КЕЦАЛЬКОАТЛЬ,
Пернатый Змей, великий символ, издревле известный в Мезоамерике, который здесь, в Тамоанчане, обрел новое значение и, возведенный в ранг бога, считался уже творцом и добродеем человека.
Я вознамерился отыскать связь между этим богом и записями в кодексах, говорящими о генезисе человека. Особенно многообещающей казалась мне именно 36-я страница кодекса Нутталь, которая без всяких оговорок приравнивала человека полосчатой ленте, украшенной перьями. Но для чего, спрашивал я себя, надобно было бога втискивать в драгоценный сосуд – в яйцо? Я уже знал, что миштекские храмовые художники видели в нем самое подходящее место для полосчатой ленты. Но змей?…
Ответ найти было нетрудно – стоило вернуться на 15-ю страницу того же манускрипта, содержащую эпизод из жизни уже известной мне княжны 3-ремень. Эта особа из древней хроники в присутствии жрицы 1-Орел приносила здесь жертву, сжигая копаль - смолу – в переносной кадильнице. Само по себе это действо было мне малоинтересно. Мое внимание живо привлекло тело женщины и место, в котором оно находилось.
Так вот, создатель пиктограммы, дабы придать акту молитвы и жертвования предельно глубокое, мистическое, значение, снабдил княжну змеиным телом, покрытым перьями. Из пасти змеи выглядывала всего лишь женская голова. И все это мистическое существо было целиком погружено в живую воду, заполняющую драгоценный сосуд!
Есть ли более веское доказательство тому, что я на верном пути? Ряд символов складывался в ясное, осмысленное целое: полосчатая лента приравнивалась змею, змей – человеческому телу, а местом их пребывания было яйцо. Да что там, тут дело даже не в символах, а в реальном теле, принадлежавшем в прошлом живой женщине, как доказал Альфонсо Касо. Вот так хроникер возвел сцену жертвоприношения до символического уровня, до "княжны в зародыше" – того, что дало начало ее существованию.
Так еще раз выяснилось, что человеческие головы, выглядывающие из пасти или клюва, несут в себе особое неожиданное значение. Мне оставалось одно: просмотреть микроскопные снимки ядер органических клеток, чтобы проверить, нет ли там какой-нибудь "змеиной" структуры.
Долго искать не пришлось. Во многих специальных работах помещены изображения "щеточных" хромосом. Их подобие змею, покрытому взъерошенными перьями, было более чем очевидно.
Хромосома – это образование, так же изменяющее свой вид, как хамелеон цвет: в период между делениями клетки она не сохраняет форму палочки, ярма или волюты, а раскручивается, распрямляется в чрезвычайно длинную ленту. У различных позвоночных – социтах земноводных – можно наблюдать отходящие от продольной оси этой ленты многочисленные петли, напоминающие ершики для мытья бутылок или стекол керосиновых ламп – отсюда их название: "ламповые щетки". Петли считают нитями ДНК с генной записью для репродуцирования белков.
О ленте хромосомы – "пернатом змее" – говорит нам сегодня молекулярная биология. Выходит, жрецы в мексиканских храмах еще в древности кое-что знали об этом. Ну а коли я убедился, что они знакомы с другими морфологическими формами хромосом, – чего ради исключать эту?…
На рисунке в кодексе княжна З-Кремень выныривает из собственной генетической записи, из символической змеи-хромосомы, покрытой петлями-перьями хроматина.
Возникает, однако, вопрос, почему, собственно, жрецы связывали человека с одной змеей, одной хромосомой, если у него их в клетке целых 46: 23 отцовских и 23 материнских? Допуская, что они знали об этом, было бы излишним требовать, чтобы они еще изображали в храмовом кодексе весь их комплект, тем более что создатели рисунков пребывали в мире знаков и символов, мифов, избегая, как и в других вопросах, дословности, законченности. Но есть указания на то, что они прекрасно знали об удвоении элементарных хромосом.
Биваленты они часто рисовали в виде двух сплетенных змей, или змеи с двумя головами, или же двух змей с одним общим хвостом.
30-я страница кодекса Борджиа представляла собою как бы синтез всего, что я смог установить по моей части (см. фото 2). Рисунок изображает череду события в "пyтeшecтвии', планеты Венеры, отождествляемой с душой бога Кецалькоатля, Пернатого Змея, по миру подземелий. Комментарий Эдуарда Зелера объясняет нам астрономические явления, календарные даты и связанные с ними религиозные представления древних мексиканцев. Так, в период отсутствия планеты на небе она- Кецалькоатль, чистый, светлый дух – встречалась с мертвой материей земли, чтобы проникнуть в нее и наполнить жизнью.
Где происходил этот процесс? Вот перед нами кольцевидный драгоценный камень, окруженный его постоянным знаком – лестничкой. Вокруг – корона лучей, черных прямоугольных перьев – атрибут Пернатого Змея, а при них, по Зелеру, "некие палкоподобные объекты". Я убежден, что они изображают другой атрибут Кецалькоатля, известный как его способный раздваиваться "животворный жезл".
Внутри, в ядре драгоценного яйца, видна, как нельзя более к месту, биологическая структура – скрученный шнур малиналли, изображающий двойную гелису ДНК. Две ее нити, покрытые белыми, красными и желтыми полосками, выражают идею линейной генетической записи. Группировка полосок тройками может указывать на то, что код этой записи троичный.
В самом же центре этой страницы я обнаружил двойного Кецалькоатля в его змеиной ипостаси, хочется сказать – бивалент этого бога. Следовало бы добавить: бога, повсюду именуемого также Драгоценным Близнецом! Как ни объясняли это имя, в своем представлении я видел за ним двузмеиное божество внутри драгоценного камня. Вернее, я видел изображение яйцеклетки, в которой пребывал Кецалькоатль в виде двух хромосом близнецов…
Пасти змея украшены характерными масками с прямоугольным носом и раскрытым птичьим клювом. Это – постоянный атрибут иного воплощения Кецалькоатля, уже как бога ветра- Эекатля, который в мексиканской мифологии вдохнул душу в тело человека. Из раскрытых челюстей змея выскакивают две фигурки того же бога, своим черным цветом возвещая, что это Шолотль – еще одно воплощение Кецалькоатля. И в этом – важная мысль о двойственности змея.
Имя Шолотль означает "тот, кто появляется двойным", а на рисунках он появлялся с атрибутами Кецалькоатля, поскольку Кецалькоатль являл собой еще и Драгоценного Близнеца.
Слово "близнец" следует понимать как "очень похожий", "одинаковый", "составленный из двух одинаковых частей". Стало быть, имя Драгоценного Близнеца относилось к двузмеиной фигуре бога, а не к его различным воплощениям. Ибо последнее – различные воплощения – противоречит понятию "близнецы". Об этом и говорило изображения, и подобных им можно было найти множество, однако я прекрасно понимал, что линию доказательств необходимо поддержать и с другой стороны. И я задался вопросом: а в самом ли деле можно в чем-то отождествлять "пернатого змея" Древней Америки с органической клеткой? Ведь этот символ древнейший, и прежде чем стать богом, он проделал долгий путь постепенного возвышения. Так вот, на какой стадии, скажем так, своего мифического бытия его существо не имело еще ровно никакого отношения к биологии?
Появился он во времена, когда на еще мало заселенном континенте сельскохозяйственные общины индейцев жили в мире магического, сверхъестественного, в котором правили различные духи, и только их действиями объяснялись явления природы и поступки человека.
В жизни этих людей царили маги – вдохновенные посредники между человеком и душами их предков и предметов. Почитались тотемы, что чрезвычайно привязывало к миру природы: земле, воде, животным, растениям, особенно к кукурузе. Женщину, как существо, дающее жизнь, уподобляли плодоносящей земле, а мужчин, его семя – удобрению и воде.
На низинном побережье Мексиканского залива ольмеки с их древнейшей культурой почитали ягуара как своего зверя-тотема. Вот тогда уже в условном изображении своего тотема пятна на шкуре ягуара они заменяли двумя перекрещенными палочками. На керамике появился особый декоративный мотив: ленты, переплетенные подобно двум змеям. Не исключено, что таинственный народ ольмеков, который – есть такое предположение – явился сюда из Африки, принеся с собой знание о какой-то связи полосчатых и палочкообразных созданий с развитием жизни.
Одновремено с культом ягуара существовал культ воды – рек и озер – в виде особого духа – водяного змея. Вскоре мифологическое скрещивание этих животных, ягуара как духа земли и змея как духа воды, породило ягуара-змея, дракона, ниспосылающего плодородие земле.
Ранняя культура ольмеков относится к 1500-900 годам до нашей эры. В последующие столетия, примерно до 100 года новой эры, приходящиеся на пик развития культуры ольмеков, магов-волшебников – заменили жрецы – служители культа -и стали возводиться церемониально-культовые центры – храмы. Развивалось искусство, появились календарь, иероглифическое письмо и умение счета. Древние тотемические животные давно стали всесильными богами, магия уступила место религии.
Однако идеи вместе с их символами и много столетий спустя продолжают жить в мировосприятии уже городского общества, возникшего тогда крупного центра мысли, религии и искусства -Теотиуакане. В этом городе-метрополии, управляемой кастой жрецов, развилось религиозное почитание змея-птицы. Внешность змея с драгоценными перьями порой являла признаки ягуара и пасть кипактли – Чудовища Земли. Пернатый Змей стал божеством. В настенных росписях он изображался с одним или двумя переплетенными телами, но всегда с одной головой или одним хвостом. Надо было, по-видимому, показать, что второй, новый змей (новая лента) возникает из первого, является его точным отображением и, прежде чем они разделятся, соединен с ним.
Змеи Теотиуакана были божествами дождя – из их пастей потоки воды изливались на землю. Но так было до поры до времени. Развитие религии и усиление вершимой с ее помощью власти понуждали жрецов призывать новых богов и разделять между ними их назначения. Так появился тлалок – бог дождя, создатель воды, молний и родственных им явлений. С этого момента змей-птица становится его ездовым существом. На нем Тлалок носился по небу, иначе говоря, змей-птица стал олицетворять тучу.
В Теотиуакане имели особое значение и такие символы, как простые и украшенные ленты; волюты в виде знака вопроса, истекающие изо ртов человечков и богов; окружности-круги как драгоценные камни; раковицы улиток – символы не только зародышей, но и воздуха и божественного дуновения; звездные глаза Тлалока; водяные потоки в форме меандров и др.
От 650 до 900 годов нашей эры культура ольмеков.вступила в свой нисходящий период. Политеистическая религия аграрного типа достигла того состояния, которое уже не позволяло обществу развиваться далее. Для безграничной власти над людьми жрецы неимоверно расплодили богов, но теократия уже не в состоянии была разрешать проблемы неуправляемо растущего городского населения. Религиозные колонии Теотиуакана обретали независимость и переставали обеспечивать столицу продуктами питания. Наступал застой культуры, творческий дух метрополии истощался. Змей-птица в это время был уже второстепенным божеством, носящим Тлалока в небесах. Но в будущем его ожидало могущество бога – создателя человека. Эта поразительная метаморфоза произошла в
ШОЧИКАЛЬКО,
ныне штат Морелос, к западу от Мехико, где обитал народ, подвергшийся влиянию не только Теотиуакана, но и других культурных регионов. Именно там был явлен новый бог. Им стал Пернатый Змей – Кецалькоатль.
Более чем через тысячу лет после этого события, изложенного в статьях известного археолога Романа Пинья Чана, я, взбудораженный его мыслями, оказался там, чтобы искать путь, по коему змей, дождевое божество, ушел внутрь чальчиуапастли – драгоценного сосуда, то есть яйцеклетки. Я двинулся туда, где он когда-то явился, резонно полагая, что его изображения в камне – рельефах и скульптурах, – которые предстанут передо мной воочию, скажут моему сознанию несравненно больше документальных фотографий.
Толкнуло меня в путь и другое поразившее меня обстоятельство: в своей кандидатской работе Пинья Чан показал, что теперешний Шочикалько и есть тот самый считавшийся мифическим Тамоанчан. Стало быть, это "место нисхождения" бога вовсе не было фантастическим. Там росло Древо Жизни рода человеческого. Там – гласили легенды – было место рождения человека: Кецалькоатль создал его и, чтобы он не погиб от голода, дал ему пищу – кукурузу.
Отец Саагун записал в своей хронике, что, по преданию, первые переселенцы из района Уастека направлялись по берегам Мексиканского залива до самой Гватемалы, а часть их отклонилась в глубь континента, на запад, и заселила Темоанчан (наименование означает "ищем свой дом").
Тамоанчан, некогда реальный, со временем стал мифом, а покинутые храмы рассыпались в прах. Потом новые поколения предпочли название "Шочикалько".
Одним из знаменитых символов легендарного Тамоанчана – я это помнил – был известный рисунок (см. фото 1) из кодекса Виндобоненси: покрытое знаками клеток дерево, вырастающее из перьев-хромосом и драгоценного сосуда-яйца. Зная это, я ждал, что и бог-змей, созданный воображением и знанием именно в Тамоанчане, окажется отображением какой-то биологической структуры…
С такими вот мечтами я по шоссе приближался к Шочикалько. Вечер уже наступил. Передо мной был запад. Волнистый ландшафт был под облаками, словно под нависшим потолком или свинцовым, волнующим над головой морем. В просвете между облаками и землей шар солнца сквозь испарения тяжко изливался вниз, поразительно желтый, яркий.
Какая декорация, подумал я, для моих поисков! Мне казалось, что меня затягивает эта светящаяся щель меж небом и землей, что я проскальзываю, вплываю в пространство между этими поверхностями, верхней и нижней, одинаково взвихренными, одна – холмами, другая – клубами испарений.
Пошел дождь. Он неожиданно сыпанул густым крупным горохом. Побелело и поплыло рекой шоссе. Завеса капель загородила солнце как будто стеклянной плитой. Я снижал скорость на широких виражах, которыми дорога обегала взгорья. "Помни, – предостерегал меня Фернандо Перес, – покрышки уже лысые". Я, однако, не настолько притормаживал, чтобы избежать столкновения, которое именно в этом месте и по времени, и при моих-то замыслах было совершенно нежелательно.
Машина пошла юзом. Сворачивая влево, я выходил из виража, когда вдруг почувствовал, что тяжелую машину заносит боком. С противоположной стороны приближались два автомобиля. Меня тянуло наружу, направо. Я мог попытаться вернуться на шоссе, но тогда мы почти наверняка столкнулись бы лбами. Вместо этого я оставил передние колеса вывернутыми в сторону юза наружу. У меня еще была слабая надежда, что дуги хватит, что каменистая обочина задержит скаты. Однако этого не получилось – колеса скатились с насыпи. Чтобы не кувыркнуться боком, я повернул машину капотом вниз – удлиненный снаряд цвета аметист слетел с шоссе и пал боком со склона.
"Неглубоко!" – пронеслось в голове.
В мозгу хорошо запечатлелись виды мексиканских каньонов, в которых десятки автомобилей – легковушек и автобусов- врезавшихся в кактусы, покореженных, смятых, разбившихся о камни, выгоревших до черных скелетов. И сотни часовенок, которые по обочинам ставят родственники погибших.
"На мне ремень безопасности!" – вторая радостная мысль.
Я уже ничего не мог сделать, кроме как судорожно сжимать баранку, чтобы удержать колеса в прямом положении. Двадцать метров по крутому склону я промчался, уверенный, что вот-вот перевернусь, – сделаю козла. Вогнутое дно котловины… Жуткая яма, оставшаяся после выбранной земли, – не было времени, чтобы ее обойти, машина чудом чиркнула рядом, скосив невысокие кусты, и опять же чудом промчалась между двумя деревьями. Задрав нос, она теперь неслась к противоположному склону. Справа – редкий лесок, слева – сложенная из камня стенка огораживала чье-то поле.
Рывок машины, грохот, скрежет – и неподвижность. Тишина. Машина сидела на стенке. Двигатель заглох. Я выскочил.
Автомобиль – в порядке. Я наклонился под дождем: достаточно было разобрать стенку, чтобы колеса снова коснулись земли.
"Ну вот, изволь, получай свое место нисхождения", – сказал я себе.
Дождь прекратился, солнце садилось. Трое крестьян помогли мне вытаскивать камни.
Утром я был среди вожделенных руин. Чистое небо, горячая волна била от раскаленной щебенки. Basamento de las Serpentes Emplumados – Фундамент Пернатых Змеев (см. фото 3).
Мощные наклонные стены из порфировых блоков, образующие основание, на котором сохранилась невысокая отвесная кладка. Я присел напротив, в тени куста, уставившись в резную поверхность, составленную из хаоса светлых выпуклостей, темных вмятин, длинных прорезей и насечек. Постепенно все это складывалось в изображение двух змей. Два огромных змеиных тела, отползающие в противоположные стороны. Тут уж никакое там не дождевое божество и не верховой змей Тлалока, а само воплощение бога, творца, сознающего свою мощь, а может, и какую-то вину, – создатель человека Кецалькоатль. Его двузмеиная сущность как двойная, бивалентная хромосома в яйцеклетке…
Волнами наплывал дрожащий воздух. У меня слезились глаза, изображение стало подвижным, контуры чуть колебались, словно погруженные в прозрачную воду. Казалось, змеи возвращаются в водную стихию, – туда, где их обитель, место их двойственности, – в свою живую воду в драгоценном ядре клетки. Колебались перья – петли хромосомы – Кукумаца, древнейшего майяского духа вод, который, возможно, не случайно был возвеличен новой религией, возведен выше других богов и помещен на центральном месте святилища.
Его окружали разрезанные раковины улиток – знаки не только воздуха и божественного дуновения, но и воды, то есть всего, что приводит к возникновению жизни. И еще знаки духа, мысли – тоже стихии, в которой творится особая жизнь.
Разделенные змеиные языки слишком тяжелые и толстые, огромные, увеличены явно для того, подумал'я, чтобы придать им иное – не анатомическое значение. Такие, они напоминают, сказал я себе, принцип деления надвое, умножения образца, что обеспечивает образование цепочек клеток с генной записью, а значит и безмерное продолжение жизни.
И тут я обнаружил, словно в подтверждение этой мысли, одинарную полосу, оторванную от змея, помещенную перед фигурой жреца и разделенную наполовину наподобие перевернутой литеры Y на две новые полосы, именно таким образом делятся и умножаются нити ДНК в ядрах клеток…
В сплетениях змей проступают иероглифы, объясняемые как "7" и "9-Глаз Гада" или "Ветер", – дата рождения Кецалькоатля и его календарное имя.
Я встал, обошел каменную платформу вокруг: по два змея – на каждой его стороне. Наверняка, сказал я себе, это не случайность. Я знал таких змеев – род дракона, украшенного перьями-петлями, символизирующими то, что обладает способностью порождать себе подобных, пребывать парами и содержит в себе знание о человеке.
На западной стороне, справа от ступеней, ведущих на платформу, высечен иероглиф дня "5-Дом", за которым словно кто-то прячется – выступают лишь руки. Левая тянет к себе шнур, пытаясь приблизить охваченный им другой знак календаря – иероглиф дня "11-Обезьяна". Это должно означать, полагали исследователи, поправку либо уравнивание местного календаря с каким-то другим.
И это, и множество других свидетельств ясно говорило, что Шочикалько – Тамоанчан был местом, поддерживающим внешние связи, а поэтому и был открытым влиянию от удаленных культурных регионов. Среди рельефов – много элементов, заимствованных у майя, сапотеков, с побережья залива, из центра плоскогорья, из Теотиуакане. Возможно, кроме политических и торговых контактов тут имели место встречи высших жрецов. Этого требовала хотя бы необходимость сравнения и уточнения календарей. Думаю, особая каста посвященных – мудрецов и магов, независимо от эпох, стран и вероисповеданий всегда умела достичь взаимопонимания и делала это поверх голов своих народов. Могли и в Шочикалько происходить такие встречи: шел обмен идеями, разрешались извечные вопросы бытия, толковались глубинные значения мифов, и, наконец, жрецы делились тайными знаниями, сокрытыми от народов и используемыми для удержания их в повиновении, как какое-то особое средство полного подчинения их.себе.
Саатун пишет о народе, который заселил Тамоанчан: "У них всегда были мудрецы и прорицатели, которые звались амошоаке, то есть люди, разбирающиеся в древних картинках… из этих мудрецов осталось не больше четырех среди тех, кто поселились… благодаря им изобрели астрологию, искусство толкования снов, установили счет дням… и рассчитали разницу во времени. Это стерегли, охраняли во время царствования и правления тольтекских и мексиканских владык…" 1
Вероятно, нам никогда не узнать, думал я, что содержали эти книги, считавшиеся древними уже во время, предшествовавшее завоеванию Мексики. Можно только догадываться, что крохи из них рассеяны по немногочисленным кодексам, дошедшим до наших дней, а еще отображены в произведениях древнего искусства – скульптурах, рельефах, керамике.
У меня уже были основания – как мне казалось – утверждать, что эти книги содержали знания о природе жизни и происхождении человека, близкие во многом к тем, которые мы склонны принимать сейчас. Знания совершенно закрытые и ненужные народу, передаваемые из поколения в поколение только посвященными. И все же, по всему, в более ранние исторические эпохи они были распространенными на Земле…
Я считал, что жрецы древней Центральной Америки обладали этими знаниями, откуда бы они к ним ни пришли, и это позволило им, возможно, на встрече, скажем, на религиозном собрании в Шочикалько – мифологизировать нового бога и предложить его своему национальному миру. Что в таком случае вынудило их так поступить?
Наступают такие периоды в жизни народа, когда он так привыкает к своим богам, что перестает их бояться и уже не верит в их непременное вмешательство в судьбу обычных людей, ну а потому перестает почитать жрецов, не веря в их особую роль посредников. Это наступило и в Америке.
Ближайший к Тамоанчану и крупнейший в этой части света религиозный центр – Теотиуакан, достигший вершин развития, шел уже по нисходящей к своему концу. Внутренние, особенно хозяйственные, проблемы огромного города, население которого непомерно возросло, уже невозможно было разрешать силою теократии и ее официальной религии – начинался экономический закат метрополии, творческий дух народа замирал.
Такие же изменения, хотя и в меньшей мере, происходили и в других регионах – от вулканов на севере континента до джунглей на востоке, до Юкатана и Гватемалы. Вокруг религиозных центров располагались городские или сельские поселения. Их жители, трудившиеся, как мы бы теперь сказали, "в сфере услуг", купцы, ремесленники, чиновники, вне тяжкой работы, менее склонные к покорности, более свободные в разговорах, образованные, любознательные, не столь простодушные, как пеоны и как бы того хотелось жрецам, заражали вольномыслием и сельское население.
Жрецы, развившие политическую религию, ориентированную на сельское население и хозяйство, невероятно сложную, с тем чтобы легче было осуществлять свою власть, все еще плодили богов, многие из которых были олицетворением явлений природы: в том числе роста, цветения и плодоношения. Но этого уже было недостаточно людям, задававшим себе все более тяжкие вопросы в катастрофической своей жизни. Реже и скромнее были уже пожертвования в пользу храмов, труднее становилось управлять душами. Вера поблекла, ослабла и ей требовалась какая-то подпитка. Не столько во имя богов, сколько ради жрецов, их положения.
Я представил себе, что в качестве средства обновления религии открыли культ нового бога. Его становление не было постепенным, естественным, как это происходит, когда духовные свойства и нравственные наставления какого-то отдельного божества в какой-то момент начинают соответствовать и изменившемуся сознанию окружающих племен, благодаря чему божество возвышается и завоевывает новых адептов на новых пространствах.
Нет, тут археология располагает доказательствами того, что Кецалькоатль был создан сугубо сознательно. Однако остается загадкой, было ли это создание заслугой одних только жрецов Тамоанчана, впитавших различные культурные веяния и верования, или же здесь происходили встречи и совещания, на которых было решено придать новое, высокое значение издавна почитаемому, но отнюдь не перворазрядному божеству, связанному с водой змею-туче, носящему Тлалока по небу. Многое говорит за то, что.имело место последнее.
Культ, созданный тольтеками, достиг отдаленнейших регионов. Он воздействовал с такой невероятной силой, так завоевывал сознание и чувства, что кое-где перешел почти в монотеизм.
От состояния в ту великую для меня минуту размышлений не осталось уже ничего. В потоке солнечного жара я кружил по опустевшим руинам. Мне не светила красота ни одной из тех знаменитых, изумительных греческих фигур – на рельефах боги утопали в султанах, париках и шкурах ягуаров, потрясали украшенными погремушками палицами, размахивали кадильницами с дымящимся копалем: это от жрецов – для народа, чтобы потом, в храмах, благоговейно склониться им над древними книгами…
Приземистые строения из камня на приплюснутых возвышениях, поднимающиеся над холмистой, но тоже приглаженной местностью; испаханные поля, кактусовые рощи, редкие деревья на межах. Пустота, сушь, забвение, тишина. Кроме постамента со змеями ни одно из строений помельче не было декорировано. Я усомнился, удастся ли мне узнать побольше о том, что произошло здесь столетия назад, но тут я обратил внимание на три каменные стелы. Они торчали в стороне – три многогранных каменных столба, покрытые барельефами. Я заглянул в книгу Пиньи Чана – он писал, что эти стелы обнаружили в каменном ящике, поэтому они прекрасно сохранились. Сейчас их выставили под небо, на сияющее солнце, на них были видны мельчайшие подробности.
Барельефы первой стелы, отчетливые благодаря резким теням, и ее календарные иероглифы говорили о цикле, который проходит планета Венера – воплощение Кецалькоатля, – о ее восхождении на небо и превращении в вечернюю звезду. Вторая стела несла сведения о создании кецалькоатлем – Венерой Эры Пятого Солнца, в которой мы с вами живем, и об открытии им кукурузы – драгоценнейшей пищи людей. Третья стела описывала магическую связь Кецалькоатля с вожделенным дождем и временами года, с календарем, вообще с временем, превращая его во владыку времени, календарного года, дождя и молний, сосредоточивая в его дланях силы, умения прежних богов в сфере сельского хозяйства.
Стелы были достоверными и уже внушали доверие, подтверждаемое датами, мысль историков о решенном жрецами, обдуманном ими создании этого единодержавного бога.
С середины первой и третьей стел глядели человеческие глаза. Два лица, казавшиеся в солнечном освещении живыми. Лицо, собственно было одно и то же, но с разными выражениями. Рот первого раскрыт в радостной улыбке. А ведь из широко раскрытой пасти меж челюстями змея явлено это ликующее лицо человека, опьяненного воздухом, торжествующего в предверии жизни. Он только появился и еще вырывается, преодолевая сопротивление из утробы, и он принудил змея этого мифического года исторгнуть его на землю, к солнцу. Одурманенный первым вздохом и удивленный тем, что узрел, он восхищен тем, что обрел человеческое тело, родился, что будет жить!
Рот того же лица на другой стеле раскрыт, губы искривлены в горькой улыбке и страхе от вдруг явленного знания человеческой судьбой.
Я долго стоял там, и мы смотрели друг на друга, он – в своих двух воплощениях, и я все более убеждался в том, что это вовсе не лицо бога. Достаточно было вглядеться, вдуматься в это лицо, понять его черты, два его выражения, их смысл, чтобы без сомнения знать: это – человек. Столь лишенного внутреннего покоя и гордости, столь искаженного земными чувствами лица люди богу не придают. Богом здесь не был ни змей, ни человек. Богом было их соединение воедино: змея и порождаемого им человека. А такое мистическое сочетание можно объяснить, естественно, только одним образом – как отождествление двух состояний, в которых мы существуем: вначале хромосомная лента в яйцеклетке, потом возникшее в соответствии с ее генетической записью тело.
Я понял, что здесь попросту почитали естественный процесс жизни. Охватывающие человеческое лицо змеиные челюсти, ноздри гада и висящий язык создавали как бы обрамление, состоящее из двух разделяющихся лент. Что символизируют эти ленты, – я уже хорошо знал. Мне тотчас вспомнилось изображение человека на ацтекском барабане, как бы выныривающего из-под согнутой в ярмо некоей плетеной структуры. И здесь и там – думал я – запечатлено знание о происхождении человека или, конкретнее, о его прохождении через фазы разных состояний. Повторялись тропы, и эти рельефные изображения, казалось, различным образом излагают идею хромосом.
Многое говорило за то, что я не ошибался. В конце концов и в коцексах, у столь многочисленных в них удвоенных и одинарных змей нет своих человеческих голов – они их только исторгают вместе с телами. Как доказал Альфонсо Касо, на 15-й странице кодекса Нутталь в пасти пернатого змея – голова княжны З-Кремень. Вот и ее изобразили так, поскольку на уровне клетки ведь и князья являются всего лишь хромосомными лентами, как прочие смертные.
Теперь новое значение обрели приведенные Альфредо Лопесом Аустином в его книге о "Человеке-Боге" слова, которые распевали в Древней Мексике тольтеки, обращаясь к своему богу:
"Я – копия Старого, змея ночи "г.
Разве они не отзвук знания древних мудрецов о полосчатых, змееобразных, генетических "записях", невидимых глазу, репродуцированием которых в ином виде является человек? И разве не здесь сокрыт ключ к пониманию утверждения Библии о создании человека по образу и подобию Божьему?
Я повторял себе, что явление столь великого Бога, каким стал Кецалькоатль, а вдобавок соединение его в мифе со змеем, уже известным, почитаемым, пусть имевшим многочисленных предшественников на небе, не могло не быть историческим событием. Тем более, что эта религиозная доктрина имела такую нравственную силу, что новый культ за короткое время охватил Мезоамерику и новый бог вытеснил других, давно почитаемых богов без особых миссий, войн и "крестовых походов" – одним только великим фактом своего появления.
Ведь жрецы создали, открыли особого бога, творца человека и дарителя пищи. Этот бог не только сотворил тело человека, но и наделил его душою, сознанием, и это дало ему знания и способность к искусству. Но, чтобы осуществить все это, он, по мифу, покинул свое небо, свое уединение, принял тело, согрешил, спалил себя на костре, покаялся. Не зря же его часто сравнивали с Христом. Он стал великой, одухотворенной личностью. Оттеснил в тень старого бога огня – Уеуетеотля, изображаемого человекоподобным, а также бога дождя, воды – Тлалока, с антропоморфным, но ужасным лицом; Тескатлипоку – божество всеприсутствующее, невидимое, изображаемое тоже в облике человека… А его, хоть он и был ближе прочих божеств к человеку, почему-то называли птицей-змеем! Но почему?
Если такого бога, размышлял я, создают для общества уже зрелого, культурного, далекого от слепого почитания сверхъестественных сил, то за этим должна стоять какая-то особая, поразительная причина.
Выбран – а это был выбор сознательный, запрограммированный – именно змей. Опираясь на систему растолкованных по сию пору символов, я пришел к выводу, что такой выбор скорее всего основан на биологическом знании о происхождении человека.
Я считал, что жрецы уже давно приберегли это знание, прежде чем пустить его в ход. Вероятно, они решили, что удержать власть над метрополиями можно только при помощи аргументов максимальной силы, а именно точной наукой, которая в такой мере овладеет умами, что вновь понадобится ученое посредничество жрецов и их главенствующее участие в социальной жизни. Это могла быть только какая-то великая истина, проповедуемая с полной убежденностью, а не сказка о змее, летающем в облаках. Решено было раскрыть людям истину о происхождении человека.
Они знали, что его истоком в яйцеклетке, "драгоценном сосуде", является генетическая "запись" на нити ДНК, содержащаяся в сорока шести "мотках"-хромосомах – змеевидных, полосчатых органических образованиях. Реализация этой "записи" создает тело…
Кецалькоатль, думал я, мог быть деификацией процесса творения – от ленты ДНК к человеку. В таком случае бог был бы и тем и другим, то есть всем, что с этим связано. Поэтому-то его и изображали в двух ипостасях – змея и человека. Но это еще не все. Такое морфологическое изменение божества порождало вопросы: этики, греха, вины, покаяния, страдания и других нравственных устремлений, нераздельно связанных с обретением животного тела, наделенного сознанием. Вместе с сознанием Кецалькоатль дарил человеку беспредел моральных обязанностей и сомнений. Именно поэтому новый бог приобрел такую власть над душами, так безоговорочно был принят людьми и так им стал близок, возвысившись в их глазах над пантеоном прежних богов.
Мне в голову приходила масса аргументов в пользу такого хода мысли. Надо сказать, что подобные соображения выдвигали многие исследователи, но проблема неожиданного, быстрого становления нового бога рассматривалась ими, в отличие от меня, в сугубо духовном, мистическом плане.
Прежде чем приняли на веру выдвинутые мною положения, мне необходимо было убедиться, что моя гипотеза не противоречит существующим в науке взглядам на "боготворчество". Ведь считается, что на сотворение двойственного божества, Кецалькоатля, жрецов из Шочикалько подвигли произведенные майя математические расчеты цикла планеты
Источник: lib.rus.ec.
Рейтинг публикации:
|
