Исследования по истории германского фашизма, которые и по сей день, как правило, имеют общий характер, начинаются с января 1919 г., т. е. с конституирования «Национал-социалистской рабочей партии» (НСДАП) {Аббревиатура от нем. Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei (NSDAP)} (первоначальное наименование – «Немецкая рабочая партия» (ДАП) {Аббревиатура от нем. Deutsche Arbeiterpartei (DAP)}[1].

Но понять в целом германский фашизм и образование этой партии невозможно без осмысления своеобразного политического направления, которое в начале последнего десятилетия прошлого века возникло среди политических течений и партий кайзеровской Германии и соседней с ней габсбургской Австрии (и, в меньшей степени, в некоторых других европейских странах). Оно отличалось безудержной демагогией и вводило в заблуждение своим трудно поддающимся классификации обликом; еще до первой мировой войны оно все чаще называло себя «фёлькишским» {Völkisch (от нем. das Volk – народ) – народный, народнический в ультрашовинистическом и крайне националистическом смысле слова; излюбленный термин нацистской идеологии и пропаганды, отразившийся также в названии центрального органа фашистской партии «Фёлькишер беобахтер» («Народный наблюдатель») – Прим. перев.}[2].

Причины его появления становятся понятны, если принять во внимание:

с одной стороны, то, что в результате перехода от капитализма свободной конкуренции к его монополистической стадии своеобразные интересы империалистического крупного капитала (их возникновение обычно датируется для Германии примерно 1890 годом) обусловили потребность в новой, т. е. специфически империалистической, идеологии, /21/

и, с другой, ту трудность, с которой империалистический капитал столкнулся именно в Германии в процессе реализации этих интересов; стремление навязать их всему народу вызвало необходимость манипулировать видоизменяющейся политической идеологией и широко использовать демагогию[3].

Фашизм нельзя понять без империализма – такова простая, но слишком часто упускаемая из виду истина. Но его нельзя понять, не зная тех конкретных, специфических для Германии дифференцированных и обусловленных ситуацией внутриполитических проблем, которые приходилось решать империализму при осуществлении своих интересов, и в первую очередь проблему национальной интеграции.

В чем состояли новые интересы теперь уже империалистического крупного капитала, основные признаки которого были определены В.И. Лениным? Для господствующей внутри класса капиталистов группировки финансового капитала в отличие от экспорта товаров особо важное значение приобретал экспорт капитала, «образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир», «закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами»[4].

Великие капиталистические державы и международные объединения капиталистов время от времени ведут между собой «войны за передел мира». Это вызывается тем, что расширение пригодных для эксплуатации и выгодных для вложения капитала земель, а вместе с тем и обладание ими стали условием оптимального использования капитала и дальнейшего экономического роста. В то же время на Земле уже больше нет территорий, которые не принадлежали бы какой-либо великой державе или на которую она не претендовала бы как на свою «сферу влияния». В результате войн за передел мира доля владений такими территориями каждый раз менялась в зависимости от соотношения сил между этими державами[5].

В ходе начавшегося в связи с объединением Германии процесса экономической концентрации (чему способствовали «крах грюндерства» {Грюндерство – массовое лихорадочное учредительство акционерных обществ, банков и страховых компаний. Наиболее характерно для 50-70-х гг. XIX в. – Прим. ред.} и последующий длительный период депрессии) германский финансовый капитал быстро /22/ вырос и окреп. Еще до первой мировой войны он обогнал Англию, считавшуюся дотоле ведущей промышленной державой, и оставил далеко позади Францию. Однако вследствие позднего образования национального государства германский финансовый капитал только в 1884 г. перешел к активной колониальной политике; вскоре его экстремистские стремления к территориальным захватам натолкнулись на границы сфер влияния старых колониальных держав[6]. Вот почему с конца прошлого века он во все возраставшей степени стремился к переделу мира, а следовательно, и готовился к войне за этот передел[7].

В какой же новой империалистической идеологии нуждался он для этого?

Потребность в новой империалистической идеологии.
Этапы ее формирования: социал-дарвинизм и расизм

Для монополистического капитала важнейшая внутриполитическая задача заключается в том, чтобы призвать под знамя войны весь немецкий народ, сплотить и воодушевить его для осуществления экспансионистских целей. Ведь германские империалисты сознавали, что именно на плечи народа ляжет как подготовка, так и тяжесть ведения этой войны.

Уже в 1891 г. рурские магнаты тяжелой индустрии вместе с заинтересованными в экспансии кругами торгового капитала по инициативе директора крупповского концерна Альфреда Гугенберга {Гугенберг Альфред (1865-1951) – крупный капиталист, политический деятель, один из основателей Пангерманского союза (1891-1939). Владелец концерна, в который входили издательства, газеты, телеграфные агентства, кинофирмы. В 1928-1933 гг. председатель правой «Немецкой национальной народной партии». Активно способствовал установлению гитлеровской диктатуры. Был министром продовольствия и сельского хозяйства в правительстве Гитлера. После разгрома фашизма обосновался в Западной Германии. Способствовал восстановлению милитаристских организаций, в том числе «Стального шлема». – Прим. ред.} и Карла Петерса (национального героя – «пионера» колониальной политики, запятнанного кровью населения германской Восточной Африки) вызвали к жизни объединение, специально предназначенное для распространения идеи приобретения Германией владений на всем земном шаре и ее участия в мировой политике «в Европе и за океаном». Оно также предназначалось для /23/ «борьбы с любыми противостоящими национальному развитию (т. е. стремлению германского империализма к мировому господству и войне за его завоевание. – Р.О.) направлениями»[8]. Объединение назвали «Пангерманским союзом».

На первых порах его задачей было привлечение так называемых «мультипликаторов» идей – профессоров, учителей, священников (преимущественно протестантских) и журналистов. Они должны были распространять среди широких народных слоев «национальные взгляды», иначе говоря, извращенное, «пангерманское» толкование исторической миссии немецкого народа, видя ее назначение в завоевании всего мира ради интересов германского империализма.

Таким образом, прежний буржуазно-либеральный национализм, или либеральный патриотизм, чтобы осуществить экспансионистские цели монополистического капитала, нуждался теперь в корректировке, должен был превратиться в национализм. В чем же заключалось различие между национальными идеями прежнего либерализма и новоявленным империалистическим национализмом?

Оно состояло в том, что присущая доимпериалистическому либерализму национальная идея, как и весь этот либерализм в целом, все еще были связаны с провозглашенной эпохой Просвещения идеей равенства, а потому большинство немецких либеральных патриотов начиная с первой половины XIX в. требовало объединения Германии с позиций присущего каждой нации естественного права на собственное государство. Но теперь империализму стало нужным прямо противоположное: он нуждался в такой национальной идее, которая обосновывала бы «право» собственной нации на уничтожение государственного суверенитета других наций. Примером такой подмены может служить статья Фридриха Наумана об «Идеале свободы» (1908 г.). В ней он писал, в частности: «История определила так, что есть нации ведущие и нации ведомые, а потому трудно быть либеральнее самой истории»[9].

Каков принцип политики вне страны, таков он и внутри. Борьба либерализма и либерального национализма за единство немецкой нации была борьбой против господства князей, за буржуазные свободы и права (что объективно означало расширение демократических прав и свобод для всего народа). Теперь же интересы крупного капитала диктовали необходимость такого национализма, задачей которого /24/ было не расширение прав, а оправдание политического подчинения, призыв к «сплоченной национальной воле» и самопожертвованию во имя экспансии, выдаваемой за «общее» и «национальное» дело. Этот национализм нового толка должен был предотвратить попытки классов, не вовлеченных в процесс формирования «национальной политики», отстаивать собственные интересы и тем более не допускать критики ими этой политики. Сопротивление ей изобразить как действия, «антинациональные» и враждебные «фатерланду». Тем самым национализм приобретал ярко выраженный антидемократический характер. Играя важную роль в формировании сознания масс, он натравливал их на социалистов, либералов, а также на представителей любой партии или мировоззрения, не присоединившихся из соображений гуманности или по другим причинам к бряцающим прусской саблей «отечественным кругам».

Но при помощи какой же идеологии можно было внушить народу требование такой абсолютной «сплоченности нации», перед лицом которой сама идея существования партий как таковая (в конечном счете дитя либерализма и, следовательно, самой буржуазии) теперь стала подозрительной, национально неразумной, если вообще не антипатриотичной? Как можно было сделать идеологически приемлемым для масс и справедливым притязание на господство над другими народами?

Безудержное стремление империалистической буржуазии к такому господству давно нашло свое адекватное идеологическое выражение в социал-дарвинизме. Это псевдонаучное «учение» перенесло открытие Дарвина из области животного мира на человеческое общество.

В интерпретации социал-дарвинистов жизнь человека выглядела как вечная «борьба за существование», борьба всех против всех за «выживание», победителем из которой выходит более сильный, высокоорганизованный, имеющий право на жизнь; ему должны подчиняться слабые, которые таким правом не обладают.

Спрашивается: что больше могло прийтись по сердцу предпринимателю, располагающему достаточным капиталом и выступающему за превращение всего мира в источник приумножения оного? что лучше могло отвечать интересам набирающего экономическую и военную силу империализма, чем эта откровенная «мораль»?

Эта примитивная жестокая философия «борьбы за жизнь», в качестве естественного побудительного мотива /25/ которой выдавалось стремление сильного к «самоутверждению» в схватке за выживание и, следовательно, «воля к власти» в качестве критерия жизнеспособности и абсолютной ценности, нашла своего провозвестника в лице Фридриха Ницше[10], который придал ей характер философии элитарности. Ницше довел представление о «естественном отборе» в борьбе «всех против всех» до возведенного в идеал и воспеваемого им образа «более высокого и более сильного» «сверхчеловека», не скованного в своем стремлении к власти никакой «рабской моралью сострадания и гуманности». Этот «сверхчеловек», чуждый всякому состраданию, движимый эгоистической борьбой за жизнь и стоящий «по ту сторону добра и зла», проникнется сознанием своего права на порабощение тех, кто слабее. Из таких «сверхчеловеков» сформируется «раса господ»[11]; в предстоящую эру «великолепных войн» она станет господствующей на земле и создаст всемирное правительство «белокурых бестий».

В чем же заключались слабые места философии силы, столь отвечавшей империалистическим потребностям, если рассматривать данную философию с точки зрения ее функциональной ценности для идеологии, способствующей политической интеграции народных масс? Серьезных недостатков было два.

Первый состоял в том, что своим цинизмом, аморальностью, принципиальным отказом от этических и нравственных норм во имя открытого восхваления насилия она, отражая мировоззрение динамичных предпринимательских кланов, своей столь шокирующей фривольностью, была пригодна лишь для того, чтобы щекотать нервы богатых недорослей из буржуазных кругов и деградирующего, фаталистически настроенного дворянства. Но она не могла увлечь за собой «простой» народ, массу «маленьких людей», которых стремилась подвергнуть политической интеграции.

Не случайно все существовавшие в истории человечества идеологии, защищавшие классовое господство, стремились оправдать его существованием общих ценностей, которые, создавая иллюзию общности интересов, морально принуждали угнетенных следовать за власть имущими.

Политическая философия, провозгласившая принцип господства одних над другими, демонстративно отказывавшаяся даже от видимости ориентации на моральные ценности, не могла привлечь на свою сторону «массу простого народа», поскольку не давала никакой возможности /26/ слабым отождествлять себя с сильными, с «господами».

Второй недостаток, теснейшим образом связанный с первым, заключался в том, что борьба за самоутверждение и выживание в конечном счете характеризовалась как закон жизни, а, значит, как закон для каждого живого существа. Однако общество, состоящее из одних индивидуалистов, в котором идет война всех против всех, было не нужно крупному капиталу. Ведь эгоистическое право властвовать он резервировал лишь для себя, а отнюдь не для народных масс, которые подлежали функциональному использованию в его интересах.

Итак, социал-дарвинизм оказался неспособным сконструировать «нацию» – необходимый империалистическому национализму коллективный субъект, – «нацию» для «жизненной борьбы» с другими народами. Он не мог быть использованным для идейно-теоретического оправдания направления главного удара – по забывающей о фатерлянде «своре партий», по «классовой борьбе». Он не гарантировал и от того, что рабочие и представители других социально дискриминируемых слоев не сошлются на свое понимание борьбы за существование как движущей силы развития общества и не выведут из этого собственное «жизненное право» на борьбу против сильных мира сего. Заметим, что тогда в рабочем движении имелись тенденции к такой социал-дарвинистской аргументации, против которых резко выступал Карл Маркс[12]. Они, естественно, должны были вызвать беспокойство у капитала и послужить ему сигналом политической уязвимости социал-дарвинизма.

Крайне важным для понимания процесса формирования «фёлькишской» идеологии и фашизма является то, что эти два функциональных недостатка как интегрирующей идеологии социал-дарвинизм преодолел, связав свою судьбу с «современным» расизмом.

Пожалуй, сначала следует сказать, почему мы говорим не о расизме вообще, а именно о «современном». Разумеется, расизм (если понимать под ним неприязнь к чужеродным индивидуумам и порождаемую ею цепь предрассудков – приписывание им отрицательных качеств, «варварства» и тому подобного) возникал в истории народов еще с незапамятных времен, и довольно часто. Но только в середине XIX в. защитники феодальных привилегий и господства аристократии в своей борьбе против демократии и пролетариата превратили издревле легко возбуждаемую неприязнь к другим народам в объяснение мировой истории, /27/ в общую теорию исторического процесса, которая и выступила с претензией псевдонаучного обоснования расизма. Эта теория в таком новом обобщенном и систематизированном виде вскоре приобрела и исторически новую империалистическую форму: она стала расизмом империалистическим[13].

Теоретические основы были сформулированы в опубликованном во Франции в 1853-1855 гг. четырехтомном издании графа Жозефа Артюра де Гобино «Опыт о неравенстве человеческих рас». Эгалитарной идее демократии он противопоставлял «неравенство» людей. Суть позиции Гобино состояла в выдвинутом им антидемократическом тезисе, согласно которому существуют разные по своей ценности расы. Любой упадок культуры вызывается «вырождением», причина которого – смешение «полноценных» рас с «неполноценными». Потому культуру могут сохранить только группы, которые блюдут свою «чистоту» во многих поколениях (например, дворянство)[14]. Иначе говоря, все бедствия проистекают от равенства, которое равнозначно вырождению. Оно ведет к упадку культуры и прежде всего к потере данной нацией способности господствовать. Гобино первым предпринял попытку (явно откликаясь на классовые столкновения во Франции того времени) изобразить всю мировую историю как историю борьбы «благородных» рас против «неполноценных». Он – первый, кто интерпретировал всю историю человечества как историю борьбы рас, и потому может рассматриваться как основатель «теоретического» («современного») расизма[15].

Весьма показательно: Гобино был разочарован тем, что его книга тогда получила большой резонанс только среди американских рабовладельцев – они восприняли ее восторженно. Им импонировало его утверждение, будто «низшие расы» не поддаются цивилизации и потому самой судьбой предназначены служить для «высших рас» «живыми машинами, выполняющими полезную работу»[16].

Однако вскоре теоретическое одеяние, сшитое графом Гобино для безнадежной защиты феодальной касты в век триумфа и торжества крупной буржуазии, подошло и империализму. Тому оставалось лишь влезть в него, правда несколько «подогнав» под свои потребности. Он объявил расу собственной нации «самой благородной» и, прибегнув к той же расово-теоретической аргументации, поставил знак равенства между войной и порабощением других стран и народов и войной против политических противников /28/ в собственной стране. Таким образом, он привел внешних и внутренних противников монополистического капитала к общему знаменателю – единому образу врага.

С этим «современным» расизмом и связал себя социал-дарвинизм. Что же дало это слияние? Оно дало ему нужный империализму коллективный субъект «жизненной борьбы», позволило создать псевдонаучную конструкцию: а именно основанную на биологизме «нацию». Отныне субъектами социал-дарвинистской «борьбы за жизнь» стали «расы» или понимаемые в расистском духе нации. Это позволило ему отвоевать традиционные ценности. Ведь закономерным выводом из основополагающей аксиомы расизма о неравноценности рас являлось приписывание «своей» расе всех мыслимых человеческих достоинств и идеальных добродетелей. Поэтому ее «борьба за существование» против «морально неполноценных» рас должна была вестись не от имени ненавистной народу власти, а лишь во имя всем издавна близких, но лишь теперь локализованных в собственной расе и нуждающихся в защите с ее стороны высших человеческих ценностей – всего «благородного и доброго».

Нежелательная возможность того, что в свою очередь социально угнетенные слои и классы, исходя из закона «жизненной борьбы», начнут выступать самостоятельно, теперь была предотвращена провозглашением «расы» в качестве субъекта этой борьбы и определением самой нации как «общности по крови», а отсюда – выведением ее гомогенности и неделимости. Ведь «одинаковая кровь» не пойдет против самой себя – теперь это было бы самоуничтожающей, «противоестественной» борьбой внутри самого исторического субъекта, находящегося в единоборстве против другой «крови», изменой в схватке за выживание собственной «общности по крови».

В свою очередь расизм от связи с социал-дарвинизмом приобрел биологическую и логически-историческую «современную» империалистическую основу[17], а вместе с нею – и динамичную агрессивность. Ведь теперь расы считались не только «различными по ценности», но и находящимися в такой борьбе друг с другом, исходом которой могла быть только победа или поражение, – и это объявлялось «законом жизни». Поскольку «борьба за существование» и «стремление к господству» являлись законом и для «неполноценных» рас, они изображались особенно опасными; во имя более высоких общечеловеческих ценностей эти расы следовало подчинить нациям, «несущим культуру», и «обезвредить» /29/ их влияние на человечество. И если расизм «оправдывал» подход к социал-дарвинизму с позиций нравственных ценностей, то в свою очередь социал-дарвинизм – с проповедью силы и интерпретацией жизни как вечной борьбы за право на выживание более сильного подводил под расизм философскую основу. Так оно осталось и сегодня. Империалистический расизм в любой форме основан на присущей империализму (и до сих пор ничем не замененной) философии жестокости – социал-дарвинизме[18].

Историческая наука долгое время не ставила вопроса о том, каким образом в последние десятилетия прошлого века «современный» расизм получил в Германии столь широкое распространение. Однако некоторые исследования на данную тему все же имеются[19]. Твердо установлено: процесс этот отнюдь не проходил столь «спонтанно», как в большинстве случаев считалось ранее ввиду недостатка точных сведений. Напротив, были специально созданы организационные центры, которые планомерно трудились над тем, чтобы внести расизм в общественное сознание и сделать достоянием как можно более широких слоев населения.

Самым активным и вместе с тем могущественным из этих центров был «Пангерманский союз». Он являлся инициатором бесчисленных объединений, которые в самой различной организационной форме (зачастую в виде лож тайного ордена, а также общедоступных учебных кружков или «союзов» активистов) занимались «германоведением». Им ставилась единственная цель: культивировать среди своих членов, а через них и среди общественности расистское чувство собственного национального превосходства и особой «ценности», стимулировать обосновываемое этим притязание немцев на мировое господство[20]. По тем временам «Пангерманский союз» располагал самым крупным в Германии «научным» и пропагандистским инструментарием: издательством, которое принадлежало председателю его земельного правления в Баварии Й.Ф. Леману. Это мюнхенское издательство, выпускавшее авторитетный, обязательный для всех врачей специальный еженедельник «Мюнхенер медицинише вохеншрифт» («Мюнхенский медицинский еженедельник») поощряло внедрение расизма в немецкую антропологию и медицину[21]. В начале 20-х годов оно создало «отдел расовой политики», который массовыми тиражами печатал расистские листовки и методические агитационные /30/ материалы, устраивал доклады с демонстрацией диапозитивов[22].

Правда, склонность германских предпринимателей к расистскому обоснованию экспансионизма действительно возникла «спонтанно», причем весьма давно, вместе с возникновением экспансионистских устремлений, т. е. еще до окончательного формирования империализма и даже до объединения Германии в 1871 г. Некий Фридрих Лист, пером которого водили интересы рейнских промышленных кругов во главе с кёльнским банкиром Густавом фон Мевиссеном и южногерманских банкиров, писал:

«Едва ли подлежит сомнению, что германская раса по своей природе и характеру предназначена самим Провидением для решения великой задачи: руководить мировыми делами, цивилизовать дикие и варварские страны и заселить еще не обжитые...»[23].

Таким образом, уже здесь обнаруживает себя идеологическая замена «расы» «капиталом», именно он, а отнюдь не немецкий народ, считал себя призванным к этому[24].

Насколько сильно представители именно тяжелой индустрии на Руре и Рейне были заинтересованы во внедрении расизма в общественное сознание и как целеустремленно поощряли они это, наглядно свидетельствует пример, относящийся к 1903 г. Сталепромышленник Крупп объявил тогда открытый конкурс на лучшую работу «об использовании достижений учения о происхождении и наследственности в социальной жизни». Премию получила работа некоего Шальмайера, которая, опираясь на «Евгенику» Гальтона {Гальтон Фрэнсис (1822-1911) – английский психолог и антрополог. Один из создателей евгеники – теории о наследственном здоровье человека и путях его улучшения. Ее идеи нередко использовались для оправдания расизма (например, фашистская расовая теория). – Прим. ред.}, стала по существу исходным пунктом развития в Германии так называемой «расовой гигиены»[25]. С 1904 г. издательство Й.Ф. Лемана выпускало под редакцией Альфреда Плётца и Фрица Ленца «Архив фюр Расен-унд Гезельшафт биологи» («Архив расовой и общественной биологии»), а позднее – журнал «Расе унд Фольк» («Раса и народ»), ставший вскоре (в 1905 г.) органом основанного тогда «Общества расовой гигиены»[26]. Леман «открыл» и активно поощрял ставшего позднее ведущим теоретиком нацистского расизма и его идейным главой Ганса Ф.К. Гюнтера. В 1922 г. он выпустил книгу «Расовое учение немецкого народа», которая стала «образцовым трудом» /31/ и официальной основой так называемого позднего нацистского расизма.

Но человеком, который еще ранее объединил ключевые положения расизма в духе Гобино с притязаниями на власть германского капитала, оказался бывший британский офицер Хьюстон Стюарт Чемберлен, переселившийся из Англии в Германию. В 1908 г. он женился на Еве Вагнер, дочери композитора Рихарда Вагнера, поселился в вагнеровском доме и сочинил здесь значительную часть своих гнуснейших расистских, подстрекательских писаний. В вышедшем еще в 1899 г. главном труде «Основы XIX века» Чемберлен отнес приписывавшееся Гобино «белой расе» общее качество «носителей всей культуры» исключительно к «германству», и особенно к «немцам», делая отсюда вывод, что они призваны «господствовать на всем земном шаре»[27]. Именно это жаждали в то время слышать самые агрессивные круги германского империализма.

В 1913 г. председатель «Пангерманского союза» Генрих Класс вступил в контакт с Хьюстоном Стюартом Чемберленом. В издательстве Лемана они начали выпускать журнал под названием «Дойчландс Эрнойерунг» («Обновление Германии»). Его первый номер открывался программной статьей Плётца – ученика профессора Ф. Ленца – «К обновлению этики» (естественно, на расистской основе). С начала мировой войны этот журнал в тысячах экземпляров распространялся среди немецких солдат на фронте[28].

Но при проведении этой мощной и отнюдь не безуспешной агитации перед германским крупным капиталом возникла дилемма. Она сразу бросается в глаза при анализе результатов, достигнутых социал-демократией на выборах в рейхстаг, начиная с отмены в 1890 г. Исключительного закона против социалистов {Был принят в 1878 г. германским рейхстагом по инициативе Бисмарка. Дал возможность распустить все социал-демократические организации, запретить все печатные издания и газеты, сборы денег и собрания. Был установлен полицейский надзор за всеми социал-демократами. За 12 лет действия закона были запрещены 155 периодических и 1400 непериодических печатных изданий, выслано около 900 социал-демократов, 1500 человек приговорены к тюремному заключению, распущено около 350 местных организаций. – Прим. ред.} до начала первой мировой войны. Для наглядности приведем результаты двух последних выборов в рейхстаг перед отменой этого закона: в 1884 г. социал-демократия получила 9,7%, а в 1887 г. – 7,1%. Однако /32/ в 1890 г. на первых выборах после отмены закона против социалистов доля голосов, которые собрали социал-демократы, увеличилась до 19,7%, в 1893 г. – до 23,3%, в 1898 г. – до 27,2%, в 1903 г. – до 31,7%. В 1907 г. она составила 29%, а в 1912 г. – 34,8% {Данные приведены по: W. Mommsen. Deutsche Parteiprogramme. – В: Deutsches Handbuch der Politik, Bd. I. München, 1960, S. 791-793.}.

Таким образом, накануне первой мировой войны за социал-демократов голосовала треть немецких избирателей. Это означало, что были испробованы все средства в борьбе с социал-демократией: ее пытались запретить при помощи антисоциалистических законов, потом, наоборот, прибегали к политике «социальных реформ сверху», а затем попробовали добиться своей цели сочетанием того и другого. Но все это не привело к отходу рабочих от социал-демократии; не удалось добиться этого и посредством расистской агитации.

Но можно ли было пойти на мировую войну, имея народ, треть которого привержена социал-демократии, тогда еще в значительной мере ориентировавшейся на марксизм, партии решительных противников войны? Являлось ли это надежной внутренней базой для ведения войны?

Увы, последующий ход событий показал: даже простого империалистического национализма оказалось достаточно, чтобы в 1914 г. получить от социал-демократии одобрение военных кредитов и, по крайней мере вначале, заразить значительную часть рабочего класса шовинистическими настроениями, создав таким образом ту «сплоченность» («чудо августа 1914 г.»), о которой во время Веймарской республики националисты всех оттенков неустанно мечтали, столь же меланхолически, сколь и агрессивно. Но можно ли было предвидеть это в 1890 г., 1900-м и даже еще в 1912 г., можно ли было на этом строить свою политику? С точки зрения крупного капитала, в приверженности рабочих социалистическим идеям таилась величайшая опасность всему, к чему он стремился. А попытки как консерваторов, национал-либералов, «свободомыслящих», так и возникшей позднее «Прогрессивной народной партии» самыми различными способами убедить рабочих в том, что социализм указывает «ложный путь», давали все меньший эффект, о чем свидетельствуют результаты выборов. Одним лишь усилением фронтального наступления на идеи /33/ социализма в рядах рабочего класса явно уже нельзя было добиться многого.

И здесь при решении этой главной внутриполитической проблемы осуществляется новый стратегический маневр. Собственно говоря, он используется еще с начала 80-х годов, но приобретает особую актуальность по мере того, как влияние социал-демократии росло, и она стала превращаться в партию, представляющую весь рабочий класс. Суть этого маневра такова: не следует больше пытаться дискредитировать социализм в глазах рабочих, ибо это лишь толкает их к социал-демократии; напротив, надо взять на вооружение лозунги социализма и попытаться использовать их для защиты внешнеполитических и внутриполитических целей империализма, вызвав у масс готовность пожертвовать жизнью в войне за его цели[29].

Антисемитизм

Но как осуществить этот трюк: как во имя социализма привлечь рабочих на сторону империализма?

Теперь дело за тем, чтобы создать агитацию и демагогию, которая объединит все новые элементы империалистической демагогии, а именно: империалистический, по-новому сформулированный национализм, социал-дарвинизм и расизм. Но все это надо скомбинировать еще с одним элементом идеологии: с «современным», а именно расистски обоснованным антисемитизмом. Со второй половины XIX в. он тоже выступил в новом, опять же специфически империалистическом облачении и получил широкое распространение.

Существует широко распространенное, обоснованное и нередко преследующее весьма определенные цели мнение, отрицающее специфическую империалистическую форму проявления и функции антисемитизма. Поэтому следует четко сказать, почему правомерно и справедливо говорить именно об империалистическом антисемитизме (в отличие от средневекового).

В большинстве случаев антисемитизм преподносится как нечто такое, что якобы в неизменной форме существовало издавна – еще со времён первого крестового похода, к которому в 1095 г. призвал папа Урбан II с целью завоевания Палестины, а также тех погромов против «христоубийц», которые крестоносцы устраивали на своем пути туда. С тех пор антисемитизм, в любой момент легко /34/ переходящий в погромы, в течение многих веков служил правящей верхушке испытанным средством для того, чтобы отвести гнев народный и направить его на евреев, распуская при этом слухи, будто их обычаи, чуждое христианству вероисповедание, приписываемые им действия и даже само их присутствие навлекают на страну божий гнев, горе и ухудшают жизнь народа.

Предпосылкой функционирования такого антисемитизма как клапана для выпуска народного гнева являлось распространение христианского религиозного фанатизма. В руках властителей, которые с помощью церкви оправдывали свое господство при помощи религиозно-легитимистской аргументации, антисемитизм был весьма эффективным инструментом. В его основе был заложен принцип «греховности» и существования «не угодных богу» людей другой расы.

Таким образом, до начала XX в. антисемитизм в ряде стран Европы выполнял функцию защиты феодальных и христианско-легитимистских форм власти. Его функциональная значимость вроде бы должна была уменьшаться по мере растущего влияния буржуазии и распространения идей секуляризации и Просвещения...

Однако на протяжении XIX в. антисемитизм становится органическим элементом идеологии буржуазии. Уже в первые десятилетия этого века (когда в некоторых германских государствах старые, дискриминирующие евреев законы были пересмотрены, а частично и отменены) в ряде германских городов (Вюрцбурге, Франкфурте-на-Майне, Гейдельберге, Гамбурге и др.) произошли еврейские погромы. Как неприязнь именно к евреям антисемитизм глубоко укоренился в сознании мелкой буржуазии. В атмосфере умственной и духовной ограниченности, характерной для германских княжеств, их крупная буржуазия была не столько просвещенной, сколько трусливой и лицемерно-ханжеской. Напялив на себя филистерский сюртук и руководствуясь исключительно эгоистически-честолюбивыми устремлениями, она боролась лишь за свои узкие интересы, без зазрения совести попирая себе подобных. Антиеврейскую позицию занимали ремесленные гильдии, торговые палаты и другие представительства профессиональных сословий; антисемитизм отражал также честолюбие в первую очередь стремившегося прежде всего к карьере чиновничества.

Раньше всего антисемитизм проник в корпорации немецких студентов («буршеншафты») и в «гимнастическое /35/ движение», будучи привнесенным туда такими деятелями, как «отец гимнастов» Ян и Эрнст Мориц Арндт. Антисемитизм стал оружием крупной буржуазии и антидемократических сил потому, что теперь с «евреем» (не столько из-за конфессии, сколько из-за того, что он заклеймен как враг и нарушитель спокойствия «нации») отождествлялось все то, что казалось недостаточно «национальным» крупной буржуазии, которая все больше шла на союз с бисмарковской Пруссией.

Последовавший за франко-прусской войной 1870-1871 гг. «бум грюндерства» закончился крахом, приведшим к банкротству многих средних и мелких предприятий. Разочарование и бессильный гнев потерявшей капиталовложения средней и мелкой буржуазии грозили всей мощью обрушиться на тех, кто извлек выгоду из ее банкротства и скупал прогоревшие предприятия. Тогда крупный, капитал впервые и с большим размахом использовал в своих интересах распространенный, а потому легко стимулируемый антисемитизм. Апеллируя к средней и мелкой буржуазии, он развернул мощную антисемитскую агитационную кампанию, имевшую целью взвалить вину за «крах грюндерства» на евреев.

В 1873 г., ровно через год после этих событий, в Германии вышла и получила массовое распространение книга Вильгельма Марра «Победа еврейства над германством». Германия изображалась в ней «новой Палестиной», в которой евреи завладели полученной от Франции контрибуцией и, используя эмансипацию, принесли в жертву «дело» крупной промышленности. В результате «длившаяся 1800 лет» война «евреев против германцев» закончилась в 1873 г. «Седаном для германства»[30]. В 1879 г. вышла следующая книга того же Марра. Ее заголовок гласил: «Не избирайте евреев!» При этом имелся в виду левый национал-либерализм (как партийный и политический представитель не имеющего права быть избранным «еврейства»), попутно клеймился и парламентаризм вообще[31].

В годы депрессии (70-80-х гг.) недовольство избирателей из числа средней и мелкой буржуазии, а также крестьянства (которым явно были адресованы эти писания) с помощью антисемитизма было переключено на политических (а также частично на капиталистических конкурентов) противников реакции. Возникшая в результате этого общая атмосфера сохранялась до конца XIX в. При этом для подкрепления тезиса о «мерзопакостности» и «опасности» /36/ евреев в целях большего правдоподобия (поскольку дело происходило в эпоху усиливающейся религиозной индифферентности и терпимости) под него стали, в духе века, подводить «естественнонаучную» базу.

Вильгельм Марр, который в год выхода его второй книги стал основателем первого антисемитского «движения» в Германии – «Лиги антисемитов», – считается и автором самого термина «антисемитизм» или по крайней мере первым, кто ввел его в политический оборот. К тому же он был первым, кто поставил антисемитизм на почву расизма и в своих последующих бесчисленных писаниях постоянно подчеркивал: проблема евреев – вопрос не религии, а «расы». В этом он быстро нашел поддержку у многих, начиная с Евгения Дюринга[32] и кончая Чемберленом.

С этим расистско-социал-дарвинистским «современным» антисемитизмом связывали свою националистическую аргументацию те, кто был заинтересован в том, чтобы подключить рабочий класс к агрессивной политике германского империализма. С одной стороны, он дополнял германофильскую картину расовой борьбы, указывая на тех, кто якобы (с позиций «всемирной истории») представляет собой наиболее коварную и опасную «неполноценную» расу, противостоящую «полноценным» арийцам (или германцам). С другой стороны, образ «расового врага» – еврея полностью отвечал целям и практическим задачам внутриполитической борьбы против социализма. На всем этом строилась соответствующая форма политической демагогии – «фёлькишcкая» псевдосоциалистическая демагогия.

«Фёлькишская» демагогия

Каковы главные черты «фёлькишcкой» демагогии? Попытаемся выявить хотя бы схематически ее значение для истории «фёлькишcкого» течения.

В основе этой демагогии лежало утверждение, будто нынешний марксистский социализм основывается на коренном историческом и теоретическом заблуждении (или ошибке мышления), согласно которому движущей силой истории в конечном счете является единый субъект – классовые интересы или классы, а сама история соответственно есть история классовой борьбы. В действительности же, мол, субъектом, движущим историю, является элемент, который неразрывно связывает классы в национальную общность, сплачивает ее в единое целое. Но как классы, /37/ сохраняясь в качестве части, могут входить в неделимое целое? Что их объединяет? Ответ на эти вопросы таков: целое – это кровь! А потому вся история – это история отнюдь не классовой борьбы, а столкновения различных «общностей крови», т. е. «рас», или же расистски понимаемых наций.

До сих пор эти рассуждения воспроизводят положения уже известного нам социал-дарвинистски обоснуемого национализма. Но затем в него включается расистский антисемитизм: самая коварная и наиболее опасная для германской расы – раса «евреев». Она борется за уничтожение германцев, которые представляют (поскольку являются самой «способной» расой) главное препятствие на пути к вожделенному господству над миром. Борьба эта ведется посредством двух специфических для этой расы и присущих ее духу средств «разложения».

Первое – это «интернационализм», который она пытается внести в германскую расу, и прежде всего в немецкий народ, чтобы парализовать его боевую волю в вечной борьбе рас за жизнь. А второе – «идея классовой борьбы», которая представляет собой попытку парализовать боеспособность вражеского народа изнутри, разделяя его на борющиеся друг с другом части.

Из этого следует вывод: распространенное ныне среди рабочего класса социалистическое учение отнюдь не его собственное: оно внесено в него евреями с помощью социал-демократии. Задача такого «фальсифицированного евреями» социализма – разрушить жизненную силу немецкого народа в борьбе за существование руками его же собственного рабочего класса.

Такой социализм, согласно этой расистской логике, не может отвечать интересам рабочего класса. Чего-де можно ожидать от тех социалистических лидеров, которые изо дня в день стараются внушить рабочим боевые лозунги «интернационализма» и «классовой борьбы»? Очевидно, что эти лидеры – агенты злейшего внешнего расового врага, помышляющего об уничтожении немецкого народа. Для подтверждения этих рассуждений использовали следующий «довод». Многие из представителей «марксистского» социализма – сами евреи. Евреем был Маркс, выдумавший свое учение в интересах еврейской расы как универсальный инструмент изменения функций германского рабочего класса, его превращения, как самой мощной силы общества, в боевые батальоны, сражающиеся против самих себя, /38/ за триумф евреев в их борьбе за господство над миром.

Соответственно противопоставим марксизму нефальсифицированный, подлинно немецкий социализм, отличающийся приверженностью к простой, «основанной на законах жизни» борьбе своего народа «за жизненное пространство» на земном шаре. Проповедники «национального», «фёлькишского» социализма не могли, конечно, игнорировать социальную несправедливость, от которой страдал рабочий класс, эксплуатацию которой он подвергался. Однако борьбу марксистов против угнетения рабочего класса они объявляли уловкой, рассчитанной на то, чтобы подбить рабочих на борьбу против своих соплеменников и скрыть от них истинные корни самой эксплуатации. В действительности же, утверждали они, дело в том, что евреи, стремясь разложить германскую расу и ослабить ее жизненную силу, не ограничиваются проникновением в германский рабочий класс при помощи марксизма, но и внедряются в германский капитал. Рядом с порядочным, «созидающим» немецким капиталом, честно заботящимся об удовлетворении спроса на потребительские товары, они создают свой собственный капитал – хищнический, рваческий, эгоистический, который безответственно руководствуется лишь собственной выгодой. Это особенно относится к еврейскому крупному капиталу: своим пошлым «материализмом», своим «ростовщичеством» и своей жаждой прибылей он создает дурную славу капиталу, который таким образом отождествляется с аморальностью капитала еврейского.

Отсюда делается вывод: если германский рабочий класс хочет прийти не к фальсифицированному, а к собственному, «немецкому» социализму, он должен отвергнуть и изгнать из своих рядов его еврейско-марксистскую чужеродную модель и, сплотившись со всеми «здоровыми», заинтересованными в сохранении «чистоты» расы и готовыми бороться за нее силами, истребить еврейство, исторгнуть его «из тела германского народа». Путь к осуществлению «истинного», «национального» социализма идет только через уничтожение его «интернационалистской, чуждой германской расе» фальсификации[33].

Мы воспроизвели здесь аргументацию, с помощью которой во имя «социализма» призывали к борьбе против него и к его разгрому. При этом все внешне- и внутриполитические враги германского империализма, как и предполагаемые его жертвы, представлялись в виде единственного врага – евреев. Такой подход открывает возможность /39/ отождествлять, с одной стороны, марксизм, а с другой – «Уолл-стрит» как олицетворение хищнического капитала, утверждать, будто они образуют союз закоренелых «врагов» «германской расы» и «германства», а также объяснять любое неугодное развитие мировым заговором. Соответственно либерализм отождествлялся с «паразитическим капиталом», а парламентаризм – с «разлагающим еврейским духом». Для германского же капитала этикетка «арийский» стала равнозначна индульгенции, пропуску, открывающему все двери.

Образование «фёлькишских» партий

С конца прошлого века эти демагогические выкладки служили крупному германскому капиталу базой в его попытках создать послушные ему рабочие партии. То, что первоначально являлось демагогической агитационной схемой, теперь становилось организационной формой политической мобилизации. Особенностью такого рода организаций была та, что конституирующая их специфическая идеологическая установка отражала не только идеологизацию интересов, но и являлась схемой демагогической аргументации, она в решающей степени способствовала собиранию сил возникавших «фёлькишских» партий, и благодаря ей они приобрели черты, качественно отличавшие их от остальных партий.

Первая попытка создания таких организаций относится к 1878 г. Она была предпринята другом императора Вильгельма придворным проповедником Адольфом Штёккером, который решил основать антисемитскую «Христианско-социальную рабочую партию». Но ее создание не пошло по предусмотренной им программе. На учредительное собрание явилась тысяча участников, 983 из них при открытии собрания встали и спели «Интернационал», а потом приняли резолюцию в поддержку социал-демократии. Через три года, в течение которых Штёккер тщетно пытался привлечь в партию рабочих, ему не без сожаления пришлось вычеркнуть из ее названия слово «рабочая». До 1918 г. она существовала как «Христианско-социальная партия», делавшая ставку на антисемитские настроения мелкой буржуазии[34].

Затем последовали другие попытки. Однако создателям таких партий пришлось прийти к выводу, что «фёлькиш»-антисемитская демагогия куда менее привлекательна для рабочих, чем для представителей средних слоев. Поэтому позднее они перенесли упор на агитацию среди городских /40/ средних слоев и крестьян, хотя и не прекратили усилий проникнуть в рабочий класс.

Аргументация всех этих партий – независимо от того, адресовалась ли она к средним слоям, сельскому населению или к рабочим, – была более или менее одинакова. Примером могут служить опубликованные в 1905 г. «Немецко-социальной партией» так называемые «Принципы», в которых говорилось, что партия ставит задачей «воспрепятствовать ущербу, наносимому общему благу экономической мощью крупного капитала», и, стремясь «защитить труд немецкого народа от эксплуатации», считает «борьбу против власти евреев нравственной, политической и экономической необходимостью»[35]. Этот характерный демагогический прием встречается в программах и литературе других подобных партий.

Все эти партии поддерживали, хотя и не афишировали, тесную связь с «Пангерманским союзом». Деятельность отдельных партий инспирировалась этим союзом, их руководство работало в тесном контакте с ним. Так, Теодор Фрич, один из видных руководителей «Лиги антисемитов» и «Немецко-социальной партии», издатель основанной им в 1895 г. «Антисемитише корреспонденц», был ближайшим сотрудником Генриха Класса в «Пангерманском союзе».

Однако перед первой мировой войной больших успехов эти партии не добились. Тем не менее в 1907 г. штёккеровская «Христианско-социальная партия» имела 16 мандатов в рейхстаге, что соответствовало примерно 250 000 поданных голосов, а «Немецко-социальная партия» – 7 мандатов. Для сравнения укажем, что социал-демократия была представлена в рейхстаге 43 депутатами.

Сплочение буржуазии сначала на национальной, а затем и функциональной основе в значительной мере осуществлялось на базе прежних крупных буржуазных партий, причем расистская и антисемитская демагогия стала вплетаться и в их аргументацию, сближая их с «фёлькишскими» течениями. Например, «Немецкая консервативная партия», партия крупных землевладельцев и представителей самых реакционных кругов тяжелой индустрии, в 1892 г. в принятой программе заявила о своей приверженности к антисемитизму[36].

Если у кого-либо возникнут сомнения, что такие крайние и примитивные агитационные лозунги могли быть непосредственно связаны с интересами крупного капитала, то его можно отослать к книге «Если бы кайзером был я», которую /41/ в 1912 г. под псевдонимом Даниель Фрейман выпустил в свет Генрих Класс, председатель «Пангерманского союза», ближайший доверенный Альфреда Гугенберга.

Как уже указывалось, 1912 год был годом, когда результаты, достигнутые социал-демократией на выборах в рейхстаг, вызвали тревогу крупного капитала, политическое беспокойство у средних слоев буржуазии, обусловили крен влево мелкой буржуазии (впервые участвовавшая в выборах в рейхстаг «Прогрессивная народная партия» сразу получила 12,3% голосов). В этой ситуации реакционнейшие круги крупной буржуазии стали прикидывать, следует ли вообще соглашаться с дальнейшим существованием прежней политической системы или же искать в рамках кайзеровской монархии какие-то иные формы диктатуры. Генрих Класс высказал эти соображения в своей книге, заявив, что император должен немедленно ввести пятиклассное цензовое избирательное право, а если он этого не сделает, власть следует передать диктатору[37]. Книга, отличавшаяся грубейшим антисемитизмом, содержала примечательную фразу: «Радикальная рабочая партия, поддерживающая идею государства, нации, монархии, отвечала бы потребностям нашей общественной жизни и могла быть полезной». В более поздних изданиях (когда вопрос о монархии перестал быть предметом обсуждения) Класс уточнил свою мысль: такой партией является «Национал-социалистская рабочая партия Германии»[38] – партия Гитлера. /42/

Примечания