12
Демократия . Мечта о всеобщем благе
i
В январе 2003 года 343 человека, тщательно отобранных так, чтобы представлять собой почти идеальный срез населения Америки, собрались в Филадельфии на политические дебате. Темой была американская внешняя политика, и вопросы варьировались от зреющего конфликта с Ираком до распространения ядерного оружия и глобальной эпидемии СПИДа. Чтобы определить позицию участников по этим вопросам, накануне среди них провели опрос. Затем им выслали наборы информационных материалов с беспристрастным изложением соответствующих фактов и освещением последних дискуссий на указанные темы. Когда участники предстоящих дебатов прибыли на место, их разделили на небольшие группы и назначили руководителей. Весь уикенд прошел в обсуждениях. По ходу дела участникам предоставили возможность выслушать отчеты комиссий, состоящих из экспертов и политических деятелей, излагавших различные мнения. В конце уикенда среди участников снова провели опрос, чтобы выяснить, как изменились их взгляды.
Все это мероприятие, получившее громоздкое название National Issues Convention Deliberative Poll ("Совещательный опрос на базе конвенции по вопросам национального значения"), было детищем политолога из Техасского университета Джеймса Фишкина. Толчком к организации совещательного опроса для Фишкина стало недовольство узостью результатов традиционных исследований. Он также считал, что американцы лишены как возможности получения достоверной информации, так и возможности сделать мудрый политический выбор. Идея совещательных опросов (которые теперь проводятся в сотнях городов по всему миру), по мнению Фишкина, состояла в том, что политические дебаты не могут и не должны являться прерогативой исключительно экспертов и политической элиты. При наличии необходимой и достаточной информации и возможности обсудить злободневные темы, обычные люди способны с блеском разобраться в сложных проблемах и прийти к разумным решениям. В этом отношении проект Фишкина весьма оптимистичен, ибо основывался на глубокой убежденности как в достоинствах тщательно организованных дебатов, так и в способностях обычных людей к самоуправлению.
Фишкин хотел превратить открытые совещания в регулярный, общенациональный процесс и если не заменить ими традиционные способы принятия общенациональных решений, то по крайней мере дополнить их. Уверенный, что разработанные им опросы отражают реальное мнение американских граждан по тем или иным вопросам, Фишкин настоятельно рекомендовал американским политикам опираться на их результаты, а не на распространенные опросы Гэллапа. Надо сказать, что это весьма идеалистический проект, не в последнюю очередь из-за того, что организация совещательных опросов требует значительных временных и финансовых затрат, в связи с чем трудно себе представить, что они станут привычной частью американской политики. (И, кроме того, вряд ли нынешние политики на самом деле ждут не дождутся советов рядовых граждан.) Но этот проект не так идеалистичен, как другие идеи Фишкина, а именно Совещательный День. Совещательный День, по предложению Фишкина, а также профессора права Йельского университета Брюса Аккермана, должен быть объявлен национальным праздником, когда за две недели до всеобщих выборов зарегистрированные избиратели соберутся в своих общинах небольшими группами по пятнадцать человек, а также большими — по пятьсот, чтобы обсудить главные вопросы избирательной кампании. Гражданам, принявшим участие в этом совещании, выплатят вознаграждение, предположительно—в сумме 150 долл.
Теперь Аккерман и Фишкин осознают, как утопично (или, если хотите, антиутопично) звучат эти идеи. Но они все же утверждают, что для спасения американской демократии необходимо принять чрезвычайные меры. Они считают, что американцы все сильнее изолируются друг от друга и отчуждаются от политической системы, публичные дебаты становятся все более формальными и менее информативными, а на смену идее всеобщего блага приходит повальное стремление к личной выгоде. Необходимо снова вовлечь американцев в общественную жизнь, дать им возможность выразить собственное мнение в рамках содержательных форумов и разобраться в сложных процессах. Совещательные опросы - это только один из путей достижения такой цели.
Идея "совещательной демократии" - удобная мишень для критики. Она, очевидно, опирается на нереалистичную концепцию наличия у людей чувства гражданского долга. Она наделяет подобные обсуждения чуть ли не магической силой. И в ней присутствует нечто назидательное, учительское — в духе "дети, ешьте кашу". Даже если согласиться с тем, что люди достаточно умны, чтобы разобраться в сложных политических перипетиях, неясно, найдутся ли у них терпение или силы, чтобы осуществить данный процесс. Скажем, судье Ричарду Познеру идея о том, что участие в обсуждениях сделает американцев образцами разума и добродетели, представляется смешной. "Соединенные Штаты - это глубоко мещанское общество, - пишет он в своей работе Law , Pragmatism and Democracy ("Закон, прагматизм и демократия"). - Граждан мало привлекают абстракции и у них нет времени на то, чтобы воспитывать в себе просвещенных и патриотически настроенных избирателей". В любом случае мы не можем ожидать, что люди составят для себя четкое и реальное представление о всеобщем благе. "Намного сложнее сформировать обоснованное суждение о том, что хорошо для всего общества, нежели определить собственный интерес, — пишет Познер. — Не то чтобы нельзя было ошибиться в последнем; однако суждения о наиболее эффективных деяниях на благо одного человека (практичные суждения, сопряженные со своекорыстными действиями) куда более просты, чем суждения в отношении многих, т.е. суждения, необходимые для того, чтобы определить, что будет лучше для общества в целом".
Мнения Познера и демократов - сторонников публичных совещаний — сходятся в том, что реальность политики и законодательства не будничная (хотя они могут быть не согласны и в этом). Они не согласны в том, зачем существует демократия и каких плодов нам следует от нее ожидать. Нужна ли она нам для того, чтобы дать людям чувство сопричастности и власти над собственной жизнью и чтобы в итоге способствовать политической стабильности? Или она нужна нам потому, что демократия — это великолепный инструмент принятия решений и раскрытия правды?
П
Начнем с того, что сформируем этот вопрос несколько иначе, а именно: что думают избиратели о том, зачем нужна демократия? В начале 1960-х годов на этот вопрос решила ответить группа экономистов, намеревавшихся применить суждения о природе рынка к политическим процессам. Безусловная отправная точка для большинства исследований рынка - это, разумеется, вопрос о личном интересе. Рынки работают, по крайней мере частично, на то, чтобы использовать своекорыстные интересы отдельных людей во имя достижения целей, связанных с общим благом. Поэтому для этих молодых экономистов было естественным изначально предположить, что все участники политического процесса (избиратели, политики и законодатели) движимы прежде всего собственной корыстью. Избиратели поддержат кандидатов, которые пообещают удовлетворять их личные интересы, а не кандидатов, пекущихся о процветании всей страны (ну разве что процветание всей страны отразится на личном процветании конкретного избирателя). Политики добиваются прежде всего своего переизбрания и поэтому голосуют не за то, что считают лучшим для страны, а исходя из того, что поможет им завоевать голоса избирателей. Это находит свое отражение в политике раздела "казенного пирога" (программ, направленных на удовлетворение нужд отдельных регионов за счет государственного бюджета; зачастую на основе сговора или подкупа. — Примеч. ред.) и особом внимании к интересам влиятельных лобби. Законодатели хотят остаться на своих постах, распоряжаться большими средствами, поэтому они постоянно вынуждены преувеличивать важность того, что делают, и ищут пути расширения масштабов своей миссии. В отличие от рынка, своекорыстное поведение в политике необязательно ведет в итоге к общему благу. Поэтому вышеупомянутые экономисты (их можно, в принципе, назвать "теоретиками публичного выбора") пришли к выводу о существовании правительства, которое только наращивает расходы (поскольку каждый чиновник заинтересован в том, чтобы получить от государства как можно больше и никто не радеет о всеобщем благе). Оно заключает выгодные сделки с представителями бизнес-кругов, что позволяет вести экономическую политику в интересах влиятельных группировок, а не в интересах общества в целом.
Теория общественного выбора - это один из наборов идей, которые кажутся удивительно точными и в то же время бестолковыми. Теория объясняет, почему так много американцев не довольны своим правительством: политика во имя групповых интересов, решение долгосрочных проблем отодвигается в угоду сиюминутным политическим соображениям, многие законы направлены на защиту интересов бизнеса, . С другой стороны, утверждая, что принципиальность и общественные интересы в политике вообще не присутствуют; что, опуская бюллетени, избиратели думают исключительно о личной выгоде, а не руководствуются социальными и политическими вопросами, что влиятельные заинтересованные группы имеют почти полный контроль над законодательным процессом, они явно упускают нечто важное. Теоретики общественного выбора полностью соглашаются с тем, что пишут Джеймс Бьюканан и Гордон Таллок: "Средний индивидуум действует на основе единой общей шкалы ценностей, когда занимается рыночной или политической деятельностью". Но это всего лишь бездоказательное утверждение факта. По всей видимости, можно предположить и то, что различные виды деятельности требуют от людей разного отношения к ценностям. Как бы там ни было, разве мы относимся к членам своей семьи так же, как к своим клиентам?
Суть не в том, что личная выгода не присуща избирателям. Я ничего нового не открою, если скажу, что даже если кто-то пытается выбрать кандидата, который якобы принесет больше пользы стране в целом, этот избиратель будет все равно рассматривать сильные и слабые его стороны с точки зрения личной выгоды. Усилия, направленные на то, чтобы сформировать незашоренный, совершенно бесстрастный взгляд на политику, по всей видимости, бесплодны. Но это не означает, что личная выгода полностью определяет решение избирателей. Простой факт, что человек вообще потрудился проголосовать, свидетельствует, что его мотивы не до конца своекорыстны. Стенания по поводу низкой активности избирателей стали общим местом в американской политике. Но с точки зрения экономиста, удивительно, что вообще кто-то взял на себя такой труд. Как бы там ни было, ваш голос имеет на самом деле нулевой шанс повлиять на результаты выборов, а для большинства людей влияние любого из политиков (даже президента) будет иметь относительно малое влияние на повседневную жизнь. Голосуете вы или нет, не имеет значения, а выбор победителя мало что изменит. Так зачем же голосовать?
Теоретики публичного выбора прилагают максимум усилий, чтобы объяснить склонность людей к участию в голосованиях. Например, Уильям Райкер утверждает, что люди, голосуя, скорее "подтверждают свою партийную принадлежность" и "свое место в политической системе", нежели пытаются влиять на исход выборов. Однако более консервативное объяснение больше похоже на правду. Люди голосуют потому, что они обязаны это делать (собственные данные Райкера по выборам, начиная с 1950-го года, свидетельствуют, что "чувство долга" было лучшим основанием для прогноза, определяющим, пойдут люди на выборы или нет), и потому, что хотят высказать свое мнение, пускай и не имеющее большого веса, по поводу управления их страной. И если голоса избирателей "декларативны" (они "декларируют" взгляды публично, вместо того чтобы пытаться подспудно влиять на ход выборов), представляется вероятным, что этот принцип принесет лучшие результаты для общества, чем если заставить людей голосовать исключительно исходя из личной выгоды.
Но даже если мотивы голосования будут иными, нежели эгоистичное поведение, это не означает, что их реальный выбор не будет преследовать личную выгоду. Однако и у доводов в защиту личной выгоды есть свои ограничения. Во-первых, нет четкой взаимосвязи между личной выгодой, во всяком случае в ее узком понимании, и поведением избирателей. Большинство американских избирателей небогаты и никогда богатыми не станут. И все же с 1980-го года они не проявили особого интереса к увеличению налогов для богатых с тем, чтобы использовать дополнительные деньги на собственные нужды. Говоря более конкретно, в серии исследований, проведенных в 1980-х годах, Дональд Р. Киндер и Д. Родерик Кивит опросили избирателей и обнаружили, что нет связи между уровнем жизни избирателей и тем, за что они отдают свои голоса; на результаты выборов скорее влияла ситуация в экономике в целом. А вот еще более показательный факт: исследования политолога Дэвида Сирза продемонстрировали, что идеология — более надежное средство прогнозирования общественного мнения по различным вопросам, чем личная выгода. Например, консерваторы, не имеющие медицинской страховки, продолжали выступать против национальной программы медицинского страхования, а в это время либералы, имеющие страховку, поддерживали программу.
Ничто из вышесказанного не должно означать, что средний американский избиратель проводит некие глубокие исследования вопроса и серьезнейшим образом задумывается, прежде чем бросить в урну свой бюллетень. Далеко не так. Очевидно, люди будут опираться главным образом на свои локальные знания, принимая решение, — так же, как люди поступают на рынке. Но нет противоречия между тем, что человеческие суждения о вопросе или о кандидате формируются местными обстоятельствами и личной выгодой, и тем, что одновременно избиратели могут быть заинтересованы в выборе лучшего для всех (а не только для себя) кандидата.
III
Согласно опросу общественного мнения, проведенному Университетом шт. Мэриленд в 2002 году, американцы считают, что США должны тратить по доллару для помощи зарубежным странам на каждые три доллара оборонных затрат. (Я не очень-то в это верю, но так гласят результаты опроса.) В реальности США (имеющие самый низкий из всех развитых стран бюджет на зарубежную помощь) тратят доллар на помощь другим странам из 19 долларов расходов на оборону. И все же, когда вы спрашиваете американцев, не тратим ли мы слишком много денег на зарубежную помощь, в ответ вы традиционно слышите "да". Одна из причин этого, как свидетельствует другой опрос, проведенный тем же Университетом, в том, что американцы думают, будто США тратят 24% годового бюджета на зарубежную помощь. На самом деле этот показатель составляет менее одного процента.
И описанное явление далеко не единичное. Несложно найти свидетельства тому, как мало осведомлены американские избиратели. К примеру, в 2003 году один из опросов выявил, что половина респондентов не знала, сокращались ли налоги в предыдущие два года. Тридцать процентов американцев думали, что взносы на социальное и медицинское страхование были частью подоходного налога, а еще четверть опрошенных не могли точно ответить на этот вопрос. В разгар "холодной войны" половина американцев думала, что Советский Союз входит в НАТО. С учетом всего этого, есть ли вероятность, что американские избиратели сумеют сделать разумный политический выбор?
Что ж, возможно, и нет. Но дело в том, что это не основной вопрос, когда речь заходит о представительной демократии. В условиях представительной демократии главный вопрос таков: есть ли вероятность, что американцы изберут кандидата, способного принимать верные решения? С этой точки зрения, вероятность более чем реальна. Тот факт, что люди не знают, сколько тратят США на зарубежную помощь, — это не признак отсутствия мудрости. Эта признак недостатка осведомленности, что, в свою очередь, свидетельствует о недостатке интереса к политическим вопросам. Но суть представительной демократии в том, что она обеспечивает такое же разделение познавательного труда, какое действует во всем обществе. Политики могут специализироваться и получать знания, необходимые для принятия обоснованных решений, а граждане могут следить за ними, наблюдая, к чему приводят эти решения. Правда, что многие из этих решений останутся в тени, а другие будут неверно истолкованы. Но вот решения, которые будут действительно иметь конкретное влияние на жизнь людей, т.е. самые важные решения, не останутся незамеченными. Политики будут принимать верные решения, опасаясь конкуренции, ибо, если они ошибутся, наказание может последовать незамедлительно.
Автоматической реакцией на явные недостатки демократии будет предложение передать бразды управления технократической элите, способной принимать решения бесстрастно и в интересах общества. В некоторой степени нами, безусловно, уже правит технократическая элита, с учетом республиканской приверженности нашего правительства и влияния на политическую жизнь назначаемых официальных лиц (например, Дональда Рамсфельда или Колина Пауэлла). Но трудно утверждать, что большинство элит способны увидеть ситуацию в более широком смысле и разглядеть эфемерные общественные интересы. Довериться изолированной, неизбираемой элите, чтобы та принимала верные решения, — это неумная стратегия, учитывая то, что мы знаем о динамике малых групп, шаблонном мышлении и отсутствии разнородности.
В любом случае мысль о том, что правильный ответ на трудный вопрос, а именно "обратитесь к экспертам", предполагает, что эксперты соглашаются между собой по поводу ответа. Но они не достигают согласия, а даже если бы и достигли, сложно поверить, что общество проигнорирует их совет. Элита принадлежит партии и предана общему благу не более, чем средний избиратель. Что важнее, если вы сократите численность тех, кто принимает решения, вы также сократите вероятность, что окончательный ответ будет правильным. И наконец, большинство политических решений — это не просто решения о том, как сделать что-то. Это решения о том, как жить; это решения, сопряженные с ценностями, компромиссами и выбором того типа общества, в котором должны жить люди. Нет причин полагать, что эксперты способны принимать такие решения лучше, чем средний избиратель.
Скажем, Томас Джефферсон полагал, что они справятся с этим хуже. "Задайте вопрос о морали земледельцу и профессору, — писал он, — и первый зачастую ответит на него лучше последнего, поскольку его не уведут в сторону надуманные правила".
Дело еще и в том, что демократия позволяет постоянно вживлять в систему то, что я упомянул в начале книги как "локальные знания". Политика — это в конечном счете влияние правительства на обычную жизнь граждан. В этом ключе представляется странной мысль о том, что лучший способ заниматься политикой - это как можно дальше отстраниться от людей. Точно так же, как здоровый рынок требует постоянного притока локальной информации, которую он получает на основе цен, здоровая демократия требует бесконечного притока информации, которую она получает на основе голосов избирателей. Как раз этой информацией и не обладают эксперты, поскольку она не является частью их мира. И это делает систему более разнообразной, чем она была бы в иных обстоятельствах. Как пишет об этом Ричард Познер: "Эксперты представляют собой отдельный общественный класс, с ценностями и воззрениями, которые весьма отличаются от ценностей и воззрений простых людей. Даже не утверждая, что "человек с улицы" наделен глубокой проницательностью, не всегда присущей эксперту, или что он не склонен к демагогии, мы, тем не менее, считаем отрадным фактом, что политическая власть поделена между экспертами и неэкспертами, а не стала монополией первых".
III
В предисловии к Конституции США определены цели этого документа, а именно, помимо прочего, "установить справедливость" и "способствовать всеобщему процветанию". Джеймс Мэдисон в 51-м номере журнала Federalist пишет, что есть две предпосылки хорошего правительства: "Во-первых, верность цели, а именно достижению благополучия своего народа; во-вторых, знание средств, чтобы этой цели достичь". А вот его опасения по поводу "фракций" основаны на том, что они затрудняют выполнение задачи правительства — достижения "всеобщего блага". Этот страх присутствует и сегодня в критике группировок, действующих в определенных интересах, и лоббистов, которые склоняют правительство действовать в пользу отдельных, обособленных кругов, а не более широких слоев общества. Нарекания политиков (часто лицемерные) по поводу пороков партийного разделения в Вашингтоне находят отклик у избирателей, поскольку люди чувствуют, что партийная политика стоит на пути обеспечения блага всей страны. Фактически, как мы уже упоминали, говоря о своекорыстных избирателях, редкий политик не будет объявлять себя служителем всеобщего блага, пусть даже и неявно. Мы хорошо знаем, что в Вашингтоне преобладают интересы особых групп и политика раздела "казенного пирога" (когда программы утверждаются на основе сговора представителей отдельных регионов страны; программы финансируются из федерального бюджета, но приносят выгоду только этим регионам. — Примеч. ред.), но мы все равно увлечены идеей, что правительство должно выходить за рамки местечковых интересов.
Проблема, однако, в том, что у нас нет эталона, который позволял бы нам судить, "верно" или "неверно" то или иное политическое решение. Это резко контрастирует с работой рынков, когда мы можем оценить (где-то в будущем), отражал ли курс акций компании ее истинную текущую стоимость или отражает ли стоимость фьючерсов на электронном рынке решений штата Айова окончательный итог выборов. Я бы сказал, это отличается и от корпорации, "корпоративная цель" которой просто и логично обозначена - законное увеличение текущей стоимости будущих потоков свободных денежных средств компании. Правда, это не означает, что каждый сотрудник компании будет блюсти корпоративные интересы, и зачастую люди (такие, как генеральные директора, благословленные покладистыми советами директоров, которые платят им миллионы долларов) делают вещи, прямо противоречащие этим интересам. Но дело в том, что у нас имеется эталон (пусть и не слишком идеальный или морально возвышенный), который позволяет нам определить весьма точно, была ли та или иная стратегия хорошей или плохой, успешной или неудачной.
Когда речь заходит о демократии, такой эталон найти сложнее. Главная причина не в том, что люди эгоистичны и многие из них поступают вразрез с общественными интересами (то же относится к корпорациям, и даже к рынкам, где руководители многих компаний предпочитают, чтобы курсы акций никогда не приближались к реальной цене). Дело в том, что, как пишет экономист-теоретик Йозеф Шумпетер, "для разных индивидуумов и групп всеобщее благо означает разные вещи". Итак, два политика могут заявить и подразумевать, что они действуют в интересах всеобщего блага, но затем проводить совершенно разную политику. Мы можем согласиться с одним и не согласиться с другим. Но мы не можем определенно сказать, что один из них действовал вопреки тому самому всеобщему благу.
Это очень важный вопрос по той причине, что если мы сможем объективно утверждать, что определенная политика противоречит всеобщему благу, тогда демократия сможет опереться на некий вид коллективной мудрости (продемонстрированной с помощью выборов), став при этом исключительной системой принятия решений, благодаря чему повысятся шансы любой демократии в деле определения верной политики. Даже тот факт, что избиратели не очень хорошо осведомлены в вопросах политики, не обязательно является проблемой. Как бы там ни было, мы уже смогли убедиться, что группы, состоящие из людей с совершенно разными способностями, родом занятий и уровнем информированности, принимали точнейшие коллективные решения. Не стоит полагать, что толпы будут проявлять мудрость в большинстве ситуаций, но они не могут вдруг окончательно поглупеть в том, что касается политики.
К сожалению, нет оснований думать, что, если не будет найдено объективное решение какой-либо проблемы, толпа всегда проявит мудрость по примеру посетителей ярмарки, упомянутых Фрэнсисом Гальтоном, или голосующих Web -страниц поисковой системы Google . Выбор кандидатов и выбор политического курса не являются когнитивными проблемами, и нам не следует ждать, что они будут прерогативой мудрой толпы. С другой стороны, нет причин думать, что какие-либо иные политические системы (диктатура, аристократия, правящие клики) лучше справятся с выбором политического курса, но риски, заложенные в этих системах (прежде всего риск бесконтрольной и неподотчетной власти) намного серьезнее, чем при демократии.
Мы могли бы оставить все как есть, считая, что иметь систему, представляющую, по выражению Черчилля, "наименьшее зло", лучше, чем иметь худшую систему. Но тут надо отметить кое-что еще. В самом начале книги я упомянул, что есть три вида проблем (наличия знаний, координации и взаимодействия), с которыми сталкиваются группы, и решению этих проблем может способствовать коллективный разум, проявляющийся весьма разными способами. Как мы убедились, коллективные решения проблем координации и взаимодействия не похожи на решения когнитивных проблем. Они более расплывчаты и менее определенны. Вспомните Брайана Артура и его решение проблемы посещаемости бара El Farol или то, как все игроки в ультимативную игру и игры в общественное благо вводили нечеткие, однако реальные нормы справедливости и взаимной ответственности. Со временем эти решения трансформируются, не будучи продуктом единого коллективного решения. Вспомним, как системы торговли, в которых люди доверяли только членам своей семьи или клана, со временем превратились в мир, где незнакомцы вполне спокойно торгуют друг с другом. Эти решения зачастую хрупки и уязвимы для злоупотреблений со стороны таких людей, как неплательщики налогов и любители прокатиться бесплатно.
Однако при всем при том решения проблем координации и взаимодействия реальны, в том смысле, что они работают. Они не внедряются "сверху", но принимаются толпой. И в целом, эти решения лучше, чем те, которые предложили бы заядлые теоретики. Точно так же мы могли бы рассматривать и демократию. Это не способ решения когнитивных проблем и не механизм точного определения общественных интересов. Но это способ поиска ответов (пусть и не окончательных) на самые основные вопросы координации и взаимодействия: как нам жить вместе? Как совместная жизнь будет способствовать нашему общему благу? Демократия помогает людям ответить на эти вопросы, поскольку демократический опыт — это не опыт получения всего, чего вы только пожелаете. Это опыт наблюдения за тем, как ваши соперники побеждают, получая то, на что вы надеялись, и принятия этого, поскольку вы верите, что они не уничтожат то, что вы цените, и потому что вы знаете: у вас еще будет шанс добиться того, к чему вы так стремитесь. В этом смысле здоровая демократия наделена достоинствами компромисса (что в конечном итоге является основой общественного согласия) и способностью к переменам. Решения, которые принимаются в условиях демократии, могут и не свидетельствовать о мудрости толпы. Решение принимать их демократически — это верный признак такой мудрости.
Источник: sbiblio.com.
Рейтинг публикации:
|
