Как умирала Червонная Русь (исторические документы)

Отходящая тьма предъ разсветомъ особенно черна и грозна, последнiя судороги бури, проломные порывы шквала наиболее неистовы и злы. Победный восторгъ достиженiя, торжествующiй прорывъ новой жизни и воли жертвенно искупляются раньше жестокой и жуткой мистерiей сугубыхъ томленiй и мукъ. Искупительный путь къ Воскресенiю ведетъ через крестныя страсти Голгофъ.

И такой именно страшной и мучительной крестной жертвой искупила и наша многострадальная родина - изстари нуждой прибитая и незбывнымъ горемъ повитая Прикарпатская Русь - свой долгожданный, но, увы, оказавшiйся столь непродолжительнымъ и непрочнымъ, освободительный, воскресный миражъ 1914—1915 годовъ, Закаленная въ многовековой борьбе и неволе, привычная къ наилютейшимъ гоненiямъ и мукамъ, она, навечная страдалица-раба, подверглась тутъ такой бешеной облаве и травле, такимъ чудовищнымъ издевательствамъ и пыткамъ, предъ которыми вчуже бледнеютъ самые мрачные и дикiе ужасы средневековыхъ изуверствъ и боенъ, которые превзойдены ужъ разве только нынешнимъ лютымъ кошмаромъ ”чрезвычайныхъ” застенковъ и норъ.

Въ смертельномъ предчувствии близкаго падения и бегства, въ судорожномъ страхе мрачнаго и позорнаго конца, обезумевшiй врагъ пытался выместить на своей безвинной и безответной жертве последнюю, отчаянную свою ярость, упырно упиться ея сиротскими слезами и кровью въ свой крайнiй, предъутреннiй часъ.

И упился тутъ ими онъ въ волю, сверхъ всяческой меры и краю! Залилъ, обагрилъ ими всю жалкую жертву-страну. Оплевалъ, осквернилъ скорбное лицо мученицы трупнымъ ядомъ своей кошунственной слюны. Опалилъ, прожегъ ее сплошъ злобнымъ заревомъ безсмысленныхъ пожаровъ и костровъ. Разорилъ ея убогiя, старые хижины, ограбилъ или уничтожилъ злостно ея серенькiй, нищенскiй скарбъ. Поругалъ ея тихiя, заветныя святыни, зверски оскорбилъ ея чистую веру и народную честь. Завалилъ свой беглый, злопамятный путь безчисленными трупами ея лучшихъ, любимыхъ сыновъ. А тысячи, тысячи другихъ злобно повергъ въ свои цепкiя тюрьмы, истязалъ ихъ и мучилъ нещадно, а затемъ и увлекъ за собою на своемъ предъисчезномъ бегу.

О, да будетъ же проклята въ мiре его гнусная, страшная: память, пусть сгинетъ на вечные веки этотъ дикiй, безумный кошмаръ.

Но выставить и пригвоздить весь этотъ кошмаръ и ужасъ къ позорному столбу исторiи все-таки желательно и нужно. Хотя-бы только для безстрастнаго и нелицепрiятнаго суда грядущихъ временъ, хотя-бы для прославнаго увековеченiя испытанныхъ тутъ нашимъ народомъ ужасныхъ мытарствъ, издевательствъ и мукъ. Для достойнаго и признательнаго запечатленiя на пропамятныхъ скрижаляхъ исторiи его сверхчувственнаго долготерпенiя и вернаго и устойнаго героизма на искупительномъ кресте.

Воспринялъ нашъ доблестный мученикъ-народъ всю эту жестокую казнь и хулу, какъ и все прежнiя гоненiя и козни подъ австрiйскимъ ярмомъ, не за какую-нибудь действительную измену или другую определенную вину, которыхъ тутъ въ общемъ, въ спокойномъ нацiонально-культурномъ быту и труде его, и не было, и быть не могло, а просто и исключительно только благодаря тому, что рядомъ, бокъ-о-бокъ, жила-цвела могучая, единокровная ему Pocciя, передъ которой дряхлая тюрьма народовъ — Австрiя всегда испытывала самый злобный и неистовый страхъ. И въ этомъ-то суетномъ страхе, въ этой трусливой вражде ея къ Pocсiи, съ одной стороны, а въ русскомъ же облике, сознанiи и даже имени нашего злосчастнаго народа, съ другой, и следуетъ, очевидно, признать ту главную, основную причину, тотъ внутреннiй двигатель зла, которые и вызвали ныне, въ безумномъ военномъ угаре, весь этотъ чудовищный, жуткiй кошмаръ.

Словно въ дикомъ, разбойномъ разгуле, какъ въ безумномъ, кровавомъ бреду, разомъ ринулись на несчастную жертву, вдругъ сорвавшись съ праздныхъ своръ и цепей, какъ все органы государственной стражи и власти, такъ и всякiя темныя и враждебныя силы въ стране вообще.

Такъ, съ первыхъ-же сполоховъ бури, зapaнеe обреченная на гибель, вся верная нацiональнымъ заветамъ, сознательная часть местнаго русскаго населенiя была сразу-же объявлена вне всякаго закона и щита, а вследъ за этимъ и подвергнута тутъ-же безпощадной травле и бойне. По отношенiю къ этимъ — по государственной логике Австрiи — заведомымъ и обязательнымъ „изменникамъ” и „шпiонамъ” — „руссофиламъ” — все экстренныя меры воздействiя и мести стали теперь, вне обычныхь нормъ и условiй культуры и правопорядка, уместны, целесообразны и хороши. Все наличныя средства и силы государственной охраны и власти, вся наружная и тайная полицiя, кадровая и полевая свора жандармовъ, и даже отдельные воинскiе части и посты, дружно двинулись теперь противъ этихъ ненавистныхъ и опасныхь „тварей” и стали бешено рыскать по несчастной стране безъ всякой помехи и узды. А за ихъ грозными и удобными спинами и штыками привольно и безудержно эасуетился также, захлебываясь отъ торжествующей злобы, вражды и хулы, и всякiй ужъ частный австрофильскiй закидень и сбродъ, съ окаяннымъ братомъ-изуверомъ — Каиномъ несчастнаго народа — во главе...

И это последнее уродливое явленiе, ужъ помимо самой сущности вещей, следуетъ тутъ выдвинуть съ особымъ возмущенiемъ и прискорбiемъ на видъ, на позоръ грядущимъ поколенiямъ, на проклятiе отъ рода въ родъ! Потому что, если все чужiе, инородные сограждане наши, какъ евреи, поляки, мадьяры или немцы, и пытались тутъ всячески тоже, подъ шумокъ и хаосъ военной разрухи, безнаказанно свести со своимъ безпомощнымъ политическимъ противникомъ свои старые споры и счета или даже только такъ или иначе проявить и выместить на немъ свой угарный ”патрiотическiй” пылъ или гневъ вообще, то все-таки делали все это, какъ ни какъ, заведомо чужiе и более или менее даже враждебные намъ элементы, да и то далеко не во всей организованной и сплошной своей массе, а только, пожалуй, въ самыхъ худшихъ и малокультурныхъ своихъ низахъ, действовавшихъ къ тому-же большей частью по прямому наущенiю властей или въ стадномъ порыве сфанатированной толпы. А между темъ, свой-же, единокровный братъ, вскормленный и натравленный Австрiей ”украинскiй” дегенератъ, учтя исключительно удобный и благопрiятный для своихъ партiйныхъ происковъ и пакостей моментъ, возвелъ все эти гнусные и подлые наветы, надругательства и козни надъ собственнымъ народомъ до высшей, чудовищной степени и меры, облекъ ихъ въ настоящую систему и норму, вложилъ въ нихъ всю свою пронырливость, настойчивость и силу, весь свой злобный, предательскiй ядъ. И мало, что досыта, въ волю — доносами, травлей, разбоемъ — надъ нимъ надругался, где могъ, что на муки самъ eгo предалъ и злостно ограбилъ до тла, но наконецъ даже, въ добавокъ, съ цинической наглостью хама, пытaется вдругъ утверждать, что это онъ самъ пострадалъ такъ жестоко отъ лютой австрiйской грозы, что это ему именно принадлежитъ этотъ скорбный, мученическiй венецъ... А дальше ужъ, въ злостномъ бреду и цинизме, ведь, некуда, не съ чемъ идти !

Возвращаясь къ самимъ событiямъ, приходится прежде всего отметить, что началось дело, конечно, съ повсеместнаго и всеобщаго разгрома всехъ русскихъ организацiй, учрежденiй и обществъ, до мельчайшихъ кооперативныхъ ячеекъ и детскихъ пpiютовъ включительно. Въ первый-же день мобилизацiи все они были правительствомъ разогнаны и закрыты, вся жизнь и деятельность ихъ разстроена и прекращена, все имущество опечатано или расхищено. Однимъ мановенiемъ грубой, обезумевшей силы была вдругъ вся стройная и широкая общественная и культурная: организованность и работа спокойнаго русскаго населенiя разрушена и пресечена, однимъ изуверскимъ ударомь были разомъ уничтожены и смяты благодатные плоды многолетнихъ народныхъ усилiй и трудовъ. Всякiй признакъ, следъ, зародышъ русской жизни былъ вдругъ сметенъ, сбитъ съ родной земли...

А вследъ за темъ пошелъ ужъ и подлинный, живой погромъ. Безъ всякаго суда и следствiя, безъ удержу и безъ узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти и вражде. То целой, гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людяхъ и дома, въ работе, въ гостяхъ и во сне.

Хватали всехъ сплошъ, безъ разбора, Кто лишь признавалъ себя русскимъ и русское имя носилъ. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка изъ Россiи. А то просто кто лишъ былъ вымеченъ какъ „руссофилъ”.

Хватали, кого попало. Интеллигентовъ и крестьянъ, мужчинъ и женщинъ, стариковъ и детей, здоровыхъ и больныхъ. И въ первую голову, конечно, ненавистныхъ имъ русскихъ „поповъ”, доблестныхъ пастырей народа, соль галицко-русской земли.

Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапамъ и тюрьмамъ, морили голодомъ и жаждой, томили въ кандалахъ и веревкахъ, избивали, мучили, терзали, — до потери чувствъ, до крови.

И, наконецъ, казни — виселицы и разстрелы — безъ счета, безъ краю и конца. Тысячи безвинныхъ жертвъ, море мученической крови и сиротскихъ слезъ. То по случайному дикому произволу отдельныхъ зверей-палачей, то по гнуснымъ, шальнымъ приговорамъ нарочитыхъ полевыхъ лже-судовъ. По нелепейшимъ провокацiямъ и доносамъ, съ одной стороны, и чудовищной жестокости, прихоти или ошибке, съ другой. Море крови и слезъ…

А остальныхъ потащили съ собою. Волокли по мытарствамъ и мукамъ, мучили по лагерямъ и тюръмамъ, вновь терзая голодомъ и стужей, изводя лишенiями и моромъ. И, словно въ адскомъ, чудовищномъ фокусе, согнали, сгрузили все это, наконецъ, въ лагере пытокъ и смерти — приснопамятномъ Талергофе, по проклятому названiю котораго, такимъ образомъ, и возглавляется ныне настоящiй пропамятный альманахъ.

Печальная и жуткая это книга. Потрясающая книга бытiя, искуса и мукъ многострадальной Галицкой Руси въ кошмарные дни минувшаго грознаго лихолетiя. Прославный памятникъ и скорбный помяникъ безвинно выстраданной ею искупительной, вечерней жертвы за Единую, Святую Русь!

Заветная, пропамятная книга. Конечно, пока-что она далеко еще не закончена, не полна. Еще много въ ней пробеловъ и изъяновъ, а даже, можетъ быть, ошибокъ вообще. Целые округи и перiоды, многiя подробности и черты — за отсутствiемъ сведенiй и справокъ — въ ней пока пропущены совсемъ. Некоторыя данныя, въ особенности — изъ современныхъ газетъ, недостаточно проверены и, можетъ быть, не точны и смутны. И, наконецъ, въ ней вовсе нетъ еще надлежащей исторической цельности и призмы, нетъ стройности и глади вообще. Лишь сырой и отрывочный сборникъ черновыхъ матерiаловъ и датъ. Но все это нисколько не изменяетъ самой сущности и верности вещей. Но все-таки уже вполне сквозитъ и оживаетъ вся общая картина во всей своей ужасной яркости и широте.

И эта жуткая и скорбная картина такъ грозно вопiетъ сама ужъ за себя!

Предлагая благосклонному читателю первую книгу о страданiяхъ русскаго народа Прикарпатья во время мipовoгo пожара, мы должны предупредить его, что въ этой книге будетъ отведено место только тому историческому матеpiaлy, который въ воображенiи читателя долженъ нарисовать яркую и полную картину австро-мадьярскаго террора, творившагося надъ русскимъ народомъ у нeгo дома, въ Галичине, Буковине и Угорской Руси, въ caмoмъ начале великой войны, въ 1914 тоду. Введемъ его пока въ тотъ первый перiодъ войны, который въ oтнoшенiи Галичины ознаменовался поcпешнымъ отходомъ австро-мадьярскихъ войскъ за р. Сянъ, и дальше за Дунаецъ. Делаeмъ это по следующимъ соображенiямъ.

Однимъ изъ caмыхъ важныхъ побуждающихъ обстоятельствъ является то, что этотъ перiодъ, xoтя и связанъ въ многихъ случаяхъ органически съ понятiемъ концентрацiонныхъ лагерей для pycскихъ людей въ глубине Австрiи, въ общей сложности всехъ тяжелыхъ явленiй безпощадной кровавой расправы и при той безмятежной широте мучительной картины нечеловеческаго издевательства и политическаго террора надъ неповиннымъ русскимъ народомъ, несравненно грандiознее и ярче въ исторiи обширнейшей мартирологiи карпаторусскаго народа во время войны, чемъ caмыя ужасныя минуты страданiй десятковъ тысячъ русскихъ во вcехъ концентрацiонныхъ австрiйскихъ лагеряхъ. Талергофъ, Терезинъ, Вена и другiя места заключенiя русскихъ страдальцевъ — это все-таки известная система террора, въ нихъ были определенныя ycлoвiя, была своя форма, однимъ словомъ — все то, что легче дается формально установить и определить. Ибо одно указанiе на характерныя явленiя, съ особенной яркостью выделявшiяся на фоне мученической жизни заключенныхъ, даетъ уже представленiе о целомъ комплексе техъ факторовъ, благодаря которымъ приходилось страдать талергофцамъ или терезинцамъ физически и нравственно. А наоборотъ, весь ужасъ и мученiя, перенесенныя русскимъ населенiемъ въ Австро-Венгрiи, главнымъ образомъ, на первыхъ порахъ войны, т.е. до момента вытеcнeнiя русской армiей австро-мадьярскихъ вoйcкъ за Дунаецъ и по ту сторону Карпатскаго хребта, не имели предела: это была сплошная полоса неразборчиваго въ средствахъ, безсистемнаго террора, черезъ которую прошло поголовно все pyccкоe населенiе Прикарпатья.

Черная гроза военнаго и административнаго австро-мадьярскаго террора, клокотавшая надъ русскимъ населенiемъ въ Галичине, Буковине и Угорской Руси въ этоть первый перiодъ войны, была настолько свирепа, что вполне подтвердила то мненiе, какое постепенно стало утверждаться за испытавшими первые ея приступы, a затем очутившимися въ концентрацiонныхъ лагеряхь въ глубине Aвстрии, какъ о более счастливыхъ.

Слишкомъ велики и безконечно жестоки были страданiя карпато-россовъ въ этотъ первый пepioдъ войны на ихъ-же прадедовской земле, у нихъ-же дома. На нихъ мы должны остановиться ближе. Это темъ более необходимо, что съ каждым годомъ, отделяющимъ наши дни оть того жестокаго въ истopiи русскаго народа времени, память о немъ начинаетъ тускнеть и затираться въ народномъ сознанiи.

А кь тому-же, въ то время, какъ о ужасахъ концентрацiонныхъ лагерей писалось сравнительно много въ начале войны въ русской, швейцарской, итальянской, французской и даже немецкой (coцiaлистической) печати, а после войны появились более или менее обстоятельныя сведенiя въ галицко-русскихъ и американскихъ печатныхъ изданiяхь, — о австро-мадьярскихъ зверствахъ надъ неповиннымъ ни въ чемъ pyccкимъ населенiемъ, находившимся подъ властью Австрiи, совершаемыхъ на местахъ, писалось oчeнь мало и къ тому-же случайно, отрывочно, а главное — противоречиво. Все те случайныя сведенiя объ этомъ жестокомъ перiоде, какiя попадали въ печать, не могли претендовать на полноту и элементарную безпристрастность именно потому, что были современными и писались въ исключитительно болезненныхъ общественныхъ условiяхъ, въ oбcтановке непосредственнаго военнаго фронта. Современныя газеты сплошь и рядомъ пестрели по поводу каждаго отдельнаго случая этой разнузданной расправы сведенiями беззастенчиво тенденцioзнагo характера. Этoй преступной крайностью грешила, за редкими исключенiями особенно галицкая польская и „украинская” печать. Въ ней вы напрасно будете искать выраженiя хотя-бы косвеннаго порицанiя массовымъ явленiямъ безцеремонной и безпощадной, безъ суда и безъ следствiя, кровавой казни нашихъ крестьянъ за то только, что они имели несчасгье быть застигнутыми мадьярскимъ или немецкимъ (австрiйскимъ) полевымъ патрулемъ въ поле или въ лесу и при допросе офицера-мадьяра или немца, непонимавшаго совершенно pyccкагo языка, пролепетали фатальную фразу, что они всего только ”бедные руссины”! А что пocле этого говорить о такихъ случаяхъ, когда передъ подобными ”судьями”, по доносу въ большинстве случаевъ жалкаго „людця”-мазепинца, целыя села обвинялись въ откpытомъ ”pyccoфильстве”? He редко кончались oни несколькими разстрелами, а въ лучшемъ случае сожженiемъ села. Широкая публика объ этомъ не могла знать подробно въ те знойные дни всеобщаго военнаго угара, а еще меньше она знаетъ сейчасъ.

И поэтому ясно сказывается именно тa необходимость, чтобы раньше, чемъ писать объ ужасахъ Талергофа, и на эту кровавую полосу страданiй русскаго народа у подножья родныхъ Карпатъ бросить больше света и попристальнее взглянуть нa нее. Она настолько выразительна и, пожалуй, исключительна въ исторiи недавней военной мартирологiи Европы, что было-бы заметнымъ упущением съ нашей cтopoны нe остановиться на ней ближе въ отдельнoй первой книжке, не указать на то, что нe только предварило Taлepгoфъ и ему сопутствовало, но было куда ужаcнеe Талергофа. Объ этом и будетъ говорить предлагаемая первая часть „Талергофскаго Альманаха”.

Въ этoй книге читатель найдетъ разнородный матерiалъ, правдиво и рельефно рисующий грозную картину страданiй Галицкой и Буковинской Руси, и сложившiйся изъ политико-общественныхъ очерковъ, статей, отрывковъ изъ дневниковъ разныхъ лицъ и, наконецъ, изъ беллетристическихъ разсказовъ и стихотворенiй, написанных на фоне переживанiй обездоленнаго народа въ первомъ перiоде войны. Отъ eгo вниманiя не ускользнетъ тоже явное указанie на то, кто изъ соседей и даже родныхъ братьевъ сознательно прилагалъ свою руку къ этoмy страшному преступленiю австрiйскихъ немцевъ и мaдьяръ надъ нашимъ народомъ.

И только въ последующихъ выпускахъ „Талергофскаго Альманаха” бyдемъ постепенно знакомить нашего читателя съ дальнейшей исторiей жестокаго мученiя окраинной, Карпатской Руси, со всеми ея подробностями; посвятимъ серьезное вниманiе непрекращавшемуся ужасу надъ русскимъ народомъ и въ другихъ перiодахъ войны, какъ тоже на чужбине, вдали оть родныхъ Карпатъ, вдали отъ прадедовской земли. Въ нихь мы отведемъ достаточное место описанiю мученическаго заточенiя сознательнейшей части карпато-русскаго народа въ Taлepгoфе, Терезине и др. концентрацiонныхъ лагеряхь въ глубине Австро-Венгрiи и въ то-же время въ отдельномъ выпуске постараемся вернуться къ тому жуткому австро-венгерскому террору, какой съ половины 1915 года, пocле отхода русскихъ войскъ изъ пределовъ Карпатской Руси за р. Збручь и Стырь, съ новымъ ожесточенiемъ бушевалъ повсеместно въ русской Галичине и Буковине.

Принимаясь за работу надъ составленiемъ „Талергофскаго Альманаха”, мы здесь въ общихъ чертахъ указали на порядокъ и схему нашего труда. Изъ этого читатель видитъ, что въ немъ не объ одномъ Талергофе будетъ речь. Наша задача значительно шире и многостороннее. Почему и названiе нашей книги о страданiяхъ карпато-русскаго народа во время великой мiровой войны является лишь символическимъ, относительнымъ. Оно заимствовано изъ одной лишь частности мартирологiи нашего народа, по своей яркости оказавшейся до известной степени отличительнымъ послевоеннымъ внешнимъ признакомъ для русскаго нацiональнаго движенiя въ Прикарпатьи. Характерная частность, указанная въ заглавномъ меcте нашей книги, должна быть глубокомысленнымъ идейнымъ символомъ для общей картины, рисуемой нами въ отдельныхъ выпускахъ ”Альманаха”.

Никто не скажетъ, что наша задача легка. Она и тяжела, и глубокоответственна. Здесь мы должны охватить и передать отдельныя и знаменательныя явленiя этого жуткаго для нашего народа времени и изъ обилiя тысячныхъ случаевъ безчеловечнаго насилiя соткать верную и яркую памятную картину того, какъ страдалъ карпато-русскiй народъ во время войны, подъ игомъ б. Австро-Венгрiи.

Наша задача тяжела еще потому, что она прежде всего ответственна, какъ передъ лучшимъ будущимъ нашего народа, такъ темъ более передъ великой памятью его мученическаго героизма, проявленнаго имъ въ неравной борьбе съ безпощаднымъ и сильнымъ противникомъ за cвои ocoбые права сознательной нацiи. Этo обстоятельство и требуетъ отъ насъ, чтобы составленная нами мартирологiя карпато-россовъ была въ тоже время и книгой глубокаго нацiональнаго вocпитaнiя будущихъ поколенiй нашего народа.

Въ заключенiе необходимо заметить, что фактическiй матерiялъ, собранный въ настоящей книге далеко еще не полный и не исчерпывающiй вполне данную жуткую историческую картину, но въ этомъ виноваты, съ одной стороны, весьма скудныя матерiяльныя средства, которыми располагала въ данномъ отношенiи редакцiя, съ другой-же — достойная сожаленiя инертность или запуганность caмиxъ участниковъ и жертвъ данныхь историческихъ событiй, не сознавшихъ своей обязанности передать и запечатлеть ихъ письменно для памяти грядущихъ поколенiй. Эти невольные упущенiя и изъяны будутъ пополняемы, въ меpy полученiя новыхъ cведенiй и матepiалoвъ, въ дальнейшихъ выпускахъ книги, въ качестве ocобыхъ приложенiй, а, можетъ быть, даже въ виде отдельных очерковъ и дополненiй.

Великая война много горя принесла человечеству, больше горя, чемъ радости. Затяжная, упорная и жестокая, въ конце концовъ тяжелымъ свинцомъ, легла она на душу всехъ народовъ, принимавшихъ въ ней прямое или косвенное участiе, и долго-долго будутъ помнить ее лютую и нещадную...

Но особенно ужасной, неизведанно тяжелой оказалась война для окраинной западной Руси въ Галичине, Буковине и на бывш. Угорской, ныне Карпатской Руси. Огненной лавиной сплошного ужаса накатилась она на нашу землю, залила весь русскiй край по ту и эту сторону Карпатскаго хребта и своей разрушительной стихiей на своемъ пути уничтожала все живое, смелое, открытое и хорошее въ нашемъ народе. Злой и кровавый демонъ войны въ 1914 году хищно налетелъ на нашу мирную страну.

И съ первыхъ же ея дней начались мучительныя минуты горя и жестокихъ страданiй карпато-русскаго народа, начался грозный перiодъ въ его исторiи, перiодь великой мартирологiи. Началась война, начались насилiя, началась короткая расправа Австро-Венгрiи надъ русскимъ населенiем Прикарпатья, надъ лучшими его представителями.

Но кто въ состоянiи описать этотъ ужасъ исчерпывающе полно и правдиво, или хотя-бы въ смутномъ приближенiи къ живой, непреложной правде?.. Это врядъ-ли смогли бы сделать великiе таланты литературы и художества.

Еще не раздались первые выстрелы на поле брани между готовящимися къ ожесточенной схватке, еще настоящая война фактически не началась, какъ безконечныя сотни и даже тысячи представителей нашего народа сгонялись со всехь уголковъ Прикарпатья въ тюрьмы. Среди ужаснейшихъ условiй, при отвратительнейшихъ издевательствахъ и физическихъ насилiяхъ, закованные въ цепи, избиваемые жестоко солдатскими толпами австро-мадьярской армiи, уличной беснующейся толпой и не редко сопровождающимъ конвоемъ, неповинные и безъ ропота шли народные мученики на дальнейшiя муки. А въ то-же время другая часть ихъ благословляла Русь Трiединую, широкую, съ военныхъ виселицъ, или въ последнiя минуты передъ разстреломъ, стоя на краю своей могилы.

Непрерывными рядами шелъ народъ-мученикъ въ тюрьмы, оставляя за собой кровавую тропу. А тамъ опять тоскливой вереницей, безшумно, сохраняя въ душе горячее чувство любви къ гонимой, терзаемой Родине, къ своему народному идеалу, проходили другiе, чтобы принять мученическую смерть у густого леса виселицъ или отъ австро-мадьярскихъ пуль. А было ихъ — тысячи, десятки тысячъ!..

Тутъ были и немощные старики, и женщины и даже дети. Подавляющее большинство составляли крестьяне, но здесь тоже находилась и интеллигенцiя. Народное и нацiональное горе всехь сравняло. Но наконецъ-то — кто были эти мученики? 3а что ихъ терзали голодомъ, грубымъ физическимъ насилiемъ, за что издевались безчеловечно надъ ними? И кто были ихъ мучители и виновники мученiй?

И вотъ тутъ-то, при попытке собраться съ несложнымъ, казалось бы, ответомъ, ясно чувствуется необходимость глубже вникнуть въ толщу всехъ техъ современныхъ условiй и фактовъ, которые должны послужить основанiемъ для нашего ответа и которые играли решающее значенiе въ этой величайшей мартирологiи нашего народа.

Мы все чувствуемь нашимъ инстинктомъ, нашимъ нацiональнымъ чутьемъ, что положенiе карпато-русскаго народа въ эту войну было неизведанно тяжелымъ, глубокотрагическимъ. Для насъ кроме того должно быть очевиднымъ, что это положенiе было исключительнымъ, а потому безпримернымъ. Безпримернымъ потому, что его нельзя сравнить съ положенiемь Бельгiйцевъ подъ германской оккупацiей, а даже Армянъ въ Турцiи, хотя те (особенно последнiе) страдали физически, можетъ быть, больше русскихъ въ Австро-Венгрiи.

Наша мартирологiя не выросла изъ некоторой органической неизбежности, вытекающей изъ наличiя такого обстоятельства, какъ война. Ея сущность заключается не столько въ самомъ факте упорной и свирепой войны на территорiи русскаго Прикарпатья, сколько въ комплексе целаго ряда другихъ исключительныхъ, особыхъ причинъ, раскрытiе которыхъ единственно даетъ возможность понять, почему она была такой жестокой и трагической. Въ то время, какъ насилiя и терроръ въ Бельгiи или другихъ странахъ всецело объяснимы однимъ фактомъ — войной, здесь, въ отношенiи Прикарпатской Руси, этого недостаточно. Война тутъ была лишь удобнымъ предлогомъ, а подлинныя причины, действительныя побужденiя къ этой позорной казни зрели у кого-то въ уме и въ душе самостоятельно, какъ самодовлеющая внутренняя нравственная сила, еще задолго до войны. Зная карпато-русскiй народ, его душевныя достоинства и пороки, зная нашего крестьянина и интеллигента, принимавшихъ участiе въ общественной и политической жизни края передъ войной, нельзя ни на минуту допустить мысли, чтобы Австро-Венгрiя, издеваясь надъ десятками тысячъ заключенныхь въ тюрьмахъ и лагеряхь и сотнями посылая ихъ на виселицы и на разстрелъ, — въ душе была убеждена, что эти несчастные несутъ справедливое наказанiе хотя бы за попытку преступленiя, наказуемаго уложенiемъ военно-полевого судопроизводства. Австрiйскiе суды приговаривали весьма часто карпатороссовъ къ смертной казни не потому, что они были действительными преступниками, шпiонами или явными изменниками Австро-Венгрiи, а потому, что этого заранее хотелъ кто-то, добивался кто-то, подло науськивая. Въ этомъ и заключается выразительная особенность нашей мартирологiи.

И теперь, отвечая прямо на вопросъ, кто такiе эти мученики, намъ уже легче будетъ сказать, кто ихъ мучители, кто виновники ихъ мученiй?

Исключительнымъ объектомъ для австро-мадьярскихъ жестокостей надъ карпато-русскимъ населенiемъ во время войны, особенно въ начале ея, было—русское народное движение, т.е. сознательные исповедники нацiональнаго и культурнаго единства малороссовъ со всемъ остальнымъ русскимъ народомъ, а практически — члены О-ва им. М.Качковскаго изъ Галичины, Буковины и Карпатской Руси... Эго то великое, сердцевинное ядро, тотъ сознательный элементъ нашего народа, который свято и бережно хранилъ основоположные заветы единства нацiональной и культурной души всего русскаго народа. Это та часть карпато-русскаго народа, которая оставалась верной великой своей исторiи и не изменила своему имени. И противъ нихъ только была направлена вся сила австро-мадьярскаго террора.

Противники же этого убежденiя пошли другой дорогой. Передъ ними открывалось другое, беспредельное поле. Ихъ ждалъ другой „подвигъ”. Часть карпато-русскаго народа, среди тяжелыхъ страданiй, несла на алтарь своей общей Родины — Родной Руси — свою жизнь, а другая — творила позорное и лукавое дело сознательнаго братоубiйцы Каина...

Роль этихъ народныхъ предателей, т. н. „украинцев”, въ эту войну общеизвестна. Детеныши нацiональнаго изменника русскаго народа изъ подъ Полтавы, вскормленные подъ крылышкомъ Австрiи и Германiи, при заботливомъ содействiи польской администрацiи края, въ моментъ войны Австрiи съ Россiей, т.е. въ знаменательный въ исторiи русскаго народа моменть собиранiя искони-русскихъ земель на западе, сыграли мерзкую и подлую роль не только въ отношенiи Россiи и идеи всеславянскаго объединенiя, ставъ всецело на стороне Австро-Венгрiи, но въ особенности въ отношенiи безконечныхъ жертвъ австро-мадьярскаго террора и насилiя надъ карпато-русскимъ населенiемъ. Жутко и больно вспоминать о томъ тяжеломъ перiоде близкой еще исторiи нашего народа, когда родной братъ, вышедший изъ однихъ бытовыхъ и этнографическихъ условiй, безъ содроганiя души становился не только всецело по стороне физическихь мучителей части своего народа, но даже больше — требовалъ этихъ мученiй, настаивалъ на нихъ...

Прикарпатскiе ”украинцы” были одними изъ главныхъ виновниковъ нашей народной мартирологiи во время войны. Въ ихъ низкой и подлой работе необходимо искатъ причины того, что карпато-русскiй народъ вообще, а наше русское нацiональное движенiе въ частности съ первымъ моментомъ войны очутились въ пределахъ Австро-Венгрiи вне закона, въ буквальномъ смысле на положенiи казнимаго преступника. Это печальная истина. Въ ней не нужно убеждаться кому либо изъ насъ. Она нерушимо установилась въ памяти и сознанiи каждаго русскаго Галичанина, Буковинца и Угрорусса.

Современникъ помнятъ еще главные переходы и черты внутренней борьбы между русскимъ нацiональнымъ движенiемъ и т.н. украинофильствомъ въ последнее время передъ войной. Эта борьба велась за утвержденiе въ нашемъ народе двухъ противоположныхъ, исключающих себя идейно-нацiональныхъ мiровоззренiй — съ pycскимъ народомъ, съ Poccieй или противъ нихъ. Aвстрiйскому правительству былъ понятенъ смыслъ этой борьбы и оно не могло ocтaваться равнодушнымъ, темъ более, что Aвстро-Beнгрiя вообще никогда не была равнодушной къ малейшимъ случаямъ, дающимъ ей возможность ослаблять внутреннюю силу каждаго изъ славянскихъ народовъ, населявшихъ ее, путемъ насильственнаго воздействiя, выраженнаго красноречиво въ ея государственной аксiоме: ”divide et impera”, но кроме того, что особенно для нея, eя имперiaлистическихъ целей было важно, она сообразила, что известный исходъ этой борьбы могъ бы ускорить ocyщeствленie ея зaветной мечты — возвести на престолъ ”des Furstentums von Kiev” одного изъ Гaбcбypгoвъ. И неудивительно, что во время этой борьбы мeждy Aвстpieй и вождями ”украинцевъ” установились отношенiя обоюднаго доверiя и преданности. Австрiйское правительство доверило ”украинцамъ”, какъ cвоимъ преданнымъ и истиннымъ лакеямъ, а въ свою очередь наши „украинцы” визжали отъ радости по случаю такой ласки хлебодателей и изъ кожи лезли вонъ, чтобы всячески оправдать это доверiе. И они старались...

Здесь не нужно прибегать къ помощи формальныхъ доказательствъ, чтобы указать, какими несложными и прозрачными средствами осуществляли „украинцы” борьбу съ русскимъ нацiональнымъ движенiемъ. Эти средства cлишкомъ известны каждому из насъ. Ихъ легко найти въ каждомъ выразительномъ событiи oбщeственной жизни Прикарпатья нa пpотяженiи последняго десятка летъ передъ войной. Клевета и доносъ, доносъ и клевета на своихъ нацiональныхъ противниковъ передъ благоволевшей властью — воть ихъ ”повседневныя, испытанныя средства ... идейной(!) борьбы съ „москвофильствомъ”. Фраза „москвофилы - враги габсбургской мoнapxiи и ”украинскаго народа”, эта упрощенная форма открытаго доноса и циничной клеветы на наше идейное движенiе, сделалась существеннейшей потребностью довоеннаго ”украинскаго” общества. За несколько лет до войны вся галицкая ”украинская” пресса восторженно повторяла основной смыслъ этой фразы на разные лады и при всевозможейшихъ случаяхъ. ”Украинцы” повторяли ее на своихъ собранiяхъ, партiйныхъ съездахъ и - мало того - ”украинскiе” депутаты венcкaгo парламента и галицкаго и буковинскаго сейма съ театральнымъ жестомъ произносили съ парламентскихъ трибунъ.

Вотъ несколько характерныхъ и убедительныхъ случаевъ этой подлой работы.

Въ 1912 году, осенью, разыгралась на Балкане кровопролитная война. Ея событiя находились въ тесной связи съ тяжелыми событiями великой европейской войны. Балканская война сделалась причиной, съ одной стороны, сильнаго охлажденiя австро-русскихъ отношенiй, а съ другой — въ сильной степени отразилась на положенiи и безъ того политически прибитаго карпато-русскаго народа въ Австро-Венгрiи. На юге грохотала освободительная война между славянами Болгарами и Сербами, а также Греками, съ одной стороны, и ихъ вековыми поработителями - Турками, съ другой, а въ тоже время австрiйская власть въ Галичине и Буковине сотнями арестовывала русскихъ Галичанъ и Буковинцевъ, мадьярское же правительство торопило съ инсценировкой многолюднаго политическаго процесса закарпаторусскихъ крестьянь въ Мармарошъ-Сигете. Въ чемъ делo? Это станетъ понятнымъ, когда вспомнимъ, какъ въ то время, въ моментъ угрозы австро-русской войны изъ-за балканскихь событiй, вели себя прикарпатскiе т.н. ”украинцы”. На это они сами дали ответъ. И такъ, депутатъ австрiйскаго рейхстага Смаль-Стоцкiй на заседанiи делегацiй отъ 15 октября 1912 года, въ своей речи заявилъ оть имени ”украинскаго” парламентскаго клуба и „всего украинскаго народа”, что после того, какь ”все надежды „украинскаго народа” соединены съ блескомъ Габсбургской династiи, этой единственно законной наследницы короны Романовичей, - серьезной угрозой и препятствiемъ на пути къ этому блеску, кроме Pocсiи является тоже ”москвофильство” среди карпато-русскаго народа. Это движение - сказалъ онъ — является армiей Pocciи на границахъ Австро-Венгрiи, apмieй уже мобилизованной.”

Въ томъ же cмысле высказались, отъ имени „всeгo украинскаго народа” съ парламентской трибуны и депутаты Василько, Олесницкiй, Окуневскiй, Кость Левицкiй и целый рядъ другихъ. Не трудно заключить, насколько подобные доносы оказывали прямое влiянiе на зверское отношенiе австро-мадьярской власти къ мирному населенiю Прикарпатья. Ибо достаточно сказать, что, въ ответъ на речь Смаль-Стоцкаго въ делегацiяхъ, министръ Ауфенбергъ ответилъ, что „те, кто обязанъ, силою прекратятъ русское движенiе въ Галичине”.

Подобныя заявленiя приходилось тоже очень часто читать и на столбцахъ галицкой ”украинской” печати. Такъ, на пр., въ iюле 1912 г. газета „Дiло” заявляла, что ”когда восточная Галичина станетъ ”украинской”, сознательной и сильной, то опасность на восточной границе совершенно исчезнетъ для Aвcтpiи”. Поэтому ясно, что Австрiи следуетъ поддержать ”украинство” въ Галичине, такъ какъ, дескать, все то, что въ карпато-русскомъ народе не носитъ знамени ”украинскаго”, являтся для нея (Австрiи) весьма опаснымъ. ”Kъ уразуменiю этого — читаемъ дальше въ той же статье „Дiла” — приходять уже высшiе политическiе круги Австрiи”... A тамъ, после такого удачнаго дебюта, дальше все дело пошло еще лучше и чище. Какъ бы въ глубомысленное развитiе и разъясненie декларацiи доносчиковъ на заседанiи делегацiй отъ 15 oктябpя, это-же „Дiло” въ номере отъ 19 ноября 1912 года писало буквально следующее:

„Москвофилы ведутъ изменническую работу, подстрекая темное населенiе къ измене Австрiи въ решительный моментъ и къ принятiю русскаго врага съ хлебомъ и солью въ рукахъ. Вcexъ, кто только учитъ народъ поступать такъ, следуетъ немедленно арестовывать на месте и предавать въ руки жандармовъ...”

Послъ этого, кажется, уже нельзя быть более откровеннымъ въ своемъ цинизме.

Думается, что этихъ несколько цитатъ изъ заявленiй парламентскихъ представителей „украинцевъ” изъ главного ихъ печатнаго органа въ Галичине достаточно, чтобы иметь непреложные доказательства позорной Каиновой работы этих доносчиковъ и подстрекателей австрiйскаго правительства противъ карпато-русскаго народа. Необходимо только иметь въ виду, что такимъ способомъ т. н. „украинцы” боролись съ русскимъ нацiональным движениемъ еще и до 1912 года. Въ 1912 году они лишь сочли нужнымъ не скрываться съ этими средствами, а выступить открыто. И кроме того то, что здесь приведено, только ярко выраженные, т. ск. декларативные случаи ихъ доноса и клеветы.

Само собой понятно, что подобный способъ борьбы неминуемо долженъ былъ привести къ глубокопечальным результатамъ. Благодаря этой работе „украинцев”, австрiйское правительство хватилось крайних репрессивныхъ жестокихъ меръ по отношенiю русскаго нацiональнаго движенiя въ Галичине, Буковине и даже въ Закарпатской Руси, где, кстати говоря, не было никакой народной организацiи, а только отъ поры до времени вспыхивало стихiйное движенiе русскихъ народныхъ массъ противъ мадьяризаторской политики правительства. И если въ 1910 году по ихъ настоянiю австрiйская администрацiя закрыла въ Буковине все русско-народныя общества и ихъ имущество конфисковала, а въ Галичине съ этого времени начался открытый походъ власти противъ русскихъ бурсъ и русскаго языка, и если въ 1912 году весь ”подвигъ” этихъ услужливыхь лакеевъ завершился арестами только несколькихъ сотенъ русскихь Галичанъ и Буковинцевъ, то въ 1914 году, во время войны, эта Каинова работа „украинцевъ” ввергла уже весь карпато-русский народъ въ пучину неслыханныхъ ужасовъ, жестокихъ физическихъ страданiй.

Прежде всего и больше другихъ они виновны въ великой военной мартирологiи нашего народа, не только какъ косвенные виновники, побуждавшiе австро-мадьярское правительство путемъ клеветническихъ доносовъ къ жестокой физической расправе надъ русскимъ населенiемъ Прикарпатья, но тоже какъ непосредственные участники этого насилiя. Bъ нашей маpтиpoлoгiи не редки случаи физическаго надругательства и террора, чинимыхъ многими изъ нашихъ т. н. „украинцевъ”. А галицкiе „украинскiе сечовые стрелки”, заботливо организованные Австрiей для борьбы съ Pocciей, въ надежде послать ихъ въ авангардъ войскъ, двинутыхъ въ Малоpocciю? Русское крестьянское нaceлeнie юго-восточной части Галичины хорошо помнитъ ихъ кровавыя насилiя изъ-за нацiонально - культурныхъ убежденiй : и тутъ виновники мученiй и мучители выступаютъ уже въ одномъ партiйномъ лице.

Некуда правды девать. „Украинцы” сыграли постыдную, подлую роль въ отношенiи карпато-русскаго народа. Это они сегодня сами сознаютъ. Имъ стыдно за свою низкую работу. И поэтому то понятно, почему сегодняшнiе ”украинцы” съ такой тщательностью и предупредительной заботливостью подыскиваютъ те редкiе случаи, когда жертвой австро-мадьярскаго террора являлся тоже и ”украинецъ”. Повторяемъ, такихъ случаевъ не много, и они въ общей сложности всего того ужаса, какой творился повсеместно надъ карпато-русскимъ народомъ, прямо-таки теряются. Но и это не спроста делается, а съ целью. Обращая вниманiе на фактъ, скажемъ, насилiи Австро-Венгрiи надъ ними во время вoйны, после того, какъ нацiонально-политическая идеологiя прикарпатскаго украинофильства органически была связана съ австро-немецкимъ имперiализмомъ и пpiypочeнa къ его военнымъ успехамъ нaдъ Poccieй, даже въ последнiй моментъ передъ розваломъ Австро-Bенгpiи. И если сегодня они пытаются говорить oбъ этом, такъ, повторяемъ, единственно и исключительно потому, чтобы хоть отчасти сгладить то жуткое и гадливое впечатленiе, какое вызвали они у всехь культурныхъ народoвъ своей Каиновой работой по отношению русскаго народа Прикарпатья.

Но этотъ трюкъ не спасетъ ихъ передъ суровымъ судомъ нашего народа и судомъ безпристрастной исторiи. Слишкомъ много горя, кpoвaвoго горя испытало русское Прикарпатье по ихъ вине и настоянiю. И въ данномъ случае для нихъ было бы куда сooбpaзнеe и благороднее молчать и не касаться этого вопроса, если ужъ такъ-таки не хватаетъ моральныхъ силъ открыто и честно coзнатъся въ своемъ величайшемъ преступлeнiи, чемъ пытаться напрасно обелять себя такимъ дешевенькимъ способомъ, cваливая теперь всю вину на покойника — Австро-Beнгpiю.

Но указавъ нa „украинцевъ”, на ихъ роль, мы въ то-же время не можемъ не вспомнить и о другихъ, которые въ значительной, если не въ одинаковой съ „украинцами” степени были тоже вдохновителями кровавого австро-мадьярскаго террора надъ карпато-русскимъ народомъ во время великой вoйны. Этого тpeбyeтъ справедливость. А ими была значительная часть галицкихъ Поляковъ, главнымъ o6paзoмъ техъ, которые къ своей нaцioнально-пoлитической цели шли параллельной дорогой съ ”украинцами” и для которыхъ матepiaльнoй бaзoй для идейныхъ устремленiй была Aвcтpo-Beнгpiя, а непременнымъ условieмъ — paзpyшенie русскаго государства и обезсиленiе великаго русскаго народа. Здесь преобладающая часть галицкой администрацiи всехъ ступеней, начиная съ наместника края и кончая poзcыльнымъ при суде или жандармомъ въ глубокой деревне, состоявшей преимущественно изъ поляковъ, и сюда нужно отнести тоже те круги польскаго общества, общимъ выразителемъ которыхъ во время войны явился Iосифъ Пилсудскиiй, организаторъ и вождь польскихъ лeгioновъ для вооруженной борьбы npoтивъ Pоссiи въ рядахъ австро-мадьярской и немецкой apмiй. Подобнo какъ и у прикарпатскихъ ”укpaинцевъ”, болезненная ненависть къ Россiи, къ русскому народу, привитая австрiйской школой, была основнымъ стимуломъ политической идеологiи этихъ Поляковъ. Эта параллельность целей, тождественность и общность внешнихъ политическихъ условiй для той части галицкихъ Поляковъ и нашихъ ,,украинцевъ” прошли красной непрерывной нитью черезъ всю общественную жизнь русской Галичины на пpoтяжeнiи несколькихъ десятковъ лътъ передъ войной и особенно ярко выступали въ отношенiи pyccкaгo нацiональнаго движенiя такiе моменты, какъ 1912 и 1914 г. г.

Bъ отношенiи русскаго движенiя и егo мнoгочисленныхъ сторонниковъ значительная часть польскаго общества русской Галичины, подобно какъ и галицкiе ”украинцы”, согрешила въ те перiоды не мало. Она вполне сошлась съ ”украинцами” на пунктъ тупой ненависти къ русскому народу, къ eго культурной стихiи, а заодно и къ нашему нацiональному движенiю, — на пункте крайнего руссофобства. И тутъ нужно искать причину того, что въ 1912, а особенно въ 1914 году, въ моментъ, когда австрiйское правительство применяло невероятный военный и административный терроръ по отношенiю нашего народа, польское общество нe только было равнодушнымъ на все жестокiя физическiя cтpaдaнiя, но даже бoльшe — оно при всехъ случаяхъ помогало этому правительству косвенно и непосредственно, въ такой же, приблизительно, степени, какъ и „украинцы”.

Что это было такъ — нетъ особенной нужды доказывать. Это неоспоримое утвержденiе, противъ котораго никто изъ русскихъ Галичанъ, действительно прошедшихъ полосу страданiй въ 1914 году, возражать не станетъ. Достаточно здесь указать только на то, что добрая половина чрезмерно ревнивыхъ исполнителей насильственной политики центральнаго австрiйскаго правительства по отношенiю галицко-русскаго народа въ 1914 году и задолго до него — были поляки, действовавшiе въ данномъ отношенiи вполне сознательно, въ угоду своеобразной нацiонально-политической идеологiи, идеологiи возстановленiя исторической (Ягеллоновской) Польши при помощи Aвстpiи на развалинахъ нацiональной и политической Росciи. Красноречивымъ выразителемь взглядовъ этой части галицко-польскаго общества и польской администрацiи въ крае былъ злопамятный намеcтникъ Галичины М. Бобжинскiй, заявлявшiй, между прочимъ, въ 1911 году въ галицкомъ сейме, что „я борюсь противъ ”руссофильства” потому, что оно является опаснымъ для государства, но борюсь съ нимъ и какь полякъ, верный польской исторической традицiи”. И действительно, Бобжинскiй, и какъ наместникь, и какъ полякъ, всеми средствами старался уничтожить русское нацiонально-культурное движенiе въ Галичине. Его угроза не могла остаться безрезультатной, темъ более, повторяемъ, что въ данномъ отношенiи онъ не былъ въ одиночестве среди галицкихъ Поляковъ, а являлся въ то-же время истолкователемъ определеннаго убежденiя большинства польскаго общества.

А галицко-польская пресса? Кто изъ насъ не читалъ ея постоянную гнусную травлю на русское движенiе, а въ начале войны, когда австрiйскiя военныя и политическiя власти принялись насильственно, путемъ пoвceместныxъ разстреловъ, виселицъ и тысячныхъ арестовъ ликвидировать наше движенiе, — какъ вела себя она? Въ преобладающемъ своемъ большинстве она такъ же, какъ и ”украинская” пресса, только смаковала въ этихъ жестокостяхъ и подло клеветала на несчастныя жертвы aвcтpiйскаго кроваваго террора и въ припадочномъ исступленiи требовала дальнейшихъ жертвъ.

Да, русское движенiе среди карпато-русскаго народа, это стихiйное и сознательное выраженiе единства великаго русскаго народа, проявленiе упорной силы влiянiя общерусской культуры на все этнографическiя разновидности въ русскомъ народе въ смысле объединенiя, показалось для кое-кого слишкомъ опаснымъ. Для Поляковъ въ ихъ стремленiи къ возстановленiю старой Польши, а для техъ слепцовъ изъ нашего народа, которые окончательно поверили въ новыя сказки про объособляемость и объособленность малорусскаго племени отъ прочаго русскаго мipа, въ стремленiи создать при помощи Австрiи и Германiи „велику незалежну Украину”. И по отношенiю нашего народа между одними и другими установилось полное единодушiе. Единая ненависть, единое желанiе уннчтоженiя.

При такихъ условiяхъ жестокая мартирологiя нашего народа во время, a въ особенности въ начале русско-aвcтpiйcкой вoйны была неизвестной. И она тяжелымъ убiйственнымъ ураганомъ пронеслась пo обездоленному русскому Прикарпатью...

Вотъ они - главные виновники мартирологiи карпато-русскаго народа! Благодаря имъ-то Прикарпатская Русъ сделалась беззащитной жертвой жестокаго австpiйcкo-мадьяpcкaгo террора во время войны. Именно они сознательно и неуклонно делали все, чтобы эта мартирологiя совершилась, ибо она была имъ нужна въ ихъ нацiонально-политическихъ paзcчетахъ, также какъ это было нужно и aвcтpiйcкому правительству. И на нихъ прежде всего падаетъ тяжелая нравственная ответственнocть за совершенную Австро-Венгрiей казнь надъ русскимъ народомъ Прикарпатья, ответственность, вытекающая изъ различныхъ точекъ зренiя.

Bъ пepвyю очередь и бoльшe другихъ виноваты т.н. „украинцы” темъ, что ихъ позорная работа по отношенiю сторонниковъ общерусскаго нацiональнаго движенiя въ Прикарпатьи была работой преступныхъ братьевъ, paбoтой Каина. Съ нихъ прежде всего должно взыскаться въ нравственномъ отношенiи. А затемъ, такую же ответственность несетъ вышеотмеченная чacть польскаго общества. Она въ данномъ отношенiи и грешила противъ своихъ родственныхъ соседей, а тамъ - и сущности общеславянскаго объединенiя. И только пocле этого, какъ одни, такъ и дpyгie являются ответственными съ общечеловеческой точки зренiя.

Пpaвда, къ числу этихъ виновниковъ, а отчасти и мучителей, нельзя не причислить подавляющаго большинства австрiйскаго, a въ первую очередь галицкаго еврейства, оказывавшаго австрiйскому правительству въ его насилiяхъ и издевательствахъ надъ нашимъ народомъ при всехъ ихъ разновидностяхъ, весьма значительную помощь. Это верно по существу. Но, съ другой стороны, это уже не такъ удивительно и необычайно, въ особенности, если принять во вниманie исключительную предрасположенность местнаго еврейства къ aвстpiйcкoмy правительству и то, что это все таки — евреи, действующiе обыкновенно изъ корыстолюбивыхъ побужденiй.

А ведь те — свои братья и близкiе родственные соседи...

И вотъ въ этой-то причастности т.н. ”украинцевъ” и Поляковъ къ мартiрологiи нашего народа и заключается ея особенность и исключительность. Въ ней поэтому есть то, чего не было въ военной мартирологiи другого народа.

Противъ русскаго народа въ Прикарпатьи съ самаго начала войны направились положительно все, чтобы убить въ немъ все живое, чтобы грубымъ насилiемъ и жестокимъ мученiемъ поколебать въ немъ и разрушить многовековые устои его нацiональной и культурной жизни, чтобы изъ души его вытравить глубокозасевшее сознанiе о его нацiональной правде.

Но напрасными оказались все ихъ кровавыя усилiя...

Еще задолго до мipoвoй войны австрiйскими старостами велись списки ”неблагонадежныхъ въ политическомъ oтнoшeнiи” лицъ. Разумеется, такими „политически неблагонадежными” лицами были исключительно приверженцы русской идеи.

Приводимъ для образца въ оригинале одинъ изъ такихъ списковъ - (См. след. стр.). Въ ниже приведенномъ документе вотъ что знаменательно: въ графе 8 — ”Более подробныя сведенiя о неблагонадежности или подозрительности” — жандармы отмечали ”преступленiя” нашихъ людей. Такими „преступленiями” были: ”ездитъ въ Россiю”, ”агитаторъ и приклонникъ кандидатуры Маркова въ парламентъ”, „председатель руссофильской партiи”, ”председатель Русской Дружины” или просто „руссофилъ”. Это те проступки, которые влекли за собою резолюцiи старостъ въ роде техъ, какiя мы находимъ въ нижеприведенномъ документе въ графе 9: „Заключенiе, какъ съ нимъ (т. е. съ лицомъ, попавшимъ, благодаря этимъ страшнымъ уликамъ, на чорную доску) поступить въ случае алярма (тревоги) или мобилизацiи”. И жандармы относительно каждаго такого лица выводили свои заключенiя: ”Зорко следить, въ случае чего — арестовать”, „выслать въ глубь страны” и т. д.

Дальше мы наталкиваемся здесь на одинъ очень любопытный фактъ. Въ графе 10 приведеннаго документа относительно Ивана Сороки, войта изъ Репнева, читаемъ, что онъ „ревностный руссофилъ” и потому за нимъ следуетъ ”зорко следить, въ случае чего — арестовать”, а въ рубрике „Примечанiй” онъ отмеченъ, какъ ”волостной старшина (войтъ) въ служебномъ отношенiи безупречный, исправный и т.д.” То же объ Иване Мыскове, волостномъ писаре въ Репневе. Въ спискахъ онъ значится, какъ „главный двигатель руссофильской пропаганды”, что такъ-же, какь въ отношенiи войта, вызываетъ необходимость зоркой за нимъ слежки и въ случае необходимости ареста, несмотря на то, что въ рубрике „Примечанiй” жандармерiя отмечаетъ, что ”какъ волостной писарь, онъ исправный и безупречный”.

Следовательно, служи верно своимъ палачамъ, будь ихъ рабомъ, они тебя за это похвалятъ, признаютъ твою служебную полезность и незаменимость, но то, что ты ”руссофилъ”, ставитъ ни во что все твои общественныя заслуги и уже эаблаговременно, когда еще ста-роста сердечно треплетъ тебя по плечу, какъ ”porzadnego wojta”, или когда заглядываетъ къ тебе по обязанностямъ жандармъ и ты принимаешь его, какъ своего доброжелателя, обрекаетъ тебя на тюрьму и виселицу.

*) Въвидузначительнагорахзмерадокументапомещаемъеговъизвлеченіи.

3. Поиcки за шпioнами

Переписка между Львовомъ, Стaниславомъ и Черновцами въ деле: Дiяковскiй, Билинскiй — Ивануса.

На доносъ жандарма — Эмилiяна Пасканюка изъ Черновецъ, что будто некоторыя личности изъ Чорткова находятся въ близкихъ отношенiяхъ съ гр. Бобринскимъ, (жандармъ зacлышалъ фамилiи: Дiяковскiй, Билинскiй, Ивануса), — делаетъ черновецкое Landes-gendarmerie - Kommando очередной доносъ во Львове. Львовское oтделенie генер. штаба при 11 корп. посылаетъ названный доносъ для проверки въ Станиславовъ, замечая: “строго доверочно и незаметно произвести следствiе!” Станиславовскiй штабсъ - офицеръ докладываетъ окончательно львовскому ген. штабу следущее: 1) Дiяковскiй — считался здесь неопаснымъ; 2) о. Билинскiй де Салесса сocтoялъ приходникомъ въ Шмаковцахъ, Чортковскаго уезда, потомъ былъ препровожденъ въ Станиславовъ, а окончательно перемещенъ въ Доброполе: онъ является однимъ изъ опаснейшихъ pyсскихъ агитаторовъ; 3) судья Ивануса — сознательный руссофильскiй агитаторъ, кaкъ судья — былъ изъ-за партiйной нетерпимости дисциплинарнымъ пyтeмъ наказанъ и т. д.

Ивануса и Билинскiй — утверждаетъ со всей уверенностью станиславовcкiй штaбcъ-oфицepъ — получали русскiя деньги (russisches Geld) для агитацiонныхъ целей. Переписку приводимъ въ подлинныхъ документахъ.

К, k. Landesgendarmeriekommando Nr. 13.

E. Nr. 24 res. Abteilung Czernowitz Nr. 1 Posten zu Nowosielitza-Bahnhof Nr 16.

Deakowski, Bilinski de Saiessa und Iwanussa der Spionage verdächtig.

An das

k. k. Landesgendarmeriekommando Nr. 13

Nowosielitsa Bhf, am 13. Februar 1914 in Czernowitz

Am 13. Februar 1914 geriet Gend. Postenfьhrer Emilian Paskaniuk am Bahnhofe Czernowitz mit einem zirka 28—30 Jahre alten, den besseren Ständen angehörenden Manne in ein Gespräch über den Marmarosszigeter Prozess.

Im Veriauie desselben erzählte der Mann dem Paskaniuk, dass einige Persönlichkeiten aus Czortkow schon seit längerer Zeit mit dem Grafen Bobrinski in brieflicher Verbindung stehen und auch öfters Geld von demselben, vermutlich zu Spionage oder irgendwelchen Propagandazwecken, erhalten, und zwar :

Deakowski, Komissär der kk. Bezirkshauptmannschaft Czortkow,

Bilinski de Salessa, gr. kat Pfarrer in Czortkow und

Iwanussa, Richter in Czortkow.

Wo und was dieser Mann ist und von wo er sei, wisse Paskaniuk nicht, jedoch gibt er an, dass als er noch beim Militär in Czernowitz diente, er denselben öfters in Czernowitz gesehen habe.

Die Meldung wurde dem kk. Landesgendarmeriekommando Nr. 13 und dem kk. Gendarmerieabteilungskommando Nr. l in Czernowitz erstattet.

WOPATA, Wachmeister.

К. К. LANDESGENDARMERIEKOMMANDO № 13

PRAS. CZERNOWITZ, am 15/2 1914.

ad K. N 31 res R. A ./* BLG.

Generalstabsabteilung des k. u. k. 11. Korps

Czernowitz, am 16. Februar 1914. Lemberg.

Wird zur Kenntnis ubermittelt.

(Подписьнеразборчивая.)

K. u. k. Generalstabsabteilung des 11. Korps.

Pras. Lemberg, am 19/2 1914.

K. Nr. 261. ./• Blgn.

den exponierten Gendarmerie-Stabsoffizier

Lemberg, am 19/2 1914. S t a n i s l a u.

Es wird d. h. ersucht, die umstehend gemachten Angaben uberprufen lassen zu wollen und das Erhebungsresultat anher mitteilen zu wollen.

Die Erhebung ware streng vertraulich und unauffallig durchzufuren.

g. g R.

Pras. Stanislau am 20 / 2 1914

k. k. exponierter Stabsoffizier

E Nr. 54 res Adj. mit Beilag.

An die

k. u. k. Generalstabsabteilung des 11. Korps

Czortkow. am 10. Marz 1914. LEMBERG.

Ein Kommissar namens DEAKOWSKI ist hier unbekannt und existiert ein solcher diesen Namens uberhaupt nicht. Sollte jedoch ein gewisser Cyryl DIAKOWSKI gemeint sein, dann melde ich, dass dieser vor einem Jahr nach Lemberg als Finanzrat versetzt wurde. Derselbe galt jedoch hier als ungefahrlich.

Der gr, kat. Pfarrer BILINSKI DE SALESSA war nie in Czortkow, sondern in Szmankowce, Bez. Czortkow. Derselbe kam vor ca. drei Jahren als Kanonicus nach Stanislau, wurde jedoch von dort nach einiger Zeit nach Dobropole versetz. Derselbe gilt als einer der gefahrlichsten ruthenischen Agitatoren.

Der Richter Iwanussa ist seit mehr als Jahresfrist von Czortkow abtransferiert; ist ein uberzeugter russophiler Agitator, galt als sehr parteiischer Richter, und ist mir auch bekannt, dass er wegen seiner Parteilichkeit, die auf nationaler Basis fusste, im Disziplinarwege bestraft wurde.

Dass Iwanussa wie Bilinski russisches Geld zu Agitationszwecken erhalt, gilt als sicher!

Подпись неразборчивая.

DI. E NO. 54 res. Adj. Gesehen !

K. k. Exponierter Stabsoffizier in Stanislau

Stanislau am 11 Marz 1914.

Exponierter Stabsoffizier beurlaubt.

W—K. Подписьнеразборчивая.

K. u. k. Generalstabsabteilung des 11. Korps

Pras. Lemberg, am 14/3 1914

K. Nr. 261 ./* Blgn.

S—V.

II. Военный терроръ

1. Mеpы противъ ”руссофильской” пропаганды

Президiумъ ц.к. Наместничества.

Львовъ,8 августа 1914.

№ 18385/пр.

Руссофильская пропаганда.

Циркуляръ

Bcемъ гocд. ц.к. старостамъ и ц.к. диpeктopaмъ полицiи вo Львoве и Кракове.

Настоящiя напряженныя отношенiя между нашей импepieй и Рoссieй требуютъ энергичной борьбы съ москвофильскимъ движeнieмъ, не скрывающимъ своихъ симпатiй въ Poссiи.

Такъ какъ сторонники и opгaнизaцiи этого враждебнаго государству движенiя мoгутъ въ серьезный моментъ пагубно повлiять на действiя нашихъ вооруженныхъ силъ, следуетъ немедленно принять соответствующiя меры, чтобы энергично раздавить это движенiе всеми находящимися въ распоряженiи средствами.

Также противъ всякихъ руссофильскихъ выступленiй и публичныхъ манифестацiй, или на собранiяхъ или въ пeчати, или иныхъ какимъ-либо образомъ, следуетъ безпощадно выступить, прибегая ко всемъ законнымъ средствамъ, а въ особенности къ самому широкому примененiю средствъ экзекуцiи и съ виновниками поступать безъ всякаго снисхожденiя.

Объ этомъ уведомляю господина старосту (г. директора), согласно рескрипту ц. к. Мин. Вн. Делъ отъ 1 авг. 1914 г. №. 9140 М. I. для точнаго исполненiя, при чемъ yкaзaнiя, данныя местными циркулярами отъ 25 июля 1914 г. № l50/d и 26 iюля 1914 г. № 17707 (пр.), относительно предотвращенiя сербскихъ покyшeнiй, cepбoфильской пpoпaгaнды и южно-славянскаго движенiя студентовъ, следуетъ, применять по аналогiи и при подавлeнiи pyссофильскихъ стремленiй и манифестацiй.

Принятая по министерскому распоряженiю отъ 25 iюля 1914 г. Вести госуд. зак, № 158 прiостановка ст.8,9,10, 12 и 13 ocновнаго закона оть 21 дек. 1867 г. Вестн. гoc. зак. № 142, даетъ Вамъ возможность принять yспешныя меpы въ pамкахъ закона oтъ 5 мая 1869 г. Жypн. госуд. зак. № 67, для подавленiя этого враждебнаго г'oсyдаpствy движенiя.

О всехъ въ этомъ деле наблюденiяхъ и возможныхъ меpахъ въ каждомъ отдельномъ случае следуетъ безотлагательно мне доносить.

Зa ц. и к. Наметника

Гродзицкiй

2. Увозъ изъ Львoвa арестованныхъ „руссофиловъ”

Пpeзидiyмъ ц.к. Дирекции полицiи во Львове, отправлено 28 августа (н. ст.) 1914 г. № 4926.

Въ Президiумъ ц. к. Наместничества.

Уже несколько разъ я имелъ честь обратить вниманiе ц.к. Н. на необходимость вывезти изъ Львова арестованныхъ опасныхъ для государства москвофиловъ, которые, въ числе около 2000, съ большимъ трудомъ размещены въ местной тюрьме, въ тюрьме местнаго краевого уголовнаго суда и въ полицейскомъ арестномъ доме.

Уже само размещенiе въ виду недостатка меcтa, пo санитарнымъ соображенiямъ угрожаетъ взрывомъ эпидемическихъ болезней и въ eщe большей степени становится oпaснымъ въ виду возможности вспышки бунта, вследствiе возмущенiя техъ заключенныхъ, которые уже теперь высказываютъ громкiя угрозы. что они, молъ, посчитаются.

Эти угрозы, въ случае нeблагопpiятной перемены военныхъ обстоятельствъ, навеpнoe могли бы отразиться кровавой pезнeй на польскомъ населенiи гopода.

Поэтому настойчиво прошу ц.к. безотлагательно приступить къ yвозу этого крайне опаснаго для государства и oбщества элемента изъ Львовa въ глубь страны.

Львовъ, 27 aвгуста 1914 г.

Рейхследеръ

3. Доносъ на святоюрскихъ священниковъ

Львовъ, 24 авг. 1914 г.

Ц. и к. Плацъ-Комендантству во Львове.

Питая безграничную симпатiю къ aвcтpiйcкимъ вооруженнымъ силамъ и видя, что, вследствiе безчестной измены нашихъ москвофиловъ, не одна сотня нашихъ невинныхъ солдатъ уже пролила свою кровь и еще далее должна будетъ проливать, не могу утаить своихъ наблюденiй, къ кoтopымъ я пришелъ после долгаго опыта, чтобы этихъ поразительныхъ тайнъ не открыть Высокому Плацъ-Кoмендантству еще во время, чтобы этимъ самымъ обратить вниманiе властей въ cтоpoнy, откуда для государства можетъ получиться неисчислимый вредъ. Итакъ: До ныне несчастьемъ государства, какъ въ этомъ убедились, являются москвофилы, которые, не скрываясь, льнутъ къ москалямъ, т.е. къ Pocсiи, а лучшимъ доказательствомъ этого являются нынешнiя ареcтованiя и переполнeнie тюремъ такими личностями.

Кто далъ толчокъ къ изменническому поведенiю? Именно москвофильскiе священники, которыхъ наше пpaвительство всегда поддерживало и все имъ позволяло. До сихъ поpъ арестовано очень много такихъ индивидуумовъ, однако не все еще, ибо те, которые собственно дали толчокъ къ изменническому поведенiю, остаются до настоящаго времени на свободе, чтобы быть въ состоянiи доставлять москалямъ сообщенiя, которыя пpосто пагубны для плановъ нынешней войны.

Поэтому я обращаю вниманiе Высокаго Плацъ-Комендантства на священниковъ и даже канониковъ москвофиловъ местнаго львовскаго митрополичьяго капитула, духомъ и теломъ преданныхъ Россiи и имеющихъ въ своихъ квартирахъ очень много компрометирующаго и уличающаго ихъ матерiала, въ случае, если бы у нихъ былъ произведенъ неожиданный обыскъ.

Приведу фамилiи этихъ священниковъ: о. Андрей Белецкiй, о. Мартинъ Пакежъ, о. Александръ Бачивскiй, а так-же зять о. Белецкаго о. Дорожинскiй: все они живутъ и скрываются въ стенахъ св. Юра во Львове, такъ какъ тамъ для нихъ безопаснее всего. Эти выше указанныя фамилiи очень хорошо известны россiйской oxpaне, съ которою они вели переписку до последняго момента.

Высокое комендантство изволитъ заняться этими личностями, и тогда еще болеe убедится въ правильности, когда при обыске найдетъ основанiя для этого.

Съ глубочайшимъ уваженiемъ

Алойзiй Вожиковскiй

4. Пpикaзъ военной Коменды во Львове

(„Прик. Русь” № 1470/1480 отъ 23 ноября 1914 г.)

Сooбщaeмъ переведенный cъ немeцкаго тексть распоряженiя австрiйской военной коменды во Львове, на основанiи котораго разстреляно и повешено множество русскихъ галичанъ. Документъ нaйдень въ письменномъ столе директора львовской полицiи.

Ц. и к. Военная Коменда во Львове. К. Н. 283.

Д. Строго секретно.

Въ Президiумъ ц. к. Дирекцiи Полицiи во Львове.

Львовъ, 15 августа 1914 г.

Къ сведенiю

Гоффманнъ.

(На oбpатнoй стороне).

Президiумъ ц.к. Дирекцiи полицiи

Во Львове.

Поступило 18 августа 1914 г.

№ 4509

Къ сведенiю.

(Несколько нечеткихъ подписей).

(Внутри)

Ц. и к. Военная Коменда во Львове. К. Н. 28З.

Ц.к. Краевой Обороны Дивизiонный Судъ въ ...

Подвинувшiяся на восточной границе, въ paioне Белнецъ — Сокалъ — Подволочискъ — Гусятинъ, русскiя войска произвели на руссофильское населенiе Воcтoчнoй Галичины, находившееся уже издавна въ изменническихъ сношенiяхъ съ Poссieй, огромное впeчaтленie.

Государственная изменa и шпioнcтво, съ одной стороны, и терроръ по отношенiю къ нерусскому населенiю тамъ, где оно находится, въ меньшинстве, съ другой (Сокалъ, Залозцы, Гусятинъ), множатся самымъ опаснымъ и прямо угрожающимъ образомъ. Если немедленно не будутъ приняты самыя стpогiя меры, то paioнъ вoeнныхъ действiй въ Восточной Галичине и Буковине можетъ вследствiе преступныхъ замысловъ руссофильскаго населенiя оказаться въ cepioзнoй oпacнocти. Нacтyпленiе же и начальныя вoeнныя действiя могyтъ быть значительно затруднены. Скорое наказанie является крайне необxoдимымъ, какъ острастный примеръ однимъ и въ доказательство другимъ, что австрiйское правительство имеетъ власть и силу для того, чтобы наказать виновныхъ и охранять нeвинныxъ.

Эти пpимеры смогутъ только тогда оказать свое действie, когда они будутъ производиться на глазахъ техъ, кто были свидетелями ныне названныхъ пpecтyпленiй.

Казнь хотя бы даже, нaпpимеръ, ста человекъ во Львoве произвела бы на населенiе Залозецъ, сильные нервы котораго требуютъ сильныхъ впечатленiй, гораздо меньшее действiе, чемъ казнь хотя бы только двухъ лицъ въ самихъ же Залозцахъ.

Военная коменда приказываетъ поэтому:

1. Испoлненie приговоровъ за все предусматривааемыя исключительными пoстановленiями преступленiя, подлежащiя военному суду, строжайшее наказанiе которыхъ является необходимымъ, какъ устрашающiй примеръ, дoлжнo происходить тамъ, где преступленiя были сoдеяны.

2. Во всехъ этиxъ случаяхъ должно применяться coкpaщeннoe судопроизводство, чтобы наказанiе по возможности скоро, буквально по пятамъ (auf dem Fusse), следовало за пpecтyплeнieмъ.

3. Производство следствiя вo всехъ этихъ случаяхъ должно быть поручено судьямъ, которые, съ одной стороны, благодаря своему опыту, даютъ ручательство, что они успеютъ разобраться въ исключительныхъ отношенiяхъ и освободить себя отъ ненужнаго формализма, съ другой же стороны, будучи лишенными всякой чувствительности, иметь въ виду одно - только благо государства.

4. Этoгo рода дела должны быть поручены установленному львовскимъ судомъ краевой обороны аудитору, секретарю суда и лейтенанту запаса Гехту и установленному коломыйскимъ судомъ краевой обороны адвокату и оберъ-лейтенанту запаса д-ру Риxе или другому аудитору, который отмечалъ бы выше указаннымъ требованиямъ.

5. Въ трудныхъ, не совсемъ ясно представляющихся (nicht ganz klar darliegenden) cлучаяхъ преступленiя, можно, для ycкopенiя следствiя, потребовать оть военной коменды содействiя полицейскаго чиновника.

Сie препровождается въ Дивизioнный Судъ Краевой Обороны вo Львове и Коломые, въ Президiумъ Дирекцiи полицiи во Львoве и Черновцахъ, командированному штабсъ-офицеру во Львове и Станиславове и въ краевое жандармское Управленiе № 13.

5. Пoлицейскiя меропрiятiя

(”Прик. Русь” № 1483, 1914 г.)

Президiумъ ц. к. Дирекцiи полицiи во Львове.

Поступило 25 (н. ст.) августа 1914 г. № 4876.

Ц. и к. Военному Коменданту, здесь.

Въ последнее время многiя лица, заподозренныя въ государственной измене, щпiонстве и другихъ враждебныхъ государству действiяхъ, были отданы подъ военный судъ, а задержанiя этихь лицъ въ военной тюрьме на время войны требують особые интересы государства. Поэтому честь имею просить повлiять въ этомъ смысле на военные суды и въ особенности действовать въ томъ направленiи, чтобы тоже въ такихъ случаяхъ, въ которыхъ военно-судебное следствiе, въ виду отсутствiя соответственнаго матерiяла, должно быть прiостановлено, обвиняемые не отпускались на свободу, а наоборотъ препровождались въ ц. к. дирекцiю полицiи для дальнейшихъ полицейскихъ меропрiятiй.

Львовъ, 28 августа 1914 г.

Рейхлендеръ

6. Изъ секретнаго рапорта ген. Римля

Первымъ комендантомъ г. Львова пocле отступленiя русскихъ войскъ, былъ генералъ-майоръ Фр. Римль, который до войны служилъ здесь въ продолженiе четырехъ летъ въ качестве начальника генеральнаго штаба 11, корпуса. По происхожденiю немецъ, имелъ онъ широкiя связи въ местнoмъ польскомъ обществе, что cпocoбствовало ему въ paбoте нa новомъ ответственномъ посту коменданта города. По истеченiи месяца управленiя городомъ сообщилъ онъ рапортомъ главнокомандующему apмieй те отношенiя, которыя были на лицо во Львове. Paпopтъ этотъ имеетъ названiе: ”Впечатленiя и наблюденiя, собранныя мною после освобожденiя Львова, въ качестве коменданта города. 22 iюня — 27 iюля 1915 г.”.

После общихъ замечанiй о настроенiи нaceлeнiя, следуетъ спецiальное изложенiе объ отношенiяхъ въ политическихъ партiяхъ, обоснованное на весьма точныхъ информацiяхъ.

Mненie столь авторитетнаго лица должно было повлiять на отношенiе aвcтpiйcкaгo правительства къ отдельнымъ паpтiямъ и лицамъ, потому считаемъ, что перепечатанiе выдержекъ изъ этого рапорта послужитъ до некоторой степени разъясненiемъ нашей мартирологiи.

Пропуская несущественные положенiя, приведемъ лишь непосредственно насъ касающiяся соображенiя генерала Римля:

”Гал. Pycскie разделяются на две группы: а) руссофиловъ (Russofil. Stuatsfeinliche und Hochverrater) и б) yкpaинофилoвъ (0esterreicher).

Русской пapтieй руководитъ депутaтъ Марковъ; принадлежатъ къ ней д-ръ Дудыкевичъ, Семенъ Вендасюкъ, Колдра, д-ръ Глушкевичъ, д-ръ Coхoцкiй, Maлецъ и др. Ихъ стремленiя общеизвестны: окончательное соединенiе съ Рoccieй и православiемъ.

Еше до объявленiя войны эта партiя занималась изменой, на что я неоднократно безрезультатно обращалъ вниманie.

Военныя событiя были лучшимъ доказательствомъ, что эта партiя еще въ миpнoe время работала сообща съ врагомъ въ направленiи созданiя благопрiятныхъ условiй къ соединенiю Вост. Галичины съ Poccieй (см. брошюру ”Das Galizien der Gegenwart”).

Во Львове организовалась русская радикальная партiя подъ руководствомъ д-ра Дудыкевича въ ”Народномъ Совете”, съ целью служить россiйскому правительству, подъ покровительствомъ гр. Бобринскаго, при руссификацiи края и распространенiи православiя.

Въ составе ”Народнаго Совета” входили также австрiйскiе государственные чиновники, какъ напр. советникъ месн. ведомства Кавимiръ Тиховскiй, госуд. прокуроры Третьякъ и Сивулякъ. Въ виду изложеннаго лишними являются дальнейшiя доказательства, что русскie (russofil.) являются государственными изменниками; следовало бы ихъ не содрогаясь уничтожить. Если вообще возможно русскихъ (russofil.) исправить (вмеcте съ партiей Грабскаго), то это возможно единственно при примененiи средствъ безпощадного террора.

Проявляющiеся часто взгляды на партiи и лица („умеренный руссофилъ”) принадлежатъ къ области сказокъ: мое мненie подсказываетъ мне, что все ”руссофилы” являются радикальными и что следуетъ ихъ бeзпoщадно уничтожать.

Украинцы являются друзьями Австрiи и подъ сильнымъ руководствомъ правительственныхъ круговъ мoгутъ сделаться честными aвcтpiйцaми. Пока что украинская идея не совсемъ проникла въ русское простонародье, темъ мeнеe замечается это въ россiйской Украине.

При низкомъ уровне просвещенiя украинскаго мужика не следуетъ удивляться, что матерiальныя соображенiя стоятъ у него выше политическихъ соображенiй. Воспользовались этимъ Россiяне во время оккупацiи и такимъ образомъ перешли некоторыя украинскiя общины въ руссофильскiй лaгерь.

Сдедуетъ, однaко, признать украинцамъ, что такiе случаи были редки и что въ конце концовъ украинцы остались верными австрiйскому царствующему дому”.

Изъ ”Gazet-ы Porann-ой” 1919 г. NN. 4674, -75, -77.

7. Oбъявленiя вoенныхъ cyдoвъ

1. Три смертныхъ приговора

(Изъ офицiальной газеты)

Приговоромъ суда ц. к. Львовскаго военнаго коменданта въ Мукачеве, отъ 30 сентября 1914 года К. 183.—14 признаны:

1) Романъ Березовскiй, гр.-католический настоятель прихода изъ Протесовъ, Жидачевскаго уезда, рожденный 26 сентября 1874 г. въ Ванятичахъ, вдовецъ, отецъ 3 детей, не бывшiй раньше подъ судомъ;

2) Левъ Кобылянскiй, громадскiй писарь изъ Ceнeчoла, Долинскаго уезда, рожденный 27 января 1857 г. въ Надворне, гр.-катол. веpoиcпoведанiя, xoлocтoй, небывшiй раньше подъ судомъ;

3) Пантелеймонъ Жабякъ, крестьянинъ, рожд. въ 1867 г. въ сенечоле, женатый, отец 5 детей, не бывшiй подъ судомъ;

виновными въ преступленiи шпiонства по 321 cт. yгoлoвнаго зaкoнa, выразившагося въ томъ, что названные, а именно: Романъ Березовскiй въ последнихъ числахъ августа и первыхъ числахъ сентября 1914 г, а Левъ Кобылянскiй и Пателеймонъ Жабакъ въ первыхъ числахъ сентября 1914 г., во время военнаго подоженiя Австро-Beнгрiи въ виду Pocciи, т.е. во время войны, по взаимному соглашенiю старались узнать о cилахъ и состоянiи армiи въ крае, объ ея намеренiяхъ, планахъ, расположенiи и движенiи, а также о состоянiи предметовъ, относящихся къ военной обороне государства, съ целью сообщать oбъ этомъ непрiятелю, — и приговорены за это, нa ocнoвaнiи § 444 уголовнаго судопроизводства, къ смертной казни чрезъ повешенiе.

Приговоръ приведенъ въ исполнeнie.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1479)

2. Новосандецкая расправа

L. 595/moh.

OBWIESZCZENIE

Wyrokiem doraźnym Expozytury c. i k. Sadu wojennego w Nowym Sączu z dnia 28. września br. K. 1/14. zostali:

Piotr Sandnwicz, w Żegiestowie urodzony, 56 lat liczący, grecko-katolickiego obrządku, żonaty, proboszcz w Brunarach, i Antoni Sandowicz, w Roztoce wielkiej urodzony, 27 lat liczący, grecko-katolickiego obrządku, stanu wolnego, sluchacz Akademii, zamieszkały w Brunarach, za zbrodnie zdrady stanu po myśli §. 334:c. kodeksu karnego wojskowego (par. 58:c. kodeks karny cywilny) na śmierć' przez rozstrzelanie zasądzeni.

Wyrok został w dniu 28. września 1914. w Nowym Sączu wykonany, co podaje się do publicznej wiadomości.

Nowy Sacz dnia 3. pazdziernika 1914.

Z C. K. STAROSTWA

Первый перiодъ австрiйскаго террора въ Галичине

Бережанскiй уездъ

Въ Бережанскомъ уезде, по имеющимся сведенiямъ были арестованы следующие лица: свящ. Александръ Чубатый съ женой изъ с. Жукова; свящ. Мих. Горчинскiй изъ Болотны; священники Влад. Коновалецъ изъ Малехова и Ваньо изъ Заланова; свящ. Григорiй Качала изъ с. Лесникъ; чиновникъ табачн. фабрики Исидоръ Цыбикъ; свящ. Ioaннъ Потерейко изъ Мельниче и много другихъ, фамилiи которыхъ остались невыяснены.

Вотъ что рассказываетъ о своемъ арестованiи о. Григорiй Качала: Меня арестовали 4 августа 1914 г. Въ поле нашелъ меня лежащаго въ траве неизвестный мне фeльдфeбeль и сельскiй стражникъ и велели мне идти домой, где долженъ ждать меня какой-то aвстpiйскiй офицеръ.

Bместo офицера встретилъ я дома жандарма. Во время обыска жандармъ взялъ почему-то чешскiй проповедническiй журналъ ”Kаzаtе1nа” и составилъ протоколъ, а затемъ увeлъ къ уездному старосте въ Бережанахъ.

Комиссаръ староства заявилъ, что имеется доносъ будто бы я пугалъ своихъ прихожанъ страшнымъ голодомъ, который вoзникнеть во время войны.

По пути изъ староства въ тюрьму, на мою просьбу, мы зашли въ окружной судъ.

Прокуроръ прочелъ протоколъ и, подписалъ жандарму книжку, отправилъ его, заметивъ:

— My z ksiedzem juz sami zrоbimy porzadek.

После ухода жандарма прокуроръ пригласилъ мeня садиться и сказалъ: My tych aresztantуw mamy już bez liku: ktos tam na drodze rozglądał się inny kiwnął ręką lub glową, inny znowu siadł pod krzakiem dla załatwienia.., a zandarm by to zoczył; zaraz każdego chwyta i dostawia tutaj jako podejrzanego szpiega. Dalej już niema gdzie pomiescic tych aresztantów. Ja tutaj w papiorach żandarma nie znajduję nic karygodnego, a więc mogę księdsza puscić do domu. Radzę tytko chować sie przed żandarmami.

Со страхомъ пробрался я между патрулями ночью, какъ воръ, домой, но на другой день явился тотъ-же жандармъ съ пятью другими и забралъ меня прямо въ бережанскую тюрьму. Въ тюремной канцелярiи объявили мне приказъ львовскаго дивизионнаго суда объ apecте, пocле чего отправили на вокзалъ.

Туть я встретился съ благочиннымъ изъ с. Мозоловки о. Томовичемъ, также въ обществе жандарма.

Во Львове въ какой-то канцелярiи, не то военной, не то тюремной, федьдфебель-еврей отнялъ у насъ все „опасныя” вещи, какъ часы, портмоне съ деньгами, брачныя кольца и т.п., давая намъ во время этой операцiи наставленiя, что молъ не следуетъ священникамъ-духовнымъ пастырямъ заниматься шпiонажемъ, что онъ этого не надеялся и пр.

Некий молодой украинофилъ, служащiй этой кaнцeляpiи, угрожалъ намъ виселицей, пока фельдфебель бережливо пряталъ, какъ доказательство измены, отобранныя у нacъ мелочи.

Былъ здесь также свящ. Дуркотъ съ двумя сыновьями.

На третiй день перевели насъ въ большую камеру, въ которой помещалось уже 48 человекъ, между нами знакомые священники Савула, Пилипецъ, Билинскiй.

Меня и свящ. Баковича изъ Лесеничь допрашивалъ д-ръ Станиславъ Загypскiй (или Зигоржинскiй); хотя нашъ следователь хвастался во время допроса, что онъ львовскiй адвокатъ, но своимъ обращенiемъ онъ былъ похожъ более на австрiйскаго капрала или стараго дядьку, обучающаго новобранцевъ и всячески старающагося показать имъ свою власть и превосходство.

Панъ Станиславъ бросался на меня съ кулакомъ, угрожая смертью и стараясь страхомъ заставить меня признаться, что я занiмался пропагандой православiя: но, получивъ oтъ меня въ десятый разъ oтветъ, что я никакой пропагандой вообще не занимался, а только однажды прочелъ въ церкви посланiе митрополита Шептипкаго о православiи безъ всякихъ комментаpieвъ, — онъ распорядился отвести меня обратно въ камеру. Тутъ следуетъ заметитъ, что о. Баковичъ, весьма нервный и больной, сошелъ после этого съ ума и умеръ въ Taлepгoфе.

Жизнь въ тюрьме была незавидная. Кажется, 2-го сентября я уехалъ съ вторымъ транспортомъ въ Талергофъ; не помню даже хорошо, съ кемъ ехалъ, потому что все мы были истомлены жаждою и голодомъ.

Въ нашемъ вaгоне ехало 85 человекъ, кроме конвоя, который довольно удобно расположился по середине теплушки, занявъ одну треть всего помещенiя и отталкивая насъ прикладами на право и на лево въ углы вагона.

Ехали мы пять сутокъ, получивъ за все время путешествiя разъ чай съ ромомъ, а разъ рисовый супь.

По пути на вокзале били прикладами, куда попало. Меня ударили въ бедро: счастье, что я тогда несъ шинель свящ. Петровскаго изъ Рыкова. Помню также, что, когда мы грузились во Львове на главномъ вокзале, полицейскiй ударилъ свящ. Марицкаго дважды саблею плашмя по шее. Тотъ упалъ, и уже товарищи изъ его четверки вынесли его на рукахъ изъ вестибюля по лестнице въ вагонъ.

Свящ. Гp. Качала

Бобрецкiй уездъ

Сейчасъ после объявленiя мобилизацiи въ 1914 г. начались аресты виднейшихъ русскихъ деятелей въ уезде. Насколько можно было установить, число арестованныхъ достигло до начала военныхъ действiй 195 человекъ.

Въ особенности пострадало русское нaсeленie отъ австрiйцевъ въ то время, когда уже стали развертываться военныя действiя въ Вост. Галичине. Терроръ былъ до того страшный, что населенiе сидело безвыходно дома, чтобы не попадаться на глаза австрiйскимъ палачамъ.

Въ с. Новыхъ Стрелискахъ солдаты закололи Григорiя Вовка, стоявшаго въ своемъ саду и смотревшаго на проходившiя австрiйскiя войска.

Трупъ убитаго крестьянина солдаты внесли въ хату, которую затемъ сожгли вместе съ покойникомъ.

Въ с. Бортникахъ жандармы арестовали и увели четырехъ 10-летнихъ мальчиковъ за то, что они смотрели на проезжавшiй поездъ.

Въ первыхъ дняхъ августа 1914 г. былъ арестованъ о. Иванъ Яськовъ, местный настоятель прихода, мобилизованный въ качестве военнаго священника. Его возвратили съ фронта и посадили въ тюрьму въ Коломые, после перевели въ военную тюрьму въ Bене, оттуда перевели въ Дрозендорфь, а наконецъ отправили въ Талергофъ.

Kpoме него арестовали въ Бортникахъ Iосифа Слюзара, черезъ несколько дней войта Федора Сенева, Андрея Двендровскаго, Семена Хоменка, а въ конце августа Евгенiю Пахтингеръ. Арестованныхъ перевозили поодиночке въ тюрьму въ Бобрке, а отсюда вместе съ львовскимъ транспортомъ сослали въ Талергофъ.

Все упомянутые лица вернулись домой накануне развала Австрiи, кроме Андрея Даендровскаго, почившаго „подъ соснами” въ Талергофе.

Въ с. Волощине мадьяры привязали къ пушке Ивана Терлецкаго и еще одного 80-летняго старика и поволокли такимъ образомъ съ собой. Судьба ихъ неизвестнa.

Австрiйцы, въ особенности мадьяры и немцы, не считались и съ религiозными чувствами нашего народа. Они врывались въ церкви, грабили ихъ и устраивали тамъ настоящiя оргiи. Къ подобнымъ фактамъ, имевшимъ место и въ другихъ уездахъ, можно прибавить также случаи оскверненiя и грабежа церквей въ Бобрецкомъ уезде. послъднiе имели место въ селенiяхъ Гриневе, Суходоле, Острове и въ м. Новыхъ Стрелискахъ.

Газ. „Прикарп. Русь” № 1456, 14 окт. (18 нoября) 1914

С. Водники. (Разсказъ крестьянина Михаила Ив. Зверка, старика 74 летъ). Меня арестовали 24 августа 1914 г. по доносу одного изъ односельчанъ за то, что я читалъ газету „Русское Слово”. На разсвете явился ко мне на домъ aвcтpiйскiй жандармъ Кобринъ и, арестовавъ меня безъ обыска, отвелъ въ м. Звенигородъ въ полицiю, где издевались надо мной вместе съ кoмeндантомъ Ковальскимъ. Изъ Звенигорода отправили этапнымъ порядкомъ въ Старое Село на железную дорогу.

Туть полицейскiй избилъ меня и моего спутника-арестанта Ивана Наконечнаго до крови. Во Львовъ прiехали мы подъ сильной охраной въ праздникъ Успенiя и насъ поместили въ тюрьме „Бригадкахъ” по Казимировской улице.

Во Львове сиделъ я вместе cъ другими русскими галичанами целyю неделю, а тамъ погрузили насъ въ товарные вагоны и подъ пломбой отправили на западъ. По пути въ Перемышль дали намъ на обедъ бочку воды.

Изъ Львова въ Талергофъ еxaли мы съ понедельника до пятницы. Въ вагонахъ, разсчитанныхъ на шесть лошадей или же сорокъ человекъ, находилось по 80 и больше людей. Невозможная жара и страшно спертый воздухъ въ вагонахъ безъ оконъ, казалось, убъетъ насъ, пока доедемъ къ месту назначения въ Талергофскiй адъ.

Физическiя мученiя, которымъ насъ подвергли австрiйскiя власти въ начале нашего ареста, были злонамеренны. Чтобы усилитъ ихъ, намъ никоимъ образомъ не разрешалось слазить съ вагона, дверь была наглухо заперта, даже естественныя надобности приходилось удовлетворять въ вагоне.

С. Букавина. 19 августа 1914 г. Въ с. Букавине австро-мадьярскiя войска, отступая передъ русскими, разобрали на реке мостъ, желая такимъ образомъ задержать наступленiе врага. Затемъ вошли въ село, где на самомъ краю находилась усадьба 55-летняго крестьянина Михаила Кота, получившаго приказъ переселиться съ семьей въ самую деревню, въ виду возможнаго обстрела перехода черезъ реку русскими войсками. Упомянутый крестьнинъ, подчиняясь военному приказанiю, наспехъ отвезъ свое семейство вглубь села, а самъ вернулся еще домой, чтобы вывезти самое необходимое изъ своихъ пожитковъ. Увидевъ свое хозяйство совершенно разграбленнымъ австiйцами, обратился кь офицеру съ просьбой — хоть частично возместить ему изъ казенныхъ суммъ причиненный войсками убытокъ. Въ ответъ на его просьбу последовалъ грубый окрикъ oфицepa и громкий смехъ солдатъ, зарезавшихъ еще въ добавокъ две eгo свиньи, после чего они ушли дальше. А черезъ несколько минутъ подъехало къ загороде несколько мадьярскихъ кавалеристовъ. Спросивъ стоявшаго подъ воротами еврея — нетъ ли здеcь ”руссифиловъ”? и получивъ oтъ него кaкoй-то ответъ на немецкомъ языке, мадьяры тут-же застрелили Михаила Кота бeзъ всякаго допроса и суда. Свидетелями этого дикаго произвола были крест. Никита Ворона и еврей Исаакъ Гастенъ. Убитый, сознательный п просвещенный русскiй человекъ, оставилъ жену и шестеро детей.

Сообщающiй эти строки находился въ то время съ подводой въ военныхъ обозахъ. Въ 1915 году, пocле отступленiя русской армiи, былъ арестованъ и отвезенъ германцами въ стрыйскую тюрьму, откуда после полуторамесячнаго заключенiя былъ сосланъ въ Грацъ, а затемъ въ Taлepгофъ. Причиной ареста послужили наговоры настоятеля прихода изъ с. Молотова, ”украинца” Виктора Соколовскаго.

Василий Котъ

Богородчанскiй уезъдъ

„Львовскiй Bестникъ”, по точно установленнымъ документамъ, сообщилъ следующiя данныя объ австрiйскихъ зверствахъ надъ несчастнымъ русскимъ населенiемъ Галинчины.

Наиболее пострадавшими надо считать местности, которыя расположены вблизи Карпатъ, где все время велись ожесточенные бои. Населенiе вблизи горъ чрезвычайно бедствуетъ, какъ отъ голода, такъ и отъ внезапныхъ налетовъ мадьяръ, а отчасти и польскихъ стрельцовъ. Они вторгаются въ села и деревни, безчинствуютъ, грабятъ мирное населенiе, отнимаютъ все, что только покажется имъ пригоднымъ для своихъ надобностей и, въ довершенiе вceгo, при каждомъ налете забираютъ мужское населенiе и уводятъ его въ горы.

Въ Порогахъ они угнали весь крестьянскiй cкoтъ и увели съ собой въ горы более 400 мужчинъ.

Въ с. Разсольномъ увели 140 человекъ. Была сделана попытка напасть и на Солотвину, но въ это время подошли наши козаки и прогнали грабителей. О предметахъ продовольствiя и говорить нечего: мародеры обшариваютъ каждый уголокъ дома, все, что только попадается подъ руку, забираютъ и уносятъ, и протестовать противъ этого не приходится изъ боязни поплатиться жизнью, какъ этo и имело место въ некоторыхъ случаяхъ.

Однако, въ м. Солотвины они поплатились сами на свои бесчинства.

Однажды польскiе стрельцы, не подозревая близости козаковъ, ворвались въ селенiе и начали грабить и избивать жителей. Объ этомъ тотчасъ узнали козаки, которые и поспешили на выручку жителей. Стрельцы, испугавшись, не успели все убежать, и многiе изъ нихъ начали прятаться въ домахъ и оттуда стрелять по козакамъ. Однако, после непродолжительной перестрелки, они должны были уступить натиску козаковъ и часть ихъ сдалась, а часть погибла отъ пуль.

Мадьяры совершенно не считаются съ вопросомъ о действительности симпатiй населенiя къ русскимъ. Во многихъ случаяхъ они убивали людей, совершенно далекихъ отъ какихъ-либо политическихъ воззренiй и только потому, что те или протестовали противъ насилiй, чинимыхъ надъ ними, или же не умели говорить по-мадьярски.

Борщевскiй уездъ

С. Волковцы. Въ злопамятномъ 1914 г., въ августе месяце, начались аресты русскихъ людей въ Борщевскомъ уезде. Я былъ въ тo время по своимъ деламъ въ уездномъ старостве, где одинъ изъ знакомыхъ чиновниковъ показалъ мне телеграмму львовскаго наместничества, гласившую: „арестовать всехъ pyccoфиловъ хотя бы только подозреваемыхъ”. Въ виду скораго наступленiя русскихъ войскъ австрiйцы не успели арестовать всю интеллигенцiю въ уезде. Пострадали только свящ. Курыловичъ изъ Волковецъ и его семья, состоящая изъ жены, двухъ сыновей и зятя Богдана Драгомирецкаго, кpoме того свящ. Смольный изъ с. Панoвeцъ. Последнiй съумелъ оправдаться и былъ отпущенъ на свободу.

Сильно потерпело крестьянство въ Борщевскомъ уезде. Было арестовано несколько десятковъ человекъ въ с. Пановцы и Худиковцы. Арестованныхъ отправили черезъ Станиславовъ на Венгрiю. На пограничной ст. Лавочное бросились на нашъ эшелонъ „украинскiе ciчoвики” съ целью переколоть ненавистныхъ „изменниковъ”, но благодаря энергiи эскорты мы уцелели.

Для лучшаго представленiя того безправства, которое применялось aвcтpiйскими властями въ Галичине, следуетъ рассказать характерный примерь. Именно, въ сентябре 1914 г. австрiйскiй ландштурмъ и жандармы отступили за Днестръ на Буковину, где обнялъ надъ ними командованiе жандармскiй офицеръ, румынъ Трубой. Однажды привели къ нему трехъ людей изъ Коссова, крестьянина, еврея и некоего ресторатора, обвиняемыхъ въ измене.

Трубой безъ допроса и суда скомандовалъ повесить несчастныхъ.

Подозреваемыхъ разстреливали где попало, даже въ поездахъ.

Приведу второй, не менее ужасный случай, разсказанный моимъ братомъ, генералъ-аудиторомъ Курыловичемъ, членомъ военнаго трибунала въ Вене.

Однажды — разсказывалъ братъ — я нашелъ на столе у себя въ канцеляpiи обыкновенную карточку, писанную карандашомъ. Это былъ рапорть одного изъ моихъ подчиненныхъ, въ которомъ онъ собщалъ, что, переезжая изъ Перемышля въ Медику, застрелилъ въ вагоне второго класса опаснаго руссофила.

Разстрелянный былъ, конечно, русскiй галичанинъ.

Н.М. Kypыловичъ

Бродскiй уездъ

Я была арестована полицейскимъ агентомъ, который отвелъ меня въ пустой домъ меcтнaгo купца Розенталя, где уже находилось несколько человекъ изъ Бродовъ. Спали где кто могъ; вместо постели служили купеческiя книги. Изъ дому увели меня полураздетой. Такъ просидела я здесь две недели въ голоде и холоде. Родные приносили теплую одежду и пищу, но не были къ намъ допущены карауломъ. Не оставалось ничего другого, кроме всегдашней надежды, что страданiя наши кончатся и меня отпустятъ на свободу.

После недельнаго пребыванiя въ бродской казарме отправлено всехъ арестованныхъ во Львовъ, где мадьяры, проводивъ нашу партiю целый день по городу отъ одной тюрьмы къ другой, поместили насъ наконецъ въ тюрьме по улице Баторiя. Черезъ неделю мы были переведены въ ”Бригидки”. Здесь пришлось мне заболеть; у меня пошла носомъ кровь, почему меня и отправили въ городскую больницу, где я пролежала спокойно два месяца. Оправившись немного, я вернулась обратно въ тюрьму, а отсюда уехала вместе съ другими русскими людьми въ Талергофъ.

Анна Ф. Сущинская.

Въ Старыхъ Бродахъ былъ арестованъ упр. школы Чердарчукъ Василiй. Въ Гаяхъ Старобродскихъ — Мартинюкъ Тимофей, Каминскiе Акимъ и Анна, Чорнобай Александра, Литвинъ Петръ, Кушпета Николай, Щедрикъ Марiя, Корнейчукъ Прасковiя, Проказюкъ Ксенiя, Котельницкая Ксенiя, Рыплянскiй Петръ, Снятюкъ Иванъ, Кушпета Антонъ. Въ с. Бучина были арестованы Чорнiй Стефанъ, Сечкарукъ Феодоръ, Галадюкъ Николай, Рудакевичъ Феодоръ, Панковецкiй Стефанъ и Ковальчукъ Онуфрiй.

Бучацкiй уездъ

Въ гaзeте „Прикарпатская Русь” (1916 г, № 1523) помещенъ списокъ русскихъ людей, арестованныхъ въ свое время австрiйскими властями въ Бучацкомъ уезде. Въ самомъ гор. Бучаче были арестованы 16 человекъ, въ томъ числе д-ръ Вл. Ос. Могильницкiй, его жена и сынъ-гимназистъ, судья Ф. М. Костецкiй и др.

Въ с. Нагоряине были арестованы 3 крестьянина, въ с. Медведовцахъ о. Iоанъ Ульчанскiй, въ с. Ковалевке о. Ник. Красицкiй, въ с. Григорове о. Ром. Копыстинскiй. Въ Озерянахъ о. Iоаннъ Андрiяшъ, въ с. Барише о. Вас. Козловскiй, въ с. Скоморохахъ, Ковалевке и Кoровце по одному крестьянину, въ с. Соколове о. Н. Илевичъ, въ с. Доувине учитель Г. Н. Задорожный и несколько кpeстьян.

Дoмъ д-ра Могильницкаго въ Бучаче былъ сожженъ и сравненъ съ землей, причемъ даже каменная ограда вокругъ дома была разрушена и уничтожена до тла, а въ большомъ фруктовомъ саду не осталось ни одного дерева, все было выpyбленo и унесено громилами.

Аресты ”московскихъ агентовъ”

[Продлежащiя строки взяты изъ украинофильской газеты ”Дiло”, которая была въ 1914 г. главнымъ информацiоннымъ факторомъ австрiйской полицiи и австр. военныхъ властей. Подъ ”московскими aгентами, шпiонами, староруссинами” — надо понимать русское населенiе Галичины, стоящее въ почве культурнаго и нацiональнаго единства всего русского народа, котороe по милости ”Дiла” и кoмпанiи претерпело oписываемую мapтирологiю.

Редакцiя „Альманаха”.]

”...Biйськовi власти пiдприняли цiлий ряд репресийних i превенцийних середникiв, якi проявилися передовсiм в арештованню московських агентiв i шпiонiв та в розвязанню русофiльських товариств. Серед того арештовано також чимало „старорусинiв” в Бучачи й околици. В першiй мipi опинився пiд ключем звiсний д-р Могильницький... Переведена в него в домi строга ревiзия мала дати так обтяжаючий i компрометуючий матерiял, що слiдуючого дня арештовано також його жiнку i сина. Разом з Могильницьким постигла однакова доля судию Костецького i начальника почти в Нагорянцi Кисiлевського... Попри сих головних провiдникiв русофiльського руху, чи радше зради i шпiонажi, арештовано piвнoж кiлькох священникiв, о. Кузика з Осiвцiв, о. Ульванського з Медведiвцiв та чимало мiщан i селян. В тiй мipi поводилися власти з такою осторожностию i строгостию, що попалилися в арешт люде, якi нiколи не брали участи в русофiльськiм життю, якi навiть не були русофiлами, a хiбa оставались в родиннiй звязи з попередно арештованними. Bcix арештованих вивезено на разi до Коломиi. Розвязано в цiлiм повiтi всi русофiльськi товариства...”

„Дiло” 1914 г. Nr. 180

С. Коропецъ. Нашего села не миновала общая судьба, постигшая все русскiя селенiя въ Галичине. Арестовано у насъ члена и основателя читальни им. М.Качковскаго, крестьянина Павла Ив. Мельника, 61-летняго старичка.

Павелъ Ивановичъ былъ главнымъ нервомъ въ нашей деревне и несмотря на то, что самъ былъ неграмотнымъ, много пopaбoталъ надъ просвещенiемъ нашей молодежи. Мельника заподозрено въ измене и шпiонстве и после ареста выслано его въ Талергофъ, откуда онъ вернулся домой совершенно больнымъ 20 октября 1918 г.

Василий М. Андрейшинъ

Городецкiй уездъ

Городокъ. Корреспондентъ „Утра Pocciи” Мих. Ратовъ передаетъ разсказъ одного крестьянина изъ Городка про ужасы, какiе творили австрiйскiя власти при приближенiи русскихъ:

„Вотъ видите, на этихъ деревьяхъ передъ окнами висели заподозренные въ „руссофильстве”. такъ прямо на деревьяхъ вешали. Сутки повисятъ, снимутъ — и другихъ на нихъ же вешаютъ. Много ужасовъ набрались. Здесь вотъ обломанная ветка. Повесили одного, обломилась, подтянули его повыше. А тутъ за угломъ учителя разстреляли. Поставили къ стене, а напротивъ 5 солдать съ ружьями. Дважды дали залпъ, хоть онъ и упалъ, — хотите посмотреть?”

Пошли. На cтене выбито несколько дыръ отъ ружейныхъ пуль.

И трудно себе представить, что на этомъ самомъ месте, где мы стоимъ, разыгралась такая ужасная трагедiя. Здесь, на этомъ меcте, со связанными назадъ руками, подкошенный пулями, свалился несчастный — по доносу шпiона.

А шпiоновъ развели австрiйскiя власти маccy. На заборахъ, стенахъ — всюду висели объявленiя съ расценками: за учителя — столько-то, за священника — столько-то, за крестьянина цена ниже и т.д.

И достаточно было одного голословнаго доноса, чтобы несчастнаго схватили и бросили въ тюрьму либо предали казни.

Много страшныхъ вещей разсказалъ нашъ хозяинъ...

(”Прик. Русь”, 1915, № 1521)

Расправа

(Сообщ. И.Н. Boвкa)

Пocле сраженiя у Краснаго австрiйцы отступили за Львовъ на линiю Городокъ-Яворовъ. Я стоялъ со взводомъ въ деревне Подавиче, вблизи Городка. Два дня уже продолжался бой и положенiе австрiйцевъ становилось все бoлеe критическимъ. На третiй день, когда мы, пользуясь временнымъ затишьемъ, отдыхали, привели къ намъ несколькихъ пленныхъ русскихъ солдатъ, а вместе съ ними 60 местныхъ крестьянъ и около 80 женщинъ и детей. Крестьяне оказaлись жителями селъ Цунева, Оттенгаузена и Подзамча.

Мне приказали конвоировать узниковъ. По дороге я узналъ оть солдатъ-мадьяръ, что арестованные ими крестьяне „руссофилы”...

Мне сделалось страшно, хотя я и не зналъ, какая судьба ожидаетъ моихъ единомышленниковъ. По дороге подошелъ къ одному крестьянину, седоглавому старику съ окровавленнымъ отъ побоевъ лицомъ, какой-то еврей и со всего размаха ударилъ его въ лицо. Съ негодованiемъ я заступился за беззащитнаго крестьянина и оттолкнулъ еврея. Въ этомъ моемъ поступке мне пришлось впоследствiи оправдываться передъ моимъ начальствомъ.

Наконецъ, мы пришли на место, которое я буду помнить до конца моей жизни. Чистое поле, на которомъ вокругъ одинокаго дерева толпились солдаты. Тутъ-же стояла группа офицеровъ. Насмешки и крики, въ роде „русскiя собаки, изменники”, посыпались по адресу ожидавшихъ своей участи крестьянъ.

Видъ седыхъ стариковъ, женщинъ съ грудными детьми на рукахъ и плачущихъ отъ страха, голода и устали детей, цеплявшихся за одежду своихъ матерей, производилъ такое удручающее впечатленiе, что даже у одного изъ офицеровъ-немцевъ показались на глазахъ слезы. Стоявшiй рядомъ лейтенантъ, заметивъ слезы у товарища, спросилъ: ,,Что съ тобой?” Тотъ ответилъ: „Ты думаешъ, что эти люди виновны въ чемъ нибудь? Я уверенъ, что нетъ”. Тогда лейтенантъ безъ малейшей запинки сказалъ: ,,Ведь-же это руссофилы, а ихъ cледовало еще до войны всехъ перевешать”.

Одинъ изъ несчастныхъ, парень летъ 18-ти, пробовалъ было бежать. Въ догонку послали ему пулю. Но его можно считать счастяливымъ, потому, что остальныхъ ожидало еще худшее.

Мужчинъ отделили отъ женщинъ и детей и выстроили въ рядъ вблизи дерева. Женщинъ-же и детей поставили въ стороне подъ карауломъ. Я ожидалъ, что ихъ будутъ судить.

Но... несколько минутъ томительнаго ожиданiя — и началась казнь... Солдатъ-румынъ подводилъ одного крестьянина за другимъ къ дереву, а второй солдатъ-мадьяръ, добровольный палачъ, вешалъ. Съ жертвами обращались самымъ нечеловеческимъ образомъ. Закладывая петлю, палачъ билъ ихъ въ подбородокъ и въ лицо. До сихъ поръ я не въ состоянiи говорить объ этой казни безъ содроганiя. Достаточно будетъ сказать, что всехъ вешахи одной и той же петлей. По истеченiи пяти минуть повешеннаго снимали и туть-же, по приказанiю присутствовавшаго врача, прикалывали штыкомъ.

Женщинъ и детей австрiйцы заставили быть свидетелями страшной смерти.

Крестьяне умирали спокойно. Трупы повешенныхъ сложили въ общую могилу и сравняли съ землей, чтобы отъ нея и следа не осталось.

После разсказаннаго событiя меня отправили съ частью на Beнгpiю, где пришлось видеть подобныя же картины на Угорской Руси. Напр. въ селе Веречке, Берегскаго комитата, арестовано по доносу местнaгo еврея 73 крестъянъ, а расправа была обычная — петля...

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1442)

С. Дубровица. Жители села Дубровицы знали уже въ первыхъ дняхъ мобилизацiи о предстоящихъ арестахъ русскихъ людей.

Сообщилъ объ этомъ своему приходнику о. Илье Лагоде Левъ Порохнавецъ (погибъ на итальян. фронте), взятый на военную службу и определенный въ жандармскiй отрядъ, стоявшiй въ соседней деревне Ловина. Узнавъ случайно, что комендантомъ полученъ приказъ изъ львовскаго штаба корпуса арестовать свящ. Лагоду, онъ, подвергаясь caмъ большой опасности, решилъ предупредить о. Лагоду о грозящемъ ему аресте.

Однако, уже поздно быдо думать о бегcтве. 14 августа явились на приходство семь жандармовъ и приступили къ caмомy тщательному обыску, во время котораго комендантъ, саркастически улыбаясь, сказалъ по-польски: ”Ищу царскаго портрета, рублей, винтовокъ и бомбъ, ибо знаю, что русскiе все это привозили на аэропланахъ”. Увидевъ портретъ Толстого, комендантъ весьма обрадовался и взялъ его, какъ доказательство „государственной измены”.

Арестовавъ о. Лагоду, жандармы отвели его въ с. Лозину, где заперли его вместе сь сельскимъ старостой Василiемъ Цяпаломъ, въ зданiи школы. Между темъ за стеной въ другой комнате шелъ допросъ лжесвидетелей-мазепинцевъ изъ с. Лозина и лесного сторожа, поляка Домарацкаго, изъ села Рокитна.

После oбедa отправлено обоихъ арестованныхъ подводой во Львовъ. По пути чуть не растерзалъ ихъ отрядъ упражнявшихся въ Брюховичахъ солдатъ. Однако, главное было впереди. Переходя черезъ предместье Замарстиновъ, наткнулись на толпу, обкидавшую арестованныхъ камнями, а какой-то еврей ударилъ о. Лаголу по голове.

На меcте, въ военной львовской тюрьме, прочли составленный въ Лозине жандармомъ протоколъ, въ которомъ, между прочимъ, говорилось, что священникъ Лагола уговаривалъ военнообязанныхъ прихожанъ на исповеди — не стрелять въ русскихъ.

Затемъ заперли свящ. Лаголу въ одиночную камеру, а пocле 2-недельнаго заключенiя отправили съ транспортомъ земляковъ въ Талергофъ.

Въ день ареста свящ. Лаголы проходилъ житель с. Дубровицы Евстахiй Кутный черезъ с. Брюховичи, который, услышалъ, что кучка мазепинцевъ злорадно разсуждаетъ объ аресте о. Лаголы, вступилъ съ ними въ споръ, за что cейчacъ тутъ-же былъ арестованъ и увезенъ въ далекiй Терезинъ.

Подобная же участь постигла также и несколькихъ другихъ русскихъ крестьянъ изъ с. Дубровицы, причемъ часть ихъ yмepлa въ заточенiи или отъ последствий последняго — уже дома.

Кроме того въ львовскихъ „Бригидкахъ” былъ повешенъ Адамъ Манoвcкiй, за то, что указалъ дорогу разбудившему его казачьему разъезду.

После возврашенiя австрiйцевъ въ 1915 г. былъ сделанъ доносъ, что церковь въ Дубровице сооружена на „московскiе рубли”. Въ этомъ деле допрашивалъ несколькихъ лицъ полковникъ перемышльского штаба корпуса, после чего былъ присужденъ къ смертной казни заместитель местнаго сельскаго старосты Яковъ Беликъ, однако, исполненiе приговора было затемъ отложено, такъ какъ Беликъ сослался на свое участiе въ усмиренiи боснiйскаго мятежа въ 1878 г. чемъ частично поколебалъ достоверность доноса, а затемъ уже при вторичномъ разследовaнiи успелъ совершенно оправдать себя отъ этого нелепaго обвиненiя.

Въ с. 3алужьи были разстреляны австрiйцами 5 крестьянъ: Иванъ Коваль, Иванъ Михайлишинъ, Станиславъ Дахновичъ, Григорiй Снеда, Bacилiй Стецикъ.

Въ с. Поречьи возле Янова: И. Байцаръ, Ф. Ильчишинъ, Н. Кроль, С. Швецъ, М. Кроль и Ф. Оробей.

Въ с. Зушицахъ было арестовано 40 человекъ, 16 изъ которыхъ повешено въ Каменоброде.

Въ с. Пoветне австр. солдаты, загнавъ рядъ жителей въ церковь и продержавъ ихъ тамъ четверо сутокъ, отправили ихъ после въ Судовую Вишню, где ихъ спасли отъ смерти pyccкie казаки.

Особенно зверски относились aвстрiйцы къ русскому нaceлeнiю после первыхъ сраженiй, кончившихся победой русскихъ войскъ. Всю свою злобу старались выместить нa мирномъ населенiи края. Очевидцы рассказывали, что австрiйцы, отступая подъ нажимомъ русской армiи, просто метили свой путь отступленiя повешенными русскими крестьянами. Свидетельствуетъ объ этомъ, между прочимъ, сотрудникъ львовской газеты „Wiek Nowy”, ехавшiй изъ Городка во Львовъ уже после отступленiя австрiйцевъ и видевшiй чуть-ли не на каждомъ придорожномъ дереве висевшихъ крестъянъ...

Въ м. Городке, какъ сообщаетъ свящ. Осипъ Яворскiй, австрiйцы повесили, уже после занятiя русскими Львова 14 мещанъ. Здесь же австрiйцы разстреляли войта изъ села Цукена, однако, смерть невиннаго не удовлетворила еще кровожадныхъ австрiйскихъ ”патрiотовъ”: местные евреи зверски надругались надъ его трупомъ, закинувъ ему петлю на шею и волоча его по городу.

Въ числе арестованныхъ городецкихъ мещанъ были также отецъ и братъ известнаго нашего писателя Д. Н. Вергуна, Николай и Григорiй Вергуны, причемъ домъ ихъ былъ разрушенъ до основанiя. Судью Крыницкаго австрiйцы арестовали съ целой семьей, но, отступая, отпустили его старушку-мать съ внуками домой, а самого съ женой увезли на западъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г, № 1428)

Въ с. Великополе было арестовано 70 крестьянъ, но во время случившагося какъ-разъ боя передъ домомъ разорвалась шрапнель, въ виду чего австрiйцы-караульные разбежались, такъ что смогли бежать и арестованные.

Въ томъ-же ceле закололи мадьяры Ивана Олеярника, П. Чабана (получилъ восемь колотыхъ ранъ, причемъ обе руки оказались у него переломленными), С. Бенду, В. Яцыка, Марiю Кметь и В. Кметя.

На поляхъ Великополя закололи австрiйцы трехъ крестьянскихъ мальчиковъ изъ с. Мальчичъ. Отступая изъ Великополя, австрiйцы захватили съ coбoй много местныхъ жителей, въ томъ числе также шестнадцать 10-16 летнихъ мальчиковъ и девочекъ. Всехъ ихъ освободили русскiя войска въ с. Галичанове.

Въ м. Каменобродъ повесили или разстреляли австрiйцы 55 человекъ. Прибывшiя туда русскiя войска похоронили убитыхъ.

Въ с. Ставчанахъ были во время отступленiя захвачены австрiйцами местные крестьяне М. Струминскiй, Р. Давилишинъ, Н. Яроть, П. Куснесъ, а также Н. Дедухъ, О. Тузякъ и А. Рейтера изъ с. полянокъ. Въ томъ же селе австрiйцы сожгли несколько десятковъ крестьянскихъ хатъ.

Въ с. Жашковичахъ былъ арестованъ (21 августа) студентъ В. А. Саврукъ, который затемъ былъ отправленъ въ Талергофъ. (В. А. былъ 27 iюля 1915 г. зачисленъ въ армiю и отправленъ нa фронтъ. Примеч. ред. ”Т. Альм.”)

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1435)

Гусятинскiй уездъ

С. Тудоровъ. Мои воспоминанiя начинаются съ августа месяца 1914 г. Однажды пocле Богослуженiя я вышелъ изъ церковной ограды и направился домой. Возле волостной канцелярiи я увиделъ телегу, окруженную народомъ и австр. солдатами. Нехорошее предчувствiе зашевелилось у меня въ душе.

Поспешивъ къ ceбе въ домъ и позавтракавъ, вышелъ я на дворъ, но тутъ уже всретился съ двумя жандармами, заявившими мне, что будутъ производить oбыскъ. При обыске найдено около полтораста книжечекъ изд. О-ва им. М.Качковскаго, что и послужило причиной моего ареста.

Вначале я думалъ, что конвойные отвезутъ меня въ уездное староство въ Копычинцахъ. Вскоре, однако, убедился, что дело не такъ, скоро кончится, когда изъ Копычинецъ погнали меня черезъ Сухоставы въ Чортковъ. Пo дороге пришлось не мало вытерпеть отъ проходящихъ войскъ, которыя при встрече съ ”pocciйскiмъ шпiономъ” всячески старались показать свой ”патрiотизмь'' и выместить на немъ всю свою злобу.

Сухоставскiй сельскiй староста, мазепинецъ, первымъ долгомъ вспомнилъ о ”рубляхъ”, за которые я будто бы продалъ Австрiю.

Я утешалъ себя единственно темъ, что злая судьба постигла не только меня одного, а и многихъ другихъ земляковъ, что вмеcте съ другими легче будетъ сложить голову во имя правды и мечты, залелеянной веками.

Въ Чорткове подъ ночь отвели меня на вокзалъ, где я встретился съ свящ. Ковчемъ изъ Лисовецъ, также арестованнымъ по подозренiю въ „шпiонстве”.

На следующiй день утромъ прибыли мы въ Станиславовъ. Сначала поместили насъ въ тюрьме „Дуброва”, а черезъ несколько часовъ перевели въ военную тюрьму.

Тутъ встретился я со старыми знакомыми, о. Боднарукомъ изъ Братковецъ, съ избитымъ до полусмерти о. Бабiемъ изъ Товстобабья, о. Андрiйшинымъ изъ Озерянъ и о. Кульчицкимъ. Они сидели уже несколько дней. Въ общемъ въ камepе № 44 было насъ 14 человекъ, каковое число ежедневно увеличивалось. За исключениемъ казеннаго хлеба, пищу покупали мы на собственныя деньги. Ежедневно выпускали насъ на 1/3 часа на прогулку въ тюремномъ дворе.

Съ распространенiемъ слуховъ о занятiи русскими войсками Нежнена, въ тюрьме, пошли cпешныя приготовленiя къ высылке узниковъ на западъ. Прежде всего къ намъ перевели вcехъ политическихъ изъ ”Дубровы”, между которыми нашлись также знакомые, какъ о. Кузыкъ изъ Оссовецъ, о. Богачевскiй изъ Говилова и родной мой братъ Емилiанъ.

Арестанты, большей частью интеллигенты, мужчины и женщины разныхъ возрастовъ, едва поместились въ тюрьме, заполнивъ все камеры. Число жильцовъ нашей камеры увеличилось съ 14 до 100 человекъ.

Вечеромъ насъ, въ количестве несколькихъ сотъ человекъ, вывели на шоссе и, среди злобной брани и издевательствъ со стороны собравшейся толпы и солдатъ, подъ градъ камней, отправили на железную дорогу.

Нашъ эшелонъ направили на Делятинъ-Карешмезе. Въ Сиготе, по ту сторону Kapпaтъ, присоединили къ нaмъ православныхъ священниковъ-буковинцевъ. ехали мы подъ сильнoй охраной въ товарныхъ вaгoнаxъ.

Подвергаясь на каждой остановке оскорбленiямъ и нападенiямъ со стороны враждебной толпы, собиравшейся на станцiяхъ поглядеть нa „шпioнoвъ”, кoтoрыхъ ежедневно вывозили тысячами въ глубину Австрiи, мы приехали въ Будапештъ. После краткаго отдыха эшeлонъ двинулся черезъ Пресбургъ въ Вену, откуда чepeзъ Альпы прибыли въ Талергофъ.

Не все перенесли тяжелое ожиданiе неизвестности, пoбoи и дикое обращенiе. На другой же день пocле нашего прибытiя, по соседству съ местомъ привала, появилась свежая могила съ маленькимъ крестомъ, а черезъ день пpибавилось еще несколько.

Арестованные умирали вдали отъ семьи, не чувствуя за собой ни малейшeй вины, умирали за любовь къ pycскому имени, къ своему народу.

После долгихъ мытарствъ, страданiй и принудительныхъ работъ въ Талергофе, меня освободили въ мapте месяце 1915 г., разрешивъ мне проживать подъ надзоромъ полицiи въ Вене.

Свящ. Феофилъ Coкевицкiй

Добромильскiй уездъ

Гор. Добромиль. Изъ местной русской интеллигенцiи не осталось въ Добрoмиле къ началу войны почти никого. Вообще арестовали австрiйцы въ Добромиле 41 человека. Въ числе другихъ были арестованы местный настоятель прихода о. Владимиръ Лысякъ, секретарь город. управы Петръ Теханскiй и адвокатъ д-ръ Мирославъ Ильницкiй. Характерно, что тутъ-же былъ арестованъ также caмъ уездный староста-полякъ Iосифъ Лянге за то, что будто бы слишкомъ вяло принялся за истpeбленie ”pycсофилове” въ уезде.

Вообще въ Добромильскомъ уезде, какъ везде, не обошлось безъ казней и разстреловъ русскаго населенiя. Центральнымъ местомъ для этихъ казней было село Кузьмино. Сюда приводили арестованныхъ со всей окрестности и здеcь же вешали. Виселицы были устроены очень просто. Въ стену одного крестьянскаго дома вбили рядъ железныхъ крюковъ, на которыхъ затемъ и вешали несчастныя жертвы. Въ общемъ казнено здесь 30 человекъ, въ томъ числе 20 изъ с. Бирчи.

Среди замученныхъ такимъ образомъ жертвъ удалось впоследствiи опознать четырехъ крестьянъ изъ с. Тростянца — Кассiяна Матвея, Евстахiя и Ивана Климовскихъ и пастуха Дуду.

Въ с. Кваскнине застрелилъ австр. офицеръ крестьянина Павла Коростенскаго за то, что тотъ не могъ yкaзaть ему, куда пошли русскiя войска.

(”Прик. Русь” 1914 г., № 1490)

С. Крецовъ. 11 августа 1914 г. былъ арестованъ въ с. Крецове свящ. Владимиръ Венгриновичъ, который описываетъ свои переживанiя следующимъ образомъ:

После предварительнаго трикратнаго обыска на приходстве и въ церкви, я очутился подъ арестомъ. Комиссаръ уезднаго староства въ сопровожденiи жандармовъ и солдатъ просмотрелъ все закоулки, перетрясъ все церковныя ризы, затемъ домашнюю библiотеку, сельскую читальню, и даже погребъ псаломщика и лавочника Андрея Мищишина. Мне было объявлено, что ищутъ pocciйcкiй флагъ, который будто бы былъ вывешенъ на церкви въ день поминальнаго богослуженiя по эрцгерцоге Фердинанде. Во время обыска допрашивали также объ изображенiяхъ Почаевской Богоматери, которыми я будто-бы наделялъ своихъ прихожанъ, отправляющихся на войну, Вменялось мне въ вину также то, что придорожные столбы указатели въ Крецове были выкрашены въ зеленый цветъ съ золотыми надписями, что, по мненiю представителей власти, заключало въ себе преступленiе государственной измены. Эти „вещественныя доказательства” были забраны вместе со мной въ Сянокъ. Въ местномъ уездномъ старостве допрашивалъ меня комиссаръ относительно моего ”руссофильства”. Считая себя русскимъ, я подиктовалъ въ протоколъ, что признаю культурное и нацiональное единство всего русскаго народа, несмотря на полититическую принадлежность отдельныхъ его частей къ разнымъ державамъ. После допроса я очутился въ тюрьме, ожидая решенiя добромильскаго старосты. Добромильскiй староста Лянге былъ противникомъ арестованiй нашихъ людей, зная великолепно, что причиной преследованiй являются не какiя нибудь ихъ преступленiя, а политическiя соображенiя административныхъ и военныхъ частей. После недельнаго заключенiя я былъ отпущенъ на свободу, и староста Лянге за свое человеческое oбpaщeнie съ населенiемъ былъ отданъ подъ судъ и долго просиделъ cъ нашими людьми въ венской тюрьме.

Вторично былъ я арестованъ жандармомъ „украинцемъ” Oнуферкомъ изъ Кривчи подъ Перемышлемъ. Последнiй увезъ меня изъ дому въ день Успенiя Пp. Богородицы въ 6 ч. утра, не разрешивъ отслужить обедню и взять cъ собою нa дорогу некоторыя книги и зонтикъ.

Въ полицейскомъ аресте въ Перемышле сиделъ вместе съ некiимъ крестьяниномъ-портнымъ изъ Пикуличъ. Когда насъ переводили въ тюрьму при окружномъ суде, онъ съ замечательною настойчивостью затребовалъ возвращенiя отобранныхъ у него книгъ и бюста Ивана Наумовича, взятыхъ въ eго доме во время обыска. Держа отвоеванныя такимъ oбpaзомъ свои драгоценности крепко при груди упомянутый портной перенесъ ихъ сpeди надруганiй уличной толпы въ здaнiе суда. Тотъ-же крестьянинъ-патрiотъ умеръ отъ сыпного тифа въ Талергофе и былъ пoгpeбeнъ въ одинъ день cъ покойными Павловскимъ изъ Гялича и врачомъ Дорикомъ.

По пути въ Талергофъ нашъ поездъ задержался нъкоторое время въ Новомъ Caнче. Что тамъ делала нахлынувшая толпа съ препровождаемыми въ ссылку — трудно описатъ! Въ одномь вагоне со мной находился десятокъ священниковъ, а между ними престарелый о. Iосифъ Черкавскiй, умершiй позже въ Талергофе. Отецъ Iосифъ лежалъ на полу товарнаго вагона. Вдругъ впрыгиваеть въ вагонъ фельдфебель съ обнаженной шашкой, бросается на лежащаго старика и заноситъ надъ его головой каблукомъ, угрожая размозжить голову. Охрана молчала, съ удовольствiемъ наблюдая зверскую картину.

Въ одномъ изъ местечекъ нa Венгрiи, когда стража и большинство арестантовъ спало, и, проснувшись и услышавъ, что рядомъ съ вагономъ продаютъ пиво, попросилъ дежурнаго караульнаго достать бутылку вина. Расплатившись за товаръ, я первымъ долгомъ угостилъ дежурнаго. Вино развязало ему языкъ. Оглядываясь кругомъ, нетъ ли непрошенныхъ свидетелей, солдатикъ сказалъ мне шопотомъ следующее:

- Отче, я также русскiй. Тяжело мне смотреть на ваши мученiя, темъ более, что самъ являюсь невольнымъ участникомъ вашихъ страданiй. Но вамъ бы волосы дыбомъ стали, когда бы вы узнали те инструкцiи, которыя дало намъ вo Львове нaшe начальство!

Boзвpaтившись въ мае месяце 1917 г. изъ Талергофа въ свой приходъ, я узналъ о следующихъ печальныхъ событiяхъ, постигшихъ двухъ моихъ прихожанъ. Именно, во время окупацiи русскими войсками Галичины управляющiй кpeцoвскимъ поместьемъ спряталъ въ соседнемъ лесу помещичьихъ лошадей. При допросе, где спрятаны барскiя лошади, указалъ крестьянинъ Николай Кокитко, 40 летъ, родомъ изъ Лихавы, ихъ местонахожденiе. Когда же pyccкie отступили изъ Галичины, Кокитка потянули передъ военный судъ въ Сяноке, откуда онъ уже не вернулся более, оставивъ дома жену и шестеро детей. Очевидно, онъ быль убить. Другой кpeстьянинъ, Пeтpъ Ткачъ изъ с. Крецовской Воли, вышелъ во время отступленiя русскихъ въ поле — посмотреть на убытки, причиненные переходящими войсками. Подоспевшiе австрiйцы, заметивъ его, арестовали и затемъ повесили его на вербе при дороге. Трупъ виселъ въ продолженiе пяти сутокъ.

Въ две недели после моего арестованiя были арестованы и сосланы въ. Талергофъ местная учительница Фекла М. Лисовская-Бедзыкъ и 15 крестьянъ.

Свящ. Вл. Венгриновичъ

C. Тарнава. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскаго

7-го aвгуcта 1914 г. находился я съ женой и внучкой въ саду возле приходского дома, когда во дворъ къ намъ заехала повозка съ жандармомъ и четырьмя солдатами; черезь несколько минутъ после нихъ явился также меcтный войтъ. Жандармъ кратко заявилъ, что имеетъ пopyчeнiе отъ уезднаго начальства произвести у меня тщательный обыскъ. Перерывъ все комнаты, жандармъ отобралъ кипу разныхъ писемъ и опечаталъ ихъ приходской печатью, а затемъ отправился на чердакъ въ пoискахъ за дальнейшими уликами моей неблагонадежности. Къ великой своей радости онь нашелъ на чердаке самодельный глобусъ грубой работы и велелъ солдату взять его въ уездное староство, какъ доказательство ”шпiонскoй” работы. Затемъ велелъ мне coбиpaться въ дорогу.

Въ Добромиле я былъ заключенъ въ отдельную, довольно чистую камеру при местномъ суде. Вотъ где я очутился на 41-омъ году служенiя церкви и народу. Имея чистую совесть и сознавая свою правоту, я былъ убежденъ, что причиной моего ареста явились мои взгляды на нацiональное единство русскаго народа и та культурная работа, которую я велъ среди народа въ продолженіе своей жизни. Это успокаивало меня до некоторой степени, но, съ другой стороны, я сильно безпокоился за судьбу своихъ детей и внуковъ. Также безпокоила меня мысль, какъ подействуетъ известіе о моемъ аресте на моего отца, 95-летняго старика-священника, и что сделаютъ власти съ моими четырьмя братьями-священниками?

Утромъ я былъ вызванъ въ канцелярію суда для свиданія съ пріехавшей женою. Жена передала мне привезенную постель и белье и сообщила, что разлука наша будетъ, по всей вероятности, продолжительной, такъ какъ въ мой приходъ пріехалъ уже заместитель - въ лице добромильскаго законоучителя, назначеннаго на мое место временнымъ настоятелемъ прихода. Видно, зналъ епископъ, что я буду арестованъ, и заблаговременно назначилъ на мой опустевшій приходъ новаго священника.

Въ добромильской тюрьме обращались съ узниками по-человечески. Въ частности мне было разрешено читать книги и газеты. Въ Добромиле просиделъ я неделю.

13 августа въ камеру вошелъ надзиратель съ темъ-же жандармомъ, который меня арестовалъ, и велелъ мне собираться для следованія въ Перемышль. На вокзалъ отставили меня въ закрытой повозке во избежаніе издевательствъ со стороны уличной толпы. Жандармъ селъ рядомъ со мною, а на козлахь приместился солдатъ съ отнятымъ у меня глобусомъ въ рукахъ. Впоследствiи уже разсказывали мне, что по городу ходила весть, будто бы я начерталъ на этомъ глобусе разделъ Австріи. Въ восемь часовъ вечера пріехали мы въ Перемышль. Въ канцеляріи военной тюрьмы фельдфебель отнялъ у меня все вещи, имевшіяся у меня въ карманахь, после чего велелъ отвести меня въ камеру № 25, где уже находилось более двадцати человекъ, почти все знакомые. Находилось здесь несколько священниковъ, знакомый адвокатъ изъ Сянока, студенты Климъ и Грицыкъ, помещикъ Товарницкій и др. И все время перемышльская военная тюрьма постепенно наполнялась все новыми, заподозренными въ государственной измене, русскими людьми со всехъ концовъ Галичины.

Харчи были военные. Вначале трудно приходилось есть, ибо не было ни ложекъ, ни ножей, и лишь со временемъ мы пріобрели на свои деньги семь ложекъ, а посредствомъ цыгана-арестанта добыли несколько ножиковъ. Этотъ-же цыганъ снабжалъ заключенныхъ табакомъ, карандашами и бумагой. За отсутствіемъ спичекъ курильщики пользовались стеклами оть очков для зажиганiя папирос отъ солнечныхъ лучей. Во время прогулокъ, во дворе тюрьмы я встречался съ многими знакомыми и друзьями. На прогулку выводили вместе съ нами также двухъ солдатъ, убившихъ въ Пикуличахъ еврейскую семью. Повидимому, насъ держали здесь наравне съ простыми разбойниками.

Немало удивился я, когда къ нашей компаніи присоединили также несколькихъ украинофиловъ, напр. свящ. Ив. Сорокевича изъ Уйковичъ и адвоката, „украинскаго” организатора изъ Мостискъ д-ра Д., который самъ искренно недоумевалъ по этому поводу: - Представьте себе, я председатель одиннадцати „украинскихъ” обществъ и организаторъ „Сечей” въ Мостискомъ уезде — и меня дерзнули арестовать!..

Однако, черезъ неделю его отпустили на свободу вместе съ остальными, арестованными по недоразуменію украинофилами.

Наконецъ я дождался допроса передъ военнымъ судьей. Трижды вызывали меня туда, предъявляя мне самыя нелепыя обвиненія. Все вопросы военнаго аудитора сводились къ тому - „руссофиль” ли я ?, а какъ доказательство этого ставилось мне въ вину то, что я состоялъ членомъ многихъ русскихъ просветительныхъ и экономическихъ обществъ во Львове. Также и злополучный глобусъ являлся вескимъ доказательствомъ моей виновности, хотя я и разъяснилъ судье, что онъ сделанъ мною для лучшаго и нагляднаго объяснения исторіи ветхаго завета своимъ прихожанамъ. Впрочемъ, въ конце концовъ судья, повидимому, убедился въ моей невинности, ибо, когда впоследствіи последовали на меня доносы со стороны двухъ моихъ прихожанъ, а затемъ еще доносъ со стороны некоего Ивашкевича, сидевшаго вместе съ нами въ тюрьме, онъ не придаваль этимъ доносамъ большого значенія и, после краткаго допроса меня и свидетелей о. Максимовича и г. Товарницкаго, оставилъ меня уже въ покое. Темъ не менее доносъ Ивашкевича явился причиной моего заключенiя въ одиночной камере. Въ частности онъ, чтобы заслужить признательность властей и добиться скорейшаго освобожденiя, обвинялъ меня въ полученіи отъ русскаго правительства „рублей”, а также въ томъ, что я, подъ предлогомъ поездки къ моей сестре въ г. Красноставъ въ Россіи, имелъ какія-то подозрительныя сношенія съ русскими военными властями.

Одиночная камера, въ которую я былъ теперь переведенъ, была куда удобнее комнаты № 25. Въ ней находились, кроме наръ, столъ, скамейка и стулъ, а главное, не было клоповъ. Проводилъ я время въ чтеніи, а также въ составленіи записокъ, каторыя я писалъ обгоревшей спичкой и разжиженнымъ шоколадомъ.

Въ военной тюрьме въ Перемышле просиделъ я въ общемъ 5 недель, въ томъ числе 3 недели въ одиночномъ заключеніи. Четыре недели караулили насъ солдаты, после чего ихъ сменили львовскiе городовые. Последніе допекали намъ до крайности: каждыя 5-10 минуть открывали глазокъ въ двери и заглядывали въ камеру; одинъ изъ нихъ, когда я молился, врывался въ камеру и съ грубой руганью отнималъ у меня молитвеникъ, если же я отдыхалъ или читалъ, язвительно увещевалъ меня молиться, такъ какъ это более приличествуеть мне, какъ священнику, чемъ шпіонство, которое вотъ привело меня въ тюрьму...

За две недели до моего отъезда изь Перемышля образовался у меня на ноге нарывъ, въ виду чего меня отправили къ тюремному врачу, а тотъ перевелъ меня въ военный госпиталь для операціи. Однако, дежурный военный врачъ, злобно смеривъ меня глазами, крикнулъ:

- Что? Попа, предателя, шпіона лечить? Ни за что въ свете! У меня довольно работы съ ранеными воинами-патріотами. Убирайся вонъ! - И только на следующій день я получилъ медицинскую помощь въ другомъ, частномъ лазарете саперовъ.

После этого оставаться въ тюрьме пришлось мне уже недолго. 17-го сентября, во время обеда, забили тревогу. Были настежь открыты все камеры, и всемъ намъ, политическимъ арестантамъ, было приказано скорее собираться къ выезду изъ Перемышля. Въ тюрьме возникло небывалое движенiе. Во дворе стали строиться: во главе духовенство, затемъ мірская интеллигенція, студенты, крестьяне, а въ ковце эшелона - женщины-арестантки. Всехъ насъ было свыше восьмисоть человекъ. Между рядами сталъ бегать незнакомый фельдфебель, нанося направо и налево удары по чемъ попало. Я отделался легкой пощечиной. Больше всехъ попало лицамъ полнаго телосложенія. Увндевъ передъ собой священниковъ Куновскаго, Семенова и Р. Крушинскаго, бешеный фельдфебель набросился на нихь. Тогда о. Крушинскiй сталъ звать на помощь, после чего изъ канцеляріи выбежалъ офицеръ и запретилъ фельдфебелю бить насъ. Побои прекратились, но зато усилилась отборнейшая брань. Туть уже все тюремные сторожа дали волю своему австрійскому „патрiотизму”, такъ что у всехъ насъ, въ особенности у женщинъ, просто вянули уши.

После проверки мы подошли подъ конвоемъ къ готовому уже поезду. Я и священники И. Миланичъ, Е. Гомза, Ф. Сапрунъ, Р. Крушинскій, М. Раставецкій, Д. Куновскій и др. вошли въ товарный вагонъ. Въ обшемъ поместилось насъ вместе 35 человекъ, а на свободномъ месте посередине вагона разместилось пять караульныхъ солдатъ-крестьянъ изъ зборовскаго уезда; это были славные и добрые люди, по убежденію - наши единомышленники, всячески намъ помогавшее и защищавшіе насъ въ пути отъ напастей и издевательствъ со стороны встречной разъяренной толпы. Выехавъ изъ Перемышля, мы увидели вокругъ города свежіе окопы и военныя укрепленія, а также на некоторомъ разстоянін горящія скирды хлеба, изъ чего мы заключали, что русскiя войска находятся недалеко.

Куда насъ везли - мы не знали, - и только далеко уже за Перемышлемъ, узнали отъ караульныхъ солдатъ, что насъ отправляютъ въ какой-то неизвестный, далекій Талергофъ...

Свящ. Генрихъ Полянскiй

Долинскій уездъ

Во время вторичнаго вторженія австрійцевъ въ Долинскій уездъ, въ первой половине октября 1914 г., были арестованы ими въ с. Княжолукъ, по доносу местныхъ мазепинцевъ, 5 крестьянъ и одна крестьянка. Одинъ изъ арестованныхь далъ доносчику 100 коронъ и после этого былъ отпущенъ на свободу, все же остальные были повешены въ с. Выгоде, подъ мостомъ. Имена повешенныхъ: Матвей Петрикъ, Иванъ Гайнюкъ, Осипъ Фединякъ, Дорофей Сосникъ и Елена Коверданъ.

Двумя жандармами, полякомъ Холевой и „украинцемъ” Винницкимъ, былъ предложенъ властямъ списокъ лицъ, которыхъ следуетъ повесить. На первомъ мъсте въ списке стоялъ настоятель местнаго прихода С. Т. Рудь. Однако, въ виду прихода русскихъ войскъ, австрійцы не успели исполнить своихъ замысловъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г., № 1493)

Въ г. Долине австрійцами былъ схваченъ крестьянинъ Иванъ Шинковъ, которому, после продолжительнаго допроса и издевательствъ, объявили, что онъ приговаривается къ смертной казни за „предательство”. Но затемъ „сжалились” и предложили уплатить 100 коронъ (30 рублей) штрафа „за измену”, и ”онъ будетъ помилованъ”. Къ счастью Шимкова, у него нашлась требуемая сумма и онъ былъ отпущенъ. Односельцы же его — Иванъ Гаянюкъ, Елена Коверданъ, Матвей Петрикъ, Дорофей Сосникъ и Осипъ Фединякь, по-видимому, не имевшіе въ своемъ распоряженіи требуемой суммы, были все повешены.

(„Львовскiй Вестникъ”)

Дрогобычскій уездъ

Въ г. Дрогобыче арестовали австрійцы служащаго город. управы Степана Кушнера, городового Ивана Кушера, ремесленниковъ братьевъ Леськовыхъ, мещанина Яхна и более десятка другихъ русскихъ людей.

Въ с. Стебнике быль арестованъ жандармами свящ. Петръ Ив. Лазурко; онъ быль затемъ отвезенъ въ Перемышль, где предсталъ передъ военнымъ судомъ, но быль оправданъ, причемъ судья сказалъ ему при освобожденiи: ”Происходитъ что-то невозможное; сыплются обвиненія, а все основывается на однихъ сплетняхъ и ложныхъ, часто анонимныхъ, доносахъ”. Впрочемъ, впоследствіи оказалось, что жандармы арестовали о. Лазурка безъ какого бы то ни было приказа, по собственному побужденію.

Темъ не менее о. Лазурко остался недолго на свободе. Черезъ несколько дней вторично явились къ нему жандармы и, арестовавъ его, вывезли вглубь Австріи. Вторичный арестъ последовалъ после доноса местныхъ поляковъ, что о. Петръ распространяетъ православіе.

Кроме того тогда-же были арестованы: инженеръ Михаилъ А. Ивасевка, Петръ О. Сушкевичъ ст. двумя сестрами и Иванъ Сушкевичъ. ІІоследняго арестовали за то, что во время обыска нашли черновикь письма, въ которомъ находилось положеніе: „Теперь деньги летятъ ко мне, какъ воробьи”, въ чемъ жандармы усмотрели явное доказательство, что онъ получаетъ рубли.

Въ Стебнике-же были арестованы дальше: псаломіщикъ Степанъ Стинавка, рабочій Михаилъ Дмитровъ, столяръ Иванъ Дуцякъ и сельскій староста Илья Дмитровъ; у последняго забрали, какъ corpus delicti, икону св. Николая. Крестьянинъ Матвей Хоминъ съ сыномъ былъ арестованъ по доносу поляка, управителя народной школы, съ которымъ Хоминъ раньше судился. Подъ арестъ попалъ также помещикъ Терлецкій, но онъ съумелъ добиться освобожденiя.

Всехъ арестованныхъ погнали мадьяры за Карпаты.

Въ с. Уличномъ былъ арестованъ свящ. Антонiй Вербицкій съ сыномъ гимназистомъ; хотя военный судъ въ Перемышле оправдалъ обоихъ отъ всякаго обвинеія, но въ скоромъ времени они были арестованы вторично и высланы на западъ.

В с. Старомъ Кропивнике былъ арестованъ свящ. Скородинскій, гостившій у него советникъ наместничества Кокуревичъ и крестьянинъ Свящъ.

Въ с. Унятичахъ были арестованы несколько крестьянъ и помещикъ Антонъ Крыськовъ, а въ с. Нагуеничахъ свящ. Михаилъ Еднакій.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1489)

4-го октября 1914 года ворвался австрійскій разъездъ въ села Медвежу, Унятичи и Попели. Въ Медвеже солдаты арестовали крестьянъ Н. Савяка, Ф. Гавриша м Марію Коваль и увели ихъ съ собой. Въ с. Нагуевичахъ солдаты арестовали крестьянъ Ив. Коника и Анну Дрогобыцкую, а изъ с. Попелей привели войта и всехь ихъ повесили передъ хатой крестьянина Лилюка.

(„Прик. Русь”. 1914 г. № 1451)

Г. Дрогобычъ. Въ начале войны я служилъ податнымъ инспекторомъ въ м. Подбуже, Дрогоб. уезда. За время съ 1 августа по 15 сентября 1914 г. былъ четыре раза арестованъ по доносу местными жандармами. Въ последній разъ следствіе продолжалось двое сутокъ, но я все-таки былъ освобожденъ изъ-подъ ареста, благодаря, главнымъ образомъ, вахтмейстеру жандармеріи Дайголосу, проживающему ныне въ Рудкахъ, который лично поручился за меня и за мою „благонадежность”. Темъ не менее я былъ поставленъ подъ надзоръ жандармеріи, а затемъ мне было приказано эвакуироваться изъ Дрогобыча. Жилъ я некоторое время въ Белой и Моравскомъ Прерове, а вернулся домой только въ августе 1915 г.

Но тутъ я опять былъ арестованъ по доносу местныхъ „патріотовъ” и отправленъ въ Персмышль передъ военно-полевой судъ, которымъ, однако, былъ окончательно оправданъ и возстановлень въ своихъ правахъ.

Александр Горницкiй

С. Уличное. Утромъ 24 августа 1914 г. направился я въ церковь для совершенія богослуженія. Подъ церковью подошелъ ко мне вахмейстеръ, украинофилъ Пастущинъ, съ приказомъ: — Вернитесь, отче, домой. Сейчасъ будетъ у васъ обыскъ. Я уже послалъ за войтомъ и комендантомъ жандармеріи.

После краткаго препирательства вахмейстеръ заставилъ меня вернуться на приходство, а вследъ затемъ явился туда и самъ въ сопропожденіи войта и другого жандарма, тоже украинофила Ленскаго. Перетрясли верхъ дномъ всю усадьбу. Ночь разрешили мне переночевать дома, подъ наблюденiемъ оставшагося въ комнатахъ жандарма, а на следующій день, около десяти часовъ утра, велели собираться въ путь. Подъехали подводы. На одной посадили меня съ сыномъ Иваномъ и дочерью Степанiею, а на другой посадили гостившихъ у меня братьевъ Зигмунда и Густава Ланговъ, какъ нашихъ сообщниковъ. Узнавъ по дороге оть жандармовъ, что мы отправляемся въ ІІеремышль, я просилъ кучеровъ передать объ этомъ моей жене. Въ Нижнихъ Гаяхъ мы сели въ поездъ, а вместе съ нами поехали и жандармы. Изъ Бакунчичъ подъ Перемышлемъ насъ отвели въ военную тюрьму въ Перемышле. Тутъ только было объявлено намъ, что мы арестованы. Явился солдатъ-капралъ, приставленный къ политическимъ арестантамъ. Осведомившись о моей фамилiи и месге принадлежности, сообщилъ намъ, что въ тюрьме есть уже много крестьянъ и интеллигенціи, въ частности священниковъ. Затемъ онъ попросилъ дежурнаго фельдфебеля допросить насъ сейчасъ, въ особенности мою дочку, чтобы дать ей возможность вернуться скорее домой, где осталась больная, слепая мать, моя жена. Повидимому, фельдфебель доложилъ объ этомъ въ канцеляріи, ибо немного спустя вызвали насъ передъ военный судъ.

Стоимъ въ корридоре. Тутъ находилась также какая-то еврейка изъ подъ Леска, вывезенная въ качестве свидетельницы противъ местнаго крестьянина, который потребовалъ въ ея лавочке нюхательной махорки, а на вопросъ, почему онъ не беретъ австрійскаго табаку, ответилъ, что русскій табакъ лучше, что и явилось причиной преданія его военному суду за ”руссофильство”.

Судья-аудиторъ вызвалъ къ допросу прежде всего нашего жандарма Брикса; черезъ четверть часа онъ вышелъ въ корридоръ и со смущеннымъ видомъ сказалъ мне: — ”Кажется, васъ отпустять сейчасъ на свободу”. После этого позвали къ судье меня, причемъ было разрешено войти въ комнату также и моимъ детямъ. Допросивъ меня, заявилъ аудиторъ, что не находить за мной никакой вины, а потому отпускаетъ насъ на свободу. Счастливые, что освободились изъ тюрьмы, мы возвратились домой.

Однако, уже 28-го августа явился кь намъ вторично коменданть Бриксъ и приказалъ мне съ сыномъ ехать вместе съ нимъ въ Дрогобычъ, будто-бы для совместнаго представленія уездному старосте оправдательныхъ бумагъ изъ перемышльскаго военнаго суда. На этотъ разъ дочка осталась дома. Соровождавшіе насъ жандармы были безъ штыковъ, такъ что мы действительно не заподозрили въ нашей поездке никакой опасности.

Въ Дрогобыче жандармы, миновавъ уездное староство, направили насъ въ зданіе уезднаго суда, где заключили всехъ насъ въ тюрьму (меня съ сыномъ и обоихъ Ланговъ). Тутъ только почувствовали мы свое безсиліе противъ произвола. Въ тюрьме сидело уже несколько священниковъ, напр. о. Еднакій, много крестьянъ, дрогобычскихъ мещанъ, крестьянскій поетъ Федоричка и другіе. Нашего кучера отправили жандармы домой, сказавъ ему, что изъ тюрьмы насъ не выпустять скоро. Не помогли старанія моихъ адвокатовъ, представлявшихъ политическимъ властямъ, что я оправданъ военнымъ судомъ, следовательно — невиновенъ. Черезъ некоторое время, когда русская армія приближалась къ Дрогобычу, насъ выгнали на железную дорогу и отправили на западъ. На станцiи Мшанна Нижняя собралось возле нашихъ вагоновъ много железнодорожниковъ и солдать, чтобы посмотреть на „руссофиловъ изменниковъ”. Къ открытому вагону подошелъ также какой-то офицеръ и велелъ караульному поставить меня въ дверяхъ вагона, чтобы людямъ лучше было видно „попа-предателя”, причемъ началъ меня бить по голове, а железнодорожники стали тянуть меня за руки изъ вагона, угрожая тутъ-же на фонаре повесить; держась въ смертельномъ страхе за железную перекладину вагона, я потерялъ сознаніе, но къ счастью, крестьяне Федоричка и Низовый, ехавшіе вместе со мной, схватили меня за ноги и на силу вырвали изъ рукъ озверевшихъ людей. Пришелъ я въ себя только въ Вадовичахъ, где насъ согнали съ поезда и разместили въ тюрьме при окружномъ суде. Обращеніе съ нами тюремщиковъ было ужасное. Ничего не помогали также и жалобы, которыя представлялъ покойный о. Сеникъ председателю суда. По истеченiи двухъ недель насъ вывезли черезъ Вену и Семерингъ въ Талергофъ.

Свящ. Михаилъ Вербицкiй (+)

Крестный путь

(Сообщенiе свящ. I. Р. Винницкаго)

Насъ вывели изъ камеръ дрогобычской тюрьмы для следованія на вокзалъ. Камеры, предназначенныя для четверыхъ, вмещали по двадцати и больше человекъ, такъ что мы были рады, увидевь дневной светь и вздохнувъ свежимъ воздуюмъ. Подъ воротами тюрьмы стояла уже заранее предупрежденная толпа и неистово ревела: „смерть изменникамъ!”, причемъ сразу же посыпался на наши головы градъ камней; затемъ запруженная народомъ улица всколыхнулась, подалась немного назадъ и, пропустивъ насъ, окруженныхъ значительнымъ конвоемъ, впередъ, двинулась вследъ за нами по направленiю къ вокзалу. Здесь мы немного отдохнули за железнодорожкой решеткой, во ненадолго, такъ какъ некоторые изъ дрогобычскихъ мясниковъ, несшіе службу въ жел.-дорожной милиціи, обкладывали насъ прикладами и кулаками. Попадало намъ также отъ бегущихь съ фронта солдатъ, пристававшихъ на каждомъ шагу къ интернированнымъ. Къ студенту Вербицкому подошелъ офицеръ и, со словами: „почему смотришь на меня?”, ударилъ его по голове. Мы съ минуты на минуту ждали, что вотъ-воть солдаты бросятся на насъ и изобьютъ или даже поубиваютъ насъ всехъ. Къ счастью, начальникъ конвоя, дрогобычскiй еврей, успелъ вовремя посадить насъ въ вагоны, причемъ ему пришлось съ револьверомъ въ рукахъ защищать насъ отъ разъяренной толпы.

Неимоверно тяжелымъ оказался нашъ переездъ изъ Рыманова въ Вадовичи. Попутно польское и еврейское население, науськиваемое железнодорожникаин и полиціей, бросалось на каждой станціи на наши вагоны, на которыхъ находились провокаціонныя надписи: ”jada zdrajcy”, — а даже кое-кто изъ более ретивыхъ врывался въ самые вагоны, нанося намъ оскорбленiя словомъ и действіемъ. Были также попытки со стороны нападающихъ вызвать у едущихъ интернированныхъ нашихъ крестьянъ вражду къ рядомъ сидяшимъ интеллигентамъ, въ частности къ духовенству. Хуже всего приходилось намъ, когда вь вагоны врывались офицеры. Те били нагайками всехъ безъ разбора. Двое изъ едущихъ въ вагоне, отъ постояннаго испуга и побоевъ, сошло съ ума, а девица Н. въ полупомешательстве пыталась даже удавиться платкомъ. Наконецъ, после продолжительнаго и тяжелаго пути (съ 2—18 сентября), мы очутились ночью въ Abtissendorf-е; возле Талергофа. Тутъ окружили насъ солдаты, подъ конвоемъ которыхъ, среди новыхъ издевательствъ и побоевъ, достигли мы въ теченіе двадцати минуть окончательной, страшной цели — Талергофа…

Свящ. Iосифъ Винницкiй

Жидачевскiй уездъ

Въ с. Устьи надъ Днестромъ ворвавшіеся въ село австрійцы увели 10 человекъ крестьянъ (двое мужчинъ и восемь женщинъ) и въ продолженiе двухъ дней зверски издевались надъ ними. Арестованныхъ настойчиво спрашивали — русскіе ли они, или-же поляки, причемъ крест. Федора Горака, назвавшаго себя русскимъ, ограбили и тутъ-же убили. Опасаясь судьбы несчастнаго Горака, арестованныя женщины заявили, что оне польки, после чего имъ было приказано молиться по-польски. Польскую молитву знала только одна изъ нихъ, и ее отпустили домой, остальныхъ же взяли съ собой и во время сраженія держали впереди боевой линiи. Напоръ русскихъ войскъ со стороны Дороговыжа заставилъ австрійцевъ бежать, что спасло арестованныхъ отъ неминуемой смерти.

Въ своей ненависти къ русскому населенію австрійцы пользовались также и провокаціей. Напр. въ с. Тернавке появилась какая-то женщина и просилась къ крестьянамъ на ночь. Ее пріютилъ А. Каминскій. Утромъ после ея ухода нашли въ комнате 3-рублевку, а въ часъ после этого явился жандармъ и арестовалъ Каминскаго, какъ опаснаго шпіона. Доказательствомъ послужила русская ассигнацiя.

Неизвестная женщина дальше оставалась въ селе на свободе, но ей никто уже не позволилъ ночевать въ своемъ доме.

Какъ относились къ этимъ издевательствамъ и арестамъ галицкіе ”украинцы”, можно видеть изъ следующихъ фактовъ:

Въ с. Дубравку несколько разъ заезжалъ благочинный Березовскій (украінофилъ) изъ Ляховичъ Заречныхъ, разспрашивая крестьянъ, о чемъ говоритъ ихъ священникь (русскій), въ частности-же, не распространяетъ ли онъ среди нихъ „руссофильства”?

Въ с. Ляховичахъ Подорожныхь арестовали крестьянъ по указаніямъ железнодор. кондуктора изъ Стрыя, ”украинца” В. Найды, который за освобожденіе изъ-подъ ареста бралъ отъ крестьянъ 10-20 коронъ. Освобожденныхъ записывалъ Найда за такую-же плату ”на Украину”, уверяя темный народъ, что только эти записанные останутся на свободе и въ безопасности.

(„Прик. Русь”, 1914, № 1478)

Я былъ арестованъ 7 августа 1914 г. въ с. Великой Воле, возле Николаева надъ Днестромъ, за то, что будто-бы я давалъ сигналы русскимъ войскамъ, когда австрійцы подходили къ г. Калишу въ Польше. После обыска меня перевели въ тюрьму въ Николаеве, а потомъ въ Стрый, Вадовицы, St. Vicheli въ Каринтіи и, наконецъ, въ Талергофъ. До 14 марта 1916 г. я сиделъ въ Талергофе, затемъ меня зачислили на военную службу въ Грацъ, а черезъ две недели отправили на итальянскiй фронтъ. После контузіи я былъ приделенъ въ рабочую дружину.

Северинъ Сем. Павлюкъ,

студент юрид. Факультета

Жолковскій уездъ

Арестованные изъ с. Мацошина: о. Антонъ

Жолкевский, Дмитрий Дзюбъ и Степанъ Бутлеръ

С. Нагорцы. Настоятель прихода въ с. Нагорцахъ, о. Набакъ, возвращавшийся 31 н.ст. августа 1914 г., вместе со своимъ псаломщикомъ и его дерью, изъ Могилянъ въ Нагорцы, балъ на дороге задержавнъ австрыйскимъ разъездомъ. Солдаты приказали провести себя въ Нагорцы. Все трое проводжили солдатъ до самого села. Перед селомъ солдаты остановились и обращаясь къ о. Набаку со словами: ”Твоя служба кончена!”, завязали ему глаза, привязали къ дереву и разстреляли. Затемъ солдаты хотели завязать глаза псаломщику. Дочь последняго бросилась перед ними на колени и, рыдая, умоляла палачей не убивать ея отца и не делать её круглой сиротой. Тогда эти звери со смехомъ, тутъ-же, на глазахъ отца, застрелили и её. Очередь пришла за псаломщикомъ. Онъ не далъ завязывать себе глаза, говоря: ”Я виделъ смерть моего священника и моей дочери. Не боюсь и своей смерти”. Тогда солдаты бросились на него со штыками. Онъ получилъ семь ранъ, но ни одна из них не оказалась смертельной. После страшной расправы с невинными людьми, разведчики уехали, но под угрозой смерти запретили крестьянам хоронить священника. Полных четыре дня лежалъ труп священника на поле, и только на пятый день, после разгрома австрийцев русскими войсками, когда въ деревню пріехалъ православный полковой священникъ, онъ похоронилъ эту жертву австрійскихъ палачей.

Въ с. Батятичах австрійцы убили одного крестьянина, а въ с. Речкахъ повесили крестьянку Пороновичъ за то, что она, узнавъ въ Угнове о приближеніи русской арміи, сказала объ этомъ своимъ соседямъ. Ее вытащили на улицу, избили до крови, а затемъ вывели за село и повесили. Прибежавшую за ней соседку, просившую солдатъ не убивать несчастной женщины, они повесили тоже.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1432)

********************************************************************************************************************************

Завещаніе приговореннаго къ смерти

Крестьяниномъ Василіемъ Мартинюкомъ изъ Таданья прислано намъ последнее письмо-завещаніе, написанное за несколько минуть до смерти упомянутымъ выше Григоріемъ Наконечнымъ къ жене и детямъ. Оно написано карандашомъ на несколькихъ листкахъ записной книжки и было найдено у покойнаго за голенищемъ сапога во время погребенiя. Приводимъ его здесь полностью (насколько можно его разобрать), какъ трогательный ”человеческій документъ” изъ времени бывшаго кошмарнаго лихолетiя:

„Подякуйте, мои дети, професорови и лесничому, Захарому жонцови и Шмидтови, польскому ксендзови, що за мое добро мене въ ребро. Кождого ратувавъ, якъ могъ, професора стеригъ и боронивъ, якъ найбольшого пріятеля, а онъ мене, якъ наибольшого ворога, невинно на смерть. Не жичу имъ ничо злого. Тилько нехай имъ Богь того не памятае, бо не знаютъ, що творятъ. Ты, жинко, оддайся пидъ Божу опеку, а Богъ певно тя не опуститъ. И що будутъ люди робити, то и ты роби, гроши бережи, щобысь могла видки жити и детей годувати. Може тебе трафится где возъ купити, то купи, а якъ”...

Дальше нельзя разобрать нечеткаго, слитнаго письма. Весьма возможно, что видъ виселицы, передъ которой стоялъ уже покойный, помешалъ ему окончить письмо. Въ одномъ изъ угловъ оторваннаго листа нарисованъ краснымъ карандашомъ восьмиконечный крестъ и помещены: дата „Жолтанцы, дня 3/7 (20/6) 1915”, и подпись „Григорій Наконечный”.

Экзекуціи во Львове