Сергей Феликсович Черняховский – доктор политических наук, профессор, действительный член Академии политических наук
Империи не исчезают
Четверть века назад, когда набирали силу процессы раздела СССР, одним из доводов тех политических сил, которые по странному стечению обстоятельств приняли самоназвание «демократов» и выступали против любых попыток сохранения страны, была странная сентенция: «Все империи распались. Советский Союз – империя. Поэтому он должен распасться тоже». Являясь по форме вполне логичным умозаключением, эта сентенция, с одной стороны, была откровенно ложной, с другой – некорректной.
Она была ложной, поскольку империи на деле не исчезают, за исключением отдельных недолговременных образований, созданных исключительно стечением конъюнктурных обстоятельств и субъективной воли.
Империи как историческое образование возникают не в силу желания тех или иных политических акторов, а по причине существования в геополитическом пространстве зон, для которых форма империи – наиболее оптимальная. Падение образованной на этом пространстве одной империи является лишь прологом к образованию другой – с иными властными субъектами и иными несущими этносами, но с выполнением прежней функции: политически объединить экономически и исторически тяготеющую к единству многонациональную и поликультурную территорию.
Сентенция была некорректной в двух отношениях.
Во-первых, постольку-поскольку вовсе не все империи распались: Соединенные Штаты и тогда, и сегодня предельно далеки от распада, хотя, по сути, тоже являются империей. Для убедительности выдвигаемой сентенции надо было, как минимум, дождаться их распада, а затем звать к разделу Российско-Советской империи.
Во-вторых, она была некорректной точно так же, как некорректно утверждение: «Все люди смертны. Мы – люди. Поэтому срочно надо повеситься». Все в мире конечно, но это не основание стремиться ускорить этот конец.
Практически вся европейская история Древнего мира – это борьба за имперское объединение двух соприкасавшихся зон обширного ближневосточного пространства восточнее Средиземного моря и зоны, прибрежной ему. Борьба, обусловленная соединением двух факторов: полиэтнического характера населявших это пространство народов и единства торговых путей, важнейшим из которых было само Средиземное море.
В какой-то момент это привело к образованию недолговечной империи Александра Македонского – недолговечной потому, что она вышла далеко на восток за это пространство. Распад этой империи был лишь прологом к началу борьбы за объединение пространства, тяготевшего к объединению, что выразилось сначала в создании Римской империи, а потом – уже в Средние века и Новое время – в борьбе на пространстве ее культурного и экономического наследия.
Восточная часть Римской империи оформилась сначала в Византийскую империю, потом – в Османскую империю. Последняя распалась лишь менее ста лет назад. На месте ее возникла зона постоянных конфликтов и войн.
На территории Западной Римской империи на протяжении всей истории не прекращаются попытки создать ее преемницу. Сначала на это претендовала империя Карла Великого, затем – Священная Римская империя германской нации, империя Наполеона, рейх Гитлера. Сегодня та же самая тенденция в предельно обновленных формах поставила вопрос об «объединенной Европе».
Что вообще такое – империя, если отвлечься от стереотипного восприятия конца 1980-х, гласившего, что «империя – это что-то плохое»?
Это государственно-политическое устройство, обладающее шестью характерными чертами:
- обширной территориальной основой;
- сильно централизованной властью;
- стремлением элит к экспансии;
- ассиметричными отношениями господства и подчинения между центром и периферией;
- наличием общего политического проекта;
- разнородным этническим, культурным и национальным составом.
Четверть века назад одним из доводов тех политических сил, которые приняли самоназвание «демократов» и выступали против сохранения страны, была странная сентенция: «Все империи распались. Советский Союз – империя. Поэтому он должен распасться тоже».
Исследователь феномена империи Самуэль Эйзенштадт писал: «Основная характеристика, как видно из латинского слова “империум”, состоит в наличии относительно концентрированных власти и правительства, расположенных в относительно сильном центре, который распространяет свою власть на широкое территориальное окружение».
При всем многообразии видов империй, представленных в истории, можно выделить два основные типа – в зависимости от третьей из названных Эйзенштадтом характеристик: стремления элит к экспансии. Империя-1 – это империя, где экспансия носит характер стремления к завоеванию, имеющему целью обеспечение существования метрополии за счет провинций. Империя-2 – это империя, где экспансия (в ее не ругательном, а содержательном смысле) носит характер утверждения своего миропроекта. В современном мире вообще нельзя быть ведущей державой, не имея собственного миропроекта, не предлагая свой вариант видения истории и политического существования.
Россия всегда существовала в первую очередь как империя второго рода. Даже само оформление русской нации являлось не этнической самоидентификацией, а смысловой. Сначала в основе лежала православная религия, выступившая и смысловым, и экономическим объединителем страны: Церковь имела хозяйства и монастыри на всем пространстве русских княжеств, была кровно заинтересована в их единстве и сыграла великую историческую роль в объединении России. Начиная с XVI–XVIII веков, с выходом Росси за собственно славянские и исторически православные пределы, на место сугубо православного проекта пришел проект империи как «мира миров». Но и в это время основой идентификации «русские» был не этнический компонент (с этнической точки зрения, «русские» – это своеобразно интегрированные представители целого ряда этносов), а компонент смысловой. Иноземец, будь он хоть арап, приняв православие, становился русским. Русский, приняв иную веру, обращался в «басурманина». С исчерпанием этого проекта к концу XIX века роль смысловой сетки, удерживавшей историческое пространство страны, перешла к коммунистической идеологии. Кризис последней обернулся распадом страны.
При этом редко вспоминается, что к разделу Союза привели не столько «национальные движения на окраинах», которые во многом были спровоцированы борьбой в центральной элите, и не пресловутые «космополиты», а вполне «патриотичные» фракции элиты, сначала отрекшиеся от сюзеренитета над восточноевропейскими союзниками, а затем – и от союзных республик. Все это делалось именно под идею «русского национального государства». Предполагалось, что в таком государстве остальные республики из формально равноправных членов федерации превратятся в неоколонии, перед которыми Россия не несет ответственности, но которые будут поставлять ей дешевую рабочую силу. На деле это обернулось не образованием сателлитов нового типа, «жадною толпой» стоящих у подножия «патриотического русского национального» трона, а стремлением последних самостоятельно пробиться под покровительство других мировых центров силы. Хотя бы потому, что «продаться» последним было выгоднее, нежели слабой и дезорганизованной Российской Федерации.
Раздел Советской империи привел не к торжеству «русского национального начала», а к его невиданному унижению – как в силу того, что на «самоопределившихся» территориях остались десятки миллионов русских, так и потому, что сама Россия только проиграла от потери своих реально исторических территорий.
Можно сколько угодно иронизировать над действительно не вполне корректным понятием «новая историческая общность – многонациональный советский народ». Но при всей неточности этого эвфемизма поздней советской идеологии в нем была схвачена некая реальность: образование новой нации, советской нации. Не в смысле нации сторонников советской власти, а в смысле нации, идентифицирующей себя с пространством СССР. Нации, имеющей общую историю, общее государство, преимущественно говорящей на русском советском языке (советском – в том смысле, что это был уже во многом новый язык по сравнению с русским языком XIX века), имеющей общее экономическое пространство.
Оставшаяся после раздела «большой империи» Российская Федерация, конечно, стала не национальным государством, а «малой империей», которую Путин точно определил как «сохраненное ядро территории Советского Союза».
Православная религия выступила и смысловым, и экономическим объединителем страны: Церковь имела хозяйства и монастыри на всем пространстве русских княжеств, была кровно заинтересована в их единстве и сыграла великую историческую роль в объединении России.
В разговоре о национальном государстве все время упускается из вида и то, что нации разнятся по своему генезису и делятся на моноэтнические, как французы, немцы и т.д., и полиэтнические, как американцы и собственно русские. Утверждение, что по данным последней переписи в качестве русских себя заявили более 80 процентов населения РФ, заведомо игнорирует два факта.
Во-первых, что в ходе самой переписи шло определенное подталкивание колеблющихся представителей разных наций к тому, чтобы они дали согласие записать себя как русских.
Во-вторых, что значительная часть представителей смешанных этносов заявляла о себе как о русских, затрудняясь отдать предпочтение в выборе между несколькими национальностями своего старшего поколения. То есть их самоидентификация как русских означала на самом деле российских. То есть наследников той новой нации, которая образовывалась в СССР. В том же смысле, в каком за границей во времена Союза как русского определяли и грузина, и туркмена. Или как в нынешнем Израиле, где еврея из любой республики СССР по-прежнему считают русским.
Русский народ всегда был не нацией, а имперским гиперэтносом, народом, который скреплял империю, был носителем имперскости как некой идеи «единства народов в открытой истине». Лишить его этого имперского начала – значит лишить строящей его самосознание претензии на поиск «высшей истины» и обладание ей.
Вообще что значит – переделать империю в национальное государство? Это может подразумевать интеграцию всех народов империи в единую союзную имперскую нацию по тому образцу, по которому образовывалась союзная советская нация. Это именно путь российскости как интегрирующего начала. Однако такой путь затруднен как тем, что для него требуется воссоединение в едином государстве ныне разделенных народов СССР, так и тем, что для него требуется смысловое объединяющее начало, «наднациональная идея», которой сегодня Россия лишена. То есть собственный миропроект, который она могла бы предъявить миру, как предъявляют его остальные ведущие страны.
Если не принимать этот путь, то для создания национального государства остаются еще два.
Первый, по которому пошли турки, высвобождаясь от наследия Османской империи: каждому, кто не был готов признать себя турком, они просто перерезали горло, как это было с армянами, курдами и многими другими. Турция, конечно, почти состоялась как национальное государство, но она, с одной стороны, до сих пор не может решить курдскую проблему, с другой – сохранила лишь ничтожную часть территории Османской империи.
Второй, пропагандируемый русскими «уменьшительными националистами», – выделить из РФ «исторически русские земли», образовать некую «Республику Русь» и вслед за независимостью от республик Союза провозгласить независимость от Кавказа, Поволжья, а в конечном счете – и от Сибири.
Пример Франции или Германии с их огромными иноэтническими меньшинствами здесь абсолютно не работает, поскольку эти страны сначала образовались как национальные моноэтнические государства, а потом уже допустили в состав свих граждан представителей других народов. И, кстати, сегодня не вполне понимают, что с этим делать. Нельзя провозгласить государство одного народа, а потом автоматически дать в нем равные права представителям других народов – никакого реального равноправия не получится.
Идея же: «Хочешь зваться татарином и жить в Казани – пожалуйста, хочешь зваться русским и жить в Москве – пожалуйста», – на деле обернется в Москве лозунгом «Чемодан – вокзал – Казань», а в Казани соответственно – «Чемодан – вокзал – Москва». А затем, как минимум, отделением Татарстана от России.
Это – как минимум. Потому что для, скажем, тюркских народов быстро встанет вопрос не только о том, зачем тюркам жить в русском национальном государстве, но и о том, почему бы им не жить в этнически едином Туране, охватывающем и Турцию, и Кавказ, и Поволжье.
Да и вообще трудно придумать более издевательский парадокс, нежели призыв к созданию национального государства исторических имперцев. В лучшем случае – это нечто вроде существующего ныне государства Мальтийского ордена. Государства, не имеющего собственной территории. В худшем – подобие Византийской империи накануне османского завоевания, когда она практически ограничивалась окрестностями Константинополя.
Кадр из фильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» режиссёра Александра Митты. 1976
Начиная с XVI–XVIII веков, с выходом России за собственно славянские и исторически православные пределы, на место сугубо православного проекта пришел проект империи как «мира миров». Иноземец, будь он хоть арап, приняв православие, становился русским.
И здесь мы получаем реализацию того, о чем речь шла несколько выше: империи не исчезают, на том месте, где раньше была одна империя, всегда возникает другая империя. И те, которые хотят избавить Россию от «имперского бремени», на деле получат не «русское национальное государство», а, к примеру, Великую туранскую империю. Альтернатива Четвертому Риму – не «Республика Русь», а Вторая Орда, в которой уже русским придется просить для себя равноправия. И либо они, в лучшем случае, станут младшим братом в новой империи, либо им вообще не найдется в ней места, как не нашлось его для русского населения в независимой Ичкерии. Это не устрашающие фантазии, а реально существующие планы определенных субъектных групп мировой политики.
То есть первый основной стратегический результат, который будет достигнут в итоге реализации планов авторов «русского национального государства», – это переуступка русскими пространства своей империи иному политическому субъекту и повторение судьбы византийцев в Османской империи.
Второй (а, может быть, и первый) основной стратегический результат – это не только лишение русского народа его исторической субъектности, выражающейся в особом характере образовавшего его мессианства, но и окончательный отказ от претензии на обладание собственным историческим цивилизационным проектом – претензии, которая идентифицировала его на протяжении нескольких столетий.
Так получилось, что русская национальная самоидентификация, в отличие от западноевропейской, имела не этнический, а смысловой характер. И отказ от имперской (не в смысле завоевательной, а в смысле проектно-смысловой) организации в пользу «русского национального государства» – это в каком-то смысле отказ от самой сущности русской самоидентификации, от самой исторической роли русских.
Погубившие Рим
Когда сегодня националисты и имперцы противопоставляют друг другу собственные идеалы государственной организации, они, пожалуй, лишь интуитивно ощущают всю глубину их взаимной правоты. Не в своем положительном или отрицательном отношении к таким историческим типам государственных систем, как национальное государство или империя, а в понимании того, что, за некими исключениями, уж либо одно, либо другое.
Тех, которые этот тезис оспаривают, можно понять. Они надеются, объявив, что эти два типа друг другу не противоречат, снять спор между, как им кажется, родственными проектами.
Можно, конечно, через те или иные логические переходы показать, что национальное государство и империя имеют нечто общее. И потому объявить их различия несущественными и несуществующими. Почти как на том основании, что в Советском Союзе и гитлеровской Германии имелось по одной партии, одному вождю и одной идеологии, объявить их родственным явлением, объединяемым публицистической и бессодержательной категорией «тоталитаризм».
Сравнение национального государства и империи – интересная тема, но тема все же отдельная, и хотелось бы в данном случае, не углубляясь в нее, ограничится двумя замечаниями.
Во-первых, сами по себе – это лишь слова. Слова, используемые для различения двух типов государственных образований. Одного – относительно более однородного в национальном плане, другого – значительно более разнородного. Тут много разных нюансов, касающихся и того, как мы понимаем саму нацию. Отдельная тема – сами основания идентификации нации. А это уже нечто иное, касающееся приоритета языкового или смыслового начала (западноевропейские или русская нации), типа этничности и т.д. Но как же этого не понимать: в зависимости от того, «много» таких образований будет в государстве или «одно», мы будем иметь два очень разных явления.
Во-вторых, многое зависит от того, имеем мы дело с империей-1 или с империей-2. В одном случае речь идет о государстве со сложным составом населения, объединенного силой оружия для обеспечения процветания «главного народа». В другом – о столь же сложном образовании, объединенном проектом, то есть общим принимаемым видением мироустройства.
К разделу Союза привели не столько «национальные движения на окраинах» и не пресловутые «космополиты», а вполне «патриотичные» фракции элиты, сначала отрекшиеся от сюзеренитета над восточноевропейскими союзниками, а затем – и от союзных республик.
Не только образование, но и распад этих разных типов происходит по-разному, имеет разные перспективы и предопределяет разную судьбу разошедшихся народов. Кстати, в первом случае распад может быть и относительно безболезненным. Во втором же он рискует оказаться катастрофой не только самого проекта, но и принимавших его народов. Причем в первую очередь того народа, который выступал имперскообразующим.
Обратимся теперь к погубившим Рим.
Понятно, что общепринятых трактовок достаточно: Рим погубило его собственное разложение, Рим погубили варвары, Рим погубило христианство. Все эти трактовки в чем-то так или иначе верны, а в чем-то недостаточны.
Но есть и еще один аспект, непосредственно примыкающий к спорам между националистами и имперцами.
Он заключается в том, что Рим погубили те, которые его создали – римляне и италийцы. То есть «основной народ» Римской империи. Можно было бы сказать «титульная нация», если бы все-таки научный подход не исходил из того, что нации возникают лишь со складыванием национальных рынков, то есть в эпоху зарождения и развития капитализма. А в рассматриваемое время их все же еще не было – были лишь этносы и народности. Условно – народы.
Созданный сначала римлянами, а затем другими италийцами (населением будущей Италии), Рим как империя уже, как минимум, с конца первого века нашей эры во многом обеспечивал свои военные и государственные нужды (в плане рабочей силы это, понятно, было и раньше) за счет не столько италийцев, сколько народов провинций. Императоры, приводимые к власти легионами на периферии, уже не всегда имели собственно римское происхождение.
К пятому веку более или менее сохранявшие энергетику народы оказались в Восточной империи. Военную силу Западной империи составляли либо варвары-наемники, либо варвары-союзники. Все оставшиеся десятилетия до падения Римской империи ее история – в основном борьба между собой варварских военачальников. Само падение Рима в 476 году – это попытка варваров спасти империю, объединив ее под одним скипетром Константинополя. Императоры должным образом не оценили услугу Одоакра и в итоге передали королевский престол в Равенне Теодориху.
И вот тут началось то, что можно в известном смысле считать многовековой борьбой за восстановление Римской империи – борьбой, в которой принявшие римскую имперскую – на тот момент христианскую – идею варварские неиталийские народы пытались империю возродить, а италийцы и римляне в основном занимались тем, что им мешали.
Сначала это еще не принимало отчетливых очертаний.
Готы Теодориха дали Риму передышку. Они вообще во многом видели себя «стражами империи» и оберегали спокойное существование ее остатков, их хозяйство и культуру. Сложись все немного по-другому – кто знает, может быть, Италия не пришла бы в упадок, а Западная Римская империя просуществовала бы не меньше Восточной.
Но на беду Рима и Италии, начавшей приподниматься на заре шестого века, претендентов на роль спасителей Рима оказалось двое. Христианские православные армии Юстиниана и христианские же арианские армии готов гонялись друг за другом по Италии, во имя возрождения которой они вытаптывали ее поля и добивали ее культуру.
Роль самих италийцев в этом деле вообще оказалась минимальной, и они испуганно шарахались от одного спасителя к другому.
Готы уступили, Юстиниан почти восстановил империю, но скоро Константинополю оказалось не до Рима. И Италия вновь переменила хозяина, доставшись лангобардам. Древнюю страну опять принял в свои объятия новый молодой народ, оказавшийся не очень амбициозным и не пытавшийся превратить свое господство в цивилизационное спасение. Некоторое время Италия отдыхала от имперской судьбы. Ровно до тех пор, пока ее религиозное и культурное влияние не зажгло своим огнем другие народы, потянувшиеся к цивилизации. И с середины восьмого века борьба за возрождение империи интенсифицировалась и стала перманентной.
Источник: devec.ru.
Рейтинг публикации:
|
Статус: |
Группа: Гости
публикаций 0
комментариев 0
Рейтинг поста:
ПОЛИТИЧЕСКИЙ АКТОР (POLITICAL ACTOR) - лицо или общественная группа, воздействующие на процесс принятия и осуществления решений в данной политической системе. В политике субъект действия (политический актор) , как в театре, "играет роль" (actor - актер. - Прим. перев.). Хотя исполнителями действия являются только люди, в политическом анализе способностью к исполнению действия часто наделяются корпоративные субъекты, такие, как государства. Описывать, анализировать, объяснять и прогнозировать политическое поведение действующих лиц (авторов) можно применительно к политическим системам на всех уровнях: местном, государственном, национальном и международном, а также применительно к различным типам самих действующих лиц, к таким, например, как государство, или какое-либо из высших должностных лиц, в чью компетенцию входит принятие важных решений, или национальный парламент, или административный орган.
Реальное значение. Чаще всего понятием "актор" обозначают роль, которую играют государства и отдельные личности в международной политической системе. При подходе к международной политике с позиций исследования процесса принятия решений важное значение придается анализу поведения (behaviour) ключевых фигур или элитных групп, поскольку их действиями по выработке линии поведения (policy) определяются действия государства. Те, кто считает неправомерным говорить об "индивидуальном акторе", подчеркивают, что действия государства складываются под влиянием физической, политической, экономической, социальной и психологической среды, в которой принимаются государственные решения, а не просто из конкретных актов индивидуальных политиков. При других подходах в центре внимания оказывается в качестве актора государство в целом, взаимодействующее в рамках международной системы с другими государствами.
[*] Объяснение и самое введение термина в оборот на русском языке см. Коваль Б.И., Ильин М.В. Власть versus политика. - "Полис", 1991, №5, с. 152 и сл.
http://www.politike.ru/dictionary/281/word/politicheskii-aktor