Кто-либо может сказать, что все это, пожалуй, верно по отношению к Гитлеру и руководящей верхушке НСДАП. Но имелись же в этой партии и те, кто «честно» верил в демагогические обещания нацистских главарей о социализме, был привлечен этими обещаниями, стремился их реализовать и за это подвергся исключению из НСДАП, как, например, сторонники братьев Штрассеров.

Поэтому нам придется сказать о братьях Штрассерах, а также и о том, кем были руководители всех других течений в германском фашизме Веймарских времен, которые, как считается, будучи националистами, каким-то странным образом являлись антикапиталистами или даже социалистами, а тем самым — представителями «левого крыла» НСДАП, «социал-революционных» течений в ней[1].

Однако для этого необходимо еще раз ознакомиться с «фёлькишским» лагерем Германии после 1918 г.

Демагогия о «национальном социализме», как уже было показано, тогда отнюдь не являлась привилегией НСДАП. Она была присуща не только всем «фёлькишским» группировкам ввиду специфического принципиального направления их демагогии. Нет, после Ноябрьской революции ее пригодность была осознана изощренными умами всех фракций крупного капитала и, как мы видели, даже Верховным военным руководством (ОХЛ) и кружком Людендорфа. Следствием было то, что с помощью этого понятия и почти ничем не отличавшейся фразеологии вербовали сторонников среди широкой общественности и конкурировали между собой всевозможные группировки. За ними могли стоять различные политические круги крупного капитала и крупного землевладения с их несовпадающими стратегическими интересами, направленными на укрепление своего влияния и поиски союзников; зачастую даже в самих этих кругах шло соперничество за решающее влияние.

Напомним, что Гуго Стиннес в конце 1923 г. заявил американскому /101/ послу, что цель планировавшейся тогда диктатуры — навсегда ликвидировать социализм в Германии как политическую форму существования. Одновременно он выдавал себя за одного из тех предпринимателей, которые хотят «в Германии собственного немецкого социализма, созданного вместе с нашими рабочими», будучи при этом членом не НСДАП, а, как и Карл Хаусхофер в Мюнхене, Немецкой национальной народной партии (НННП). Тот самый генеральный директор Фридрих Мину, который должен был стать членом диктаторской директории и был ее деятельнейшим поборником, в апреле 1919 г. на своей вилле в берлинском районе Николасзее с глазу на глаз прочел Эдуарду Штадтлеру эссе на тему «Социализм, отмена процентов с капитала»[2].

Сам Штадтлер стал странствующим проповедником «немецкого социализма»[3] и фокусником-заклинателем, манипулирующим альтернативой «национальный социализм или большевизм». 15 января 1919 г., в день убийства Розы Люксембург и Карла Либкнехта, выступая на организованном Стиннесом собрании промышленников в дюссельдорфском отеле «Штальхоф», он произнес перед собравшимися там сливками рурской индустрии антибольшевистскую речь. 1 февраля 1919 г. (когда в Мюнхене только возникла ДАП и Гитлер еще не стал шпиком рейхсвера) Штадтлер выступил вторично, но и на этот раз без особого успеха, не сумев привлечь Носке на сторону своей «идеи национал-социалистской диктатуры» и побудить его совершить государственный переворот.

Эдуард Штадтлер и «солидаристы»

Эдуард Штадтлер ранее состоял в партии Центра; с 1913 г. до призыва на военную службу был секретарем «Союза Виндхорста» в Кёльне. Еще в студенческие годы (в 1906 г. в Страсбурге) он познакомился с историком Мартином Шпаном (сыном политического деятеля партии Центра Петера Шпана, учеником П. Шпана был и будущий рейхсканцлер Герман Брюнинг)[4]. Проникшись идеями, которые проповедовал П. Шпан, Штадтлер стал главным оратором поддерживавшего их «Центра молодежного движения». Непосредственно перед первой мировой войной Штадтлера собирались сделать генеральным секретарем «Союза Виндхорста» (чему помешала война). /102/

Кроме Мартина Шпана (будущего руководителя финансировавшегося промышленностью «Политического колледжа» в Берлине)[5], в возглавляемое им течение, действовавшее в рамках партии Центра, входили глава «христианских» {Христианские профсоюзы — профессиональные объединения, возникшие в конце XIX в. в некоторых европейских странах, в том числе и в Германии. Создавались с целью затормозить развитие классового революционного рабочего движения путем распространения социальной доктрины христианской церкви. — Прим. ред.} профсоюзов Адам Штегервальд, его сотрудник Франц Рёр и с 1919 г. Генрих Брюнинг — личный секретарь Штегервальда в христианском «Немецком объединении профсоюзов»[6].

Это течение стремилось к тому, чтобы Центр, избавившись от восходящей еще ко временам бисмарковского «культуркампфа» {«Культуркампф» — (борьба за культуру) — наименование мероприятий правительства О. Бисмарка в 70-х годах XIX в., направленных против католической церкви и «партии Центра», которая выражала антипрусские тенденции. — Прим. ред.} отстраненности от прусско-протестантского рейха Бисмарка, окончательно отказался от федералистского неприятия Германской империи и сдержанности в отношении вильгельмовского великодержавного шовинизма. Оно желало, чтобы Центр превратился в необходимую германскому империализму, отвечающую его требованиям «верную рейху национальную» партию. Но еще более важным течение считало превращение партии Центра в эффективное орудие борьбы против марксизма в рабочем движении путем противопоставления Свободным профсоюзам и социал-демократии концепции «органического» производственно-общинного «социализма» и национального «народного государства»[7]. При необходимости его можно было бы использовать для нанесения удара по самому «существованию партий» в вильгельмовском государстве и вообще по «либералистской» идее государства с многопартийной системой.

С этой целью еще до первой мировой войны и был основан «Центр молодежного движения», в деятельности которого активно участвовал Штадтлер, целью которого была «революционизация» партии Центра в соответствии с сформулированной Штадтлером «стратегией завоевания». Эта организация выдвигала в качестве «величайшей политической задачи современности» «беспощадную борьбу против социал-демократии, с тем чтобы отвоевать идущие за социал-демократами /103/ массы избирателей», реализовав на практике лозунг: «В народ, в сбитый с толку социал-демократией народ, чтобы... вновь привлечь на свою сторону его душу». Штадтлер требовал, чтобы партия Центра отказалась от прежней «оборонительной тактики», от «парламентских и поверхностных массово-просветительских действий» и перешла к осуществлению «популярной принципиальной стратегии уничтожения марксизма и социал-демократии, включая и дружественный ей по общему блоку левый либерализм»[8].

В начале первой мировой войны Штадтлер активно отстаивал тезис о преобладании «национального чувства над партийным мышлением» и призывал к «социализму фронтовиков». Ссылаясь на Челлена, Чемберлена, Пленге и на книгу Альфреда Вебера «О германской миссии», Штадтлер прославлял войну как борьбу за «неогерманский» идеал «срединноевропейского» государства, отвечающую сущности немецкого народа и народов «Срединной Европы». В отличие от «западного» идеала государства, провозглашенного «французской революцией», он не отчуждает народы друг от друга[9].

Попав в 1916 г. в русский плен, Штадтлер после Октябрьской революции в России сразу же назначается руководителем пресс-бюро германского посольства в Москве и работает под началом одного из создателей планов «Срединной Европы» Вальтера Рицлера. Затем, будучи тесно связанным политическими и дружескими узами с Карлом Гельферихом, директором «Дойче банк», исполнявшим после убийства Мирбаха обязанности германского посла, он разрабатывает планы захватнического похода против Советской России. В августе 1918 г. Штадтлер возвращается в Германию и как «очевидец» по заданию военного ведомства выступает с речами, разоблачающими «опасности революции».

В октябре 1918 г. он вместе с Гельферихом и еще одним крупным банкиром, бывшим консулом Симоном Марксом, а также Адамом Штегервальдом, Францем Рёром, бароном фон Гляйхен-Русвурмом (главой младоконсервативного движения «Ринг») и прочими «20 господами» по инициативе Гляйхена создает «Объединение за национальную и социальную солидарность», членов которого стали называть «солидаристами». Первоначально оно должно было именоваться «Объединением за национальный социализм».

Первое собрание этого объединения (18 октября 1918 г.) /104/ должно было дать толчок к созданию «Levée en masse» {Народное ополчение}. Эта запланированная в военном ведомстве акция, имевшая целью предвосхитить военное поражение и грозящую революцию, должна была привести к установлению национальной диктатуры. Однако из-за отставки Людендорфа сделать это не удалось. Не осуществились и расчеты на создание антиреспубликанского массового движения, привлечение к нему «лучших элементов из социал-демократического руководства» и использование потенциала христианских профсоюзов. Не дали результата и предпринятые попытки подтолкнуть к военному путчу командующих военными округами.

Создавая «Объединение за национальную и социальную солидарность», его инициаторы рассчитывали, что оно послужит стимулом для образования «нового объединения политических элементов — от крайне правых до крайне левых», целью которого будет ликвидация партийной системы, которую должна будет сменить диктатура беспартийного, но обладающего твердой программой сильного человека... на почве... политической воли к власти организованного народного сообщества» во имя во имя «немецкого социализма»[10]. Они предложили весьма своеобразную стратегию, объясняющую многие события в истории Веймарской республики. Концепцию «революционизации» Центра предполагалось распространить на все партии. Имелось в виду поощрять в них силы, «стремившиеся к ликвидации партий», и тем самым способствовать возникновению; в них самих базы сторонников «национальной диктатуры».

По идее Штадтлера, в каждой партии должно было образоваться «народное» («народно-социалистское», «народно»- или «младо»-консервативное, а также и «неогерманское») направление, провозглашающее себя «молодым» и обращающееся к «фронтовой молодежи». Во имя «социализма солдат-фронтовиков» они должны выступить против «партийного духа». Потом этим направлениям, действующим вне рамок партий и ликвидирующим их, надлежит объединиться. Действуя в духе такой стратегии, «солидаристы» в апреле 1919 г. создали свой публицистический орган «Дас Гевиссен» («Совесть»), во втором номере которого была помещена программная статья Штадтлера «Немецкий социализм против Востока и Запада». /105/

2 мая 1919 г., собравшись в здании прусской Верхней палаты, «солидаристы» основали «Объединение за свободную от партий политику». В него вошли «влиятельные офицеры рейхсвера» и представители «добровольческих корпусов», члены переименованной в «Лигу защиты немецкой культуры» «Антибольшевистской лиги» и других крайне правых организаций: «Советы граждан Большого Берлина», «Объединение за национальную и социальную солидарность» и др., а также сотрудники ежемесячника «Социалистише монатсхефте» — всего «около 100 господ». Здесь впервые прозвучало ставшее известным в 30-е годы благодаря Шлейхеру понятие «объединенный фронт», который Штадтлер характеризовал как направленный против партий «новый фронт» «солдат-фронтовиков». Чтобы содействовать «сплочению» «нового фронта», «Объединение за свободную от партий политику» сформировало под председательством Штадтлера оперативный «узкий комитет» под названием «Союз политического обновления».

Стремление к «ликвидации партий» и созданию «народной общности» порождалось у «солидаристов» не только консервативным мышлением, неприятием социализма и страхом перед революцией. Точно так же, как и при создании ДСП и ДАП/НСДАП, оно в первую очередь определялось экспансионистскими и империалистическими мотивами.

Видным идеологом «солидаристов», регулярно собиравшихся в берлинской квартире фон Гляйхена на Потсдамерштрассе, 121, и после расширения своего состава именовавшихся «клуб молодых»[11], стал Артур Мёллер ван ден Брук. Этот виднейший «фёлькишский» «обновитель» консерватизма еще в 1914 г. объявил «стремление к мировому господству» германского империализма смыслом истории, а немцев поставил перед дилеммой: либо проявить себя «прирожденными властелинами земного шара», либо погибнуть как нация[12]. Во время первой мировой войны он вместе с Паулем Рорбахом подвизался в качестве военного пропагандиста в возглавляемом генерал-полковником фон Хефтеном «Военном бюро министерства иностранных дел», а позже в «Иностранном отделе Верховного военного руководства». При поддержке министерства иностранных дел и по заданию бюро фон Хефтена в начале 1919 г. вышла написанная им книга «Право молодых народов». В ней Мёллер ван ден Брук проводил различие между народами «молодыми» и «старыми». К «молодым» он относил те народы, которые, /106/ с его точки зрения, являлись жизнеспособными, обладали «достаточными силами» и такими «юношескими качествами», как стремление добиться своего и «готовность» к «делу», т. е. воля к борьбе. К числу таких народов он, естественно, прежде всего относил Германию, обладавшую-де правом на экспансию и на «формирование облика всего мира» в соответствии со своими силами[13].

В написанной им в 1923 г. для «младоконсерваторов» по заданию фон Гляйхена программной книге «Третий рейх» Мёллер ван ден Брук достиг вершин «фёлькишской» фальсификации социализма. Он превратил его в концепцию мобилизации масс на борьбу «за жизненное пространство», фактически поставив знак равенства между социализмом и империализмом.

Марксистская теория классовой борьбы, вещал Мёллер ван ден Брук, скрывает от народа «дарвинистскую борьбу за существование», и потому социал-демократия «не смогла прийти к мысли», что «может существовать и борьба наций». Немецкий народ, ведя эту борьбу, «имеет право на победу», которая сразу разрешит все его «проблемы перенаселения». «Это решение и есть социализм»[14].

«Немецкий социализм» «солидаристов», получивший исчерпывающее выражение в трактовке Мёллера ван ден Брука[15], являлся не чем иным, как «фёлькишской» программой. При этом «солидаристы» были лишь одной из многих группировок данного направления.

Многие «солидаристы» не были сторонниками проводимой представителями рурской индустрии «политики катастроф» и военных целей «пангерманцев». В своем большинстве они придерживались линии, которую отстаивало преимущественно руководство химическими и электротехническими концернами, «Дойче банк», представителями торгового капитала, а также кругами саксонской и силезской промышленности. Частично они происходили из тех кругов землевладельцев, которые поддерживали концепцию «Срединной Европы» и во время войны имели важнейшие опорные пункты и группы давления в «Германском обществе 1914 г.» и «Военном бюро» фон Хефтена[16].

Провозглашенная Мёллером ван ден Бруком «идея срединноевропейского рейха», несомненно, продолжала эту линию. Сам Штадтлер поддерживал отношения с Карлом Гельферихом и Фридрихом Науманом, политическим глашатаем идеи «Срединной Европы» и главой тогдашних поборников этой идеи, к числу которых принадлежал и его /107/ ближайший сотрудник-«солидарист» Вальтер Шотте[17]. Ратуя за проведение «срединноевропейской» политики, Штадтлер стал такой фигурой, что в 1918 г. фон Гляйхен возложил на него руководство газетой «Эуропеише штатс-унд виртшафтсцайтунг» («Европейская государственная и экономическая газета»), основанной им в последний год войны[18].

Крупнейшим после Штадтлера и Мёллера ван ден Брука идеологом «солидаристов», провозвестником «народности», вскоре ставшим видным активистом и выразителем националистических взглядов немцев, проживающих в приграничных областях и за границей, был Макс Хильдеберт Бём. Он придал «фёлькишской идее» отчетливые черты специфического «срединноевропейского» порядка в рамках той традиционной «восточной политики», которая нашла свое высшее выражение в 1918 г. в Бресте. Представление о «срединноевропейском» порядке он противопоставлял «западному порядку», требуя во имя первого отказаться «от односторонней западной ориентации». Бём приписывал «германству» «историческое право расширить свое культурное влияние на восток и юго-восток Европы»[19]. Еще в 1923 г. он выпустил книгу «Европа irredenta», в которой пытался обосновать требование «европеизации» германских границ. Бём определял его как «этический империализм»: стремление к господству Германии над другими странами он маскировал «идеей человечности», из которой он выводил «фёлькишское» право на идентичность границ народов и государств. Он призывал все «приниженные нации» Европы к восстанию на стороне Германии против послевоенной версальской системы держав-победительниц во имя объединяющей всех их «срединноевропейской миссии» с целью создания в Европе «нового, фёлькишского порядка». В 1929 г. под эту концепцию была подведена экономическая база путем создания «Срединноевропейского экономического конгресса», в который вошла часть крупнейших рурских концернов. А в 1931 г. Карл Дуйсберг выдвинул знаменитую формулу «от Бордо до Одессы», подразумевавшую создание «единого экономического блока, охватывающего всю Европу», с целью «утверждения его значения в мире»[20].

Этой концепции противостояла стратегия рурских промышленников (наиболее ярко представленных Тиссеном), согласно которой Францию с помощью союзников следовало сначала изолировать и затем как можно скорее подавить военной силой. Ведь концепция «Срединной Европы» /108/ была направлена именно на то, чтобы объединить всю континентальную Европу под руководством распространяющегося на Восток (и способного безгранично расширяться) «Великогерманского рейха» в «региональную», территориально весомую мировую «Европу», которая в итоге была бы способна на решающее столкновение с главным конкурентом в борьбе за мировое господство Штадтлер Соединенными Штатами Америки. Эта стратегия предусматривала нанесение удара как по Советскому Союзу, так и по США, а также, учитывая растущее сотрудничество британского капитала с американским, по Англии. Отсюда стремление сторонников этой концепции к взаимопониманию с Францией в целях закладки фундамента новой «мировой державы Европа», опирающейся на германо-французскую ось и переплетение промышленности обеих стран. Но это никак не отвечало политике, проводимой тогда Яльмаром Шахтом (который быстро нашел общий язык с Тиссеном) и имевшей целью заручиться дипломатической поддержкой США и Англии против Франции ценой открытия американскому и британскому капиталу доступа к экономике Германии[21].

Большинство «солидаристов» в 1919-1920 гг. склонялось скорее к курсу, проводимому Шлейхером. Когда же в 1922 г. «солидаристы» оформились в «Клуб господ»[22], они поддержали сначала направленную на реставрацию монархии идею президентской диктатуры[23], а затем политику «не связанного с партиями» диктаторского кабинета члена правления клуба Франца фон Папена, чья честолюбивая программа «нового государства» была на деле составлена «солидаристами» и отражала их взгляды[24].

Смысл этой «срединноевропейской» политики ярко продемонстрировала программная книга Эдгара Й. Юнга «Господство неполноценных», вышедшая в 1927 г. С предшествовавшей ей политикой Брюнинга и последующей политикой Шлейхера при всех различиях в акцентах ее объединял общий признак: стремление к «крупнопространственному», экспансионистско-стратегическому союзу с Францией. Эта тема, игравшая важную роль и после 1933 г. до последних дней жизни Шлейхера и Рема, оставалась, подобно лакмусовой бумажке, опознавательным признаком позиций в кровной схватке различных экспансионистско-политических крыльев германского монополистического капитала, которая, как известно, временно разрешилась в пользу группы Шахта — Тиссена — Геринга в результате массовых /109/ убийств 30 июня 1934 г.[25].

Такая концепция рассматривала континентально-европейский массив как исходную базу для ведения, без участия какой-либо внеевропейской великой державы, захватнической войны против России вплоть до ее полного подчинения. Одновременно она предусматривала конкурентную борьбу, если не глобальную войну за мировое господство, с Соединенными Штатами. Таким образом, политическое острие этой концепции было как антисоветским, так и анти-(англо) американским и нуждалось в соответствующем идеологическом обосновании.

Концепции полностью отвечала данная Штадтлером и Мёллером ван ден Бруком интерпретация «немецкого социализма»: он направлен против «Запада» и «Востока» и является отличающимся от их систем иной, «третьей» системой, идея которой обосновывалась «фёлькишско»-социал-дарвинистскими положениями (заметим, имманентно всегда расистскими). Но вместе с тем указанная концепция явно учитывала, что национальный состав народов пространства, подлежащего захвату, не будет соответствовать гитлеровской пропагандистской линии на «чистоту арийской расы». Поэтому здесь на первый план выдвигается идея не столько «чисто расового» строя «германской крови», сколько «срединноевропейского сообщества». На основе историко-культурного сходства конструируется некий «народ Срединной Европы», причем немцы объявляются главными носителями идеи «европейского» нового порядка и берут на себя миссию его осуществления[26].

Когда 28 июня 1919 г. был подписан Версальский договор, «солидаристы» решили в знак протеста и объявления борьбы против него отныне называть клуб «Июньским». Под этим названием он вместе с родственным по духу союзом «Военная помощь Ост» (возглавлявшимся начальником штаба пограничной охраны майором бароном фон Вильзеном) и довольно значительным числом других единомышленников оформился в своего рода клубное «движение». Своим символом «солидаристы» избрали «кольцо» («ринг») и стали организовывать деятельность по типу масонских лож; отсюда и пошло название «Ринг-движение».

В этот расширенный «Июньский клуб» под председательством фон Гляйхена и практически под руководством полностью посвятившего себя его деятельности Эдуарда Штадтлера наряду с прежними членами «Объединения за национальную и социальную солидарность» (такими, как /110/ Штайгервальд, Штёр и др.) входили: управляющий делами «Объединения германских союзов работодателей» Макс Браувайлер, находившийся в дружеских отношениях со всеми тремя банками «Д» («Дойче банк», «Дрезднер банк», «Дисконтобанк»); казначей «Июньского клуба» банкир Александр Ринглеб; член НННП владелец предприятий тяжелой промышленности Пауль Лейёне-Юнг; будущий министр внутренних дел в правительстве Папена фон Гайль (один из самых рьяных покровителей клуба), а также Генрих Брюнинг, Герман Вармбольд из «ИГ Фарбениндустри», Август Винниг, Пауль Фехтер, Иоахим Тибуртиус, барон фон Мантёйфель-Зцёге и Макс Эрвин фон Шёйбнер-Рихтер. Самые тесные отношения с берлинским «Июньским клубом» установил из Мюнхена Карл Хаусхофер.

Штрассеровское движение

В июне 1919 г. Отто Штрассер, приверженец и страстный почитатель Артура Мёллера ван ден Брука, становится членом и, более того, как он признавал сам, одним из активистов архиреакционного, элитарного и путчистского анти-республиканского «Июньского клуба», что неудивительно, поскольку он, лейтенант «добровольческого корпуса» Эппа, только что участвовал в подавлении Баварской Советской республики, а теперь прибыл в Берлин для изучения экономических наук. При этом он вступает в СДПГ и становится сотрудником ее центрального органа, газеты «Форвертс», руководителем «красной сотни», которой командует при подавлении капповского путча в марте 1919 г.[27].

Его брат Грегор (старше на пять лет), владелец аптеки в Ландсхуте (Бавария) и обер-лейтенант первой мировой войны, сформировавший в родном городе собственный «добровольческий корпус Ландсхут», в эти мартовские дни находится со своим отрядом в противоположном лагере, оружием поддерживая капповский путч в Баварии. К тому же он собирается передать этот отряд в CA и тем самым сделать его первым формированием штурмовиков[28] за пределами Мюнхена, а также помочь НСДАП создать в Нижней Баварии полноценную местную группу. За это он назначается первым гауляйтером НСДАП — ее руководителем в Нижней Баварии.

Тем не менее сердечные отношения между братьями — социал-демократом (и одновременно членом «Июньского клуба»!) Отто Штрассером в Берлине и гауляйтером /111/ НСДАП в Нижней Баварии Грегором Штрассером — этим нисколько не омрачаются; всю жизнь они остаются такими в самых невероятных ситуациях вопреки зачастую намеренно создаваемому противоположному впечатлению[29].

Здесь, естественно, мог бы возникнуть ряд вопросов, если бы мы не приняли во внимание «революционизирующий» НСДАП замысел «солидаристов», ставший и замыслом «Июньского клуба». В ситуации 1919 г. стремление привлечь «национальные» круги внутри СДПГ на сторону готовившегося «солидаристами» и фрайкоровскими кругами переворота и установления диктатуры имело шансы на успех (позже это подробно описал в «Воспоминаниях» Штадтлер)[30]. Поэтому добиться влияния в существующих военных формированиях и среди их командования было делом первостепенной важности. Поэтому путь лейтенанта «добровольческого корпуса» Эппа Отто Штрассера в СДПГ, а оттуда — в командиры «красной сотни», с одной стороны, и путь баварского обер-лейтенанта и фрайкоровского командира Грегора Штрассера в CA и в НСДАП — с другой, отнюдь не противоречили друг другу, а вполне отвечали этим планам. Потому у братьев не было никакого основания для личных конфликтов или недовольства друг другом.

Разумеется, сегодня, когда мы располагаем неопровержимыми фактами, нам ясно: вся тогдашняя деятельность Отто Штрассера в СДПГ была осуществлением стратегии «солидаристов» и «Июньского клуба». Но уже в то время его поведение как командира в критические дни капповского путча (социал-демократ, который открыто восторгается Мёллером ван ден Бруком и даже сотрудничает как автор в журнале «Гевиссен» и в папеновской газете «Германиа») казалось товарищам по партии и «красным сотням» столь странным, что сразу же после разгрома путча в берлинской организации СДПГ стало публично высказываться подозрение, что он — полицейский шпик[31]. В результате Отто Штрассер, не имея перспективы на успех в СДПГ, предпочел, не дожидаясь грозившего ему исключения, выйти из нее. Правда, он быстро изобразил это как акт протеста против нарушения «Билефельдского соглашения», что и положило начало созданию Отто Штрассером легенд о самом себе[32].

После краха попытки в качестве социал-демократа внести «немецкий социализм» в СДПГ Отто Штрассер открыто присоединился к «Июньскому клубу», став постоянным сотрудником его официального органа — журнала /112/ «Дас Гевиссен». Для кого-нибудь другого такой шаг выглядел бы довольно странно: ведь только что выход из СДПГ он обосновал протестом против разоружения революционного рабочего класса и нарушения правительственного обещания о роспуске «добровольческих корпусов» (т. е. разрывом «Билефельдского соглашения»). После окончания учебы в Вюрцбурге ему предлагают в Берлине должность помощника референта в отделе искусственных удобрений министерства продовольствия, которое возглавляет Андреас Гермес — политический деятель партии Центра. Контакт Гермес — Штрассер сохранился и после 1945 г.[33]. Из министерства его забирает в свой концерн племянник бывшего рейхсканцлера Гертлинга, директор крупнейшего тогда в Германии спирто-водочного концерна Хюнлих-Винкельхаузен, который во время войны был батарейным и дивизионным командиром бывшего артиллерийского лейтенанта Отто Штрассера. И вот этот «социалист» навсегда переходит в частное хозяйство, он юрисконсульт и «правая рука Гертлинга в его берлинском концерне»[34].

Тем временем его брат Грегор становится известнейшим политиком НСДАП в Баварии и наряду с Гитлером одним из самых популярных ее ораторов. Теперь он ближайший друг Пауля Шульца[35], одной из самых жестоких фигур фрайкора, организатора многих убийств по приговору «фемы». Именно Грегор Штрассер «открыл» перешедшего в НСДАП из ремовского «Союза имперского военного флага» лаборанта по удобрениям Генриха Гиммлера и, верно не без указания Рема, сделал его как достойный поощрения «талант» своим адъютантом — отсюда и началась карьера этого эсэсовского палача[36]. Итак, после провалившегося в Мюнхене путча 9 ноября 1923 г., в котором он активно участвовал, мы видим Грегора Штрассера на стороне Эрнста Рема, поскольку их объединяет вражда по отношению к Гитлеру.

Из провала путча Людендорф и Рем сделали для себя следующий вывод: необходимо объединить все «фёлькишские» партии и группы Северной и Южной Германии, включая и НСДАП, в одну-единственную боеспособную «фёлькишскую» партию и одновременно превратить все «фёлькишские» военные формирования в единую общегерманскую военную организацию. При этом, руководствуясь своими идеями «военного государства», они требовали приоритета командиров военных формирований над партийными руководителями[37]. /113/

Грегор Штрассер, как и другие главари мюнхенского путча, был приговорен к полутора годам тюремного заключения в крепости Ландсберг. Но в 1924 г. он был избран в нижнебаварский ландтаг от НСДАП и в силу депутатской неприкосновенности выпущен на свободу. Будучи в то время единственным «легальным» членом руководства НСДАП и ее фактическим представителем, он примкнул к планам Рема и Людендорфа. 16-17 августа 1924 г. на съезде в Веймаре они провозгласили объединение НСДАП с «Немецко-фёлькишской свободной партией» в «Национал-социалистскую свободную партию» под «общегерманским» руководством Людендорфа — Грефе — Грегора Штрассера. Напомним, что «Немецко-фёлькишская свободная партия» возникла в декабре 1922 г. из «Немецко-фёлькишского рабочего содружества» в рамках НННП. Параллельно Рем объединил вооруженные формирования в так называемый «Фронтбан» под своим командованием и покровительством Людендорфа.

Гитлер, находившийся в крепости Ландсберг с момента возникновения стремлений к слиянию, крайне резко протестовал против них. Он обвинил Штрассера в поддержке вредных направлений, которые не усиливают движение, а принуждают его идти на ослабляющие компромиссы, и делал все, что было в его силах, дабы сорвать слияние. Когда же оно произошло, Гитлер публично заявил, что слагает с себя руководство национал-социалистским движением. Сразу же после досрочного освобождения из Ландсберга (20 декабря 1924 г.) он объявил о восстановлении НСДАП. Тем самым были торпедированы созданные без него организации. 12 февраля 1925 г. Людендорф и Штрассер отказались от руководства «Национал-социалистской свободной партией», и она быстро распалась.

В результате дело дошло до первого разрыва Рема с Гитлером. Когда предпринятая Ремом 16 апреля 1925 г. последняя попытка переубедить Гитлера относительно «Фронтбана» ни к чему не привела, а переданный с этой целью Гитлеру меморандум остался без ответа, Рем 1 мая 1925 г. объявил о своем отказе от руководства «Фронтбаном» и от возложенного на него Гитлером в качестве альтернативы командования CA, а также о выходе из «всех политических союзов и объединений». Он вновь стал ориентироваться на командование рейхсвера и искать примирения с ним. (Эти усилия оказались успешными. Намеченное еще в 1926 г. и последовавшее в 1928 г. назначение Рема немецким /114/ военным советником в Боливию и отзыв его оттуда к 1 января 1931 г., когда Гитлеру потребовался новый начальник штаба CA, были бы невозможны без соответствующего решения командования рейхсвера, т. е. Шлейхера.)

Людендорф почувствовал себя настолько одураченным Гитлером, что попытался осуществить объединение военных формирований на базе «Немецко-фёлькишского освободительного движения» (остатки «Немецко-фёлькишской свободной партии» после ее неудавшегося слияния) во главе с Константином Хирлем в качестве «политического» фюрера этого нового, более ограниченного по своему влиянию объединения («Союз “Танненберг”»)[38]. Однако в то же время он позволил Гитлеру уговорить себя выдвинуть кандидатуру на пост президента Германии от НСДАП в противовес Гинденбургу. Пережив болезненное для самолюбия поражение на президентских выборах и расценив это как злоупотребление Гитлером его именем, Людендорф начал рвать старые связи. Он стал ярым проповедником культивировавшейся в «Немецко-фёлькишской свободной партии» и отвечающей его взглядам «антисемитско-антииезуитской» концепции исторического развития, поддерживая мистическо-религиозные взгляды своей второй жены Матильды фон Кемнитц, согласно которым все происходящее в мире объясняется мировым заговором триады врагов: «евреев, масонов и католиков». В их «происках» Людендорф со все большим ожесточением искал объяснение тому, почему ему не удалось стать вождем германской расы. Рем и другие «прагматики» из его прежнего окружения расценили поведение Людендорфа как потерю чувства реальности, а потому он потерял ценность и для них.

Напротив, Грегор Штрассер помирился с Гитлером. Причем это было сделано отнюдь не из-за слабости (как об этом смущенно-извиняюще по отношению к брату и обвиняюще по адресу Гитлера пишет в биографии Грегора Отто Штрассер)[39]. Это было сделано не из-за боязни конфликта с Гитлером, а как раз с боевым намерением. Ведь борьба между ними началась сразу после того, как примирение создало для этого предпосылку, а Грегор Штрассер значительно улучшил свои позиции.

Гитлер отвергал штрассеровско-людендорфовский проект слияния, опасаясь усиления разброда, порождаемого притязаниями соперников на руководство, а также ослабляющего действия вынужденных компромиссов. Он опасался умножения течений, существовавших в рамках «фёлькишского» /115/ движения. Какое же течение поддерживал он сам? Его исходные позиции были изложены им в написанной вместе с Рудольфом Гессом в ландсбергской тюрьме книге «Майн кампф».

В основе защищаемой им позиции лежал призыв к экспансии и новой мировой войне. В связи с этим высказывалась мысль предложить Великобритании участвовать в совместном разделе мира. Поскольку эта позиция вела к войне против Франции, а главной целью провозглашалось превращение «восточного пространства» в колонию германской индустрии на всем Европейском континенте, исключая Англию, реальным союзником в войне Германии за захват жизненного пространства могла рассматриваться только Италия Муссолини[40].

Но этот (знаменитый «гесс-гитлеровский») вариант мировой войны в расчете на союз с Англией (который Гесс попытался осуществить затем в 1941 г. своим полетом в Англию, прежде чем был дан приказ о нападении нацистской Германии на Советский Союз) разделялся тогда не всеми «фёлькишскими» группами и экспансионистскими кругами Германии. Ему не отдавало предпочтения командование рейхсвера, за него не выступали влиятельные деятели «Немецко-фёлькишской свободной партии», тем более его не отстаивал мыслящий «срединноевропейскими» категориями граф фон Ревентлов[41]. Этот вариант отнюдь не выражал линии «солидаристов», которую они защищали во главе с Мёллером ван ден Бруком (умер в 1925 г.) в «Дас Гевиссен» и приверженцем которой был Отто Штрассер.

Примирение с Гитлером не только сохранило Грегору Штрассеру позиции в НСДАП. Создание общегерманского триумвирата для руководства провозглашенной против воли Гитлера и в его отсутствие новой партии означало его отстранение от руководства фашистским движением. Выйдя из триумвирата, Штрассер получил возможность утверждать, что он принял этот пост с тем, чтобы отдать его Гитлеру, как только тот выйдет из тюрьмы. Таким образом, свое примирение с Гитлером Штрассер совершил не в рубище кающегося, не как капитулянт и, следовательно, не даром. За свой выход он добился от Гитлера согласия на то, чтобы создание НСДАП в Северной Германии было поручено именно ему. А кроме того, он получил от Гитлера дополнительную гарантию «широкой самостоятельности» и полной свободы действий. Гитлер, лидерство которого /116/ после освобождения из заключения поначалу оспаривалось также в Южной Германии, занимал более слабые позиции, чем успешно действовавший руководитель фракции в ландтаге и гауляйтер Грегор Штрассер, к тому же державший в своих руках все контакты с Северной Германией.

Как только Грегор Штрассер получил полномочия «в качестве цены за выход из национал-социалистского освободительного движения» (окончательно Гитлер предоставил их ему 11 марта 1925 г.), он сразу же обратился за помощью к брату Отто. Тот немедленно вступает в НСДАП и получает от гертлингского спирто-водочного концерна такую большую (по его словам, «значительную») денежную компенсацию, что создает на эти средства издательство «Кампфферлаг». Это издательство, ставшее главным пропагандистским органом северогерманской НСДАП и братьев Штрассеров (оно оставалось собственностью Отто), с самого начала было выведено из-под влияния мюнхенского руководства[42].

За несколько месяцев под руководством Грегора Штрассера была создана НСДАП в северной и западной Германии, благодаря чему «центр влияния партии, ее развитие... заметно переместились на Север и Запад»[43]. Примечательно, что еще к концу 1925 г. это привело к первым столкновениям, а в январе-феврале 1926 г. — к пробе сил созданной братьями Штрассерами северогерманской НСДАП с Гитлером и его «мюнхенской» линией.

Едва вступив в НСДАП, Отто Штрассер сразу же занялся составлением ее новой программы (взамен старой, состоявшей из 25 пунктов) и к превращению северо- и западногерманских организаций в проводников содержащихся в ней требований. Формирование местных организаций, а также руководящих органов северо- и западногерманских «гау» шло так удачно, что Грегор Штрассер, пользуясь выторгованной им свободой действий, стал назначать гауляйтеров по собственному усмотрению. Это привело к образованию в НСДАП штрассеровского «гауляйтерского крыла», благодаря чему все гауляйтеры, за исключением южногерманских, были сторонниками Штрассеров[44].

План действий Грегора Штрассера был таков: быстро создать местные группы НСДАП и объединить их с уже существующими местными группами «Немецко-фёлькишской свободной партии» и других «фёлькишских» организаций. При этом он недвусмысленно давал понять, что направление создаваемой им НСДАП вовсе не идентично /117/ тому, к которому стремился Гитлер, и независимо от него. Так происходило объединение сил, которого Гитлер хотел избежать и к которому Штрассеры стремились с самого начала. В итоге внутри НСДАП образовалось направление, представленное северогерманскими организациями и отличное от южногерманского.

«Оплотом Штрассеров» стал Эльберфельд, поскольку в нем действовал полностью преданный Грегору Штрассеру способный организатор гауляйтер Карл Кауфман. Еще в конце 1924 г. Йозеф Геббельс, активно участвовавший в кампании за избрание Вигерсхауза депутатом рейхстага от «Немецко-фёлькишской свободной партии», представил Грегору Штрассеру Кауфмана и посоветовал принять его на службу. Грегор Штрассер взял Кауфмана в секретари[45] и поручил ему редактирование журнала «Национал-социалистише брифе» («Национал-социалистские письма»). Журнал, задуманный Грегором совместно с Отто как «идейный руководящий орган» северогерманской НСДАП, стал впоследствии «теоретическим органом» штрассеровского направления.

Организационная и идеологическая «самостоятельность» проявилась почти сразу. 10-11 сентября 1925 г. Грегор Штрассер объединил все созданные «гау» НСДАП в возглавляемое им «Рабочее содружество северо- и западногерманских гау НСДАП» и поручил управление его делами Йозефу Геббельсу. Органом «содружества» стали начавшие выходить с 1 октября 1925 г. «Национал-социалистише брифе». Геббельс в своих дневниках называл их «оружием борьбы против склеротичных бонз в Мюнхене» и превозносил Грегора Штрассера (на службе у которого находился) как «силу, противостоящую бонзам». Задачу «Западного блока», как он именовал «содружество», Геббельс видел в том, чтобы «усилить значение собственной позиции в национал-социалистском движении и выработать альтернативу пагубному мюнхенскому направлению»[46].

Таким образом,

«в конце 1925 г.... возникла относительно сплоченная, единая по отношению к Мюнхену партийная организация, которая собирала членские взносы от примкнувших к ней гау... “Рабочее содружество” стремилось вырвать инициативу из рук партийного руководства. Саксония находилась в сфере его влияния, с гау Силезия, Вюртемберг и Баден у него были хорошие отношения, а их гауляйтеры получали от него циркуляры»[47]./118/

Естественно, штрассеровцы стремились к тому, чтобы их программа была принята всей НСДАП. 22 ноября 1925 г. на заседании «Рабочего содружества» в Ганновере, на котором были представлены 11 «гау», Грегор Штрассер открывает дискуссию по вопросам программы. Он предлагает проект Отто Штрассера и поручает Геббельсу и Кауфману разработать еще один вариант программы. 11 декабря 1925 г. проект Отто Штрассера строго конфиденциально рассылается с просьбой высказать мнение входящим в «Рабочее содружество» гауляйтерам, Людендорфу, руководителю австрийской НСДАП, и, что очень интересно, фанатичному контрреволюционеру из Прибалтики Альфреду Розенбергу[48].

24 января 1926 г. в Ганновере на заседании «Рабочего содружества» (на этот раз — в доме нациста Бернхарда Руста, где проект программы Отто Штрассера обсуждался в присутствии прибывшего из Мюнхена представителя руководства НСДАП Готфрида Федера) наметилось дальнейшее обострение отношений — Гитлеру был брошен настоящий вызов.

Произошел ли там столь драматически описываемый Отто Штрассером конфликт, вызванный якобы выкриком Геббельса «Предлагаю исключить господина Гитлера из НСДАП!»[49], остается под вопросом. Тем не менее дальнейший ход событий показал, что дело идет к открытому конфликту, замолчать который было невозможно.

Предполагалось, что решающее столкновение произойдет 14 февраля 1926 г. в Бамберге на «совещании руководителей НСДАП». Однако проба сил, к которой, казалось, все вело, не состоялась: совещание созвано не было. Гитлер сумел сделать так, что штрассеровский проект программы «даже не был допущен к обсуждению»[50]. Не уверенный в поддержке большинства национал-социалистского актива, чувствуя превосходство Гитлера в умении манипулировать, Грегор Штрассер решает признать реальное соотношение сил. Он отзывает назад проект программы[51].

Источник культивируемой самими братьями Штрассерами легенды о «штрассеровском социалистическом крыле» в НСДАП или по крайней мере о его «социалистических» устремлениях, противостоящих позициям Гитлера, составляют «Бамбергская программа» (то есть написанный Отто Штрассером проект), речи Грегора Штрассера, «Национал-социалистише брифе» и другие выпускавшиеся /119/ в последующие годы «Кампфферлаг» публикации. Однако их изучение, даже выборочное, свидетельствует об одном — все это образцы типичной «фёлькишской» социальной демагогии. Это относится и к Отто Штрассеру. Стоит хорошенько «поскрести» его, как сразу же обнаруживается Мёллер ван ден Брук с его «немецким социализмом» и бредовыми мыслями о «борьбе за существование», «жизненное пространство».

Точно так же, как и Мёллер ван ден Брук, Отто Штрассер ни в малейшей степени не имел ничего общего ни с каким социализмом! Нет, он представлял «немецкий социализм», пропагандируемый господами из «Июньского клуба». Это была империалистическая демагогия, направленная на борьбу с марксизмом и демократией, на создание нации, сплоченной для завоевания «жизненного пространства», войну за превращение Германии в мировую державу и на установление в стране военной диктатуры, способной уничтожить всех «внутренних врагов». Словом, то был «фёлькишский социализм».

Только это и объясняет, почему именно «левая» штрассеровская линия немецкого национал-социализма (вопреки всем легендам о том, будто она приводила в ужас крупный капитал) поддерживалась крупным капиталом, причем его наиболее экспансионистскими и реакционными монополистическими кругами.

Развернутая Грегором Штрассером в промышленных городах западной и северной Германии «антикапиталистическая» и нациоиал-«социалистическая» агитация, действительно отличавшаяся (правда, не в 1919-1920 гг.) по своему тону от мюнхенской, финансировалась самим крупным капиталом. Иными словами, он поддерживал не только Гитлера, но и Штрассеров. Это стало явным после того, как в 1948 г. Август Хайнрихсбауэр, в свое время связной между магнатами рурской индустрии и Гитлером, засвидетельствовал следующее: деньги, лившиеся с 1930 г. из «Рурской сокровищницы» — «политического фонда» концернов Рура — на поддержку НСДАП (и предназначавшиеся прежде всего для избирательной борьбы и пропагандистских кампаний нацистской партии в Рурской области), вручались лишь двум назначенным Гитлером лицам: Вальтеру Функу и Грегору Штрассеру.

Когда в 1932 г. фракция рурской промышленности, представленная Шахтом и Тиссеном, начала наступление на штрассеровское крыло в руководстве НСДАП и на /120/ штрассеровскую «Неотложную экономическую программу», а Гитлер переметнулся на сторону Шахта[53], финансирование Грегора Штрассера взял на себя рейнский промышленный магнат Пауль Зильверберг (тоже никак не представитель «средних слоев»!); он делал это, как известно, через Вернера фон Альвенслебена, секретаря «Клуба господ»[54].

История создания местных организаций НСДАП в северной и западной Германии, политические взгляды и личные связи тех, кто пролагал там путь Штрассеру, опровергают утверждение, будто в начальный период становления нацистской партии (примерно до 1930 г.) пожертвования, дополнявшие значительные средства «Кампфферлаг», поступали к Штрассеру от тех, кто стремился поощрить этим антикапиталистическо-полусоциалистическую или антимонополистическую политику именно этих местных групп.

Изыскания Хайнрихсбауэра пролили свет еще на одно, гораздо более живучее заблуждение, будто именно социалистическая демагогия братьев Штрассеров и их приверженцев, вызвавшая недовольство промышленных кругов и Гитлера, привела к разрыву с ними. Эту версию поддерживает большинство свидетелей конфликта. Тем не менее это — оптический обман. Любая демагогия неизбежно приводит к тому, что использующие социалистическую фразеологию для мобилизации масс фигляры, выступая перед массой одураченных приверженцев, всегда прикрывают ею свои внутренние конфликты и борьбу за власть — иначе они сами демаскировали бы себя и совершили публичное харакири на глазах изумленной публики.

Гитлер прошел хорошую школу «фёлькишской» социалистической демагогии, прекрасно усвоил ее схему и уверенно владел ею. Поэтому он великолепно понимал, чем отличается демагогия «северного» крыла НСДАП от «южного» и какие трудности это создает в завоевании «красного» Севера. На примере Стиннеса-Штадтлера видно, что и сами владельцы рурских концернов хорошо понимали функцию национал-социалистической демагогии. Сидя в своих роскошных виллах, они приветствовали успехи Отто Штрассера в проникновении в «марксистский рабочий класс», которых НСДАП достигла при помощи этой демагогии.

Значение, которое они придавали ей, подтверждает следующий пример. Издатель главного политического рупора рурской тяжелой индустрии, эссенской «Рейниш-вестфалише /121/ цайтунг», Теодор Райзман-Гроне (зятем которого был ставший позже гитлеровским шефом печати Отто Дитрих) по настоянию Отто Вагенера начинает выпускать в Рурской области рассчитанный на массового читателя «красный» листок, который «должен иметь социалистическую установку, но в то же время проявлять позитивное отношение к предпринимателю, свободному рынку и частному хозяйству»[55].

Итак, отнюдь не демагогия являлась причиной конфликта. Тем не менее конфликт существовал. Конфликт, приведший к разрыву, а потом к борьбе не на жизнь, а на смерть. Но как уже говорилось, развивался он прежде всего как конфронтация различных образцов демагогической социалистической фразеологии, как борьба за «более правильное» толкование «национального социализма». Что же было действительной сущностью этого конфликта?

В составленной Отто Штрассером «Бамбергской программе» «национальный социализм» рассматривается прежде всего в контексте «внешнеполитической проблемы», решение которой предусматривает

«...органическое соединение и могущественное объединение германской нации на расовой основе в Великогерманский рейх; такой Великогерманский рейх должен стать стержнем для "Срединноевропейского таможенного союза" и сердцевиной Соединенных Штатов Европы»[56].

Закрепить это требование в программе НСДАП Гитлер не соглашался уже потому, что [56]. Закрепить это требование в программе НСДАП Гитлер не соглашался уже потому, что «Объединенная Европа» подразумевала взаимопонимание с Францией, а это оттолкнуло бы от него ту фракцию тяжелой индустрии, которая стремилась к войне и аннексии французской территории, а также ограничение отношений с народами Восточной и Юго-Восточной Европы, живущими за пределами намечаемого «Великогерманского рейха», лишь таможенным союзом с ними. Глубину расхождений по данному пункту экспансионистской политики подтверждает текст беседы Отто Штрассера с Гитлером, хотя его подлинность сомнительна. Штрассер утверждает, будто при самой первой встрече с Гитлером он сказал тому: «... Идея войны против Франции кажется мне глупой»[57]. Было это так или нет, неизвестно, но все равно подобная позиция соответствует штрассеровской программе.

Главные штарссеровские высказывания по «внутриполитическим вопросам» таковы: «Предпосылкой осуществления национального социализма... является национальная диктатура», а также «порожденная судьбой причинная /122/ связь экономического освобождения всех работающих по найму рабочих и служащих с политическим освобождением немецкого народа»[58]. Вот она, наумановская, подхваченная Мёллером ван ден Бруком «национально-социальная» идея, будто рабочие станут жить лучше по мере того, как будут завоевывать германскому империализму «пространство» на земном шаре!

Центральным пунктом штрассеровской программы была ликвидация «сконструированного парламентаризма» путем «введения органической сословной системы». Детали государственной организации таковы: «Рейхспрезидент, избираемый на 7 лет (1-й рейхспрезидент — диктатор) с широкими полномочиями»; «Национальный совет, состоящий из (12-14) президентов земель» (именуемых «ландшафтами») и «президиума имперской сословной палаты»;

«имперская сословная палата, состоящая из представителей отдельных имперских профессиональных палат... в нее входят также 10 назначенных рейхспрезидентом членов (представители университетов, христианских вероисповеданий и прочие выдающиеся личности» и т. п.)[59].

На этих примерах, особенно последнем, видно: это — иная концепция диктатуры, нежели та, которую имел в виду Гитлер. Ее источник — концепция «солидаристов».

Раздел «Экономическая политика», на которой базируется «социалистическая» репутация «Бамбергской программы», состоит из двух частей: «Аграрная политика» и «Экономическая политика».

В аграрной части формулируется принцип: «Земля — собственность нации!»[60]. Одновременно вопреки этому констатируется «сочетание права общества с коренящимся в самой природе человека личным эгоизмом... посредством осуществления идеи наследственных дворов». Выдвигается требование о разделе поместий площадью свыше 1000 моргенов {Мера земли, равная 27,6 ара. — Прим. ред.} «на крестьянские хозяйства размером от 50 до 200 моргенов», которые государство может «сдавать в аренду только как наследственные крестьянские владения». Собственники поместий площадью до 1000 моргенов должны оставаться «наследственными арендаторами до тех пор, пока в семье имеется потомок мужского пола»[61].

Такова суть «социалистических» реформ в сельском хозяйстве. В ее основе лежит идея «наследственных дворов», подхваченная впоследствии гитлеровским министром /123/ земледелия Дарре. У этих «реформ» была своя предыстория. Достаточно вспомнить требования о заселении остэльбских юнкерских имений, ставших бременем для государства, выдвигавшиеся на протяжении многих лет представителями новых отраслей промышленности, а также кругами вермахта, группировавшимися вокруг Грёнера. Планы такого заселения предусматривали перемещение небольшого, прочно связанного с землей числа людей в малонаселенные восточные области Германии, где их хозяйства выполняли бы функцию «военных крестьянских дворов» и служили форпостами дальнейшей германизации. Эта старая «поселенческая» идея полностью соответствовала аграрной части «штарссеровской программы». Эту идею, направленную против экономической базы власти прусской юнкерской аристократии и традиционных союзников пангерманских кругов — рурских магнатов, пытались реализовать также при Брюнинге и Шлейхере.

Вторым основным предметом споров был актуальный тогда вопрос об отношении НСДАП к референдуму о конфискации собственности князей. Сторонники Штрассера, исходя из требования передачи земли государству, выступили в поддержку референдума. Гитлер и «мюнхенское крыло» видели в этой позиции пагубное соскальзывание к единству действий с марксистами, угрозу принципу частной собственности. Поэтому они выступали против участия НСДАП в референдуме.

Однако прежде всего репутация штрассеровского крыла как «левого» основывалась на той части проекта программы, которая была посвящена экономической политике. Как она выглядела?

В этой части содержалось требование «крупномасштабной передачи средств производства в собственность общества... при сохранении частного предпринимательства и щадящего отношения к чувству собственности». Как же мыслилось осуществить это? Все промышленные коллективы, насчитывавшие свыше 20 рабочих, подлежали превращению в акционерные общества. Те из них, которые представляли «жизненно важные отрасли промышленности», следовало на 51% передать в «общественную» собственность в таком долевом соотношении: «рейху — 30%, занятым в них рабочим и служащим — 10%, землям — 6%, общинам — 5%. Для «не жизненно важных» отраслей доля общественного участия должна была составить 49% (то есть с перевесом в 1% в пользу частных владельцев). /124/ Это также характеризовалось как передача в «общественную собственность»[62].

Что это означало? Участие 10% рабочих и служащих при 49% или 51% участия предпринимателей и более чем 30%-ной доле акций государства ставило цель привязать рабочих и служащих к предприятиям и пробудить у них «личный интерес» к достижениям частного предпринимательства. В те годы это рекомендовали созданные по инициативе промышленников институты «психотехники». Лучшим методом повышения степени эксплуатации они считали, в частности, пробуждение у рабочих и служащих «чувства производственной общности», «гордости своим предприятием» и «радости труда»[63].

При этом государственное участие мыслилось в тесной связи с установлением «национальной диктатуры», а в землях и общинах — с унификацией политического мышления. Поскольку само государство рассматривалось прежде всего как средство военной организации общества в интересах монополистического капитала и инструмент ведения войны, предполагалось, что его интересы будут совпадать с частнособственническими интересами рвущихся к захватнической войне крупных монополистических компаний. Наоборот, с точки зрения этих интересов активное участие государства в управлении предприятиями было желанным для частных монополий, поскольку оно могло выступать в качестве регулирующей и координирующей инстанции, деятельность которой была особенно необходима в тех отраслях, где сохранялось множество средних и мелких предприятий.

Такое по-военному организованное руководство промышленностью при сохранении ее частнособственнического характера, посреднической роли государства и ее интеграции в наделенное правом решающего голоса объединение с целью достижения наивысшей производительности труда полностью соответствовало концепции Шлейхера. Попытка Шлейхера привлечь НСДАП к поддержке своей диктатуры, предпринятая в декабре 1932 г., и стремление Грегора Штрассера убедить Гитлера согласиться с ней (что почти было достигнуто) привели к разрыву Гитлера со Штрассером[64].

Поскольку за направлением Штрассера стояли могущественные круги, борьба внутри НСДАП, поражение Грегора Штрассера и его отказ от своего проекта программы отнюдь не означали, что борьба внутри НСДАП закончилась. /125/ Напротив: Грегор Штрассер и на сей раз только прервал ее и стал искать соглашения с Гитлером, чтобы не потерять НСДАП: «северо- и западногерманские партийные руководители были полны решимости укрепить свои позиции и затем перейти в контрнаступление»[65].

Теперь мюнхенское руководство НСДАП потребовало, чтобы подразделения партии строились в соответствии с «принципом фюрерства». Отныне гауляйтеров назначал сам Гитлер; демонстративно была провозглашена неизменность существующей программы (так называемых «25 пунктов»), и НСДАП официально объявлена ведущей силой вновь всплывшего на поверхность «Национал-социалистского немецкого рабочего объединения Мюнхена». Его правление было объявлено «имперским руководством партии» и одновременно мюнхенской организации. Все это было сделано с целью укрепить практически уже неоспариваемое господствующее положение Гитлера внутри партии[66]. Наконец 1 июня 1926 г. из Мюнхена была разослана директива о роспуске «Рабочего содружества» северо- и западногерманских гау НСДАП. Но несмотря на все эти меры, именно после фактического отказа Гитлера от обещания гарантировать Грегору Штрассеру самостоятельность «Кампфферлаг» начинает выпускать массовыми тиражами газеты «Берлинер арбайтерцайтунг», «Дер национале социалист» (обе — с марта 1926 г.) и вслед за тем «Сексишер беобахтер».

Через эти газеты штрассеровцы начинают «атаку» на северогерманских рабочих, чтобы укрепить внутри партии репутацию Грегора Штрассера и его агитаторов как незаменимых и успешно действующих способных политиков. Уже с августа 1926 г. Грегор Штрассер в «Национал-социалистише брифе» вновь нападает на Шахта, а с конца 1926 г., несмотря на официальный запрет дальнейших дискуссий, начинает пропагандироваться набор штрассеровских тем. В ответ мюнхенское руководство 23 апреля 1927 г. лишило журнал статуса официального органа партии, оставив за ним право печатать «дискуссионные материалы и научные публикации»[67]. В отличие от журнала газеты «Кампфферлаг» выходили как официальные партийные издания соответствующих «гау», и за ними осталось право рядом с символом издательства, изображавшим молот и меч над свастикой, помещать официальную эмблему НСДАП.

При этом бросается в глаза: Гитлер (как и круг его мюнхенских приверженцев) удивительно мало обращает /126/ внимания на симптомы разгорающегося вновь спора об ориентации нацистской партии: в конце 1926 г. по рекомендации Грегора Штрассера он назначает бывшего ландсхутского секретаря и управляющего делами нижнебаварской «гау» Генриха Гиммлера, друга Отто Штрассера, заместителем начальника отдела пропаганды имперского руководства НСДАП. До этого при покровительстве последнего он сначала становится заместителем гауляйтера Нижней Баварии — Верхнего Пфальца, а затем Верхней Баварии — Швабии. Более того, в 1927 г. Гитлер сделал Гиммлера заместителем «рейхсфюрера СС». Наряду с выполнением своих функций в НСДАП Гиммлер занимал и другую, столь же важную должность: был руководителем баварской «гау» общества «Артаманов», которые яростно требовали изгнания на Восток и поселения там «славян». Их идеологом был выступавший с требованием проведения политики «крови и земли» демагог Вальтер Дарре, ставший позднее «имперским крестьянским фюрером» (ему было поручено осуществление закона о «наследственных дворах») и шефом «расовопоселенческого управления» СС. Он и тогда производил большое впечатление на Гиммлера.

Итак, Гитлер поставил рекомендованного ему Грегором Штрассером близкого друга Отто Штрассера (к тому же в 1924 г. вместе с Грегором Штрассером перешедшего в «Национал-социалистскую свободную партию» и только потом вернувшегося в НСДАП) Гиммлера[68] на два самых ответственных поста. Первым из них был отдел пропаганды, из которого когда-то поднялся к руководству партией сам Гитлер. Он настолько хорошо знал суть и функции этого отдела, что никогда не доверил бы этот пост человеку, рекомендатели которого вызывали бы у него подозрение. И тем более он не сделал бы такого человека одним из руководителей СС, созданных именно для охраны персоны самого «фюрера» во внутрипартийных схватках с его соперниками, да к тому же именно тогда, когда доверительные отношения Гиммлера с Отто Штрассером были еще столь тесными, что вновь назначенный заместитель «рейхсфюрера СС» предложил последнему взять на себя командование СС в северогерманском регионе.

Всего за год, в результате динамичного развития нацистской партии в Северной Германии и оттого возросшего веса Грегора Штрассера в НСДАП, позиция штрассеровского направления вопреки принятым по отношению к нему после Бамберга мерам улучшилась и стала более перспективной. /127/ Это подтвердил граф Эрнст фон Ревентлов. В начале 1927 г. он перешел в НСДАП из «Немецко-фёлькишской свободной партии» и сразу же начал теснейшим образом сотрудничать с Отто Штрассером. За ним в ноябре 1927 г. последовал депутат рейхстага от этой партии Константин Хирль, когда-то пытавшийся осуществить отвергнутый Гитлером проект Рема — Людендорфа о слиянии всех военных формирований, но без CA и под командованием Людендорфа. Здесь, в НСДАП, через три года после первого резкого увеличения числа поданных за нее голосов (на сентябрьских выборах 1930 г. в рейхстаг) он получил от Гитлера задание создать в имперском руководстве партии в Мюнхене «II организационный отдел», в рамках которого возник «Отдел экономической политики» во главе с Отто Вагенером[69] (позже его возглавили Функ и Федер). Этот отдел в 1931 — 1932 гг. (особенно после назначения Грегора Штрассера в июне 1932 г. «имперским руководителем по организационной работе» НСДАП и начала его влияния на подбор кадров) стал главным бастионом штрассеровского направления внутри нацистской партии.

Укрепление штрассеровского направления, которое начиналось примерно с 1927 г., отнюдь не привело к отходу от «фёлькишской» демагогии, к появлению более «левых» представлений о социализме, что подтверждают публикации тех лет.

Уже в «Бамбергской программе» имелся раздел «Культурная политика», первый пункт которого был озаглавлен «Еврейский вопрос» и содержал следующее требование: «Все евреи, приехавшие в Германию после 1 августа 1914 г., подлежат выдворению в шестимесячный срок». А раздел «Пресса» дополнялся требованием: «Владельцами и редакторами газет могут быть только подданные германского рейха»[70]. Это всего лишь один пример штрассеровских публикаций, учитывавших официальную гитлеровскую, или «мюнхенскую», линию.

В июне 1927 г. в «Национал-социалистише брифе» была напечатана в форме катехизиса большая «программная» статья под названием «Чего хочет национал-социализм?». Ее написал Дитрих Клаггес, который позже стал одним из важнейших разработчиков программных положений в вагенеровском «Отделе экономической политики» имперского руководства НСДАП, где он возглавлял экономические исследования.

Остановимся на том, как критикуется в ней капитализм. /128/ Для начала обязательное признание концепции борьбы за «жизненное пространство» на базе тезиса о том, что соблюдение существующих границ из вопроса международного права стало вопросом силы, т. е., иначе говоря, решается насилием. После отрицательного ответа на вопрос, созданы ли для немцев нормальные внешние условия жизни («Нет, они ни в коей мере не созданы. Германия не свободна, она является колонией вражеского союза»), в качестве врага — виновника такого положения рисуется образ «еврейского банковского и биржевого полипа»: именно он является «действительной причиной нашей нужды и наживается на ней». Затем в негативных тонах расписывается «господство либерально-капиталистического государства и экономическая анархия». Далее дается такая лапидарная «критика» капитализма: «Он планомерно злоупотребляет собственностью на средства производства, отдал богатство и собственность в руки хапуг», а создателей материальных ценностей «поверг в нищету и беды». Возвращаясь к борьбе за «жизненное пространство», чтобы пробудить у немцев агрессивные чувства, автор катехизиса восклицает: «Это капитализм, подавив созидательный труд, лишил нацию мира внутри страны и сделал безоружной для отражения нападения извне».

За преамбулой следовал раздел «Каковы, с точки зрения национал-социализма, самые главные злоупотребления капитализма?». Здесь перечисляются «злоупотребления», подлежащие ликвидации:

«1. Концентрация финансовой кредитной системы в руках международного еврейства. 2. Захват международным еврейским банковским и биржевым капиталом средств промышленного производства. 3. Задолженность за землю и промышленные сооружения еврейским денежным тузам...»[71].

Сказанного вполне достаточно для ответа на вопрос, имеем ли мы здесь дело с демагогическим или же со «все-таки в чем-то честным» антикапитализмом?

Тем не менее приведем характерную для штрассеровского направления цитату из статьи Грегора Штрассера, опубликованной в 1927 г. в «Национал-социалистише брифе». Начинается она велеречивыми словами: «Мы — социалисты, мы — враги, смертельные враги нынешней капиталистической экономической системы...» Затем идея социализма для народа тут же сводится к фарсу посредством такой поистине «радикально-принципиальной» мысли:

«Имея глубокие корни в естественной жизни, мы осознали, /129/ что бред о равенстве людей — смертельная угроза, при помощи которой либерализм разрушает народ и нацию, культуру и мораль, посягая тем самым на первоосновы бытия! Рациональное мышление пожирает самую основу жизни, разрушает кровь, разрушает священный порядок, зиждущийся на той дистанции между людьми, которую создает их неравенство...»[72].

Из столь откровенно выраженной приверженности к неравенству людей выводится «требование неравного распределения прав в соответствии с деяниями для государства». Оно обосновывается утверждением, что «различия между людьми и. различия в правах — это различия в деяниях, различия в степени ответственности, различия, которые идут от бога, а потому священны!». Тем не менее далее провозглашается «освобождение германского рабочего» посредством «нашего национального социализма». Это «освобождение» должно «распространяться на долю в прибылях, на долю во владении собственностью и на долю в труде!» (но отнюдь не на долю в руководстве государством и производством. — Р. О.)[73].

Итак, речь идет не о каком-то варианте социализма, а о концепции крупных концернов, при помощи которой, подобно клейкой ленте для мух, они намеревались уловить и привязать к себе рабочих и при этом наполнить их души убеждением благодарности, что они пожизненно связаны взаимными интересами с крупным капиталом да в придачу должны благодарить его за это.

Или приведем пример фашистского культа «мужского начала», который был для штрассеровского направления не менее обязательным, чем для гитлеровского: сначала Грегор Штрассер еще выступал за то, чтобы предоставить женщинам многоступенчатую избирательную систему в зависимости от степени выполнения ими своего долга материнства, но затем стал отстаивать в штрассеровской прессе ту точку зрения, что им вообще нечего делать в политике. «Женщины — это одно сплошное чувство, а потому... круг их жизненных дел никогда не выходит за стены дома, за пределы семьи... Политически мыслящей женщины вообще не существует»[74].

Однако с 1929 г. вновь стали проявляться все сильнее политические противоречия между различными направлениями, обусловленные общим ходом внутриполитического развития в Германии. Они неизбежно толкали НСДАП к выработке единого практического курса, а тем самым — /130/ и к неизбежным конфликтам представителей различных направлений.

На Пасху 1929 г. Шлейхер в доверительной беседе с Генрихом Брюнингом посвятил его в план, согласованный с Гинденбургом и представленный по желанию последнего. Он заключался в следующем: свергнуть правительство большой коалиции во главе с рейхсканцлером социал-демократом Германом Мюллером после подписания им «плана Юнга» {«План Юнга» — план взимания репарационных платежей с Германии был разработан в 1929-1930 гг. взамен «плана Дауэса». Назван по имени американского банкира О. Юнга. Предусматривал снижение размера годовых репарационных платежей, отмену всех форм и видов контроля над Германией, ее экономикой и финансами, способствовал милитаризации германской экономики. Фактически перестал действовать с 15 июля 1931 г. вследствие одностороннего решения правительства Германии. — Прим. ред.}, ответственность за который оно должно будет принять на себя. Это правительство будет заменено президиальным кабинетом, опирающимся не на парламент, а на чрезвычайные полномочия рейхспрезидента. Он станет переходным кабинетом на пути к восстановлению монархии, и его задачей будет формирование достаточно широкой политической базы национальных сил, на которую она будет опираться. Вместе с тем Шлейхер известил Брюнинга, что Гинденбург согласился с тем, чтобы этот кабинет возглавил Брюнинг[75].

С этой целью Брюнинг начал просчитывать возможности различных партий (не исключая и СДПГ), что не отвечало намерениям Гинденбурга. Среди правых сил он в первую очередь держал на прицеле НСДАП. В 1929 г. она получила на выборах в рейхстаг всего 2,6% голосов, но чем тяжелее становилось экономическое положение, тем нагляднее проявлялась тенденция к росту ее влияния в массах. После состоявшихся в сентябре 1930 г. выборов в рейхстаг, когда брюнинговская политика чрезвычайных декретов дала нацистской партий возможность использовать возрастающий народный гнев и сразу получить 18,6% голосов избирателей, для всех заинтересованных в диктатуре группировок она сразу же стала тем главным потенциалом, за который стоило бороться; ведь отныне для них всех он имел решающее значение. Первым выводом Брюнинга из успеха НСДАП 19 сентября 1930 г. стала конфиденциальная встреча с Гитлером, Фриком и Грегором Штрассером 6 октября 1930 г. На ней Брюнинг откровенно изложил /131/ Гитлеру свой политический план и на его основе предложил «лояльное сотрудничество» — сначала скрытое, потом открытое[76].

Сильные позиции штрассеровского направления в НСДАП и влияние Грегора Штрассера на Гитлера (что стало очевидным, когда он и Фрик, одно из старейших доверенных лиц Штрассера, сопровождали «фюрера» на встречу с Брюнингом) открывали перспективы для осуществления плана Шлейхера использовать нацистскую партию (в благоприятном случае вместе с самим Гитлером) как массово-политическую базу и активную носительницу «национальной диктатуры» в монархическом обрамлении[77]. Но круги монополистического капитала, стоявшие за спиной Шлейхера и Брюнинга, невозможно было привлечь к этому плану установления диктатуры. Тем более нельзя было рассчитывать на его поддержку возглавляемым Шахтом и Тиссеном крылом рурского капитала. Потому представителей этого крыла в НСДАП следовало либо «обставить», либо «переиграть». В любом случае его влияние должно было быть ослаблено. А для этого прежде всего был необходим маневр в отношении самого Гитлера.

С мая 1929 г. пресса штрассеровского издательства в рамках пропагандистской кампании всего правого лагеря, направленной против подписания «плана Юнга», выступила в поход против Гугенберга, «Немецкой национальной народной партии», «Стального шлема» и вообще против «социал-реакционеров». Брошенное им всем обвинение, что они являются «подручными американского финансового капитала» и потому предпочитают союз «между германской и американской буржуазией своей связи... с судьбой нации», явно, уже по своей сути, было направлено против Шахта[78], одного из вдохновителей «плана Юнга».

1 августа 1929 г. Отто Штрассер опубликовал в «Национал-социалистише брифе» свою статью «14 тезисов германской революции», дал старт второму наступлению штрассеровцев на программу НСДАП. Им противостоял в первую очередь Герман Геринг, поддерживающий после своего возвращения из эмиграции (куда он бежал от наказания после мюнхенского ноябрьского путча) тесные отношения с представителями рурской индустрии. В гитлеровском окружении он стал одной из главных опор крыла Шахта — Тиссена. Геринг был полон решимости начать борьбу за Гитлера со все более успешно действовавшим штрассеровским направлением. /132/

«Тезисы» Отто Штрассер не содержали ровным счетом ничего нового. Однако мы все же приведем некоторые из них, поскольку они хорошо отражают курс прежде всего представителей новых отраслей промышленности (и, естественно, также других связанных с ним и стоявших за Брюнингом и Шлейхером капиталистических кругов) на переход к подготавливающей войну диктатуре, для чего надо было прежде всего привлечь на свою сторону собственную партию. Эти тезисы ориентировали на войну. Вот некоторые содержавшиеся в них «перлы»:

«Германская революция провозглашает свободу германской нации в сильном, объединяющем все германские племена срединноевропейского района расселения в германском государстве, простирающемся of Мемеля {Мемель — официальное название г. Клайпеды (Литовская ССР) до 1923 г. — Прим. ред.} до Страсбурга, от Эйпена {Эйпен — город в Бельгии. — Прим. ред.} до Вены (на фоне борьбы монополистических групп по этим вопросам стоит обратить внимание на то, где останавливается Штрассер. — Р.О.), включающем немцев самой Германии и подлежащих вызволению, проживающих вне ее, и в силу своей мощи и ее дееспособности представляющем собой становой хребет и сердце белой Европы».

«Германская революция... добивается не более и не менее как достаточного жизненного пространства для молодой нации германцев и, поскольку осуществление этого исконного права приходит в противоречие с таким же правом других народов и наций, рассматривает решение данного вопроса путем войны как волю судьбы».

«Германская революция объявляет единственной целью государства объединение всех сил нации, единое приложение их для обеспечения жизни и будущего этой нации, а также одобряет любое средство, способствующее данной цели, и отрицает любое средство, препятствующее ей».

«Поэтому германская революция требует жесточайшего применения государственной власти против всех разрушающих единство нации или мешающих ему организаций государственного, партийного или конфессионального характера...»

«Германская революция видит благо нации не в накоплении материальных ценностей, не в безграничном повышении жизненного уровня, а исключительно в оздоровлении /133/ и поддержании в здоровом состоянии угодной богу германской нации как единого целого, благодаря чему для нее возможно выполнение задачи, поставленной перед ней самой судьбой».

«Германская революция видит эту задачу в том, чтобы полностью раскрыть неповторимое фёлькишское своеобразие, и потому всеми средствами борется против расового вырождения, чужеродного засилья в области культуры, за ее фёлькишское обновление и чистоту, за подлинную германскую культуру. Это особенно относится к борьбе против еврейства, которое в союзе с надгосударственными силами масонства и ультрамонтанства {Ультрамонтанство (от лат. ultra montes — за горами, т. е. в Риме) — направление (с XV в.) в католицизме, отстаивающее идею неограниченной верховной власти римского папы, его право вмешиваться в светские дела любого государства. — Прим. ред.}... разрушает жизнь германской души»

(здесь видно слияние с людендорфской «фёлькишской» идеей. — Р.О.).

«Германская революция борется поэтому и против господства еврейско-римского права, за германское право, которое... сознательно одобряет неравенство людей...»

«Германская революция отвергает образ мира, созданный Великой французской революцией, и формирует образ XX века...»

«...Ради этой нации (а именно германской, во имя ее она должна быть «националистической», «социалистической» и «фёлькишской». — Р.О.) германская революция не останавливается ни перед какой борьбой; никакая война... не будет для нее слишком кровавой».

12 декабря 1929 г. на чрезвычайном заседании членов «Имперского объединения германской промышленности» все фракции германского монополистического капитала высказались за осуществление опубликованной 2 декабря этим объединением в виде памятной записки «Подъем или гибель?» — программы снижения налогов с предпринимателей при одновременном резком повышении налогов на тобары массового потребления, сокращении затрат на социальные мероприятия и ликвидации тарифной системы заработной платы. С полным единодушием было констатировано, что эта программа «неосуществима при парламентском режиме, и потому курс должен быть взят на отстранение рейхстага от власти»[80]. Итак, все фракции капитала рвались к диктатуре. /134/

Но в результате и среди этих фракций началось соперничество за диктатуру, отвечающую собственным интересам. Вопрос этот решался в зависимости от того, какой из этих фракций удастся завоевать подавляющую часть «национальных» масс и надежно использовать ее к выгоде тех, кто данную диктатуру представляет. А отсюда — нарастание политической борьбы внутри буржуазных партий, что вело в последней стадии к решающему бою.

Группировавшийся внутри НСДАП вокруг Геринга лагерь врагов штрассеровцев перешел в наступление. Геринг заявил Гитлеру протест против деятельности опоры фракции Штрассеров — прессы «Кампфферлаг» и потребовал передачи издательства руководству нацистской партии. 21 мая 1930 г. Гитлер пригласил Отто Штрассера на беседу в берлинский отель «Сан-Сусси» и, по свидетельству последнего, предложил выкупить издательство, на что тот в присутствии брата Грегора ответил отказом[81].

Граф Эрнст фон Ревентлов, гауляйтер Восточной Пруссии Кох и другие сторонники Штрассера договорились, в случае, если руководство партии примет меры против «Кампфферлаг», создать «независимую национал-социалистскую партию», включающую «Группу социал-революционных националистов». Эта группа была создана Карлом Отто Петелем сразу же после продолжавшейся два дня берлинской беседы Гитлера и Штрассера, а еще через день установила контакт с фон Ревентловым. Она согласилась принять «14 тезисов» Отто Штрассера по меньшей мере в качестве временной совместной партийной платформы. Ревентлов же, по словам Петеля, «согласился, при отстранении от дел первого же редактора «Кампфферлаг», демонстративно взять на себя все обязанности по изданию его прессы[82].

В течение июня 1930 г. Геббельс, который с 1926 г., занимая пост берлинского гауляйтера, действует преимущественно как исполнитель в Берлине воли мюнхенского руководства НСДАП (хотя, о чем умалчивает Отто Штрассер, все еще тщательно взвешивает соотношение сил), дает распоряжения принять меры против штрассеровских изданий и отдельных штрассеровцев. 30 июня 1930 г. на собрании членов нацистской партии «гау» Берлин он после «канонады брани» в адрес штрассеровцев зачитывает присутствующим письмо Гитлера, в котором его призывают «очистить гау от этих элементов»[83].

После призыва Гитлера к Геббельсу выступить против /135/ «Кампфферлаг» и OTTO Штрассера последний уже не в состоянии удержать свои позиции в НСДАП. Через четыре дня, 4 июля 1930 г., он по собственной инициативе выходит из нацистской партии, опубликовав в прессе издательства манифест «Социалисты покидают НСДАП»[84] Но ни Грегор, ни граф Ревентлов, ни один гауляйтер и ни один из его приверженцев примеру Отто Штрассера не следуют. Теперь ясно, почему они этого не сделали.

Борьба направлений в партии дойдет до решающей схватки по вопросу о включении НСДАП в лагерь стоящих за Шлейхером кругов капитала, которые к тому времени (после падения Брюнинга и крушения кабинета Папена) были представлены на авансцене политической борьбы рейхсканцлером-генералом, только спустя два с половиной года, в конце 1932 г. Пока же у всех имевших вес последователей Грегора Штрассера (за исключением попавшего под обстрел узкого круга сотрудников «Кампфферлаг», группировавшихся вокруг Отто Штрассера) в 1930 г. имелись хорошие перспективы дальнейшего расширения своего влияния в НСДАП.

Грегор Штрассер немедленно отмежевывается от брата, и это усиливает его позиции и влияние: в июле решающего 1932 г. Гитлер назначает его «имперским руководителем по организационной работе» НСДАП. Иными словами, он достигает вершины власти всего за несколько месяцев до того, как разгорается окончательная схватка, которую он почти что выигрывает. Поэтому летом 1930 г. НСДАП покидают только те штрассеровцы, которые к этому моменту слишком увязли в борьбе в предполье.

В насчитывавшую 25 человек группу во главе с Отто Штрассером, которая 4 июля 1930 г. вышла из НСДАП, кроме самого близкого ему идеолога Герберта Бланка и нескольких других сотрудников «Кампфферлаг» (против части которых Геббельс возбудил партийные дела), а также нескольких берлинских руководителей, входили следующие лица: бывший организатор «Черного рейхсвера», инициатор кюстринского путча в октябре 1923 г. (в то время близкий друг Шлейхера) майор Эрнст Бухруккер, зять Грегора Штрассера Альфред Франке-Грикш, силезский руководитель «Революционного крестьянского движения» Рихард Шапке и тогдашний руководитель школы национал-социалистских «фюреров» в Бранденбурге Вильгельм Корн.

Эта группа пополнилась за счет «Стального шлема», «Вервольфа» и «Младогерманского ордена», «Артаманов», /136/ «Революционного крестьянского движения». Она поддерживалась кругом, группировавшимся вокруг газеты «Тат». Его возглавляли Ганс Церер и Фердинанд Фрид. (Этот кружок в дальнейшем стал разрабатывать программы для Шлейхера.) Отто Штрассер особенно превозносит Фрида как «выдающегося автора» и впоследствии «единственного и основного помощника министра Дарре»[85]. В мае 1932 г. автором знаменитой речи Грегора Штрассера в рейхстаге о «Программе немедленных действий в области экономики», которая была призвана послужить основой для создания «Объединенного фронта», стал редактор «Тат» Гельмут Эльбрехтер.

На базе этой группы Отто Штрассер и майор Бухруккер создали «Боевое содружество революционных национал-социалистов», которое осенью 1931 г. слилось с «Союзом Оберланд», «Национал-социалистским боевым движением» Стеннеса и «Ландфолькбундом» в «Черный фронт»[86] и стало считать себя «Школой офицеров и унтер-офицеров немецкой революции». Своей эмблемой оно сделало штрессеровский символ: молот и меч, и заменило приветствие «Хайль Гитлер» на «Хайль Дойчланд». Члены его в своем кругу читали «Тат» и помогали распространять это издание в рейхсвере, но затем наряду с ним создали собственный орган «Германская революция», а с сентября 1931 г. — «Черный фронт».

«Черный фронт» состоял из «колец» («рингов»), объединявших его членов, которые, «как это принято в масонских ложах», имели различные ранги. Свои тайные встречи они именовали «рингами». По словам Отто Штрассера, «ринги имелись во всех больших городах с крупными гарнизонами и во всех промышленных центрах»[87].

Со времени выхода Отто Штрассера в июле 1930 г. из НСДАП за ним по сей день сохраняется репутация человека, который, как и в целом его направление, несомненно занимал «более социалистическую» позицию, что и подтвердил его разрыв с Гитлером.

Ситуация после открытого разрыва и организационного отделения штрассеровцев была такова, что штрассеровский «социализм», который проявлялся в НСДАП подспудно, вносился в нее незаметными дозами, теперь должен был отбросить маскировку и громко и внятно заявить о себе. Такой ясностью отличались обе программные декларации, ознаменовавшие начало пути группы Отто Штрассера в «Боевое содружество революционных национал-социалистов» /137/ и «Черный фронт» и, как показывают последующие его заявления, сохранившие свое значение для «Черного фронта». Их содержание четко отражено в пресловутых «14 тезисах германской революции» Отто Штрассера.

Речь идет о призыве «Социалисты покидают НСДАП», а также о последовавшем через несколько дней и сохранившем по сей день значение для современных штрассеровских групп[88] программном документе Отто Штрассера «Министерские кресла или революция?»[89]. Он заслуживает специального рассмотрения, ибо распространенная самим Отто Штрассером версия его публикации до сих пор выдается его сторонниками за чистую монету.

Отто Штрассер изображает публикацию этого документа как воспроизведение содержания своей заключительной беседы с Гитлером в отеле «Сан-Сусси» 21-22 мая 1930 г., приведшей к разрыву между ними. Поскольку Отто Штрассер дал подписать этот составленный им по памяти протокол беседы четырем своим единомышленникам (которые тем самым подтвердили тождество записи с тем, что он якобы ранее устно ежедневно сообщал им о ее ходе в дружеском кругу), то у некоторых историков фашизма указанная запись не вызывает сомнений.

Но следует констатировать, что все четверо принадлежали к тому небольшому кругу лиц, которые 4 июля вместе с Отто Штрассером вышли из НСДАП, а подписали они эту запись 2 июня, спустя почти две недели после беседы, в течение которых последствия этого шага еще взвешивались в этом узком кругу доверенных людей. Сам Отто Штрассер в другой связи упоминает, что запись беседы он сделал в предвидении ожидаемого разрыва с Гитлером и начала открытой борьбы и уже в июне вместе с Гербертом Бланком и Бухруккером выработал «Манифест». В такой ситуации перед людьми, решившимися на создание самостоятельной организации, в первую очередь стоял вопрос об убедительном оправдании подобного шага и о наиболее эффективном привлечении сторонников в свою конкурирующую с Гитлером «фирму».

Если присмотреться к этим «протоколам» внимательнее, сразу же становится видна их рекламная функция, направленная на вербовку сторонников, что проявляется как в крупном, так и в мелочах. Их познавательная ценность насчет того, что действительно говорили Отто Штрассер и Гитлер, сводится, таким образом, к нулю. В любом случае (и это служит главной причиной для сомнений принципиального /138/ характера) почти немыслимо, чтобы Гитлер и Штрассер, беседуя с глазу на глаз или в присутствии столь циничных прожженных демагогов, как Грегор Штрассер, Гесс, Аманн и шеф «Кампфферлаг» Хинкель, объяснялись друг, с другом, прибегая к демагогическим оборотам, которые могли предназначаться лишь для широких масс, для «публики». Ведь столь плакатными и митинговыми фразами, какими Отто Штрассер якобы сражался с Гитлером за свой «немецкий социализм», вышколенные на демагогии и, как говорится, съевшие на ней собаку нацистские главари в своем узком кругу никогда не говорили: слишком уж гротескно было бы несоответствие между истинным предметом обсуждения и высокопарным ораторским стилем.

Тем не менее «протокольные записи» (и это подчеркивает их демонстративное опубликование) дают представление о том, что именно группа Отто Штрассера хотела преподнести общественному мнению и самой НСДАП в качестве главных пунктов спора.

Поскольку нет необходимости возвратиться к рассмотрению понятия «немецкий социализм» (которое, естественно, находится в центре внимания авторов документа), нам остается определить второй пункт разногласий: внешнеполитический. Этот пункт, если внимательнее присмотреться к формулировкам, учитывая уровень сегодняшних сведений о тогдашней расстановке сил, как раз и составляет истинную суть конфликта, подаваемого в демагогической упаковке. В протоколах это преподносится следующим образом:

«Хотя господин Гитлер и принял формулировку, согласно которой во внешней политике речь идет только об интересах Германии, однако заявил: именно эти интересы Германии требуют совместных действий с Англией, ибо дело идет о том, чтобы установить нордическо-германское господство над Европой и — вместе с нордическо-германской Америкой — над всем миром»[90].

Налицо недвусмысленное объявление борьбы пробританскому направлению гитлеровской концепции выбора союзников по войне (в данном случае безразлично, в полемическом задоре или нет, распространенной и на США). Вот где зафиксировано расхождение с Шахтом и Тиссеном в определении союзников и вместе с тем содержится брошенный им вызов! Этому расхождению явно придавалось большое значение, и поэтому оно было включено в программную публикацию Отто Штрассера, призванную раскрыть /139/ его позиции и заполучить сторонников.

Но «протоколы беседы» поучительны и по другой причине. Записи Отто Штрассера дают редкостную возможность раскрыть механизм борьбы различных направлений среди «фёлькишских» групп, ведущейся при помощи социалистической демагогии.

Отто Штрассер излагает Гитлеру свою социально-политическую и экономическую концепцию идейно-политической подготовки народа к войне и вместе с тем — направления внутриполитической борьбы, о которой мы знаем, что это — концепция тогдашних крупных стремительно развивающихся отраслей промышленности. Он называет ее «немецкий социализм», в этом и заключается суть его социалистической демагогии.

Гитлер, разумеется, прекрасно знает, откуда взялась эта концепция, и даже с издевкой намекает Отто Штрассеру на «баснословно богатого графа Ревентлова»[91]. Но он вовсе не намерен вскрывать ее истинное происхождение и, чтобы дискредитировать своего оппонента, называет ее «чистым марксизмом». А выдвинув это обвинение, он уже ведет борьбу как «национал-социалист». Вот так борьба интересов двух группировок монополистического капитала выдается, чтобы обмануть массы, за борьбу «социалистов», оспаривающих друг у друга этот титул, за «более правильное» толкование «социализма».

В этих условиях не приходится удивляться тому, что Отто Штрассер, лишь только начав собирать вокруг себя «социалистов» вне НСДАП, стал проявлять озабоченность, как бы в «ринги» его «Черного фронта» не проникли истинные социалисты. С образованием «Боевого содружества революционных национал-социалистов» возникает пока еще держащаяся в тени фигура из давних, «солидаристских» времен. Это политик партии Центра д-р Карл Шпиккер. По должности он — министериаль-директор и «руководитель отдела по борьбе с радикальными происками» в имперском министерстве внутренних дел, и к тому же — и член правления «Рейхсбаннера» {Рейхсбаннер — в 1924-1933 гг. в Германии военизированная организация, созданная под руководством СДПГ для защиты республики от монархической реакции; распущена фашистами. — Прим. ред.}. Как теперь доказано, Отто Штрассер договорился с ним, что тот будет сообщать ему о всех тех (кроме принадлежавших к НСДАП) членах его организации «революционных национал-социалистов», /140/ которые замечены в симпатиях к коммунистам или к Советскому Союзу[92]. За эти сообщения Шпиккер получал от Отто Штрассера денежное вознаграждение.

В данной связи остается разоблачить еще легенду о «социальном бунтаре» Вальтере Стеннесе и выступлении, предпринятом этим «заместителем верховного фюрера CA Ост (ОСАФ-Ост)». Вместе со своими штурмовиками капитан Стеннес организовал в Берлине в страстную пятницу 1931 г. путч, приведший к захвату резиденции гауляйтера Берлина Геббельса и редакции газеты «Дер Ангриф», а затем подавленный Паулем Шульцем. Этот путч используется (поскольку как-никак он являлся бунтом против партийной верхушки НСДАП) в качестве коронного доказательства недовольства социал-революционно и «антикапиталистически» настроенной «базы» обюрократившимся и коррумпированным капиталом руководством. Но фактически этот бунт имел своей целью совсем другое: добиться осуществления требования, выдвинутого ранее именно высшими «фюрерами CA» о предоставлении CA соответствующей квоты при составлении списков кандидатов от НСДАП на предстоявших в сентябре 1931 г. выборах в рейхстаг[93]. (Тогдашний «главарь CA» Пфеффер фон Саломон, покровитель Отто Вагенера и сторонник Штрассера[94], тайно симпатизировавший попытке Стеннеса, был потом смещен Гитлером со своего поста[95].)

Гитлер отверг это требование. Однако оно было одним из требований «фюреров CA», почти полностью стоявших на стороне Грегора Штрассера. Оно было порождено духом старых представлений Рема и Людендорфа о военном государстве и концепции о политической автономии и даже руководящей роли военных формирований в противовес «партийным политикам». Своими корнями оно глубоко уходило в незатухающий спор о будущем соотношении сил между вермахтом, нацистской партийной армией (CA) и НСДАП в фашистском государстве[96]. Данное требование становилось весьма актуальным и приобретало первостепенное практическое значение в связи со следующим: ожидалось, что в результате предстоящих выборов НСДАП образует крупную фракцию; поэтому дело неизбежно шло к столкновению различных направлений внутри партий за тип диктатуры и определение союзников по ее осуществлению.

Если бы «бунт Стеннеса» действительно был «восстанием», порожденным «антикапиталистическими стремлениями /141/ простого штурмовика из низов» (а не акцией одного из кондотьеров CA, опиравшегося на подчинявшееся ему войско, но под привлекательными для простого человека лозунгами), то едва ли генеральный директор берлинского концерна АЭГ Герман Бюхер (как это совсем недавно доказано обнаруженными Куртом Госсвайлером архивными документами[97]), после того как участвовавшие в этом «бунте» военные формирования были изгнаны из CA, взял бы на себя их финансирование в сборном лагере под Кюстрином. Он сделал это для того, чтобы держать их там в качестве сплоченного собственного войска.

Образованное Стеннесом «Национал-социалистское боевое движение Германии» (насчитывавшее примерно 8000 — 10000 коллективно исключенных из CA штурмовиков) вскоре стало сотрудничать со штрассеровскими «революционными национал-социалистами». Оно признало политическое руководство Отто Штрассера, а его «14 тезисов Германской революции» приняло в качестве своей платформы. В свою очередь Отто Штрассер признал военное руководство Вальтера Стеннеса весьма внушительными вооруженными силами, которые предназначались для ведения гражданской войны за диктаторскую власть. Так возник союз, именовавший себя «Национал-социалистским боевым содружеством Германии». Когда же эта форма объединения ввиду трений среди рядового состава себя не оправдала, с сентября 1931 г. все эти силы вновь объединились на расширенной базе в рядах возникшего «Черного фронта».

В него стали стекаться все те элементы, которые начиная с 1919 г. когда-либо входили в «фёлькишские» военные формирования, стоявшие на стороне других фракций капитала, нежели НСДАП, или же во время различных конфликтов перешли к ним. Это были такие люди, как Эрхардт, большинство «Союза Оберланд» после его раскола, а также Людендорф. Вне сомнения, все это происходило под воздействием притягательной силы остававшегося в тени капитана Эрхардта. И поскольку, по данным самого Отто Штрассера, «Союз Танненберг» и «Немецко-фёлькишская свободная партия» тоже служили опорой и тылом «революционных национал-социалистов», началось то сближение с «немецко-фёлькишскими» организациями, к которому когда-то стремились Грегор Штрассер, Рем и Людендорф; теперь оно воспроизводилось в форме совместных действий с отколовшимися от НСДАП группами.

Практически деятельность «Черного фронта» до января /142/ 1933 г. заключалась в том, что он стал сборным пунктом для разочаровавшихся в НСДАП и отвернувшихся от нее национал-социалистов. Они считали, что в результате «предательства» Гитлера и Геринга «истинный национал-социализм» был извращен. Поэтому свою задачу «Черный фронт» видел в том, чтобы не допустить ослабления потенциала фашизма в целом и его поражения как политической силы. Сплотить всех противников Гитлера по фашистскому движению вне партии, объединить их со сторонниками Штрассера внутри нее и бросить эту силу на чашу весов для решения назревшего конфликта в свою пользу — такова была цель «Черного фронта».

В то время как Грегор Штрассер внутри партии открыто выступает за шлейхеровский «Объединенный фронт» (что и приводит к его политическому падению), «Черный фронт» вне партии провозглашает и популяризирует «социал-революционную идею», стремясь внести и распространить ее среди левых сил, требуя создания «революционного правительства» во главе с Грегором Штрассером и Ревентловом при участии Зеверинга и Хёльтермана.

Все это было не чем иным, как пропагандистским аккомпанементом к действиям, направленным на создание действительно желаемого Шлейхером диктаторского кабинета «Объединенного фронта» «от Грегора Штрассера до Теодора Лейпарта» {Один из правых лидеров СДПГ и реформистских профсоюзов. — Прим. перев.} (правда, как сегодня доказано, его желанию более отвечал кабинет от Гитлера до Лейпарта, за что боролся и сам Грегор Штрассер)[98]. Следует согласиться с оценкой некоторых бывших сторонников штрассеровского направления в отношении деятельности «Черного фронта» в 1931-1933 гг. Они отвернулись от Отто Штрассера, выдвинув против него обвинение, что в форме этого «Черного фронта» он лишь хочет «вместе с Эрхардтом создать правительственно-фашистскую резервную позицию»[99].

Ничего не изменилось в этом отношении и после бегства Отто Штрассера и нескольких других главарей «Черного фронта» за границу. К сожалению, мы не можем остановиться здесь на деятельности Отто Штрассера в период эмиграции, хотя именно она служит перекидным мостом к той его роли, которую он после 1945 г. играл в качестве /143/ основателя неонацистских групп в ФРГ и знакомство с которой необходимо.

Обострение борьбы различных направлений внутри германского фашизма

Борьба различных направлений внутри германского монополистического капитала и внутри НСДАП, как известно, не закончилась ни 9 декабря 1932 г. (днем, когда Грегор Штрассер ушел с руководящих постов в НСДАП), ни 30 января 1933 г., когда Гитлер стал рейхсканцлером. Ее следующим кульминационным пунктом стала кровавая резня 30 июня 1934 г. (она продолжалась 1 и 2 июля и получила название «ночь длинных ножей»). Длинный список ее жертв, в котором, кроме Рема и «фюреров CA», стоят Грегор Штрассер, Шлейхер, а также фактические идеологи папеновского «клуба господ» Шотте и Юнг и в который были включены избегнувшие расправы Брюнинг, Тревиранус и Грёнер[100], находит свое объяснение только в свете изложенных выше в самых общих чертах причин.

Шлейхер, Брюнинг и Грегор Штрассер, несмотря на потерю своих постов, остались с участниками вновь обострившейся, особенно с начала 1934 г., борьбы различных фракций германского капитала.

Теперь эта борьба за влияние отдельных монополистических групп внутри гитлеровского правительства велась путем персональных изменений в его составе под началом Гитлера (причем в качестве возможного министра рейхсвера вновь намечался Шлейхер, а альтернативно — и Рем), то есть речь шла о фашизме, представляемом различными группами капитала. В это время Отто Штрассер, находясь в эмиграции (сначала в Вене, а затем в Праге), продолжает до 1933 г. организованное им «сопротивление» «Черного фронта» «Германии Гитлера», стремясь создать для фашистских сил «запасные позиции». Эти действия — отражение все еще подспудно тлевших в рейхе и толкавших к 30 июня 1933 г. конфликтов между добивавшимся своего возвращения к власти Шлейхером (внутри партии — это направление Рема и штрассеровцев), с одной стороны, и противостоящими им фракциями капитала в германском фашизме — с другой. (Напомним, что 30 января 1934 г. Отто Штрассер объявил в Праге о создании «Комитета действия германской революции» в качестве «контрправительства» /144/ по отношению к правительству Гитлера и органа «объединения» всей «оппозиции»)[101].

Тот, кто сомневается в том, что в основе внутригерманского и зарубежного «сопротивления» «Черного фронта» (за что некоторые его члены были посажены в тюрьмы и концлагеря, а Шлейхер, Рем и Грегор Штрассер даже расстреляны) руководствовались шлейхеровским вариантом германского фашизма, или в том, что штрассерианство «Черного фронта», представляемое Отто Штрассером, вообще имело что-либо общее со Шлейхером и Грегором Штрассером, может ознакомиться с мнением Отто Штрассера, высказанным в 1940 г. о шлейхеровском проекте «Объединенного фронта», относившемся к 1932-1933 гг.

«Планы Шлейхера, — констатировал Отто Штрассер, — были очень просты: он хотел отодвинуть Гитлера, сохранив при этом хорошие и полезные идеи национал-социализма. Он хотел, — продолжал Отто Штрассер, — создать правительство на широкой основе, такое правительство, которое опирается на рейхсвер, профсоюзы и интеллигенцию. Кто мог быть ему более полезен в осуществлении такого проекта, чем Грегор Штрассер, отличный национал-социалистский организатор и социалист самых честных убеждений»[102].

Именно этот старый, «солидаристский» вариант «Объединенного фронта» (то, что речь шла о правительстве, «свободном от партий», подтверждает приведенная выше цитата) пытался реализовать с середины 30-х годов, а особенно в годы второй мировой войны своим «Черным фронтом» Отто Штрассер, противодействуя усилиям по созданию антифашистского Народного фронта с 1938 г. из Франции и Швейцарии, а с 1941 г. — из Монреаля и Бермудских островов. Этим усилиям он настойчиво противопоставлял свою политику «собирания сил» и «союзов» внутри немецкой эмиграции под «боевыми знаменами» некоего «третьего фронта», направленного против «гитлеровского режима» и «коммунизма», а также под флагом «идеи европейской федерации в качестве третьей, «белой» великой державы наряду с США и британской мировой империей»[103]. Из числа оказавшихся в сфере его притяжения немецких буржуазных политиков, находившихся в эмиграции, он составлял списки германского [103]. Из числа оказавшихся в сфере его притяжения немецких буржуазных политиков, находившихся в эмиграции, он составлял списки германского «послевоенного правительства».

Представляет определенный интерес примерный состав этого правительства. В него были включены все более или менее влиятельные представители партий Веймарской республики начиная с 1919 г. Это были прежде всего отвечавшие /145/ устремлениям «солидаристов» и «Июньского клуба» деятели «фёлькишской» ориентации, а также бывшие или ставшие «младо»-националистскими и «младо»-консервативными политики. Например, от Центра — Герман Брюнинг (рекомендуемый Отто Штрассером в качестве рейхсканцлера послевоенной Германии), а также Карл Шпиккер; из прежней «Немецкой национальной народной партии» — вышедший из нее бывший брюнингский министр и лидер «младоконсерваторов» и «народных консерваторов» Готтфрид Р. Тревиранус; от «национально-социального» крыла прежней «Немецкой демократической партии», а затем «Немецкой государственной партии» — бывший министр внутренних дел Пруссии Отто Клеппер; от социал-демократии — «народный социалист» и лидер судето-немецких социал-демократов Венцель Якш, но также и принадлежащий к крайне правому крылу СДПГ бывший председатель кёльнской СДПГ Вильгельм Зольман и председатель «Рейхсбаннера» Карл Хёльтерман[104]. Еще несколько слов о Грегоре Штрассере. Будучи рейхсканцлером, Генрих Брюнинг в поисках преемника встретился с Грегором Штрассером и получил от него согласие «стать его преемником на посту рейхсканцлера, как только тот сможет получить большинство во фракции в рейхстаге». Итак, кандидат и собеседник Брюнинга — Грегор Штрассер[105].

Когда 9 декабря 1932 г. Грегор Штрассер на глазах всей верхушки нацистской партии был обличен Гитлером в вероломном «предательстве» и ушел со всех постов в НСДАП, первым, к кому он обратился за советом, был Генрих Брюнинг. 28 декабря 1932 г. Грегор Штрассер имел с ним продолжительную беседу по поводу сложившейся ситуации. Было это в курортном городке Фройденштадт (Шварцвальд), где Брюнинг проводил рождественские праздники.

Конфиденциальные встречи Брюнинга с Грегором Штрассером организовывал его адъютант обер-лейтенант Пауль Шульц. Он тоже был в списке подлежащих уничтожению 30 июня 1934 г., но по ошибке арестовали его однофамильца; когда ошибка выяснилась, Гитлер через Гейдриха 2 июля 1934 г. приказал взять его под свою «личную защиту» и «помиловал» как «доброго старого друга», отправив в «пожизненное изгнание». После залечивания ран, полученных при аресте, Пауль Шульц оказался за границей в Тессине (ныне Тешин в ЧССР. — Прим. перев.) у Тревирануса и Брюнинга[106]. Позже он стал зарубежным /146/ представителем концерна Любберта, который прежде был теснейшим образом связан с Ремом, CA и их «экономическим штабом»[107].

В ходе рождественской беседы Брюнинг дал Грегору Штрассеру настоятельный совет немедленно «помириться с Гитлером»[108]. Он, как и Шлейхер, считал тогда, что еще не все потеряно.

После того как деятельность в НСДАП «социалиста» Грегора Штрассера резко оборвалась, он отнюдь не оказался «без куска хлеба». Лишь только весть о случившемся дошла до берлинского химического концерна «Шеринг-Кальбаум», ему немедленно предложили там пост директора. Грегор Штрассер занимал его до своей смерти в 1934 г., будучи одновременно членом «Объединения по охране интересов химической промышленности Германии».

И еще одно: по широко распространенному мнению, 9 ноября 1932 г. Грегор Штрассер был изгнан из партии, а Гитлер окончательно стал его противником. Но борьба различных направлений внутри германского капитала, между которыми приходилось лавировать Гитлеру, как уже говорилось, была еще далеко не закончена. Очень редко в расхожих описаниях событий упоминается о том, что вскоре после отставки Гугенберга с поста министра экономики и продовольствия и его выхода из правительства Гитлера — Папена (но, во всяком случае, весной 1934 г.), когда проводимая Шахтом как президентом «Рейхсбанка» политика финансирования вооружения оказалась в глубоком кризисе, Гитлер лично обратился к Грегору Штрассеру. В апреле 1934 г. он через Гесса начал переговоры со Штрассером о его вхождении в правительство. В качестве предварительного условия Грегор Штрассер будто бы потребовал устранения из кабинета Геринга и Геббельса. В связи с этим 13 июня 1934 г. состоялась его еще одна беседа с Гитлером[109].

20 июня 1934 г. Грегор Штрассер сообщал Отто, что рассчитывает достигнуть с Гитлером «предварительного согласия» по вопросу о вхождении в правительство и уходе из него Геринга в сентябре 1934 г., а три дня спустя написал, что 23 июня 1934 г. Гитлер вновь вернул ему «золотой партийный значок»[110].

Все это вызвало у Геринга сильнейшее беспокойство.

Итак, борьба между «базой» и «руководством», между «разочарованными социалистами» внизу и продажной, вступившей в союз с капиталом кликой «фюрера» «наверху»? /147/ Нет, борьба между представителями различных направлений внутри монополистического капитала, выраженная в «фёлькиш»-демагогической форме.

Это была борьба, в ходе которой сторонники так называемой «германской революции», выдавая себя за подлинных представителей «немецкого социализма», добивались политического сдвига внутри германского фашизма в свою пользу. Именно к этому они стремились в 1934 г., когда пытались сформулировать и внедрить в массы лозунг «второй революции», т. е. нового фашистского переворота, но осуществленного их руками. /148/

Примечания

Марксистскому определению фашизма как террористической диктатуры, установленной в интересах монополистического капитала, в ФРГ противопоставляют суждение, согласно которому организованное массовое убийство евреев в лагерях уничтожения, совершенно непостижимая по бесчеловечности, бессмысленности и безумию акция германских фашистов, не могло иметь ничего общего с интересами капитала, которые обычно основаны на трезвом расчете. Утверждается что, поступая так, политические властители нацистского режима проявляли «самостоятельность», действовали независимо от интересов германского монополистического капитала, осуществляя собственные «идеологические» цели. Словом, если верить этим утверждениям, налицо великолепный пример триумфа «политики» над «экономикой»!

«Очищенная от врага сфера господства»

Однако такие суждения игнорируют документы, относящиеся еще к тому времени, когда ни один из будущих нацистских главарей и не помышлял о предстоявшей им карьере.

Из этих документов следует, что задолго до первой мировой войны крупный капитал проявлял (органически присущее ему) стремление изгнать из страны определенные группы людей и что изгнание евреев было частью его программы. Вступив в империалистическую стадию, германский крупный капитал (и «Пангерманский союз» в качестве рупора его агрессивных фракций) стал добиваться не только политического господства над Европой и расширения Германской империи до пределов «Великогерманского рейха». Он стремился к тому, чтобы вся захваченная им европейская территория была превращена в пространство, /156/ «очищенное от врага», способного чинить трудности германскому господству. Все аннексированные рейхом области должны были беспрекословно подчиняться руководству империи. Если же население этих областей не проявит абсолютной готовности к повиновению, эти пространства надлежит «обезлюдить».

Еще в 1912 г. Генрих Класс писал:

«Если мы победим и добьемся аннексий чужих территорий, то получим области, населенные французами или русскими, словом, людьми, которые нам враждебны. Тогда возникнет вопрос, улучшит ли такое приращение территории наше положение... Особое положение немецкого народа состоит в том, что внутри Европы он как бы стянут узами, которые ему столь тесны, что при определенных условиях при дальнейшем значительном росте он может задохнуться в них, если не получит притока воздуха. А потому приходится признать: может возникнуть такая ситуация, когда нам придется потребовать от побежденного на Западе или Востоке противника, чтобы он очистил для нас землю от своих людей»[1].

В отношении России автор (а следовательно «Пангерманский союз») выдвигал это требование совершенно определенно:

«...Мы потребуем таких уступок территорий, которые обеспечат нам лучшую границу и вместе с тем землю для поселения; при этом без выселения (коренного населения. – P.O.) не обойтись»[2].

С началом первой мировой войны подобные заявления стали более четкими, а в предвкушении победы – и более масштабными. В сентябре 1914 г. в пространной памятной записке о военных целях Германии Генрих Класс без обиняков писал: после военного разгрома Франции у нее следует отнять столько земли, сколько необходимо для «нашей окончательной безопасности». Эту территорию следует передать Германии без населения. При этом Германия должна «игнорировать принципы так называемого международного права» и делать то, что считает необходимым. Нужда заставит пойти на все... Государственные дела – занятие не для слабонервных и впечатлительных, они – дело суровое, их надо вести так, чтобы было как можно лучше собственному народу»[3]. Россию надлежит оттеснить до Днепра, чтобы тем самым «утолить земельный голод немецкого народа»[4]. Однако утолить этот голод простым «онемечиванием» населения захваченных Германией земель нельзя; надо искать иное решение.

Класс предлагал сделать это по «фёлькишскому» образцу: /158/ посредством «полного превращения государств, возможно, в национально-гомогенные». Иначе говоря, он считал необходимым обеспечить господство германского империализма, раздробив по национальному признаку страны восточноевропейского региона на множество мелких государств[5] . Еще в 1908 г. такую идею отстаивал Пауль Рорбах, сформулировавший так называемую «теорию апельсина»: согласно этой теории Россия должна быть «разъята» по национальностям, как апельсин по долькам[6]. При этом не следует пугаться огромной, рассчитанной на многие годы организационной задачи по «перемещению людских масс»[7], ибо только расщепленный на зависимые от Германии малые государства восточный регион может надежно управляться ею.

В качестве специфической группы, с которой придется иметь дело на Востоке, Класс называет евреев: они создадут Германии «особенные трудности», ибо «их там огромное количество». Оставить их на прежних местах, а тем более «дать им хлынуть в Германию» – невозможно; пребывать на предполагаемой вновь созданной германской земле на Востоке они не должны, ибо это поставило бы под крайнюю угрозу ее развитие»[8]. Единственное приемлемое пока решение – обязать Россию по мирному договору вывезти евреев на свою территорию.

Однако в ходе войны приобрело перспективные формы второе решение. Его начинают поддерживать в своих меморандумах все «пангерманцы». Это решение таково: в случае победы поддержать «фёлькишское» движение самих евреев, т. е. сионизм; с этой целью Германии и Австрии следует потребовать от Турции передачи Палестины евреям, куда затем можно будет выселить всех евреев Европы[9].

Из предыстории второй мировой войны мы выделим лишь одну линию развития, важную для нашей темы.

Основным положением концепции, которую отстаивала группировка Тиссена–Кирдорфа, как показано выше, было то, что война против Советского Союза, а также (непосредственно до или после нее) против Франции не может быть выиграна при конфронтации с Англией и поддерживающими ее Соединенными Штатами Америки. Поэтому надо предпринять все, чтобы добиться от них нейтралитета или же лучше всего сделать своими союзниками. К тому же начинать войну можно при условии предварительного обеспечения себя необходимыми ресурсами, особенно запасами сырья и источниками снабжения им. /158/

Из противоположной посылки исходило крыло «ИГ Фарбениндустри»: военные цели, преследуемые Германией, считало оно, в любом случае побудят Англию и США вступить в войну, поэтому ограничить военные действия Европейским континентом невозможно. Следовательно, с самого начала надо рассчитывать на войну против почти всех остальных держав земного шара. При такой перспективе рассуждения о запасах сырья небеспочвенны; выиграть войну можно лишь одним путем: нанеся серию внезапных молниеносных ударов, захватить источники сырья и в то же время развернуть производство синтетического (бензина и каучука), чтобы обеспечить себе независимость от импорта. Опираясь на эту концепцию, концерн «ИГ Фарбен» (добившись монополии в деле производства синтетического бензина и каучука) получил руководящую роль в военной экономике (а значит, и в подготовке войны). В 1936 г., когда политика Шахта из-за нехватки продовольствия и недостатка валюты потерпела крах, крыло «ИГ Фарбен» вытеснило с руководящих позиций крыло Шахта–Тиссена. В 1936 г. Карл Краух, один из заправил концерна, в своем проекте «четырехлетнего плана» сформулировал в качестве концептуального требования «стратегию блицкрига»[10].

Однако в результате этой переориентации обострились и все проблемы устойчивого обеспечения надежной безопасности подлежащего захвату «крупного пространства». И тут концепция глобальной войны сразу против всех великих держав слилась со специфически пангерманско-«фёлькишской» традицией, предусматривающей систематическую расовую селекцию и создание очищенного от населения пространства, предназначенного исключительно для немцев, с одной стороны; стратегическое господство над остатками расово-«чужеродных» народов путем их раскола на мелкие группы, а также депортацию (а в перспективе и уничтожение) всех подозреваемых в непокорности национальных и иных групп, с другой.

Исходная идея этой концепции – не только эффективное подавление сопротивления в данный момент (хотя это, естественно, рассматривалось как первоочередная задача), а старое, постоянное, вновь и вновь возрождаемое «пангерманцами» стремление подорвать национальное здоровье и жизненную силу народов России. Его движущую силу составляет страх перед их численностью, значительно превосходящей численность немцев, призванных господствовать над народами России, и вообще немцев в целом. Отcюда /159/ обусловленная взглядами германского империализма непосредственная связь между приказом Гитлера о поголовном уничтожении комиссаров «холокостом» {Holocaust (англ.) – всеобщее уничтожение, истребление, апокалипсис. – Прим. ред.} (то есть истреблением 3 млн. советских военнопленных – этим величайшим наряду с убийством миллионов евреев массовым преступлением), с одной стороны, и политикой депортации и лагерей уничтожения, с другой.

По своим масштабам фашистские планы «нового порядка» распространялись на всю Европу, разделенную на «Великогерманский рейх» и протектораты, населенные народами-рабами. Эти народы, согласно нацистским планам, должны были быть лишены возможности получить образование; их биологическая способность к воспроизведению рода была должна систематически ослабляться; все выдающиеся и способные к созданию нового национального руководства группы подлежали целенаправленному уничтожению. Организационное решение этой задачи было передано рейхсфюреру СС Гиммлеру, а также формированиям и органам СС, службе безопасности (СД) {Аббревиатура от: der Sicherheitsdienst (SD). – Прим. перев.} и Главному управлению имперской безопасности (РСХА) {Аббревиатура от: das Reichssicherheitshauptamt (RSHA). – Прим. перев.}, а также специально созданному «Имперскому комиссариату по укреплению германской народности».

Экономические задачи «нового порядка» в Европе изложены в пространных меморандумах о военных целях, составленных германскими концернами и промышленными «имперскими группами»; памятных записках «ИГ Фарбен индустри», «Объединения металлургической промышленности» концерна Цейсса, целевых разработках «Дойче Рейхсбанк», различных институтов экономических исследований и т. п.[11]

Старая пангерманская политика, сформулированная Классом, начала безотлагательно, продуманно и планомерно осуществляться на оккупированных территориях не с сентября 1939 г., а еще со времени ввода немецких войск в Чехословакию. Ставший затем наиболее известным документ – памятная записка Гиммлера от 15 мая 1940 г., озаглавленная «Некоторые мысли об обращении с чужеродными народами на Востоке».

«Хочу сказать, –

писал /160/ рейхсфюрер СС, –

что более всего мы заинтересованы в том, чтобы не только никоим образом не сохранить население на Востоке единым, а, наоборот, раздробить его на как можно большее число частей и осколков... Для населения, не представляющего немцев на Востоке, не должно существовать никаких учебных заведений, за исключением четырехклассной начальной школы. Ее задача – научить считать не более чем до 500 и писать свою фамилию, а также преподать учение, которое должно служить для него божественной заповедью,– повиноваться немцам, быть честным, прилежным, работящим. Умение читать, я полагаю, им не нужно... Это население будет находиться в нашем распоряжении как народ рабов и ежегодно поставлять Германии мигрирующих рабочих, а также рабочую силу для особых работ (дороги, каменоломни, строительство)»[12].

Аналогичным образом высказывался и Гитлер[13]:

«При заселении нами русского пространства “имперский строитель” должен жить в прекрасных поселках. Пусть германские органы власти и учреждения имеют чудесные здания, а губернаторы – дворцы. Вокруг официальных резиденций следует построить все необходимое для жизни. Города будут окружены кольцом прелестных деревень и связаны между собой самыми лучшими дорогами. А все остальное – это совсем другой мир, в котором мы позволим русским жить, как они хотят. Но только при условии, что мы господствуем над ними. Ну а в случае какой-нибудь революции нам достаточно сбросить несколько бомб на тот или иной город, и делу конец»[14].

Особого внимания заслуживает памятная записка правительственного советника в «Имперском министерстве по делам оккупированных восточных областей» некоего д-ра Ветцеля, приложенная к «Генеральному плану “Ост”». Она составлена узким кругом лиц, проводивших политику уничтожения на Востоке, и ясно показывает, что «расовое учение» было сугубо практическим делом, осуществляемым в совершенно определенных целях, и ни в коей мере – «чистой идеологией».

С чего начинается документ? С критики цифровых данных «Генерального плана “Ост”». Его составители исходили из того, что в завоеванных восточных областях в ближайшие десятилетия 8 миллионам немцев будут противостоять 45 миллионов людей чужой расы. В действительности же, утверждает д-р Ветцель, их намного больше, /161/ а именно 51 миллион (и это при том, что евреи уже уничтожены, т.е. «ликвидированы еще при депортации»). Затем автор записки озабоченно вопрошал: «Может ли вообще германское господство существовать длительное время, если принять во внимание биологическую силу русского народа?» Специалист по расовым проблемам профессор Абель после проведенных по заданию министерства исследований настойчиво предупреждал: недооценивать жизнеспособность русского народа ни в коем случае нельзя. На этой основе им был сформулирован вывод: ввиду биологической способности русских к возрождению имеются лишь два пути решения вопроса. Это – или поголовное «истребление русского народа», или его полное «расовое истощение», т. е. сохранение в живых только примитивных и недееспособных элементов. Автор записки выдвигает конкретные предложения, подразделяя их на три группы:

1. Раздробление русской территории на множество политических административных округов, подчиненных германскому генеральному комиссару, и целенаправленная последовательная политика отчуждения населения этих округов друг от друга.

2. Расовое истощение. При проведении этой политики группы народа, наиболее схожие с немцами, следует считать самыми опасными: их необходимо территориально изолировать от остальных и по возможности вообще вывести из восточного пространства.

3. Уничтожение биологической силы восточных народов путем негативной демографической политики (пропаганда против рождаемости, запрещение родовспоможения и охраны здоровья новорожденных и т. п.) Ее цель – изменить в перспективе количественное соотношение между чужеродными народами и немцами в пользу последних и таким образом уменьшить трудности, возникающие при господстве над ними[15].

В целом дело сводилось к сокращению численности угрожающего германскому господству слишком большого населения, в том числе путем его прямой ликвидации. Таково было следствие идеи создания «очищенной от врага сферы господства», пропагандировавшейся германским монополистическим капиталом еще с 1900 г. /162/

Политика германского фашизма в «еврейском вопросе»

«Фёлькишско»-антисемитская демагогия, направленная против рабочего движения, политических сил и идей, препятствующих развязыванию войны германским империализмом, еще за четыре десятилетия до прихода фашистов к власти заклеймила евреев как «смертельных расовых врагов» немецкого народа в его «борьбе за существование». В рамках этой демагогии лицам еврейской национальности отводилась роль общего врага, олицетворения всех внутренних и внешних противников, а также в перспективе – жертвы агрессии германского монополистического капитала. Это делалось в духе одобренного потом Гитлером основного принципа нацистской пропаганды: незачем сбивать народ с толку сложной борьбой на много фронтов, ему всегда надо указывать на одного-единственного врага.

В результате подобной, продолжавшейся 40 лет обще-«фёлькишской», а к 1933 г. уже 14-летней нацистской антисемитской пропаганды, призванной мобилизовать всю нацию, евреи превратились для высших национал-социалистских и эсэсовских «фюреров» (которые на самом деле хладнокровно и расчетливо мыслили категориями «жизненного пространства» и обеспечения его безопасности, что с точки зрения внутренней стабилизации включало прежде всего полицейские методы) во враждебный политический потенциал, просто-таки необходимый национал-социализму для осуществления своих целей.

С 30 января 1933 г. начал действовать закон развития, по которому порожденная такими средствами пропагандистской мобилизации партия или «движение» в момент достижения диктаторской власти неизбежно должны перейти к разгрому тех государственных структур, которые еще оставляли определенное поле деятельности для рабочего движения и всех демократических сил. Поэтому первоочередным актом этой диктаторской власти и должен был явиться удар по находящемуся внутри страны реальному субстрату демагогической персонификации, олицетворяющему образ всех политических врагов, т. е. по евреям, проживающим в Германии, а также по рабочему движению и прежней системе партий. Эти удары по мнимым «губителям» немецкой нации наносились в духе специфической демагогии, призванной мобилизовать обманутые массы и сплотить все реакционные силы, ибо иначе /163/ диктаторская власть дезавуировала бы самое себя.

Обусловленная этой мобилизацией необходимость демонстративных действий против евреев вызывала эскалацию политической враждебности к ним; этим же в свою очередь объяснялось и то, что органы СС и службы безопасности отнесли евреев к категории врагов, считая их наиболее опасной группой населения. Притом назначение этого антисемитизма отнюдь не состояло (как зачастую ему приписывается) в отвлечении «народного гнева» от правителей на национальное «меньшинство». Нет, данный антисемитизм имел двойное, специфически империалистическое назначение. С одной стороны, он должен был послужить пропагандистским «прикрытием» предпринимаемого по инициативе правящих сил удара против большинства народа – рабочего класса, а с другой – положить начало осуществлению (включающей также и евреев) программы создания очищенной от врагов империи будущего.

Расистский антисемитизм, обусловленный общеимперскими функциями, был изначально нацелен на полное устранение евреев из «расового чистого рейха». Кстати, это целиком и полностью соответствовало и тому еще националистическому, но уже граничившему с расизмом обоснованию, которое в 1853 г. дал Поль де Лагард – провозвестник германской «поселенческой» и «колонизаторской» политики в Восточной и Юго-Восточной Европе. Заявляя, что «невозможно терпеть нацию внутри нации»[16], он требовал «германизации» всех евреев между Вислой и Дунаем.

Именно этой целью об «избавленном от евреев» имперском пространстве порожденные «фёлькишским» антисемитизмом и ставшие фашистским достоянием антиеврейские эксцессы (начиная с факельных шествий в ночь с 30 января 1933 г.) принципиально отличались от погромов, которые были известны истории раньше. Главным для понимания присущей германскому фашизму взаимосвязи политики по «еврейскому вопросу» с интересами крупного капитала является то, что демагогический антисемитизм, направленный против рабочего движения, соединялся в нем с «трезвым» (во всяком случае, уже не являющимся функцией демагогической подмены guid pro quo) {Одно вместо другого (лат.)} /164/ отношением к евреям как к реальному врагу великогерманских экспансионистских амбиций[17].

Что же являлось тем общим знаменателем, к которому приводилась демагогия в духе воинствующего антисемитизма, направленная на политическую мобилизацию масс: внутри страны с целью разгрома социалистического движения, а за ее пределами – на оккупацию захваченных территорий?

Только с помощью этого общего знаменателя можно понять, почему планомерная, целенаправленная дискриминация и преследование евреев внутри рейха в последние пять лет фашистского господства достигли такой эскалации, почему они привели к лишенной уже даже малейшего социал-демагогического налета и, напротив, проводившейся в строжайшей тайне программе поголовного уничтожения евреев во всех странах, куда дотянулся своей мертвой хваткой германский фашизм.

Ведь этим общим знаменателем была отнюдь не вера нацистских и эсэсовских главарей в их собственную расово-идеологическую пропаганду (что им приписывают те, кто хотел бы видеть в программе уничтожения евреев на заключительной фазе господства германского фашизма лишь некий триумф «идеологии» его главарей над интересами германского монополистического капитала). Нет, этот общий знаменатель был заложен в самом германском монополистическом капитале, в его имевшем давнюю традицию мышлении категориями «жизненного пространства».

Политика германского фашизма в «еврейском вопросе» прошла различные фазы. Они отличались друг от друга тем, что действительно различные и лишь объединяемые идеей обеспечения «жизненного пространства» функции, которым служила антисемитская пропаганда, с различной силой выходили на первый план в качестве функций, отвечающих данной фазе практической политики. Правда, для всех этих фаз характерно имевшее различную окраску мульти-функциональное применение антисемитизма. Становятся понятными и причины, по которым эти фазы быстро сменяли друг друга, а также то, чем в действительности, когда фашизм оказался в практически безвыходной ситуации, было вызвано «решение о холокосте» (аргумент насчет «нехватки товарных вагонов» для депортации евреев, которым пользуются некоторые историки в ФРГ, может вызвать только улыбку)[18]. Германский фашизм как таковой /165/ был порожден стремлением германского монополистического капитала к экспансии, являясь чистейшим политическим продуктом последнего. Его «третий рейх» был единственным в своем роде институтом идеологического воспитания целого народа в духе готовности идти на жертвы во имя господства над другими народами и относиться к ним как народ «господ», лишенный человеческого сострадания, чуждый «сентиментальным гуманным соображениям». Фашизм был для германских империалистов апробированным подручным в реализации их экспансионистских устремлений, а потому ему была присуща решимость беспощадно истребить всех, кто хотя бы потенциально представлял опасность для господства германского монополистического капитала. Именно это и объясняет ту специфическую крайнюю жестокость, которая отличала нацизм от всех дотоле известных партий и политических течений буржуазии.

Но рассматривая пребывание германского фашизма у власти с этой точки зрения (поскольку только она дает возможность объяснить его сущность), мы тем самым лишаем «холокост», осуществлявшийся в отношении евреев, характера якобы единственного преступления фашизма. В действительности «холокост» вписывается в контекст отнюдь не ограничивавшейся лишь евреями политики уничтожения целых народов и других преступлений германского фашизма. Тем самым он теряет зловеще-мистическую видимость явления, не поддающегося рациональному обоснованию и недоступного объяснению.

Теперь становится ясно: безбрежные экспансионистские цели германского монополистического капитала, его намерение закабалить захваченные территории требовали в первую очередь проведения чрезвычайных мер по обеспечению безопасности, создания необходимых исходных позиций в самом рейхе. Именно с этой целью фашизм и был приведен к власти германским империализмом.

Становится ясным и то, что политическое осуществление этих целей делало необходимым максимальное институциональное укрепление фашистской диктатуры. С этой целью фашисты объявили вне закона и разгромили коммунистическую партию, профсоюзы и социал-демократию, отстранили от рычагов власти, лишив законной основы, буржуазные партии и тем самым окончательно покончили с веймарской партийной системой. В то же время в борьбе за власть и укрепление господства вопрос о евреях не играл /166/ для фашистов первостепенной роли.

Вот почему первые месяцы после 30 января 1933 г. в заблаговременно составленных списках опасных и подлежащих аресту лиц соблюдалась такая очередность: коммунисты, профсоюзы, социал-демократы, неугодная пресса (несмотря на многолетние утверждения нацистской пропаганды, что главный враг и основное зло – это евреи).

Тем не менее антиеврейские акции нарастали. Между 30 января и 14 июля 1933 г., когда был завершен самороспуск последних буржуазных партий и опубликован «Закон против воссоздания партий», прошли три волны антисемитских уличных погромов, учиненных штурмовиками и эсэсовцами: эксцессы в ночь с 30 на 31 января 1933 г., налеты в дни «мартовского террора», направленные как против функционеров рабочих партий и организаций и левых литераторов, так и против евреев, бойкот еврейских лавок и магазинов 1 апреля 1933 г., объявленный на всей территории рейха. Их цель заключалась в том, чтобы придать видимость законности положениям, которые были записаны в программе нацистской партии, и дать возможность пришедшему к власти фашизму воплотить свою демагогию в жизнь.

Назначение «диких» террористических акций первых месяцев 1933 г. (сознательно инсценированных предназначенными для ведения гражданской войны военными формированиями, преимущественно CA), которые выдавались за вспышки «народного недовольства», заключалось в следующем[19]. Они должны были скрыть противоречие, состоявшее в том, что, несмотря на оголтелую антисемитскую пропаганду в период становления и подъема НСДАП, нацисты, получив власть, прежде всего нанесли удар не по евреям, а по оппозиции, по правам рабочих и политической свободе немецкого народа. Поскольку они не хотели, чтобы это противоречие стало ясно, террористические акты (и в этом их второе назначение) служили пропагандистской психологической подготовке населения к намеченному систематическому законодательному и административному лишению евреев всех прав.

Волна террора должна была превентивно запугать всех, кто мог протестовать против таких мер. Это подтверждала подстрекательская антисемитская речь Геринга 11 марта 1933 г. в Эссене. В угрожающем и злобном тоне он следующим образом прокомментировал атаки штурмовиков на еврейские универмаги:

«...Я категорически против того, /167/ чтобы полиция защищала еврейские универмаги. Надо наконец покончить с таким безобразием, когда каждый плут взывает к ней о помощи. Полиция существует не для того, чтобы охранять мошенников, жулье, ростовщиков и предателей. Когда вы говорите, что тут или там забрали кого-то из них и дурно обошлись с ним, я отвечу: лес рубят, щепки летят. Мы много лет тому назад провозгласили, что сведем счеты с предателями. Не кричите так много о справедливости, ведь может быть и такая справедливость, которая предопределена судьбой, а не вашими параграфами»[20].

Не вызывает сомнений, что с 30 января 1933 г. нацисты возглавили правительство фашистской диктатуры с твердым намерением осуществить давние программные требования «пангерманцев» о выселении всех евреев из Германии в захваченные в ходе войны и включенные в сферу ее господства области. Следуя логике этой идеи, они намеревались выселить всех евреев из самого рейха, который должен был стать ядром будущей «расовой» всемирной германской империи.

4 января 1933 г. в доме банкира Курта фон Шрёдера в Кёльне фракции германского монополистического капитала, до тех пор боровшиеся за установление своего варианта диктатуры, пришли к согласию поставить 30 января 1933 г. у власти правительство Гитлера – Папена. По более поздним признаниям самого Шрёдера, они одобрили и поддержали выдвинутый там, по меньшей мере Гитлером, программный пункт: устранить с руководящих постов в Германии не только всех коммунистов и социал-демократов, но и всех евреев[21].

Чтобы осуществить это старое, «пангерманское» требование, необходимо было победить в предстоящей войне и силой заставить другие государства согласиться на принудительный вывоз евреев за пределы проектируемой новой сферы германского господства. Начав подготовку захватнической войны и ориентируя все общество на нее, поставленная у власти фашистская клика заранее рассматривала евреев как группу, обреченную на такую судьбу уже в ходе успешной войны или после победы. (При этом не упускалась из виду возможность возникновения где-либо в мире монолитного враждебного еврейского государства, а потому предпочтение отдавалось физическому уничтожению всех евреев.)

Поскольку эта этническая группа сознательно исключалась из принудительной интеграции всех немцев в /168/ стремящееся к войне агрессивное «боевое содружество», в глазах нацистских «фюреров» она сразу же превращалась в угрожающий «народной общности» политический потенциал. Следовательно, ее надо было подвергнуть строжайшей изоляции от остального населения как на основании закона, так и путем эффективного психологического воздействия.

Предусматривалось с началом войны, в первые же дни вступления германских войск на захваченные территории, приступить не только к депортации еврейского населения, но и к физическому уничтожению национальной элиты оккупированных стран (в том числе, разумеется, и евреев) специально направленными туда командами СС и СД. Поскольку такая политика неизбежно вызвала бы самое активное сопротивление и превратила бы евреев, живущих в Германии, во внутреннего врага ведущего войну рейха, нацисты сочли необходимым заранее обращаться с ними как с таковыми.

Уже в апреле 1933 г. было начато систематическое устранение евреев из всех государственных и общественных учреждений, предназначенных формировать сознание населения в духе милитаристской идеологии и будущей германизации Европы.

Мы не имеем возможности подробно рассказать об антисемитском терроре и всех этапах фашистского законодательства, направленных против евреев (1935 г. – Закон об «охране чистоты крови» и «имперском гражданстве», следующий качественно новый этап – поджог синагог и связанные с этим массовые убийства, а затем первая массовая депортация евреев в концентрационные лагеря 9–11 ноября 1938 г.)[22]. Следует заметить: весь этот процесс в гораздо большей степени объяснялся интересами внутренней политики и полицейского контроля над германской и подлежащей захвату территории, а также нагнетания военной истерии, нежели «расово-идеологической» логикой.

Сначала вышли законы об устранении евреев из государственного аппарата и органов юстиции (закон о профессиональном чиновничестве от 7 апреля 1933 г.; об адвокатах от 17 апреля 1933 г.; служащих и рабочих учреждений от 4 апреля 1933 г.; закон о супругах чиновников от 30 июня 1933 г.). Затем были изданы имевшие решающее значение для фашистской унификации законы и распоряжения: о студентах – 25 апреля 1933 г., о /169/ профессорах – 6 мая 1933 г., о создании имперских палат по вопросам культуры – 22 сентября 1933 г., о редакторах – 4 октября 1933 г., осуществлено сожжение книг 10 мая 1933 г. Евреям было запрещено заниматься медицинскими и сельскохозяйственными профессиями (закон о врачах больничных касс от 22 апреля 1933 г., о зубных врачах от 2 июня 1933 г., запрет совместной врачебной практики арийцев и неарийцев – июнь 1933 г., запрет для евреев работать в сельском хозяйстве и животноводстве (Закон о наследственных крестьянских дворах) – сентябрь 1933 г. Евреи были выдворены из вооруженных сил – закон о воинской повинности от мая–июня 1935 г. и об «имперской трудовой повинности» (июнь 1933 г.).

Вскоре последовали проводившие жесткое размежевание между евреями и неевреями антисемитские Нюрнбергские расовые законы. В сентябре 1935 г. было введено положение о двух неравноценных гражданствах. В результате евреи стали де-факто беззащитной добычей для полиции и органов государственной безопасности. Затем их лишили и избирательных прав (ноябрь 1935 г.)[23].

Наряду с этим (за исключением еврейских магазинов) находившиеся в руках евреев динамично развивавшиеся в области хозяйства до декабря 1937 г. (когда Геринг начал первые меры по «аризации» экономики) законодательно дискриминировались сравнительно мало.

Нацистам было ясно, что в области торговли и экономики, где продолжают сказываться законы рыночного хозяйства, деятельность евреев менее всего может помешать воспитанию народа в военном духе, и потому не спешили с ее ликвидацией.

О том, сколь цинично руководящие круги германского монополистического капитала и нацистские главари использовали при этом официальный антисемитизм в качестве инструмента внутренней борьбы за власть, наиболее ярко свидетельствует следующий пример. 1 апреля 1933 г., в день официально объявленного общеимперского бойкота еврейских торговых заведений штурмовиками и эсэсовцами, отряд CA ворвался в помещение «Имперского союза германской промышленности» в Берлине. Штурмовики потребовали немедленного изгнания всех евреев – членов президиума этого союза, и в первую очередь управляющего его делами д-ра Людвига Кастля – представителя концерна семейства Ганиель. Что же стояло за этой акцией? Именно в эти дни разгорелась ожесточенная борьба за /170/ власть между Фрицем Тиссеном и сторонниками Геринга в НСДАП, с одной стороны, и Круппом, который пользовался поддержкой «Отдела экономической политики» имперского руководства НСДАП во главе с Отто Вагенером, – с другой. Они столкнулись по вопросу о запланированной реорганизации германской промышленности.

Поскольку реорганизация промышленности на принципах «самоуправления» должна была осуществляться ею самой, ключевым стал вопрос о том, кто именно будет возглавлять «Имперский союз германской промышленности». Как раз в этот день, 1 апреля 1933 г., Крупп, действуя от имени большинства членов президиума союза, добился у Гитлера аудиенции. Крыло Геринга–Тиссена опасалось, что в ходе этой аудиенции пушечному королю удастся побудить «фюрера» принять окончательное решение в пользу стоящих за ним промышленных кругов.

Именно поэтому в тот самый момент, когда Крупп, тогдашний председатель «Имперского союза германской промышленности», на аудиенции добивался от Гитлера нужного решения, в здании президиума союза появляется хорошо проинструктированный отряд штурмовиков. Прекрасно зная, что среди находившихся тогда в меньшинстве сторонников Тиссена–Шахта не было ни одного еврея, он требует отставки Кастля. Таким образом, должен был быть нанесен удар по Круппу и связанной с ним химической и элетропромышленности. Не будь акция связана с борьбой за власть в руководстве союза, никто бы не посмел воспротивиться требованию штурмовиков. Но тут, на удивление всем, в правлении союза появляется собственной персоной не кто иной, как противник Геринга в этой борьбе Отто Вагенер. Его сопровождают личный адъютант фон Люкке и доверенный человек Гугенберга в области экономической политики, председатель «Союза национального хозяйства и производственных содружеств» Альфред Мёллер. Его появление путает карты штурмовиков, поскольку наряду с устранением евреев он требует включения в состав президиума союза, как «доверенных лиц национального движения», обоих своих спутников.

Это вызывает взрыв гнева и яростный, но тщетный протест Тиссена. На следующем заседании президиума союза 6 апреля 1933 г. между ним и Круппом происходит драматический конфликт. Крупп горячо выступает за включение фон Люкке и Альфреда Мёллера в состав президиума. В свою очередь Тиссен – член НСДАП и в течение /171/ ряда лет самый фанатичный нацист среди промышленников – категорически заявляет, что Вагенер (официальный выразитель точки зрения фашистской партии) не имеет ни малейшего права вмешиваться в дела союза. Разумеется, Тиссен знал, что оба названные Вагенером деятеля были сторонниками Круппа в вопросе о реорганизации промышленности и о руководстве союзом и что Вагенер своим шахматным ходом (появлением в правлении союза в день проведения антисемитских акций) решил использовать действия CA против их инициатора, то есть самого Тиссена. Это сразу же стало ясно в конце заседания, когда большинство президиума союза своим решением лишило Тиссена результатов его усилий, передав требуемые им полномочия для реорганизации промышленности Круппу. Тем самым первый раунд борьбы монополистических групп за руководство экономикой при фашизме был проигран крылом Шахта–Тиссена (хотя обе группы воспользовались в этой борьбе волной антисемитизма)[24].

Дальнейшие этапы борьбы за власть внутри монополистического капитала также сопровождались синхронизированными антисемитскими кампаниями. Достигнув кульминационной точки, она велась уже более или менее открыто.

В первой половине 1934 г., когда соперничество монополистических групп дошло до предела (и привело к кровавой бане 30 июня 1934 г.), Геббельс, провоцируя CA на новые антиеврейские эксцессы и крайне непопулярные среди населения уличные беспорядки, организовал антисемитскую, но внешне выглядевшую как направленную против «нытиков и критиканов» шумную агитационную кампанию. Она должна была подготовить население к удару, который Геринг нанес по CA: пусть штурмовики покажут себя как распущенная банда черни и забулдыг, обуздание которой благоразумными нацистскими «фюрерами» любой жаждущий покоя и порядка бюргер должен воспринимать с облегчением.

Год 1937-й и затем проведенная в ноябре 1938 г. в общеимперском масштабе операция «Хрустальная ночь» возвестили о новой фазе фашистского господства. Они стали переломным моментом в дальнейшей эскалации антисемитизма, подспудной причиной которого явилось установление нацистским руководством примерной даты начала войны. Согласно пропагандистским установкам германского /172/ фашизма, вторая мировая война должна была быть преподнесена немецкому народу как война против «всемирного еврейства». Поэтому массовые антисемитские сборища служили средством моральной мобилизации населения на осуществление военных целей. Одновременно тем самым подготавливалась постановка вопроса о дальнейшем пребывании евреев в стране и обращении с ними внутри рейха, а затем в намеченных для захвата областях.

5 ноября 1937 г. Гитлер сообщил командующим тремя видами вооруженных сил (армии, военно-морского флота и военной авиации), а также министру иностранных дел фон Нейрату решение о предстоящем в 1938 г. аншлюсе Австрии и оккупации всей Чехословакии. Уже в середине 1937 г. началась кампания запугивания «скрытых внутренних врагов» (в органах юстиции, церкви, государственном аппарате, прессе, среди интеллигенции), было увеличено число концентрационных лагерей, ускорено создание вооруженных соединений СС. В декабре 1937 г. по Германии прокатывается гигантская волна антисемитской пропаганды, Геринг требует, чтобы к марту 1938 г. экономика была очищена от евреев, а Юлиус Штрейхер – проведения на Рождество в Баварии, наиболее близко расположенной к намеченной для оккупации территории, нового бойкота еврейских торговых заведений, дабы «подпортить им рождественскую торговлю».

Когда в марте 1938 г. фашистские войска вступили в Австрию, а затем 1 октября 1938 г. в соответствии с Мюнхенским соглашением – и в Судетскую область Чехословакии, смысл этой предварительной антисемитской кампании внутри Германии стал очевиден. «Эйнзацгруппы» {специально созданные оперативные карательные формирования.– Прим. перев.} службы безопасности (СД) немедленно начали в Австрии и Судетской области «акции чистки» от евреев и погромы. Чтобы удержать население самого рейха от критики этих действий, на него обрушили серию мощных террористических антисемитских кампаний. С августа 1938 г. евреи, проживавшие в Германии, были обязаны прибавлять к своему действительному имени для опознания национальности имя Израиль или Сара, а с октября 1938 г. в их заграничных паспортах стал проставляться опознавательный знак – буква «J», т. е. «еврей».

21 октября 1938 г. Гитлер издал секретную директиву об отказе от Мюнхенского соглашения с целью «покончить с оставшейся частью Чехословакии», а также о предстоящей /173/ войне с Польшей, а 8–11 ноября 1938 г. в рейхе происходят антиеврейские массовые погромы и поджоги синагог. Их назначение – придать антисемитизму еще более демонстративный характер.

Подобно тому как поджог рейхстага был задуман для того, чтобы узаконить разгром КПГ, покушение польского еврея Гершеля Гриншпана на германского посла в Париже теперь подается как символический акт «всемирного врага – еврейства» и используется, чтобы настроить немцев к I войне против него, к захватнической, грабительской войне за «жизненное пространство»[25].

Итак, первая функция антиеврейского террора штурмовиков в ноябрьские дни 1938 г.– психологическая подготовка мировой войны, обработка немцев в духе ее оправдания как борьбы против заклятого «всемирного врага».

С началом войны наступил час захвата будущих германских протекторатов и генерал-губернаторств. Эти области не включались в состав рейха, а обрекались на «особое» обращение. Население этих областей должно было подвергнуться «пересортировке». Соответственно его ожидала, различная судьба: от привлечения к зависимому от Германии «самоопределению», перемещения на другие территории, до низведения до рабского уровня и уничтожения. В число предназначенных к уничтожению политических, религиозных и национальных групп входили евреи.

После геростратовских акций и убийств, совершенных штурмовиками в ноябрьские дни 1938 г., последовали правительственные распоряжения, узаконившие обращение с евреями как со смертельными врагами. 12 ноября – распоряжение об окончательном вытеснении евреев из экономики; 15 ноября – запрет на посещение еврейскими детьми государственных школ; 28 ноября – ограничение свободы передвижения и размеров жилой площади; 3 декабря – конфискация имущества евреев; 6 декабря – фактически объявление евреев вне закона (запрет на появление на определенных улицах и площадях, на пользование отелями, ресторанами, садовыми скамьями, спальными местами в поездах и т. п.); 8 декабря – окончательное исключение еврейских студентов из университетов; 28 декабря – начало строительства гетто, лишение евреев водительских прав, запрещение врачебной практики еврейским врачам и т. п.

В дни поджога синагог проявилась и вторая функция антисемитского террора: психологическая подготовка населения /174/ к предстоящему шквалу антиеврейских законов и преследования их внутри страны, к массовым убийствам евреев за пределами рейха, свидетелем которых вскоре стал весь мир, воспитание немцев в духе безжалостности, подавление чувства солидарности с жертвами террора, в духе тупого восприятия событий, конформизма и активного соучастия в предстоящих акциях. Одновременно антисемитские бесчинства служили наглядным кровавым предостережением всем проживающим в Германии евреям. Итак, антисемитизм как пропаганда террора с целью воспитания населения Германии в духе провозглашенной Ницше морали «господ и рабов», как способ превращения нееврейской части немецкого народа в не знающих сострадания «белокурых бестий», а немецких евреев – в безвольных рабов.

Но была еще и третья функция, которую можно назвать вторичной, так сказать, паразитической функцией антисемитизма. Под предводительством Геринга начинается присвоение всей еврейской собственности (что непосредственно было связано с концентрацией экономики в военных целях). В отсвете пылающих синагог подготавливается закон об «аризации экономики», оправдывающий и прославляющий эти действия. Вдобавок ко всему Геринг отдает распоряжение, согласно которому «еврейское хозяйство» должно возместить причиненный ему же ущерб, уплатив миллиард рейхсмарок. Владельцев разгромленных еврейских предприятий и домов «распоряжением о восстановлении нормального облика улиц» под страхом наказания обязывают немедленно, за собственный счет, устранить повреждения, нанесенные их помещениям.

24 января 1939 г. (за два месяца до захвата оставшейся части Чехословакии и за восемь месяцев до нападения на Польшу) Геринг поручает Гейдриху подготовить «решение еврейского вопроса» путем «эмиграции или эвакуации»[26]. Под началом Гейдриха создается «Имперский центр по еврейской эмиграции», а затем в июле в Праге под руководством Эйхмана – «Центральное бюро по еврейской эмиграции». В сентябре учреждается Главное управление имперской безопасности (РСХА) во главе с Гейдрихом. Уже 30 января 1939 г. Гитлер заявляет в рейхстаге о предстоящем «уничтожении еврейской расы в Европе»[27].

То, что было предпринято сразу же после оккупации Польши, отвечало «конечной и вечной цели», а именно созданию «свободного от евреев» пространства германского /175/ господства в Европе, а также крючкотворно-педантичному мышлению фанатиков этой политики в нацистской верхушке СС и СД. Польских евреев начали загонять в гетто. Эта акция сопровождалась их массовым уничтожением. В октябре 1939 г. приступили к депортации евреев из Австрии и бывшей ЧСР на территорию первого захваченного пространства – будущего «генерал-губернаторства», в декабре того же года – из аннексированной Западной Польши – «Вартеланда», а в феврале 1940 г.– из самой Германии. Еще до нападения на Польшу, в октябре 1938 г., нацисты осуществили демонстративную акцию: 15000 польских евреев были насильно отправлены из Германии на германо-польскую границу[28]. Одновременно подчиненные Гейдриху и Эйхману органы, ведающие решением «еврейского вопроса», начали зловещее вымогательство: они разрешили зарубежным родственникам, живущим за пределами рейха, еврейским объединениям или прочим благотворительным организациям за огромные суммы «выкупить» любое количество евреев, за которые те могли заплатить.

Вплоть до 1939 г. нацистское руководство и главари СС в сотрудничестве с «Хаганой» – тайной организацией службы безопасности сионистов – проводили беспрецедентную в отношении евреев по цинизму, изощренности и жестокости политику. Создавая невыносимые условия для жизни в Германии, она практически вынуждала тысячи евреев нелегально эмигрировать в Палестину[29].

В комментариях сионистской печати по поводу прихода нацистов к власти проскальзывало явное удовлетворение, что резко контрастировало с тоном остальной еврейской прессы. Сионисты рассчитывали, что разгул антисемитизма в Германии поможет национальному самоопределению евреев.

В рамках эсэсовской иерархии, в духе высказываний ставшего теперь членом НСДАП Генриха Класса, по приказу Гиммлера в середине 30-х годов в Главном управлении СД был создан специальный «еврейский отдел». Сначала им руководил унтерштурмфюрер СС Леопольд фон Мильденштайн, а затем Герберт Хаген. Этот отдел путем ужесточения дискриминационного антиеврейского законодательства и террористической травли вынуждал евреев эмигрировать в Палестину и тем самым целеустремленно содействовал созданию пропагандируемого сионистской пропагандой государства Израиль.

26 февраля 1937 г. был установлен первый прямой контакт СС с «Хаганой» и началось сотрудничество с нею. В Берлине произошла встреча прибывшего из Палестины представителя руководства «Хаганы» с Адольфом Эйхманом. По утверждению Ганса Хёне, некий высокий чин «Хаганы» сообщил Эйхману, что его организация заинтересована в усилении еврейской эмиграции в Палестину, «дабы евреи приобрели на своей родине перевес над арабами», и что «Хагана» в случае содействия гитлеровской Германии выезду евреев в Палестину «энергично поддержит германские внешнеполитические интересы на Переднем Востоке»[30]. Для СС, германского фашизма и германского монополистического капитала эта сделка была вдвойне выгодна: они не только избавлялись от большого количества евреев, но и на основании тайного соглашения с «Хаганой» приобретали в лице будущего еврейского государства внешнеполитический форпост в столь стратегически важном, богатом нефтью арабском регионе. В любом случае они создавали объединенный ударный отряд для борьбы против британского господства в Палестине и английского присутствия в арабском регионе.

Результатом торга на берлинской встрече (закончившейся приглашением Эйхману и Хагену со стороны «Хаганы» посетить Палестину, что и произошло в сентябре 1937 г.[31]) и было создание Эйхманом после аншлюса Австрии в Вене по указанию Гиммлера и Гейдриха «Центрального бюро по еврейской эмиграции». Оно вынуждало австрийских евреев за свой счет эмигрировать в Палестину, требовало от австрийских еврейских организаций все новых и новых списков эмигрантов, вследствие чего в течение короткого срока (с марта до поздней осени 1938 г.) в Палестину выехало 45 000 человек. В это же время от еврейских организаций в Германии требовали обязать всех эмигрирующих из рейха евреев отправляться исключительно в Палестину.

Антибританская направленность этих действий побудила Англию ввести въездные квоты и тем самым остановить скачкообразный рост еврейской эмиграции в Палестину. Когда же созданная «Хаганой» тайная организация «Моссад» вместе с СД Гейдриха начала отправлять еврейских эмигрантов в Палестину на кораблях, британские власти ответили на это усилением флота, предназначенного для охраны побережья. Все это носило характер скрытой германо-британской войны, в которой сионистская «Хагана» выступала против Англии на стороне фашистской Германии[32]. /177/ Поэтому вполне логично, что после официального объявления войны Германии англичане стали рассматривать дальнейшие попытки высадки эмигрантов-евреев на палестинское побережье как вражеское вторжение и пресекать их.

Кстати, это послужило главной причиной того, что палестинский проект продолжал вызывать споры внутри нацистского руководства, а его главным защитником был не столько скептически относившийся к нему Гитлер, сколько Гиммлер. Ведь проанглийская концепция, к которой тяготели Гитлер, Гесс, Риббентроп и другие (все еще надеявшиеся, что Англия «образумится» и согласится на совместный с Германией раздел мира), противоречила вызову, который бросался Англии в Палестине. Вместе с тем палестинский проект не противоречил политике кругов германского монополистического капитала, делавших ставку на войну с Англией, которую поддерживал Гиммлер.

Уже через несколько недель после нападения на Польшу, 30 октября 1939 г., Гиммлер приказал выслать в польское «генерал-губернаторство» всех евреев из подлежащих включению в рейх «провинций и областей» Западной и Северной Польши, а также всех проживающих в Данциге и Западной Пруссии поляков и точно не определенную группу «особо враждебного польского населения»[33]. В предназначенный для этого район концентрации – вокруг города Низко, юго-западнее Люблина, уже с начала октября 1939 г., на основании приказа Гейдриха от 21 сентября того же года, стали прибывать транспорты СД с евреями из различных оккупированных областей, в том числе из Австрии и Чехословакии. Под руководством Главного управления имперской безопасности (Эйхман) этот район превращался в одно гигантское гетто, в единый лагерь принудительных работ. Многим участвовавшим в этой акции фашистским учреждениям, а возможно, и самому Эйхману, первоначально казалось, что здесь, в «генерал-губернаторстве», не предназначенном для включения в рейх, возникнет «резервация» для всех европейских евреев.

В действительности же это было место, где на практике, осуществлялся принцип «уничтожения трудом»; гетто принудительного труда играли роль «промежуточного этапа», действующего до того момента, когда будут захвачены территории, лежащие за пределами Европы. «Генерал-губернаторство», докладывал генерал-губернатор Ганс Франк 30 мая 1940 г. на совещании высших полицейских чинов, станет /178/ одной из важнейших областей будущего всемирного рейха немцев» и частью «огромного моста на Восток, конец которого еще не виден», а потому призвано лишь временно служить резервуаром для поляков, цыган и евреев.

В результате оккупации Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии и Люксембурга, вторжения вермахта во Францию «еврейский вопрос» приобрел такие масштабы, которые далеко превосходили возможности района гетто в «генерал-губернаторстве». Обязательная, согласно приказу, отправка всех евреев из аннексированных западных областей Польши из-за нехватки лагерных бараков (строительство которых, включая сооружения для обеспечения безопасности, достигло предела) потребовала изменений. Теперь евреев из всех новых «имперских гау» стали попросту сгонять в города, превращенные в гетто (в частности, в Лодзь)[34], а Ганс Франк, ссылаясь на критическое экономическое положение и трудности со снабжением «генерал-губернаторства», отказался принимать транспорты с евреями без предварительного уведомления и своего согласия.

Практиковавшийся в предвоенное время метод принуждения евреев к «эмиграции», писал Гейдрих Риббентропу 24 июня 1940 г., уже не может решить «всей проблемы в целом», ибо речь идет теперь примерно о 3 ? миллиона евреев, находящихся ныне под германским владычеством; отсюда он делал вывод: необходимо «окончательное территориальное решение» «еврейского вопроса».

Поскольку ввиду огромных масштабов намеченного «перемещения» решение могло быть только «территориальным», обычная эмиграция отошла на задний план, а «генерал-губернаторство» в принципе не предназначалось для размещения евреев, то встал вопрос о территориях вне Европы. В этих условиях Главное управление имперской безопасности и «еврейский отдел» министерства иностранных дел в момент, когда быстрая победа над Францией, казалось, открывала возможность в ближайшее время приступить к захвату ее заморских территорий, а разгром Англии в опьянении военными успехами казался делом всего нескольких месяцев, приступили к конкретной разработке такого решения.

В июле и августе 1940 г. был разработан в духе СС «Мадагаскарский план». (Для лучшего понимания временных обстоятельств напомним: 22 июня 1940 г. Франция подписала соглашение о перемирии. В это же время планировалась операция «Морской лев» – захват Британских островов. /179/ Подготовка нападения на Советский Союз еще была строжайшей тайной.)

Автором «Мадагаскарского плана» был сотрудник «еврейского отдела» министерства иностранных дел Франц Радемахер. Риббентроп одобрил этот план и познакомил с ним Главное управление имперской безопасности. Там он был «воспринят с восторгом», и эсэсовцы объявили его своим.

Согласно плану, после считавшегося близким заключения мирного договора с Францией у нее должен был быть отобран Мадагаскар. Его предполагалось превратить в гигантский, управляемый эсэсовским «полицай-губернатором» концентрационный лагерь для всех евреев Европы и одновременно в базу германского военно-морского флота и военно-воздушных сил. Такое «решение» в РСХА считали «наиболее предпочтительным»[35]. Его преимущество видели в том, что депортированные на этот остров подвергнутся не только беспощадной эксплуатации и воздействию неблагоприятных климатических условий, эпидемиям (что приведет к естественному сокращению их численности), но и станут заложниками по отношению к евреям в США, постоянным фактором давления на американскую политику.

15 августа 1940 г. одобренный Гиммлером «Мадагаскарский план» был разослан Главным управлением имперской безопасности всем фашистским руководящим органам. Но еще 31 июля начальник полиции безопасности «генерал-губернаторства» Бруно Штреккенбах на совещании с Франком, гауляйтером «Вартеланда» Грайзером и несколькими высшими чинами СС и полиции высказался в том смысле, что «когда» и «как» будет осуществлен этот план, зависит от заключения мира: лишь в этом случае можно будет определить, действительно ли евреи должны быть отправлены на Мадагаскар.

Как известно, заключения мира не последовало, так же как не осуществилось и предварительное условие проведения этого плана в жизнь: ликвидация превосходства британского флота на морях. Поэтому с момента, когда спала пелена секретности с готовящегося нападения на Советский Союз и «план Барбаросса» стал реальностью, взоры нацистских главарей вновь обратились к втайне всегда предпочитавшемуся Гитлером предложению пангерманца Класса о депортации всех евреев Европы после победы Германии над Россией в резервацию за Уралом.

«Война против Советского Союза дает возможность получить в наше распоряжение /180/ другие территории для окончательного решения еврейского вопроса. В соответствии с этим фюрер решил: евреи должны быть высланы не на Мадагаскар, а на Восток»,

– писал Радемахер в письме 10 февраля 1942 г.[36]

Однако после 5–6 декабря 1941 г., когда началось советское зимнее наступление, остановившее продвижение фашистского вермахта у ворот Москвы, нанесшее ему первые тяжелые удары, причинившие большие людские потери и заставившие Гитлера отдать приказ об отступлении на «зимние квартиры», перспективы осуществления этого плана сильно уменьшились.

Именно отсюда берет начало одна из самых разработанных на Западе персоналистских «теорий», объясняющих решение германских фашистов «окончательно решить» «еврейский вопрос» путем массового уничтожения. Она содержится, в частности, в широко расхваленной книге Себастиана Хаффнера «Примечания к Гитлеру»[37]{В ФРГ книга выдержала 12 изданий. – Прим. ред.}. В ней Хаффнер изображает Гитлера человеком, в душе которого издавна противоборствовали тщеславное желание стать спасителем Германии и, следовательно, политиком, с изначально заложенным инстинктом преступника, тяготеющего к массовым убийствам. Отсюда Хаффнер делает вывод, что в декабре 1941 г., уже предвидя конец, Гитлер отказывается от роли политика, чтобы в оставшийся срок, отбросив прочь все, столь долго ограничиваемые и вынуждавшиеся к маскировке политические соображения, не сдерживать другого инстинкта – инстинкта к массовым уничтожениям. Поэтому он-де отдал приказ о «холокосте» в отношении евреев и объявил войну США. Ведь его прежняя сдержанность в проявлении садистского влечения к массовым убийствам евреев диктовалась соображениями о возможном компромиссном мире с Англией после впечатляющей победы над Советской Россией. Поскольку же с крахом перспектив на победу над Советским Союзом перспективы на соглашение с Англией исчезли, он, мол, не смог отказать себе в удовольствии по собственной инициативе, вопреки рассудку, объявить войну Рузвельту, которого и без того было невозможно удержать от вмешательства во вторую мировую войну на стороне Англии. Короче: в декабре 1941 г. «Гитлер-политик» уступил место «Гитлеру – массовому убийце».

Утверждение, будто этот поворот военного счастья привел нацистское руководство, или пусть только Гитлера, к выводу, /181/ что война проиграна, и сломил их волю к победе, ничем не обосновано. Ведь именно теперь нацистское руководство с безудержным фанатизмом потребовало от армии и населения огромного напряжения всех сил, затем началось наступление на Сталинград с целью захвата нефтяных промыслов Кавказа, была провозглашена «тотальная война» и т. п. Но в декабре 1941 г. – и это было ясно нацистскому руководству и нацистской военщине – потерпела окончательный крах стратегия «блицкрига» против России. Теперь, перед лицом мощи советского зимнего наступления, выяснилось; в любом случае следует делать ставку на более длительную и куда более трудную войну против России. И это изменило фашистские расчеты. Но одно в них осталось неизменным – «создание очищенного от врага пространства».

Очищение от врага будущей сферы германского господства путем уничтожения целых групп населения было незамедлительно начато уже при вторжении в Польшу, а затем целенаправленно и систематически продолжено после нападения на Советский Союз. С началом польской кампании Гитлер отдал секретный приказ о ликвидации польских руководящих групп и 30 мая 1940 г. потребовал от фашистского генерал-губернатора Польши Ганса Франка его пунктуальнейшего выполнения, разъяснив концептуальный смысл этого приказа в следующих словах:

«Тот руководящий слой в Польше, наличие которого мы констатируем на сегодняшний день, подлежит ликвидации; от того, который вырастет вновь, мы должны себя обезопасить и через определенный промежуток времени – уничтожить»[38].

Хаффнер считает, что из 6 миллионов человек (в том числе 3 миллиона евреев), которых Польша потеряла за время фашистской оккупации, более миллиона уничтожено согласно этому приказу, включавшему людей всех профессий[39]. Это был (после последовательно осуществлявшегося террора внутри страны, направленного на истребление руководящих кадров германского рабочего движения; затем, с сентября 1939 г., против больных, ввиду их негодности к военной службе, объявленных «бесполезными едоками»; потом против гомосексуалистов и с 1941 г. – против цыган, жертвами которого стали несколько сот тысяч человек[40],) первый фашистский «холокост» на чужой территории, если под этим словом подразумевать планомерное уничтожение целых групп населения.

Уже за три месяца до нападения на Советский Союз, в марте 1941 г., германские фашисты сформулировали два /182/ следующих приказа о «холокосте». Первый – это «приказ о комиссарах», который обязывал командующих войсками вермахта немедленно расстреливать на месте попавшего в плен офицера – политработника Красной Армии или сотрудника органов государственной безопасности СССР (то есть охватывал целую профессиональную группу[41]) .Второй – далеко выходивший за рамки ограниченного армией круга – приказ об истреблении «еврейско-большевистского руководящего слоя»[42].

Самым ранним свидетельством существования этих приказов являются продиктованные Гитлером 3 марта 1941 г. генерал-полковнику Йодлю «директивы» о предстоящей войне против Советского Союза. В них говорилось: «Еврейско-большевистская интеллигенция как нынешний угнетатель народа должна быть ликвидирована». Уничтожению подлежат прежде всего «большевистские главари и комиссары», причем по возможности еще в районе боевых действий наступающих войск[43].

Этот практиковавшийся с июня 1941 г. второй «холокост», осуществлявшийся на чужой территории, был лишь частью намеченного в целом на будущее, включая всех советских евреев[44].

Только принимая во внимание этот (предшествовавший Ванзейскому совещанию 20 января 1942 г.) проектировавшийся в расчете на молниеносную победу над Советским Союзом и уже начатый на территории России всеобщий «холокост» и его обоснование нацистскими руководителями, можно понять, почему осуществлявшийся с первого же дня военного нападения на Советский Союз[45] террор в отношении евреев в городах-гетто, лагерях принудительного труда и в процессе планомерных массовых убийств на советской земле, практиковавшийся как «промежуточное решение», с конца 1941 г. переходит в стадию «упорядоченного» коллективного и по своей цели поголовного уничтожения евреев в специально созданных лагерях.

Второй частью «холокоста» в России, охватывавшей гораздо большие круги советского населения и стоившей жизни 3 миллионам человек, стало планомерное уничтожение советских военнопленных посредством предписанной приказом организации невыносимых условий голода и запрета на санитарную и медицинскую помощь[46]. Это преступление эсэсовцы обосновывали необходимостью компенсировать численное несоответствие и неодинаковую биологическую «способность к размножению» немцев, предназначенных /183/ в будущем господствовать в восточном пространстве, и населяющих это пространство славянских народов[47].

Резкое сокращение общей численности населения восточного пространства посредством целенаправленного уничтожения, подразделенного по степени опасности уничтожаемых, вошло в «Генеральный план “Ост”»[48], а критерием оценки «опасности» той или иной национальности служила ее исторически доказанная «способность к господству». Среди всех наций Советского Союза наиболее опасной, а следовательно, подлежащей самому беспощадному численному сокращению, считалась русская[49].

С точки зрения социал-дарвинистской теории борьбы за существование, разделявшейся германскими фашистами, «цветом нации» являлись солдаты, ибо они представляли собой боеспособную силу и, кроме того, в большей мере олицетворяли способность славянских народов к возрождению. Уже по одному этому они считались заведомо опасными. Поскольку в отношении советских военнопленных политика уничтожения путем создания условий для «естественной смерти» руководствовалась теми же принципами, что и в отношении евреев, помещенных в гетто и концентрационные лагеря, можно предположить, что она с самого начала была в отношении советских военнопленных (которых явно не предполагалось вывозить за пределы Европы) точно такой же, как ее сформулировал Гейдрих на Ванзейском совещании:

«В процессе трудового использования на Востоке большая часть... вне всякого сомнения, выпадает в результате естественного уменьшения... Возможный оставшийся контингент, поскольку здесь, несомненно, речь идет о части с наибольшей сопротивляемостью, должен подвергаться соответствующему обращению, ибо он, будучи продуктом естественного отбора, при своем освобождении сможет послужить зародышем нового... возрождения» (о чем говорит опыт истории)[50].

В этой цитате мы заменили отточием опущенное нами слово «еврейского», чтобы читатель сам мог заменить его на «русского», «чешского», «польского» и т. п. Лежащая в основе высказываний Гейдриха дьявольская логика, по которой те, кто выстоит, несмотря на все истязания, и именно этим докажет свою наибольшую опасность, будут подвергнуты «особому обращению», то есть ликвидации, применялась и в отношении советских военнопленных. Это дает нам полное право утверждать: в случае «конечной победы» германского фашизма, по всей вероятности, ни один советский /184/ военнопленный не вернулся бы домой из германских лагерей.

Этими же мотивами «очищения» и удержания захваченного пространства на Востоке фашисты руководствовались, когда в конце 1941 г. начали умерщвлять людей, отравляя их в газовых камерах. После того как в ноябре 1941 г. 1200 заключенных Бухенвальда были в «экспериментальных целях» удушены газом в Институте эвтаназии {Эвтаназия – облегчение умирания обезболивающими средствами. – Прим. ред.} в Бернбурге[51], 8 декабря того же года, в Польше, в районе Хелмно, начали умерщвлять евреев выхлопным газом, вывозя их в лес в наглухо закрытых грузовых автомашинах («газвагенах», или, иначе, «душегубках»)». До 28 февраля 1942 г. в Хелмно, в созданном на основе этих первых «удачных» опытов лагере смерти, который ко дню Ванзейского совещания действовал уже шесть недель, было удушено газом более 13 тыс. евреев. В это же время был спешно построен еще ряд таких лагерей, представлявших собой своего рода цепь фабрик смерти. Первые из них – Бельцек, Собибор, Треблинка. Они были созданы для выполнения программы, предусматривавшей в перспективе, кроме уничтожения всех евреев Европы (численность которых Гейдрих на Ванзейском совещании определил в 11 миллионов[52]), также и уцелевшего после войны в результате «естественного отбора» остаточного контингента военнопленных.

Движущей силой этих преступлений было обеспечение «очищенного пространства», в котором никто не будет способен на сопротивление. Это видно из приказа «фюрера», переданного Гейдрихом: считать «коммунистических функционеров и активистов, евреев, цыган, саботажников и агентов» в принципе «теми элементами, существование которых угрожает безопасности войск, а потому подлежащими казни без какого-либо судопроизводства»[53].

Достаточно бросить взгляд на события 1941 г. (будь то в Югославии или Восточной Польше, в оккупированной западной части Советского Союза или во Франции), чтобы увидеть: в этом перечне евреи поставлены сразу же за коммунистами отнюдь не из демагогических соображений. Нацистам пришлось внести коррективы в представление о евреях как о трусливых и не способных на борьбу людях, которое они вбивали в головы немцев. По всей Европе тысячи евреев сражались в партизанских армиях и вооруженных /185/ отрядах Сопротивления на территории Югославии, Польши, оккупированных областей Советского Союза, в Бельгии и Франции, а нередко, спасаясь в лесах от нацистских войск, сами создавали партизанские группы. Впоследствии это имело место во всех других оккупированных странах, а также в Италии. Поэтому ввиду невероятной чувствительности фашистов в отношении угрозы их господству слова Гейдриха при оглашении приказа Гитлера об уничтожении на Востоке всех евреев отвечали действительной оценке положения. В обоснование этого приказа Гейдрих сказал: «Восточные евреи – это резервуар большевизма, а потому, по мнению фюрера, их следует уничтожить»[54].

В течение десятилетий нацисты боролись против марксизма, демагогически объявляя его «еврейским» движением. Теперь при все разраставшемся преследовании евреев это ударило по тем, кто эту ложь породил. Защита евреями своего физического существования стала возможна лишь в группах Сопротивления и партизанских отрядах только вместе с коммунистами[55]. В оккупированных нацистами областях все большее число евреев, понимая, что они обречены на гибель, предпочитали смерть в бою смерти без боя.

О том, что евреи вступают в ряды партизан, нацисты знали от своей службы безопасности, которая располагала самой точной информацией. В 1940 г. и в течение 1941 г. нацисты еще могли рассчитывать на то, что смогут сконцентрировать евреев и сократить их численность и в «генерал-губернаторстве», и в различных местах оккупированной Европы. Те, кто после всех истязаний и убийств останется в живых после войны, будут депортированы за пределы Европейского континента в специально созданное государство-протекторат с лагерями уничтожения, достигаемого посредством невыносимого принудительного труда. Но после 5 декабря 1941 г., то есть после провала концепции «блицкрига», акцент в представлении нацистов об «окончательном решении еврейского вопроса» стал все быстрее и решительнее смещаться (лиянием выдвинувшихся на передний план непосредственных высших целей) от неопределенного во времени расплывчатого «территориального» решения к более надежному «решению путем уничтожения».

С декабря 1941 г. нацисты были вынуждены перестраиваться на противоречившую их планам, тяжелую, долговременную, намного превосходящую по своей суровости их ожидания войну, которая к тому же в результате нападения Японии на США (Пёрл-Харбор, 7 декабря 1941 г.) и вступления /186/ последних в нее {11 декабря 1941 г. – Прим. ред.} стала глобальной. Евреи же, покуда они не были полностью уничтожены в Европе, представляли для фашистов радикализирующийся в критических ситуациях войны потенциал беспокойства и угрозы. После всех преследований, которым они подвергались, не вызывало сомнений, что при любом неблагоприятной для их мучителей повороте в ходе войны активность евреев будет усиливать тенденцию к «демократизации» и настроения протеста в самой сфере фашистского господства. Ни при каких условиях не допустить на сей раз нового «ноября 1918 г.», «крушения тыла» было одним из самых старых и твердых намерений нацистских главарей.

Вот почему уже 20 января 1942 г. в двойном решении Ванзейского совещания, которое предусматривало как использование евреев в качестве рабочей силы, так и их уничтожение, акцент был окончательно перенесен исключительно на уничтожение. В той формулировке, в которой Геринг 31 июля 1941 г. передал Гейдриху задание о подготовке «окончательного решения» или же «благоприятного» промежуточного решения еврейского вопроса «в форме эмиграции или эвакуации», ударение еще делалось на «эвакуации... на Восток». Это была утвержденная «фюрером» еще одна «возможность маневра» в преддверии «окончательного решения в будущем»[56] . Однако в действительности слова об «эвакуации на Восток» должны были прикрыть намерение отправить всех евреев с оккупированных территорий на смерть в газовые камеры и душегубки. Одна из целей Ванзейского совещания и состояла в том, чтобы организовать такое умерщвление в гигантских масштабах и обучить методам его осуществления соответствующие службы.

Нельзя исключать, что в июле 1941 г. Геринг, употребляя слово «эвакуация», еще не имел в виду проект создания за Уралом специального района концлагерей, чему, как известно, отнюдь не противоречили массовые убийства, осуществлявшиеся «эйнзацгруппами». Но поворот в ходе войны на советско-германском фронте зимой 1941/42 г. придал «территориальным» решениям черты нереальности и отодвинул их на неопределенный срок. Ведь осуществление «зауральского проекта» требовало победы над Советским Союзом, а мадагаскарского – ухода английского военно-морского флота с путей, ведущих в Индийский океан, то есть победы над Великобританией. Без победы над нею не мог быть осуществлен и палестинский проект. Но теперь, после /187/ краха всех спекулятивных расчетов на молниеносный уничтожающий удар по Советскому Союзу, в результате которого, по фашистским расчетам, Англия должна была пойти на компромисс с Германией, а также после вступления в войну США, эта победа сразу стала еще менее вероятной, чем прежде. Вместе с тем стала вырисовываться возможность и такого исхода войны, который если и не приведет к полному поражению фашистской Германии, то исключит создание внеевропейских резерваций и практику массовых убийств на европейской территории. А это значило, что ко дню заключения такого мира избавиться от еще проживающих в Европе евреев не удастся. Таким образом, одна из важнейших для Германии целей войны – создание в ходе нее «очищенного» от врагов и евреев «жизненного пространства» в Европе – окажется недостижимой.

Чем тяжелее становилось положение фашистской Германии на фронтах и уплывала «тотальная» конечная победа, тем лихорадочнее были попытки реализации этой ее цели: ведь пока война не кончилась, можно было беспрепятственно осуществлять массовое умерщвление. Именно этим объясняется рост темпов уничтожения и резкий скачок числа умерщвленных в лагерях смерти. Как только перспективы на победу стали таять, нацистский рейх начал дьявольский бег наперегонки со временем.

К чему массовое уничтожение даже в последние месяцы войны?

И все-таки вопрос о причине массового уничтожения людей на последнем этапе войны требует более точного ответа. Он имеет важнейшее значение для всех теорий формирования германского фашизма, а для осмысления его политики массового уничтожения, по всей вероятности, является самым главным.

Возможно, что у ответственных за войну руководителей германского фашизма субъективная уверенность в победе в январе 1942 г., когда состоялось Ванзейское совещание, не была столь поколеблена, как это считает Хаффнер. Но все же в дальнейшем (скажем, после Сталинграда, но никак не позднее 1944 г.) стало ясно, что война идет к поражению и в любом случае, даже если она не закончится полным разгромом, ее результатом не будет простирающийся на всю Европу «великий германский рейх», ради создания которого были истреблены целые группы гражданского /188/ населения, и особенно евреи Европы. Но именно в 1944 г. день и ночь дымились трубы крематориев гиммлеровских лагерей смерти, а число уничтоженных достигло наивысших показателей.

Тот, кто имеет о германском фашизме и его истории персонифицированное представление, считая его единоличным делом Адольфа Гитлера и, пожалуй, еще нескольких представителей клики нацистских главарей, оказывается перед неразрешимой загадкой. Если рассматривать германский фашизм с этой точки зрения, то теперь для нацистских руководителей самым необходимым было выиграть войну любой ценой или как можно дольше оттянуть поражение, чтобы тем самым продлить свое существование. Но этому никак не способствовали продолжавшиеся массовые удушения газом в лагерях смерти – они ни на один день не могли отсрочить военного поражения, падения и гибели нацистского режима. При таком подходе организация уничтожения евреев, требовавшая материальных средств, наносила явный ущерб ведению войны (например, потребность в большом вагонном парке для депортации, использование охранных частей СС и т. п.)[57].

Мнимая «иррациональность» подобных действий служит обычно коронным доказательством тезиса об «иррациональной идеологии», об «отчуждении» «политики» нацистских руководителей от политики монополистического капитала и его «рациональных» интересов.

В действительности же на поставленный вопрос есть единственный ответ, и он гласит: нацистские главари были в состоянии предвидеть то, что произойдет после их поражения, и заранее принимали меры, чтобы обеспечить интересы тех, кто привел их к власти и в чьих интересах они вели эту войну.

К числу этих мер относится проведенная ими с августа 1944 г. под кодовым наименованием «Решетка» серия арестов и казней функционеров КПГ, СДПГ и профсоюзов, а также бывших членов рейхстага от буржуазных партий. Начало ей было положено решением об умерщвлении Эрнста Тельмана, принятым 14 августа 1944 г. и осуществленным в ночь с 17 на 18 августа в концлагере Бухенвальд. Эта акция преследовала цель не допустить в Германии повторения в момент военной капитуляции и краха гитлеровского режима ситуации Ноябрьской революции 1918 г. путем предварительной ликвидации ее предполагаемых руководителей. Предвосхищая будущий ход событий, фашистские главари /189/ стремились, насколько это возможно, обезглавить и ослабить прогрессивные силы немецкого народа. Нацисты действовали по старому принципу: «Лишить республику ее голов».

В случае сепаратного мира с западными державами они планировали (об этом, в частности, шла речь в секретном кругу имперского министерства экономики) будущий «европейский порядок» и состав правительства, которое придет им на смену[58]. В Главном управлении имперской безопасности в предвидении полного поражения был разработан план сохранения и продолжения деятельности НСДАП («Генеральный план 1945»), важная часть которого в виде приложений была обнаружена после войны в архивах правительства Денница[59].

Эти документы высших нацистских руководителей и предусмотренные в них действия ни в коем случае не ослабляли решимости продолжать войну в абсолютно бесперспективной и, с военной точки зрения, абсурднейшей ситуации. Ведь в то же самое время (кроме приказов «держаться до последнего» и формирования «фольксштурма») имелся проект создания «Альпийской крепости», т. е. закрепления в Австрии или в «протекторате Богемия и Моравия»[60] в случае потери центральной части Германии.

Когда 4 апреля 1945 г. американские войска вошли в тюрингский населенный пункт Ордурф (в свое время Эпп формировал в нем «добровольческий корпус» и здесь же начинались биографии многих нацистов), в трудовом лагере которого только за три месяца до этого были убиты 4000 человек, а накануне вступления американцев были расстреляны еще сотни, они захватили там подземный радиотелефонный узел, предназначенный для того, чтобы в случае отступления из Берлина ставки вермахта продолжать отсюда руководить военными действиями.

Фанатичное стремление продолжать войну даже после того, как половина территории рейха была потеряна, основывалось на спекулятивных расчетах, что позднее, с вступлением Красной Армии в ту часть Германии, которая составляла ядро германского рейха, а тем самым и «сердце» Европы, американцы и британцы «одумаются» и переменят фронт. Нацисты надеялись, что отошедшие во время войны на второй план противоречия между державами антигитлеровской коалиции, обусловленные различиями в общественных системах, все-таки возьмут верх и окажутся для США и Англии важнее их союзнических обязательств. Вот /190/ тогда-то с помощью оставшихся боеспособными частей нацистского вермахта советские войска будут вытеснены из «Срединной Европы», и западные союзники сочтут это более целесообразным, чем окончательный разгром уже побежденной фашистской армии. Тогда и осуществится столь желанное свержение советской системы в России, и последним, конечным итогом войны явится совместный с Англией уничтожающий удар по «большевизму».

Нацистские главари и германский монополистический капитал были твердо убеждены (и в этом состоял реализм, а потому и опасность их спекуляций), что противоречия между союзниками по антигитлеровской коалиции вскоре перерастут в конфликт и приведут к борьбе за Европу. По мнению нацистов, все зависело от того, произойдет ли это еще до их полной капитуляции или сразу же после нее. Надо, считали они, держаться как можно дольше, чтобы разрыв между союзниками произошел до военной капитуляции, что сразу даст возможность отыграться. Ставка на это делала для них «осмысленным» («рациональным») столь бессмысленное, с точки зрения положения на фронтах, продолжение войны и принесение ей в жертву солдат и гражданского населения.

Тайными причинами спекулятивных расчетов на то, что западные союзники сменят фронт (история этих расчетов описывает дугу от заговора против Гитлера 20 июля 1944 г. к действиям Геринга и Дёница в самом конце войны), можно объяснить и фанатичное массовое уничтожение людей в последние месяцы войны.

Уже с начала 1943 г. хозяин всех лагерей смерти Генрих Гиммлер через Главное управление имперской безопасности установил с имевшим свою резиденцию в Швейцарии шефом американской секретной службы (Управление стратегических служб (УСС)) Алленом Даллесом тайные контакты, чтобы начать зондаж вокруг своего предложения о капитуляции гитлеровской Германии на Западном фронте и заключении с западными державами сепаратного мира с целью совместного продолжения войны против Советского Союза[61].

Первым известным по документам эмиссаром Гиммлера, который 15 января 1943 г. под псевдонимом «Паульс» вступил с Алленом Даллесом в переговоры подобного рода, был работавший на РСХА принц Максимилиан Эгон Гогенлоэ. За ним уже в феврале 1943 г. последовал один из опытнейших агентов эсэсовской службы безопасности, /191/ заместитель начальника отдела Юго-Восточной Европы в РСХА штурмбанфюрер СС Вильгелм Хёттль. Лица, участвовавшие в этих переговорах и представлявшие американские круги, стоявшие за Даллесом, обсуждали возможность разрыва военных соглашений с Советским Союзом и войны против него. Но никто из них не дал понять эсэсовским эмиссарам, что предварительным условием любых переговоров должно быть немедленное прекращение массовых убийств в лагерях уничтожения. В то время как Даллес в продолжавшихся месяцами беседах с посланцами Гиммлера и Кальтенбруннера восторженно говорил о «гениальной личности» Гитлера и его «историческом значении», дневная «производительность» газовых камер достигла рекордных показателей, причем англо-американские бомбардировщики загадочным образом щадили эти сооружения.

Предпринятые СС чистки от «большевиков» и уничтожение «избытка» населения (пока все это записывалось на текущий счет германского фашизма, и, кроме него, никто этим скомпрометирован не был) американцы не считали препятствием для переговоров с эсэсовцами о сотрудничестве и совместных действиях для окончательного уничтожения «большевизма».

Но для Главного управления имперской безопасности, возглавляемого Гиммлером и Кальтенбруннером, перспектива смены Соединенными Штатами своего союзника в случае дальнейших военных неудач германского фашизма на Востоке могла означать лишь одно: даже при неизбежной сдаче захваченных ранее областей на Востоке ликвидация угнанной из них в лагеря смерти части населения, и особенно евреев, не только не теряет своего «смысла», то и настоятельно рекомендуется. Ведь они, нацисты, пусть и в несколько другом варианте, скоро вернутся, а тогда те, кто сейчас согнан в лагеря со всей Европы, оказавшись на свободе и возвратившись в свои страны, будут бороться против их возвращения, будут способствовать мобилизации всех сил, чтобы воспротивиться ему. Это на долгие времена создало бы поистине интернациональную когорту врагов из числа тех, кто уцелел в лагерях смерти. Они стали бы самыми решительными противниками предпринятой в ходе войны или после нее попытки создания «Великогермании» или находящегося под германским господством «восточного пространства». И чем большее число их – пока это позволяет война и расстановка сил в лагере союзников – /192/ будет превращено в пепел, тем меньше их останется, чтобы мешать борьбе за «рейх» и осуществление «германской миссии» в «восточном пространстве».

Аллен Даллес еще в феврале 1943 г., во время первых бесед с германскими контрагентами, дал ясно понять: для того чтобы США в ходе войны перед лицом мирового общественного мнения смогли так круто изменить свою позицию – пойти на союз с Германией против своего союзника Советского Союза, – в составе германского правительства, с которым американцы заключат договор, по меньшей мере не должно быть Гитлера. Но Гитлер был в курсе переговоров с Даллесом. И хотя на них обсуждался выход из потерпевшей крах в 1941 г. у стен Москвы войны германского империализма и было высказано требование, чтобы Гитлер отказался от своей роли фюрера, он, несмотря на ухудшающееся положение на фронтах, все сильнее надеялся на ее успех и из этих надежд черпал энергию для своего фанатичного намерения «держаться до конца». Даже 18 апреля 1945 г. (хотя и до этого Гитлеру было известно, что США не изменят своего условия о его уходе с политической арены), когда в высших кругах СС после встречи ближайшего доверенного Гиммлера генерала СС Карла Вольфа с Алленом Даллесом (15 апреля 1945 г.) уже открыто высказывались о создании приемлемого для США правительства без Гитлера (однако с Карлом Вольфом в качестве министра внутренних дел!), Гитлер приказал последнему (после того как тот представил ему подробнейший отчет о своей беседе) продолжать переговоры с американцами.

Таким образом, продолжавшееся в 1944 г. безумие массового уничтожения людей и военное безумие довести «борьбу до конца» преследовали одну цель – оставить Гитлера у власти, и это действительно было лишено всякого «рационализма». Но зато и то и другое отвечало империалистическому «рационализму» – подготовке к будущей войне. /193/

Примечания