богам было угодно, чем оскорбительно людям.

(XVII, 42) Когда вследствие преступления дурных граждан, после моего отъезда¹¹⁴, права религии были осквернены, то были оскорблены мои домашние лары, в их жилище был сооружен храм Своеволия, и из святилищ был прогнан тот, кто их спас. Остановите на мгновение свое внимание — ведь называть имена не к чему — на том, каковы были дальнейшие события. Меня, который не допустил, чтобы нечестивцы, разграбив и уничтожив все мое достояние, надругались над Охранительницей Города¹¹⁵, и потому перенес ее из своего дома в дом ее отца, сенат, Италия, более того — все народы признали спасшим отечество. Могло ли выпасть на долю человека что-либо более славное? А из тех, чьим преступлением тогда были растоптаны и уничтожены религиозные запреты, одни повержены, разбитые и рассеянные, а те из них, которые были зачинщиками этих преступлений и во всяческих кощунствах превзошли кого бы то ни было, я уже не говорю — испытали мучения и позор при жизни; нет, даже были лишены погребения и установленных похоронных обрядов¹¹⁶.

(43) КВИНТ. — Я хорошо это знаю, брат мой, и испытываю должное чувство благодарности богам. Но очень часто, как мы видим, дело принимает совершенно иной оборот.

МАРК. — Мы с тобой, Квинт, неправильно судим о том, в чем состоит божья кара; суждения черни вводят нас в заблуждение и мы не познаем истины. Мы измеряем несчастья людей смертью, или телесной болью, или душевной скорбью, или осуждением по суду; это — признаю я — есть удел человека и постигло многих честных мужей. Но кара за преступление грозна и, помимо своих последствий, сама по себе наиболее тяжела. Мы видели людей, которые, если бы не возненавидели отечества, никогда бы не стали и нашими недругами; мы видели их то горящими страстью, то охваченными страхом, то страдавшими от угрызений совести, то напуганными, что бы они ни делали, то, наоборот, презирающими религиозные запреты; путем подкупа они сломили правосудие человеческое, но не божье¹¹⁷.

(44) Но теперь я остановлюсь и не буду продолжать — тем более, что я добился для них большего числа наказаний, чем то, какого я желал. Я только укажу, что божья кара за преступления двоякая; она заключается и в душевных мучениях при жизни, и в позоре после смерти, так что гибель преступников одобряется приговором живых и испытываемой ими радостью¹¹⁸.

(XVIII, 45) В том, что поля не должны подвергаться консекрации¹¹⁹, я вполне согласен с Платоном, который (если только я смогу перевести) говорит приблизительно так: «Итак, земля, подобно очагу, есть священное жилище всех богов. Поэтому никто не должен посвящать ее вторично. В городах золото и серебро — и у частных лиц, и в храмах — порождают зависть. Также и слоновая кость, извлеченная из бездыханного тела, не представляет собой достаточно чистого дара для божества. Далее, медь и железо — орудия войны, а не принадлежность храма. Но деревянный предмет (из цельного куска дерева) посвящать можно, если кто-нибудь захочет, также и каменный — в святилищах, доступных всем, — и тканый предмет, если он потребовал работы женщины продолжительностью не более месяца. Белый цвет особенно угоден божеству — как вообще, так особенно в тканях; ничего окрашенного не требуется, разве только для воинских знамен. Но самые угодные божеству приношения — птицы и изображения, исполненные одним живописцем в течение одного дня. И да будут остальные дары подобными этому»¹²⁰. Вот каково мнение Платона. Но я не ограничиваю прочего так строго, считаясь либо с богатством людей, либо с удобствами, связанными с временами года. Земледелие, подозреваю я, ухудшится, если к использованию земли и к ее обработке плугом присоединится какое-нибудь суеверие¹²¹.

АТТИК. — Это мне ясно. Теперь остается рассмотреть вопрос о преемственности священнодействий и о праве Манов¹²².

МАРК. — Что за изумительная память у тебя, Помпоний! А я упустил это из виду.

(46) АТТИК. — Охотно верю, но я об этом помню и жду рассмотрения этих вопросов тем более, что они относятся и к понтификальному, и к гражданскому праву.

МАРК. — Да, и ученейшие люди дали много ответов и многое написали обо всем этом, и я на протяжении всей нашей беседы, к какому бы роду законов наше обсуждение меня ни привело, насколько смогу, рассмотрю все, что относится к нашему гражданскому праву; но рассмотрю это так, чтобы было известно отправное положение, из которого выводится та или иная часть права, — дабы не было трудно любому человеку (лишь бы он мог руководствоваться своим умом), независимо от того, каковы будут возникшее новое судебное дело или новый поставленный ему вопрос, придерживаться их правовой стороны, когда известно, из какого начала следует исходить.

(XIX, 47) Однако законоведы либо ради того, чтобы вводить людей в заблуждение, дабы казалось, что они знают больше и решают более трудные вопросы, либо (и это более вероятно) ввиду своего неумения учить (ведь искусство не только в том, чтобы знать самому, но и в тем, чтобы уметь научить других) часто делят содержание одного вопроса на бесчисленное множество частей. Например, Сцеволы¹²³, бывшие оба понтификами и в то же время опытнейшими законоведами, очень широко понимают область, которой мы занимаемся. «Я, — говорил нам сын Публия, — часто слыхал от отца, что хорошим понтификом может быть только человек, знакомый с гражданским правом». С гражданским правом в целом? К чему это? Что за дело понтифику до права «общих стен», или до права пользоваться водой, или до любых вопросов, кроме тех, которые связаны с религией¹²⁴? А последних совсем немного. Это, я думаю, вопросы о священнодействиях, об обетах, о праздничных днях, о гробницах¹²⁵ и так далее. Почему же мы придаем именно этому такое большое значение, между тем как, все остальное имеет лишь очень малое? Насчет священнодействий (а это более обширный вопрос) вот единственное решение: их всегда надо сохранять и передавать из одной ветви рода в другую и, как я изложил в законе, «священнодействия должны быть постоянными». (48) Но впоследствии решением понтификов было установлено, что священнодействия, дабы со смертью главы той или иной ветви рода память о них не уничтожалась, должны переходить к тем, кому после его смерти достанется имущество¹²⁶. С установлением одного этого положения, достаточного для нашего ознакомления с правилами, возникает неисчислимое множество случаев, которыми полны книги законоведов. Ибо спрашивается, на кого переходит обязанность совершать священнодействия. Положение наследников законнейшее; ибо нет человека, который мог бы лучше занять место того, кто ушел из жизни. Затем следуют те, кто с его смертью или по завещанию должен получить столько же, сколько получают все наследники вместе¹²⁷; и это в порядке вещей, так как соответствует установленному правилу. В третью очередь, если наследника не оказывается, — тот, кто на основании давности владения¹²⁸ получил наибольшую часть имущества умершего. В четвертую очередь — если никто не принял имущества — тот из заимодавцев умершего, который хранит наибольшую часть его имущества. (49) Последним — то лицо, которое, будучи должником умершего, денег никому не уплатило; поэтому оно должно считаться как бы получившим это имущество.

(XX) Вот чему мы научились у Сцеволы. Древние законоведы определили иные порядки. Ибо они учили так: люди трояким образом могут принять на себя обязательство совершать священнодействия: либо по наследству, либо при получении большей части имущества¹²⁹, либо (если большая часть имущества объявлена легатом) если кто-нибудь получит какую-либо часть его¹³⁰. (50) Но будем следовать указаниям понтифика. И вот, как видите, все определения вытекают из одного того, что понтифики требуют, чтобы с имуществом были связаны священнодействия и чтобы на этих же лиц возлагались и траурные обряды и церемонии.

Более того, Сцеволы выставляют также и следующее требование: когда происходит раздел имущества — если в завещании указана «вычтенная часть»¹³¹ — и когда данные лица получили меньше, чем остается всем наследникам, то эти лица совершать священнодействия не обязаны. В случае дарения Сцеволы истолковывают это иначе: то, что глава ветви рода одобрил при дарении лицом, находящимся под его властью, действительно; то, что было сделано без его ведома, — если он этого не одобряет, — не действительно¹³².

(51) Из этих предпосылок возникают многие мелкие вопросы; кто не понимает их, тот, обратившись к их источнику, сам легко в них разберется. Например, если кто-либо примет имущество поменьше, дабы не обязываться совершать священнодействия, а впоследствии кто-нибудь из его наследников взыщет в свою пользу то, от чего лицо, чей он наследник, отказалось, и если имущество это, вместе с упомянутым поступлением, окажется не меньше имущества, оставленного всем наследникам, то тот, кто получит это имущество, тем самым один, без сонаследников, обяжется совершать священнодействия¹³³. Более того, Сцеволы предусматривают, что лицо, которому в виде легата оставлено больше, чем дозволено получать без принятия религиозных обязательств, должно «при посредстве меди и весов» освободить наследников от обязательств по завещанию, так как в этом случае имущество это оказывается отделенным от наследства, как если бы оно вообще не было завещано в виде легата¹³⁴.

(XXI, 52) По этому и по многим другим поводам я и спрашиваю вас, Сцеволы, верховные понтифики и, по моему разумению, мудрейшие люди: какие у вас основания приобщать к праву понтификальному право гражданское¹³⁵? Ведь учением о гражданском праве вы в какой-то мере упраздняете понтификальное. Ибо священнодействия связаны с имуществом в силу определения понтификов, а не по закону. Поэтому, если бы вы были только понтификами, у вас оставался бы авторитет понтификов; но так как вы в то же время величайшие знатоки гражданского права, то вы, используя эту отрасль знания, издеваетесь над той. Верховные понтифики Публий Сцевола и Тиберий Корунканий¹³⁶, как и другие, определили, что те лица, которые получают столько же, сколько все другие наследники, должны брать на себя обязательство совершать священнодействия, (53) Вот вам понтификальное право. Что прибавилось к нему из гражданского права? Глава о разделе имущества составлена с оговоркой — следует вычитать сто сестерциев; был придуман способ освобождать имущество от тягот в виде священнодействий. Ну, а если завещатель не пожелал внести эту оговорку? И вот, законовед, в данном случае сам Муций (в то же время и понтифик), советует данному лицу принять имущество меньшее, чем то, какое остается всем наследникам. Старые законоведы говорили, что, какое бы имущество ни было принято, обязательства совершать священнодействия налагаются на принявшего; теперь это лицо от них освобождается. Но вот что не имеет отношения к понтификальному праву и проистекает прямо из гражданского права: наследника надо при посредстве меди и весов освобождать от обязательств по завещанию, и дело должно решаться так же, как если бы это имущество не было завещано как легат, если лицо, в чью пользу легат отказан, обусловило, что имущество, оставленное ему по завещанию, то есть деньги, причитается ему в силу стипуляции¹³⁷ и не [выплачены ему по завещанию.]

(54) [Перехожу к правам Манов¹³⁸, мудрейше установленным и строжайше соблюдавшимся нашими предками; они повелели приносить умершим жертвы в феврале месяце, который тогда был последним месяцем в году. Как пишет Сисенна, Децим Брут¹³⁹, однако, совершал эти жертвоприношения в декабре. Что Брут этим самым, как я выяснил, отступил от обычая предков (ибо я вижу, что Сисенна не знает причины, почему Брут не соблюдал этого древнего завета), итак, что Брут дерзостно презрел завет наших предков, мне казалось невероятным;] ведь это был, несомненно, ученый человек, и его близким другом был Акций¹⁴⁰; но если древние считали последним месяцем года февраль, то Брут, по-видимому, считал им декабрь. Он полагал, что принесение величайшей жертвы умершим родным есть исполнение религиозного долга¹⁴¹.

(XXII, 55) Наконец, места погребения почитаются столь глубоко, что похоронить человека вне мест его родовых священнодействий, говорят, не дозволяет божеский закон, и во времена наших предков Авл Торкват¹⁴² вынес такое решение насчет Попиллиева рода. И если бы наши предки не повелели причислять к богам тех, кто ушел из нашей жизни, то праздниками назывались бы не «деникальные» дни (их название произошло от слова nex [смерть], так как они посвящены умершим¹⁴³), а дни отдыха, посвященные другим небожителям. И вот, наши предки постановили совершать эти обряды в такие дни, чтобы они не совпадали ни с частными, ни с общественными праздниками. Наше понтификальное право в целом — так, как оно составлено, — свидетельствует о глубоком религиозном чувстве и об уважении к обрядам. При этом мы не должны устанавливать, когда именно оканчивается траур семьи, которую посетила смерть, каковы особенности жертвоприношения, когда Лару закалывают баранов, каким образом отрезанную кость покрывают слоем земли, каковы права, возникающие после заклания свиньи¹⁴⁴, с какого времени место погребения начинает считаться «гробницей» и подпадает под религиозный запрет.

(56) Мне лично кажется, что самым древним видом погребения был тот, каким у Ксенофонта пользуется Кир: тело возвращают земле, помещают и кладут его, как бы обволакивая покровом матери¹⁴⁵. По такому же обряду, как мы узнали, в могиле, расположенной невдалеке от алтаря Родника¹⁴⁶, был погребен наш царь Нума, а Корнелиев род, как известно, вплоть до наших дней прибегает к этому виду захоронения. После своей победы Сулла повелел рассеять погребенные у реки Анио останки Гая Мария, движимый ненавистью, более жестокой, чем та, какую ему следовало бы питать, будь он мудр в такой же степени, в какой он был неистов. (57) Пожалуй, из страха, что это может случиться также и с его останками, Сулла, первый из патрициев Корнелиев, пожелал, чтобы его тело было, после его смерти, сожжено на огне. Ведь Энний пишет о Публии Африканском: «Здесь лежит он»¹⁴⁷. Это верно, так как «лежащими» называют тех, кто был погребен. Но о «гробнице» говорят только после того, как совершены все установленные обряды и в жертву принесен боров. И то, что теперь совершают при всяких похоронах, дабы тело считалось «преданным земле», тогда относилось только к тем, чьи тела покрывала брошенная на них земля. И такой обычай подтверждается понтификальным правом. Ибо, пока кости не засыпаны землей, место, где было сожжено тело, еще не находится под религиозным запретом; когда же останки засыпаны комьями земли, то они считаются преданными земле, место называется гробницей, и только тогда на него распространяются многие религиозные права. Поэтому семью того, кто был убит на корабле и затем брошен в море, Публий Муций признал «чистой», так как кость такого человека не лежит на земле, но обязал наследника принести в жертву свинью: он должен соблюдать трехдневный траур и в искупление заклать свинью-самку. Если человек умер в море, находясь в плавании, то обязанности те же, но без искупительной жертвы и дней траура.

(XXIII, 58) АТТИК. — Теперь я знаю, что говорится в понтификальном праве, но хотел бы знать, что говорится в законах.

МАРК. — Очень немногое, Тит, и, думается мне, хорошо известное вам. Но все это относится не столько к религии, сколько к правовому положению гробниц. «Умершего, — говорит закон Двенадцати Таблиц, — в Городе нельзя ни хоронить, ни сжигать». Я полагаю — хотя бы уже ввиду опасности пожара. А то, что закон добавляет «ни сжигать», указывает на то, что «хоронят» того, чье тело предают земле, а не того, чье тело сжигают.

АТТИК. — А почему же после издания законов Двенадцати Таблиц прославленные мужи все же были погребены в Городе?

МАРК. — Я думаю, Тит, это были либо люди, которым, еще до издания этого закона, этот почет был оказан за их доблесть, — Попликола¹⁴⁸, Туберт¹⁴⁹, причем это преимущество было по праву сохранено за их потомками, либо такие, как Гай Фабриций¹⁵⁰, которые этого были удостоены, за свою доблесть будучи освобождены от действия законов. Но если закон запрещает хоронить в Городе, то и коллегия понтификов постановила, что на участке земли, принадлежащем государству, устраивать гробницу нельзя. Вы знаете храм Чести, находящийся за Коллинскими воротами. По преданию, на этом месте когда-то стоял алтарь; около него нашли дощечку с надписью «Честь»; это послужило поводом для дедикации¹⁵¹ этого храма. Но так как здесь было много гробниц, то они были сравнены с землей; ибо коллегия установила, что участок земли, принадлежащий государству, не может подпадать под действие частных религиозных запретов.

(59) Другие предписания Двенадцати Таблиц, ограничивающие расходы на погребение и оплакивание умершего, в общем перенесены в них из законов Солона. «Сверх этого, — говорится там, — ничего не делать». «Костра не выравнивать топором»¹⁵². Продолжение вы знаете; ведь мы в детстве заучивали законы Двенадцати Таблиц как обязательную песнь; ныне никто не заучивает их. И вот, ограничив расходы изготовлением трех головных покрывал и пурпурной туники, и платой десятерым флейтистам, закон упраздняет неумеренное оплакивание: «Во время похорон женщины не должны ни царапать себе щек, ни испускать воплей [lessus]». Древние истолкователи Секст Элий и Луций Ацилий¹⁵³ говорили, что они не вполне понимают это место, но предполагают, что «лесс» — особая одежда для похорон; Луций Элий¹⁵⁴ же думает, что это — какое-то горестное рыдание, как показывает само слово. Такое объяснение кажется мне более правильным потому, что закон Солона именно это и запрещает¹⁵⁵. Такие указания похвальны и одинаково относятся и к богатым людям и к плебсу. Это вполне сообразно с природой: со смертью имущественное различие уничтожается.

(XXIV, 60) Законы Двенадцати Таблиц упразднили и другие обычаи при похоронах, усиливавшие проявления горя. «Костей умершего не следует собирать, чтобы впоследствии устроить похороны». Исключение допускается для случаев смерти на войне и на чужбине. Кроме того, в законах говорится: что касается умащения тела умершего — обязанности рабов, — то оно упраздняется, как и всякое круговое питье. Ведь это упраздняется с полным основанием и не было бы упразднено, если бы не существовало в прошлом. Обойдем молчанием запрет: «Да не будет ни дорого стоящего окропления¹⁵⁶, ни больших венков, ни кадильниц». Но вот свидетельство того, что награды за заслуги распространяются и на умерших: закон велит без опасений возлагать венок за доблесть и на останки того, кто его заслужил, и на останки его отца¹⁵⁷. И это, думается мне, потому, что в честь одного человека нередко несколько раз устраивались похороны и несколько раз постилалось ложе¹⁵⁸. И вот законом было определено, чтобы и этого не делали. И так как в этом законе говорится: «И да не приносят золота», — то обратите внимание на то, с какой добротой другой закон делает оговорку насчет этого: «Если у человека зубы соединены золотом, то, если его похоронят или предадут сожжению вместе с этим золотом, да не будет это вменено в вину». Одновременно обратите внимание и на то, что «похоронить» и «предать сожжению» были понятиями разными.

(61) Известны еще два закона о гробницах: один из них касается частных домов, другой — самих гробниц. Ибо, когда закон запрещает «устраивать костер и место нового погребения на расстоянии менее шестидесяти футов от чужого дома без согласия его владельца», то это, видимо, делается во избежание пожара; из этих же соображений запрещается возжигать курения. Но когда закон запрещает, чтобы «форум», то есть вестибул¹⁵⁹ гробницы, «и место погребения переходили в собственность в силу давности»¹⁶⁰, то он охраняет права гробниц.

Вот это и находим мы в Двенадцати Таблицах — в полном согласии с природой, являющейся для закона образцом. Прочее определяется обычаем: чтобы о похоронах объявлялось, если они будут сопровождаться играми¹⁶¹; чтобы при устроителе похорон были акценс и ликторы¹⁶²; (62) чтобы о заслугах мужей, занимавших почетные должности, говорилось в речи на народной сходке и чтобы это сопровождалось пением под звуки флейт, которое называется «ненией»; этим словом также и греки называют скорбные песнопения¹⁶³.

(XXV) АТТИК. — Меня радует, что наши законы согласуются с природой, а мудрость наших предков меня восхищает. Но я хотел бы соблюдения меры как в расходах вообще, так и в расходах на сооружение гробниц.

МАРК. — Твое требование основательно. До каких расходов в этом отношении мы уже дошли, ты, думается мне, понял на примере гробницы Гая Фигула¹⁶⁴. О том, что в древности желание устраивать великолепные гробницы было весьма малым, свидетельствуют многие примеры из прошлого. А истолкователи наших законов в главе, в которой предписывается исключить из прав богов Манов «расходы и оплакивание», должны понять одно: прежде всего надо уменьшить великолепие гробниц. (63) И мудрейшие законодатели не оставили этого без внимания. Ведь в Афинах, говорят, еще во времена Кекропа¹⁶⁵ и по наши дни сохранился обычай хоронить в земле — с тем, чтобы после того, как близкие исполнят все должное и тело будет засыпано землей, на могиле были посеяны хлебные злаки, дабы умерший был как бы погружен в лоно и недра матери, и чтобы почва, очищенная принесенным ею урожаем, была возвращена живым¹⁶⁶. Затем происходило пиршество, которое устраивали близкие, надев на головы венки; в их присутствии дозволялось говорить о заслугах умершего одну только правду (ибо лгать считалось кощунством). Так отдавали последний долг.

(64) Когда впоследствии, как пишет Деметрий Фалерский¹⁶⁷, начали устраивать похороны, стоившие дорого и сопровождавшиеся громким плачем, то это было запрещено законом Солона; этот закон наши децемвиры¹⁶⁸ почти в тех же выражениях включили в десятую таблицу своих законов. Ведь указания относительно трех головных покрывал и многих мелочей принадлежат Солону. О сетованиях говорится его подлинными словами: «Женщины не должны по случаю похорон ни царапать себе щек, ни испускать воплей».

(XXVI) О гробницах у Солона говорится только следующее: «Никто не должен ни разрушать их, ни хоронить в них сторонних людей». И устанавливается кара: «Если кто-нибудь, — гласит закон, — осквернит, опрокинет, сломает гробницу (ведь, по моему мнению, это и есть tymbos), или памятник, или колонну, …» Но по истечении некоторого времени, ввиду великолепия гробниц, которые мы можем видеть на Керамике¹⁶⁹, законом было определено, что «никто не должен ни сооружать гробницу, которая потребовала бы труда большего, чем труд десяти человек в течение трех дней», (65) ни покрывать ее штукатуркой, ни устанавливать на ней так называемые гермы¹⁷⁰; произносить речь о заслугах умершего разрешалось только при государственных похоронах и только тому лицу, которому это было поручено властями. Кроме того, дабы уменьшить сетования, было запрещено собираться множеству мужчин и женщин; ведь стечение людей усиливает горе. (66) Вот почему Питтак¹⁷¹ вообще запрещает присутствовать на похоронах чужих людей. Но, опять-таки по свидетельству того же Деметрия, великолепие похорон и гробниц дошло до такой степени, какой оно ныне достигает в Риме. Деметрий ограничил этот обычай своим законом. Ведь Деметрий был, как вы знаете, не только ученейшим мужем, но и гражданином с величайшими заслугами перед государством и обладал огромным опытом в заботах о согражданах. И вот он не только уменьшил допускаемые денежные расходы, но и ограничил время дня, предназначенное для похорон: он повелел умершего выносить до рассвета. Он определил также и размеры вновь сооружаемых гробниц; на могильной насыпи он разрешил устанавливать только небольшую колонну вышиной не более трех локтей, или стол, или чашу для возлияний и поручил определенному магистрату следить за соблюдением этих предписаний.

(XXVII, 67) Итак, вот что постановили твои любимые афиняне. Но обратимся к Платону, который поручает похоронные обряды истолкователям требований религии; правило это соблюдаем и мы. О гробницах Платон говорит следующее¹⁷²: он запрещает занимать для устройства гробницы какую бы то ни было часть обработанной земли или земли, пригодной для посева; но если какой-нибудь участок земли, по своим особенностям, пригоден только для того, чтобы на нем хоронили мертвых и притом без ущерба для живых, то именно его и следует использовать; что же касается земли, которая может приносить урожай и, словно мать, давать нам пищу, то никто — ни живой, ни мертвый — не должен ее у нас отнимать.

(68) Платон запрещает возводить гробницу, более высокую, чем та, какую могли бы построить пятеро человек за пять дней, и ставить или класть камень большего размера, чем требуется для того, чтобы высечь хвалебную надпись, состоящую не более чем из четырех героических стихов, которые Энний называет «длинными стихами»¹⁷³. Таким образом, относительно гробниц мы знаем суждение также и этого выдающегося мужа, определяющего и допустимые расходы на похороны — от одной до пяти мин¹⁷⁴.

(69) Мне кажется, я разъяснил вам все, что относится к требованиям религии.

КВИНТ. — Вполне разъяснил, брат мой, и притом подробно; но продолжай.

МАРК. — Я продолжу, и так как вам захотелось меня к этому побудить, сделаю это, надеюсь, во время нашей беседы еще сегодня. Платон, вижу я, поступил так же, и вся его речь о законах была произнесена им в течение одного летнего дня¹⁷⁵.

И я так поступлю и буду говорить о магистратах. Конечно, именно магистратуры, после установления религии, более всего укрепляют государственный строй.

АТТИК. — Говори же и следуй намеченному тобой плану.

О ЗАКОНАХ. Книга II.

1. Ср. Цицерон, «Письма к брату Квинту», III, 1, 1 (145). Фибрен, приток реки Лирис, делился на два рукава, один из которых протекал вблизи от усадьбы Цицерона.

2. Ср. Гораций, Оды, II, 18, 1 сл.

3. Еврип — пролив между островом Евбеей и материком; в течение суток в нем несколько раз менялось направление течения. Богатые римляне проводили в своих усадьбах каналы.

4. Ср. Цицерон, «Речь в защиту Планция», 20 и 22; «Письма к Аттику», II, 11, 2. (39).

5. Маний Курий Дентат был консулом в 290, 284, 275 и 274 гг. Ср. Цицерон, «О государстве», III, 6 и 40; «О старости», 55.

6. Одиссей. См. Гомер, «Одиссея», I, 55; V, 135. Ср. Цицерон, «Об ораторе», I, 196.

7. Ср. Цицерон, «О пределах добра и зла», V, 4. Римские законы не допускали двойного гражданства; поэтому Аттик не принял предложенного ему афинского гражданства. См. Цицерон, речи: «По делу Цецины», 100; «В защиту Бальба», 28; Корнелий Непот, «Аттик», 3.

8. См. Цицерон, «Письма к Аттику», II, 15, 13 (42).

9. Имеется в виду Марк Порций Катон Цензорий (234—149). Ср. Цицерон, «Речь в защиту Планция», 20. См. «О государстве», прим. 36 к кн. I.

10. Согласно мифу, царь Тесей объединил городские общины Аттики и переселил их в Афины. См. Фукидид, II, 15; Плутарх, «Тесей», 24.

11. «Великий» (Magnus) — прозвание Гнея Помпея. Тит Ампий Бальб — трибун 63 г., претор 58 г., во время гражданской войны сторонник сената и Помпея. О его процессе сведений нет. См. Цицерон письма: «К Аттику», VIII, 11b, 2 (327); «К близким», 11, 16, 3 (390); VI, 12 (489).

12. Родом из Арпина были Гай Марий, победитель кимвров и тевтонов (102—101 гг.), и Цицерон, «спасший Рим» подавлением движения Катилины. См. Цицерон, речи: «В защиту Суллы», 26, 33, 83; «В защиту Гая Рабирия» (63 г.), 27 слл.; «К квиритам после возвращения из изгнания», 19 сл.; «О доме», 92, 132; «В защиту Сестия», 50; «Против Писона», 43; «Письма к Аттику», IX, 10, 3 (364).

13. Палестра (греч.) — место для гимнастических упражнений, имевшее помещения для переодевания и отдыха; на палестрах философы вели занятия с учениками.

14. При усыновлении (адопция, адрогация) усыновляемый получал личное и родовое имя усыновителя. Здесь шутка.

15. См. Платон, «Федр», 230 В.

16. Аттик владел в Эпире, на реке Тиаме, имением, где он устроил «Амальтей», храм нимфы Амальтеи. См. Цицерон, «Письма к Аттику», I, 13, 1 (19); 16, 15 слл. (22).

17. См. Цицерон, «О государстве», I, 22, 56, прим. 63 и 131.

18. Цитата из закона Двенадцати Таблиц: «Если человека зовут в суд, он должен идти; если не пойдет, надо призвать свидетелей, а затем взять его силой». Имеется в виду процедура in iure; см. прим. 43 к кн. I.

19. Эпизод на свайном мосту через Тибр (pons Sublicius) во время войны с этрусками (508 г.). См. Ливий, II, 10.

20. См. Цицерон, «О государстве», II, 46. По традиции, это послужило поводом к восстанию и изгнанию царей (510 г.).

21. Ср. Платон, «Законы», I, 631.

22. Имеются в виду стоики. См. Цицерон, «Тускуланские беседы», III, 13.

23. Имеются в виду законы трибуна Луция Аппулея Сатурнина — земельные, о распределении хлеба и об оскорблении величества римского народа (100 г.) и земельный закон трибуна Секста Тиция (99 г.). Сатурнин встретил сопротивление нобилитета; восстание Сатурнина было подавлено консулом Гаем Марием; Сатурнин и претор Главция были убиты. См. Цицерон, «Речь в защиту Гая Рабирия (63 г.), 18 слл.; «Брут», 224; «Об ораторе», II, 48.

24. Законы, предложенные в 91 г. трибуном Марком Ливием Друсом младшим: по судебному закону сенат, пополненный римскими всадниками, должен был получить судебную власть; по земельному и хлебному законам плебс должен был получать дешевый хлеб и быть наделен землей в Италии и Сицилии; по закону о гражданстве италики должны были получить права римского гражданства. Сопротивление нобилитета привело к восстанию италиков против Рима (Союзническая, или Италийская, война, 91—88 гг.). Друс был убит.

25. Возможно, имеется в виду senatus-consultum ultimum. См. «О государстве», прим. 146 к кн. I. Ливиевы законы были объявлены недействительными по формальным причинам: они охватывали разные вопросы (в нарушение Цецилиева—Дидиева закона 98 г.). См. ниже, § 31.

26. См. Платон, «Законы», IV, 722 D слл.

27. См. выше, I, 57; Диодор Сицилийский, XII, 19, 3—21, 3.

28. См. Диодор Сицилийский, XII, 11, 3—19, 2.

29. См. Платон, «Законы», IV, 718 B-C, 720 A, 722 B.

30. Сицилийский историк IV—III вв. См. Цицерон, «О государстве», III, 43.

31. Цицерон был патроном локрян. См. «Речь в защиту Планция», 97; «О государстве», прим. 105 к кн. I.

32. См. выше, I, 18 слл.

33. См. Платон, «Законы», IV, 722 D.

34. См. Платон, «Законы», IV, 715 D слл.

35. Законы об учреждении трибуната и о неприкосновенности личности плебейских трибунов; по традиции, они были приняты в 494 г., в связи с первым «уходом» плебса. См. «О государстве», прим. 144 к кн. I.

36. В Риме были приняты иноземные культы Изиды, Сераписа, Сабазия, Эскулапа, Кибелы.

37. Имеются в виду лары перекрестков (Lares compitales, L. publici). См. «О государстве», прим. 6 к кн. V. «Святилище» (delubrum) — участок земли с храмом.

38. Двенадцать главных божеств (dii maiorum gentium): Юпитер и Юнона, Нептун и Церера, Аполлон и Диана, Вулкан и Минерва, Марс и Венера, Меркурий и Веста. См. Энний, «Анналы», фр. 426—7 Мюллер. Они составляли «совет богов» (dii consentes).

39. Возможно, намек на деятельность плебейского трибуна Публия Клодия Пульхра, который в 58 г., после изгнания Цицерона, построил на его участке на Палатинском холме в Риме храм Свободы, который Цицерон ниже (§ 42) называет храмом Своеволия. См. ниже, § 36 и прим. 95.

40. «Годовой круговорот», по-видимому — зимнее солнцестояние (в декабре, когда справлялись Сатурналии). Упоминаемое здесь предписание могло относиться к празднованию Компиталий и Сатурналий. См. «О государстве», прим. 6 к кн. V. Цицерон, «О предвидении», I, 102; Овидий, «Фасты», I, 71 слл.; Гораций, Сатиры, II, 7, 4 сл.; Макробий, «Сатурналии», I, 7, 26.

41. Понтифики — коллегия жрецов, наблюдавшая за соблюдением требований религии; со времени Суллы она состояла из 15 жрецов. Верховному понтифику были подчинены прочие коллегии жрецов — фламины, «царь священнодействий» и девы-весталки. О фламинах см. «О государстве», прим. 44 к кн. II; о весталках — прим. 46 к кн. II.

42. Таким образом, Цицерон подразделяет жрецов на: 1) служителей культа, 2) истолкователей пророчеств, признанных государством (книги Сивиллы), т.е. квиндецимвиров, 3) истолкователей воли богов, т.е. авгуров и гаруспиков. См. «О государстве», прим. 11 и 26 к кн. II; о гаруспиках см. ниже, прим. 45. Ср. Тацит, «Анналы», VI, 12.

43. Авгур своим посохом разделял небо на четыре части и, обратившись лицом к югу, наблюдал знамения, из которых благоприятными считались появлявшиеся слева, особенно молнии. Участок неба, в пределах которого авгур совершал наблюдения, назывался templum («храм»); так же назывался и соответствующий участок на земле; различался «большой храм», т.е. участок, в пределах которого авспиции были действительны (в городе Риме его границы совпадали с померием, т.е. сакральной городской чертой), и «малый храм», или авгуракул, возвышенное место, где стоял авгур. Авгуру должен был быть обеспечен свободный обзор, и он был вправе требовать сноса зданий, мешавших ему. Авгур производил также инавгурацию (посвящение, наделение властью, объявление неприкосновенными) понтификов и магистратов и совершал моление о ниспослании урожая (авгурация виноградников и молодых побегов). См. Цицерон, «II филиппика», 110; Ливий, I, 18, 6. Об «очищении» места падения молнии см. ниже, прим. 46.

44. Жизнь, а также совокупность гражданских прав (caput).

45. См. Цицерон, «О государстве», II, 31 и прим. 53.

46. Гаруспициной называлось сложившееся в Этрурии учение о знамениях и о предсказании судьбы. Гаруспики объясняли значение удара молнии, гадали по внутренностям жертвенного животного (необычное расположение или необычный внешний вид внутренностей, особенно печени, считался дурным знаком) и истолковывали знамения. Гаруспицина была уделом патрицианских родов. Гаруспики входили в состав когорты полководца или наместника в провинции. В городе Риме были странствующие гаруспики, к которым могли обращаться частные лица. См. Цицерон, «Письма к близким», VI, 6, 3, 9 (491). Место падения молнии ограждалось четырьмя камнями и накрывалось двускатной кровлей; этим оно исключалось из мирского использования; эта процедура называлась «похоронить молнию» (fulgur condere).

47. Имеется в виду жертвоприношение древнему италийскому божеству Доброй богине (Bona dea): бдение римских матрон, совершавшееся в ночь с 3 на 4 декабря в доме магистрата с империем; присутствие мужчин в доме в эту ночь запрещалось. См. ниже, § 36 и прим. 95.

48. Его совершали жрицы-гречанки родом из Кампании. См. Цицерон, «Речь в защиту Бальба», 55; Дионисий Галикарнасский, II, 19.

49. См. ниже, II, 38; «Речь об ответах гаруспиков», 21 сл.

50. Фригийский культ Идейской Матери (Великой Матери богов, Кибелы) был перенесен в Рим в 204 г., во время второй пунической войны. В ее честь справлялись игры Мегалесии (4—10 апреля); в эти дни на форуме приостанавливались все дела. См. Цицерон, речи: «В защиту Целия», 1; «Об ответах гаруспиков», 22 слл.; Овидий, «Фасты», IV, 350 слл.; Ливий, XXIX, 14.

51. Parricidium — убийство римского гражданина, отца, главы ветви рода (pater familias); это преступление каралось так называемой poena cullei, носившей сакральный характер: убийцу зашивали в кожаный мешок и топили в реке или в море. См. Цицерон, «Речь в защиту Секста Росция», 28 слл. Цицерон относит к этому преступлению также и святотатство.

52. Ср. Цицерон, «О государстве», IV, 6; «Об обязанностях», III, 111; Платон, «Законы», XII, 948.

53. В данном случае инцест — обольщение девы-весталки. В широком смысле инцест — кровосмешение и оскорбление религии.

54. Консекрация — официально совершаемая передача имущества (участка земли, здания) во власть божества, т.е. из области применения ius humanum в область применения ius divinum; такое имущество становилось res sacra. См. ниже, прим. 151.

55. Обожествленные души умерших родичей, младшие божества.

56. Ср. Цицерон, «О государстве», I, 70.

57. Uti rogas. Обычная формула согласия при голосовании подачей табличек. См. ниже, III, 34 сл.

58. Ср. Цицерон, «О природе богов», II, 71.

59. Имеются в виду очистительные обряды. См. прим. 68 к кн. I.

60. Ср. Цицерон, «О государстве», II, 26 сл.

61. О Пифагоре см. Цицерон, «О государстве», прим. 50 к кн. I.

62. См. Цицерон, «О государстве», прим. 42 к кн. I.

63. См. Исократ, «Апофтегмы», 7; Сенека, Письма, 94, 42.

64. См. выше, § 19. Ср. Цицерон, «Речь в защиту Сестия», 143.

65. В 612 г. евпатрид Килон пытался захватить власть в Афинах. После подавления заговора сторонники Килона были убиты в храме Афины, где они искали убежища. Для отвращения гнева богов Эпименид совершил очистительные обряды. См. Фукидид, I, 126; Плутарх, «Солон», 12.

66. См. выше, § 19.

67. Авл Аттилий Калатин — консул 259 г., диктатор 249 г., во время первой пунической войны завоевал Панорм.

68. Ср. Цицерон, «О природе богов», II, 61.

69. Ср. Цицерон, «О предвидении», I, 102.

70. Ср. Марк Порций Катон, «Земледелие», гл. 2.

71. Согласно традиции, при Ромуле год состоял из 10 месяцев, царь Нума Помпилий прибавил январь и февраль месяцы. Календарь был лунный, в году было 355 дней, с дополнительным месяцем (mensis intercalaris) — 377 или 378 дней, при четырехлетнем цикле. Календарем ведали понтифики; интеркалация производилась ими небрежно, иногда ею злоупотребляли из политических соображений. В 46 г., при Гае Юлии Цезаре, была произведена реформа календаря с введением солнечного года. См. Ливий, I, 19; Светоний, «Божественный Юлий», 40.

72. Ср. Цицерон, «О государстве», II, 26 сл.; Ливий, I, 20.

73. Ἑστία — Vesta. Оба имени имеют общий корень. Ср. Цицерон, «О природе богов», II, 67.

74. Весталки. См. Цицерон, «О государстве», II, 14.

75. См. выше, § 20. Платон («Законы», X, 909 D) запрещает отправление религиозных культов в домах частных лиц.

76. См. Цицерон, «Речь в защиту Сестия», 96 слл.

77. Ср. Цицерон, «О природе богов», III, 5; «О предвидении», II, 112.

78. Цицерон был кооптирован в коллегию авгуров в 53 г. См. Цицерон, «Брут», I, 1.

79. Alio die! Формула обнунциации. См. Цицерон, «О государстве», прим. 11 и 26 к кн. II.

80. Право магистратов обращаться с речью или с предложением к народу (в древнейшее время к патрициям) в комициях и к плебсу на сходках (ius agendi).

81. См. выше, § 14. Луций Марций Филипп — консул 91 г., противник Марка Ливия Друса. См. выше, прим. 24; Цицерон, «Брут», 173, 186.

82. Гай Клавдий Марцелл — пропретор Сицилии в 70 г., член коллегии авгуров. Аппий Клавдий Пульхр — консул 54 г., автор «Авгуральных книг». См. Цицерон, «Брут», 267; «Письма к близким», III, 4, 1 (194).

83. Т.е. предсказывать грядущее. См. Цицерон, «О предвидении», I, 105; II, 75.

84. Легендарные герои Греции. О Полииде см. Гомер, «Илиада», V, 148; о Мелампе — Гомер, «Одиссея», XV, 225; Мопс, жрец Аполлона, участвовал в походе аргонавтов. Амфиарай — герой фиванского цикла. О Калханте см. «Илиада», I, 68; II, 299; о Гелене - «Илиада», VI, 76; Вергилий, «Энеида», III, 294 слл.

85. См. Цицерон, «О государстве», II, 5 слл.

86. См. Цицерон, «О государстве», II, 36.

87. См. Цицерон, «О предвидении», I, 75.

88. См. выше, § 21 (о фециалах).

89. См. выше, § 20; «О государстве», III, 35.

90. См. выше, § 21; «О предвидении», II, 28 слл.

91. См. выше, § 21.

92. Иакх - божество из цикла Деметры, отождествлявшееся с Дионисом—Вакхом. Мистериями в его честь, справлявшимися в Афинах, ведали Евмолпиды, потомки жреца Евмолпа. В честь Деметры устраивалось ночное шествие женщин с факелами в руках; оно происходило на Пниксе в Афинах; затем участницы шествия направлялись в Элевсин. См. Цицерон, «Письма к Аттику», I, 9, 2 (5).

93. Имеются в виду Элевсинские мистерии, посвященные Деметре; присутствие на них разрешалось только избранным. Римляне, находясь в Греции, добивались этой чести. См. Исократ, «Панегирик», 28.

94. Имеется в виду распущенность нравов. См. Менандр, «Суд», 234 слл.; Плавт, «Клад», 36.

95. Имеется в виду кощунство Публия Клодия, проникшего в декабре 62 г. в дом верховного понтифика и претора Гая Цезаря, когда там происходило жертвоприношение Доброй Богине (см. выше, прим. 47). См. Цицерон, речи: «Об ответах гаруспиков», 8, 37, 44; «О консульских провинциях», 24; «Письма к Аттику», I, 13, 3 (19); 16 (22); Плутарх, «Цезарь», 9; «Цицерон», 28.

96. В Риме был храм божеств Цереры, Либеры и Либера, построенный в 496 г. См. выше, § 21. О приобщениях сведений нет. Игры в честь Цереры справлялись 19 апреля.

97. Оргиастический культ Вакха, покровителя земледелия, проник в Рим из Этрурии и распространился в Кампании. Вакханалии были запрещены постановлением сената в 186 г. (бронзовая доска с его текстом до нас дошла). См. Ливий, XXXIX, 13.

98. Сабазий — фракийское божество. См. Аристофан, «Осы», 9; «Птицы», 874; «Лисистрата», 389.

99. В цирке происходили скачки и бега, а иногда также и священнодействия. См. Цицерон, «Речь об ответах гаруспиков», 21 слл. Для устройства цирка обычно использовали ложбину между холмами. Места для зрителей устраивались на возвышении. Беговая дорожка имела продолговатую форму и была разделена по длине невысокой стенкой или насыпью (spina), по концам которой было по тройному столбу (meta). При состязаниях возницы старались направить колесницы возможно ближе к мете. «Большой цирк» (Circus Maximus) находился между Палатинским и Авентинским холмами. Физические упражнения были введены в Риме в 186 г. См. Ливий, XXXIX, 22.

100. См. «О государстве», прим. 11 к кн. IV.

101. См. Платон, «Государство», III, 398 слл.; 401 сл.; IV, 410 C; 424 D.

102. См. Платон, «Законы», VIII, 800.

103. См. Платон, «Законы», III, 700.

104. См. Платон, «Государство», IV, 424 C.

105. Грек Луций Ливий Андроник (около 275—200) — был привезен в Рим как военнопленный и стал рабом Ливия Салинатора; он перевел «Одиссею» на латинский язык сатурническим стихом и переделал для римской сцены ряд греческих трагедий и комедий, в которых играл сам; во время второй пунической войны сочинил песнопение в честь Юноны с мольбой об отвращении опасности. См. Цицерон, «Брут», 72; Ливий, VII, 2.

106. Гней Невий (около 270—200) — автор поэмы «Пуническая война» (первая), написанной сатурническим стихом, и ряда комедий с нападками на Цецилиев Метеллов и Сципионов. См. Цицерон, «Об ораторе», III, 45.

107. Тимофей Милетский — автор дифирамбов, жил в V—IV вв. Со времени Терпандра (VII в.) кифара была семиструнной.

108. См. прим. 50. Ср. Ксенофонт, «Меморабилии», IV, 3, 16; Лукреций, «О природе вещей», II, 626; Овидий, «Фасты», IV, 249; Ливий, XXIX, 10.

109. В 43 г. триумвиры изъяли из храма Весты ценности, принесенные туда на хранение. См. Плутарх, «Антоний», 21.

110. Ср. Цицерон, «О государстве», II, 2. Клисфен был изгнан из Афин, подвергнутый остракизму, который он сам ввел.

111. См. выше, § 22.

112. См. Платон, «Законы», IV, 716 слл.

113. В римском праве устное соглашение, контракт, заключаемый сторонами путем вопросов и ответов.

114. Имеется в виду отъезд Цицерона в изгнание в 58 г. Его римский дом был сожжен и на этом участке трибуном Публием Клодием был построен храм Свободы; Цицерон называет здесь этот храм храмом Своеволия. «Спасение ларов» — подавление движения Катилины. Ср. Цицерон, речи: «В сенате по возвращении из изгнания», 6, 33; «О доме», 76, 99, 110, 131; «Письма к Аттику», IV, 1, 7 (90).

115. Перед своим отъездом в изгнание Цицерон перенес из своего дома в Капитолий статую Минервы с надписью «Охранительница Города». См. «Речь о доме», 144; Плутарх, «Цицерон», 31.

116. Намек на совершенное в Гостилиевой курии сожжение тела Публия Клодия, убитого в январе 52 г. на Аппиевой дороге. См. Цицерон, «Речь в защиту Милона», 86; Асконий, «Введение к речи Цицерона в защиту Милона».

117. Ср. Цицерон, речи: «О доме», 105; «Об ответах гаруспиков», 39; «Против Писона», 99.

118. Ср. Цицерон, «Речь в защиту Милона», 77.

119. См. выше, прим. 54.

120. Ср. Платон, «Законы», XII, 955 D — 956 B.

121. См. ниже, § 67.

122. См. выше, § 22.

123. Публий Муций Сцевола — консул 133 г., юрист. См. Цицерон, «О государстве», I, 20, 31; «Об ораторе», I, 217, 240 слл. Его сын Квинт, консул 95 г., написал 12 книг по гражданскому праву. См. Геллий, VI, 15, 2.

124. См. выше, I, 14; «Речь в защиту Мурены», 22.

125. Римляне часто хоронили близких в своих усадьбах. При продаже владения обусловливалось право доступа к гробнице — iter ad sepulcrum; это был один из видов сервитута (прим. 37 к кн. I). Возможно, что здесь имеется в виду именно это. Ср. Цицерон, «Речь в защиту Секста Росция», 24.

126. В древнейшую эпоху обязанность совершать родовые священнодействия переходила к старшему сыну или к лицу, усыновленному главой ветви рода; впоследствии — также и к наследникам по завещанию. См. Цицерон, «Речь в защиту Мурены», 27.

127. Наследник мог получить все имущество (ex asse) или его долю, которая обозначалась частями монеты асса: ex uncia — одна двенадцатая, ex quadrante — четверть, ex semisse — половина, ex dodrante — три четверти. Права законных наследников ограждались Вокониевым законом; см. «О государстве», III, 17, прим. 28.

128. Давность владения — см. прим. 84 к кн. I.

129. Возможно, на основании давности или в силу дарения лицом, находящимся на смертном ложе; см. ниже, прим. 132.

130. Легат — см. «О государстве», прим. 26 к кн. III. Во втором из рассматриваемых случаев имеется в виду дарение.

131. «Вычтенная часть», возможно, предназначалась для лиц, неспособных получать легаты (утратившие гражданскую честь, чужеземцы), или же это символическая сумма в 100 сестерциев для покрытия расходов на священнодействия. См. ниже, § 53.

132. Под «властью главы ветви рода» (patria potestas) разумеют существовавшую в древнейшие времена, а в исторические сохранившуюся только формально власть главы рода или ветви рода (pater familias) над всеми домочадцами: жена, дети, жены сыновей, внуки от сыновей, рабы и все имущество. Она включала в себя даже право жизни и смерти и право продажи в рабство («за Тибр»); после трехкратной продажи в рабство (даже фиктивной) она прекращалась, как и после утраты главой ветви рода его гражданских прав. — В данном случае речь идет о дарении лицом, находящимся под властью главы ветви рода, когда дарение совершается на смертном ложе (mortis causa). См. Дигесты, 39, 6, 25, 1.

133. Наследник, который — непосредственно после смерти завещателя — добровольно отказался от части наследственного имущества, мог (сам или его наследники) впоследствии заявить притязание на дополнительное имущество.

134. Имеется в виду манципация: символическая древняя процедура передачи прав полной собственности; она совершалась с участием «весодержателя» и свидетелей; покупатель брал в руки вещь, произносил установленную формулу и ударял по весам куском меди, т.е. деньгой. Такая процедура, по-видимому, совершалась также и при освобождении от обязательства совершать родовые священнодействия. Передача путем манципации превращает наследование в акт продажи. Пример: А оставляет Б легат в 10 000 сестерциев. В, наследник А, обязан выплатить эту сумму. Б заключает контракт с В, отказывается от своих прав на легат и получает эту сумму от В. Таким образом, Б «продал» В свои права на легат, а так как он ничего не получил из наследства, то он свободен от обязательств совершать священнодействия. См. ниже, § 53; Гай, Институции, II, 103, 252.

135. Ср. Цицерон, «Брут», 156.

136. Тит Корунканий, законовед, первый верховный понтифик из плебеев, консул 279 г. См. Ливий, Эпитома XVIII.

137. См. прим. 38 к кн. I.

138. О Манах см. выше, § 22. В квадратных скобках дана конъектура Ламбина.

139. О Сисенне см. прим. 24 к кн. I. Децим Брут Галлекский (Каллекский) — консул 138 г., завоеватель Луситании. См. Цицерон, «Брут», 107.

140. Луций Акций — трагический поэт II в. См. Цицерон, «Брут», 229.

141. Речь идет о «парентации», принесении жертвы умершим. Паренталии, дни жертвоприношений умершим родичам, продолжались с 13 по 21 февраля (февраль был последним месяцем года в древнейшие времена, месяцем «очищений»); последний день паренталий назывался фералиями, от слова fero — несу; на могилах приносили в жертву хлеб, соль, вино и венки. Могилы украшались цветами.

142. Возможно, Авл Манлий Торкват, консул 243 и 240 гг. Попиллии — плебейский род.

143. Предлагаемая Цицероном этимология сомнительна. Dies denicales, d. novemdiales означали время траура; на девятый день после похорон приносилась жертва (novemdiale sacrificium), и траур оканчивался.

144. После того, как установился обычай сжигать умерших, у умершего отрезали палец (os resectum), который хоронили в земле. Принесение барана в жертву носило искупительный характер; свинью приносили в жертву с целью «очищения» (porca praecidanea).

145. См. Ксенофонт, «Воспитание Кира», VIII, 7, 25; Цицерон, «О старости», 79 слл.

146. Алтарь Родника находился в Риме близ Яникула (участок в древнейшей части Рима, в так называемом Сервиевом городе).

147. Гробница Корнелиев Сципионов находилась на Аппиевой дороге, невдалеке от Рима. Эпитафия Сципиона Африканского Старшего, сочиненная Эннием, сохранена для нас Сенекой, Письма, 108, 33. См. Цицерон, «Речь в защиту Архия», 22.

148. О Луции Валерии Попликоле см. Цицерон, «О государстве», II, 53, 55.

149. Публий Постумий Туберт — консул 505 и 503 гг., победитель сабинян.

150. Гай Фабриций Лусцин — консул 282 и 278 гг., был известен своим бескорыстием и неподкупностью. См. Цицерон, «Тускуланские беседы», III, 56.

151. Под дедикацией разумели первую часть акта освящения храма или участка земли: магистрат передавал это имущество понтифику. Вторая часть (консекрация) состояла в том, что понтифик, взявшись рукой за дверной косяк, объявлял здание принадлежащим божеству. См. Цицерон, «Речь о доме», 119 сл.; Овидий, «Фасты», I, 610. См. также прим. 54.

152. Без применения железа в Риме в древнейшую эпоху был построен свайный мост (pons Sublicius) на Тибре. Ср. законы Двенадцати Таблиц, X, 4 Уормингтон, Плутарх, «Нума», 9. Цицерон, «Тускуланские беседы», II, 55.

153. О Сексте Элии Пете Кате см. Цицерон, «О государстве», I, 30; III, 33. О Луции Ацилии см. Цицерон, «О дружбе», 6.

154. Луций Ацилий Стилон, старший современник Цицерона, истолкователь древних текстов. См. Цицерон, «Брут», 205 сл.

155. См. ниже, § 64; Плутарх, «Солон», 21.

156. Обливание костей умершего вином и благовониями после сожжения его тела.

157. Возможно, венки, полученные за победу на состязаниях в цирке, или же венки за подвиги на войне.

158. Имеются в виду символические погребальные обряды. См. Тацит, «Анналы», III, 2. «Ложе» — парадное, на которое помещали умершего.

159. Вестибул — участок перед входом в римский дом, ограниченный с боковых сторон выступающими вперед крыльями дома. См. Авл Геллий, XVI, 5, 3. Здесь — свободный участок вокруг гробницы.

160. Т.е. приобретения прав собственности на основании давности не допускалось. См. выше, прим. 124 и прим. 84 к кн. I.

161. Имеются в виду бои гладиаторов. Они были заимствованы римлянами у этрусков и первоначально (в середине III в.) устраивались во время похорон знатных людей. Это было связано с представлениями древних о том, что во время похорон должна пролиться человеческая кровь. Бои гладиаторов утратили свой культовый характер только в конце II в. или в начале I в. Гладиаторами становились преимущественно рабы и военнопленные, содержавшиеся в особых казармах, «школах». Они бились парами, причем подбирались гладиаторы с различным вооружением, легким и тяжелым. Бои происходили вначале на форуме, а впоследствии в амфитеатрах. Древнейший из известных нам амфитеатров (в Помпеях) был построен в 80 г.

162. Об акценсе см. «О государстве», прим. 67 к кн. II; о ликторах — там же, прим. 142 к кн. I.

163. Похоронная процессия останавливалась на форуме, где один из родственников произносил речь с прославлением заслуг умершего. Текст вызывает сомнения, так как скорбные песнопения во время похорон называются по-гречески threnos.

164. Гай Марций Фигул был консулом в 64 г. Год его смерти не известен. См. Цицерон, «II филиппика», 12.

165. Кекроп — легендарный основатель Афин.

166. Ср. Цицерон, «О старости», 51.

167. О Деметрии Фалерском см. Цицерон, «О государстве», II, 2.

168. О децемвирах, см. Цицерон, «О государстве», II, 54 и 61.

169. Керамик — «рынок гончаров»; внутренний Керамик Афин находился внутри городских стен; на внешнем, находившемся к северо-западу от городских стен, хоронили павших при защите города.

170. Первоначально четырехгранный столб, увенчанный изображением Гермеса; он ставился в Греции на улицах, площадях и у ворот общественных и частных владений. Впоследствии гермой называли портретный бюст.

171. Питтак — легендарный законодатель Митилен (VII—VI вв.).

172. См. Платон, «Законы», XII, 958 D — 959 D.

173. Шестистопный дактило-спондеический стих, применявшийся в героическом эпосе.

174. Значительная сумма. 5 мин равнялись 500 драхм.

175. См. Платон, «Законы», III, 683 C.

Книга III

(I, 1) МАРК. — Итак, я буду, как и предполагал, следовать мыслям мужа, вдохновленного богами, которого я, глубоко перед ним преклоняясь, прославляю, пожалуй, чаще, чем следовало бы.

АТТИК. — Ты, по-видимому, говоришь о Платоне.

МАРК. — Именно о нем, Аттик!

АТТИК. — Нет, прославления твои никогда не будут ни чрезмерными, ни чересчур частыми. Ибо даже мои единомышленники, желающие, чтобы прославляли только их учителя¹, позволяют мне чтить Платона, как я захочу.

МАРК. — И они, клянусь Геркулесом, поступают правильно. И в самом деле, что более достойно твоего утонченного ума? Ты, по моему мнению, и в жизни, и в своей речи достиг столь трудно дающегося сочетания достоинства и благожелательности.

АТТИК. — Я очень рад, что прервал тебя, так как ты превосходно высказал свое мнение обо мне. Но продолжай, как начал.

МАРК. — Итак, сначала приведем самый закон и укажем его подлинные и свойственные ему достоинства.

АТТИК. — Конечно; так же, как ты поступил, говоря о законе относительно религии.

(2) МАРК. — Итак, назначение магистрата, как вы видите, в том, чтобы руководить и отдавать распоряжения правильные, полезные и закономерные. Ибо, подобно тому, как магистратами руководят законы, так народом руководят магистраты, и можно с полным основанием сказать, что магистрат — это закон говорящий, а закон — это безмолвный магистрат. (3) Далее, ничто так не соответствует праву и естественному порядку (говоря это, я хочу, чтобы подразумевалось, что я говорю о законе), как империй², без которого не могут держаться ни дом, ни гражданская община, ни народ, ни человечество в целом, ни вся природа, ни сама вселенная. Ибо и вселенная повинуется божеству, и ему покорны и моря, и суша, и жизнь людей подчиняется велениям высшего закона³.

(II, 4) Наконец, — перейду к событиям более близким и более известным нам — все древние племена некогда повиновались царям⁴. Этот вид империя вначале предоставлялся справедливейшим и мудрейшим людям (такой порядок был в полной силе и в нашем государстве, пока им правила царская власть), а затем передавался по порядку их потомкам. Такое положение и поныне остается у народов, которыми правят цари. А те народы, которым царская власть была неугодна, отказались не от повиновения кому бы то ни было, но от повиновения всегда одному и тому же человеку. Мы же, коль скоро мы преподаем законы свободным народам и ранее изложили в шести книгах свои мысли о наилучшем государственном устройстве⁵, в настоящее время согласуем законы с тем государственным строем, который мы одобряем.

(5) Итак, надо, чтобы существовали магистраты⁶; ведь без их мудрости и усердия гражданская община существовать не может, и распределением полномочий между ними поддерживается весь государственный строй. При этом должна быть установлена не только для магистратов мера их власти, но и для граждан мера их повиновения. Ведь и тот, кто разумно повелевает, рано или поздно должен будет подчиняться, а тот, кто покорно подчиняется, достоин того, чтобы рано или поздно начать повелевать⁷. Поэтому надо, чтобы тот, кто подчиняется, надеялся на то, что он со временем станет повелевать, а тот, кто повелевает, думал о том, что ему вскоре придется подчиняться. И мы — как это делает Харонд в своих законах⁸ — даже предписываем гражданам не только покоряться и повиноваться магистратам, но также и уважать и любить их. Что же касается Платона, то он к потомкам титанов относит тех людей, которые — подобно тому, как титаны восстали против небожителей⁹, восстают против своих магистратов. После этих замечаний перейдем теперь к самим законам, если вы согласны на это.

АТТИК. — И с этим, и с предложенным тобою порядком обсуждения я согласен.

(III, 6) МАРК. — «Империй да будет законным; граждане да подчиняются империю покорно и беспрекословно. Магистраты да карают неповинующегося им дурного гражданина пеней, наложением оков, розгами¹⁰, — если ни носитель равной или большей власти¹¹, ни народ, к которому должна быть совершена провокация¹², этому не воспротивятся.

После того, как магистрат произнесет приговор или наложит пеню, решение относительно пени или кары да вынесет народ¹³. В походе¹⁴ да не будет провокации на решение того, кто будет облечен империем, и все, что повелит тот, кто будет вести войну, да будет законным и обязательным.

Младших магистратов с меньшими правами да будет больше — для исполнения разных обязанностей¹⁵. В походе да повелевают они теми, кем им будет приказано повелевать, и да будут при них трибуны¹⁶; в Городе да охраняют они государственные деньги¹⁷, следят за целостью оков, наложенных на виновных, и совершают смертную казнь¹⁸; от имени государства бьют медную, серебряную и золотую монету¹⁹; разбирают возникающие тяжбы и приводят в исполнение все постановления сената²⁰.

(7) Эдилы да будут управителями Города, попечителями о продовольствии и торжественных играх и да будет это для них первой ступенью к более высоким почетным должностям²¹.

Цензоры да исчисляют народ по возрастам и составляют списки потомства, челяди и имущества; да ведают они городскими храмами, дорогами, водопроводами, эрарием²², поступлением дани; да распределяют они народ по трибам, делят население по имуществу, возрастам и сословиям, назначают юношество в конницу и пехоту, запрещают оставаться безбрачными, надзирают за нравами народа, не оставляют в сенате опозорившихся людей. Да будет их двое и да будут они магистратами в течение пяти лет²³. Остальные магистраты да обладают годичными полномочиями, и власть их да будет в силе в течение всего этого срока.

(8) Должностным лицом, разбирающим вопросы права и творящим суд или приказывающим творить суд по частным делам, да будет претор; да будет он охранителем гражданского права. Да будет у него столько коллег с равной властью, сколько постановит сенат или повелит народ²⁴.

Царским империем да будут облечены двое и да называются они — от слов «идти впереди» [praeire], «судить» [iudicare], «советовать» [consulere] — преторами, судьями, консулами²⁵. В походе да обладают они высшими правами и да не подчиняются они никому. Высшим законом да будет для них благо народа.

(9) Да не берет никто на себя одной и той же магистратуры до истечения десятилетнего срока. Да принимаются во внимание лета в соответствии с законом о возрасте²⁶.

Но когда будет тяжкая война или жестокие распри между гражданами, то да обладает один человек в течение шести месяцев, не долее, — если постановит сенат — правами обоих консулов и да будет он, назначенный при полете птицы слева²⁷, главой народа. И да будет при нем начальник конницы, равноправный со всяким, кто будет ведать правосудием. Других магистратов да не будет²⁸.

Но когда не окажется ни консулов, ни главы народа, авспиции да будут в ведении «отцов» и да изберут они из своей среды одного, который сможет надлежащим образом провести в комициях выборы консулов²⁹.

Носители империя, носители власти и легаты — после постановления сената и повеления народа — да покидают Город, справедливо ведут справедливые войны³⁰, оберегают союзников, будут воздержны сами и сдерживают своих; да возвеличивают они славу народа и возвращаются домой с честью³¹.

Да не назначают никого легатом ради его личной выгоды³².

Те, кого плебс изберет, числом десять, в свою защиту — ради оказания ему помощи против самоуправства, да будут трибунами плебса и, если они наложат запрет на чье-либо решение или предложат плебсу вынести какое-нибудь постановление, то да имеет это силу; да будут трибуны неприкосновенны и да не оставляют они плебса без своей помощи³³.

(10) Все магистраты да обладают правом авспиций и судебной властью и да составляют они сенат. Его постановления да имеют силу. А если носитель равной или большей власти наложит запрет, то да будет постановление сохранено в записи³⁴.

Сословие это да будет без порока и да служит оно примером для других.

После того, как избрание магистратов, судебные приговоры народа, повеления и запреты будут одобрены голосованием, да будет голосование оптиматам известно, для плебса свободно³⁵.

(IV) Но если будет надобность в каком-либо управлении вне полномочий магистратов, то народ да изберет лицо, которое будет управлять, и да даст ему право управлять.

Право обращаться с речью к народу и к «отцам» да будет у консула, у претора, у главы народа, у начальника конницы и у того лица, которое «отцы» назначат с тем, чтобы оно предложило консулов³⁶; трибуны, которых плебс изберет для себя, да будут вправе обращаться к «отцам»; они же да вносят на рассмотрение плебса то, что будет полезным.

Те предложения, которые будут обсуждаться перед народом или перед «отцами», да отличаются умеренностью.

(11) В случае неявки сенатор да оправдается; иначе да будет отсутствие поставлено ему в вину. Сенатор да говорит в свою очередь и с умеренностью; да будет он знаком с делами народа.

Насилие да не применяется в народе. Носитель равной или большей власти да обладает большими правами. Если во время обсуждения вопроса возникнут беспорядки, то да будет это поставлено в вину тому, кто произносил речь. Совершивший интерцессию по пагубному делу да считается гражданином, принесшим спасение.

Те, кто будет выступать с речью, да считаются с авспициями, да подчиняются государственному авгуру, да хранят обнародованные предложения³⁷ в эрарии, да обсуждают каждый раз не более одного дела, да разъясняют народу сущность каждого дела, да позволяют магистратам и частным лицам разъяснять ее народу.

Да не предлагают привилегии³⁸. О смертной казни и гражданских правах предложение да вносится только в «величайшие комиции»³⁹ и при участии тех, кого цензоры распределили по разрядам.

Подарков да не принимают и не дают, ни добиваясь власти⁴⁰, ни исполняя свои должностные обязанности, ни исполнив их. Если кто-нибудь нарушит какое-либо из этих положений, то кара да соответствует преступлению.

Цензоры да блюдут подлинность законов. [Должностные лица,] сделавшись частными, да отчитываются перед ними в своей деятельности, не освобождаясь тем самым от ответственности по закону». Закон прочитан. Приказываю вам отойти и велю вручить вам таблички⁴¹.

(V, 12) КВИНТ. — Как кратко ознакомил ты нас, брат мой, с распределением прав всех магистратов; но это относится, пожалуй, только к нашему государству, хотя ты и прибавил кое-что новое.

МАРК. — Замечание твое, Квинт, вполне справедливо. Это именно то государственное устройство, которое Сципион превозносит в тех книгах⁴² и особенно одобряет; оно осуществимо только при таком именно распределении прав магистратов. Ибо вам следует твердо помнить: на магистратах и на тех, кто ведает делами, государство и держится, причем особенность того или иного государства возможно понять на основании их состава. А так как наши предки, проявив величайшую мудрость и величайшую умеренность, создали это государство, то мне почти не понадобилось вносить в законы что-либо новое.

(13) АТТИК. — В таком случае ты рассмотришь причины, почему такое распределение прав магистратов представляется тебе наиболее подходящим, — так же, как ты, по моему совету и просьбе, поступил, говоря о законе относительно религии.

МАРК. — Желание твое, Аттик, я исполню и рассмотрю этот вопрос в целом, — как он был изучен и изложен ученейшими людьми Греции, а затем, как я задумал, перейду к рассмотрению нашего права.

АТТИК. — Именно такого обсуждения я и жду.

МАРК. — Но об этом многое уже было сказано в книгах о государстве; мне пришлось сделать это, когда я старался найти наилучший вид государственного устройства. Относительно магистратов кое-что было точно и тщательно изложено прежде всего Феофрастом⁴³, а затем стоиком Дионом⁴⁴.

(VI, 14) АТТИК. — Как? Разве и стоики занимались этим вопросом?

МАРК. — Немного; разве только тот, кого я уже назвал, а впоследствии также и великий и ученейший человек — Панэтий⁴⁵. Ведь стоики прежнего времени рассматривали вопрос о государстве хотя и глубоко, но отвлеченно и не для распространения в народе и среди граждан. Все это преимущественно проистекает из Академии, по почину Платона. Затем Аристотель в своих рассуждениях осветил весь этот вопрос о государственном устройстве, как и Гераклид Понтийский⁴⁶, исходивший из учения того же Платона. Феофраст же, ученик Аристотеля, как вы знаете, был поглощен этими вопросами, а Дикеарх⁴⁷, другой ученик Аристотеля, вовсе не был чужд этим взглядам и учениям. В дальнейшем последователь Феофраста, знаменитый Деметрий Фалерский⁴⁸, о котором я уже говорил, на удивление всем извлек это учение из тайников, где его, пользуясь досугом, скрывали начитанные люди, и вывел его не только на свет солнца и на песок арены, но и для испытаний в битвах. Ведь мы можем назвать многих не особенно ученых людей, бывших великими государственными деятелями, и ученейших людей, неискусных в делах государства; что же касается человека, выдающегося в обоих отношениях, который был бы первым и в занятиях наукой, и в управлении государством, то кто может сравняться с Деметрием?

АТТИК. — Такой человек, думается мне, найтись может — ну, хотя бы один из нас троих. Но продолжай, как ты начал.

(VII, 15) МАРК. — Итак, эти ученые поставили вопрос: должен ли быть в государстве один магистрат — с тем, чтобы остальные магистраты подчинялись ему? Так после изгнания царей, как я понимаю, и решили наши предки. Но ввиду того, что царский образ правления, когда-то находивший одобрение, впоследствии был отвергнут не столько из-за недостатков царской власти, сколько из-за пороков царя, то будет казаться отвергнутым только название «царь», а существо дела сохранится, если один магистрат будет приказывать всем остальным. (16) Поэтому Феопомп⁴⁹ не без оснований противопоставил в Лакедемоне эфоров царям, а мы консулам — трибунов. Ведь консул обладает именно той властью, которая основана на праве: ему должны подчиняться все остальные магистраты за исключением трибуна, чья власть была учреждена позднее — для того, чтобы больше не могло совершаться то, что когда-то совершилось. Это прежде всего ограничило права консула, так как появился человек, на которого его власть не распространялась, и так как трибун мог оказать помощь другим людям — не только магистратам, но и частным лицам в случае их неповиновения консулу⁵⁰.

(17) КВИНТ. — Ты говоришь о большом зле. Ибо, после возникновения этой власти, значение оптиматов уменьшилось, а сила толпы окрепла.

МАРК. — Это не так, Квинт! Ведь не одни только права консулов неминуемо должны были показаться народу оскорбительными и таящими в себе насилие. После того, как в них было внесено умеренное и мудрое ограничение⁵¹, … [Лакуна] Под действие закона должны подпадать все.

…Как сможет он защищать союзников, если ему нельзя будет выбирать между полезным и неполезным?

(VIII, 18) «Да возвращаются они домой с честью». И право, доблестные и бескорыстные люди не должны ни от врагов, ни от союзников приносить с собой ничего, кроме чести.

Далее совершенно очевидно, что нет ничего более позорного, чем легатство не по делам государства⁵². Не стану говорить, как себя ведут и вели те, кто под предлогом легатства получает наследство или взыскивает деньги по синграфам⁵³. Это, пожалуй, порок, свойственный всем людям. Но я спрашиваю: что действительно может быть более позорным, чем положение, когда сенатор является легатом, но без определенного круга деятельности, без полномочий, без какого-либо поручения от государства? Я, в свое консульство, именно этот вид легатства, хотя сенатором он казался выгодным, все же — и притом с одобрения сената, собравшегося в полном составе, — упразднил бы, не соверши тогда интерцессии жалкий плебейский трибун⁵⁴. Но я все-таки сократил срок легатства, ранее неограниченный: я сделал его годичным. Таким образом, позор остается, но продолжительность его уменьшена. Но теперь, если вы согласны, покинем провинции и возвратимся в Рим.

АТТИК. — Мы-то вполне согласны, но те, кто находится в провинциях, вовсе не согласны на это⁵⁵.

(19) МАРК. — Однако, Тит, если они будут подчиняться законам, то самым дорогим для них будет Город, будет их дом и самым многотрудным и тягостным — управление провинцией⁵⁶.

Далее следует закон, определяющий власть плебейских трибунов, существующую в нашем государстве. Говорить о ней подробно необходимости нет.

КВИНТ. — Наоборот, брат мой, лично я, клянусь Геркулесом, хочу знать твое мнение об этой власти. Ведь мне она представляется пагубной, так как возникла во время мятежа и для мятежа⁵⁷. Она впервые возникла — если мы пожелаем вспомнить — во времена гражданской войны, когда части Города были осаждены и захвачены. Затем, после того, как она вскоре была убита⁵⁸ (подобно тому, как, по законам Двенадцати Таблиц, убивают ребенка-урода⁵⁹), она через некоторое время каким-то образом ожила и возродилась, еще более мерзкая и отвратительная.

(IX) И в самом деле, чего только не породила она? Ведь она сперва (этого можно было ожидать от нечестивого существа) лишила «отцов» всего почета, каким они пользовались, все низшее уравняла с высшим, все привела в беспорядок, перемешала. Но, принизив высокое положение первенствовавших людей, она все же не успокоилась. (20) Ибо — не буду говорить ни о Гае Фламинии, ни о событиях, кажущихся уже отдаленными вследствие давности⁶⁰, — какие права оставил честным мужам трибунат Тиберия Гракха⁶¹? Впрочем, пятью годами ранее плебейский трибун Гай Куриаций, человек самого низкого происхождения и презреннейший, заключил в тюрьму консулов Децима Брута и Публия Сципиона⁶², — каких и сколь выдающихся мужей! — чего ранее никогда не бывало⁶³. Что касается трибуната Гая Гракха, который, как он сам сказал, подбросил на форум кинжалы, чтобы граждане друг друга перерезали, то разве он не ниспроверг всего государственного строя⁶⁴? А что сказать о Сатурнине⁶⁵, о Сульпиции⁶⁶, о других⁶⁷? Ведь государство даже не смогло отразить их нападение, не прибегнув к мечу.

(21) Но зачем упоминать о событиях давних и касающихся других, а не о случившихся с нами и свежих в нашей памяти? Нашелся бы, говорю я, когда-либо человек, столь дерзкий и столь враждебный нам, что он замыслил бы поколебать наше положение, не наточив против нас кинжала какого-нибудь трибуна? Преступные и дурные люди, не находя такого человека, не говорю уже — ни в одном доме, нет, даже ни в одном роду, во мраке, опустившемся на государство, сочли нужным волновать роды. Но — обстоятельство, исключительно важное для нас и овевающее память о нас неумирающей славой, — ни за какую плату не удалось найти трибуна, который согласился бы действовать против нас, за исключением того, которому вообще нельзя было быть трибуном⁶⁸. (22) И каких только потрясений не вызвал он! Это были, разумеется, потрясения, какие могло причинить бессмысленное и бесцельное бешенство отвратительного зверя, распаленное бешенством толпы.

Вот почему, — во всяком случае, в этом деле, — я горячо одобряю действия Суллы, который законом своим отнял у плебейских трибунов власть совершать беззакония, но оставил им власть оказывать помощь⁶⁹, а Помпея нашего — за все его другие деяния — я всегда превозношу величайшими и высшими похвалами, но когда речь идет о власти трибунов, то я молчу⁷⁰. Ведь порицать его мне не хочется, а хвалить его я не могу.

(X, 23) МАРК. — Недостатки трибуната ты, Квинт, видишь превосходно, но, когда что бы то ни было осуждают, несправедливо перечислять только дурные стороны и отмечать недостатки, не обратив внимания на хорошие стороны. Ведь таким образом возможно осудить даже консулат, если собрать проступки консулов, называть которых мне не хочется. Я лично признаю, что самая власть трибунов таит в себе некоторое зло, но без этого зла не было бы и того доброго начала, которого в ней искали. «Власть плебейских трибунов, — скажешь ты, — чрезмерна». Кто отрицает это? Но сила народа бывает гораздо более дика и необузданна, а ведь она, когда у народа есть вожак, иногда бывает более мягкой, чем при отсутствии вожака⁷¹. Ведь вожак помнит, что он действует на свою ответственность, народ же, в порыве своем, опасности не сознает. — «Но его иногда подстрекают». — А в то же время часто и успокаивают. (24) И в самом деле, найдется ли столь обезумевшая коллегия, чтобы в ней ни один из десяти членов не был в здравом уме, когда даже против Тиберия Гракха не преминул совершить интерцессию трибун, уже не говорю — отстраненный, нет, лишенный полномочий⁷²? И что другое нанесло удар Тиберию Гракху, как не то, что он отнял у коллеги власть совершать интерцессию?

Но оцени проявившуюся в этом мудрость наших предков: после того, как «отцы» предоставили плебсу эту власть, он сложил оружие, мятеж прекратился, и было найдено разумное решение, благодаря которому простые люди могли считать себя равными первенствующим, а в этом одном было спасение государства.

«Но ведь Гракхов было двое». — А помимо них (хотя можно назвать многих, так как избиралось десять трибунов) ты не найдешь ни одного злокозненного трибуна. Людей ничтожных? Пожалуй, найдешь. Нечестных? Быть может, даже не одного. Но ведь если высшее сословие не навлекает на себя ненависти, то и плебс не вступает в опасную борьбу за свои права. (25) Поэтому либо не следовало изгонять царей, либо надо было — на деле, а не на словах — дать плебсу свободу. Между тем она была дана так, что плебс должен был, несмотря на многие превосходные установления, склоняться перед авторитетом первенствовавших людей.

(XI) Мы в деятельности своей, мой добрейший и любимый брат, правда, пострадали от власти трибуна, но вовсе не вступали в борьбу с трибунатом. Ведь к нашему положению не раздраженный плебс почувствовал ненависть; нет, были сняты оковы, и на нас были натравлены рабы, а к этому прибавилась и угроза со стороны войска⁷³. И нам тогда пришлось бороться не с памятной всем пагубой⁷⁴, а с тяжелейшим положением в государстве, и не склонись я перед ним, отечество не могло бы воспользоваться тем благодеянием, какое я ему оказал⁷⁵. И это подтвердил исход событий. В самом деле, был ли, не говорю уже — свободный человек, нет, даже раб, достойный свободы, которому наше избавление не было бы по-сердцу?

(26) И если действия, которые мы совершили ради блага государства, привели к тому, что я не всем людям стал угоден, если нас изгнала разожженная ненависть бешеной толпы, а самоуправство возбудило против меня народ, — подобно тому, как Гракх возбудил его против Лената⁷⁶, а Сатурнин против Метелла⁷⁷, — то смирись с этим, брат мой, и пусть нас утешают не столько философы, жившие в Афинах и велящие так поступать, сколько прославленные мужи, которые, будучи изгнаны из нашего города, предпочли расстаться с неблагодарными согражданами, только бы не жить среди подлых⁷⁸.

Что касается Помпея, чье поведение в одном этом деле ты не вполне одобряешь⁷⁹, то ты, мне кажется, не обращаешь должного внимания на то, что ему приходилось считаться не только с тем, что было наилучшим, но и с тем, что было необходимым. Ведь он понял, что восстановление этой власти в нашем государстве дольше откладывать уже нельзя. Ибо как мог бы наш народ быть лишен власти, которую он познал, после того, как он, ее еще не зная, добивался ее так настойчиво? Ведь это был долг мудрого гражданина — не оставлять дела, отнюдь не пагубного и столь популярного, что противиться ему было невозможно, в руках гражданина, достигшего угрожающей популярности. Ты знаешь, брат мой, в беседе такого рода, дабы можно было перейти к другому вопросу, принято говорить: «Очень хорошо» или «Совершенно верно».

КВИНТ. — Я не вполне согласен с тобой, но ты все же продолжай, прошу тебя.

МАРК. — Значит, ты упорствуешь и остаешься при своем прежнем мнении?

АТТИК. — Да и я, клянусь Геркулесом, вовсе не расхожусь во мнении с нашим Квинтом; но послушаем дальше.

(XII, 27) МАРК. — Далее, всем магистратам были даны право авспиций⁸⁰ и судебные права: судебные права — с тем, чтобы существовала власть народа, к которой была бы возможна провокация⁸¹; право авспиций — для того, чтобы оправдываемая отсрочка во многих случаях препятствовала созыву комиций, который могли бы принести вред⁸². Ведь бессмертные боги не раз пресекали авспициями незаконные стремления народа.

Что касается правила, что сенат должен составляться из бывших магистратов, то интересам народа вполне соответствует, чтобы высшего положения можно было достигнуть только по воле народа, с упразднением цензорской кооптации⁸³. Но связанный с этим недостаток тут же исправляется, так как наш закон подтверждает авторитет сената. (28) Ведь далее говорится: «Его постановления да имеют силу»⁸⁴. Ибо положение таково: если сенат главенствует в решениях по делам государства, то всякое его постановление должны защищать все, а если остальные сословия хотят, чтобы государство управлялось в соответствии с решениями первого сословия⁸⁵, то это соразмерное и преисполненное согласия государственное устройство может держаться на основе такого распределения прав, когда власть принадлежит народу, а ответственность несет сенат, — особенно если останется в силе следующий закон, в котором говорится: «Сословие это да будет без порока; да служит оно для других сословий примером».

КВИНТ. — Закон этот, брат мой, — чтобы «сословие было без порока», — превосходен, но положение, что сословие должно быть без порока, может быть слишком широко истолковано и требует разъяснения со стороны цензора⁸⁶.

(29) АТТИК. — Хотя сословие это и все на твоей стороне и с величайшей благодарностью вспоминает о твоем консульстве я, с твоего позволения, скажу: оно в состоянии доконать не только цензоров, но и всех судей⁸⁷.

(XIII) МАРК. — Оставь это, Аттик! Ведь мы беседуем не о нынешнем сенате и не об этих людях, которые входят в его состав теперь, а о будущих — если найдутся желающие повиноваться этим законам. Ибо, так как закон велит, чтобы сенат был свободен от каких-либо пороков, то ни один человек, страдающий пороком, не должен вступать в это сословие. Но достигнуть этого трудно, разве только путем воспитания и обучения, о чем мы, пожалуй, еще поговорим, если будут повод и время.

(30) АТТИК. — Повод, разумеется, будет, так как порядок рассмотрения законов зависит от тебя. Что касается времени, то в твоем распоряжении весь день. А я, даже если ты пропустишь это, потребую от тебя рассмотрения вопроса о воспитании и обучении.

МАРК. — Конечно, Аттик; и этот, и другой, если я пропустил какой-нибудь еще. «Да служит оно для других сословий примером». Если мы будем верны этому положению, то мы сохраним все. Ведь если страсти и пороки первенствующих людей обыкновенно портят все государство, то их воздержностью оно очищается и исправляется. Великий муж и наш общий друг, Луций Лукулл⁸⁸, когда его попрекнули великолепием его тускульской усадьбы, говорят, сказал (и это сочли удачнейшим ответом), что у него двое соседей: выше — римский всадник, ниже — вольноотпущенник, и так как их усадьбы великолепны, то и ему следует позволить то же, что позволено им, принадлежащим к более низкому сословию. Но разве ты, Лукулл, не видишь, что ты сам вызвал у них такое стремление? Ведь им этого не позволили бы, если бы и ты так не поступил. (31) В самом деле, кто стал бы терпеть поведение этих людей, видя, что их усадьбы забиты статуями и картинами, одни из которых принадлежат государству, а другие даже взяты из храмов и священных мест⁸⁹? Кто не постарался бы сломить их алчность, не будь те, кто должен был ее сломить, одержимы такой же страстью?

(XIV) И зло не только в том, что проступки совершают первенствующие люди (хотя это само по себе — большое зло), сколько в том, что у них находится очень много подражателей. Ибо, если обратиться к прошлому, то оказывается, что государство было таково, каковы были люди, занимавшие в нем наивысшее положение, и какое бы изменение ни произошло в среде первенствовавших, такое же последовало и в народе. (32) И это гораздо справедливее, чем мнение нашего Платона; ведь, по его словам, с изменением музыкальных напевов изменяется и государственное устройство⁹⁰. Я же полагаю, что с изменением всего образа жизни людей знатных изменяются и нравы в государствах. Порочные первенствующие люди причиняют государству ущерб тем больший, что они не только воспринимают пороки сами, но и распространяют их в государстве. Мешают они не только тем, что развращаются сами, но и тем, что развращают других, и примером своим они вредят больше, чем своими проступками. Впрочем, правило это, распространившееся на все сословие, можно также и ограничить: ведь немногие и даже совсем немногие, вознесенные почетом и славой, могут и развратить граждан, и исправить их нравы. Но на сегодня этого достаточно; это рассмотрено подробнее в упомянутых мною книгах⁹¹. Итак, перейдем к тому, что нам еще остается обсудить.

(XV, 33) Далее следует положение о голосовании, которое, по моему мнению, должно быть «известно оптиматам, а для народа должно быть свободным».

АТТИК. — На это я, клянусь Геркулесом, обратил внимание, но не понял достаточно хорошо, что хочет сказать этот закон, вернее, эти слова.

МАРК. — Скажу тебе это, Тит, и остановлюсь на трудном, подолгу и часто разбиравшемся вопросе о том, как лучше подавать голоса при предоставлении полномочий магистрату, при вынесении приговора подсудимому, при принятии закона или предложения, — тайно или открыто.

КВИНТ. — Разве и это вызывает сомнения? Я, пожалуй, снова не соглашусь с тобой.

МАРК. — Этого не будет, Квинт! Ведь я придерживаюсь такого мнения, какого, как мне известно, всегда придерживался и ты, — что при голосовании самым лучшим было громогласное заявление⁹²; но достижимо ли это, следует еще подумать.

(34) КВИНТ. — Но я все же скажу с твоего позволения, брат мой! Именно такая точка зрения и вводит неискушенных людей в глубокое заблуждение; весьма часто государству вредит, когда какую-нибудь меру называют правильной и справедливой, но заявляют, что провести ее, то есть оказать противодействие народу, невозможно. Ведь противодействие встречают прежде всего тогда, когда поступают сурово; затем, быть побежденным силой в правом деле лучше, чем уступить в дурном. Кто не понимает, что закон о голосовании подачей табличек уничтожил весь авторитет оптиматов? Народ, пока был свободен, никогда не нуждался в этом законе; но будучи угнетен владычеством и господством первенствовавших людей, он потребовал его издания. По этой причине по делам самых могущественных людей более суровые приговоры выносятся открытым голосованием, а не подачей табличек. Вот почему и надо было вырвать из рук могущественных людей этот непомерный произвол при голосовании по сомнительным делам, а не давать народу лазейку, благодаря которой — когда честные люди не знают, каково мнение каждого, — табличка скрывает злостное голосование. Поэтому среди честных людей никогда нельзя было найти ни человека, который согласился бы внести такое предложение, ни человека, который согласился бы его отстаивать.

(XVI, 35) Ведь существуют четыре закона о голосовании подачей табличек⁹³. Первый из них касался предоставления магистратур. Это Габиниев закон, внесенный человеком малоизвестным и подлым. Двумя годами позже был издан Кассиев закон о судебных приговорах народа, предложенный Луцием Кассием, человеком знатным, но — с позволения его ветви рода! — отвернувшимся от честных людей и, в расчете на благоволение народа, собиравшим всяческие пересуды. Третий — закон Карбона о принятии или непринятии законов, закон мятежного и бесчестного гражданина; ведь даже его возвращение на сторону честных людей не смогло оправдать его в их глазах⁹⁴. (36) Открытое голосование, по-видимому, было оставлено для одного случая — для дел о государственной измене, и это исключение сделал сам Кассий. Но Гай Целий также и в этом суде ввел подачу табличек и потом всю жизнь сокрушался из-за того, что он, желая уничтожить Гая Попиллия⁹⁵, причинил вред государству. А дед наш, человек редкостной доблести, в течение всей своей жизни выступал в нашем муниципии против Марка Гратидия⁹⁶, на сестре которого, бабке нашей, он был женат. Гратидий предлагал закон о подаче табличек; ведь он, как говорится, «поднимал волны в ложке для жертвенных возлияний»; такие волны сын его Марий впоследствии вызвал в Эгейском море⁹⁷. И деду нашему, когда дело было перенесено в сенат, консул Марк Скавр⁹⁸ сказал: «О, если бы ты, Марк Цицерон, при твоем мужестве и доблести, вершил вместе с нами важнейшими государственными, а не муниципальными делами!»

(37) Поэтому, так как мы теперь не рассматриваем законов римского народа, но либо требуем восстановления тех из них, которые были отняты у нас, либо составляем новые законы, то ты, по моему мнению, должен назвать нам не то, чего можно было бы добиться с нашим народом, но то, что наилучшее. Ведь в издании Кассиева закона повинен также и твой Сципион⁹⁹, по чьему замыслу он, говорят, и был предложен, а ты, если предложишь закон о подаче табличек, отвечать за него будешь сам. Ведь я не сторонник такого закона, как и наш Аттик, насколько можно судить по выражению его лица.

(XVII) АТТИК. — Мне лично никогда не нравилась ни одна мера в пользу народа, и я утверждаю, что наилучшее государственное устройство — то, которое было создано нашим собеседником в его консульство: когда у власти находятся наилучшие люди.

(38) МАРК. — А ведь вы, вижу я, и без таблички отвергли мой закон. Но я, хотя Сципион и достаточно сказал в свою пользу в тех книгах¹⁰⁰, предоставлю народу эту свободу — с тем, однако, чтобы влиянием обладали и его оказывали наилучшие люди. Ведь закон о голосовании, прочитанный мною, гласил: «Голосование да будет оптиматам известно, для плебса да будет оно свободным». Цель этого закона в том, чтобы отменить все законы, которые всячески оберегают тайну голосования, не позволяя никому ни взглянуть на табличку, ни спросить голосующего, ни заговорить с ним. Ведь даже Мариев закон требовал, чтобы помосты были узкими¹⁰¹.

(39) Если все эти меры направлены против людей, склонных скупать голоса (как это и бывает в действительности), то я не порицаю их¹⁰²; но если никакие законы все же не смогут уничтожить подкупа избирателей, то пусть народ сохраняет табличку, как бы защищающую его свободу, только бы ее показывали и добровольно предъявляли всем наилучшим и достойнейшим гражданам — с тем, чтобы свобода была именно в том, в чем народу дается власть — оказывать почет и доверие честным людям. Таким образом, теперь и происходит то, о тем ты, Квинт, только что упомянул, — подачей табличек осуждают меньшее число людей, чем их осуждали открытым голосованием, так как народ довольствуется уже тем, что обладает таким правом; с сохранением этого, в остальном воля народа — к услугам авторитетных и влиятельных людей. Итак (не стану говорить о голосах, недобросовестно приобретенных посредством подкупа), неужели ты не видишь, что — если только подкуп не пущен в ход — народ желает при голосовании знать мнение наилучших мужей? Поэтому наш закон и создает представление о свободе, сохраняет за лучшими людьми их авторитет, устраняет повод для соперничества… [Лакуна]

(XVIII, 40) Затем следует вопрос о людях, имеющих право обращаться с речью к народу или к сенату. Потом — важный и, по моему мнению, превосходный закон: «То, что обсуждается перед народом или перед „отцами”, да обсуждается с умеренностью», то есть с самообладанием и спокойно¹⁰³. Ведь говорящий оказывает большое влияние не только на намерения и волю, но, пожалуй, и на выражение лиц тех, перед кем он говорит. Если это происходит в сенате, то достигнуть этого не трудно; ведь от самого сенатора зависит не подчиниться мнению других людей, но хотеть, чтобы они следовали именно его предложению. На него распространяются три требования: присутствовать, так как вопрос приобретает значение, когда в сборе все сословие; говорить в свою очередь, то есть когда ему предложат; говорить умеренно, а не без конца. Ведь краткость при изложении своего мнения — большая заслуга не только сенатора, но и оратора, и никогда не следует держать слишком длинную речь (это бывает весьма часто при соискании должностей); только в том случае, когда сенат не собрался в полном составе и ни один магистрат не приходит на помощь, полезно говорить в течение всего дня¹⁰⁴, как и в том случае, когда вопрос столь важен, что от оратора требуется изобилие — либо с целью убеждения, либо с целью разъяснения. В обоих этих случаях бывает превосходен наш Катон¹⁰⁵.

(41) Когда закон прибавляет: «Да будет он знаком с делами народа», — то это значит, что сенатор должен знать государственные дела, а это охватывает много вопросов: знать, сколько в государстве солдат, каково состояние эрария, кто союзники государства, кто его друзья, кто его данники, какие относительно них существуют законы, условия, договоры. Сенатор должен быть знаком с порядком принятия постановлений, знать примеры из прошлого. Вы теперь видите, как много надо знать, уметь и помнить такого, без чего сенатор никак не может быть подготовлен к своей деятельности¹⁰⁶.

(42) Далее следует вопрос о речах перед народом. Первое и важнейшее правило гласит: «Применения силы да не будет!» Ибо нет ничего более пагубного для государства, ничего более противного праву и законам, ничего менее подобающего гражданину и менее человечного, чем насильно проводить что бы то ни было, живя в упорядоченном и устроенном государстве. Закон велит подчиняться интерцессии; это наилучший образ действия, так как лучше, чтобы хорошее дело встретило противодействие, чем было допущено дурное.

(XIX) А если я постановляю, чтобы «дурные последствия вменялись в вину лицу, выступавшему с речью», то я высказал все это в соответствии с мнением Красса¹⁰⁷, мудрейшего человека; это мнение было одобрено сенатом, признавшим, — по докладу консула Гая Клавдия¹⁰⁸ о мятеже Гнея Карбона, — что без воли того, кто обращался к народу с речью, мятеж возникнуть не может, так как это лицо всегда вправе распустить собрание, как только будет совершена интерцессия или начнутся беспорядки. Но тот, кто допускает, чтобы собрание продолжалось, когда обсуждать вопрос уже невозможно, стремится к насильственным действиям, за которые он, на основании этого закона, и должен нести ответственность.

Далее говорится: «Совершивший интерцессию по пагубному делу да считается гражданином, принесшим спасение!»¹⁰⁹ (43) Кто же не придет со всей преданностью на помощь государству, когда закон превозносит его столь прекрасной хвалой¹¹⁰?

Затем подряд следуют правила, содержащиеся также и в официальных постановлениях и законах: «Да соблюдают они авспиции, да подчиняются [государственному] авгуру!» Долг добросовестного авгура — помнить, что во времена важнейших событий в государстве ему следует быть на месте и что он назначен советчиком и помощником Юпитеру Всеблагому Величайшему; он должен знать, что ему надлежит обучать тех людей, которым он повелит совершать авспиции, и что ему, по воле богов, доверены участки неба¹¹¹, дабы он мог каждый раз получать оттуда помощь для государства. Далее речь идет о промульгации, о раздельном обсуждении вопросов¹¹², о предоставлении частным лицам и магистратам возможности говорить перед народом.

(44) Далее следуют два превосходных закона, перенесенных из Двенадцати Таблиц¹¹³; один из них упраздняет привилегии¹¹⁴; другой позволяет вносить предложения о всей совокупности гражданских прав только в «величайшие комиции»¹¹⁵. И то, что уже в те времена, когда еще не находилось мятежных плебейских трибунов, когда о них еще даже не думали, предки наши проявили такое большое предвидение, изумительно. Издавать законы, направленные в ущерб интересам частных лиц, они не велели; ибо это — привилегия. Есть ли что-либо более несправедливое? Ведь смысл закона именно в том, что он принят и установлен для всех. Предки наши позволили проводить предложения, касающиеся отдельных лиц, только в центуриатских комициях. Ибо народ, когда он распределен на основании ценза, по сословиям и возрастам¹¹⁶, при голосовании проявляет осмотрительность большую, чем тогда, когда он созван вперемежку по трибам.

(45) Тем справедливее были слова Луция Котты¹¹⁷, мужа большого ума и необычайной мудрости, заявившего при обсуждении моего дела, что обо мне вообще не было принято никакого постановления¹¹⁸. Мало того, говорил он, что те комиции собирались в присутствии вооруженных рабов; трибутские комиции, утверждал он, решать вопрос о совокупности гражданских прав не правомочны и вообще никакие комиции не могут решать вопрос о привилегии. Поэтому я, по его мнению, не нуждался в издании закона, так как относительно меня вообще ничего не было совершено в соответствии с законами¹¹⁹. Но и я, и прославленные мужи предпочли, чтобы именно о том самом человеке, о котором, по утверждению самих рабов и грабителей, ими было принято какое-то постановление, свое суждение высказала вся Италия¹²⁰.

(XX, 46) Далее следуют законы о взяточничестве и домогательстве должностей¹²¹. Так как преступления эти должны караться судебными приговорами в большей степени, чем словами, то прибавляется: «Кара да соответствует преступлению!» — дабы каждый нес наказание в соответствии со своим проступком: чтобы самоуправство каралось утратой гражданских прав, алчность — пеней, искательство почетных должностей — дурной славой.

Последние из законов у нас не применяются, но государству необходимы. Хранения записей законов у нас нет; поэтому законы у нас такие, каких желают наши прислужники: мы спрашиваем о них у наших письмоводителей, но официальными записями, заверенными в архивах, не располагаем. Греки заботились об этом больше: у них избирались «номофилаки» [хранители законов], и они следили не только за записями (это делалось также и во времена наших предков), но и за поступками людей, которых они заставляли соблюдать законы. (47) Заботу эту следует поручить цензорам, так как мы желаем, чтобы они всегда существовали в государстве. Магистраты, срок полномочий которых уже истек, должны сообщать и докладывать цензорам о своей деятельности во время магистратуры, а цензоры должны составлять себе предварительное суждение о ней. В Греции это делается при посредстве официально назначаемых обвинителей, но они могут быть строги только в том случае, если высказываются добровольно. Поэтому лучше, чтобы бывшие магистраты давали отчет и сообщали о своей деятельности цензорам, а применение закона было всецело предоставлено обвинителю и суду.

Но вопрос о магистратах уже рассмотрен достаточно. Или вы, быть может, хотите каких-либо дополнений?

АТТИК. — Как? Если мы молчим, то неужели сам вопрос не напоминает тебе, о чем именно тебе следует поговорить?

МАРК. — Мне? Я думаю — о судоустройстве, Помпоний! Ведь это связано с магистратурами.

(48) АТТИК. — Как? А о правах римского народа — так, как ты начал, — ты не считаешь нужным поговорить?

МАРК. — Какие же у тебя основания желать разъяснений по этому вопросу?

АТТИК. — У меня? Да ведь незнание этого людьми, занимающимися государственной деятельностью, я считаю позорнейшим. Ибо, подобно тому, как о законах справляются у письмоводителей, как ты только что сказал, так большинство магистратов, замечаю я, ввиду неосведомленности в своих правах, разбираются в них лишь настолько, насколько этого хотят их прислужники. Поэтому, если ты, предлагая законы относительно религии, счел нужным поговорить об отказе от священнодействий, то долг твой также — после того, как магистратуры установлены законным путем, — постараться рассмотреть вопрос о правах носителей власти.

(49) МАРК. — Я сделаю это вкратце, если смогу. Ибо об этом твоему отцу написал его товарищ Марк Юний¹²² более подробно и притом, — во всяком случае, по моему мнению, — со знанием дела и обстоятельно. Мы же должны о естественном праве размышлять и высказываться по своему разумению, а о правах римского народа говорить только то, что нам оставлено и передано.

АТТИК. — Вполне согласен с тобой и ожидаю именно того, о чем ты говоришь… [Лакуна]

Как вселенная, ввиду общности природы всех своих составных частей, держится и зиждется на их взаимном соответствии, так все люди, объединенные природой, враждуют между собой вследствие злонравия своего и не понимают, что они родственны по крови и находятся под одной и той же защитой. Если бы люди это соблюдали, они вели бы поистине жизнь божественную (Лактанций, Instit. div., V, 8, 10).

Так как солнце, по-видимому, лишь немного склонилось за полдень, а эти молодые деревья еще не дают достаточной тени в этом месте, то не спуститься ли нам к реке Лирис и не обсудить ли нам то, что еще остается рассмотреть, под тенью вон тех ольховых деревьев? (Макробий, «Сатурналии», VI, 4, 8).

И порадуемся за себя, так как смерть принесет нам состояние, либо лучшее, чем то, в каком мы находимся при жизни, либо, во всяком случае, не худшее; ведь когда, при отсутствии тела, дух сохраняет свою силу, то это жизнь божественная, а при отсутствии ощущений, конечно, ничего дурного больше быть не может (Лактанций, Instit. div., III, 19, 2).

О ЗАКОНАХ. Книга III.

1. Эпикур. Ср. Лукреций, V, 8; Цицерон, «О государстве», IV, 5.

2. См. Цицерон, «О государстве», прим. 17 к кн. I.

3. Точка зрения стоиков. Ср. I, 23.

4. Ср. Цицерон, «О государстве», I, 36; Аристотель, «Политика», I, 1; Помпей Трог, Эпитома (Юстин), I, 1.

5. Диалог «О государстве», вышедший в свет в 54 г.

6. См. Платон, «Законы», VI, 751 A.

7. См. Платон, «Законы», VI, 762 B.

8. См. выше, I, 22; II, 14; Харонд, Пролог, 9 (Стобей, IV, 2, 24).

9. По мифу, титаны — сыновья Урана и Геи, восставшие против Зевса, попытавшиеся подняться на Олимп и низвергнутые в Тартар. См. Платон, «Законы», III, 701 C.

10. Изданный в 198 г. Порциев закон (lex Porcia de tergo civium) запрещал подвергать римских граждан порке. Известно еще два Порциева закона о неприкосновенности личности римского гражданина (195 и 185 гг.). Ср. Цицерон, «О государстве», II, 54; «Речь против Верреса», (II) V, 162 слл.

11. Интерцессия — осуществляемое личным вмешательством магистрата наложение запрета на распоряжение или предложение его коллеги или низшего магистрата; в частности, совершаемое плебейским трибуном наложение запрета на указ магистрата, законопроект или постановление сената. См. Цицерон, «Письма к близким», VIII, 8, 4 сл. (222).

12. См. «О государстве», прим. 143 к кн. I.

13. См. ниже, § 44.

14. Речь идет об imperium militiae, т.е. за пределами померия, сакральной городской черты Рима. См. Цицерон, «О государстве», прим. 17 к кн. I.

15. Старшие магистраты (цензор, консул, претор) избирались центуриатскими комициями и совершали «величайшие» авспиции с участием авгура. Остальные («младшие») магистраты, избиравшиеся трибутскими комициями, совершали «малые» авспиции, возможно, без участия авгура. См. Цицерон, «О государстве», II, 26 и прим. 11; Авл Геллий, XIII, 15, 4.

16. О военных трибунах см. «О государстве», прим. 7 к кн. VI.

17. Квесторы, вначале обладавшие судебной властью и ведавшие уголовными делами; впоследствии они стали ведать финансами в Риме, где они управляли эрарием (см. ниже, прим. 22), и в провинциях. При Сулле было 20 квесторов; Цезарь в 44 г. назначил 40.

18. Tresviri capitales (nocturni).

19. Tresviri aere argento auro flando feriundo.

20. Decemviri stlitibus diiudicandis.

21. Эдилы, избиравшиеся трибами (а не центуриями), ведали общественными зданиями, снабжением Рима продовольствием, устройством общественных игр и поддержанием порядка. Эдилитет был первой курульной (старшей) магистратурой. См. «О государстве», прим. 54 к кн. I.

22. Эрарий — государственное казначейство; он находился в храме Сатурна.

23. Цензура была учреждена в 443 г. Власть цензоров была значительно ограничена Суллой.

24. В городе Риме в историческую эпоху преторы обладали судебной властью, председательствуя в постоянных судах по уголовным делам (quaestiones perpetuae); городской претор (praetor urbanus) ведал гражданскими делами; претор по делам чужеземцев (praetor peregrinus) ведал тяжбами между чужеземцами и тяжбами между ними и римскими гражданами. О преторском эдикте см. прим. 41 к кн. I.

25. Согласно традиции, в первые годы республики преторы, командовавшие войском, исполняли обязанности, впоследствии перешедшие к консулам. См. Цицерон, «Об ораторе», II, 165.

26. См. «О государстве», прим. 54 к кн. I.

27. Т.е. с востока, если стать лицом к югу; это считалось хорошим знаком. См. Энний, «Анналы», фр. 95 сл. Уормингтон; Цицерон, «О предвидении», I, 107 слл.

28. От упоминаемой здесь диктатуры, назначавшейся на срок не более шести месяцев при наличии особой опасности для государства и слагаемой по миновении ее, отличаются диктатура Суллы, установленная в 82 г. без ограничения срока, и диктатура Цезаря (48—44 гг., dictator perpetuus).

29. Интеррекс; см. «О государстве», II, 26, прим. 41. В 52 г. интеррекс Сервий Сульпиций провел избрание Помпея в консулы без коллеги. См. Асконий, «Введение к речи Цицерона в защиту Милона», 3 и 10.

30. Противники Цезаря, в частности Катон, считали незаконными его военные действия в Галлиях.

31. Речь идет о полномочиях проконсулов и пропреторов на войне и в провинциях. Наместники иногда совершали сами и допускали вопиющие злоупотребления. См. Цицерон, «Речи против Верреса», (II) II—V; «Письма к Аттику», V, 21 (249); VI, 1 (251); 2 (257).

32. «Свободное легатство»; см. прим. 30 к кн. I.

33. Трибунат вначале не был магистратурой; задачей плебейских трибунов была защита прав плебса. Права магистратов — право созывать собрания и сходки и обращаться к народу с речью и право законодательной инициативы — трибуны получили впоследствии. Постановления плебса (трибутских комиций и concilium plebis) назывались плебисцитами.

34. Об интерцессии см. выше, прим. 11. Постановление сената называлось сенатусконсультом. В случае интерцессии оно записывалось как senatus auctoritas («суждение сената»). См. Цицерон, «Письма к близким», I, 7, 4 (116); VIII, 8, 5 слл. (222).

35. См. ниже, § 33 слл. Речь идет об открытом и тайном голосовании.

36. Т.е. у интеррекса; см. выше, § 9.

37. На основании Цецилиева — Дидиева закона 98 г. и Юниева — Лициниева закона 62 г., законопроект объявляли народу на форуме за три нундины (8-дневные недели) до его обсуждения в комициях; этот акт назывался промульгацией («обнародование»), Цецилиев — Дидиев закон запрещал также включать несколько вопросов в один законопроект.

38. Привилегией назывался закон, издаваемый в пользу или в ущерб интересам одного лица (lex in privum hominem). См. Цицерон, речи: «О доме», 43; «В защиту Сестия», 65; Геллий, X, 10, 4.

39. Центуриатские комиции («разряды народа»). См. Цицерон, «О государстве», II, 61.

40. Имеется в виду незаконное домогательство должностей (crimen de ambitu). См. «О государстве», прим. 112 к кн. I.

41. Цицерон приводит слова автора законопроекта, когда он объявляет в комициях о предстоящем голосовании подачей табличек. См. ниже, § 33 сл.

42. См. Цицерон, «О государстве», I, 29, 46.

43. О Феофрасте см. выше, I, 38; II, 15.

44. Этот Дион нам не известен; быть может, ошибка переписчика, и речь идет о Диогене из Селевкии, авторе трактата «О законах» и участнике посольства, прибывшего в Рим из Афин в 155 г.

45. См. Цицерон, «О государстве», I, 15, 34, прим. 48.

46. Гераклид Понтийский (390—310), ученик Платона. См. Цицерон, письма: «К брату Квинту», III, 5, 1 (204); «К Аттику», XIII, 19, 4 (513).

47. Дикеарх Мессанский — ученик Феофраста, писал о городских общинах Греции. См. Цицерон, «Письма к Аттику», II, 2, 2 (28).

48. Деметрий Фалерский (около 350—280). См. выше, II, 64, 66; «О государстве», II, 2.

49. Феопомп — царь Спарты (конец VIII в.). См. Цицерон, «О государстве», II, 58.

50. См. Цицерон, «О государстве», II, 59.

51. Лакуна; по-видимому, далее говорилось о правах консулов. Переводчик перенес сюда нижеследующий фрагмент.

52. «Свободное легатство». См. прим. 30 к кн. I.

53. Синграфа (греч.) — долговая расписка; этот термин был понятен всем. См. Цицерон, речи: «В защиту Мурены», 35; «Об ответах гаруспиков», 29; «Письма к Аттику», V, 21, 11 (249).

54. Об этом сведений нет.

55. Возможно, намек на Цезаря, упорно сохранявшего в это время свою проконсульскую власть в Галлиях. См. Цицерон, «Речь о консульских провинциях».

56. Ср. письма проконсула Цицерона из Киликии: «К близким», II, 11, 1 (254); 12, 2 (265).

57. См. Цицерон, «О государстве», I, 62; II, 59; прим. 144 к кн. I.

58. Во времена децемвиров, когда не было ни консулов, ни трибунов. См. «О государстве», II, 61 слл.

59. Согласно традиции, Ромул ограничил так называемую экспозицию (обычай оставлять новорожденных детей мужского пола на произвол судьбы) случаями уродства. См. Цицерон. «О государстве», II, 4; Законы Двенадцати Таблиц, IV, 1.

60. В 232 г. плебейский трибун Гай Фламиний Непот предложил распределить между плебеями земли, завоеванные в Цисальпийской Галлии и Пиценской области. См. Цицерон, «Брут», 57; «О старости», 11.

61. Тиберий Семпроний Гракх был трибуном в 133 г. См. Цицерон, «О государстве», I, 19; III, 29; VI, 12.

62. Консулы Децим Юний Брут и Публий Корнелий Сципион Насика были арестованы в 138 г. Насика был противником Тиберия Гракха, к убийству которого он был причастен.

63. Ливий (Эпитома XLVIII) сообщает об аресте консулов Постумия Альбина и Луция Лициния Лукулла (151 г.).

64. Гай Гракх был трибуном в 123 и 121 гг. Здесь приводится традиционная отрицательная оценка деятельности Гракхов. См. «Речь в защиту Милона», 8; «Об обязанностях», II, 43, «О дружбе», 41; положительная оценка дается Цицероном во «II-й речи о земельном законе», 10.

65. См. выше, II, 14; «Речь об ответах гаруспиков», 43.

66. Противник Суллы, плебейский трибун 88 г. Публий Сульпиций Руф предложил законы: о возвращении всех изгнанных в связи с движением Сатурнина; об исключении из сената лиц, обремененных большими долгами; о приписке новых граждан из числа италиков ко всем 35 трибам (а не к восьми). После принятия этих законов Сулла двинулся на Рим и взял его; Сульпиций погиб. См. Цицерон, «Речь об ответах гаруспиков», 43.

67. Возможно, имеется в виду Марк Ливий Друс. См. выше, II, 14.

68. Патриций Публий Клавдий (Клодий) Пульхр, из политических соображений добивавшийся трибуната, должен был для этого путем усыновления перейти из патрицианского рода в плебейский. Цицерон оспаривает закономерность усыновления Публия Клодия, которое было совершено в 59 г. при содействии Цезаря и Помпея. См. Цицерон, «Речь о доме», 34 слл, 41; «Письма к Аттику», II, 9, 1 (36).

69. В 80 г. диктатор Сулла провел закон о лишении плебейских трибунов права законодательной инициативы и интерцессии; бывшие трибуны были лишены права занимать магистратуры; это право было им возвращено Аврелиевым законом 75 г.

70. В 70 г., в первое консульство Помпея и Красса, на основании Помпеева — Лициниева закона, трибунам была возвращена вся полнота их прежней власти.

71. См. Цицерон, «Речь в защиту Клуенция», 138.

72. Плебейский трибун Марк Октавий; земельный закон Тиберия Гракха был принят после отстранения Октавия. См. Цицерон, «Брут», 95.

73. Речь идет о событиях 58 г., предшествовавших изгнанию Цицерона; армия Цезаря в это время находилась вблизи от Рима. См. Цицерон, речи: «В сенате по возвращении из изгнания», 32; «О доме», 5; «В защиту Сестия», 40; «Письма к Аттику», IV, 1, 5 (90).

74. Публий Клодий Пульхр, плебейский трибун 58 г.

75. Подавление движения Катилины.

76. Публий Попиллий Ленат — консул 132 г., председатель суда над сторонниками Тиберия Гракха, в 123 г. был изгнан по предложению Гая Гракха; он был возвращен из изгнания в 121 г. См. Цицерон, «Речь о доме», 87; «Брут», 98.

77. Квинт Цецилий Метелл Нумидийский — консул 109 г., победитель Югурты, в 100 г. отказался дать клятву соблюдать земельные законы Сатурнина и добровольно отправился в изгнание. См. Цицерон, речи: «В сенате по возвращении из изгнания», 25, 37; «К квиритам по возвращении из изгнания», 6, 9, 11; «О доме», 82; «В защиту Сестия», 37, 101, 130; «Письма к близким», I, 9, 16 (159).

78. Фемистокл, Мильтиад, Аристид. См. Цицерон, «О государстве», I, 5; «Речь в защиту Сестия», 141 сл.

79. См. прим. 27 к кн. I.

80. См. «О государстве», прим. 11 к кн. II.

81. О провокации см. «О государстве», I, 62, прим. 143. «Власть народа» — центуриатские комиции.

82. Правом авспиций злоупотребляли в политических целях. Так, в 59 г. консул Марк Кальпурний Бибул, отстраненный от деятельности своим коллегой Цезарем, объявил недействительными все законы, проведенные Цезарем, на том основании, что он, Бибул, в это время наблюдал небесные знамения. См. Цицерон, «Письма к Аттику», II, 16, 2 (43); 19, 2 (46).

83. Сенат составлялся из бывших магистратов, т.е. из людей, в прошлом избранных комициями. Так как их число было больше установленного числа сенаторов, то цензоры — на основании Овиниева закона 312 г. — производили отбор (lectio senatus) и составляли список сенаторов. Сулла во время своей диктатуры, а впоследствии Цезарь ввели в сенат своих сторонников, не бывших ранее магистратами. При Сулле число сенаторов было доведено до 600 (вместо обычных 300).

84. См. выше, § 10. Постановления сената подлежали утверждению комициями. Во время диктатуры Суллы этот порядок был отменен.

85. О руководящей роли сената, по представлению Цицерона, см. «Речь в защиту Сестия», 137.

86. Цензоры, обязанные блюсти чистоту нравов (cura morum), могли исключить из сената лицо, опозорившееся в том или ином отношении. См. выше, § 7.

87. Намек на подкупность сенаторов. В 50 г. цензоры Аппий Клавдий и Луций Кальпурний Писон исключили из сената многих сенаторов, в том числе и противников Помпея, руководствуясь политическими соображениями. Так же поступил и Цезарь во время своей диктатуры. См. Светоний, «Божественный Юлий», 43.

88. Луций Лициний Лукулл Понтийский — консул 74 г., легат Суллы во время первой войны с Митридатом VI Евпатором (88—84). Во время второй войны с Митридатом он вначале как проконсул командовал войсками, затем был заменен Помпеем (на основании Манилиева закона). См. Цицерон, речи: «В защиту Мурены», 33; «В защиту Сестия», 93; Плутарх, «Лукулл», 39.

89. Ср. Цицерон, «Речи против Верреса», (II) IV; V, 184 слл.

90. См. выше, кн. II, 39 сл.; «Письма к близким», I, 9, 12 (159); Платон, «Законы», III, 700; IV, 711 B—C.

91. По-видимому, в утраченной части диалога «О государстве».

92. См. Цицерон, «II речь о земельном законе», 4.

93. Плебейский трибун Квинт Габиний провел в 139 г. закон о тайном голосовании при выборах магистратов. В 137 г. трибун Луций Кассий Лонгин Равилла провел закон о тайном голосовании в центуриатских комициях при слушании дел о правоспособности римского гражданина (de capite), за исключением дел о государственной измене (Кассиев закон). Гай Папирий Карбон, трибун 131 г., предложил производить тайное голосование при принятии законов в комициях. В 107 г. трибун Гай Целий Кальд ввел тайное голосование при суде за государственную измену (Целиев закон). См. Цицерон, «Речь в защиту Сестия», 103; «Брут», 97, 106. Тайное голосование осуществлялось подачей таблички (навощенной дощечки). При выборах на ней писали имя кандидата. По поводу предложения в комициях писали VR (uti rogas — согласие) или A (antiquo — несогласие). В суде писали A (absolvo — оправдываю), или С (condemno — осуждаю), или NL (non liquet — неясно).

94. Гая Папирия Карбона считали виновным в смерти Сципиона Эмилиана, происшедшей в 129 г. при загадочных обстоятельствах. В 120 г., Карбон, будучи консулом, старался сблизиться с нобилитетом, способствуя оправданию Луция Опимия. См. Цицерон «О государстве», прим. 27 к кн. I; письма: «К брату Квинту», II, 3, 3 (102); «К близким», IX, 21, 3 (496)

95. Гай Целий Кальд в 107 г. обвинил Гая Попиллия Лената, легата консула Луция Кассия, в государственной измене. Ленат, разбитый тигуринами в сражении, принял унизительные условия капитуляции. Он отправился в изгнание, не дожидаясь суда.

96. Марк Гратидий — брат Гратидии, бабки Цицерона, трибун 105 г.

97. Марк Марий Гратидиан — приемный сын брата Гая Мария, сторонник Цинны, в 82 г. был казнен Луцием Сергием Катилиной. См. Квинт Цицерон. «Краткое наставление по соисканию консульства», 10.

98. Марк Эмилий Скавр — консул 108 и 105 гг., глава нобилитета. См. Цицерон, речи: «В защиту Гая Рабирия» (63 г.), 21, 26; «В защиту Мурены», 36; «Об ораторе», I, 214; «Брут», 112.

99. Сципион Эмилиан. См. Цицерон, «О государстве», IV, 8.

100. Эта часть диалога «О государстве» утрачена.

101. Закон, проведенный в 119 г. Гаем Марием, тогда плебейским трибуном. Речь идет о помостах для голосования (pontes suffragiorum), по которым в трибутских комициях проходили избиратели, чтобы голосовать открыто — заявлением счетчику или, впоследствии, тайно — опуская табличку (прим. 93) в корзину. См. Цицерон, «Письма к Аттику», I, 4, 5 (20).

102. См. Цицерон, речи: «В защиту Мурены», 67; «В защиту Планция», 44.

103. Ср. Цицерон, «Об ораторе», II, 333.

104. Способ обструкции в комициях и в сенате: так как с наступлением темноты собрание распускали, то оратор иногда говорил до захода солнца. См. Цицерон, «Речи против Верреса», (II) II, 96; «Письма к Аттику», IV, 2, 4 (91).

105. В 59 г. Марк Порций Катон, выступая против Цезаря, отказался покинуть ораторскую трибуну; его оттуда стащили силой. См. Плутарх, «Катон мл.», 45; Авл Геллий, IV, 10, 8.

106. Ср. Цицерон, «Об ораторе», I, 159, 202; II, 334.

107. Луций Лициний Красс — консул 95 г., выведенный Цицероном как участник диалога «Об ораторе».

108. Гай Клавдий Пульхр был консулом в 92 г. Гней Папирий Карбон, трибун 92 г. консул 85 г., был сторонником Мария и Цинны; он был казнен Гнеем Помпеем. См. Цицерон, «Письма к близким», IX, 21, 3 (496).

109. Ср. Цицерон, «О государстве», II, 46: «При защите свободы граждан нет частных лиц»; «I речь против Катилины», 3.

110. Ср. Цицерон, «Речь в защиту Гая Рабирия» (63 г.), 3.

111. Ср. выше, II, 21; «О государстве», II, 16.

112. См. Цицерон, «Речь о доме», 53; о промульгации и о Цецилиевом — Дидиевом законе см. выше, прим. 37.

113. Ср. Цицерон, «О государстве», II, 61; речи: «О доме», 43; «В защиту Сестия», 65.

114. См. выше, прим. 38.

115. Центуриатские комиции. Ср. Цицерон, «Речь в сенате по возвращении из изгнания», 27.

116. Т.е. в центуриатских комициях. О цензорах см. выше, § 7.

117. Луций Аврелий Котта — претор 70 г., консул 65 г. В 70 г. он провел закон о судоустройстве, согласно которому в постоянных судах по уголовным делам (quaestiones perpetuae) были введены три декурии судей: сенаторов, римских всадников и эрарных трибунов.

118. Имеются в виду Клодиевы законы 58 г. — о правах римского гражданина и об изгнании Цицерона. Ср. Цицерон, «Речь о доме», 47.

119. Ср. Цицерон, речи: «О доме», 69; «В защиту Сестия», 73.

120. Ср. Цицерон, «Речь в сенате по возвращении из изгнания», 25 слл.; «Письма к Аттику», IV, 1, 5 (90).

121. См. «О государстве», прим. 112 к кн. I.

122. О Конге см. «О государстве», прим. 163 к кн. I.