Фарисей и иезуит: крайности сходятся 
Фарисей свято блюдет моральные правила и попирает их дух – направленность на добрый плод; это можно переформулировать так: он пунктуально морален в средствах, но может быть бесконечно аморален в истинной скрытой цели своих поступков.
Иезуит (от Иисус) – тот, напротив, будто бы отталкиваясь от Христова «не нарушить, а исполнить» (нарушить чтобы исполнить) – оправдывает любые (то есть в частности лживые или жестокие) средства ради цели, заведомо признаваемой доброй, точнее святой. Например, цели благополучия церкви.
Лицемерие иезуита, исторического и как имени нарицательного, состоит всегда в том, что его как бы добрая святая цель – на самом деле еще отнюдь не обязательно (или не обоснованно) есть добрый плод, тогда как применяемые им средства определенно означают плод злой. Пример иезуита – большевик. Невозможно доказать, что его святая цель коммунизм – это действительно добро, зато не требует никаких доказательств констатация, что убийства несогласных – это действительное зло.
Для нашей темы интересно то, что большевик-иезуит, с окончательной победой его партии, превращается в большевика-фарисея (тоталитарного идеолога, которому посвящена рубрика выше). Когда он только рвется к своей цели, он ведет борьбу без правил, и иезуит. Когда он побеждает, то всю жизнь тщится уложить в свои правила, и фарисей.
Можно сказать, что иезуит воспользовался примером Христа «не нарушить, но исполнить» по фарисейски: в прямую противоположность его духу. Можно сказать, что фарисей следует своему святому закону по иезуитски: якобы ради добра вершит зло. Оба – извращают суть дела и убивают мораль, оба претендуют на высшую правоту, оба лишь преследуют собственные цели под предлогом богоугодности, оба – лицемеры.
Экстремизм как «экстремальное фарисейство »
Согласие на возможное побочное зло, в проведении святого принципа, у «классического» фарисея все-таки тайное, скрытое от сознания самого фарисея, оно есть продукт некоего благочестивого самообмана. По крайней мере классический фарисей уклоняется от ответственности за фактически чинимое им зло – он лишь поступает неукоснительно «правильно», а результат уже в божьей воле, он предполагается непредсказуемым, хотя бы и по-человечески жестоким или подлым, это уж – «будь что будет». Другое дело – фарисей «экстремальный». Эволюция к экстремизму довольно естественна. Фарисей этого типа принимает побочные или необходимые жестокость или подлость в проведении своего принципа, уже вполне отдавая себе в этом отчет, а то и – вот то чудовищное явление, которое называется экстремизмом в наши десятилетия – использует сами подлость и жестокость ради своего святого принципа! Действительно: если можно согласиться с побочным злом, ради торжества принципа, то почему бы не заставить само зло послужить этому торжеству?.. (Вот, кстати, та точка, где фарисейство перестает отличаться от иезуитства.)
Так, невиннейший из фарисеев Дон Кихот – тот искренне не предвидел результативной подлости своего поступка (я имею в виду упоминавшийся уже эпизод с мальчиком, которого рыцарь столь решительно защитил от побоев хозяина, но оставил у него же в руках). А скорее, Дон Кихот и не думал, что надо стараться предвидеть результаты, ибо безусловное благородство намерения должно было в его сознании, видимо, сработать само собою. В отличие от Дон Кихота, русский «бомбист» позапрошлого века уже сознавал, что его благородные по замыслу акции могут причинить смерть ни в чем не повинным людям (бросая бомбу в царя, губил десятки его слуг), – но убеждал себя, что святость дела перевешивает эти неизбежные горькие издержки. Но и это было еще не крайность! Современный экстремист, террорист, догадался пользоваться самою жестокостью и самою подлостью, как рычагом, как непосредственными орудиями реализации своей сверх-нравственной идеи... – Если царская челядь случайно оказывалась в заложниках у святого дела революционеров, то нынешние террористы (религиозные фундаменталисты) прямо захватывают заложников: раз их божеству эффективнее всего можно послужить подлостью и жестокостью, значит, так и надо сделать. Здесь, в этом террористическом шантаже, подлость соревнуется с жестокостью и обе достигают своего апогея – ставятся под удар заведомо невинные, попросту непричастные (и даже возможно сочувствующие целям самих террористов) люди, и притом эксплуатируется сама совесть шантажируемой стороны! Но что может быть нравственнее божьего дела?..
Церковь как коллективный фарисей
Церковь есть социальный институт веры. Этим, в общем, все уже сказано.
Вера, в частности такая, как вера Христа – это искреннее и внутреннее, интимное. Церковь (от circus, круг, «круг посвященных») – общественное, публичное. И это вещи не сочетаемые. То есть сочетать их можно только так, что внутреннее должно подчиниться общеобязательному внешнему и перестать быть искренним – стать, при всем (может быть) рвении, формальным; если речь идет специально о святом и праведном – стать именно фарисейским. Социализация святого интимного – и есть его «фарисеизация».
Действительно. Интимная вера не может пребывать в твердой убежденности и даже в полной определенности относительно своих святых предметов (сомнение Фомы не оттолкнуло от него Христа, а истина оставалась процессом и для самого Христа); социализированная церковная вера сомневаться не может и все, как могла, определила, ее установки предлагаются как истинные в конечной инстанции. Интимная вера не знает определенных форм своего проявления (разве что сугубо индивидуальных и неповторимых) – церковная вера неминуемо обрастает богатой и разветвленной богослужебной формалистикой, ритуализмом. Интимная вера не знает над собой руководства, здесь каждый со своим божеством один на один – церковь вся пронизана «священноначалием», иерархизмом, и – как социальной институт – не может быть устроена иначе. Интимная вера поверяет то, что кажется ей истиной, только при посредстве собственного разума и сердца верующего, церковь – обязательно присваивает «ключи уразумения», претендует на свое обязательное посредничество между верующим и его Богом… Христос нарушал вековые обряды, отвергал долгие публичные молитвы, признал причастными к богу и «необрезанных» – его церковь разработала сложнейшие собственные обряды, прибавила к простому и искреннему «Отче наш» свой сложнейший арсенал богослужений, а обрезание заменило другой формой инициации – крещением. Христос не признавал возможности специфически религиозных заслуг перед Богом (нельзя было послужить Богу иначе, как послужив нуждающемуся человеку) – церковь признает и питает даже религиозную карьеру, священное чиновничество. В общем, все, в чем не сходился Христос с фарисеями, может быть в общем применено к церкви – к вере как социальному институту. Церковь – коллективный фарисей.
В разной степени фарисеи, собственно, и сами «воцерковленные». Представить себе, что существует некая сакральная форма особой причастности человека к Богу (крещение и пр.), так что и все его практические добродетели будут иметь значение только при условии этой формальной причастности – это совершенно фарисейское.
…Ко всему этому совершенно необходимо еще добавить, что и секты, вероятно – нет, безо всякого сомнения – еще более подвержены фарисейству , чем та основная церковь, «главная секта», из которой эти малые церкви выделяются и обособляются. Ситуация противостояния сама по себе склоняет к фанатизму (если не им вызывается), заставляет особенно жестко и слепо – именно по фарисейски – держаться за принципы. Жестокий формализм сект – тема неисчерпаемая, которую развивать здесь не место и нет, кажется, нужды. Замечу только, что даже великая мудрость основателя секты не спасает его, в качестве такового, от «закваски фарисейской». Если нужны хоть какие-то примеры, то, чтобы не погружаться в чересчур мрачное, вспомним хотя бы неудавшуюся (не собравшую положенное число адептов для официальной регистрации) секту толстовцев. Фарисейство бывает ужасным, бывает отталкивающим или просто нудным, а бывает и смехотворным. Примеры анекдотического фарисейства Толстого в качестве ее духовного лидера – давнее общее достояние. Вот, в толстовском поместье заболевает крестьянин. Если не врач, то единственное, очевидно, что помогло бы больному и его семье – это деньги. Которых у графа больше, чем по его собственному убеждению нужно. Однако деньги, согласно учению графа, есть вообще зло. А принцип важнее пользы (важнее плода доброго). И потому граф в компании своей дочери-толстовки собственноручно моют крестьянину пол…
Почему великого ума человек творил смешные глупости? – Любой знаток вопроса охотно и убедительно разъяснит. Потому, что имел такие-то и такие-то моральные принципы, достойные всяческого почтения, и был в этих принципах тверд.
Денежные отношения, правда, несут много зла. И фарисейство , этот героический или азартный формализм, логически предельно последователен – вплоть до того (и в этом как раз кульминация фарисейства !), что слова у него не расходятся с делом. Тут исповедуемый фарисеем принцип приходит к демонстративности, в новых терминах к «акционизму», творит настоящие «перформансы»! И вот мы имеем такую сверх-последовательную логическую цепочку: «по совести, деньги – зло; следовательно, ими пользоваться нельзя; следовательно, все нужно делать своими руками; следовательно, если у бедняка (вот другой пример) испортилась печка и своими руками починить ее он не в силах, то печку своими руками выложат ему писатель Толстой и толстовец художник Ге». Здорово! Очевидно, скучное правильное рассуждение сразу бы заглянуло в конец цепочки, где мыслится добрый плод, и было бы таким: «вообще, деньги – зло; однако ими необходимо пользоваться именно потому, что в противном случае все придется делать своими руками – так что может получиться, что материально обеспеченные писатель и художник начнут выкладывать беднякам плохие печки, а профессиональные печники останутся без куска хлеба – что, конечно, со стороны писателя и художника будет глупо и прямо бессовестно»... – Но рассуждения последнего рода вряд ли способны привлечь всеобщее удивленное внимание, а соответствующие им естественные разумные действия вряд ли вдохновят хоть малое число людей сбиться в какую-то секту.
Не надо и сообщать смертельно больному, что он болен смертельно, хотя и, как учил Толстой, это делать нужно для того, чтобы тот успел подготовиться к встрече с вечностью. Потому что никакие божественные соображения не оправдывают простую жестокость.
Не годится, в качестве формального принципа, и «непротивление злу насилием». У Толстого получалось, что и самому насилию нельзя было противиться силой, принцип есть принцип, со всеми вытекающими нелепостями. Сила, например, не могла быть применена не только при самозащите, но и в целях защиты других, то есть защиты невинных от насилия – выходит, принцип ненасилия в данном случае попустительствовал насилию… Это ли не чистейшее фарисейство ?
Итак фарисеи – не эти и не те, фарисейство – это «закваска», способная испортить все самое лучшее.
Христос против фарисеев: неформальное против формального
«Можно и в субботы делать добро».
Например (в случае самого Христа) можно исцелять больных.
То есть: добро выше закона. Даже божественного, запрещающего, например, трудиться в субботы, но требующего посвящать себя в эти дни Богу. Ибо невозможно представить иначе, чтобы божественный закон имел в виду, в конце концов, что-нибудь, кроме только добра. И, поскольку Богу от нас ничего для себя не нужно, добро – это добро людям. «Не человек для субботы, а суббота для человека». Если требуется помочь человеку, то, по-божески, это необходимо делать и в субботу.
Итак сам божественный закон имеет в виду добро людям, важно только, чтобы буква закона не становилась на пути его духа. Чтобы неформальное всегда опережало и преодолевало формальное. Формальными выступают, в частности, чисто религиозные (ритуалистские) требования. Вот та жизненная позиция, которая привела Христа в конфликт с авторитетнейшими учителями веры и кончилась распятием.
На подозрение фарисеев, этих фанатиков формального благочестия, не силой ли Вельзевула Христос исцеляет увечных, – Христос отвечает, что, если ему помогает исцелять сатана, то, значит, сам сатана «раскололся сам в себе», и царство его не устоит! Святое есть добро, и добро есть святое. Проще говоря, если и сатана сотворит добро, то добро останется добром, а сатана уже не сатана. Лишь душевно мертвому формалисту может показаться, что Богу (или морали) бывает угодно что-то, кроме добра, или что добро, сделанное не по правилам или не призванным к тому лицом, может оказываться вне морали. Это отлучение формалистом добра от морали – и есть главный порок формализма, называемый – фарисейство . То «дерево», которое «не приносит плода доброго». И которое «срубают и бросают в огонь».
Моральный закон вообще не может быть исполняем на пути формального послушания ему; моралью Христа востребовано то, чего формально истребовать и невозможно – востребовано неформальное. А если исполнять моральный закон неформально, то приходится, подчас, делать это и в нарушение его буквы. Только на этом пути можно «не нарушить, но исполнить» (по букве нарушить, чтобы исполнить по духу). Только на этом пути, в далеком пределе, «ни одна йота или черта не прейдет из закона, покуда не исполнится все». Только на этом пути праведность человека в конце концов «превзойдет праведность фарисеев», дальше которой, по их-то пути, продвигаться уж и некуда! Не соревноваться с фарисеями в фарисействе , а перейти к новому типу праведности (в котором, впрочем, никто не ощутит себя вполне праведником, ибо этот путь ни в чем не имеет формально определенного завершения); не изощряться в букве, а обратиться к духу.
«Вы слышали, что сказано: око за око». Формально весьма справедливое (и притом даже мягкое) правило: пусть ваша отместка не превышает размера понесенного ущерба. «А Я говорю вам: не противьтесь злому. Но, кто ударит вас в левую щеку, обрати к нему и правую…»
Если это вообще «правило», то его, как справедливо (но поверхностно) отмечают, применять в жизни нельзя. Однако это – не формальное правило, а неформальное требование, или скорее зов совести. По закону – надо рассчитываться за зло формально точно, и будешь прав, а вот избыток – зло; но по сути нет ничего хорошего в обмене злом вообще, лучше было бы – обезоружить зло добром. Потерпев от другого зло, учти не только свой ущерб, вспомни, может быть, о том зле, которое творишь и сам – «о бревне в собственном глазу» – и тогда, возможно, сам подставишь ему «другую щеку»… Более чем вероятно, что ты, будучи погружен в наличные условия существования, этого не сделаешь, но уж если говорить о том, чего хочет Бог – то это точно не будут какие-то мелочные подсчеты ущербов и возмещений, а скорее именно «не противься!»
Точно в том же духе следует понимать и другие «максималистские» требования Христа, идущие в ряд с приведенным. О «вырви свой глаз», который соблазняет тебя, а не только формальное «не прелюбодействуй»: ведь если глаз «соблазняет», то, может быть, лишь случай тебя удерживает от действия, и тогда, неформально, перед Богом-то, ты уже в полной мере виноват?.. Опять – более чем вероятно, что твой глаз останется на месте, но помнить об этом не вред…
Так же и прочие, всем хорошо известные неисполнимые требования.
Формализм – закваска фарисейская. Требования совести не формализуемы: невозможно дать точных рекомендаций, шаблонов, годных заведомо для всех и всегда. – Надо прощать брата своего, ну, а сколько раз надо его прощать – какая тут норма? «Не до семи ли раз»? – Ответ – так вам нужна точная цифра? Ну, пожалуйста: «до семижды семидесяти», считайте! Никакой не может быть нормы – прощайте, сколько сможете, этого хочет Бог. Увы, «до семижды семидесяти» все равно не получится, может, не получится даже и до семи…
Если приведенное толкование требований Христа покажется кому-то вольным – то как ему кажется самое распространенное «толкование» этих требований, состоящее в том, что они попросту игнорируются?..
На неформальном пути, где нельзя строго рассчитаться с каким-то законом, никогда не ощутишь себя правым перед Богом или совестью, даже если имеешь к тому все видимые основания, и потому само это ощущение – дурно, оно пахнет чванством и лицемерием. Так что и мытарь, только сознавший свою греховность, окажется ближе к правде, чем самый честный фарисей.
Неформальное – это и внутреннее доброе расположение. Ничего доброго не получится без любви. Бог не примет твоих молитв, если ты в ссоре с братом; ты – не настроен по-божески, а одно это нужно. «Лицемер! Пойди примирься прежде с братом своим». И две лепты вдовы поистине, то есть неформально, много больше, чем дары богатеев. Но и сам великолепный Храм, на который идут эти дары и эти лепты, есть только формально святое; в конце концов это только камни, которые могут быть раскиданы и вновь сложены; главное – неформальное – нематериально (это только сама вера)…
Церковь? Но только (говоря по-новому) не организация с юридическим адресом, установленными функциями и чиновной иерархией. «Где двое или трое соберутся во имя мое, там и Я среди них». А «меньший среди вас будет большим».
Римляне штампуют изображение Кесаря на своих монетах, определенно (формально) насилуют иудейский закон. Если ты такой праведник, – пытаются подловить фарисеи Христа, – попробуй этому воспротивься! Но Христос не считает нужным противиться, ибо для него дело вообще не в этом. Вера – внутреннее, неформальное, власть – формальное внешнее. «Отдайте кесарю кесарево, Богу Богово»…
Блудницу по закону следует забросать камнями; самим фарисеям, видимо, не хочется этого делать, но как формально обойти закон? «Ища убить Его», фарисеи предлагают Христу эту неисполнимую задачу. Но Христос не собирается становиться на формальную законническую почву. Совесть неформальна и выше закона. «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень…» И фарисеи по одному разбредаются... «И Я не сужу тебя» – это Бог-то!.. Впрочем, ситуацию можно передать и на формальном языке, специально для фарисеев. «Закон есть закон, но исполнение оного откладывается на неопределенный срок за отсутствием правомочных исполнителей.»
«Поступай с другими так, как хочешь, чтобы и они с тобой поступали»: если по существу (свято веря в лучший смысл Писания и неформально) – то в этом – «весь закон и пророки»! Можно обойтись без водительства пророков и не нужен более закон. – Но и это, золотое правило – не есть, конечно, формальное правило. Люди разные, нуждаются в разном и поступать с каждым нужно по разному. Бывают и несправедливые, не всему можно и потакать, верша зло «третьим лицам»... Необходимо – сочувствие и понимание, – но чтó из этого должно последовать в каждом конкретном случае, того формально определить невозможно.
* * *
«Не мир, но меч»…
Что ж, так и понимать (если формально): «Моя миссия не в том, чтобы установить согласие между людьми, а в том, чтобы поселить кровавый раздор»?
А ведь важно – с какой интонацией это сказано! Очевидно – с отчаянием.
«Я-то верил, что несу мир, а, оказывается, меч!..» Стоит лишь человеку пробудиться от тупого послушания коллективным установкам к собственному уму и совести, как и – нет для него больше того человеческого стада, принадлежностью к коему он мог бы гордиться и в котором он был бы всегда своим, не остается, бывает, даже естественно любящей родни («врагами человеку» могут вдруг стать – какая боль! – «домашние его»)!.. Нет более своих и чужих, но это и значит – что свои могут повести себя как чужие…
Зачем фарисею фарисейство
Об этом, конечно, так или иначе уже говорилось, но хочется добавить еще пару слов.
Какая радость в гордыне, тщеславии или снобизме, и какая человеку может быть польза от лицемерия, объяснять не нужно. Но ведь эти свойства и не совершенно обязательны в фарисее – по крайней мере, в выраженных степенях. Это только естественные тенденции, связанные с моральной диспозицией фарисея, которые могут и не получать заметного развития.
Мне кажется, основной стимул фарисейства – упрощение моральной задачи человека в мире. Более жестко говоря – некая управа на совесть, которая, если наличествует, то всегда доставляет беспокойство. Ведь если отвечать за добрый результат поступка, то ответственности никогда не будет меры и совесть не будет спокойна никогда. И потому фарисей рад переложить всю моральную ответственность на моральный принцип (заповедь, закон, долг), то есть служить не доброму моральному результату, а только самому моральному принципу. Все великие труды и издержки, которые он охотно и честно берет на себя в этом служении принципу, как и претерпевание временами бьющей в глаза самого фарисея никчемности и нелепости этих трудов, сарказма окружающих, даже справедливых претензий «попавших под колесо» его несгибаемой принципиальности, и даже невольного сострадания потерпевшим и неловкости перед ними – все это кажется ему ничем в сравнении с той неизбывной умственной неопределенностью и сердечной тревогой, в которые погрузило бы его непосредственное моральное отношение ко всякому человеку как живому человеку. «Делай, что должно, и будь что будет!»
В этом упрощенном моральном мире возможно быть чистым перед совестью, праведным перед самим Богом. Действительно – как ориентироваться в мире, если настоящий грешник, лишь только отдав себе горький отчет в своей грешности, «идет более оправданным в дом свой», чем исполнивший все требуемое человек! И вот фарисей выбирает самый удобный для него моральный ориентир, годный для всех проблем и ситуаций – священный формализм.
Источник: alkruglov.narod.ru.
Рейтинг публикации:
|
