Цивилизационная парадигма в свете геоэкономической и геополитической революции
В.И. Умов
Как и другие, я мог бы высказать немало претензий и критических замечаний по адресу концепции С.Хантингтона, однако хочу сделать акцент на сильных ее сторонах — не с тем, чтобы их превозносить, Хантингтон в этом не нуждается; просто, исходя из некоторых его наблюдений, зафиксированных в соответствующих положениях статьи, можно было бы извлечь важные — с точки зрения проблемы " Россия в мире" — выводы.
Своеобразие концепции профессора Хантингтона, на мой взгляд, определяется тем, что она относится, с одной стороны (хотя и в меньшей степени) к сфере культурологии, цивилизациологии (если можно так выразиться) и даже философии истории, поскольку неизбежно сопряжена с интерпретацией исторического процесса, с другой же стороны (и главным образом) — к сфере политологии, ибо ее предметное содержание составляет анализ политической ситуации в мире после окончания холодной войны. Но с этим-то и связаны сложности ее обсуждения. Здесь уже говорилось о том, что автор пишет книгу, где, как предполагается, будет представлено тщательное теоретическое обоснование выдвинутой им модели; это косвенно лишний раз подтверждает, насколько существенно и неслучайно наличие в его концепции отмеченных двух сторон, обусловливающих одна другую: теоретической (в том числе культурологической, а также философско-исторической) и "непосредственно" политологической, или "геополитологической", в свою очередь направленной на генерирование теории происходящего процесса.
Концепция "столкновения цивилизаций" внутренне полемична по отношению к глобальным философско-историческим обобщениям типа концепции "конца истории" Ф. Фукуямы, причем позиция Хантингтона гораздо сильнее. Он убедительно показал, что ни о каком полном и окончательном торжестве либеральной демократии в мире говорить не приходится. Как справедливо отмечает Хантингтон, либеральная демократия вовсе не утвердилась в большинстве стран мира, в реальном мире существует "множество форм авторитаризма, национализма, корпоративизма и рыночного коммунизма (как в Китае)" (с. 55), которые, надо сказать, неплохо себя чувствуют и каждая из которых представляет собой в соответствующих странах достаточно стойкую альтернативу либеральной демократии.
В существенной мере это относится к России. Я не вижу оснований считать, что либеральная демократия сколько-нибудь прочно утвердилась в России. Более того, сейчас идет очень опасный процесс дискредитации либеральных ценностей, реакция на них очень сильна, и на смену им вполне может прийти нечто противоположное, как это уже не раз бывало в российской истории.
Весьма актуально звучит и предупреждение Хантингтона о том, что в ближайшее время западная цивилизация будет сталкиваться с серьезными проблемами в своих взаимоотношениях с другими цивилизациями. Либеральная демократия не выступает в современном мире единственной альтернативой рухнувшему коммунизму, существует множество различных путей развития, по которым движутся страны, принадлежащие к разным цивилизациям. Словом, концепция Хантингтона с этой точки зрения достаточно реалистична; он гораздо убедительнее Фукуямы.
Что же в изменившемся мире, если только он действительно представляет собой арену надвигающегося (или даже уже происходящего) "столкновения цивилизации", способно объединить принадлежащие к разным цивилизациям государства перед лицом опасности самоубийственной конфронтации, как и перед лицом других нарастающих глобальных проблем? Этот вопрос Хантингтон, так или иначе, ставит, но ни в коей мере не решает, между тем как вопрос сам по себе реален, о чем здесь, в частности, говорил Вадим Леонидович, о чем говорили и другие.
Для того чтобы, основываясь на не менее реальных, чем вопрос, тенденциях (замеченных и Хантингтоном), высмотреть в возможном развитии событий такой их "сценарий", который снижает опасность роковых вариантов "столкновения", — как раз и целесообразно приглядеться ко второй стороне концепции Хантингтона — к его анализу политической, а одновременно и экономической (это вещи взаимосвязанные) картины мира. У него здесь есть очень интересные наблюдения, которые, впрочем, сам он использует лишь как аргументы для обоснования заявленной концепции в целом, в принципе. Так, обращаясь к конкретным политическим и экономическим процессам в современном мире, он указывает на формирование экономических и одновременно в существенной мере политических региональных союзов (так сказать, экономический регионализм), в основе которых — принадлежность к той или иной цивилизационной общности.
Речь идет о Европейском союзе (ЕС), Североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА), по-видимому, также и об Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), хоть она непосредственно не упоминается; пишет автор и о тенденции к складыванию Азиатско-тихоокеанского экономического сообщества, оговариваясь, правда, что на пути его формирования имеются серьезные проблемы. В основе каждого из таких образований — экономического и одновременно политического, я хочу это еще раз подчеркнуть — лежит цивилизационная общность, считает Хантингтон. Так вот, с этим можно, а первом приближении согласиться. Наряду с географической и геополитической, как то и бывало прежде, близостью, ныне все большее значение приобретает культурная и цивилизационная схожесть, чем обеспечивается наиболее прочная экономическая и политическая интеграция государств.
Это — важное явление конца нынешнего века, свидетельствующее, на мой взгляд, о приближении новой геоэкономической и геополитической революции, развертывание которой охватит, по крайней мере, и первую половину века грядущего; суть ее в том, что основу динамики экономического и политического развития в мире будет составлять развитие не отдельных государств, как это с некоторых пор традиционно происходило (вспомним хотя бы Западную Европу XIX или начала XX в., когда в центре событий и процессов, связанных с таким развитием, стояли именно государства: Франция, Германия, Великобритания и т.д.), а целых регионов мира. В каждом из складывающихся региональных экономических и одновременно политических союзов усматривается свое ядро: в североамериканской зоне это США, в ЕС, — прежде всего Германия, хотя есть и своего рода дополнительное ядро в лице Великобритании и Франции; но — что чрезвычайно важно — речь идет об образованиях совершенно нового типа, абсолютно чуждых имперского начала. Отношения между входящими в такое образование государствами построены, прежде всего, на свободном перемещении людей, товаров, капиталов, технологий и новых идей внутри самих объединений; при этом происходит определенное замыкание последних в региональных рамках по отношению к остальному миру.
На этом феномене стоит особо остановиться. С точки зрения оптимизации условий интегрального развития, т.е. развития, как в экономической, так и в политической области, упомянутое замыкание по отношению к внешнему миру, представляя собой оборотную сторону внутрирегиональной либерализации, однако же, и само по себе имеет достаточно выраженную положительную сторону: оно дает возможность внедрять новации, которые было бы невозможно внедрять, руководствуясь, всякий раз критериями сиюминутного состояния мирового рынка. Что и продемонстрировала Япония, отчасти — иные страны Юго-Восточной Азии, а также и ряд других государств. Эта сторона бытия региональных экономических и политических союзов чрезвычайно интересна и заслуживает пристального внимания.
Итак, подчеркну (возвращаясь к вопросу о перспективах на конец XX — первую половину XXI в.): свободное перемещение людей, товаров, капиталов, технологий и новых идей в рамках регионально-цивилизационных образований (определение, повторюсь, не претендующее на статус строгой дефиниции, но применимое в первом приближении), при известной замкнутости самих этих образований по отношению к остальному миру, позволит эффективнее разрабатывать и внедрять новые технологии, новые формы организации и управления даже в тех случаях, когда по критериям состояния мирового рынка в тот или иной данный момент это невыгодно. В то же время внутри этих крупных региональных экономических и политических объединений будет отсутствовать жесткая, имперского типа централизация, сохранится конкуренция между отдельными странами, корпорациями, фирмами и т.д.
И добавлю (приближаясь к проблеме "Россия в мире"): все это — в отличие от того, что было характерно для бывшего советского пространства, с его своеобразными имперскими чертами. В этом пространстве не было реальной независимости в отношениях между членами сообщества. Получалось, что Россия в нем просто играла роль донора, оплачивая в той или иной степени развитие всего сообщества, которое притом расползалось дальше, как бы вбирая в себя территорию Восточной Европы, распространяясь на Афганистан, другие страны и т.д. То был тупиковый путь: даже и помимо расползания происходило ослабление сообщества, поскольку оно не обладало необходимым динамизмом и гибкостью, способностью к перестройке. Охарактеризованные выше новые, неимперские формы экономической и политической организации региональных пространств, основанные на культурной и цивилизационной близости, на мой взгляд, являются важнейшим итогом мирового развития в XX в. и составляют основу для развития в XXI в. Отсюда вытекает не только непригодность прежних представлений о необходимости воссоздания огромных империй, но и устарелость многих прежних понятий геополитики типа "хартленда" и др.
Здесь мы прямо выходим — фактически уже вышли — на проблемы России и новых независимых государств, образовавшихся в результате распада Советского Союза. Попытки отгородиться друг от друга, как и мечты о воссоздании Союза в его прежнем виде, одинаково утопичны с точки зрения современных тенденций мирового развития, о которых только что шла речь. Будущее прежнего советского экономического и политического пространства — не в воссоздании империи и не в расширении России до размеров прежнего СССР (хотя подобные попытки наверняка будут предприниматься в случае прихода к власти в России леворадикальных или праворадикальных политических сил), а в создании прочного регионального политического и экономического союза, не устраняющего реальной самостоятельности входящих в этот союз государств. Очевидно также, что формы организации такого союза будут отличаться и от ЕС, и от НАФТА, и от АСЕАН, они будут специфичны для евразийского культурного, политического и экономического пространства. Важнейшим условием динамизма и гибкости этого союза, однако, является обуздание имперских и крайне националистических тенденций в России, своего рода "самоограничение" России. Конечно, Россия станет ядром этого союза, как США в НАФТА или Германия в ЕС; но ни США в НАФТА, ни Германия в Европе, ни Япония в будущем Тихоокеанском сообществе не навязывают, и не будут навязывать свою волю партнерам, они юридически равноправные члены соответствующего союза. Это — необходимое условие динамизма, гибкости, а значит, и прочности любого современного регионального союза.
В то же время, как это вытекает и из концепции Хантингтона, среднеазиатские (центральноазиатские) государства — бывшие советские республики, несмотря на свою тягу к России, по всей видимости, вряд ли смогут органично вписаться в новый региональный союз. Скорее всего, они образуют свое собственное сообщество или примкнут к блоку неарабских мусульманских стран. Особое положение, безусловно, занимает Казахстан, который, чтобы не стать ареной межцивилизационных конфликтов, возможно, будет вынужден войти одновременно в разные региональные союзы. Разумеется, эти предположения могут быть серьезно скорректированы реальным ходом событий.
Возвращаясь к концепции Хантингтона и признавая многие ее сильные стороны, нельзя не выделить в ней одно фундаментальное противоречие. Дело в том, что в рамках классического цивилизационного подхода положение об особом, привилегированном месте какой-либо одной цивилизации по отношению ко всем остальным является недопустимым. Между тем Хантингтон, отталкивающийся от этого цивилизационного подхода и критикующий предположение о складывании единой универсальной цивилизации, во главу угла при этом ставит развитие западной цивилизации (под которой понимает Западную Европу и Северную Америку) и ее отношений со всеми другими цивилизациями. Более того, один из его выводов гласит: "главными осями международной политики станут отношения между Западом и остальным миром".
Это далеко не случайно, причем такую позицию Хантингтона нельзя объяснить исключительно его собственной принадлежностью к западной цивилизации и субъективным "западоцентризмом". Данное противоречие реально присутствует в современном мире, в международной политике и экономике: с одной стороны, западная цивилизация — это одна из многих цивилизаций, а с другой стороны, она играет в современном мире некую особую, во многих отношениях ключевую роль. В чем же тут дело и как объяснить это противоречие?
Прослеживая генезис и развитие западной цивилизации, нельзя не обратить внимание на то, что она оказалась преемницей Римской державы, претендовавшей на универсализм. Правда, первоначально западноевропейская цивилизация выглядела в политическом отношении едва ли не самой раздробленной и "лоскутной" из всех существовавших когда-либо. Вспомним, например, Германию, разделенную на множество карликовых княжеств, или Италию, раздробленную на множество городов-государств. Такое положение сохранялось вплоть до середины XIX в., а затем начались стремительные процессы объединения и интеграции Западной Европы. Очевидно, что они, так или иначе, были связаны с промышленной революцией и возникновением индустриального общества. Проигрывая многим другим цивилизациям в плане политического объединения, Запад выигрывал в плане культурной, правовой, технологической и экономической интеграции, причем интеграции, не препятствующей постоянному обновлению и динамизму.
Конечно, в истории Западной Европы были и наполеоновские войны, и гитлеровский "третий рейх", представлявшие собой попытки имперской интеграции; но все эти попытки быстро проваливались, не находя прочной культурной и политической основы, на которую они могли бы опираться. Разумеется, из второй мировой войны Западная Европа смогла выйти лишь после вовлечения в нее, во-первых, СССР, ну, а во-вторых, — США, которые, строго говоря, не принадлежат к западноевропейской цивилизации. Но не случайно понятие "Запада" у Хантингтона распространяется и на США, и на Канаду, и на Австралию: западноевропейская цивилизация, интегрировавшись с этими обширными государствами, стала западной. Более того, в той или иной степени после второй мировой войны к "Западу" присоединились Япония и "тигры" Юго-Восточной Азии, которые одновременно принадлежат к другим цивилизациям.
Приведенные факты, как мне кажется, выявляют удивительное свойство, которым обладает, начиная от "исходной" — западноевропейской — западная цивилизация — способность, все-таки, постепенно интегрироваться с другими цивилизациями, не устраняя не только их цивилизационного своеобразия, но даже иноцивилизационной идентичности. По сути дела, "Запад" уже сейчас представляет собой не одну цивилизацию, а цивилизационное сообщество.
Разумеется, войти в него способна далеко не каждая цивилизация. И, конечно, конфликты между ним и другими цивилизациями будут обостряться в той мере, в какой эти другие будут терпеть тот крах на пути своего превращения в цивилизацию "модерна", при котором столкновения между цивилизациями, в особенности столкновения с цивилизационным сообществом, именуемым "Запад", становятся неизбежными. Возможно, то и беспокоит Хантингтона, что наступил этап, когда ресурсы нарастания интеграции, тесного неконфронтационного взаимодействия Запада — как уже сообщества цивилизаций — с другими цивилизациями в чем-то существенном исчерпаны.
Но это лишь означает, что на передний план объективно и со весбольшей остротой выдвигается проблема выработки Западом неких новых форм конструктивного взаимодействия, интеграции с другими цивилизациями; и, прежде всего — с Россией: для Запада это главная проблема, как бы ни казалась наиболее актуальной проблема его взаимоотношений с исламской ли, конфуцианской или еще какой-либо цивилизацией. Судя по опыту последних лет, Западу никак не удается решить проблему взаимодействия с Россией в условиях, когда очевидно, что попытки обеспечить себе в таком взаимодействии сильные позиции за счет ослабления России чреваты лишь осложнениями для самого же Запада в дальнейшем, однако же, и попытки "приобщить" ее тщетны — это оказывается на деле невозможным.
И все же, как бы то ни было, но стержневая проблема состоит именно в том, с одной стороны, сумеет ли Запад найти свой конструктивный подход к России, ну, а с другой — сумеет ли сама Россия создать свое региональное сообщество нового, современного (неимперского) типа, на равных говорящее с западным сообществом. Если нет — их столкновение почти неизбежно, причем столкновение, где "аргументом" может стать ядерное оружие, все еще в избытке имеющееся у обеих сторон. Закрывать глаза на подобную перспективу, которая станет непременным следствием провала модернизации России, — значит обманывать себя. В этой ситуации Западу дешевле и выгоднее было бы вместо того, чтобы вооружаться заново, к чему его призывают многие, помочь России в создании нового регионального сообщества и в его последующей интеграции с Западом. К сожалению, и на Западе, и в России до сих пор чрезвычайно сильны прежние стереотипы и предубеждения, способствующие развитию событий по катастрофическому сценарию.
Т.В. ШМАЧКОВА. Мне представляется чрезвычайно полезным экономический разворот темы.
Насколько я поняла, одно из главных опасений Хантингтона — раскол самой западной цивилизации, в особенности раскол "Европы и Азии" в рамках "западного межцивилизационного сообщества" (по вашей терминологии). Хотя Хантингтон, по сути, в этих двух статьях показал, что он уже смирился с экономическим расколом Запада на НАФТА, ЕС, АТЭС, тем не менее, тревога и по этому поводу, очевидно, осталась. Если так, то не противоречит ли этому пафос вашего выступления в той части, где вы говорили о множественности экономических сообществ в рамках "западного межцивилизационного сообщества" и об их автаркии? Нельзя ли подробнее прояснить этот вопрос?
Я говорил о замыкании. Но, разумеется, я не имел в виду абсолютную замкнутость, ибо замкнутость как абсолютная автаркия в современных условиях практически невозможна, а в той мере, в какой возможна, — малопродуктивна. Речь может идти лишь об относительной автаркии, которая действительно дает возможность как бы абстрагироваться от текучки мирового рынка. Ярким примером ("от противного") может служить нынешняя Россия, которая утратила некие барьеры, — она встроена очень уродливо в мировой рынок и в результате продает сырье и ничего более, потому что у нее нет возможности произвести нечто более стоящее, более продуктивное. Поэтому определенного рода замкнутость нужна, но замкнутость — вовсе не синоним изоляции, это не изоляционизм в чистом виде.
Что касается Хантингтона, то действительно, он отчасти смирился с экономическим "расколом" Запада, но я все—таки не уловил у него по этому поводу какой-то трагической нотки, которая говорила бы о том, что он так уж сильно переживает: потому что он все равно постоянно говорит все-таки о цивилизации Запада, несмотря на это разделение на НАФТА, ЕС и т.д., хотя, конечно, противоречия между последними существуют — и экономические, и политические, о чем здесь уже говорилось. Дело в том, что такого рода разделение, или, точнее, делокализация в рамках одной цивилизации или цивилизационного сообщества, отчасти продуктивно; то, что оно несет с собой, — это вовсе не развал. Тенденция будет состоять не в том, что полностью развалится западная цивилизация (как можно было бы подумать), а в том, что эта ее относительная делокализация, некоторое разделение смогут впоследствии, на новом витке геоэкономической революции, породить новый тип интеграции в рамках всё той же цивилизации, или — как угодно — суперцивилизации.
Теперь мне хотелось бы пойти чуть дальше " первого приближения" и попытаться несколько подробнее рассмотреть взаимосвязь между развитием цивилизаций и происходящей в мире геоэкономической революцией. Хантингтон затрагивает этот вопрос, говоря об усилении роли экономического регионализма и цивилизационной общности как основы образования экономических региональных союзов, эффективных международных политических и экономических организаций. Однако, на мой взгляд, в этом вопросе С. Хантингтон опирается скорее на прошлое и настоящее, чем на перспективу, в то время как основная задача, по его же словам, заключается в анализе новой фазы, в которую вступает мировое сообщество. Тезис Хантингтона о том, что экономический регионализм может быть успешным лишь в том случае, если он коренится в общности цивилизации, перестает быть абсолютно верным. Уже сейчас к НАФТА, кроме США и Канады, присоединилась не только Мексика, но и Чили; это, по классификации самого Хантингтона, страны не "западной", а "латиноамериканской" цивилизации. Причем, скорее всего это лишь начало, и за Мексикой и Чили последует другие страны Латинской Америки.
Еще более важным является пример Японии и "драконов" Юго-Восточной Азии (Гонконг, Сингапур, Тайвань, Южная Корея). Принадлежа формально к различным цивилизациям, эти страны демонстрируют самое успешное экономическое развитие, основанное на тесных и гибких экономических связях. При этом Япония, не создавая здесь юридически оформленного регионального союза, тем не менее, направляет большую часть своих капиталов и технологий именно сюда, а также в другие страны Юго-Восточной Азии (согласно Хантингтону, чуждые ей в цивилизационном отношении). Отсюда напрашивается вывод, что формирование новых экономических союзов, составляющее основу развертывающейся геоэкономической революции, происходит не столько по цивилизационному, сколько по региональному в собственном смысле (геоэкономическому) принципу, включающему не одну лишь географическую близость, но и транспортные и информационные связи, развитую инфраструктуру, возможность быстрого перемещения товаров, услуг, капиталов, информации, людей. Не забудем и о том, что новые региональные экономические образования, раз возникнув, нуждаются в непрерывном расширении, экспансии, чем определяется их мощное экономическое, культурное, информационное воздействие на близлежащие страны.
Таким образом, регионально-цивилизационная общность — это лишь один, хотя и важный принцип, по которому происходит структурирование, членение современного мира в связи с процессами мирового экономического и политического развития. Этот принцип сам подвергается интенсивному воздействию со стороны геоэкономических процессов. Кстати, сам Хантингтон, в конечном счете, признает, что культурная и цивилизационная самоидентификация людей может меняться, в результате чего меняются состав и границы той или иной цивилизации. Это важное обстоятельство, на которое часто не обращают внимания, свидетельствует о том, что сама цивилизационная принадлежность не носит самодовлеющего характера. Именно происходящие геоэкономические изменения, на мой взгляд, в решающей степени влияют на цивилизационную самоидентификацию и ее изменения, и в этом смысле геоэкономические процессы составляют материальную базу (не смешивать с марксистским "базисом"!) для меняющейся цивилизационной самоидентификации людей. В таком случае распад Советского Союза, представлявшего собой определенного рода цивилизационную общность, вызван не столько изменившейся цивилизационной принадлежностью входящих в него республик, сколько происшедшими геоэкономическими сдвигами, в которые Советский Союз как цивилизационное образование "не вписался".
Необходимая и, в конечном счете, неизбежная интеграция новых независимых государств терпит неудачу, прежде всего потому, что по-прежнему не удается перестроить взаимоотношения между ними в соответствии с современными геоэкономическими реальностями. Многие из новых независимых государств все еще смотрят на Россию как на центр имперского образования, — независимо от того, хотят они нового объединения с Россией или являются его активными противниками. До тех пор, пока независимые государства сами не станут центрами образования и накопления капиталов (как Сингапур, Гонконг, Тайвань и др.), пока они будут вместо этого рассматривать Россию как донора капиталов, технологий, сырья, энергоносителей, — новое, соответствующее современным мировым реальностям геоэкономическое образование на территории бывшего Советского Союза невозможно. Тут не помогут ни новые названия типа Евразийского Союза, ни ностальгия по СССР, ни проповеди о цивилизационной, культурной и исторической общности. Необходимо сознательно и целенаправленно строить новое геоэкономическое и геополитическое образование, основанное на рыночных, эквивалентных отношениях, на общем рынке и конкуренции внутри сообщества и за его пределами.
Мешает этому, прежде всего сохраняющаяся во всех новых независимых государствах ориентация на гигантские предприятия-монополисты, представляющие вчерашний и позавчерашний день мирового экономического развития, т.е. ориентация на подавление конкуренции и номенклатурно-бюрократическую приватизацию. К сожалению, большинство политиков в России и других новых независимых государствах не хотят видеть отмеченных ключевых проблем и предпочитают смотреть или назад, или прямо перед собой, но только не вперед. В этом проявляется культурный провинциализм многих представителей элит, включая не только чиновников, но и большинство предпринимателей, финансистов, интеллектуалов.
И.К. ПАНТИН. Каким образом можно было бы связать геоэкономическую и геополитическую проблематику, как она трактована в прозвучавшем сейчас выступлении, со всем тем, что в позитивно-содержательном плане выявилось в ходе предшествующей дискуссии? Я бы так сказал все-таки мы здесь, отправляясь от разных позиций и двигаясь, соответственно, разными путями, пришли к той, по крайней мере, никем не оспоренной констатации, что основная проблема и основная опасность, грозящая миру, в том числе и Западу, проистекает не столько от различия цивилизаций, сколько от наличия продуктов распада цивилизаций. Добавлю: цивилизаций старых, но, возможно, также и новых. И новых — вот что здесь не было сказано. Россия — новая цивилизация.
В чем же связь с выступлением Владимира Игоревича? Она мне видится в том, что когда страны любых цивилизаций соединены в какие-то экономические союзы, они представляют неизмеримо меньшую опасность для мира, нежели дикие аутсайдеры, будь то полностью изоляционистски отгородившиеся от остального мира или как-то объединяемые регрессивными тенденциями, связываемыми с неким стадиальным прошлым. И вот в чем я склонен поддержать Владимира Игоревича (хоть это у него нечетко прозвучало): мы еще не знаем, в какой ситуации в этом отношении находится Россия — в ситуации ли складывания нового регионального образования (меня нисколько не смущает слово "регионализм"), а через него — и формирования всемирных связей, либо в ситуации аутсайдера, опускающегося все ниже и ниже и могущего действительно оказаться в опасной изоляции. Такою вырисовывается развилка, перед которой ныне оказалась на своем историческом пути Россия.
Мировое общение как проблема "полиглотии"
М.В. Ильин
Мне представляется очевидным, что статья С. Хантингтона — отнюдь не явление чистой науки; в силу же специфики самого предмета ее научные импликации могут в данном случае выступить для нас тем рельефнее, чем четче выявить ее политические интенции, и даже более того, — чем определеннее всю ее в целом интерпретировать в качестве некоей политической акции. Суть такой акции мне видится в попытке утвердить новый подход США к мировой политике, новый угол зрения, под которым, по замыслу, им предстоит ее рассматривать. Речь идет о переходе от парадигмы торжества Pax < Americana в ее "универсально-цивилизационной" подаче к модели сосуществования нескольких блоков политических сил (выводимых под маркой нескольких "цивилизаций") при уже не столь безраздельной, но все же не менее бесспорной американской гегемонии.
В рамках старой, — условно говоря, фукуямовской — парадигмы, рисовавшей принципиальное всемирное торжество западной, либеральной цивилизации и, таким образом, наступление "конца истории", предполагалось, что именно США, вполне освоившие технику "плавильного котла", в состоянии выступить в роли глобального интегратора и переплавить культуры, цивилизации и политические системы всей планеты в некий всечеловеческий сплав по выработанному, прежде всего в самих США рецепту. Коль скоро в рамках новой, хантингтоновской парадигмы "конец истории" "отменяется", — обесценивается в этом смысле и исходная метафорика; с картины мира, таким образом, исчезают всесветный тигель и в нем — общая масса-расплав с концентрическими кругами вполне, частично и все еще недостаточно "переплавившихся", "универсально-цивилизовавшихся" народов. Однако в новой парадигме сохраняется от старой едва ли не главное — америкоцентризм.
Чему же, в таком случае, уподобить америкоцентричный мир новой парадигмы? Пожалуй, миске с чем-то вроде мешанины листьев крупно нарезанного салата, которые вполне, частично или же вовсе недостаточно пропитались некоей благородной заправкой.
В новой парадигме меняется критерий оценки участвующих в международных делах сил. Вместо степени интегрированности важнейшей их характеристикой для США становится степень конфликтности. При этом Америка, естественно, отказывается от роли интегратора и стушевывает, а вернее, лишь затушевывает свой америкоцентризм: в "столкновение цивилизаций" надо решительнее вовлекать других. В результате западноевропейцы, например, вступают в контрапункт сосуществования-соперничества с другими "цивилизациями" уже не сами по себе, а в рамках "цивилизации Запада". России же, как и всей православной цивилизации, отводится роль приманки, которая должна принять на себя и погасить агрессивные импульсы исламской и/или конфуцианской цивилизаций, ценой своей гибели или обескровливания спасая Запад.
Смысл идеи Хантингтона отчетливо выражен в заключительном и ключевом разделе статьи, названном "Выводы для Запада". Здесь фактически сформулирован новый базовый миф американской внешней политики. Прежде всего, на мой взгляд, в этом отношении важны формулировки "гипотез", а фактически аксиом-посылок, под номерами 4, 5, 8-10 (с.47), равно как и политических императивов (с.47-48).
Сколь бы мягкими и расплывчатыми критериями выделения цивилизаций ни руководствоваться, хантингтоновскую картотеку" цивилизаций" в лучшем случае можно признать лишь систематизацией этикеток, изготавливаемых для довольно произвольного и непоследовательного группирования тяготеющих друг к другу военных, идеологических, экономических и в последнюю, как ни странно, очередь — политических авторов. Спору нет, на эти группировки определенное воздействие оказывают прежние, нынешние и потенциально возможные, формирующиеся цивилизации. Однако как раз цивилизационный аспект при их характеризовании полностью упущен. Эмпирические данные о религиозности ничего не дают, а лишь вносят еще больше путаницы в поспешный эскиз, призванный лишь создать эмоциональный настрой для заключительных трех абзацев.
В перечне "цивилизаций" (с.35) некоторые из наименований могут получить осмысленное цивилизационное наполнение. Другие же могут использоваться для цивилизационного анализа разве что при очень сильном смягчении критериев. В перечень попали и лишь потенциально, лишь теоретически возможные цивилизации (латиноамериканская) или даже просто культурные конгломераты (Африка). В то же время отсутствуют такие древние и эффективно воспроизводящиеся до наших дней цивилизации, как египетская, малоазийская, эгейская, сиро-палестинская, месопотамская, иранская, андская и т.п. Весьма произвольны границы между "цивилизациями", что в первую очередь касается т.н. "православно-славянской". Не замечены в своем качестве межцивилизационные зоны переходов или "проливов" с их специфически лимитрофным характером. Эта проблематика представлена, однако, рассуждениями о "расколотых странах" (с.44-45).
Раздел "Природа цивилизаций" (с.34-35) не проясняет оной природы, а лишь камуфлирует нестрогое, "мифологическое" использование этого слова для набрасывания весьма приблизительного эскиза мировой политики, способного создать у читателя мифологически явственное ощущение фундаментальной и безусловной истинности "Выводов для Запада".
Наряду с рядом спорных и бесспорных положений общего характера раздел о природе цивилизаций содержит следующее безапелляционное суждение: "И, как известно каждому студенту-историку, цивилизации исчезают, их затягивают пески времени" (с.34). Утверждаю, что цивилизации как аналитические порождающие модели или идеальные типы не могут исчезнуть (как это происходит, при более пристальном взгляде на реальность, с изображаемыми в статье Хантингтона цивилизациями-картинками). Действительные цивилизации, как и культуры (о разграничении тех и других см. ниже), могут лишь вытесняться замещением; при этом, однако, образуются цивилизационные модели второго, третьего и последующих поколений. Мы лишь получаем более сложную, усиленную порождающую модель. Ее непременно "затягивают пески времени", но под этими песками она тем лучше сохраняется и продолжает свое естественное существование в качестве фундамента новых цивилизационных или национальных образований. Собственно цивилизации как раз и могут сталкиваться или осуществлять контакты в пространстве и времени лишь потому, что они вечны и бессмертны.
Цивилизации представляют собой лишь один из аналитических аспектов (планов) реальности. Сама по себе мировая реальность многомерна, а ее измерения образуют аналитические планы, своего рода проекции этой реальности в ту или иную категориальную плоскость. Выражаясь более наглядно и метафорически, можно сказать, что реальность многослойна.
Нижний ее слой, или пласт, своего рода основу, образует геополитическая подстилка — пространственно организованные качества среды, которые могут быть использованы людьми или, по крайней мере, учтены ими в практической деятельности. Ее основными единицами являются геополитические ниши (геоморфологические, бассейновые, зональные, ландшафтные и т.п.) разных масштабов и уровня сложности.
Второй слой составляют культуры. В данном случае это понятие предполагает особый тип общения-общности людей, для которого достаточно прямой устной коммуникации. Здесь действует по природе своей дописьменная, а потому доисторическая организация, даже если эта организация осуществляется сейчас, и притом нами, вполне овладевшими письменностью людьми. С точки зрения мировой реальности, т.е. при взгляде уже не столько аналитическом, сколько вполне натуралистическом, под культурами понимается этно-лингвистический состав, распределенная по геополитической подстилке субстанция, "человеческий материал". Эта материя или субстанция рода человеческого также пространственно организована с использованием закрытых систем — в основном пережиточных (неоднократно вытеснявшихся замещением при смене поколений и ставших из базовых систем субсистемами), но кое-где актуальных (возникающих здесь и сейчас в качестве базовых). Такие закрытые системы культур самодостаточны и основаны на прямом и не требующем перевода (интерпретации) общении.
Третий слой как раз является собственно цивилизационным. Он связан с устойчивыми структурами вписывания культур, с одной стороны, в геополитическое пространство, а с другой — в пространственные конфигурации, образованные коммуникативными инфраструктурами исторических империй (по выражению Т. Парсонса), или (в терминах А. Тойнби) вселенских государств. Подобные политические образования нередко являются теократиями или идеократиями (вселенскими церквами), а потому связаны с мировыми религиями или с претендовавшими на этот статус религиозными системами. Кроме того, на базе имперских коммуникативных инфраструктур возникают более мягкие, короткоживущие и пульсирующие мирэкономии. В совокупности исторические империи, вселенские церкви и мирэкономии как раз и образуют цивилизации.
В отличие от культур, цивилизации основываются на прямо противоположном типе организации— открытых системах. Важнейшим структурным элементом цивилизаций, империи, церквей, мирэкономии является доминантный центр — Мировой Город. Цивилизация по самому своему смыслу, как подсказывает уже само слово, — это и есть зона иррадиации, воздействия, экспансии Мирового Города, т.е. принципиально открытая система.
Подобные открытые системы обладают нередко пережиточными (унаследованными), но в значительной мере также и заново создаваемыми коммуникационными и организационными инфраструктурами. Это предполагает развитие письменности, а также создание сетей передачи, интерпретации и перевода информации в виде, по крайней мере, бюрократических иерархий, что прекрасно показано Ш. Эйзенштадтом в его книге о системах бюрократических империй. Это системы не только многоголосные, но и обладающие памятью (архивами, библиотеками, законами). В этом отношении они вполне и типично исторические. Хроника, архив являются основой истории в ее первичном и основополагающем (геродотовско-несторовском) значении. Однако и цивилизация, и империя — как ее скелет — переживают историю страдательно. История для них — судьба, или рок, заставляющий с железной необходимостью проходить все стадии и моменты развития в их неизбывной последовательности, что так ярко описывали О. Шпенглер и А. Тойнби. История как рок как раз и составляет смысл существования империй и цивилизаций. На месте разрушившихся империй и цивилизаций в той же или более широкой геополитической нише возникают новые империи и цивилизации второго и третьего порядка),о отмечал еще А. Тойнби), снова разыгрывающие все ту же роковую драму истории. Благодаря тому, что разрушившиеся цивилизации не исчезли, а отложились в виде фундамента, новые, геополитически более широкие цивилизации включают своего рода субцивилизационные ядра. Так, Египет, Месопотамия и Анатолия (Малая Азия) оказывались включенными в различные великие империи от ахеменидской до османской, но сохраняли память о прошлых роковых историях),о делает уже и сами цивилизации многослойными).
Четвертый слой образуют нации — квазизакрытые территориальные системы, обеспечивающие интеграцию культурной субстанции и цивилизационной структуры в устойчивые целостностные образования, двуединства наций-государств и гражданских обществ. Эти системы по природе своей являются постисторическими. В данном контексте это не означает, что достигается "конец истории" в фукуямовском смысле. Нации преодолевают историю путем избавления от кошмара страдательного переживания судьбы-рока. Они освобождаются от истории, овладевая ею. Недаром историзм в современном значении и историческое сознание возникают только в Новое время и утверждаются начиная с эпохи романтизма. Такое освобождение от истории-рока и овладение своей судьбой позволяет нациям обрести очень важную хронополитическую способность критически осмысливать свое доисторическое (культурное) и историческое (цивилизационное) наследие и творчески с ним работать. В политическом отношении это позволяет нациям-государствам (но уже не Мировым Городам!) сознательно и рационально конструировать и перестраивать имперские структуры. Британия, например, создает несколько взаимодействующих во времени и пространстве империй — североамериканскую, вест-индскую, ост-индскую, Британский радж, южноафриканскую, австралийскую и, наконец, Британское содружество, руководствуясь вполне рациональным государственным расчетом, а, отнюдь не повинуясь слепому року.
Последний, верхний слой должна была бы образовать международная система, рационально объединяющая квазизакрытые системы наций-государств. На деле же тот факт, что во многих областях экваториального пояса имеются только два пласта (геополитические ниши и культуры), на многих других территориях можно констатировать наличие трех пластов и лишь в наиболее благоприятных в геохронополитическом отношении зонах развились все четыре пласта, вынуждает представить международную систему в виде прихотливого узора, какой образует довольно неровная, с множеством перепадов конфигурация наползающих друг на друга и прерывающихся слоев.
Конфигурация международной системы осложнена и еще двумя обстоятельствами. Первое связано с уже упомянутым созданием искусственных империй-цивилизаций. Невольное очарование духом имперства порой непомерно усиливает у некоторых наций имперский синдром, который начинает угнетающе действовать на рациональность нации. Возникают тенденции перерождения нации в цивилизацию с утратой контроля над собственной судьбой. Типичный пример — одержимость Германии, от Бисмарка до Гитлера, имперством, приведшая к поистине трагическим результатам.
Второе обстоятельство связано с тем, что хронополитически запаздывающие популяции, с одной стороны, испытывая искушение, а с другой, — будучи принуждаемы обогнавшими их соседями, в итоге образуют симулакры цивилизаций и наций. Постепенно эти симулакры осваиваются, но ценой серьезных деформаций и нарушений естественного процесса развития. Это, конечно, также ведет к включению в международную систему таких политических образований, для которых характерна двойственность поведения, соединение национального и имперского синдромов.
Многослойность мировой реальности и наличие двуликих систем-янусов не позволяют в международном общении последовательно использовать единую логику, основанную на взаимодействии однотипных авторов, например, только наций, или только цивилизаций, или только культур. Для функционирования международной системы оказываются необходимыми дифференцированный подход и многомерное видение действительности, дающие возможность одновременно воспринимать различные культуры, цивилизации и нации, а также их симулакры. Только так можно увидеть и услышать в действиях, например, Индии или Турции "жесты" и "реплики" множества составивших их человеческую субстанцию культур, различных поколений их пережиточных цивилизаций (от индской и хеттской до Британского раджа и Османской империи), а также еще осваиваемых симулакров наций.
Полностью обойденная Хантингтоном проблема из числа наиболее сложных, далеко не разработанных до конца наукой, заключается в том, что цивилизация по определению не может быть постисторической и современной. Она всегда является исторической, т.е. проходит естественный путь эквифинального развития в соответствии с универсальными алгоритмами. Некоторые из структурных характеристик этих алгоритмов весьма приблизительно описаны (ср. тойнбианские рост, надлом и дезинтеграцию). В целом же хронополитические закономерности далеко не ясны. Представляется однако, весьма вероятным, что осмысленное и регулируемое взаимодействие возможно между цивилизациями одного возраста. Это касается, видимо, не только актуальных цивилизаций, но и их пережиточных воспроизведений нациями или симулакрами наций. Если воспользоваться уже приведенными примерами Индии и Турции, то возникает вопрос о хронополитической характеристике (возрасте) пережиточно воспроизводимой после Первой мировой войны анатолийской (малоазийской) цивилизации-империи и после Второй мировой войны — индостанской цивилизации-империи. Насколько можно синхронизировать взаимодействие между ними? Возможно, ли вообще взаимодействие и понимание между этими сравнительно молодыми цивилизациями-империями, с одной стороны, и сравнительно старой, двухсотлетней квазипережиточной цивилизацией-империей США — с другой?
Характерно, что двойственность политических систем, соединяющих в себе синдромы империи и нации, Хантингтон упрощает до интерпретации в чисто имперской логике. Он пишет о расколотых странах, представляя их как своего рода пограничья, принадлежащие сразу к двум империям-цивилизациям (подобно тому, как малоазийские полисы принадлежали по условиям Каллиева мира и к державе Ахеменидов, и к Афинскому морскому союзу). Взгляд на трансформирующиеся политические системы как на расколотые страны-пограничья имеет, конечно, смысл и должен учитываться в политическом анализе и практике. Он, однако, не должен мешать видеть другие стороны реальности — те, что высвечиваются при использовании логики культур, наций или же логики различения культур, цивилизаций и наций.
Приходится признать, что проблема становится почти невыносимо сложной — и это в какой-то мере извиняет стремление Хантингтона к простоте — при учете не только взаимодействия разновозрастных цивилизаций, но и целостных комплексов, куда попадают также культуры, нации и т.н. расколотые страны. Можно предположить, что нации в силу их хронополитических способностей критически осмысливать свое доисторическое (культурное) и историческое (цивилизационное) наследие и творчески с ним работать получают возможность хотя бы смягчить "парадокс инопланетянина" (заключающийся в том, что разница в уровнях развития делает бессмысленным и невозможным сколько-нибудь содержательное общение).
Возникает крайне сложная и запутанная ситуация, когда различные участники международных отношений говорят на качественно различных языках, принципиально непроницаемых друг для друга. Культуры не понимают цивилизации, цивилизации — нации, а те, в свою очередь, — культуры. Вполне зримо и практически "парадокс инопланетянина" проявляется в деятельности ООН, где роль нации, формально обязательную, могут играть либо действительные нации (со всем своим культурным и цивилизационным шлейфом), либо "цивилизация, которая выдает себя за нацию", либо цивилизация per < se < в лице своего центра, либо конгломераты культур, либо одна из культур-деспотий, либо симулакры наций или же цивилизаций, либо искусственные территориальные образования, чей характер и хронополитические характеристики остаются неопределенными. (Последнее касается, например, некоторых постсоветских образований.) Во всяком случае, большинство полноправных членов ООН не в состоянии полноценно говорить и действовать как нации. Это ведет к сбоям, причем не только в деятельности международного сообщества, но и в элементарной политической коммуникации, из-за структурно заданной "парадоксом инопланетянина" неготовности к взаимопониманию.
В этих условиях особое значение приобретает способность наций, особенно имеющих богатые культурные и цивилизационные основы, к своего рода полиглотии. Их культурная и цивилизационная память может позволить — естественно, при условии энергичных и последовательных усилий — не только понять "речь" (политический дискурс) культур (современных нам племен и племенных конгломератов) и цивилизаций (современных нам исторических империй), но в какой-то мере даже "говорит" с ними. Ответственность наций, прежде всего и заключается в реализации этой способности, а отнюдь не во взваливании на себя неких квазиимперских миссий глобального или регионального лидерства.
Искушение подобным лидерством, а фактически редукционистским усилением имперского синдрома в ущерб более высоким возможностям нации является опасной болезнью. Помимо прочих симптомов, она проявляется в попытках интерпретировать мировые хронополитические проблемы как мифологическое "столкновение цивилизаций", а как следствие — в попытках стремящихся к гегемонии наций во главе с США, скромно спрятавшись за громкой вывеской "западная цивилизация", эксплуатировать свои хронополитические преимущества. Более того, пропагандируемый Хантингтоном "цивилизационный империализм", откровенно игнорируя возможности наций, не только создаст угрозу низведения европейских наций до уровня федератов Вашингтонской империи, но и несет в себе опасность для политического и культурного потенциала, прежде всего самого Запада. Этот потенциал, ядро которого составляет современная демократия или полиархия, все еще очень хрупок и непрочен. Не находится ли самый глубокий и серьезный источник угроз демократии, западным ценностям (объективно являющимся, кстати, достоянием не одного лишь Запада) как раз не столько "вовне", сколько "внутри" — в искушениях простоты и мощи будь то "конца истории", или "столкновения цивилизаций"?...
Ради собственного благополучия и гарантированного будущего современным политическим нациям не следует безоглядно растрачивать свои хронолополитические преимущества ради сомнительного достижения односторонних выгод эгоистического толка. Имперские искушения могут обернуться, как показывает опыт Третьего Рейха, полной утратой не просто формальной демократии, но и постисторичсских возможностей, подчинением иррациональному и слепому Року цивилизационно-имперской миссии. Бездумному понижению уровня нашего видения международной политики, а значит, и ее практической организации до схем столкновения цивилизаций стоит, на мой взгляд, предпочесть повышение уровня и тем самым, содержательности международной политической коммуникации, идя навстречу сложности и неоднозначности современного мира. Лидерство в этом деле может проявиться не в примитивном воспроизведении схем имперского господства, а в принятии на себя роли мудрых, ответственных и терпимых переводчиков-полиглотов в диалоге цивилизаций и культур, чье прямое общение друг с другом затруднено хронополитическими препятствиями. При таком подходе полезную роль способна сыграть ООН и ее специализированные учреждения, в первую очередь ЮНЕСКО.
Источник: archipelag.ru.
Рейтинг публикации:
|
