8
Наука: сотрудничество, соперничество и признание
В начале февраля 2003 года Министерство здравоохранения Китайской Народной Республики уведомило Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) о том, что с ноября 2002 года 305 человек в провинции Гуандунь заразились острым респираторным заболеванием и пятеро из них скончались. Хотя симптомы болезни напоминали грипп, лабораторные анализы показали отсутствие в организме заболевших и погибших известных вирусов. Через пару недель после того как ВОЗ получила это сообщение, человек, вернувшийся из путешествия по Китаю и Гонконгу, был госпитализирован в Ханое острым респираторным заболеванием, и в то же время несколько сотрудников Гонконгского госпиталя оказались на больничной койке с такими же симптомами. Сигналы о новых случаях загадочного заболевания продолжали поступать, и к началу марта стало понятно, что речь идет не о разновидности гриппа, а об абсолютно новом заболевании, названном SARS (или ОРС - острый респираторный синдром, или атипичная пневмония). ВОЗ предупредила мировое сообщество об опасности заболевания ОРС и предостерегла путешественников от поездок в Южную Азию. Была создана система мониторинга, призванная информировать ВОЗ о новых вспышках заболевания.
Ученые пытались отследить распространение синдрома (поскольку было понятно, что ОРС передавался от человека к человеку, и поэтому карантины могли стать успешной стратегией борьбы с болезнью), однако не менее важно было обнаружить возбудителя болезни, что сделало бы возможным создание вакцины. Итак, объявив всемирную тревогу, ВОЗ начала работать над обнаружением источника ОРС. 15 и 16 марта организация связалась с одиннадцатью исследовательскими лабораториями по всему миру, включая Францию, Германию, Голландию, Японию, Соединенные Штаты Америки, Гонконг, Сингапур, Канаду, Великобританию и Китай, и попросила их действовать сообща, чтобы выделить и изучить вирус ОРС. 17 марта стартовал проект, получивший название "Совместный многоцентровой исследовательский проект". Каждый день представители лабораторий участвовали в телеконференциях, где информировали об итогах своей работы, обсуждали направления дальнейших исследований и спорили о полученных результатах. На Web -сайте ВОЗ размещались многократно увеличенные изображения вирусов, выделенных у жертв ОРС (любой из этих вирусов мог быть возбудителем болезни), их характеристики и результаты анализов. Лаборатории действовали сообща, что позволяло им согласовывать полученные результаты и использовать опыт друг друга.
Благодаря такому сотрудничеству различные лаборатории могли одновременно работать над одними и теми же штаммами, что повышало скорость и эффективность исследований. В первые же дни проекта лаборатории рассмотрели и затем опровергли ряд возможных причин заболевания, включая серию вирусов, обнаруженных в анализах некоторых пациентов ОРС, но не найденных у других заболевших. 21 марта ученым Гонконгского университета удалось выделить вирус, названный наиболее вероятным возбудителем заболевания. В тот же день Центр по контролю заболеваемости в Соединенных Штатах самостоятельно выделил вирус, имеющий все признаки коронавируса. Это вызвало удивление ученых, ведь коронавирусы вызывают серьезные заболевания у животных, но считаются практически неопасными для человека. Однако на протяжении следующей недели лаборатории, участвовавшие в проекте, обнаружили большое разнообразие коронавирусов в анализах людей с диагнозом ОРС. Лаборатории в Германии, Голландии и Гонконге приступили к классификации вирусов. В начале апреля обезьяны в голландской лаборатории, инфицированные коронавирусом, заболели ОРС. К 16 апрелю, всего через месяц после начала сотрудничества, представители исследовательских лабораторий вполне уверенно объявили, что возбудителем атипичной пневмонии действительно является коронавирус.
Открытие этого вируса было, бесспорно, значительным достижением. А когда мы становимся свидетелями ярких достижений, мы, как правило, задаемся вопросами: кто их автор? Кто конкретно выделил возбудителя ОРС? Но на эти вопросы ответить невозможно. Мы знаем имя человека, впервые увидевшего коронавирус в электронный микроскоп. Это Синтия Голдсмит, сотрудница лаборатории Центра контроля и профилактики заболеваемости (Атланта). Но нельзя утверждать, что именно она выделила возбудителя ОРС, поскольку потребовалось несколько недель работы лабораторий по всему миру, чтобы доказать, что заболевание у людей вызывает именно коронавирус. Не менее важна была и работа, направленная на исключение других вирусов из списка возбудителей ОРС, поскольку благодаря ей диапазон поиска значительно сузился. В конечном итоге конкретного "первооткрывателя" возбудителя ОРС не существует. Вместо этого, как утверждала ВОЗ в своем отчете об исследованиях, группа лабораторий "совместно... обнаружила" коронавирус. Работая по одиночке, любая из этих лабораторий могла потратить месяцы или годы на то, чтобы "вычислить" возбудителя страшного недуга. Вместе они справились с задачей всего за несколько недель.
Успешное сотрудничество лабораторий по выявлению возбудителя ОРС кажется невероятным потому, что не было централизованного руководства. Хотя ВОЗ координировала создание сети этих лабораторий, не было никого, кто "сверху" диктовал бы всем, что делать, над какими вирусами или пробами работать или как обмениваться информацией. Лаборатории пришли к согласию, что будут делиться всеми важными данными и каждое утро проводить телеконференции, в остальном каждая из исследовательских групп сама решала, как повысить эффективность сотрудничества. Главным принципом в исследованиях ОРС было то, что лаборатории сами определяли наиболее эффективный способ распределения работ. Частично все объяснялось необходимостью. ВОЗ не обладает реальной властью, чтобы диктовать научным лабораториям или государственным исследовательским организациям порядок действий. Но в этом случае необходимость обратилась благом. При отсутствии указаний сверху ученые в разных уголках земного шара великолепно справились с задачей самоорганизации. Коллективный характер проекта обеспечил всем лабораториям свободу и позволил ученым сосредоточиться на том, что им казалось наиболее перспективным направлением исследований, использовать собственные аналитические способности и в то же время успешно пользоваться (в реальном времени) данными и результатами анализов, проведенными всеми участниками проекта. В итоге это слаженное международное объединение нашло решение проблемы так же быстро и эффективно, как любая организация, руководимая "сверху".
Масштабы и темпы исследований ОРС сделали их уникальными в своем роде. И это успешное сотрудничество между лабораториями явилось ярким примером того, как осуществляются многие современные научные исследования. Людям свойственно представлять науку сферой, где одинокие гении корпят над колбами в своих лабораториях, но в действительности речь идет о коллективном предприятии. Вплоть до Первой мировой войны понятие международного научного сотрудничества практически не существовало. Но незадолго до Второй мировой войной ситуация начала меняться, а в послевоенные годы широкое распространение получили совместные и коллективные проекты. Нынешние исследователи и особенно экспериментаторы постоянно работают большими группами, и теперь уже никого не удивляют научные работы, авторами которых бывают десять или двадцать человек. (В отличие от гуманитарных наук, где известность завоевывают по-прежнему по одиночке.) Классическим примером этого стало открытие в 1994 году квантовой частицы под названием "истинный кварк". Его приписывали 450 физикам!
Почему ученые сотрудничают? Частично благодаря феномену, названному "разделением познавательного труда". По мере того как наука все более усложнялась и число разделов во всех ее отраслях росло, одному человеку стало не под силу знать все, что требуется. Это в большей мере справедливо для экспериментальной науки, где сложное оборудование требует наличия специальных навыков. Сотрудничество позволяет ученым совмещать многие виды знаний и достигать максимальной производительности и эффективности (вместо того чтобы тратить время на поиск информации и изучение специальной литературы). Сотрудничество помогает ученым решать и межотраслевые научные проблемы — на сегодняшний день самые важные и интересные. Небольшие группы ученых оказываются перед лицом огромных трудностей во время решения задач и могут потратить очень много времени, разделяя обязанности, обсуждая результаты и споря о выводах. Но эти потенциальные затраты для большинства ученых, очевидно, меркнут перед преимуществами.
Сотрудничество эффективно, поскольку, будучи хорошо налаженным, гарантирует весьма заманчивые перспективы. Например, в случае поиска вируса-возбудителя ОРС тот факт, что у многих лабораторий было множество первоначальных гипотез о природе вируса, означал наличие большого числа потенциальных вариантов для изучения. А тот факт, что разные лаборатории вели параллельную работу, в то время как существовал большой риск дублирования усилий, принес богатые плоды в виде уникальных данных.
И, наконец, успешное сотрудничество повышает плодотворность каждого отдельного ученого — это подтверждено результатами множества исследований. "Ученые, сотрудничающие друг с другом, более продуктивны и чаще достигают впечатляющих результатов, чем отдельные исследователи", - утверждает экономист Пола Стефан. Ей вторит социолог Этьен Венжер: "Решение сегодняшних сложных проблем требует сочетания многих воззрений. Дни Леонардо да Винчи миновали".
Последняя мысль не подразумевает, что в случае налаженного сотрудничества индивидуальное творчество вовсе перестает быть актуальным. Но весьма любопытен факт, что чем более продуктивен и знаменит ученый, тем более он склонен сотрудничать с колегами. Эта тенденция не нова. Например, в 1966 году, после исследования научных публикаций 592 ученых на предмет сотрудничества, Д. Дж. де Солла Прайс и Дональд Б. Бивер пришли к выводу, что "самый плодовитый ученый - также и самый активный в сотрудничестве, а три или четыре стоящих на ступень ниже по продуктивности оказываются также на ступень ниже по частоте участия в совместных исследовательских и научных проектах". Аналогичные исследования Гарриет Цукерман среди сорока одного нобелевского лауреата установили, что эти ученые сотрудничали в проектах чаще рядовых ученых. Разумеется, знаменитым ученым сотрудничать легче, поскольку они не испытывают недостатка в желающих работать с ними. Но тот факт, что они сами стремятся к сотрудничеству, которое им, может быть, и не нужно, подтверждает чрезвычайную важность коллективных усилий для современной науки.
И все же то масштабное сотрудничество, которое было организовано во время поисков возбудителя ОРС, остается уникальным. Хотя научное сообщество глобально, в основном сотрудничают (даже в наши дни) исследователи, работающие по соседству. Барри Боузман, например, установил, что ученые-исследователи лишь треть рабочего времени тратят на взаимодействие с людьми, не входящими в их группу, и всего четверть времени — с людьми за пределами их университета. В этом нет ничего удивительного. Несмотря на "отсутствие" в современном мире расстояний люди, как и раньше, предпочитают работать с коллегами-соседями. Но как показал пример ОРС, все может измениться. Новейшие технологии связи сегодня делают глобальное сотрудничество не только возможным, но и простым и продуктивным. А ценность совместной работы не только университетов, но и стран, несомненно, огромна, в то время как ограничение себя опытом собственного факультета или рабочей группы в современном мире представляется проигрышным. Не стоит удивляться, что исследователи, сотрудничающие со своими коллегами из других стран, более продуктивны, чем те, кто замыкается в своей скорлупе. Вполне справедливо и обратное: более продуктивным (что, как правило, означает — более известным) ученым легче сотрудничать на мировом уровне.
Широкое сотрудничество в научных работах и исследовательских проектах — не единственное, что делает науку в целом совместным предприятием. Ей изначально присущ коллективный характер, ибо она зависит от свободного и открытого обмена информацией, которому пытается придать законный статус. Когда ученые совершают важное новое открытие или экспериментально подтверждают некую гипотезу, они, как правило, не держат такую информацию при себе, чтобы в одиночку размышлять над ее значением и строить на ее основе дополнительные теории. Напротив, они публикуют результаты своих открытий и делают их доступными для изучения. Это дает возможность другим ученым пересмотреть свои теории и либо отказаться от них, либо подвергнуть корректировке. Более важно то, что другие ученые могут использовать эти данные для построения новых гипотез и проведения новых экспериментов. Идея в том, что общество в целом обогатится знаниями быстрее, если информация получит широкое распространение, а не останется достоянием узкого круга избранных. Строго говоря, каждый ученый зависит от работы своих коллег.
Подобные суждения высказывал еще Ньютон, когда говорил о "стоянии на плечах гигантов". Однако Ньютон, проделавший большую часть своей теоретической работы в одиночестве и будучи уникальной личностью, лишь имел в виду, что его озарения зависят от трудов предшественников. Он считал, что научные знания в определенном смысле накопительны. (Впрочем, Ньютон выразил эту мысль в письме к своему сопернику Роберту Гуку 1 , человеку маленького роста, так что, вероятно, это была всего лишь жестокая шутка.) На самом деле научные знания не только накопительны, но и коллективны. Ученые зависят от трудов не только своих предшественников, но также от трудов современников, и эта связь взаимна. Даже те ученые, гипотезы которых ошибочны, помогают своим коллегам, подсказывая им, какими путями не следует идти.
Хотя итогом трудов отдельных ученых является накопление научных знаний во имя блага всего сообщества, это не является целью научных поисков. Ученые стремятся решить конкретные проблемы. Они ищут признания, внимания современников, путей преобразования научной мысли. Ценность для многих ученых — это не звонкая монета, но звонкая слава. Таким образом, ученые так же эгоистичны и так же ведомы своими личными интересами, как и каждый из нас. Гениальность организации науки, тем не менее, обращает эгоистичное поведение ученых во благо. В процессе завоевания известности для себя они формируют группу (собственно, научное сообщество) и косвенно делают умнее все человечество.
Что поражает в организации современной науки, так это то, что (как в случае с выявлением вируса ОРС) ею, по сути, никто не руководит. Разумеется, существуют грандиозные исследовательские проекты, руководимые "сверху" (вспомним "Проект Манхэттен" и проект создания ракет "Атлас"), в рамках которых ученые трудятся под прямым руководством для решения совершенно конкретных задач, и большинство этих проектов, которые к тому же финансируются правительством, успешны. В то же время с конца девятнадцатого века значительный объем научных работ осуществлялся в корпоративных исследовательских лабораториях, где часто (но не всегда) применялся более системный, административно-управленческий подход к исследованиям. Но в истории науки и техники организация с централизованным управлением всегда была скорее исключением из правил. Большинство ученых (во всяком случае, признанных) сами выбирали себе направления поиска, его методы и пути применения результатов.
Это не говорит о том, что ученый делает выбор с чистого листа. Ученый не входит в свою лабораторию, не имея понятия, над чем он будет работать. Напротив, он входит туда как человек, осознающий свою заинтересованность в тех или иных проблемах, предполагающий, какие из них можно разрешить, и, наконец, понимающий, заинтересовано ли в его работе сообщество, членом которого он является. И поскольку существенная доля научных исследований финансировалась и до сих пор финансируется правительствами, когда гранты распределяются соответствующими комитетами, интересы коллег того или иного ученого зачастую прямо влияют на его персональный выбор направления научной работы. Но даже при этом важной особенностью остается то, что нет Царя Науки, который указывал бы исследователям, чем им заниматься. Мы полагаем, что, разрешив индивидуумам преследовать собственные интересы, мы получим лучшие коллективные результаты, чем если бы мы отдавали безапелляционные приказы.
- 1 Роберт Гук (1635-1703) - английский естествоиспытатель, ученый и экспериментатор. Усовершенствовал и сконструировал многочисленные приборы. Открыл (1660) закон, названный его именем. Выдвинул гипотезу существования земного тяготения. Сторонник волновой теории света. Предложил (1684) "кодированную визуальную телеграфную систему" (семафор).- Примеч. ред.
Преследование своих интересов — дело для ученых более сложное, чем может показаться на первый взгляд. В то время как ученые главным образом соревнуются за признание и внимание к себе, эти признание и внимание они могут получить только от тех, с кем они, собственно, соревнуются. Итак, наука обладает удивительными свойствами: яркой конкуренцией и в то же время выраженной кооперативностью. Поиск признания обеспечивает постоянный приток оригинальных идей, ибо никто не становится известным, изобретая велосипед. (Не важно, что ученые интересуются тем же, что и их коллеги, поскольку желание быть оригинальными заставляет исследователей мыслить неординарно.) Конкуренция обеспечивает постоянную критику и выявление ошибочных идей, поскольку, как утверждал философ Дэвид Халл, выявление ошибок в работе коллег - это один из способов создать себе имя. Одним словом, редкий ученый сможет раскрыть весь свой потенциал, пребывая в полной изоляции.
Эта странная смесь сотрудничества и соперничества процветает благодаря научной этике, предполагающей открытый доступ к информации. Такая этика берет начало со времен научной революции семнадцатого века. В 1665 году Королевское Общество, одна из первых и, несомненно, наиболее влиятельных организаций, созданная в целях развития науки, опубликовала первый номер журнала "Философские труды". Это событие стало ключевым в истории науки, поскольку журнал провозглашал идею свободного и широкого распространения новых и перспективных идей. Генри Олденберг, первый секретарь Королевского Общества и редактор "Трудов", открыто заявил, что скрытность вредит развитию науки. Он убеждал ученых, что им следует отказаться от сокрытия своих идей в обмен на признание, которое они получат как создатели или первооткрыватели. Похоже, Олденберг первым сумел уловить особую природу научных знаний, которые, в отличие от другой собственности, не изнашиваются при использовании и могут получить широкое распространение без опасения утратить ценность. Скорее наоборот: чем более доступным становится научное знание, тем выше его потенциальная ценность. Причина этого — возрастающее число вариантов его применения. В итоге, как пишет историк Джоэл Мокир, научная революция послужила возникновению "открытой науки", когда знания о мире перестали быть чьей-то эксклюзивной собственностью. Научными достижениями и открытиями стали свободно делиться с широкой публикой. Таким образом, научные знания стали общим благом и передавались свободно, а не вверялись тайному избранному меньшинству, как это было в средневековой Европе".
Такая традиция открытой публикации и передачи научных знаний стала, несомненно, главной предпосылкой ошеломляющих успехов западной науки. Именно благодаря "открытой науке" личные амбиции отдельных ученых удалось преобразовать в общее коллективное благо. Ученые с готовностью делились результатами своих исследований, считая такой путь кратчайшим к их общественному признанию и влиянию. Если охарактеризовать этот процесс в рыночных терминах, то получается, что ученые взимали плату в виде внимания окружающих. Как удачно сказал об этом специалист по социологии науки Роберт К. Мертон: "В науке ценность частной собственности повышается путем раздачи ее содержания".
Теперешнее научное сообщество вплотную столкнулось с проблемой выживания в условиях растущей коммерциализации научных исследований. Наука и коммерция, разумеется, были связаны между собой на протяжении веков. Но по мере того как все больше научных исследований и разработок финансируется корпорациями, которые полагают, что коммерческий интерес состоит в защите информации, а порой и ее сокрытии, а не широком распространении, природа научного обмена может претерпеть изменения. Социолог Уоррен Хенгстром говорил о науке как о "подарочной экономике", а не экономике товарно-денежного обмена. А идея науки, которую формируют "незримые коллеги" - исследователи, ратующие за распространение знаний, — возможно, наивна, однако оказывает сильное влияние не только на обывателей, но и на самих ученых. Корпорации в свою очередь не раздают подарки и не стремятся к коллегиальности. Тот факт, что фундаментальные исследования по-прежнему финансируются государством, в некоторой степени избавляет ученых от коммерческого давления. И хотя патентная система ограничивает доступ посторонних к конкретному изобретению и возможность его модификации и использования, она также способствует свободному потоку информации (поскольку изобретатель вынужден публиковать отчет о своем открытии с тем, чтобы получить патент). Однако конфликт между наукой и бизнесом существует. Генри Олден-берга не обрадовал бы тот факт, что компании, финансирующие исследования, требуют молчания, если результаты их не удовлетворяют.
Упоминание научных исследований в контексте поиска признания может звучать так, будто ученые — это просто какие-то охотники за славой (некоторые из них действительно являются таковыми). Однако признание, во всяком случае, в теории, не имеет отношения к славе или моде. Признание — это, по сути, справедливая награда за новые и интересные открытия. Ученые жаждут признания по причине тщеславия. А еще потому, что признание позволяет использовать новые идеи для построения научного знания. Как сообщество в целом решает, является ли та или иная научная гипотеза новой или хотя бы оригинальной? Не всегда научная истина очевидна. Коронавирус вызывал атипичную пневмонию до того, как был выделен исследователями. Но в научном смысле коронавирус стал возбудителем ОРС только когда другие ученые изучили результаты работы лабораторий и признали их. Научные лаборатории и корпоративные исследовательские лаборатории по всему миру работают теперь над потенциальными средствами диагностики и вакцины против ОРС, и все исходят из идеи, что вирус, вызывающий ОРС, — это коронавирус. Они поступают так, потому что научное сообщество, говоря условно, достигло в этом вопросе согласия. Как написал Роберт К. Мертон, "нет научной истины, в которую верит один человек и не верит остальное научное сообщество; идея становится истиной лишь тогда, когда ее безоговорочно цринимают подавляющее большинство ученых. Именно этот смысл мы придаем понятию "научный вклад": подношение, принятое на любых условиях во всеобщую сокровищницу знаний".
На первый взгляд это утверждение представляется столь очевидным, что не возникает даже мысли о том, сколь трудно порой получить ученым признание со стороны научного сообщества в целом. Вместо того чтобы положиться на элитную группу избранных, которая судила бы об истинности новых идей и сообщала бы свое мнение широкой общественности, ученые просто "бросают" свои идеи в мир, веря, что выживут наиболее достойные из них. Этот процесс радикально отличается от функционирования рынка или демократического сообщества. Педантичное голосование отсутствует, а идеи не имеют конкретной стоимости. В сердцевине процесса принятия новых идей в общий кладезь знаний лежит уникальная неизъяснимая вера в коллективную мудрость ученых.
Правда, разумеется, и в том, что поскольку результаты научных исследований воспроизводимы, вам не надо прислушиваться к суждению кого бы то ни было. Действенное открытие останется таковым невзирая на мнения подавляющего большинства ученых. Но картина сложнее, чем представляется. Исследователи обычно не повторяют эксперименты своих коллег. Они или поверят в то, что данные верны и что все работает именно так, как утверждают их коллеги, или отвергнут все предположения. Успешная гипотеза — это та, которую находят правдивой большинство ученых, а не та, которую проверили и нашли ее верной почти все из них. Фактически, как только теория принята, невозможности подвергнуть ее проверке уже недостаточно, чтобы ее отвергнуть. Как утверждает венгерский ученый и философ Майкл Поланый, если вы не смогли повторить хорошо известный эксперимент, вашей первоначальной реакцией будет отнюдь не сомнение в достоверности "модели". Вы усомнитесь (вполне, оправданно) в собственных знаниях. Так лучше для науки, ибо в противном случае исследователи постоянно проверяли бы результаты друг друга, вместо того чтобы стремиться к новым вершинам. В любом случае даже при проверке данных коллеги-ученые вынуждены опираться на целый ряд предположений, которые лично никогда не проверяли. Историк науки Стив Шапин писал: "Я открыл ДНК животного на основе уверенности в тождественность доставленных мне образцов ткани, в скорость центрифуги, в точность термометрических показателей, в количественный и качественный состав различных растворителей, в правила арифметики".
Конечно, ученые могут повторять эксперименты и на самом деле повторяют. И научные фальсификации раскрываются. Однако же суть не в том, что все истины относительны. Из факта, что знания ученого зависят от сведений, полученных от других, можно сделать два вывода. Во-первых, качественная наука требует определенной степени доверия среди ученых, которые, будучи соперниками, сотрудничают, обмениваясь правдивыми данными. Во-вторых, еще важнее, наука зависит не только от постоянно пополняющихся коллективных знаний, но и от веры в коллективный разум научного сообщества, способный отделить зерна от плевел, т.е. отличить достоверные гипотезы от ненадежных.
К сожалению, картина того, как научное сообщество устанавливает истину, идеализирована; на самом деле в ней есть некоторый изъян. Суть его в том, что большинство научных работ остаются незамеченными. Согласно результатам многочисленных исследований, большинство научных трудов почти никто не читает, в то время как малое их число становятся общеизвестными. Труды знаменитых ученых широко цитируются в отличие от сочинений их малоизвестных коллег. Когда в работе участвуют известные ученые, в случае ее успешного завершения они получают большую долю признания. Точно так же, если двое ученых (или две группы ученых) делают одно и то же открытие, именно самым известным приписывается честь такого открытия. Мертон назвал это "эффектом Матфея", благодаря строкам из Евангелия: "Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет" (Матфей, 25:29). Богатые богатеют, бедные нищают.
"Эффект Матфея" можно частично рассматривать как эвристический прием, способ, с помощью которого ученые могут просеивать поток каждодневной информации. И поскольку в науке много усилий расходуется понапрасну (т.е. ученые зачастую выдвигают аналогичные гипотезы или проводят сходные эксперименты), "эффект Матфея" обеспечивает внимание работам, которые могли бы оставаться незамеченными. Но даже при этом сила имени поразительна. Например, генетик Ричард Левонтин поведал историю публикации двух работ, написанных им в соавторстве с биохимиком Джоном Хабби. Отчеты о работах были опубликованы один за другим в научном журнале в 1966 году. В одной работе имя биохимика Хабби значилось первым. Во второй первым из авторов упоминался генетик Левонтин. Никаких очевидных причин, чтобы люди больше заинтересовались одной из работ, не было. И все же работу, в которой имя Левонтина стояло первым, цитировали на 50% чаще, чем вторую. Единственным объяснением, как полагает Левонтин, было то, что на тот период он был более известен, чем Хабби. Когда имя Левонтина появилось первым, ученые сочли, что работа в большей степени принадлежит ему, а значит, более ценна.
Проблема, разумеется, в том, что благоговение перед известным именем предполагает пренебрежение к именам не столь знаменитым. Физик Луис Альварес выразил это следующим образом: "В физике нет демократии. Невозможно утверждать, что какой-нибудь второстепенный ученый имеет такое же право на собственное мнение, как Ферми".
-Хотя такой подход помогает не распылять внимание (вы не в состоянии выслушать или прочесть всех подряд и вынуждены прислушиваться только к лучшим), он довольно сомнителен. Опасность состоит в том, что важная работа будет пропущена из-за того, что ее автор не обладает соответствующим "брендовым" именем. Классический пример - Гре- гор Мендель, работы которого по вопросам наследования признаков игнорировались в том числе и потому, что он был неизвестным монахом. В итоге он просто отказался от публикации результатов работ.
Мы не призывает игнорировать фактор известности. Признанный список достижений подтверждает (и должен подтверждать) достоверность идей конкретного ученого. Суть в том, что признание не должно становиться основой научной иерархии. Гениальность научной этики, по крайней мере в теории, — это решительная приверженность мери- тократии (системе, определяющей место человека по его способностям) . Как писал Мертон в своем эссе о научных нормах, "принятие или непринятие идей не должно зависеть от личных или общественных характеристик автора: его раса, национальность, вероисповедание, общественное положение и личные качества не имеют к этому никакого отношения". Торжество идей должно зависеть не от того, кто их поддерживает (или не поддерживает), а от их научной ценности и от того, что они объясняют события и явления лучше других. Возможно, это всего лишь иллюзия. Однако весьма ценная.
9
Комитеты, суды присяжных и команды: гибель " Колумбии ", или как заставить малые группы хорошо работать
Утром 21 января 2003 года Группа управления полетами NASA Национального управления по аэронавтике и исследованиям космического пространства провела телеконференцию — вторую после запуска космического челнока "Колумбия" 16 января. За час до совещания Дону Маккормаку был представлен отчет членов DAT Группа по отслеживанию космических обломков, команды инженеров из NASA , компаний Boeing и Lockheed Martin , проведшей последние пять дней за тщательным анализом возможных последствий столкновения "Колумбии" с крупным обломком. Во время набора высоты от левой опоры внешнего топливного бака космического корабля от обшивки оторвался крупный фрагмент, который ударил в левое крыло челнока. Ни одна из камер, снимавших запуск шаттла, не зафиксировала четкую картину столкновения, поэтому сложно было определить, какой ущерб мог нанести этот кусок обшивки. К 21 января 2003 года был сделан запрос на снимки шаттла на орбите, однако и они были объявлены некачественными. Поэтому DAT сделала все, что могла, с той информацией, которой располагала, сначала оценив размер обломка и скорость, с которой он ударил "Колумбию", а затем использовав алгоритм Кратера, чтобы предсказать, как глубоко обломок данного размера, движущийся с данной скоростью, может войти в теплозащитную обшивку крыла шаттла.
Выводы DAT оказались весьма туманными, но Маккормаку сообщили, что причин для беспокойства нет. Во время телеконференции Маккормак, соответственно, также не дал понять Группе управления полетами, что есть повод для беспокойства. Удар обломка пеноматериала не упоминался, пока не прошло две трети совещания. Вопрос подняли только после обсуждения заклинившей кинокамеры, научных экспериментов на борту шаттла и протекавшего осушителя. Затем Линда Хэм, тогдашний руководитель ГУП, попросила Маккормака прояснить ситуацию. Тот сообщил, что специалисты изучают потенциальный ущерб и возможности устранения поломки. Он добавил, что когда пять лет назад "Колумбия" получила аналогичный удар, она понесла "весьма значительный ущерб". Хэм ответила: "Я думаю, что мы вряд ли сможем что-либо сделать, потому что наши возможности ограничены. Да и само событие не слишком значительно".
Иными словами, Хэм решила, что удар обломка обшивки был незначительным. Более того, она решила так от имени всех участников совещания. ГУП получила подробности об ударе обломка пеноматериала впервые, и было бы логичным представить возможные последствия и проанализировать данные о прошлых полетах шаттлов, которые также пострадали от ударов обломков. Но вместо этого участники совещания продолжили обсуждать другие вопросы.
Конечно,' все мы крепки задним умом и, возможно, как и в случае с критикой американского разведывательного сообщества после 11 сентября, слишком просто будет обвинить ГУП и NASA в неспособности предвидеть то, что случилось с "Колумбией", когда она снова вошла в земную атмосферу 1 февраля. Даже самые суровые критики NASA считали, что фокусировать внимание на одной группе будет ошибкой, поскольку это отвлечет внимание от глубоких организационных и культурных проблем Управления (и многие из этих проблем все те же, что были характерны для NASA в 1986 году, когда взорвался "Челленджер"). И в то же время сложно объяснить, почему бездействовала ГУП, когда в памяти всех еще были свежи воспоминания о катастрофических последствиях организационного провала NASA Просматривая доказательства, собранные Комиссией по расследованию обстоятельств катастрофы космического корабля "Колумбия" ( Columbia Accident Investigation Board ( CAIB )), становится очевидным, что возможность применить другие варианты, которые намного повысили бы шансы на выживание экипажа, реально существовала. Прежде всего членам ГУП сообщили, что обломок обшивки мог привести к "прожогу" (который явился бы следствием воздействия высокой температуры при входе в атмосферу Земли). Руководители группы могли и сами оценить степень серьезности повреждения. И все же ГУП допустила роковую ошибку и не смогла предотвратить гибель экипажа "Колумбии". .
Фактически действия ГУП это наглядный пример того, как не следует руководить небольшой группой. Неправильное руководство вместо того, чтобы делать людей в составе группы умнее, делает их глупее. Над этим важно поразмыслить. Во-первых, небольшие группы повсеместно распространены в американском обществе, и их решения приводят к последствиям, которые трудно переоценить. Например, суды присяжных решают, отправлять человека в тюрьму или нет. Большую часть нашего рабочего времени мы проводим в командах или на совещаниях. Могут ли небольшие группы справиться с решением сложных задач вопрос практический.
Во-вторых, небольшие группы имеют важное отличие от таких групп, как рынки, букмекерские конторы или аудитории телезрителей. Игроки на тотализаторе получают друг от друга информацию в виде турнирных таблиц, инвесторы получают друг от друга данные о фондовом рынке. Отношения между людьми в небольшой группе качественно иные. Инвесторы не считают себя участниками рынка. Люди из ГУП считали себя членами своей группы. А коллективный разум, который производит, к примеру, IEM — во всяком случае, когда работает эффективно, — это результат множества независимых суждений, а не результат обсуждения в группе. В то же время небольшая группа (даже если это целевая группа, созданная для единственного проекта или эксперимента) наделена способность к самоидентификации. И влияние мнений одних ее членов на мнения других неизбежно.
Это приводит к следующему. С одной стороны, небольшие группы могут принимать в корне неверные решения, поскольку влияние в них более прямое и непосредственное, а значит, и решения имеют тенденцию быть полярными и непостоянными. С другой стороны, небольшие группы могут быть не только суммой отдельных частей. Успешная группа, где все вопросы решаются сообща, обладает большим, нежели коллективный разум. Участники в такой группе вынуждены работать интенсивнее, мыслить точнее, взвешивать разные варианты тщательнее, принимать решения эффективнее. В своей книге об академической гребле The Amateurs ("Любители"), написанной в 1985 году, Дэвид Халбестрам утверждает: "Большинство гребцов, говоря о своих достижениях, вспоминают не столько о победах на соревнованиях, сколько об ощущении лодки, всех восьми весел, погруженных в воду, о почти идеальной синхронизации движений напарников. В такой момент кажется, что лодка вот-вот взлетит над водой и что ее движение не требует никаких усилий. Хотя в лодке находятся восемь гребцов, создается впечатление, что гребет один человек, причем обладающий идеальным чувством ритма и идеальным умением рассчитывать усилия. Проведя аналогию, можно сказать, что малая группа, дабы достичь успеха в интеллектуальной деятельности, должна стремиться к согласованности именно такого рода".
Достичь ее не просто. С неизменным успехом небольшие группы работают лишь в немногих организациях. Несмотря на все разговоры, особенно в корпоративной Америке, о важности групп и необходимости сделать совещания более продуктивными, на сегодняшний день далеко не каждая группа представляет собой нечто большее, чем сумму отдельных частей. Как ни прискорбно, ценность участников в групповой деятельности зачастую нивелируется. И в большинстве случаев можно согласиться с Ральфом Кординером, бывшим председателем совета директоров компании General Electric , который однажды высказался так: "Если вы назовете мне одно значительное открытие или решение, принятое группой людей, я найду вам человека, у которого было индивидуальное прозрение (в то время, когда он брился, или шел на работу, или когда его напарники болтали друг с другом) — то индивидуальное прозрение, которое и стало основой коллективного решения". В этом смысле группа — это всего лишь препятствие на пути тех, кто мог бы потратить собственное время гораздо эффективнее в одиночку.
Почему так происходит, можно понять на основе анализа результатов работы ГУП. Во-первых, группа, вместо того чтобы начать с непредубежденного обсуждения, исходила из того, что обломок обшивки не повредил шаттл существенно. Это частично объясняется банальным невезением, поскольку один из технических консультантов группы был с самого начала убежден, что ничего особенного не произошло, и повторял это всем и каждому. Но, с другой стороны, было и много фактов, свидетельствующих об обратном. Другими словами, вместо того чтобы провести скрупулезный анализ данных и прийти к логическому заключению, группа пренебрегла этим. А возмутительнее всего то, что скептический настрой заставил группу отказаться от попыток собрать больше информации, особенно полученной с помощью фотокамер. В итоге запрос DAT фотоснимков с орбиты был отклонен. Даже когда сотрудники ГУП оценивали возможные последствия удара, их убежденность в том, что ничего не произойдет, ограничила дискуссию и заставила проигнорировать свидетельства обратного. В этом случае группа допустила ошибку, которую психологи называют искажением восприятия. Попадаясь на эту удочку, разработчики решений подсознательно отбирают только ту информацию, которая подтверждает их главные предположения.
К этому добавилась и чрезмерная самоуверенность группы. Например, когда руководители полетом отказались от запроса фотоснимков, один из доводов был таким: их качество будет недостаточным, чтобы рассмотреть небольшой участок, поврежденный обломком обшивки, Как впоследствии отметила Комиссия по расследованию, ни один из руководителей не имел должного уровня допуска, чтобы знать, какого качества будут снимки. Кроме того, никто из них не поинтересовался у Министерства обороны (которое должно было представить снимки) качеством снимков. Иными словами, они "принимали важнейшие решения о качестве фотографий на основе недостаточной информации или при полном ее отсутствии".
Социологи, исследующие работу судов присяжных, часто интересуются используемыми подходами. В судах, опирающихся на доказательную базу, как правило, даже не голосуют до тех пор, пока не рассмотрят как следует все обстоятельства дела, пока не проведут осмотр вещественных доказательств, пока не заслушают всех свидетелей. Суды присяжных, опирающиеся на прецедент, напротив, видят свою миссию в том, чтобы вынести приговор как можно быстрее и решительнее. Они голосуют еще до обсуждения, а последующие дебаты обычно направлены на то, чтобы добиться согласия инакомыслящих. Подход ГУП был также, хотя и не намеренно, основан на прецеденте. Это можно проследить по вопросам Линды Хэм. Например, 22 января, на следующий день после совещания, на котором было упомянуто о куске оторвавшегося пеноматериала, Хэм направила двум членам группы электронные письма с вопросом, может ли удар обломка действительно представлять угрозу безопасности шаттла. "Можем ли мы быть уверены в том, что потеря любой части пеноматериала внешнего топливного бака, — писала она, не угрожает безопасности полета орбитального корабля, ввиду плотности материала?" Ответ, который хотела услышать Хэм, содержался, как видим, уже в самом вопросе. По сути, она предприняла попытку избежать настоящего расследования, внешне изображая обеспокоенность. На самом деле один из членов команды дал Хэм не тот ответ, которого она ждала. Ламберт Остин отреагировал на ее письмо, написав "НЕТ" заглавными буквами, а затем объяснил, что в данный момент невозможно ИСКЛЮЧИТЬ вероятность того, что кусок пеноматериала мог серьезно повредить термозащитные плитки. Однако предупреждение Остина проигнорировали.
Одной из причин отсутствия последовательности в действиях команды может быть ее однозначное мнение о том, что если что-то не так, нельзя ничего исправить. На совещании 21 января, как вы помните, Хэм произнесла: "Я думаю, что мы вряд ли сможем что-либо сделать, потому что наши возможности ограничены. Да и само событие не слишком значительно". Два дня спустя Кэлвин Шомбург, технический эксперт, считавший, что пеноматериал не может серьезно повредить термозащитные плитки, провел совещание с Родни Роча, инженером NASA , который стал неофициальным представителем DAT (Группы по отслеживанию космических обломков). К этому моменту DAT все больше утверждалась в мысли о том, что ущерб, причиненный пеноматериалом, может стать причиной возгорания во время возвращения корабля на Землю; Роча и Шомбург принялись обсуждать эту проблему. В конце дискуссии Шобмург произнес, что если теплозащитные плитки серьезно повреждены, "ничего не поделать".
Мысль о том, что команда шаттла была обречена, неверна. В ходе расследования, проведенного Комиссией по расследованию обстоятельств катастрофы космического корабля "Колумбия", оказалось, что инженеры NASA предлагали две стратегии, согласно которым членов экипажа "Колумбии" можно было вернуть на Землю целыми и невредимыми (хотя сам шаттл был действительно обречен с момента удара обломка пеноматериала). Разумеется, ГУП необязательно было знать, что это за стратегии. Но в любом случае Группа приняла решение до ознакомления с доказательствами. И вердикт (сводившийся, по сути, к фразе "если и есть проблема, нам ее не решить"), несомненно, свел дискуссию к выяснению, есть ли вообще проблема. На самом деле отчет CAIB включает в себя личные записки анонимных источников в NASA , в которых говорится, что когда Хэм отменила запрос DAT снимков крыла "Колумбии", "она сказала, что это уже не имеет смысла, поскольку, если мы увидим что-либо, мы ничего с этим не сделаем". Это была совсем не та стратегия, которая могла бы вернуть на Землю "Аполло 13".
Одна из реальных опасностей, подстерегающих небольшие группы, это выбор согласия (консенсуса) в ущерб конфликту и расхождению мнений. Крайней версией этого, как мы уже видели, явилось описанное Ирвингом Джанисом шаблонное мышление во время планирования операции в Заливе Свиней, когда члены группы настолько свыклись с ней, что возможность отказа от нее представлялась немыслимой. Но в более тонком смысле небольшие группы могут усилить наше стремление предпочесть иллюзию уверенности реальности сомнений. 24 января инженеры DAT снова встретились с Доном Мак-Кормаком, ставшим их неофициальным связным с ГУП, чтобы представить выводы своего исследования возможных последствий от удара пенома-териала. Помещение для инструктажа, где проходила встреча, было так переполнено, что инженеры заполонили даже коридор, и там царила нервозная атмосфера. Как бы там ни было, DAT предложила пять различных сценариев того, что могло произойти. Заключение группы было вполне определенным: вероятнее всего, шаттлу ничего не угрожает. Однако они дополнили свое заключение замечанием, что их анализ был очень ограничен в инструментальных средствах, а также — недостатком точной информации. Поскольку ГУП отказалась санкционировать передачу фотоснимков с орбиты, инженеры не знали, куда точно ударил кусок пеноматериала. Алгоритм Кратера, который они применяли, был разработан для измерения последствий удара обломков в сотни раз меньших, чем тот, что ударил "Колумбию", поэтому никто не мог гарантировать точность результатов. Иными словами, инженеры лишь подчеркивали вероятную недостоверность полученных результатов. Однако руководство NASA упорно основывалось на этих выводах.
Через час после брифинга состоялось совещание ГУП, и Мак-Кормак подытожил сведения, полученные от DAT . "Они ясно высказались о том, что есть вероятность значительного ущерба, но термальный анализ не подтвердил опасность возгорания, — сказал он. — Разумеется, остается неясным размер обломка, место и угол удара, что усложняет дело". Объяснение было весьма туманным, подтверждающим, что инженерный анализ был построен на множестве непроверенных предположений, но это скорее была попытка подстраховаться. Хэм снова отреагировала вопросом, в котором содержался готовый ответ: "Нет прожога, нет катастрофического ущерба, а локальные повреждения термоизоляции потребуют замены плиток, верно?" Мак-Кормак произнес: "Данные, которые у нас есть, не подтверждают угрозу безопасности полета". Хэм и на этот раз задала вопрос в стиле "все-в-порядке": "Нет угрозы безопасности полета, нет вероятности срыва полета, нет ничего, что заставило бы нас действовать иначе; все можно исправить после возвращения шаттла на Землю, не так ли?" Затем, после короткого обмена репликами между Хэм, Мак-Кормаком и Кэлвином Шомбургом, еще один член группы, участвовавший в телеконференции, сказал, что они не слышали, что произнес Мак-Кормак. Хэм точно передала его слова: "Он только повторил Кэлвину, что вряд ли там есть прожог, а значит, нет проблемы безопасности и прочее. Это все? Хорошо, есть еще вопросы?" Иными словами, когда это совещание закончилось, судьба "Колумбии" была предрешена.
Совещание 24 января поражает полным отсутствием дебатов и альтернативных мнений. Как отметили сотрудники CAIB , когда Маккормак суммировал выводы DAT , он не включил в свой отчет ни подкрепляющий выводы анализ, ни протокол обсуждений. Еще более поражает то, что никто из представителей ГУП не задавал вопросы. Никто из ее членов не пожелал ознакомиться с материалами исследования DAT . Можно было ожидать, что, услышав слова Маккормака о неуточненных данных в анализе, кто-то мог попросить объяснить и, возможно, определить количество таких данных. Но никто этого не сделал. Частично причиной могло стать очевидное стремление Хэм решить проблему; она была столь убеждена в безопасности полета, что, казалось, говорить тут не о чем. Ее попытки по-быстрому суммировать выводы Мак-Корма-ка "нет прожога, нет катастрофического ущерба" спровоцировали завершение дискуссии. И каждый, кто бывал на производственных совещаниях, знает, что фраза "Хорошо, есть еще вопросы?" на самом деле означает "Вопросов больше нет, не так ли?"
ГУП не смогла принять верное решение частично из-за проблем, свойственных культуре общения в NASA . Хотя мы предполагаем, что NASA в основе своей — это меритократичная, основанная на личной инициативе организация, она в действительности глубоко иерархична. Это означает, что несмотря на наличие с самого начала у инженеров DA T серьезных опасений по поводу удара обломка пеноматериала (выраженных, в частности, в том, что они настаивали на получении снимков крыла орбитального корабля перед проведением анализа), никто в ГУП к ним не прислушался. В то же время ГУП нарушила почти все правила принятия правильного группового решения. Начать с того, что решения группы были одновременно слишком структурированы и недостаточно структурированы. Они были чрезмерно структурированы, поскольку большая часть обсуждений (и не только касающихся удара обломка) состояла из пристрастных вопросов Хэм и ответов ее собеседников. Они были недостаточно структурированы, поскольку других членов группы не просили комментировать или уточнять конкретные вопросы. Этот подход почти всегда ошибочен, поскольку означает, что решения принимаются на основе очень ограниченного анализа и недостаточной информации. Один из постоянных выводов в течение десятилетних исследований малых групп состоит в том, что решения группы наиболее успешны, когда у них есть ясная повестка дня и когда руководители активно способствуют тому, чтобы у всех был шанс высказаться.
Как я уже упоминал, группа начала обсуждение... с формирования заключения. В результате каждый новый фрагмент информации интерпретировался так, чтобы подтвердить это заключение. Эта проблема характерна для малых групп, испытывающих сложность в восприятии новой информации. Например, социальный психолог Гарольд Стас-сер провел эксперимент, в котором группу из восьми человек попросили оценить успехи тридцати двух студентов-психологов. Каждому участнику группы предоставили по два соответствующих фрагмента информации о студентах (скажем, набранные ими баллы и результаты тестирования), в то время как двум участникам группы дали еще два фрагмента информации (скажем, их успехи при устных выступлениях в аудитории и т.д.), а одному участнику — дополнительно еще два. Хотя группа в целом располагала шестью фрагментами полезной информации, коллективная оценка почти полностью базировалась на тех двух фактах, которые были предоставлены всем участникам группы. Дополнительная информация была отвергнута как не имеющая большого значения либо ненадежная. Стассер также показал, что во время неструктурированных, свободных дискуссий наиболее обсуждаемой информацией, как правило, является общеизвестная. Что более удивительно, новая информация может быть представлена и выслушана, но при этом особо не повлияет на ход и результат обсуждений, поскольку ее содержание будет истолковано неправильно. Новые сообщения зачастую модифицируются так, чтобы они дополняли уже принятые утверждения, что особенно опасно, ибо нестандартные сообщения как раз имеют наибольшую ценность. (Если люди говорят только то, что вы от них ожидаете, они вряд ли изменят ваше мнение.) Или же они модифицируются так, чтобы подтверждать заранее составленное представление о ситуации.
Но что более всего не хватало ГУП, так это, разумеется, разнородности, под которой я подразумеваю не социологическую разнородность, но скорее когнитивную. Джеймс Оберг, бывший оператор Центра управления полетами, а теперь корреспондент программы новостей телекомпании NBC , выдвинул на первый взгляд странное предположение о том, что группы NASA , руководившие полетами "Апполо", были на самом деле более разнообразны, чем ГУП. В это трудно поверить, поскольку все инженеры в Группе управления полетами в конце 1960-х годов были так же коротко острижены и носили одинаковые белые рубашки с коротким рукавом. Однако, как указывает Оберг, большинство из них работали за пределами NASA в разных отраслях, прежде чем устроиться в NASA . Сегодня сотрудники NASA , скорее всего, приходят туда прямо со школьной скамьи — вероятность наличия у них разных мнений резко уменьшается. Это важный момент, поскольку различие мнений для малой группы это залог успеха. Чандра Немет, политолог из Университета Беркли, в целом ряде наблюдений за действиями импровизированных судов присяжных показал, что наличие мнения меньшинства делает решение группы более правильным, а сам процесс принятия решений более тщательным. Это верно даже тогда, когда мнение меньшинства непродуманно. Конфронтация с противоположным мнением, что весьма логично, вынуждает большинство более серьезно отнестись к проверке собственной позиции. Это не означает, что идеальный суд присяжных обязан следовать сюжету "Двенадцати разгневанных мужчин", когда единственный сомневающийся убеждает одиннадцать человек, готовых вынести приговор, в том, что они не правы. Вместе с тем даже благодаря единственному отличному от общепринятого мнению группа может стать разумнее. К примеру, если бы нашелся хоть один спорщик, истово доказывающий, что удар куска пеноматериала мог серьезно повредить крыло шаттла, заключение ГУП было бы совсем другим.
В отсутствие такого инакомыслящего качество группового обсуждения снижается по причине явления, получившего название поляризации группы. Как правило, когда мы вспоминаем обсуждение, мы воспринимаем его как своего рода рецепт рациональности и умеренности и полагаем, что чем больше людей будут обсуждать проблему, тем меньше вероятность, что они займут крайние ("полярные") позиции. Однако решения судов присяжных и три десятилетия экспериментальных исследований свидетельствуют, что очень часто происходит как раз наоборот.
Поляризация группы феномен до конца не исследованный, и есть случаи, когда эффект от него незначителен или вообще отсутствует. Но с конца 1960-х годов социологи стали фиксировать, как в определенных обстоятельствах обсуждение не делает умеренными, а радикализирует точки зрения. Целью первых исследований этого явления было установить отношение людей к риску. Их спрашивали о том, как бы они вели себя в конкретных ситуациях. Например, их спрашивали: "Если человеку с тяжелым сердечным недугом скажут, что он должен либо полностью поменять образ жизни, либо согласиться на операцию, которая его либо вылечит, либо убьет, что бы вы сделали на его месте?" Или: "Если инженеру-электрику, у которого есть надежная работа, но небольшая зарплата, дадут шанс перейти на другую, менее надежную, но гораздо более прибыльную работу, как бы вы поступили на его месте?" Сначала люди отвечали на эти вопросы в частном порядке. Затем их организовали в группы, чтобы дать им возможность прийти к коллективному решению. Поначалу исследователи ожидали, что групповое обсуждение приведет к тому, что люди скорее будут поддерживать рискованные варианты (эту стратегию обозначили как "сдвиг в сторону риска"). Но время шло, и становилось ясно, что сдвиг в процессе принятия коллективного решения мог произойти в любом направлении. Если группа состояла из не склонных к риску людей, обсуждение лишь усиливало присущую им осторожность, в то время как группа решительных людей в итоге поддерживала еще более рискованные варианты. Другие исследования показали, что люди с пессимистичным взглядом на будущее после обсуждений становились еще более унылыми. Аналогично, суды присяжных по гражданским делам склоняются к выплате более значительной компенсации истцу именно после совещаний.
Изучению эффекта поляризации посвятил немало времени профессор права Чикагского университета Касс Санстейн. В своей книге Why Societies Need Dissent ("Зачем обществу нужны несогласные") он доказывает, что это явление намного более распространенное, чем считалось ранее, и что его последствия для социума более чем серьезны. Общее правило таково, что при любых групповых обсуждениях люди склоняются к более крайним позициям по сравнению с теми, с какими они начинали дискуссию, и, более того, подталкивают к этому друг друга.
Одна из причин поляризации — ориентация на социальное сравнение. Это нечто большее, чем привычка сравнивать себя со всеми (и это, разумеется, правда). Это означает, что люди постоянно сравнивают себя со всеми, пытаясь удерживать свою позицию относительно группы. Иными словами, если вы начали с центристской позиции группы, а группа, по вашему мнению, переместилась, скажем, вправо, вы готовы также сместить свою позицию вправо, чтобы в глазах всех остальных оставаться на месте. Разумеется, сместившись вправо, вы помогаете смещать вправо всю группу, делая социальное сравнение неким самореализующимся прогнозом. То, что казалось реальным, реальным становится.
Однако важно понимать, что поляризация — это результат не только попыток сохранить гармонию с группой. Как ни странно, это еще и следствие отчаянных попыток найти правильный ответ. Как мы видели, обсуждая вопрос поддержки окружающих (вспомните эксперимент, в котором прохожие останавливались и смотрели в небо, подражая "наблюдателю"), не уверенные в своих воззрениях люди неосознанно ищут поддержки у других членов группы. Как бы там ни было, это и есть главная задача обсуждения. Но если большая часть группы уже разделяет некую точку зрения, тогда большинство аргументов будет приводиться в поддержку именно этой позиции. Следовательно, неуверенные люди будут, скорее всего, смещать свою точку зрения в этом направлении, часто по той причине, что почти ничего другого они не услышат. Аналогично, люди с более полярной позицией, скорее всего, будут иметь крепкие, последовательные аргументы и будут активно их высказывать.
Это важно, ибо опыт показывает, что порядок, в котором высказываются люди, имеет огромное влияние на ход дискуссии. Первые выступления более эффективны, и они, как правило, формируют направление дискуссии. В случае же информационного каскада, несогласному будет сложно нарушить установившиеся границы. Это не составит проблемы, если первые выступающие хорошо знают, о чем говорят. Но правда состоит в том (особенно если речь идет о проблемах, на которые нет очевидного правильного ответа), что необязательно самый информированный оратор будет самым убедительным. Например, в судах две трети всех старшин присяжных (которые ведут и выстраивают совещания) — это мужчины, а мужчины во время обсуждений говорят намного больше женщин, хотя никто еще не доказал, что представители мужского пола отличаются большей проницательностью в вопросах вины и невиновности. В группах, где люди хорошо знакомы друг с другом, очередность выступлений, как правило, определяется социальным статусом, т.е. люди, стоящие на более высокой ступени в обществе, говорят чаще и дольше своих более "простых" собратьев. И все бы ничего, если бы авторитет этих людей базировался на их особенных знаниях. Но зачастую это не так. И даже когда уважаемые в обществе люди не знают, о чем говорят, они будут выступать чаще. К примеру, серия экспериментов с военными летчиками, которых просили решить логические задачи, показала, что пилоты, как правило, более убедительно говорили в защиту своего решения по сравнению со штурманами, даже когда пилоты ошибались, а штурманы были правы. Штурманы уступали пилотам (при том, что не были с ними знакомы), поскольку, согласно табели о рангах, пилоты занимали более высокую общественную позицию.
Этот вид уступок важно иметь в виду, так как в малых группах идея не побеждает всего лишь благодаря своим достоинствам. Даже если ее достоинства кажутся очевидными, идее нужен поборник, чтобы ее приняла вся группа. Популярная идея становится в ходе обсуждений более популярной еще по одной причине: с самого начала у нее много потенциальных сторонников. В условиях рынка или даже демократии их наличие менее важно из-за огромного числа потенциальных участников, принимающих решения. Но в малой группе иметь сильного приверженца этой или иной идеи (неважно, насколько она хороша) необходимо. Но когда их выбирают на основе социального статуса или красноречия, а не проницательности и ясности воззрений, тогда шансы группы принять верное решение значительно сокращаются.
Странно опасаться красноречия, но на самом деле именно оно влияет на решения, принимаемые группой. Если вы, находясь в группе, чрезмерно многословны, люди начнут считать вас влиятельным по определению. Красноречивые люди необязательно нравятся другим членам группы, но к ним неизбежно прислушиваются. И, кроме того, многословие порождает многословие. Исследования групповой динамики почти всегда подтверждают, что чем больше кто-то говорит, тем больше другие члены группы стремятся к общению с ним. Итак, люди, пребывающие в центре внимания группы, в ходе дискуссии чаще всего становятся более влиятельными.
Все было бы хорошо, если бы наиболее красноречивыми были люди, обладающие действительно весомыми знаниями в конкретной области. Во многих случаях это так и есть. Однако между красноречием и профессионализмом нет четкой взаимосвязи. Как показали эксперименты, участниками которых были военные летчики, люди, позиционирующие себя как лидеры, зачастую преувеличивают свои знания и производят неоправданное впечатление компетентности. К тому же, как утверждают политологи Брок Бломберг и Джозеф Харрингтон, приверженцы крайних позиций, чаще всего более непреклонны и более убеждены в своей правоте, чем люди умеренных взглядов. Разумеется, иногда правда экстремальна. И если бы первые выступающие располагали точной информацией или являлись бы проницательными аналитиками, тогда поляризация не была бы такой проблемой, какой она остается ныне.
Возникает соблазн искоренить или по крайней мере сузить роль малых групп в формировании политики или принятии решений. Казалось бы, куда лучше возложить ответственность на одного надежного человека (который, мы уверены, не приемлет крайних взглядов), чем довериться группе из десяти или двенадцати человек, способных внезапно увлечь нас в пропасть. На самом деле группы поддаются деполяризации. В ходе одного исследования всех участников разделили на группы по шесть человек, обеспечив в каждой по три человека с противоположными взглядами. Было установлено, что в результате дискуссий люди с крайне противоречивыми взглядами находят общий язык. То же исследование доказало, что по мере деполяризации групп их решения становились все более точными.
Очень важны свидетельства, демонстрирующие, что группы, не подверженные эффекту поляризации, принимают более правильные решения и дают более точные ответы, чем все их участники по отдельности, и, как ни удивительно, коллективный разум зачастую превосходит потенциал самых эффективных участников. В это сложно поверить, ведь бытует мнение, что один-два бестолковых человека могут увести в сторону остальных, и коллективное решение группы окажется искаженным. Но такое мнение не подтверждено.
Одно из еще более впечатляющих исследований эффективности малых групп провели в 2000 году экономисты Принстонского Универ-ститета Алан С. Блайндер и Джон Морган. В середине 1990-х годов Блайндер был вице-председателем Федерального резервного управления, и опыт заставил его скептически относиться к аналитическим способностям сотрудников этой организации. (Изменения процентной ставки устанавливаются Комитетом по операциям на открытом рынке Федеральной резервной системы из двенадцати человек, включая нескольких членов Федерального резервного управления и пятерых председателей правления региональных Федеральных резервных банков.) Итак, он и Морган решили провести исследование, которое должно было определить, могут ли группы принимать разумные решения, причем быстро, поскольку одним из самых распространенных нареканий была неэффективность различных комитетов.'
В ходе исследования провели два эксперимента, имитировавшие проблемы, стоявшие перед Федеральной резервной системой. В первом эксперименте студентам раздали вазы, в которых было равное количество синих и красных шаров. Они начали доставать шары из ваз, и им сказали, что где-то после первых десяти изъятий соотношение шаров в вазе изменится таким образом, что 70% шаров будут красными, а 30% — синими (или наоборот). Задачей было как можно скорее определить преобладающий цвет. Это напоминало задачу Федеральной резервной системы — определять, когда изменились экономические условия, и решать, нужно ли вносить коррективы в монетарную политику. Чтобы поощрить правильное и быстрое решение, студентов штрафовали за каждое изъятия после того, как произошло изменение позиции. Сначала студенты играли в эту игру самостоятельно, затем в составе группы в условиях свободного обсуждения, затем снова самостоятельно и в конце снова в группе. (Чтобы оценить процесс обучаемости.) Решения группы оказались более быстрыми и точными (группа правильно улавливала тенденцию в 89% случаев против 84% в самостоятельной игре), и группа обошла самых умных индивидуумов.
Для второго эксперимента потребовалось больше студентов. По сути, их попросили сыграть роль руководителей центральных банков и установить учетные ставки в ответ на изменения показателей инфляции и безработицы. На самом деле эксперимент должен был показать, смогут ли они определить, в какой момент экономика начинает идти на спад или на подъем, и смогут ли они сместить учетную ставку в нужном направлении. И вновь группа принимала более правильные решения в отличие от индивидуумов, которые гораздо чаще смещали ставку процента в ошибочном направлении, и она принимала эти решения так же быстро, как отдельные участники. Что более поражает — не было соотношения между действиями самого умного участника группы и всей группы. Иными словами, группы не выезжали на способностях своих самых одаренных членов. В действительности группы оказывались мудрее, чем их наиболее сообразительные участники. Исследование, проведенное Центральным банком Великобритании на основе модели Блайндера и Моргана, пришло к идентичным выводам: группы могут принимать разумные решения быстро и могут справляются с этим лучше своих самых одаренных участников.
С учетом того, что мы уже узнали, в этих выводах нет ничего удивительного. Однако есть два важных момента, которые касаются этих исследований. Первый коллективные решения не являются по своей природе неэффективными. Это означает, что обсуждение может быть ценным, если его правильно провести, даже если в какой-то момент издержки превысят его предельные преимущества. Второй момент, в принципе, очевиден, хотя поразительное число групп его игнорируют — нет смысла делать малые группы частью системы руководства, если не дать этим группам метод учета мнения всех участников. Если малые группы включаются в процесс принятия решений, тогда им надо дать право принимать решения на своем уровне. Если организация создает команды и затем использует их исключительно в консультативных целях, она теряет реальное преимущество команды — коллективный разум. Один из самых печальных аспектов истории с катастрофой шаттла "Колумбия" это то, что Группа руководства полетами не голосовала ни по одному из вопросов. Различные члены Группы могли докладывать о различных сторонах выполнения полета, но их реальные мнения не были суммированы. Это была ошибка, и она осталась бы таковой, даже если бы "Колумбия" благополучно вернулась на Землю.
Источник: sbiblio.com.
Рейтинг публикации:
|
