Кто такие фарисеи в историческом смысле? 
Это – не тема настоящего эссе. Ответ на этот вопрос в других, специальных источниках. А здесь достаточно знать, что фарисеи времен Христа – это авторитетная религиозная группа, видимо, самая авторитетная, почти каста, так сказать каста праведников, особо ревниво и дотошно блюдущая религиозный закон, и, вольно или невольно, сделавшая это предметом своей гордости и признаком обособления. Пользуясь сравнительно современным термином, это группа, сделавшая свою праведность основой для особого снобизма – так сказать, праведнического снобизма.
Понятно, что дело отнюдь не в особенностях учения фарисеев. Можно заглянуть хоть в Википедию (или, лучше, в книгу И. Д. Амусина «Рукописи Мертвого моря»), что я и сделал, и узнать, что собственно учение фарисеев не было даже самым ортодоксальным – оно расширило древний писаный закон включением в него устного предания (хотя и последнему, ясно, нужно было подчиняться дотошно), – ортодоксальными «староверами» были саддукеи. Не были фарисеи и самыми жестокими из всех – путем хитрых перетолкований прямого библейского указания, они отвергали смертную казнь за сыновнее непослушание и пр., а один из их мудрецов точно сформулировал «золотое правило». Но из Евангелий, то есть от Христа, мы ничего этого не узнаем. Христос не был на стороне какой-то секты против каких-то других, но против духа секты вообще – точнее сказать, против всякой группы, претендующей на исключительную праведность. Худшей была та из них, что дальше всего зашла в этом направлении и притом прибрала наибольшую духовную власть. Кстати, и фарисеи и саддукеи упоминаются в Евангелии в одном и том же контексте – Иоанн Предтеча называет тех и других порождениями ехидниными, призывает их к покаянию и впервые применяет к ним метафору дерева, не приносящего доброго плода. Самым понятным переводом «фарисеев» было бы, кажется, современное бытовое «церковники»... Против учения фарисеев с его содержательной стороны Христос не имел ничего – «все, что говорят фарисеи, делайте, но не поступайте по делам их» – не уподобляйтесь им самим.
Сказанное Христом неверно понимать и так, что все члены фарисейского сообщества, как на подбор, почему-то оказались лицемерами. Тогда бы это было проблемой частной. То, чему они учили, многие из них, вероятно, и делали (например в притче о мытаре и фарисее, где фарисей скромно воздает хвалу Богу за то, что тот не сотворил его подобным мытарю и все священные требования сумевшим исполнить как положено, формальная честность фарисея и не отрицается); не все фарисеи, стало быть, «связывали бремена неудобоносимые» исключительно для других и не для себя, хотя и, по свидетельству Христа, это тоже было слишком распространено. Главный порок, настоящее лицемерие (именно фарисейство ) – в том, каким образом они делали то, чему учили.
Насколько отталкивающе в реальности может выглядеть группа, упорствующая в своей особой праведности и обособившаяся по признаку этой праведности – об этом мы можем судить по Евангелиям (вплоть до «гробы раскрашенные, полные нечистот»...). Тенденция «коснеть в праведности» и обособляться таким образом («закваска фарисейская», словами Христа) слишком велика в человеке, и зло от нее в реальности гораздо больше, чем можно было бы судить имея лишь ее фактическое определение. Может быть, это – главное зло, которое грозит нашей моральности, ибо, если наличествует, то входит во все наши поступки, и причем входит в них под видом самой морали. Это – не отдельный порок, а порок, так сказать, системный. Во всяком случае для Христа фарисейство было, кажется, именно главным этическим злом.
Фарисейская сакрализация морального закона как такового, «законничество», игнорирует в самом законе именно его направленность на реальное добро, а сознание собственной праведности, которое, при этом равнодушии к духу закона, дает фарисею сакрализация им буквы закона, превращает его по существу в лицемера, порой чванливого и всегда непробиваемого. Он честен относительно буквы закона и лжет относительно его духа, добра; он, таким образом, лицемерит; он «оцеживает комара, а верблюда поглощает»; он «присвоил ключи уразумения» божественного, но не разумеет единственно важного в божеском деле, фальшивит перед своей совестью и насилует совесть других. Христос же требовал от морали именно «плода доброго», его этика не нормативная (не формальная, не законническая), а «ситуативная» (живая, неформальная)…
Мне иногда кажется даже, что вся миссия Христа – это преодоление фарисейства .
Что такое фарисейство в его современном (нарицательном) смысле?
Итак «фарисей» и « фарисейство » в интересующем нас современном смысле, как именования нарицательные и с резкой негативной окрашенностью – идут от Христа.
Самым общим определением этого фарисейства , я думаю, будет следующее:
– тип морального поведения, признающий ПРАВИЛО, но не ЗАДАЧУ моральных поступков; или, иначе выражаясь, поведение, ориентированное на моральный (праведный, угодный Богу, социально признанный и т.д.) алгоритм поступков, но не на их моральный (полезный для каких-то живых субъектов), реальный результат.
В более привычных евангельских терминах –
– ревностное служение букве морального закона, игнорирующее собственный дух этого закона (его направленность на «добрый плод») и даже попускающее прямое зло – в облике подчеркнутой праведности. Служение, таким образом, столь же ревностное, сколь и формальное и по существу лицемерное, за которым можно подозревать корысть, тщеславие, деспотизм…
В этом неразрывном комплексе из упорного морального формализма, лицемерия и чванства одни подчеркивают одно, другие – другое; для меня главное – формализм (или упорный формализм, ригоризм); это – то наиболее безобидное (с виду) звено, которое тянет за собою и все остальные, уже морально нетерпимые звенья, образующие вместе феномен фарисейства .
Несколько слов о «букве» и «духе» (если эти евангельские термины покажутся недостаточно четкими). –
Буква нравственного поступка – это его соответствие моральному правилу как Божьей заповеди (или – для более поздних времен – правилу освященному, выведенному из-под критики рассудка как-то иначе, например общественным мнением того социального круга, на который ориентирован мнящий себя нравственным человек).
Дух нравственного поступка – это отмеченная выше направленность на практический «добрый плод» (используя термин Христа); этим уже предполагается, конечно, что такая направленность на добрый плод – это и есть дух самого морального правила, если только оно морально поистине.
Поскольку Бог человеку непосредственно указаний не дает или во всяком случае эти указания могут слышать лишь избранные, то слушаться Бога – значит точно и неукоснительно следовать его заповедям. Здесь важно, что «буква» нравственности – это, психологически, предполагаемое послушание Богу (или иному сакральному принципу).
Поскольку же Бог ни в чем для себя не нуждается, он тем более не может быть облагодетельствован смертным; Бог дает «субботу» (свои святые правила) именно «для человека», ради его же пользы; так, против Христа как Бога идет тот, кто не накормил и не обогрел нуждающегося человека. То есть дух нравственности – это «добрый плод» нуждающемуся человеку (смертному), реальная польза каким-то реальным людям (земным существам).
И вот фарисей, как уже определено, это тот, для кого буква закона становится важнее его собственного духа, доброго плода для нуждающихся в нем. О таковом плоде фарисей и знать принципиально не желает, ибо это свело бы, в представлениях фарисея, священное к утилитарному, божественное к человеческому… Фарисейский тип нравственности – нравственность богопослушания или послушания самодовлеющим сакральным принципам – сколь бы высоким ни мнил себя, но представляет собою как раз то самое «дерево, не приносящее плода доброго», которое, по Христу, можно только «срубить и бросить в огонь».
Итак, развертывая и «психологизируя» определение, фарисейство – это:
а) особая личная претензия на праведность / нравственность / принципиальность,
б) выражающаяся в ревностном ритуализованном служении божественному / нравственному закону, то есть в таком служении, которое отторгает возможность и право даже задумываться о внутреннем оправдании, смысле и цели самого этого закона – ибо это само собою свело бы священный закон в прямом смысле этого слова, который надо только благоговейно и без рассуждений исполнять, к стоящей перед нами умопостижимой нравственной задаче (что для фарисея неприемлемо);
в) соответственно – и тем более – в служении, которое не позволяет задумываться о каких-то тактиках проведения нравственного закона (как задачи) в жизнь, об учете реалий, неразрешимых коллизий, необходимости компромиссов и т.д.;
г) что неизбежно сводит фарисейскую мораль-священнодействие к пустому и мертвому моральному формализму (ригоризму), когда буквальное исполнение божественного / нравственного закона (послушание сакральному принципу), ставится выше и даже может быть направлено против собственной смысловой направленности этого закона (то есть против направленности на добрый плод как реальную пользу реальным людям);
д) то есть сами богоугодность и мораль, обращаемые, во имя священного формализма, во зло, становятся таким образом настоящим апогеем моральной недобросовестности;
е) так что, резюмируя, этот сакрализованный формализм – известный в т.ч. под уважаемыми именами «праведность», «принципиальность» и многими другими, даже, в каких-то своих аспектах, под именами «благородство» и «донкихотство» и пр. – есть та «закваска фарисейская», на которой пышно всходят особого рода фальшь и лицемерие: осознанная или полуосознанная нравственная ригидность, способная доходить до высших степеней моральной слепоты и прямой жестокости и при этом, гордо или чванливо, осмысляющая себя как праведность.
Вот общий портрет фарисея в его законченном худшем варианте, злостный фарисей как морально-психологический тип.
Можно определить еще фарисея как «законника» или приверженца нормативной этики (ориентирующей субъекта морали на общую норму-алгоритм или закон), в ее противоположности этике ситуативной (этике моральной задачи максимума возможного реального добра, решаемой по-разному в каждой конкретной ситуации).
Добавлю еще следующее. «Каким же это образом точное исполнение доброго правила может вести ко злу?» – может спросить наивный человек, и обязательно спросит разгневанный фарисей. – Да таким, что всякая настоящая моральная проблема – это не вопрос только трудности исполнения идеально морального поступка, но вопрос коллизии, то есть невозможности идеального поступка. Одно правило в реальной ситуации входит в конфликт с другими правилами или с самим собой, и выбор из разных зол наименьшего, во имя максимума добра в данной ситуации, становится для совестливого человека необходимым. Отказ же от утилитарных расчетов и компромиссов будет означать только произвольный выбор одной какой-то максимы в ущерб другой. Самый знаменитый, благодаря Канту, пример: человек никогда не лжет, даже если этим предает, и – «чист»!.. Но почему он выбрал максиму «не лги», а не «не предавай»? И само предательство – разве не ложь? Может, потому, что так нашему фарисею проще или выгоднее?.. Можно быть уверенным, что в эту брешь неминуемого произвола неминуемо прорвется фарисейство – какая-то тайная корысть под хоругвью праведности.
Ханжество и фарисейство
Слово ханжество происходит (есть такая остроумная этимологическая догадка) от «хадж» (мусульманское паломничество). Паломники, ясно, это люди, которые на какое-то время целиком посвятили себя специфически религиозному подвигу – служению Богу ради Бога, но не человека, – и соответственно предельно упорны в исполнении ритуальных, никому со стороны не понятных обрядовых предписаний. Ханжество – «хаджество» – это, таким образом, тип поведения (особенно явный и отталкивающий при взгляде со стороны), характеризующийся подчеркнутым упорством в не имеющем видимого смысла благочестии. Этот тип поведения еще хорошо называют «пустосвятство» или святошество.
Если не ошибаюсь, в особенности клеймо «ханжество» прилепилось к тем его проявлениям, которые касаются проблем отношения полов. Я убежден, что «половая» мораль – отнюдь не какая-то особая или иная, чем мораль вообще. И в этой сфере как и в любой другой главный критерий моральности – реальные зло или добро, а не точное соответствие принятым (хотя для большинства случаев и справедливым) правилам. Для ханжи эта сторона морали, то есть самая ее суть, закрыта, и в случае применений морали к вопросам пола это, может быть, бьет в глаза особенно. Ибо и любовь, и доверие, эти наши лучшие чувства, иногда столь оправданно заставляющие пренебрегать некоторыми «законами морали» (представляющими собою лишь правила предосторожности в дополнение к общеморальным правилам), попадают у ханжи в этих случаях в общую категорию «распущенности» и «безнравственности».
Еще одно. Предполагается, что ханжа – непременно и лицемер, то есть требует от других такой «высокой» моральности, какой не требует от себя самого (или просто не соответствует ей, сам того не замечая). Я думаю, что это – просто естественное следствие самой формалистской установки. Ее, действительно, очень легко провозглашать в общем виде – то есть, получается, в виде поучений – и невозможно исполнять на практике – то есть в первую очередь самому. Вот и получается, что ханже приходится, говоря все «правильно», без конца делать персонально для себя исключения, то есть поучать и лицемерить. Конечно, за этим нечаянным «добросовестным» вариантом легко, в силу привычки, может последовать и злостный вариант – лицемерие сознательное и корыстное.
Таким образом, ханжество – бездушный формализм, претендующий на звание самой нравственности, всегда знающий «как правильно» и (вольно или невольно) лицемерный – практически полный синоним фарисейства .
Формализм, законничество и фарисейство
Формализм лицемерен, жесток и самодоволен.
Во всяком случае, это его естественные тенденции, которые, попадая на соответствующую почву в склонном к тому человеке, способны вырасти в злостное фарисейство .
Формализм, или (используя архаичный термин) законничество – это те самые неспособность и нежелание отступать от буквы принятых правил (законов) даже ради собственного духа этих правил (неспособность и нежелание «нарушить» даже тогда, когда это необходимо для того чтобы «исполнить»); как видим, это – минимальное определение фарисейства . И все-таки разница как будто проглядывается: фарисейство служит (или верит, что служит) святому, высокому, а формализм – будто чему-то пустому и мертвому, ничтожному, «форме»; святое для нас должно захватить нас целиком, стать в нас главным, а формальное, взяв с нас свою обязательную дань, должно во всем прочем оставить нас свободными…
Что ж – при всем том, существует очень много общих черт, странных сходств между «святым» и «формальным», – между тем, как проявляется и на что подвигает нас наше святое, ради которого мы будто бы готовы на все, и тем, что мы отправляем только формально, будто чтобы только отделаться. Пожалуй, есть даже и термины, обозначающие одновременно то и другое: это «ритуал», обряд», это и «служба» – религиозная или чиновничья. «Сверхважно», «неизвестно зачем» и «просто так» выступают в отправлении обрядов совершенно заодно. И святому и формальному мы служим – первому ревностно, второму, хоть и по принципу «солдат спит – служба идет», но – если добросовестны – то пунктуально, то есть тоже по-своему ревностно; служба и в том и в другом случае – это отказ от своей воли и разумения, это – послушание, только в случае фарисейства это послушание экстатическое, в случае простого формализма это «просто» послушание. И святое и формальное – вне критики, защищены от собственного разумения тех, кто им служит. И святое и формальное – также выше нашего сердца, наших естественных чувств: святое – должно их заполонить без остатка, формальному просто нет до них дела, главное, чтобы все совершалось по форме…
Эти аналогии можно продолжать.
А здесь можно ограничиться следующей констатацией. Формализм, как сказано, – это «минимальное», лучше сказать именно «формальное» определение фарисейства . А фарисейство – это «максимальный», внутренний, фанатичный формализм (как ни странно это звучит), со всеми присущими такому формализму психологическими комплексами. Фанатизм в форме морали психологически не может явиться иначе, как для того, чтобы как-то ослабить, подменить или изгнать ее суть, ее истинные требования. Значит, это будет моральная черствость, осмысляющая себя как праведность; это будет претензия на обладание высшей истиной, делающая совесть фарисея непробиваемой для неудобных ему фактов; это будут особого рода чванство и тщеславие; это будет по существу лицемерие, потому что за личиной подчеркнутой моральности фарисейство протаскивает в свои дела нечто в самом главном ей противоположное; это и нередко и прячущаяся за формальной правильностью поступков, за «не придерешься», какая-то тайная, но прямая корыстность...
«Если ваша праведность не превзойдет праведности фарисеев, – говорил Христос ученикам, – то вы не войдете в царствие небесное». Разумеется, этим не имелось в виду, что следует превзойти фарисеев в дотошности исполнения законов – стать бóльшими фарисеями, чем сами фарисеи. То, что требуется – это превзойти сам тип этой праведности. Нужно стать лучше фарисеев. Подлинная праведность (в данном случае лучше сказать совесть) должна искать доброго плода деяния, а не упражняться в законопослушности; иначе говоря, она должна стать неформальной.
Правовые отношения как фарисейские
Юрисдикция (это законничество в своем буквальном смысле) может быть только формальной, не может быть иной и не должна иной быть. Ибо отношения индивида с властью, коль скоро из нее выделилась власть судебная, не могут быть делом чьего-то властного произвола, хотя бы предположительно и самого доброго произвола; и единственный способ избежать произвола судейских (если не вспоминать о так называемом прецедентном праве) – доведенный до точки научный формализм. Закон предпосылается живой жизни; незнание закона не есть оправдание; что не запрещено законом, то разрешено; обратной силы закон не имеет, даже если будет исправлен в лучшую сторону – тогда как совесть, напротив, вся в живой жизни, извиняет чужие грехи непониманием, воспрещает и требует от совестливого много больше того, чего нельзя воспретить или потребовать от всех и каждого, и вся есть «обратная сила», вся – рефлексия. С точки зрения права, пусть свершится его законническая справедливость, хотя бы и сгинул мир. С точки зрения совести, справедливость, которая губит мир, представляет собой чудовищное лицемерие. Право – слепо, не взирает на лица, но судит и карает. Совесть остерегается судить и карать (будучи чувствительной к «сучкам в собственном глазу»), взирает на лица и ситуации и только и тщится, чтобы разглядеть их детальнее. И так далее. Право – не совесть. Однако именно формализм права, его « фарисейство », делает совесть делом души каждого, а не общественной власти (это называется «свободой совести»), и тем самым составляет основу для терпимости и свободы индивидов в современном обществе.
Конечно же, только морально слепой не заметит в юридических отношениях самого удручающего фарисейства . «Имею право» – значит «буду поступать так, хотя совесть и против»; «не имею права» – значит «не сделаю, хотя совесть и велит». Закон прямо рассчитан на максимальную недобросовестность всех, для кого писан, и этим сам стимулирует их внутреннюю недобросовестность. Негодяй бывает оправдан, потому что обставил свое дельце как надо, оступившийся искренний человек, которому нельзя не посочувствовать – скорее всего осужден. Крючкотворство – синоним судоговорения, формализм выступает в нем во всей своей косности и подчас даже явной несправедливости и жестокости.
С этим ничего не поделаешь, «закон суров, но это закон» (то есть закон неизбежно жёсток и груб, ни к одному случаю точно не подходит, но другим он и не может быть – надо подчиняться). Закон может только детализировать свою казуистику, но и на этом пути всей правды нет. Ибо трудно сказать, что оставляет бóльший зазор для живой жизни – слишком общие правила или слишком детализированные.
Имея все это в виду, фарисеев можно было бы назвать «юристами». В отличие от римских юристов, работавших в империи (государстве, объединенном не общей родовой религией, а только властью), фарисеи (как и какие-нибудь саддукеи и пр.) – «юристы», строящие свою систему права на определенном религиозном законе. Древние фарисеи – это моралисты, так сказать, юридической стадии развития; современные – это моралисты, находящие во власти юридического заблуждения. В таком случае, коренной грех фарисейства в том, что оно полагает, будто юридическими требованиями – такими, которые можно формально предъявить к каждому – полностью исчерпываются и моральные требования. Фарисейство полагает, что формальный закон – это вся совесть и есть.
Принципиальность как фарисейство
«Принципиальность» человека в самом приблизительном и положительном смысле этого слова – означает лишь то, что из каких-то шкурных интересов, из страха или корысти, он не забудет и не переступит свои моральные установки. Этим не говорится, надо подчеркнуть, что сами моральные установки не могут у морального человека каким-то образом модифицироваться, под влиянием опыта и внутреннего морального развития (как раз напротив!), а говорится только лишь то, что в любом случае его моральные установки не являются для него предметом размена на какие-то личные выгоды. Конечно, в этом смысле каждый достойный человек должен быть принципиальным; то есть просто моральным, а не аморальным, просто «иметь совесть».
Однако, существует принципиальность подчеркнутая, которую и отмечают как собственно «принципиальность» – это несгибаемая верность именно определенным избранным нравственным принципам, как алгоритмам поведения, которые ни в коем случае не могут модифицироваться под влиянием каких-то соображений, хотя бы и нравственного плана (что значило бы для «принципиального» только измену принципам) – и это уже нечто совершенно другое. На самом-то деле, нужно быть верным моральной задаче, верным добру, а не ориентиру, ведущему к добру только примерно и за отсутствием четкой видимости самой цели; но принципиальный человек остается свято верен заданным ориентирам, как будто самой цели для него не существует. Принципиальность этого рода – это моральность, но на «закваске фарисейской» (по выражению Христа). Это моральность формализованная и с энтузиазмом упорствующая в формализме, то есть в данном случае скорее в ригоризме – и она есть совершенно то же, что фарисейство . Принципы превращаются в некие магические формулы, заклинания, или скорее наборы очистительных ритуалов, отгоняющие тревожащие вопросы совести: я верен принципам, стало быть, ни за что более не отвечаю, я «чист». Между этой принципиальностью и фарисейством имеется только то различие, что исходно фарисейство было в прямом смысле богопослушанием, служением моральным правилам как именно божьим заповедям, служением самовластному живому Богу-личности, – тогда как принципиальность может исповедовать и нерелигиозные, но только квазирелигиозные принципы – некритически принятые законы сообщества, к которому принадлежит или хочет принадлежать «принципиальный», или сложившиеся у него как-то иначе… Принципиальность такого рода – это, так сказать, светский вариант фарисейства .
Приниципиальность – это «принцип приоритетности принципов». Последний можно сформулировать так. «Хотя всякий моральный принцип и имеет в виду добрый плод, в случае коллизии между верностью принципу и предвещаемым плодом побеждает принцип».
Принципиальность, через жёсткость (неукоснительность), которую полагает своим главным достоинством, органично переходит
– в жестокость,
и в этой жестокости по существу не ведает ограничений, ибо сама же и подменяет, призвана подменить собою совесть.
А более обычные, «бытовые» пороки принципиальности – это:
– характерная мелочность,
рождающаяся от того, что принцип как таковой распространяется на все, к чему относится, и не может быть ничем умерен, так что не знает и нижних границ, пустяков, на которые уже позволительно было бы не обращать внимания;
– нарочитость,
или отсутствие непосредственности в реакциях, искусственность, своего рода фальшивость,
– демонстративность (доходящая до показушности), дидактизм и характерный «акционизм», – ибо, если применение принципа явно не оправдано предполагающимся полезным результатом и сам «принципиальный человек» это ощущает, то чем-то же оно, по слабости человеческой, должно быть для него самого оправдано? – и это оправдание, чаще всего – воспитательный эффект, воздействие на публику…
Вот все это – и есть фарисейство .
Ригоризм и фарисейство
Фарисейство , моральный буквализм в ущерб самому духу морали – это формализм. Это и ригоризм. Трудно различить ригоризм и формализм, это – синонимы, но синонимы совпадают лишь частично. Некоторая тонкая и легко размывающаяся граница между этими синонимами имеется. Она в следующем. Формализм дотошен и неукоснителен, но сам формалист дотошен для того лишь, психологически, чтобы «отделаться»; когда формалисту удается «отделаться» от моральной проблемы так, чтобы ответственность за свою роль в ситуации переложить на какие-то соответствующие моральные правила, ему уж от себя больше ничего не надо. Он называет это «моя совесть чиста». Дальше он закапываться не будет. Формализм оставляет место для свободы: чего трогать не обязательно, того он и не трогает. А ригорист, тот тоже дотошен и неукоснителен, но потому что в этом он видит свою собственную моральную миссию; он – агрессивен и готов входить во все; если правила на данный случай жизни нет, он его выведет; он служит форме не для того только, чтобы отделаться, и потому от него самого – не так-то легко отделаться. Формалист, как юрист, того, что не запрещено (на что нет прямого указания) – то разрешает (оставляет на усмотрение); ригорист требует особой санкции на все. То есть настоящий злостный фарисей, если быть точным, не формалист (не просто формалист), а – ригорист.
Важно понимать, что подлинная мораль и правда входит во все. В этом – мораль Христа, и можно сказать, что это – максимализм. Но мораль максималиста или Христа входит во все именно потому и именно, кажется, в том только смысле, что – неформальна; она больше правила и потому может во имя моральной задачи нарушать правила, а перед чем-то и остановиться в неопределенности. Мораль ригориста, напротив, не знает ничего выше формального правила, на все хочет иметь однозначный ответ и тщится охватить мертвым правилом всю живую жизнь. Разница кардинальна.
Резонерство, морализаторство, талмудизм, фарисейство
Резонерством называют склонность рассуждать там, где это неуместно или уже все и так понятно. Термин в этом значении довольно сомнительный, потому что неуместным нередко выглядит как раз самое существенное, чего не хотят признавать, а лучшие прозрения возникают именно там, где большинству все кажется давно понятным.
Но есть и более тонкое значение, именно: склонность находить и предписывать всему в человеческом поведении рассудочные основания, чреватая схематизмом – слепотой ко всему, что не впишется в доступную уму резонера рассудочную схему, – и готовность все такое отрицать и осуждать.
Из этого определения видна тесная связь резонерства и морализаторства.
Морализаторство – склонность оценивать все в человеческом поведении на соответствие неким готовым моральным прописям, и все по-видимому не вписывающееся в эти прописи осуждать. Морализаторство порочно не тем, что полагает, что каждый поступок имеет моральную составляющую (это так и есть – моральный аспект так или иначе имеется во всем); плохо в нем и не то, конечно, что оно не мирится со злом, даже всем давно привычным, как и не то, что, даже если с этим злом ничего нельзя поделать, поскольку большинство к нему уже как-то подладилось и даже находит для себя выгодным, прямо называет зло злом. Сколь бы сие ни докучало смирившимся со злом, так именно и надо поступать! Ведь зло добром не кончится!.. Но это будет скорее не морализаторство, а – совестливость и честность. Пророки – они ведь в этом смысле именно морализаторы! – Настоящий же порок морализаторства, то есть настоящее дурное морализаторство, состоит в том, что таковое полагает, будто для оценки всего в человеке достаточно заведомо известных всем простых прописей, которые он сам лично помнит и потому видит себя авторитетом в этом вопросе, имеющим право – и даже обязанность или миссию – судить и осуждать. (Тогда как настоящие моральные проблемы суть коллизии и «от прописей» неразрешимы.)
Что до фарисея, то он – отчасти резонер, ибо, как формалист, все хочет уложить в принятые им схемы; только отчасти – потому, что не сам кроит свои схемы, сам именно не рассуждает, а только лишь применяет готовые тезисы к жизни, подводит частное под общие правила. Зато, как видим, фарисей – в полной мере морализатор, в худшем смысле этого слова. Он именно и тщится предпослать всему живому, сразу непонятному и непредсказуемому в человеческом поведении готовые божественные / моральные прописи, не зная и знать не желая того, что самые верные такие прописи – лишь общие ориентиры к добрым решениям житейских проблем, но не сами добрые решения. Что и добро тоже – как показал своим учением и своей жизнью Христос – за пределами этих прописей, и выше них. Предпосылание каких-то правил живым ситуациям, а не поиск лучших решений в самих ситуациях – суть формализма, суть законничества, и постольку суть фарисейства .
Существует еще одно характерное моральное заблуждение фарисея, вооруженного общими моральными законами, но имеющего глаза все-таки различать и «казусы», то есть конкретные случаи жизни, законами напрямую не предусмотренные или заставляющие их друг другу противоречить (предписывать противоположные требования). Величайшая предпринятая фарисеем попытка казуистики – Талмуд, о котором большинство может судить лишь по понятию талмудизм. Это – готовность дробить и измельчать общие законы вплоть до самых частных ситуаций, до казусов, но все таки не предоставить решение моральной задачи в казусах неформализуемому доброму намерению, вооруженному простым рассудком и точно «по месту»; талмудизм, казуистика – это готовность формализовать все вплоть до того, что всегда считалось собственной сферой живой жизни – до неформализуемого конкретного.
Фарисейство и фанатизм
Фанатик – страстный и несгибаемый последователь какой-то идеи, страстный верующий. И страстность и несгибаемость фанатика основаны для него на том, что истина, конечно, одна-единственна – как единствен Бог. И потому, если только истина дана нам, как дан для верующего Бог – то требует от каждого полного себе подчинения и служения, как и принуждения других к такому же служению. А она, считает фанатик, ему – дана! Что до самой его веры в заведомую истинность идеи, то вера эта не может не предполагать искусственной слепоты, «зашоренности», то есть такого же заведомого отрицания всего, что ей противоречит или что ее ограничивает. Всякая вера предполагает борьбу с сомнением, борьбу, так сказать, силовую, – а не разрешение сомнений, процесс дознания, в котором предполагаемая истина могла бы свободно отстоять себя или потерять свой статус истины.
В отличие от сего, подлинная любовь к истине (иначе называемая объективностью) – есть именно разрешение сомнения, она почти неотличима от критицизма и даже скептицизма (антоним фанатизма), ибо прямо предполагает за сомнением права большие, чем за утверждением! Другое дело фанатизм. Даже если фанатик, идеолог или религиозно-верующий, и разрешает вам сомневаться – то это для него значит только, что он обещает не осудить вас за ваши уточняющие вопросы; предполагается, что он способен дать вам все ответы и вы будете ими удовлетворены; ну, а если все-таки не удовлетворитесь – тогда вы действительно враг, и последуют санкции.
Итак фанатик хочет своей истине служить безоглядно, и в этом, кажется ему, проявляется его любовь к ней, но именно этим самым из его благочестивой установки изгоняется сам дух любви к истине. Фанатик неизбежно станет формалистом, превратит всегда открытую новым фактам и возражениям истину в мертвый – слепой и глухой – закон, которому останется только служить, то есть исполнять буквально – сиречь, хоть и страстно, но формально. Надо еще заметить, что в законе не убеждают только, но и принуждают к нему силой, а убеждать силой в истинности каких-то взглядов – это значит особенным, самым отвратительным образом лицемерить. Фанатик неизбежно буквалист и неизбежно насильник, прикрывающийся авторитетом истины, – лицемер. То есть фанатик – фарисей.
А фарисей – в своем собственном идеале – фанатик. В реальности же он – нечто колеблющееся между фанатиком и простым формалистом.
Начетничество, педантизм и фарисейство
Начетчики – это были особо ученые и сведущие в Писании старообрядцы, видимо, способные со священными текстами в руках отстаивать истинную ортодоксальность, буквальную правильность старообрядчества. Очень легко представить, что во многом это была живая аналогия авторитетных для ортодоксального иудея «книжников», столь враждебных Христу и всегда поминаемых у него заодно с фарисеями («Горе вам, книжники и фарисеи…»). А каким фарисейским самодовольством украсилось бы это знающее всю высшую истину начетничество, «книжничество», если бы (позвольте пофантазировать) старообрядчество одержало верх! Самые фанатичные фарисеи получаются, как известно, из бывших еретиков; да и исторические фарисеи тоже начинались как еретики, «отделившиеся».
Понятно, что «начетчик» стало именем нарицательным. Каждый официальный ученый проповедник какой-либо официальной идеологии (например, коммунистической идеологии в социалистическом государстве) – именно начетчик. Истина для него уже дана в священных текстах «классиков» идеологии, а он лишь – «идеологический работник». Поскольку в такой ситуации исключается, что мышление начетчика вправе привести его к выводам, отличным от заведомо истинных – это его мышление можно признать мышлением только по форме, ибо сам свободолюбивый дух подлинного мышления – готовность признать истину еще неведомую, если новые факты или аргументы ее приоткроют – начетническим мышлением изгоняется в принципе. Начетчик – фанатик если не по характеру, то по обязанности и логикой вещей: как и фанатик, если он и допускает у других какие-то сомнения, то это значит только, что он берется исправить заблуждающихся «методом убеждения». За которым уже, так или иначе, следует «метод принуждения».
Как видим, начетчик – это тот же фарисей. Начиная с сакрального текста, а не с живого опыта, он, тем самым – упертый формалист, владеющий истиной в конечной инстанции («присвоивший ключи уразумения»), и потому, при случае, обязанный быть готовым и к «священному» насилию над несогласными – далеко не безобидный.
Интересен близкий к нарицательному «начетчик» термин «педантизм». Он происходит от «преподавать», «учить», а означает – излишняя дотошность в деталях и правилах исполнения какого-то дела, только затрудняющая продвижение к результату дела; излишнее внимание к форме дела, за которым естественно подозревать непонимание сути дела. Нечто очень близкое к формализму и постольку – чреватое фарисейством , а в тяжелых случаях, в применении к моральным вопросам, и вообще точно то же, что формализм и фарисейство . И в обратную сторону, фарисейство – это злостный и крайний моральный педантизм.
Вообще-то, какая-то определенная внимательность к мелочам в истинно моральном человеке естественна. Если человек нечестен в малом, то, по меньшей мере, можно подозревать, что моральность не вошла в его привычку и скорее всего ее действительно не хватает – он нечестен вообще. Известный педантизм в моральных вопросах понятен и даже необходим. Другое дело, если человек, «оцеживая комара, поглощает верблюда» – за мелочами упускает главное, меньшему жертвует большее. Вот такой моральный педантизм и есть фарисейство .
Но причем тут все-таки «преподавание»? Притом, что педантизм чаще всего замечался за преподавателями? Преподаватель обычно учит тому, что сам узнал из книг, а не на деле; то есть преподаватель – естественнее всего – «начетчик». А начетчик – уже формалист, педант. Учащий какой-либо науке, не будучи сам ученым, легко впадает в заблуждение, что в его науке либо уже все по существу ясно, либо не может быть ясно в принципе, так что остается только как можно точнее ее излагать.
Также естественна склонность учить в фарисее. Если знаешь путь истинный, то, действительно, не наставить на него блуждающих в неведении – грех.
Источник: alkruglov.narod.ru.
Рейтинг публикации:
|
