Как умирала Червонная Русь (исторические документы)

Добромильскiй уездъ

Гор. Добромиль. Изъ местной русской интеллигенцiи не осталось въ Добрoмиле къ началу войны почти никого. Вообще арестовали австрiйцы въ Добромиле 41 человека. Въ числе другихъ были арестованы местный настоятель прихода о. Владимиръ Лысякъ, секретарь город. управы Петръ Теханскiй и адвокатъ д-ръ Мирославъ Ильницкiй. Характерно, что тутъ-же былъ арестованъ также caмъ уездный староста-полякъ Iосифъ Лянге за то, что будто бы слишкомъ вяло принялся за истpeбленie ”pycсофилове” въ уезде.

Вообще въ Добромильскомъ уезде, какъ везде, не обошлось безъ казней и разстреловъ русскаго населенiя. Центральнымъ местомъ для этихъ казней было село Кузьмино. Сюда приводили арестованныхъ со всей окрестности и здеcь же вешали. Виселицы были устроены очень просто. Въ стену одного крестьянскаго дома вбили рядъ железныхъ крюковъ, на которыхъ затемъ и вешали несчастныя жертвы. Въ общемъ казнено здесь 30 человекъ, въ томъ числе 20 изъ с. Бирчи.

Среди замученныхъ такимъ образомъ жертвъ удалось впоследствiи опознать четырехъ крестьянъ изъ с. Тростянца — Кассiяна Матвея, Евстахiя и Ивана Климовскихъ и пастуха Дуду.

Въ с. Кваскнине застрелилъ австр. офицеръ крестьянина Павла Коростенскаго за то, что тотъ не могъ yкaзaть ему, куда пошли русскiя войска.

(”Прик. Русь” 1914 г., № 1490)

С. Крецовъ. 11 августа 1914 г. былъ арестованъ въ с. Крецове свящ. Владимиръ Венгриновичъ, который описываетъ свои переживанiя следующимъ образомъ:

После предварительнаго трикратнаго обыска на приходстве и въ церкви, я очутился подъ арестомъ. Комиссаръ уезднаго староства въ сопровожденiи жандармовъ и солдатъ просмотрелъ все закоулки, перетрясъ все церковныя ризы, затемъ домашнюю библiотеку, сельскую читальню, и даже погребъ псаломщика и лавочника Андрея Мищишина. Мне было объявлено, что ищутъ pocciйcкiй флагъ, который будто бы былъ вывешенъ на церкви въ день поминальнаго богослуженiя по эрцгерцоге Фердинанде. Во время обыска допрашивали также объ изображенiяхъ Почаевской Богоматери, которыми я будто-бы наделялъ своихъ прихожанъ, отправляющихся на войну, Вменялось мне въ вину также то, что придорожные столбы указатели въ Крецове были выкрашены въ зеленый цветъ съ золотыми надписями, что, по мненiю представителей власти, заключало въ себе преступленiе государственной измены. Эти „вещественныя доказательства” были забраны вместе со мной въ Сянокъ. Въ местномъ уездномъ старостве допрашивалъ меня комиссаръ относительно моего ”руссофильства”. Считая себя русскимъ, я подиктовалъ въ протоколъ, что признаю культурное и нацiональное единство всего русскаго народа, несмотря на полититическую принадлежность отдельныхъ его частей къ разнымъ державамъ. После допроса я очутился въ тюрьме, ожидая решенiя добромильскаго старосты. Добромильскiй староста Лянге былъ противникомъ арестованiй нашихъ людей, зная великолепно, что причиной преследованiй являются не какiя нибудь ихъ преступленiя, а политическiя соображенiя административныхъ и военныхъ частей. После недельнаго заключенiя я былъ отпущенъ на свободу, и староста Лянге за свое человеческое oбpaщeнie съ населенiемъ былъ отданъ подъ судъ и долго просиделъ cъ нашими людьми въ венской тюрьме.

Вторично былъ я арестованъ жандармомъ „украинцемъ” Oнуферкомъ изъ Кривчи подъ Перемышлемъ. Последнiй увезъ меня изъ дому въ день Успенiя Пp. Богородицы въ 6 ч. утра, не разрешивъ отслужить обедню и взять cъ собою нa дорогу некоторыя книги и зонтикъ.

Въ полицейскомъ аресте въ Перемышле сиделъ вместе съ некiимъ крестьяниномъ-портнымъ изъ Пикуличъ. Когда насъ переводили въ тюрьму при окружномъ суде, онъ съ замечательною настойчивостью затребовалъ возвращенiя отобранныхъ у него книгъ и бюста Ивана Наумовича, взятыхъ въ eго доме во время обыска. Держа отвоеванныя такимъ oбpaзомъ свои драгоценности крепко при груди упомянутый портной перенесъ ихъ сpeди надруганiй уличной толпы въ здaнiе суда. Тотъ-же крестьянинъ-патрiотъ умеръ отъ сыпного тифа въ Талергофе и былъ пoгpeбeнъ въ одинъ день cъ покойными Павловскимъ изъ Гялича и врачомъ Дорикомъ.

По пути въ Талергофъ нашъ поездъ задержался нъкоторое время въ Новомъ Caнче. Что тамъ делала нахлынувшая толпа съ препровождаемыми въ ссылку — трудно описатъ! Въ одномь вагоне со мной находился десятокъ священниковъ, а между ними престарелый о. Iосифъ Черкавскiй, умершiй позже въ Талергофе. Отецъ Iосифъ лежалъ на полу товарнаго вагона. Вдругъ впрыгиваеть въ вагонъ фельдфебель съ обнаженной шашкой, бросается на лежащаго старика и заноситъ надъ его головой каблукомъ, угрожая размозжить голову. Охрана молчала, съ удовольствiемъ наблюдая зверскую картину.

Въ одномъ изъ местечекъ нa Венгрiи, когда стража и большинство арестантовъ спало, и, проснувшись и услышавъ, что рядомъ съ вагономъ продаютъ пиво, попросилъ дежурнаго караульнаго достать бутылку вина. Расплатившись за товаръ, я первымъ долгомъ угостилъ дежурнаго. Вино развязало ему языкъ. Оглядываясь кругомъ, нетъ ли непрошенныхъ свидетелей, солдатикъ сказалъ мне шопотомъ следующее:

- Отче, я также русскiй. Тяжело мне смотреть на ваши мученiя, темъ более, что самъ являюсь невольнымъ участникомъ вашихъ страданiй. Но вамъ бы волосы дыбомъ стали, когда бы вы узнали те инструкцiи, которыя дало намъ вo Львове нaшe начальство!

Boзвpaтившись въ мае месяце 1917 г. изъ Талергофа въ свой приходъ, я узналъ о следующихъ печальныхъ событiяхъ, постигшихъ двухъ моихъ прихожанъ. Именно, во время окупацiи русскими войсками Галичины управляющiй кpeцoвскимъ поместьемъ спряталъ въ соседнемъ лесу помещичьихъ лошадей. При допросе, где спрятаны барскiя лошади, указалъ крестьянинъ Николай Кокитко, 40 летъ, родомъ изъ Лихавы, ихъ местонахожденiе. Когда же pyccкie отступили изъ Галичины, Кокитка потянули передъ военный судъ въ Сяноке, откуда онъ уже не вернулся более, оставивъ дома жену и шестеро детей. Очевидно, онъ быль убить. Другой кpeстьянинъ, Пeтpъ Ткачъ изъ с. Крецовской Воли, вышелъ во время отступленiя русскихъ въ поле — посмотреть на убытки, причиненные переходящими войсками. Подоспевшiе австрiйцы, заметивъ его, арестовали и затемъ повесили его на вербе при дороге. Трупъ виселъ въ продолженiе пяти сутокъ.

Въ две недели после моего арестованiя были арестованы и сосланы въ. Талергофъ местная учительница Фекла М. Лисовская-Бедзыкъ и 15 крестьянъ.

Свящ. Вл. Венгриновичъ

C. Тарнава. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскаго

7-го aвгуcта 1914 г. находился я съ женой и внучкой въ саду возле приходского дома, когда во дворъ къ намъ заехала повозка съ жандармомъ и четырьмя солдатами; черезь несколько минутъ после нихъ явился также меcтный войтъ. Жандармъ кратко заявилъ, что имеетъ пopyчeнiе отъ уезднаго начальства произвести у меня тщательный обыскъ. Перерывъ все комнаты, жандармъ отобралъ кипу разныхъ писемъ и опечаталъ ихъ приходской печатью, а затемъ отправился на чердакъ въ пoискахъ за дальнейшими уликами моей неблагонадежности. Къ великой своей радости онь нашелъ на чердаке самодельный глобусъ грубой работы и велелъ солдату взять его въ уездное староство, какъ доказательство ”шпiонскoй” работы. Затемъ велелъ мне coбиpaться въ дорогу.

Въ Добромиле я былъ заключенъ въ отдельную, довольно чистую камеру при местномъ суде. Вотъ где я очутился на 41-омъ году служенiя церкви и народу. Имея чистую совесть и сознавая свою правоту, я былъ убежденъ, что причиной моего ареста явились мои взгляды на нацiональное единство русскаго народа и та культурная работа, которую я велъ среди народа въ продолженіе своей жизни. Это успокаивало меня до некоторой степени, но, съ другой стороны, я сильно безпокоился за судьбу своихъ детей и внуковъ. Также безпокоила меня мысль, какъ подействуетъ известіе о моемъ аресте на моего отца, 95-летняго старика-священника, и что сделаютъ власти съ моими четырьмя братьями-священниками?

Утромъ я былъ вызванъ въ канцелярію суда для свиданія съ пріехавшей женою. Жена передала мне привезенную постель и белье и сообщила, что разлука наша будетъ, по всей вероятности, продолжительной, такъ какъ въ мой приходъ пріехалъ уже заместитель - въ лице добромильскаго законоучителя, назначеннаго на мое место временнымъ настоятелемъ прихода. Видно, зналъ епископъ, что я буду арестованъ, и заблаговременно назначилъ на мой опустевшій приходъ новаго священника.

Въ добромильской тюрьме обращались съ узниками по-человечески. Въ частности мне было разрешено читать книги и газеты. Въ Добромиле просиделъ я неделю.

13 августа въ камеру вошелъ надзиратель съ темъ-же жандармомъ, который меня арестовалъ, и велелъ мне собираться для следованія въ Перемышль. На вокзалъ отставили меня въ закрытой повозке во избежаніе издевательствъ со стороны уличной толпы. Жандармъ селъ рядомъ со мною, а на козлахь приместился солдатъ съ отнятымъ у меня глобусомъ въ рукахъ. Впоследствiи уже разсказывали мне, что по городу ходила весть, будто бы я начерталъ на этомъ глобусе разделъ Австріи. Въ восемь часовъ вечера пріехали мы въ Перемышль. Въ канцеляріи военной тюрьмы фельдфебель отнялъ у меня все вещи, имевшіяся у меня въ карманахь, после чего велелъ отвести меня въ камеру № 25, где уже находилось более двадцати человекъ, почти все знакомые. Находилось здесь несколько священниковъ, знакомый адвокатъ изъ Сянока, студенты Климъ и Грицыкъ, помещикъ Товарницкій и др. И все время перемышльская военная тюрьма постепенно наполнялась все новыми, заподозренными въ государственной измене, русскими людьми со всехъ концовъ Галичины.

Харчи были военные. Вначале трудно приходилось есть, ибо не было ни ложекъ, ни ножей, и лишь со временемъ мы пріобрели на свои деньги семь ложекъ, а посредствомъ цыгана-арестанта добыли несколько ножиковъ. Этотъ-же цыганъ снабжалъ заключенныхъ табакомъ, карандашами и бумагой. За отсутствіемъ спичекъ курильщики пользовались стеклами оть очков для зажиганiя папирос отъ солнечныхъ лучей. Во время прогулокъ, во дворе тюрьмы я встречался съ многими знакомыми и друзьями. На прогулку выводили вместе съ нами также двухъ солдатъ, убившихъ въ Пикуличахъ еврейскую семью. Повидимому, насъ держали здесь наравне съ простыми разбойниками.

Немало удивился я, когда къ нашей компаніи присоединили также несколькихъ украинофиловъ, напр. свящ. Ив. Сорокевича изъ Уйковичъ и адвоката, „украинскаго” организатора изъ Мостискъ д-ра Д., который самъ искренно недоумевалъ по этому поводу: - Представьте себе, я председатель одиннадцати „украинскихъ” обществъ и организаторъ „Сечей” въ Мостискомъ уезде — и меня дерзнули арестовать!..

Однако, черезъ неделю его отпустили на свободу вместе съ остальными, арестованными по недоразуменію украинофилами.

Наконецъ я дождался допроса передъ военнымъ судьей. Трижды вызывали меня туда, предъявляя мне самыя нелепыя обвиненія. Все вопросы военнаго аудитора сводились къ тому - „руссофиль” ли я ?, а какъ доказательство этого ставилось мне въ вину то, что я состоялъ членомъ многихъ русскихъ просветительныхъ и экономическихъ обществъ во Львове. Также и злополучный глобусъ являлся вескимъ доказательствомъ моей виновности, хотя я и разъяснилъ судье, что онъ сделанъ мною для лучшаго и нагляднаго объяснения исторіи ветхаго завета своимъ прихожанамъ. Впрочемъ, въ конце концовъ судья, повидимому, убедился въ моей невинности, ибо, когда впоследствіи последовали на меня доносы со стороны двухъ моихъ прихожанъ, а затемъ еще доносъ со стороны некоего Ивашкевича, сидевшаго вместе съ нами въ тюрьме, онъ не придаваль этимъ доносамъ большого значенія и, после краткаго допроса меня и свидетелей о. Максимовича и г. Товарницкаго, оставилъ меня уже въ покое. Темъ не менее доносъ Ивашкевича явился причиной моего заключенiя въ одиночной камере. Въ частности онъ, чтобы заслужить признательность властей и добиться скорейшаго освобожденiя, обвинялъ меня въ полученіи отъ русскаго правительства „рублей”, а также въ томъ, что я, подъ предлогомъ поездки къ моей сестре въ г. Красноставъ въ Россіи, имелъ какія-то подозрительныя сношенія съ русскими военными властями.

Одиночная камера, въ которую я былъ теперь переведенъ, была куда удобнее комнаты № 25. Въ ней находились, кроме наръ, столъ, скамейка и стулъ, а главное, не было клоповъ. Проводилъ я время въ чтеніи, а также въ составленіи записокъ, каторыя я писалъ обгоревшей спичкой и разжиженнымъ шоколадомъ.

Въ военной тюрьме въ Перемышле просиделъ я въ общемъ 5 недель, въ томъ числе 3 недели въ одиночномъ заключеніи. Четыре недели караулили насъ солдаты, после чего ихъ сменили львовскiе городовые. Последніе допекали намъ до крайности: каждыя 5-10 минуть открывали глазокъ въ двери и заглядывали въ камеру; одинъ изъ нихъ, когда я молился, врывался въ камеру и съ грубой руганью отнималъ у меня молитвеникъ, если же я отдыхалъ или читалъ, язвительно увещевалъ меня молиться, такъ какъ это более приличествуеть мне, какъ священнику, чемъ шпіонство, которое вотъ привело меня въ тюрьму...

За две недели до моего отъезда изь Перемышля образовался у меня на ноге нарывъ, въ виду чего меня отправили къ тюремному врачу, а тотъ перевелъ меня въ военный госпиталь для операціи. Однако, дежурный военный врачъ, злобно смеривъ меня глазами, крикнулъ:

- Что? Попа, предателя, шпіона лечить? Ни за что въ свете! У меня довольно работы съ ранеными воинами-патріотами. Убирайся вонъ! - И только на следующій день я получилъ медицинскую помощь въ другомъ, частномъ лазарете саперовъ.

После этого оставаться въ тюрьме пришлось мне уже недолго. 17-го сентября, во время обеда, забили тревогу. Были настежь открыты все камеры, и всемъ намъ, политическимъ арестантамъ, было приказано скорее собираться къ выезду изъ Перемышля. Въ тюрьме возникло небывалое движенiе. Во дворе стали строиться: во главе духовенство, затемъ мірская интеллигенція, студенты, крестьяне, а въ ковце эшелона - женщины-арестантки. Всехъ насъ было свыше восьмисоть человекъ. Между рядами сталъ бегать незнакомый фельдфебель, нанося направо и налево удары по чемъ попало. Я отделался легкой пощечиной. Больше всехъ попало лицамъ полнаго телосложенія. Увндевъ передъ собой священниковъ Куновскаго, Семенова и Р. Крушинскаго, бешеный фельдфебель набросился на нихь. Тогда о. Крушинскiй сталъ звать на помощь, после чего изъ канцеляріи выбежалъ офицеръ и запретилъ фельдфебелю бить насъ. Побои прекратились, но зато усилилась отборнейшая брань. Туть уже все тюремные сторожа дали волю своему австрійскому „патрiотизму”, такъ что у всехъ насъ, въ особенности у женщинъ, просто вянули уши.

После проверки мы подошли подъ конвоемъ къ готовому уже поезду. Я и священники И. Миланичъ, Е. Гомза, Ф. Сапрунъ, Р. Крушинскій, М. Раставецкій, Д. Куновскій и др. вошли въ товарный вагонъ. Въ обшемъ поместилось насъ вместе 35 человекъ, а на свободномъ месте посередине вагона разместилось пять караульныхъ солдатъ-крестьянъ изъ зборовскаго уезда; это были славные и добрые люди, по убежденію - наши единомышленники, всячески намъ помогавшее и защищавшіе насъ въ пути отъ напастей и издевательствъ со стороны встречной разъяренной толпы. Выехавъ изъ Перемышля, мы увидели вокругъ города свежіе окопы и военныя укрепленія, а также на некоторомъ разстоянін горящія скирды хлеба, изъ чего мы заключали, что русскiя войска находятся недалеко.

Куда насъ везли - мы не знали, - и только далеко уже за Перемышлемъ, узнали отъ караульныхъ солдатъ, что насъ отправляютъ въ какой-то неизвестный, далекій Талергофъ...

Свящ. Генрихъ Полянскiй

Рейтинг публикации:

11




Комментарий от Gopman:

Редакция портала "ОКО ПЛАНЕТЫ" предлагает вниманию своих читателей выдержки из первого выпуска "Таллергофского альманаха", повествующего о событиях 1914 - 1917 годов, происходивших на территории современной Западной Украины. Событиях, описание которых невозможно найти ни в одном учебнике по истории, печатавшихся на протяжении всего существования СССР и после его распада. Событиях, о которых просто предпочитали больше не вспоминать ни в период Советской власти ни в период "самостийности" Украины. Событиях, которые фактически уничтожили Червонную Русь, превратив ее в "Украину".
Данный материал публикуется по изданию  Таллергофского Комитета, Львов, 1924 г.
Полный выпуск Таллергофского Альманаха можно найти по адресу:  http://www.galich.org/, где выложено репринтное издание альманаха, выпущенное в 1964 году издательством TRUMBULL, CONN. U. S. A. 

Комментарии (4) | Распечатать

Добавить новость в: