|
Из материалов обмена мнениями
А.А. КАРА-МУРЗА. (...) Я сейчас понял, что мы пропускаем во всех наших рассуждениях, как антизападнических, так и пролиберальных. Мы исходим из того, что помимо западной цивилизации все остальное — это тоже некие другие цивилизации, с которыми Хантингтон пытается каким-то образом разобраться. (Лишь у Вадима Леонидовича речь ведется и о чем-то другом, — о некоторых "проливах".) Мне же кажется, что Хантингтон, не отдавая себе в том отчета, рассуждает не только о противостоянии либеральной цивилизации Запада другим цивилизациям в качестве инаковых, но и о противостоянии тому феномену, который можно определить как "мировое варварство". Кто такие, в самом деле, эти "другие", посягающие на завоевания западной либеральной цивилизации? Это что — арабо-мусульманская цивилизация? Или это цивилизованная Индия? Или даже цивилизованный Китай? Кто такие эти люди, которые образуют, так сказать, некоторое гетто в самой Америке? Я думаю, что Хантингтон в своем обосновании противостояния западной цивилизации иным субъектам не проводит некоего существенного различения. Статические, замкнутые в себе, самодостаточные цивилизации, скажем, Востока — это одно. Они в значительной степени пострадали от экспансии Запада. Но пострадали не в том смысле, что заменили теперь свой код выживания на либеральный; они пострадали тем, что вестернизация привела к отрыву от них значительных кусков, а это, в свою очередь, — к их локализации. И вот эти весьма значительные анклавы варварства, от которых страдают все цивилизации, — это другое.
Кстати, то, что было названо "африканской цивилизацией", — классический пример того, чего Хантингтон не различает. Говоря об "африканской цивилизации", он имеет в виду, что это некоторая совокупность людей, населяющих определенное геополитическое пространство, которые все чего-то требуют. Но требуют они вовсе не восстановления цивилизационных завоеваний доколониальной Африки, где, безусловно, существовали свои цивилизации и культуры. В реальности это ныне — огромное пространство того, что я называю "непродуктивной индивидностью", огромный потребляющий анклав, который не в состоянии что-либо производить и не имеет сил восстановиться хотя бы на условиях, какие были обозначены, когда я здесь говорил о "втором мире".
Ввиду вышеизложенного я и хотел, подозревая излишнюю попытку антилиберального рассуждения со стороны Вадима Леонидовича, указать на то, что здесь есть и другая сторона медали, действительно серьезная проблема для существования либерализма как такового. Когда в Западную Европу, в Соединенные Штаты приходит значительное количество людей не альтернативных цивилизаций, а людей, которые не принадлежат ни к какой цивилизации, когда приходится, сталкиваться с этим внутренним и внешним варварством, то это проблема для мировой цивилизации в целом как конгломерата конкретных цивилизаций, которые могли бы быть выстроены на равноположных, либеральных, в моем понимании, основаниях и для которых общую опасность представляет мировое варварство.
М.В. ИЛЬИН. На самом деле для любой цивилизации всякая иная — это "варварство"...
В.Л. ЦЫМБУРСКИЙ. Как восклицал античный автор: "Проклятье тому, кто сказал мое без меня". Именно то, о нем сказал Алексей Алексеевич, содержится в той части моей рукописи, которую я решил не воспроизводить здесь в устном выступлении за недостатком времени. Там говорится весьма подробно о том, что фактически Западу должны грозить не цивилизации, как думает Хантингтон, а тот феномен, который Тойнби и Ростовцев называют "внешним пролетариатом".
Я считаю, что "внешний пролетариат" состоит, во-первых, из результатов разложения конфуцианской, исламской и индуистской цивилизаций под западным влиянием: это — цивилизации, которые к моменту начала западного влияния уже много столетий пребывали в состоянии глубокого застоя и которые я по этой причине условно называю "зомбированными" цивилизациями; в результате разложения этих цивилизаций возникает "внешний пролетариат", с огромной силой давящий на Запад. Во-вторых, это — население "территорий-проливов", ищущее и не находящее цивилизационного усыновления, как я это называю, и в силу этого, естественно, злящееся. Из комбинации продуктов разложения этих великих цивилизаций, с одной стороны, и населения "территорий—проливов" — с другой,— и возникают массы "внешнего пролетариата", несущего основную опасность для Запада. Другое дело, что этот "внешний пролетариат", отлученный от своих цивилизационных корней и не находя нового пристанища, может злиться на Запад за то, что его лишили якобы неких давних ценностей; отсюда — эксцессы фундаментализма, вплоть до террористических, и т.д. Но я подчеркиваю: если брать исламский мир, то, в частности, Саудовская Аравия представляет собой лучшее хранилище сокровища исламской цивилизации. Есть от него опасность Западу? Да никакой(...)
Т.В. ШМАЧКОВА.(...) В связи с темой варваризации небезынтересно вспомнить статью Энценсбергера "Великое переселение. 33 фрагмента об охоте на людей", опубликованную в 9-м номере "Иностранной литературы" за 1994 г. Вот альтернативная Хантингтону концепция, выдвинутая не ученым, а литератором и публицистом(...)
Сомневаясь в "восстании цивилизаций", я вместе с тем не склонен видеть в "южных" обществах и всего лишь промежуточные ступени становления "западной модели". Не лучше ли использовать в этом случае категорию, хорошо известную историкам империй и цивилизаций, определив народы и государства с полурасшатанной цивилизационной идентичностью, материально привязанные международным разделением труда к цивилизации-лидеру, но мало доверяющие ей, не вписанные в ее структуры и постепенно превращающиеся для нее в обузу и угрозу, — как "внешний пролетариат" Запада?
Для цивилизаций прошлого это явление непревзойденно разобрал А. Тойнби. Обратим внимание на одну из него констанций. По Тойнби, внешний пролетариат образуется тогда, когда цивилизация теряет волю и способность адаптировать пространства и людей, пытаясь ставить сама себе границы и на них переходить к обороне. Надлом цивилизации обнаруживается ее страхом "обратиться в проходной двор". То, в чем Хантингтон предполагает вызов самоопределяющихся культурных миров, утверждающихся как "не-Запада-для-себя", может быть всплеском агрессивности созданного цивилизацией-лидером внешнего пролетариата, ввиду ее попыток самозамкнуться, утилизуя и назидая мир и все, более снимая с себя ответственность за его состояние. Совершившийся при нас роспуск советской империи — часть более общей тенденции в мировой политике второй половины XX в., тенденции, заданной движением Запада от классической геополитики разделов и переделов ойкумены к геоэкономике международного разделения труда, с выборочным, экономичным использованием "деколонизованных" внешних пространств цивилизацией-лидером, чьи общества все более консолидируются перед "остальным" миром. Мы привычно говорим о мире "маленьком", "тесном", "взаимосвязанном". На деле он непомерно рыхл и избыточно велик в сравнении с миром классической геополитики. И эту избыточность еще усугубляет нынешний хозяйственный спад в Евро-Атлантике, вписываемый миросистемниками парадигмы Ф. Броделя и Э. Валлерстайна в перспективу "сверхдлинного" понижательного тренда.
Хантингтон сулит незападным "цивилизационно расколотым" странам немалые трудности при попытке интегрироваться в число западных. Это явно относится и к "межцивилизационной" Турции, пересидевшей в роли внеевропейского члена НАТО, и в неменьшей мере — к объединяемым антитурецкими настроениями православным странам Юго-Восточной Европы. Но что говорить об этом регионе с темным будущим? Неизвестно, сколько лет уйдет на втягивание в европейское ядро хотя бы Восточной Германии, а тем более — восточно-европейских католических стран, выдерживание которых в приемной Запада, простираясь в XXI в., способно перейти ту границу, за которой националистическая идентичность начинает крепнуть в ущерб цивилизационной! Похоже, цивилизационная парадигма в той мере, в какой имеет шанс стать частью реальной стратегии Запада, способна соединить умеренную поддержку им "культурно близких" народов на "территориях-проливах" с оттягиванием на неопределенное время решений касательно экономической и политической интеграции даже ближнего к нему исторического междумирья.
И это относится не только к Старому Свету. Спросим: что нагляднее характеризует отношения между основной платформой цивилизации-лидера и соседствующими "проливами" — договор ли о свободной торговле между США и сотрясаемой индейскими мятежами Мексикой или стены, возводимые против мексиканцев-иммигрантов на границах ряда северо-американских штатов с этим "цивилизационно расколотым" южным соседом?
Это именно та ситуация самозамыкания, в которой, согласно сюжетике Тойнби, должен умножаться и активизироваться внешний пролетариат. И он, в самом деле, активизируется, сейчас включая в себя как продукты вестернизаторского разложения древних цивилизаций — потому отдельные внешнепролетарские группы, в том числе оформленные в виде государств, могут объявлять себя обобранными наследниками этих цивилизаций и мстителями за них, — так и часть не находящих цивилизационного усыновления народов на смежных с Евро-Атлантикой "территорияхпроливах".
Такая интерпретация вовсе не выводит на более абстрактный уровень описания в сравнении с версией Хантингтона и несет в себе не больше морализаторства, чем формулируемые им "выводы для Запада". В моей недавней работе о "поэтике политики" (ОНС, 1993, №№ 5-6), рассматривая трансформационные отношения между разными сюжетными представлениями исторических конфликтов, я отмечал, что часто сюжет, изображающий героическую или драматическую борьбу Обладателя Благе Претендентом (в нашем случае Запада с "пробудившимися цивилизациями"), может быть переосмыслен как трагедийное или фарсовое саморазрушение Обладателя, когда алчные Претенденты оказываются не более чем орудиями этого саморазрушения, — тип сюжета о скупом рыцаре, обращающем и золото, и своих близких в факторы своего морального и статусного распада. Особенность такой трансформации в том, что она трактует конфликтную пару "Обладатель — Претендент" на правах системы, экстериоризирующей кризисность внутреннего состояния Обладателя.
Вопреки Хантингтону, современная цивилизация-лидер выглядела бы малоуязвимой, если бы имела дело на современной сцене со старыми цивилизациями, много веков назад утерявшими волю к мироорганизующей активности вне своих платформ и привлекательными, в основном, — как Фукуяма заметил об исламе — для своих потомственных адептов. Но она должна отличаться повышенной уязвимостью перед собственным внешним пролетариатом, само появление которого говорило бы о наметившихся пределах возможностей цивилизации, о том, что мир, который она бралась обустроить "по себе" и на который наложила свой отпечаток, оказался для нее велик непосильно. Тема иммиграции может оказаться ключевой для западной истории XXI в., обретаясь на стыке геополитики и внутренней динамики обществ Евро-Атлантики, — динамики моральной, социоэкономической, политической, даже эстетической, как о ней писал П. Сорокин. Соприкасаясь с проблематикой международного перераспределения ресурсов и возвышения "вооруженных стран", иммиграционная тема, вместе с тем, с максимальной непосредственностью отсылает к проблеме наиболее общей, первой и последней, объемлющей всю полноту аспектов внутреннего состояния цивилизации, — именно к проблеме сохранения ею способности интегрировать и адаптировать пространства и людей. Глубинной заботой "Столкновения цивилизаций", мистифицированно выраженной в заглавной фабуле, является мысль о возможной утере современной Евро-Атлантикой этой способности. И эта тревога Хантингтона проговаривается в его ссылках на распад советской империи, точно на знак для той цивилизации, которую он наставляет в названной статье так же, как в последующей отповеди оппонентам.
Каким же предстает нам при чтении Хантингтона его собственное "человечество", о котором он хлопочет? Его призывы к Западу защищаться в качестве одной из цивилизаций позволяют именно к этому сообществу относить все соображения Хантингтона насчет свойств, проявляемых цивилизациями в их борьбе.
Оппоненты нашего автора пишут: мол, консолидации незападных народов под знаком цивилизационой парадигмы воспрепятствует прагматика борьбы за рынки, сосредоточенность на проблеме бедности и т.д. Но этот довод бьет мимо цели. Ведь по Хантингтону вовсе не культурная замкнутость, а именно массовое проникновение латиноамериканцев и азиатов в США, вообще притязания незападных народов на свободу миграций как форму борьбы с их бедностью становятся цивилизационной угрозой Западу. Если о какой-то цивилизации он и пишет, как о способной занять позиции самоограждения и самообороны, так только о Евро-Атлантике, которая, во-первых, сооружает иммиграционные барьеры, при этом, наставляя остающихся по ту сторону по части "прав человека", а во-вторых, пытается возвести в закон для государств иных платформ свое отвращение от "умотавшей" ее гонки вооружений (отвращение, внешнепролетарским народам столь же малопонятное, сколь и западная одержимость дискурсом "стабильности" и "выживания").
Что до борьбы с бедностью, здесь, как известно, лучший способ — это, манипулируя чужими ресурсами, одновременно не подпускать чужаков к своим. Такова стратегия Запада, и она ни в чем не противоречит цивилизационной парадигме. Все, что говорит Хантингтон о способности цивилизаций трансформироваться в экономические и военные блоки, может быть проиллюстрировано в первую очередь примерами Евро-Атлантики в XX в. Это ее практика после второй мировой войны полнее, нежели практика каких-либо иных народов, отвечает написанному в статьях Хантингтона насчет государств, переходящих к сплоченной игре ради общей "цивилизационной" корысти. Такой и никакой иной принцип самоорганизации демонстрирует Запад своими цивилизационными военными блоками, а также перерастающими в конфедерации "картелями" государств Европы и Северной Америки. Правда, по этим образцам пробуют создаваться упоминаемые Хантингтоном подобные же "картели" на других платформах, но пока политически рыхлые и далекие от кооперированности империй "мирового цивилизованного", особенно европейской. Если же говорить о цивилизационных военных организациях, то боевики, показывающие "исламскую солидарность" в Боснии и Чечне, не тянут и на карикатуру с НАТО и поднимающегося ЗЕС. Не забудем и того, что оформление региональных структур, подобных ЛАГ или ОАГ, в какой-то момент превращающихся в трибуну для "цивилизационных" притязаний незападных народов, — изначально происходило с подачи евро-атлантических великих держав, пытавшихся обрести в таких образованиях инструменты непрямого контроля над этими регионами. Причем совершалось это в те самые 40-е и 50-е, когда Запад, деколонизуясь, начинал сам конвертировать свою культурную общность в политическую и экономическую.
Потому цивилизационная парадигма в геополитике и геоэкономике вовсе не факт, перед которым ставят "мировое цивилизованное" против его воли иные "человечества". Это собственная стадиальная форма самоопределения Запада в ойкумене XX в., складывавшаяся при жизни нескольких последних поколений. И хотя она стимулировала в "остальном" мире попытки в том же духе, но пока что ЕвроАтлантика — единственная цивилизация, народы которой последовательны в игре по правилам этой парадигмы.
Зарождение последней мы обнаруживаем в 20-х годах — в европейских идеологических движениях, отозвавшихся на первую мировую войну, большевизм в России и модернизаторские национализмы Азии мотивами "Заката Европы" и призывами к "обороне Запада" от "азиатского завоевания". С оглядкой на эти истоки парадигмы я оспорил бы разделяемый и Хантингтоном, и Фукуямой взгляд на коммунизм и фашизм как на две идеологические западные альтернативы либерализму, побежденные им, а заодно — и приводимую Хантингтоном оценку второй мировой и холодной войн как будто бы "гражданских войн Запада". На деле западный марксизм в социал-демократической и даже в еврокоммунистической ипостаси естественно влился в либерально-конструктивистское русло. Русский большевизм был явлением другой цивилизации, решавшим, с мессианской подачей, ее собственные проблемы, — и в нащупывании своих возможных отношений с цивилизацией Европы он как породил, так и убил Коминтерн. Сильную идеологическую альтернативу либерализму внутри западной цивилизационной линии предложил лишь фашизм. Если в версии итальянской он педалировал мотив "несправедливости" внутри либеральной Европы, утверждая право на восстание со стороны ущемленной европейской "нации-пролетарки", то в версии германской он утилизовал давний расистский негатив евро-атлантического либерализма, чтобы обосновать проект мира разнокачественных расовых "человечеств", где главенство неколебимо принадлежало бы очистившимся и консолидировавшимся европейским расам. В известном смысле германский "паневропеистский" фашизм был по своему пафосу ответом, в том числе и на проблему итальянского фашистского автохтонизма — ответом, состоявшим в стремлении до конца изжить разрушительные напряжения внутри коренной Европы, переведя их в отношения между европейцами и инородцами".
Либерализмом ли был фашизм побежден на земле Запада — или склеиванием "гражданской войны" в Европе с той цивилизационной битвой, которую навязал сталинскому тоталитаризму Третий Рейх? Юбилей одной ли победы и в одной ли войне празднует Запад — 8 мая, а Россия — 9 мая, вспоминая, как первый воевал за демократию на европейской земле, а вторая — против "расового" господства Европы над "нелюдьми"? И далее, была ли расово-культурная альтернатива либерализму действительно преодолена по мере того, как в либерально-конструктивистской технике воздвигалось здание деколонизованной Пан-Европы? Или эта альтернатива смогла выжить и обрести в контексте евро-атлантической самообороны несравненно более притягательную форму, заменив в своем дискурсе "расу" на "цивилизацию"? Подобная эволюция была бы оправдана и тем, что и прежде в расистском дискурсе значение "расы" было шире чисто антропологического, предполагая врожденную способность к некоей форме культуры.
Нельзя усомниться в засвидетельствованных многочисленными трудами либеральных взглядах С. Хантингтона. Тем интереснее читать в его статьях 90-х годов о будущих битвах "за веру и семью, кровь и предания"; о невозможности принадлежать сразу к двум цивилизациям, ибо цивилизация — это будто бы не то, на чьей ты стороне, а то, что ты есть; о неизбежности двойной морали для каждой цивилизации в ее борьбе; о культурной опасности наводнения США азиатами и латиноамериканцами. В текстах убежденного либерала такие пассажи многого стоят. Да, очевидна пропасть между чаяниями "борцов за Европу" в 30-е — отыграть на почве расовокультурного сплочения те мировые позиции, которыми Запад обладал к исходу либерального XIX века, — и оборонительным консерватизмом современной цивилизационной парадигмы, побудившим К. Махбубани упрекнуть Хантингтона в проповеди "отступления Запада". Но, может быть, эта пропасть на деле пролегла между двумя сменившимися возрастами цивилизации-лидера? Не служат ли тексты Хантингтона дискурсивными образцами того, как поздний либерализм конвергирует со своей порожденной 70 лет тому назад его первым надломом, а теперь постаревшей и утратившей знаменитый "хищный блеск" альтернативной?
Хантингтон не смог доказать то, что хотел, — будто тяжба цивилизации-лидера с иными "человечествами", в которых она расшатала их цивилизационную идентичность, принадлежит к тому же типу явлений, что и масса никогда не прекращавшихся (а сейчас умножившихся из-за сжатия России) этно-конфессиональных раздоров. Моя версия сводится к тому, что нынешние тенденции в историк западной цивилизации (в какой-то мере стадиальные, в какой-то — обусловленные мирохозяйственными ритмами), толкая ее к идеологии самозакрытия, создают предпосылки для трактовки ею мира, с которым она не справляется и за который не хочет брать ответственность, как мира самоутверждающихся монад-цивилизаций, требующих от Запада, чтобы он оставил их в покое. В этой парадигме я вижу мистифицирующую трансформацию иного сюжета, согласно которому общество, притязавшее на то, чтобы покончить с сепаратными историями цивилизаций, утвердив единую всемирную историю, и в осуществление этой миссии, объявшее своей активностью весь мир, в конце концов, оказалось (по "исторической иронии") в положении многочисленных цивилизаций прошлого, осаждавшихся внешним пролетариатом и пытавшихся заслониться от него. Только теперь, — как и подобает цивилизации "мировой" — этот сюжет разыгрывается на большой части планеты.
Воздерживаясь в этом выступлении от обсуждения проблем российской цивилизации, откладываемого мною для особой работы, я хочу лишь подчеркнуть; сама возможность такого описания современного мира, которое здесь предложено, заключает в себе предостережение для России.
Сегодня у нас "моральный вакуум" во многом обусловлен геополитическим отторжением России от ареала, с которым она себя отождествляла три века: ей приходится определяться в мире без опоры на спасательный круг своей европейской причастности. Для страны-аутсайдера, не сознающей своего реального цивилизационного статуса, велик риск попытаться найти "выход через деградацию" — деградацию до состояния одного из внешнепролетарских контингентов Евро-Атлантики, причем контингента, особенно склонного, по исторической памяти, набиваться "мировому цивилизованному" в союзники.
Так же, как Хантингтон выражает свой подспудный страх за свою цивилизацию ссылками на участь СССР, — так и для нас возникающий из его статьи образ цивилизации, притязавшей на всемирность, но не совладавшей с охваченным ею миром и принимающей за вызов чужих человечеств вызов собственного "сбоя", проецируется на Россию. На то, как она после своего сжатия и резкого сокращения обязательств в отношении прежних имперских владений и их людей создала у новых своих границ массы собственного внешнего пролетариата, частично пробующего вновь отождествиться с нею, а частично примеривающего на себя разные иноцивилизационные псевдонимы и местами прощупывающего силой периметр суженной российской платформы.
В этих условиях для нас мог бы оказаться исключительно опасным неоднократно обсуждавшийся в России последних лет и, по-видимому, допускаемый также Хантингтоном вариант союза с Западом против "исламско-конфуцианского блока". Да, наши отношения с Китаем далеки от беспроблемности, а сколько-нибудь значительная дестабилизация китайского "нэпа" многократно увеличит наш внешний пролетариат за счет китайцев, способных при таких потрясениях двинуться в Россию. Да, для многих исламистов "буря в горах" Чечни стала вторым большим военным столкновением их единоверцев с цивилизациями Севера после "бури в пустыне". А демография и экология Средней Азии, в особенности последствия иссыхания Арала, будут так же в ближайшие десятилетия толкать ее уроженцев на север, как наползание Сахары на североафриканское побережье гонит арабов в Европу. Все это общеизвестно. Но есть основания для того, чтобы при любых проектах игр вместе с Западом против Юга перед российскими политиками зажигалась красная лампочка тревоги.
Против нас чересчур долго разыгрывали китайскую и исламскую карту, чтобы нам теперь не постараться избежать расклада, который бы позволял Западу канализировать приливы внешнепролетарской агрессивности в направлении "русско-православной" цивилизации. В категориях разрабатываемой мною "поэтики политики" это звучит так: Россия, пытаясь выступить в сюжете "столкновения цивилизаций" союзницей Запада, имеет шансы вместо этого включиться в сюжет "саморазрушения цивилизации" и в нем обрести функцию заместительной жертвы, на какое—то время "искупающей" Запад и задерживающей кризисный процесс, если не поворачивающей его вспять, — роль своего рода "всемирно-цивилизационного козла отпущения". Это как раз тот вариант нашего будущего, который в первую очередь должна предотвратить российская политика конца XX и начала XXI в. Но обсуждение соответствующей практической стратегии уже не укладывается в рамки отклика на идеи Хантингтона.
Из материалов обмена мнениями
А.С. ПАНАРИН. Мне кажется, все-таки Вадим Леонидович приписывает Хантингтону свой героический, полуромантический темперамент, каким сам Хантингтон не обладает. Хантингтон скорее ностальгический либерал, бесспорно, считающий времена, в которые мы вползаем, гораздо худшими, чем те, которые были, и он считает настораживающим то обстоятельство, что "плавильный котел" в Америке затухает, что способность либеральной цивилизации перерабатывать этносы в некое цивилизованное сообщество ослабевает. Я заметил у него некую идеологему, некий подтекст преждевременного празднования победителя сверхдержавы, это есть, конечно. Но все-таки даже я не готов идти далеко в обвинениях Хантингтона. Правильнее было бы так: это ностальгический либерал, опасающийся, что вместе с закатом либерализма наступает закат Запада. Приписывать Хантингтону готовность вступить в прямой диалог с теми немецкими "романтиками" 30-х годов, которые начали вторую мировую войну, — это все-таки очень сильное преувеличение (...)
В.Л. ЦЫМБУРСКИЙ. (...) Я отнюдь не утверждал, что Хантингтон — прямая реинкарнация немецкого фашистского "романтизма" 30-х годов. Я настаивал на другом, указывая на переклички в дискурсе, на то, что подобный дискурс может рассматриваться как во многом тот же, только с заменой "расы" на "цивилизацию". И, кстати говоря, анализ текстов Гитлера и особенно Розенберга показывает, что там во многом под "расой" имеется в виду именно то, что мы сейчас, в конечном счете, понимаем под цивилизацией. Я вовсе не настаивал, что это — инкарнация того фашизма. Наоборот, я подчеркивал, что тогда была попытка разрешить проблему Запада в порядке наступления на внешний мир и восстановления "идеального состояния" XIX в. Сейчас вместо наступления — глухая и дряблая самооборона, когда максимумом возможного считается противостояние наплыву чужеземцев в собственно центр западных цивилизаций и сдерживание этого внешнего напора...
Алексей Алексеевич прекрасно сказал о том, что западный либерализм изначально был либерализмом "своим" лишь для "своих", к миру же обращенным совершенно иной стороной. На эту тему прекрасно написал, в частности, Валлерстайн, подчеркивающий, что западный либерализм вообще всегда держался на расизме, и, прежде всего на выделении "нелюдей", которых можно было бы соответствующим образом "препарировать" для блага свободной цивилизации. И это вовсе не искус, не искушение, это выступало как "естественное" отношение к окружающему миру: вокруг должен существовать этот адский гарлемный мир, чтобы над ним строилось в некоторой степени свободное общество, общество идеальных сограждан. Я и говорю в этой связи, что понимание Хантингтона как надломленного либерала не противоречит пониманию его дискурса как продолжения, в указанном отношении, фашистской традиции. Прежде всего, потому, что эта традиция есть историческая, постоянная часть "тела" западной цивилизации, это либо "другое лицо" либерализма, либо, в определенных кризисных условиях, мощная ему альтернатива, прекрасно сознающая все опасности, грозящие либеральному обществу, — кроме тех, которые она сама ему несет(...)
А.С. ПАНАРИН. Меня настораживает в нашем дискурсе попытка ценностной ревизии итогов и хода второй мировой войны. Мне кажется, раскол Европы между фашизмом и либерализмом — это слишком серьезная вещь. Я думаю, европейцы воевали против фашизма за свободу. И Гитлер не случайно начал войну не с Россией, не с тоталитарной Россией. Он повел войну с англо-американской Европой. И поэтому я думаю так — недооценивать противостояние великой либеральной идеи и фашистской идеи в самой Европе нельзя. Сказать просто, что либерал — это тот же фашист, только обращенный вовне, я думаю, это очень опасная ценностная ревизия того, что произошло во второй мировой войне.
В.Г. ХОРОС. Мне кажется, романтический образ Запада, который нарисовал Вадим Леонидович и который он приписывает Хантингтону, —Запада, уходящего в самооборону, Запада, который с ужасом представляет себе, как атомная бомба будет, наконец, сброшена на Европу, и т.д., — идет не столько от Хантингтона, сколько от самого Вадима Леонидовича. Хотел бы напомнить, что это Запад впервые сбросил атомную бомбу на так называемых "нелюдей", что кстати, абсолютно не мотивировалось военными соображениями. Это был варварский акт, имевший совершенно четкие цели — показать свое могущество и т.д. Не надо так романтизировать, не надо изображать таким слабым, беззащитным тот самый Запад, который задавил Саддама Хусейна так, что тот и пикнуть не мог.
И еще реплика — относительно либерализма. Мне не нравится эта тенденция представлять себе либерализм как нечто жестко элитарное, как бы предполагающее, что должны существовать какие-то многочисленные "нелюди" ради немногих свободных людей. Я думаю, что это совершенно неправильно. Основная интенция либерализма, как она проявлялась в истории, — это просветительская в хорошем смысле слова интенция расширить, приобщить к процессу развития все более и более широкие слои общества. Другое дело, что она исторически шла этапно, т.е. сначала имелись в виду действительно какие-то слои, скажем, аристократия и другие... И лишь потом, постепенно это все расширялось до всеобщего избирательного права и т.д. Но, тем не менее, мне кажется, отрицать эту интенцию либерализма нельзя, иначе это будет уже не либерализм, а что-то совсем другое...
Источник: archipelag.ru.
Рейтинг публикации:
|
