|
В чём суть происшедших тогда событий?
Прежде чем ответить на этот вопрос, хочу провести одну параллель. Иногда, когда сравниваешь летнюю кампанию 1941 года против СССР и кампанию 1940 года против Франции, приходится слышать такой аргумент, что Франция территориально меньше России, поэтому быстро потеряла столицу и капитулировала. По этой-де причине эту ситуацию нельзя сравнивать с событиями, проходившими на территории огромного СССР. Я прошу обратить внимание вот на какой момент. В ситуации с Рейнской демилитаризованной зоной французы, пусть и под давлением англичан, но сами, своими руками, уменьшали (или не противодействовали уменьшению, что одинаково) территорию, с границ которой было осуществлено против них германское вторжение. Вот же сам Черчилль пишет: "...исходные рубежи, откуда германская армия могла начать вторжение во Францию, оказались теперь вынесенными вперед на сотню миль..." Добавим сюда, что одновременно была также потеряна для французской обороны такая мощная естественная оборонительная преграда, как Рейн. Когда сегодня Сталина обвиняют в том, что он, введя в 1939 году советские войска на территорию западных Украины и Белоруссии, совершил очередное злодеяние, забывают при этом сравнить. Вот мы с вами видели, как французы и англичане придвинули к себе рубежи германского нападения на сотню миль. Сталин осенью 1939 года отодвинул советскую границу на четыреста километров на запад. Поэтому летом 1941 года наши войска сдали Смоленск. А не Москву, как вышло бы, если бы немцы ударили с рубежей на сотни километров восточнее. Вот и делайте вывод о том, кто из них больше заботился о безопасности своей страны. И почему, в результате, одна страна капитулировала. А другая страна того же самого зверя добила в его берлоге. Когда те же французы, например, обвиняют сегодня Сталина в заключении пакта, во вторжении в Польшу, они обвиняют его фактически в том, что о своей стране Сталин заботился куда лучше, чем сами они заботились о своей собственной. И получается, что российские либералы, обвиняя Сталина в том же самом, принимают традиционно близко к сердцу благополучие какой угодно страны, но не своей собственной. Такая вот параллель. Но вернёмся снова в 1936 год. Обратите внимание. Черчилль признаёт, что за несколько лет до вторжения немцев в Рейнскую область французские войска были не просто выведены оттуда, но выведены под британским нажимом. Он признаёт также, что Британия гарантировала Франции свою помощь в случае вторжения вермахта в эту область. Он сокрушается, что Британия обещанной помощи не оказала. Более того, из его слов понятно, что английское правительство приложило изрядные усилия для того, чтобы Франция отреагировала на ввод немецких войск в Рейнскую область предельно "политкорректно". И хотя он упрекает французское правительство в трусости и безволии, отмечает всё-таки, что в случае, если бы Англия пришла на помощь Франции, та, несомненно, нанесла бы военный удар. А это, безусловно, в той обстановке означало бы конец Гитлера. Но Англия отказалась предоставить свою помощь Франции. У Черчилля ещё много будет в его мемуарах по разному поводу и разным предвоенным событиям сетований о недальновидности и нерешительности политических лидеров Англии и Франции. Однако главного он, естественно, нигде не сказал. Впрочем, если читать его внимательно, то причина такого отношения лидеров Запада к возвышению Гитлера, начинает видеться вполне отчётливо. А потому я позволю себе и в дальнейшем использовать в качестве доказательств оставленные им воспоминания. Здесь же из описания им событий 1936 года наиболее наглядно прослеживается такая картина. Французы понимали, конечно, опасность происходящего. Однако на пути решения возникшей проблемы, помимо собственной нерешительности и отсутствия политической воли, отчётливо можно увидеть очень значимый фактор. А именно, позицию Британии, удерживавшую Францию от любых силовых действий, а значит, единственно реальных мер противодействия агрессору. *** Ещё на Локарнской конференции 1925 года, состоялось событие, весьма странно укладывашееся в понятие союзничества. Уинстон Черчилль. "Вторая мировая война". "...Что же касается Франции и Германии, то Великобритания торжественно обязалась прийти на помощь тому из этих двух государств, которое станет объектом неспровоцированной агрессии. Это далеко идущее военное обязательство было принято парламентом и горячо одобрено народом. Обязательство это не имеет себе подобных в истории..." А кто возьмётся определить степень неспровоцированности? Понятное дело, у обеих сторон ВСЕГДА будут противоположные взгляды по поводу толкования событий, предшествовавших гипотетическому конфликту. Значит, кто будет толковать, кто прав, а кто нет? Правильно. Великобритания. А как она будет это толковать? По правде и по совести? Или так, как это необходимо для государственных интересов Великобритании? В приведённом примере с обстоятельствами, сопровождавшими вторжение в Рейнскую область, как в капле воды отразилось обычное поведение лидеров этих двух стран. Французы в ответ на очередные гитлеровские агрессивные действия обычно сразу рефлекторно порывались предпринять какие-то жёсткие действия. Англичане же в каждом таком случае не только реагировали не в пример миролюбивее, но ещё и неизменно удерживали своего союзника от любых резких движений. Французы с этим неизменно соглашались. Что давало повод позднейшим мемуаристам обвинять их в трусости и безволии. Всё это так. Но вы не находите, что куда-то пропала былая горячая дружба между Англией и Францией. Куда-то исчезло неизменное желание Британии поддержать Францию против её традиционного континентального противника. Теперь Англия стояла НАД своим бывшим союзником и своим бывшим противником. Уравняв их между собой. Так что же произошло тогда в дружной европейской семье? Для начала давайте вспомним о том, что привычное понятие "Запад" состояло тогда из нескольких стран европейского континента (США в силу ряда причин мы здесь и сейчас вспоминать не будем), самыми сильными из которых были две. Великобритания и Франция. Несмотря на то, что страны эти в ХХ веке неизменно были союзниками, у каждой из них были, конечно же, и свои суверенные интересы в самых разных областях политики и экономики. Не забудем при этом, что Франция занимала в союзном тандеме подчинённое положение. Причина этого проста. Союз этот был направлен острием против общего противника - Германии. Однако, в отличие от Англии, островное положение которой давало ей серьёзные преимущества, Франция граничила с Германией непосредственно. Кроме того, Британия была значительно сильнее экономически. Что и определило распределение ролей в этом европейском "согласии". Причина более острой реакции политиков Франции понятна. Страна непосредственно граничит с Германией. Германия традиционно Франции враждебна. Германия неоднократно с Францией воевала. Здесь всё понятно. Англия без Франции просуществовать могла вполне спокойно. А вот для Франции остаться с Германией один на один было смертельно опасно. Германия попросту была сильнее Франции, поскольку имела намного большее население, а значит, в потенциале, вдвое большую армию. Поэтому причина послушного следования Франции в кильватере британской политики понятна тоже. Франция панически боялась остаться перед лицом Германии один на один, без такого сильного союзника, которым показала себя в последней войне Англия. Поэтому послушно следовали в кильватере английской политики, выполняя все или почти все "пожелания" последней. А потому говорить о некой единой политике Запада того времени не очень точно. Правильнее иметь в виду, что всю эту политику определяла тогда только одна страна. Великобритания. Таким образом, то, что мы привычно обозначаем общим словом "Запад" и его политикой, в 20-30-е годы ХХ века были, в сущности, политикой Великобритании. Именно она определяла основное направление непростой жизни в европейском доме того времени. И именно на ней, в силу этого, лежит главная ответственность за последствия проводившейся тогда политики. А вот как раз с Британией в русле традиционно сложившихся взглядов понятно не очень. Откуда это странное изменение приоритетов? Откуда это изменение курса от старого союзника к заигрыванию с бывшим противником? Конечно. Англия отделена от Германии "самым большим в мире противотанковым рвом". Её флот неизмеримо могущественнее. А именно это наиболее важно для островной державы. Всё это понятно. Тем не менее. Последняя война показала как раз, что Германия является необыкновенно опасным противником. И Германия являлась вплоть до Первой Мировой войны единственным конкурентом Англии за доминирование на европейском континенте. В свете этого непонятно такое неизменное миролюбие, проявляемое Британией по отношению к Германии практически на протяжении всех тридцатых годов. Что же определило основное направление её политики, докатившейся тогда до Мюнхенских соглашений 1938 года? *** Давайте вспомним историю. С 16-го века, с Непобедимой армады, главным мотивом британской политики было постоянное и настойчивое противостояние с любым государством, на тот или иной момент сильнейшим на европейском континенте. Этого требовала логика претензий на континентальное первенство, которые естественны, в общем-то, для страны с наиболее развитой промышленностью того времени. Противостояние это не было вызвано какими-то непримиримыми противоречиями или какой-то исконной враждой. Чисто объективно, любое государство Европы, сумевшее набрать сил настолько, чтобы претендовать на то, чтобы назваться сильнейшим в Европе, становилось соперником Британии. Просто потому что в одном доме не может быть двух хозяев. А вся имперская политика Великобритании как раз и сводилась к тому, чтобы обеспечить себе европейскую (а в то время это значило, что и мировую) гегемонию. С шестидесятых годов 19-го века, с момента создания единой Германии, главной осью своей политики Англия сделала неизменное противостояние с последней. Создавались блоки, покупались союзники, всё было как обычно. Апофеозом этого противостояния и явилась Первая Мировая война. Это общеизвестно. Непонятно другое. Почему никто не задался простым вопросом. А какое, собственно, государство было "назначено" Британией на роль своего нового потенциального противника после Первой Мировой войны? Почему-то считается, что на Версальском договоре эпоха противостояний Британии с очередным традиционным противником на континенте закончилась. А почему? Британия продолжала до самой Второй Мировой оставаться сверхдержавой. Логика имперской жизни оставалась той же, что и прежде. Что, были устранены, наконец, все мало-мальски пристойные конкуренты? Да нет, не могло такого быть. Хотя бы потому, что природа не терпит пустоты. Место одного неудачника всегда готов занять другой претендент на первенство. Хочет он этого, кстати, или нет. Конечно, в советской историографии настойчиво и прозрачно намекалось, что главным своим противником в Европе после 1918 года британцы видели СССР. Однако очевидно, что с советских ещё времён здесь были сознательно смещены акценты. Большевики на самом деле видели в Англии своего главного противника. Это действительно так. Но вот в самой Англии? В Англии действительно полагали большевизм опасной заразой. Вследствие этого там приветствовались любые усилия по противостоянию Советам. Однако, была ли опасной Советская Россия для владычества Великобритании на европейском континенте? Думаю, вы со мной согласитесь, что в 20 - 30-е годы такой опасности не было. Давайте не будем забывать о том, что в то время СССР был по преимуществу крестьянской страной и по уровню экономического развития уступал не только могущественной Англии, но и почти любой другой европейской стране. Полагаю, что для британцев большевистское государство в то время виделось как что-то неприятное, потенциально (в силу своего примера) опасное, но не очень угрожающее их европейскому первенству. Что-то уровня Родезии. В крайнем случае, государства буров. Буры ведь достаточно долго были неприятны англичанам (вплоть до войны с ними). Но не угрожали же они британскому первенству в Европе? Надо ведь, согласитесь, разделять идеологию и политику. Идеологически Англия была, конечно, противником СССР. Но вот что касается традиционной имперской политики, СССР не мог рассматриваться там как серьёзный противник. В силу своей очевидной экономической слабости. Тогда кто же из жителей европейского дома мог потенциально претендовать на роль сильнейшей (после Англии) державы континента? Её традиционный противник? Германия? Но Германия была повержена и лежала у ног победителей. Вот мы с вами и подошли к самому главному. Думаю, что на самом деле дело обстояло таким образом. Сразу же после окончания Первой мировой войны, определённой части британских политиков привиделось полное низвержение своего старого и традиционного противника - Германии. Эйфория победы, так сказать. Поспешили джентльмены принять желаемое за действительное. Уничтожение массовой армии и чисто военные ограничения для побеждённой страны привиделись кому-то достаточным основанием для того, чтобы оценить силу побеждённого государства по крайне низкой шкале. Поэтому, согласно их представлениям (а были они в этом по-своему логичны), после Германии самым опасным конкурентом может со временем оказаться только Франция. По крайней мере, на момент окончания мировой войны именно у Франции оказались наиболее мощные вооружённые силы в Европе. Да и экономические её позиции выглядели тогда сильнейшими в Европе. После Британии, естественно. При этом никакого значения не имело то обстоятельство, что Франция была союзником Англии. И то, что её политики, естественно, не собирались противостоять ни в какой форме своему старшему партнёру. Давайте прислушаемся к тому, что высказывал по этому поводу Черчилль. "Вторая мировая война". "...Здесь уместно изложить принципы английской политики в отношении Европы, которых я придерживался в течение многих лет и все еще продолжаю придерживаться. Я не мог лучше изложить их, чем я сделал это на заседании консервативных членов комиссии по иностранным делам, которые пригласили меня выступить перед ними на закрытом заседании в конце марта 1936 года. "На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии, Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту четырехсотлетнюю неизменность [96] цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и, таким образом, наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял. Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству в Европе. Дело не в том, Испания ли это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто может превратиться в такого тирана. В связи с этим встает вопрос: какая держава в Европе является сейчас сильнейшей и кто стремится установить свое деспотическое господство? Сегодня, в нынешнем году, по-видимому, на известный период 1937 года французская армия - сильнейшая в Европе. Но никто не боится Франции. Все знают, что Франция хочет, чтобы ее не трогали, и что она стремится только к самосохранению. Все знают, что французы мирно настроены и охвачены страхом. В то же время это храбрые, решительные, миролюбивые люди, которых гнетет чувство тревоги. Это либеральная страна, имеющая свободные парламентские институты..." Одно замечание. Благородный пафос, с которым декларирует здесь свои взгляды Черчилль по поводу всегдашней борьбы Британской империи с разного рода тираниями, переводится на нормальный человеческий язык предельно просто. Англия на протяжении всей этой 400-летней истории боролась неизменно с самым сильным государством Европы для того, чтобы устранить или ослабить наиболее сильного конкурента, претендующего на роль гегемона Европы. "Легко и соблазнительно" присоединиться к сильнейшему - это только в том случае, если ты согласен быть на подхвате, на вторых ролях, как это случилось уже в новейшей истории в связке США - Англия. Однако необходимо признать, что на роль эту британцам согласиться пришлось поневоле. Пришлось по причине утраты своих имперских позиций. Во времена же более ранние, когда Великобритания была ещё на вершине могущества, роль второго, младшего партнёра в любом тандеме, её категорически не устраивала. И потому имперская логика доминирования в Европе заставляла эту страну неизменно враждовать с наиболее сильным государством в Европе. Или государством, потенциально возможным, в силу скорости его развития, таким государством стать в ближайшее время. Второе замечание. Всё, сказанное Черчиллем выше, являлось, по его собственному признанию, только лишь его собственным мнением. Его позицией. Его мировоззрением, если угодно. Его мнение в данном случае было выслушано. Принято к сведению. И всё. Не надо забывать о том, что в то время Черчилль давно уже не занимал никаких постов в правительстве. Да и в собственной партии его положение было тогда достаточно двусмысленным. А потому решающего голоса для формирования политики Англии в те годы он не имел. Политику в те годы формировали другие люди. Имевшие иные взгляды по многим вопросам. В том числе и по вопросу отношений с Францией. Франции, действительно, никто тогда в Британии не боялся. Однако, всё та же логика имперского доминирования должна была привести в Англии к осознанию полезности мер по ограничению силы и влияния своего недавнего союзника. Превентивно. Для гарантирования невозможности каких-либо исторических неожиданностей в будущем. За полсотни лет до этого подобную политику сформулировал премьер-министр Великобритании Палмерстон. "У нас нет вечных союзников и у нас нет постоянных врагов. Вечны и постоянны наши интересы. Наш долг - защищать эти интересы". У американцев, кстати, есть в обиходе нечто созвучное. "Ничего личного. Только бизнес". Здесь необходимо остановиться вот на чём. Черчилль об этом напрямую нигде не упомянул. Но из всей совокупности изложенной им логики событий, происшедших после окончания Первой Мировой войны, можно понять следующее. Его убеждённость в необходимости поддержки Франции и его недоверие к побеждённой Германии не разделялась слишком многими политиками Британии. Более того. В течение долгого времени наиболее влиятельные её деятели, имевшие возможность формировать её политику, придерживались в этом вопросе взглядов, прямо противоположных. В соответствии с этими взглядами Франция не была признана, конечно, врагом для Британии. Однако её выросшая за годы войны военная и экономическая мощь заслуживала, безусловно, самого пристального внимания. Как предмет рассмотрения её в качестве ПОТЕНЦИАЛЬНОГО соперника на владычество в Европе. Потому что других равновеликих величин рядом с этой державой на тот момент, как говорится, просто не было. На этот достаточно недальновидный взгляд. Поэтому сразу после Версаля британская политика начала принимать несколько иное направление. С иными ориентирами, отличными от тех, что были совсем недавно. Вот как это выглядело в самых общих чертах. Шарль де Голль. Военные мемуары. "...В то время как Россия была всецело занята своей внутриполитической ситуацией, Америка держалась в стороне от европейских дел, Англия попустительствовала Берлину, чтобы Париж нуждался в ее помощи (выделено мной - В.Ч.), а вновь созданные государства Европы были еще слабы и разрознены, Франции одной приходилось сдерживать Германию. Она действительно старалась это делать, но действовала непоследовательно. Вначале наше правительство под руководством Пуанкаре{36} применяло по отношению к Германии политику принуждения, затем, по инициативе Бриана{37}, делало попытки к примирению с ней и, наконец, стало искать спасения в Лиге Наций. Однако германская угроза становилась все более реальной. Гитлер уверенно шел к власти..." Дж.Ф.Ч. Фуллер. Вторая мировая война 1939-1945 гг. Стратегический и тактический обзор. "...Для того чтобы избежать повторения этих кризисов, в 1919 г. державы-победительницы, следуя советам американцев, согласились создать Лигу Наций. Коллективная безопасность должна была сделать излишним сохранение равновесия сил. Поскольку сами Соединенные Штаты не были европейской державой и не могли стать таковой, даже если бы они ратифицировали мирный договор, Франция осталась сильнейшей в военном отношении державой в Европе, и потенциально судьба равновесия сил автоматически перешла в ее руки. Тут-то и выступила на сцену традиционная французская политика. Это стало очевидным в 1923 г., когда Франция оккупировала Рур. В результате Британия постепенно вернулась к своей традиционной политике и начала выступать в пользу Германии, чтобы создать противовес Франции{23}... (выделено мной - В.Ч.) Б. Лиддел-Гарт. Вторая Мировая война. "...До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался блестящим [99] успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно..." Уинстон Черчилль. "Вторая Мировая война". "...Озлобление англичан против Германии, столь сильное вначале, очень скоро уступило место столь же сильному противоположному чувству. Возник разлад между Ллойд Джорджем и Пуанкаре, неуживчивый характер которого служил помехой его твердой и дальновидной политике. Обе страны разошлись как во взглядах, так и в действиях, и англичане стали усиленно проявлять свою симпатию к Германии и даже восхищение ею..." Оставим на совести великого англичанина его ссылки на характер Пуанкаре. Думаю, он и сам прекрасно понимал, что объяснить такое кардинальное изменение политического курса великой страны детскими обидами на неуживчивый характер лидера, отстаивавшего интересы своей страны, это не совсем серьёзно. Нет, конечно же, дело не дошло до явного противостояния или, Боже упаси, враждебных действий новых соперников. Напротив, на словах, в парламентских витийствах, по обе стороны Ла-Манша звучали дружеские речи и уверения в нерушимости старого союза. Но одновременно, сразу же с момента окончания войны, всё явственнее стала вырисовываться новая политическая конструкция. На берегах Темзы было решено создать некий противовес новому (или кажущемуся) военному могуществу своего союзника. Этим противовесом должна была стать Германия. Других реальных инструментов для этого попросту не было. А что надо было сделать для того, чтобы этот противовес имел не номинальную, а сугубо реальную силу? Правильно. Для это необходимо увеличить силу одного противника. И соответственно уменьшить силу другого. Вот как это описал всё тот же Черчилль. "Вторая мировая война". "...Правительство его величества опубликовало 16 марта 1933 года документ, получивший по имени своего автора и вдохновителя название "план Макдональда". Исходным пунктом плана было принятие французской концепции армий с кратким сроком службы - в данном случае он определялся в восемь месяцев, после чего устанавливалась точная численность войск для каждой страны. Численность французской армии, составлявшая в мирное время 500 тысяч человек, сокращалась до 200 тысяч, а германской - соответственно увеличивалась до такого же размера... ...К концу первой мировой войны Франция, как и Великобритания, располагала огромным количеством тяжелых артиллерийских орудий, в то время как орудия германской армии были уничтожены, как того требовал мирный договор. Макдональд стремился ликвидировать это явное неравенство, предлагая с этой целью установить для орудий подвижной артиллерии предельный калибр в 105 миллиметров, или 4,2 дюйма. Существующие орудия калибром до 6 дюймов могли быть сохранены, но при замене старых орудий новыми допускался калибр не свыше 4,2 дюйма. Собственно британские интересы, отличные от интересов Франции, ограждались сохранением до 1935 года ограничений военно-морских вооружений Германии, установленных мирным договором, по истечении же этого срока предлагалось созвать новую морскую конференцию. Германии запрещалось иметь военную авиацию на период действия [50] соглашения, но три союзные державы должны были сократить свои собственные военно-воздушные силы до 500 самолетов каждая..." Прошу обратить внимание на существенную деталь. Безусловно, если бы британцы выдвинули французам предложение разоружаться в одностороннем порядке в одиночку, это предложение наверняка не прошло бы. Младший партнёр, это конечно. Но, тем не менее, это всё же великая страна. И есть, конечно же, предел прогиба, дальше которого можно встретить сопротивление своим планам. Поэтому англичане в данном случае вели достаточно хитрую и беспроигрышную игру. Они не предлагали одностороннего разоружения. Они предложили своему союзнику разоружаться ВМЕСТЕ. Поскольку после окончания последней (как тогда провозглашали восторженные литераторы) войны, изготовленные в её ходе большое количество вооружений несли угрозу для наступившего мира. При этом сами англичане ничем не рисковали, как они тогда полагали. Географическое положение Англии делало не нужным и даже обременительным содержание большой сухопутной армии. Соответственно, победоносное окончание войны делало в их глазах ненужным хламом и большое количество вооружений, наштампованное ими в годы войны. Потому что этот хлам вполне может заменить Пролив и господствующий в нём Грэнд Флит. Но для Франции-то это было совершенно не так. Огромные армии военного времени безусловно подлежали массовой демобилизации. Но вот оружие (кроме устаревшего, конечно), оно-то кому могло помешать во Франции, по-прежнему граничащей со своим опасным соседом? На склады его, на консервацию, и кому оно мешает? Да и ту численность армии мирного времени, которую Франция была в состоянии содержать, англичане тоже предлагали значительно уменьшить. Сведя её численность до смешных пределов, сопоставимых с пределами, установленными для рейхсвера. Однако французам приходилось прислушиваться к предложениям своих союзников со всем возможным вниманием. Поскольку следовать приходилось за действиями, которые англичане распространяли и на себя. Надо было выбирать. Делать то же самое, что делали и англичане, следуя за своим союзником и имея вместо уничтоженного оружия гарантии безопасности, которые им щедро обещал союзник. Или не уничтожать своё оружие. Но тогда остаться без союзника один на один со страшным соседом. Поскольку вопрос ставился британцами именно так. И Франция покорно следовала за курсом Великобритании, позволяя себе единственно торговаться с ней по каждому удобному поводу. Наиболее красноречиво эту ситуацию Черчилль обрисовал в следующих словах: "...Я с величайшим возмущением наблюдал за этой атакой на французские вооруженные силы и за попытками установить равенство между Германией и Францией..." "Вторая мировая война". Другое дело, что и эти английские предложения уже не устраивали Гитлера и он от них отказался. Ему уже и этого было мало... Тем не менее, даже после демонстративного выхода Германии из Лиги Наций и отзыва германской делегации из Конференции по разоружению, продолжали происходить невероятные вещи. Снова Уинстон Черчилль. "Вторая мировая война". "...До середины 1934 года правительство его величества в основном могло еще управлять ходом событий, не рискуя войной. Оно могло в любое время, действуя в согласии с Францией и через посредство Лиги Наций, оказать сильнейший нажим на гитлеровское движение, которое вызывало глубокий раскол среди немцев. Это не привело бы к кровопролитию. Но благоприятный момент уже подходил к концу. На горизонте все яснее вырисовывалась вооруженная Германия, подчиненная нацистскому контролю. И все же, сколь ни [54] покажется это невероятным, даже на протяжении значительной части этого решающего года Макдональд, опираясь на политический авторитет Болдуина, продолжал прилагать усилия к разоружению Франции..." То, что я так много цитирую по этому вопросу Уинстона Черчилля, не случайно. Здесь упоминалось уже, что новый курс политики Великобритании, хотя и проводился в жизнь её правящими кругами (а значит, поддерживался большинством избирателей), разделялся отнюдь не всеми британскими политиками. Их было тогда относительно немного, и возглавлял их упомянутый Уинстон Черчилль. Он точно так же, как и правящее большинство, был приверженцем имперских устремлений Великобритании. Но понимал их иначе. Понимал ситуацию намного правильнее ещё тогда, когда закладывались основы британской политики, направленной на выравнивание силы Германии в противовес Франции. Черчилль. "Вторая Мировая война". "...В Англии и Америке могли смеяться над "бронированным кулаком" кайзера и его речами о "сверкающем оружии", но в сердцах французов они звучали зловещим предвестником ужасных реальных событий. В страхе перед германским оружием они прожили почти пятьдесят лет. И вот ценой своей крови они сбросили с себя давно давившую их тяжесть. Наконец-то обретен мир и безопасность. В едином страстном порыве французский народ воскликнул: "Никогда больше!" Однако будущее внушало мрачные предчувствия. Население Франции составляло менее двух третей населения Германии. При этом численность французского населения оставалась постоянной, в то время как германское население росло. Через десять лет, а быть [20] может и раньше, Германия должна была располагать вдвое большим, чем Франция, ежегодным контингентом молодежи призывного возраста. Германия почти в одиночку воевала чуть ли не с целым миром и едва не победила. Люди, осведомленные больше других, отлично знали, что исход великой войны не раз был под вопросом и лишь разного рода случайности перевесили роковую чашу весов. Какие имелись шансы на то, что в будущем на полях Франции или на Востоке снова появятся миллионные армии великих союзников? Разорение и потрясение, пережитые Россией, сделали ее совершенно непохожей на прежнюю. Италия могла оказаться на стороне противника. Великобритания и Соединенные Штаты были отделены от Европы морями и океанами. Франция, истощенная, с поредевшим населением, но чувствовавшая себя бесспорной госпожой момента, вглядывалась в будущее со смешанным чувством благодарного удивления и гнетущего страха. Где же была та безопасность, без которой все, что было завоевано, теряло свою ценность и сама жизнь даже в разгар победных торжеств становилась едва выносимой? Жизненной необходимостью была безопасность - безопасность любой ценой, любыми средствами, как бы ни были они суровы или даже жестоки. В день перемирия германские армии в полном порядке начали отход на родину. Увенчанный лаврами генералиссимус союзных армий маршал Фош, повинуясь чувствам солдата, заявил: "Они хорошо сражались. Оставим им их оружие". Однако он потребовал, чтобы французская граница отныне проходила по Рейну. Германия могла быть разоружена, ее военная система полностью разбита, а ее крепости срыты; Германию можно разорить, ее можно обложить неограниченной контрибуцией; она может стать жертвой внутренних распрей - но все это минует через десять или двадцать лет. И тогда снова воспрянет несокрушимая мощь "всех германских племен", вновь запылают неугасимые огни воинственной Пруссии. Но Рейн, широкий, глубокий и быстро текущий Рейн, укрепленный и находящийся в руках французской армии, явится барьером и щитом, под прикрытием которого многие поколения французов смогут жить спокойно. Совершенно иными, однако, были настроения и взгляды стран английского языка, без помощи которых Франция была бы побеждена{1}. Территориальные статьи Версальского договора оставляли Германию фактически нетронутой. Она по-прежнему оставалась [21] крупнейшим однородным национальным массивом в Европе. Маршал Фош, услыхав о подписании Версальского мирного договора, удивительно верно сказал: "Это не мир. Это перемирие на двадцать лет". Экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными. Германия была принуждена к выплате баснословных репараций. В этом диктате нашли свое отражение гнев держав-победительниц, а также вера их народов, что побежденную страну или какое-либо сообщество людей можно обложить такой данью, которая способна возместить стоимость современной войны. В действительности, однако, эти статьи не были выполнены. Напротив, в то время как общая сумма германских активов, захваченных странами-победительницами, составляла около одного миллиарда фунтов стерлингов, Германии было предоставлено несколько лет спустя, главным образом Соединенными Штатами и Великобританией, более полутора миллиардов фунтов, что дало ей возможность быстро ликвидировать разрушения, причиненные войной. Но так как эти по видимости великодушные действия все еще сопровождались механически повторяемыми воплями несчастного и озлобленного населения стран-победительниц и заверениями их правителей, что Германию заставят заплатить "все до последнего гроша", нечего было ожидать со стороны немцев благодарности или доброжелательности. Германия уплатила или оказалась способной уплатить выжатую из нее впоследствии контрибуцию исключительно благодаря тому, что Соединенные Штаты щедро ссужали деньгами всю Европу, а ее - в особенности. В течение трех лет, с 1926 по 1929 год, США получили отовсюду в виде взносов в погашение долгов всего лишь около одной пятой той суммы, которую они предоставили Германии без всякой надежды на возврат. Ложные представления относительно помощи побежденной стране в сочетании с выгодной процентной ставкой по займам побудили и английских вкладчиков принять в них участие, хотя и в гораздо меньших масштабах, чем американских. Таким образом, Германия получила в виде займов два миллиарда фунтов стерлингов против одного миллиарда репараций, выплаченных ею в той или иной форме путем передачи своих активов или валютных ресурсов в иностранных государствах или путем ловких манипуляций с колоссальными американскими займами. Такова печальная история этой идиотской путаницы, на которую было затрачено столько труда и сил. Франция была обескровлена войной. Поколение французов, с 1870 года мечтавшее о реванше, добилось триумфа, но гибельной для национального организма ценой. Зарю победы Франция встретила изможденной. Глубокий страх перед Германией обуял французский народ на другой же день после его ослепительного успеха. Именно этот страх побудил маршала Фоша требовать, чтобы граница Франции проходила по Рейну для обеспечения ее безопасности от гораздо более сильного соседа. Однако английские и американские государственные деятели считали, что включение во французскую территорию районов с немецким населением противоречило бы Четырнадцати пунктам, а также принципам национализма и самоопределения, на которых должен был основываться мирный договор. Поэтому они выступали против требований Фоша и Франции. Они заручились поддержкой Клемансо, пообещав ему, во-первых, совместную англо-американскую гарантию обороны Франции, во-вторых, демилитаризованную зону и, в-третьих, полное и длительное разоружение Германии. Клемансо согласился на это, невзирая на протесты Фоша и вопреки собственному чутью. Таким образом, Вильсон, Ллойд Джордж и Клемансо подписали гарантийный договор. Сенат Соединенных Штатов отказался ратифицировать договор{2}. Он не посчитался с подписью Вильсона. Нам, так считавшимся с мнениями и желаниями Вильсона во всем, что касалось установления мира, без особых церемоний было заявлено, что мы должны были бы лучше знать американскую конституцию. Французский народ, объятый страхом, гневом и смятением, тотчас же отказался от услуг Клемансо, этого сурового, властного человека с его мировым авторитетом и исключительными связями в английских и американских кругах. "Неблагодарность по отношению к своим великим людям, - говорит Плутарх, - есть характерная черта сильных народов". Однако со [24] стороны Франции неблагоразумно было проявлять эту черту теперь, когда она была так прискорбно ослаблена. Восстановлению ее сил очень мало способствовало возобновление интриг между различными группировками и непрерывная смена правительств и министров, столь характерные для Третьей республики, - сколь бы выгодными или занятными эти интриги ни казались их участникам. Пуанкаре, сильнейший из преемников Клемансо, пытался создать независимое Рейнское государство под покровительством и контролем Франции. Эта затея не имела ни малейших шансов на успех. Пытаясь принудить Германию к выплате репараций, он не поколебался с этой целью вторгнуться в Рурскую область. Эта мера, конечно, вынуждала Германию к соблюдению договорных обязательств, но она была сурово осуждена английским и американским общественным мнением. Озлобление англичан против Германии, столь сильное вначале, очень скоро уступило место столь же сильному противоположному чувству. Возник разлад между Ллойд Джорджем и Пуанкаре, неуживчивый характер которого служил помехой его твердой и дальновидной политике. Обе страны разошлись как во взглядах, так и в действиях, и англичане стали усиленно проявлять свою симпатию к Германии и даже восхищение ею. Едва была создана Лига Наций, как ей был нанесен почти смертельный удар. Соединенные Штаты отреклись от детища президента Вильсона, а затем его партия и его политический курс были сметены победой республиканцев на президентских выборах 1920 года. На другой же день после победы республиканцев по ту сторону Атлантики восторжествовали изоляционистские идеи. Согласно этим идеям Европе надо предоставить возможность вариться в собственном соку, и пусть она платит свои долги, как положено по закону... ...Вплоть до 1934 года могущество победителей никем не оспаривалось в Европе да, собственно говоря, и во всем мире. На протяжении всех этих шестнадцати лет не было такого момента, когда бы три бывших союзника или хотя бы Англия с Францией и их друзья в Европе не были бы в состоянии простым усилием воли держать в границах вооруженную мощь Германии, выступая от имени Лиги Наций и используя ее международный авторитет. Вместо этого вплоть до 1931 года победители, и в особенности Соединенные Штаты, сосредоточивали свои усилия на том, чтобы вымогать у Германии ежегодные репарационные платежи, для чего ее подчиняли раздражающему иностранному контролю. Поскольку эти платежи могли производиться лишь благодаря гораздо более крупным американским займам, вся эта процедура сводилась к полнейшему абсурду. Единственным ее плодом было чувство вражды. С другой стороны, строгое соблюдение статей мирного договора о разоружении в любой период до 1934 года обеспечило бы на неограниченный срок без всякого насилия и кровопролития мир и безопасность человечества. Однако пока нарушения оставались мелкими, этим пренебрегали, когда же они стали серьезными, от этого начали уклоняться. Так была отброшена последняя гарантия длительного мира. Преступления побежденных находят свое объяснение, но, конечно, отнюдь не оправдание, в безрассудстве победителей. Если бы не это безрассудство, не было бы ни соблазна, ни возможностей для преступления... (Выделено мной - В.Ч.) ...Создание армии, охватывающей все мужское население большой страны, - это задача гигантских масштабов. Победоносные союзники, по предложению Ллойд Джорджа, установили для германской армии предельную численность в сто тысяч человек и воспретили всеобщую воинскую повинность. Поэтому эта армия стала тем ядром, из которого предстояло при благоприятном случае вновь сформировать многомиллионную армию. Сто тысяч бойцов представляли собой сто тысяч командиров. Как только было бы принято решение о расширении армии, рядовые могли стать сержантами, а сержанты офицерами. Создателем ядра и структуры будущей германской армии был генерал фон Сект. Уже в 1921 году Сект был занят разработкой как тайных, так и явных планов создания большой германской армии и вел почтительные споры с Межсоюзнической военной [36] контрольной комиссией по поводу различных своих мероприятий. В триумфальные дни 1940 года его биограф генерал фон Рабенау писал: "Было бы трудно провести ту работу, которая была осуществлена в период 1935 - 1939 годов, если бы с 1920 до 1934 года руководящий центр оставался соответствующим нуждам маленькой армии"... ...Серьезный прогресс был достигнут и в другой решающе важной области. Ратенау в 1919 году, будучи министром восстановления, положил начало основательной реконструкции германской военной промышленности. "Они уничтожили ваше оружие, - говорил он генералам. - Но это оружие так или иначе устарело бы еще до начала следующей войны. В этой войне будет применено совершенно новое оружие, и та армия, которая в наименьшей степени будет скована устаревшим вооружением, будет обладать огромным преимуществом". Большая изобретательность была проявлена, чтобы обеспечить страну оборудованием, необходимым для производства в будущем военных материалов. Станки, которые были установлены для производства военной продукции и вновь могли быть приспособлены для тех же целей, были сохранены на гражданских предприятиях в гораздо большем количестве, чем этого требовали обычные производственные нужды. Государственные арсеналы, построенные для войны, не были закрыты, как это предписывалось мирным договором. Таким образом, был приведен в действие план, согласно которому все новые промышленные предприятия, а также многие из старых - тех, что были построены с помощью американских и английских займов, предоставленных на нужды восстановления, - с самого начала предназначались для скорейшего перевода на военное производство. Таким образом, в то время как победители полагались на имевшиеся в их распоряжении массы устаревшего вооружения, в Германии год за годом создавался огромный промышленный потенциал для производства новых видов вооружений..." Заметим, что о роли, которую сыграли американские и английские займы в перевооружении Германии, сказал не Сталин или Молотов. Или ещё какой большевистский пропагандист. В этом признался сам Уинстон Черчилль. "...Все это время союзники располагали реальной возможностью и правом помешать всякому зримому или осязаемому перевооружению Германии. И Германия должна была бы подчиниться решительному и единодушному требованию Англии, Франции и Италии и сообразовать свои действия с предписаниями мирных договоров. Обозревая вновь историю этих восьми лет, с 1930 по 1938 год, мы видим, как много времени было в нашем распоряжении. По крайней мере, до 1934 года перевооружение Германии можно было предотвратить, не жертвуя ни одной человеческой жизнью. Дело было не в отсутствии времени [39]... ...В период пребывания у власти так называемого национального правительства английское общественное мнение все более склонялось к тому, чтобы отбросить в сторону всякие заботы относительно Германии. Тем не менее когда в 1932 году германская делегация на Конференции по разоружению категорически потребовала отменить всякие ограничения ее прав на перевооружение, она встретила серьезную поддержку в английской печати. "Таймс" писала о "своевременном устранении неравенства", а "Нью стейтсмен" - о "безоговорочном признании принципа равенства государств". Это означало, что 70 миллионам немцев следовало разрешить перевооружиться и готовиться к войне, в то время как страны, вышедшие победителями из недавней ужасной битвы, не имели даже права что-либо возразить против этого. Равенство статуса победителей и побежденных, равенство между Францией с населением в 39 миллионов человек и Германией, население которой почти вдвое больше!.." 20 июля 1934 года на заседании Палаты Общин Черчилль сказал: "...Мы должны запомнить: наша слабость затрагивает не только нас самих; наша слабость затрагивает также стабильность Европы"... Проявив незаурядную политическую проницательность, Черчилль очень рано понял, что английские политики поспешили списать Германию из разряда великих европейских держав. Что, загипнотизированные военным поражением Германии и ликвидацией её армии и вооружений, они упустили из виду самое главное. Они упустили из виду то обстоятельство, что Германия, понеся в результате Первой Мировой войны потери территориальные, совершенно не утратила своей экономической мощи. Поэтому, наблюдая за тем, как эта мощь продолжала ещё и изо всех сил подпитываться от США и той же Англии, приходил во всё большее недоумение по поводу такой вопиющей близорукости своих коллег. Говорят, что именно Черчилль натравливал Германию на СССР. Черчилль, конечно же, с превеликим удовольствием удавил бы Советский Союз, не задумываясь. И ту же Германию натравил бы на СССР, и чёрта с дьяволом. При одном условии. Если бы по-прежнему не считал Германию врагом номер один. По-прежнему не считал её наиболее опасным врагом Англии на европейском континенте. Он же. "...Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы, конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы просили от Британского содружества и империи, - это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои планы. Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не остановит и ничто не остановит нас"... Три момента. Первый момент. При всей своей ненависти к СССР, Черчилль, понимая опасность, которую несла Германия позициям Англии в Европе, не мог допустить вторжение первой в богатейшие области Польши, Украины и Белоруссии. Он понимал, что, в случае успеха Гитлера на Востоке, обладание им огромных сырьевых запасов во вновь завоёванных землях может сделать его хозяином Европы. А это для него было категорически неприемлемо. Второй момент. Такую позицию разделяли далеко не все в британском руководстве. Б. Лиддел Гарт. "Вторая Мировая война". "...Немецкие документы свидетельствуют, что Гитлера особенно ободрил визит лорда Галифакса в ноябре 1937 года. Галифакс был тогда лордом -председателем совета, вторым лицом в правительстве после премьер-министра. Сохранилась стенограмма беседы Галифакса с Гитлером. Галифакс дал Гитлеру понять, что Англия не будет мешать ему в Восточной Европе. Возможно, Галифакс имел в виду не совсем это, но таково было впечатление от его слов, и это имело чрезвычайно важное значение. В феврале 1938 года министр иностранных дел Иден после неоднократных споров с Чемберленом был вынужден уйти в отставку. В ответ на один из протестов Идена Чемберлен предложил ему "отправиться домой и принять аспирин". Министром иностранных дел был назначен Галифакс. Несколькими днями позже английский посол в Берлине Гендерсон посетил Гитлера для конфиденциальной беседы. Фактически она явилась продолжением ноябрьских переговоров фюрера с Галифаксом. Гендерсон дал понять, что английское правительство весьма симпатизирует стремлениям Гитлера к "переменам в Европе" на благо Германии и что нынешнее английское правительство обладает "острым чувством действительности". Как свидетельствуют документы, эти события ускорили действия Гитлера. Он решил, что перед ним открыли "зеленую улицу", позволяя двигаться на Восток. Это был вполне закономерный вывод. Еще больше ободрила Гитлера та сговорчивость, с какой правительства Англии и Франции восприняли его вторжение в Австрию и включение этой страны в состав рейха. (Единственным осложнением в этом легком маневре было то, что по дороге на Вену вышло из строя большое число танков.) И наконец, еще большее удовлетворение Гитлер получил, узнав, что Чемберлен и Галифакс отклонили предложения русских о созыве конференции относительно коллективного плана гарантий против агрессии Германии. Здесь следует добавить, что, когда в сентябре 1938 года угроза Чехословакии стала очевидной, русское правительство публично и в частном порядке вновь заявило о своей готовности сотрудничать с Францией и Англией в принятии мер по защите Чехословакии. Предложение русских было игнорировано. Более того, Россию демонстративно лишили участия в Мюнхенском совещании, на котором решалась судьба Чехословакии. Это "пренебрежение" год спустя имело фатальные последствия. Мюнхенское соглашение о разделе Чехословакии было подписано 29 ноября 1938 года премьер-министром Англии Чемберленом, премьер-министром Франции Даладье, фашистскими диктаторами Гитлером и Муссолини. Соглашение венчало политику "умиротворения" агрессора и "невмешательства", которую накануне второй мировой войны проводили правящие круги западных держав..." Ну и третий момент. Для тех, кто до сих пор не перестаёт и не устаёт рассказывать о вынужденности нападения Гитлера на СССР. О провоцировании Сталиным миролюбимого Гитлера как причине нападения летом 1941 года. Слова Риббентропа, сказанные им Черчиллю, были произнесены в 1937 году...
Источник: samlib.ru/c/chunihin_w_m.
Рейтинг публикации:
|
