|
У Маркса есть работа «Заработная плата, цена и прибыль». Это – доклад, прочитанный им в 1865 г. на заседаниях Генерального Совета Международного Товарищества рабочих, в котором популярным языком излагаются основы политической экономии. Интрига в том, что поводом послужил другой доклад. Английский рабочий Джон Уэстон, видимо, начитавшись газет, защищал тезис о том, что повышение заработной платы не может улучшить положение рабочих и что деятельность тред-юнионов следует признать вредной. По сути, А.и Д. так или иначе повторяют мысли того бедолаги, которые, словами Маркса, «могли бы уместиться в ореховой скорлупе». Процитируем Маркса.
«Гражданин Уэстон иллюстрировал свою теорию следующим примером: если в миске содержится определенное количество супа, предназначенное для известного числа лиц, то это количество не может возрасти от того, что будут увеличены размеры ложек. Пусть гражданин Уэстон не посетует на меня за то, что пример этот мне кажется довольно пошлым. Он несколько напомнил мне сравнение, которое сделал Менений Агриппа. Когда римские плебеи забастовали против римских патрициев, патриций Агриппа сказал им, что патрицианское чрево питает плебейские члены государственного тела. Агриппе, однако, не удалось доказать, что можно питать члены одного человека, наполняя желудок другого. Гражданин Уэстон, в свою очередь, позабыл, что в миске, из которой едят рабочие, находится весь продукт национального труда и что брать из нее больше им мешает не малый объем миски и не скудное количество ее содержимого, а исключительно малые размеры их ложек». Мысли Уэстона – обязательный атрибут книжек типа «Либерализм – это левая идея». В явном виде читатель, может, ее не встретит, но в завуалированной форме она будет присутствовать.
«… В сегодняшней Италии не существует противоречия между социальным равенством и эффективностью экономики: большая эффективность не означает меньшую степень равенства, – напротив!»
Если косвенно признается, что такое противоречие существовало, куда оно исчезло, во что превратилось за годы правления Берлускони? Чтобы доказать свой тезис, авторам не хватит вечности. Если они, конечно, оперируют экономическими понятиями – стоимость сношенных в процессе производства орудий, зарплаты наемников, прибыли капиталистов, – а не сравнивают сандали римских патрициев с кроссовками сегодняшних плебеев. Норма прибыли имеет историческую тенденцию к понижению, следовательно, к сокращению разрыва между доходами капиталистов и всеми остальными. Но, во-первых, это есть свидетельство снижения эффективности экономики, во-вторых, это есть результат борьбы за сокращение рабочего дня и повышение зарплат, в-третьих, это следствие увеличения вещественного капитала, в-четвертых, это связано с относительным перепроизводством, часть товаров из-за низкой покупательной способности населения теряет потребительные свойства и списывается на убытки. Либералам свойственно записывать к себе в актив все хорошее, что происходит помимо и даже вопреки их воли. Еще обожают полемизировать с придуманным оппонентом (напоминает бой с тенью). В заочном споре они наделяют его куриными мозгами, а потом эффектно отправляют в нокаут байкой или анекдотом. Обсуждение сразу приобретает необыкновенно научный характер. Все делается, как говорится, от души, что служит поводом для восторгов публики и самовлюбленных пересказов.
В предисловии Фридмана к своему труду «Капитализм и свобода» находим следующее признание.
«Роль таких книг заключается в том, чтобы оставить вопрос открытым до тех пор, пока обстоятельства не вызовут необходимости перемен. В частных и особенно в государственных делах господствует колоссальная инерция, своего рода тирания статус-кво. Только кризис (реальный или воображаемый) вызывает настоящие перемены. Когда происходит кризис, действия, которые будут предприняты, зависят от имеющихся в наличии идей. В этом, как мне кажется, и состоит наша главная роль: разрабатывать альтернативы существующей политике, поддерживать в них жизнь и держать их наготове, пока политически невозможное не сделается политически неизбежным.
Пожалуй, будет понятнее, если я расскажу случай из личного опыта. В конце 1960-х годов я дискутировал с неисправимым коллективистом Леоном Кейсерлингом в Висконсинском университете. Решающий, как ему казалось, удар заключался в том, чтобы высмеять мои взгляды как крайне реакционные, и он предпочел нанести его, зачитав из конца главы II настоящей книги список мер, которые, как я писал, «нельзя, на мой взгляд, оправдать в свете вышеозначенных принципов». Покуда он перебирал мои филиппики в адрес поддержания цен, тарифов и т.д., студенческая аудитория была на его стороне, и так продолжалось, пока он не дошел до пункта 11: «Воинская повинность в мирное время». Мое выступление против воинской повинности вызвало бурные аплодисменты; это стоило ему и аудитории и дискуссии» (Фридман М. Капитализм и свобода / Пер. с англ. М.: Новое издательство, 2006. – 240 с., Библиотека фонда «Либеральная миссия», с.19).
Нечто похожее будет присутствовать у итальянских продолжателей либеральной традиции, а именно: ничего конкретного, не доказать тезис, а подменить другим, апеллировать не к разуму, а к юношеским инстинктам и ощущениям. Проблема даже не формулируется, а просто болтают о том, о сем, например, о бедности и богатстве, пытаясь убедить, что бедность проистекает от нежелания трудиться, брать на себя ответственность и прочее, а богатство – проявление творческого отношения к труду, креативного мышления, позитивного настроения и прочая чепуха. Послушать их, бедность и богатство не две стороны одной медали, а две разные планеты. На первой все мечты о том, как бы распределить, проесть богатство и уничтожить богатых, на второй искренне жалеют бедных, потому озабочены как бы произвести подешевле и продать подороже; на первой не умеют трудиться, потому не «срывают цветы удовольствий», на другой – свободный труд на контрактной основе и вечный праздник. Первая населена стариками и бедняками, уповающими на государство, на которых не напасешься, на другой – живут раскрепощенные душой и телом, для которых открыты все пути. Хочешь быть богатым – будь им. Придумай, из чего извлекать прибыль, и не верь тем, кто убеждает, что прибыль возникает уже на стадии присвоения результатов чужого труда, следовательно, ее извлекают не из чего, а из кого.
Авторы упоминают Маркса, правда, слова ему не дают, а ограничиваются скрытыми ссылками типа «нам кажется, что Маркс говорил о борьбе классов, а вовсе не о борьбе поколений» (с. 25). (Это к вопросу о пенсиях. Правые либералы против всего государственного, обязательного, ограничительного, против повышения налогов, поэтому не сложно догадаться, за что будут агитировать А. и Д. Либералы не приветствуют повышение тарифов по пенсионному страхованию, ведь есть достойная альтернатива – увеличение пенсионного возраста.) Более того, на обложке помещен образец подлога: «Думал ли Маркс, что «союз труда и капитала» выльется в коалицию профсоюзов и капиталистов-олигархов, что государство будет поддерживать систему, при которой бедные кормят богатых? Все мы – потребители и налогоплательщики, и если государство не может помочь, пусть хотя бы не мешает». Такое встречается сплошь и рядом. Вроде цитата, а источник не указан, или, напротив, списаны целые страницы, но кавычки отсутствуют. Общество, в котором вращаются записные либералы, к подобному относится с пониманием. Конечно, Маркс никогда не говорил о «союзе труда и капитала» в понимании А. и Д. Капитал не может существовать без наемного труда, капитал порождает и воспроизводит наемный труд, но это не есть проявление единения противоборствующих сил. В данном случае авторы следуют в фарватере профессора Лориа (кстати, тоже из Италии). После выхода I тома «Капитала» тот заявил, что никакого продолжения не может быть, а Маркс - заурядный плагиатор. Когда второй том вышел на суд читателей – ему бы заткнуться, так нет, он стал потешаться, что Маркс различает стоимость и цену. Впрочем, это не помешало содрать у Маркса историческую теорию развития и выдать ее за собственный труд. Особую гадливость вызвали похвалы г-на Лориа в адрес Энгельса, который не без юмора сообщает о порядочности южанина.
Да, Маркс не просто думал, а был абсолютно убежден и доказывал, что буржуазное государство будет «поддерживать систему, при которой бедные кормят богатых». Поэтому прежде чем взывать к небесам, авторам следовало хотя бы конспективно ознакомиться со взглядами Маркса. Задолго до Маркса патриции отделяли себя от плебеев, рабовладельцы – от рабов, а помещики, не брезгуя питаться плодами рук крепостных, стыдились всякого родства с ними. Не Маркс придумал деление на классы. Это не только констатация факта, но принятый во многих науках метод, позволяющий структурировать всякую совокупность и определить иерархию в ней. Классами и группами оперировали задолго до Маркса. Он лишь настаивал на очевидном: что существование различных отношений к средствам производства есть источник экономического и политического неравенства. Наемники физически соприкасаются с орудиями труда, но результат их труда принадлежит собственникам орудий, большая часть которых даже не имеет представления, как выглядит принадлежащее им имущество. Скрежет зубов был вызван не тем, что он открыл эту тайну (в стремлении быть последовательными просвещенные и свободолюбивые гуманисты периодически выбалтывали такое, что у почтенной публики волосы вставали дыбом – один Мальтус чего стоит), а то, как он это сделал. Прекрасный язык, безупречная логика и никакой метафизики, он превосходил и превосходит своих оппонентов на порядки. На его фоне они выглядят карликами. На страницах «Капитала» он дал высказаться всем: философам, экономистам, журналистам, капиталистам и прочее. Если цитировал, то не возникало сомнений в подлинности сказанного и авторстве. Когда устраивал разбор, делал это блестяще. Впрочем не стоит преуменьшать заслуг Маркса как первопроходца: он не только задался многими вопросами, которые до него и в голову никому не приходили, но и дал ответы. В наш век – когда экономисты обмениваются гипотезами и побеждает та, которая окажется абсурдной настолько, что будет помещена на обложке таблоида, – это кажется анахронизмом, но, на наш взгляд, это и есть подлинная наука. Не велика ученая честь делить общество на потребителей, на налогоплательщиков и, подобно диджеям, на молодых и старых. Достигнув пика в форме классической политэкономии, последовал этап политэкономии вульгарной. Науку, которая так и не смогла внятно сформулировать предмет и метод изучения, призвали к решению практической задачи: исследовать природу кризисов и дать рецепты. Все вылилось в массированное оболванивание и оправдание капиталистического способа производства. «Капитал» Маркса стал лучом в царстве невежества. Буржуазные ученые держали нос по ветру – так появились «чистые» экономисты. Никаких классов, проповедовали они, взамен их предложили несколько аполитичных математических функций. Достижения этого этапа, который длится более столетия, оказались еще более смехотворными: в головах западных экономистов сегодня – вакуум или, если хотите, винегрет из идеологических клише.
«Если государство не может помочь, пусть хотя бы не мешает», – откуда это? Это парафраз лозунга экономического либерализма «laissez faire, laissez passer», с французского переводится как «дозвольте действовать», «пустите», «не чините препятствий» и т.п. Всякие границы, налоги, нормы, контроль, половые и возрастные ограничения, традиции, этика и мораль, то есть все, что мешает капиталу увеличивать прибыль и превращать в предмет торга, – расценивается как препятствие. Государству уготована роль арбитра в тяжбах между капиталистами, чтобы один не сожрал другого, и гаранта их собственности. Все остальное – епархия частных собственников. Они сами отрегулируют и разберутся, что, как и сколько производить и производить ли вообще, когда, как и сколько платить наемникам и платить ли вообще, сами определят, кого, как и сколько обучать, лечить, содержать и нужно ли это вообще. Не чините препятствий капиталистам, но препятствуйте тем, кто чинит препятствия капиталистам, ибо капиталисты – цвет нации, соль земли и всякое такое.
А. и Д. не нравится неравномерность распределения доходов в классе капиталистов (олигархи и прочие) и в классе рабочих (члены профсоюзов и прочие). Так что, за бесплатный совет левым – написать на знаменах лозунги правых и вместе побороться за так называемый свободный рынок – нам надлежит причислять этих паяцев к левым!
Читаем.
«Тот, кто принимает близко к сердцу исторические ценности левых, то есть социальную справедливость, равные возможности, воздаяние по заслугам, а не по классовому положению, должен быть в первых рядах борцом за свободный рынок, где соблюдаются прозрачные правила игры, где политика налогообложения и перераспределения доходов эффективна, а не удовлетворяет интересы немногих привилегированных групп» (с.26)
Не лишне задаться вопросами: что есть свобода, для кого и чего она, от кого и чего свободный? Всех глубин этого понятия не раскроем, поэтому вопрос – можно ли по внешнему виду определить степень свободы индивида – оставим в стороне. Ограничимся следующим. Экономическая свобода суть право, сопряженное с возможностями. Лишено смысла рассуждать о свободе в отрыве от объективных условий ее реализации, коль глупо именовать свободой то, что запрещено, не поощряется и пытаются скрывать. Плоды свободы могут быть худыми и хорошими, но они всегда осязаемы. Свобода для капитала – это освобождение от тех обязанностей, которые налагает на него местопребывание и принадлежность к конкретной юрисдикции. Капиталисты – это космополиты. Они желают производить, где дешевле ресурсы, включая рабочую силу, продавать, где дороже ценят их товары, регистрироваться, где ниже налоги, проживать, где ему безопасней и комфортней. Это и есть капиталистический идеал свободного рынка и личной свободы. Он не согласуется с идеей социального государства, что либералы и не скрывают. Их поход во власть всегда был продиктован стремлением ослабить государственную ткань, за приходом всегда следовало обострение экономических проблем и социальное расслоение. По части дискредитации института государства они мастаки. Даже занимая ответственные посты в государстве, не перестают ругать его уже как абстрактную категорию. Они выдавали капиталистам карт-бланш, устраивали распродажи государственного имущества, а население обвиняли в холопской тоске по сильной руке, отсутствии терпения на пути либеральных реформ. Не подумайте, что намекаем на двадцатилетний опыт России, пусть не с российским размахом, но подобное характерно для всех капиталистических стран.
Повторимся, интересы капитала и труда диаметрально противоположны. Наемники желают высоких зарплат и низких цен на предметы первой необходимости и чтобы налоги от капитала поступали не в оффшоры, но по месту их проживания с целью поддержания того, что именуется общественными услугами. Многие капиталисты имеют возможность платить за образование своих детей и лечение, большинство наемников нет. Без законодательного вмешательства государства условия жизни трудящихся будут несопоставимы с теми, в которых пребывают капиталисты, даже если те и другие живут неподалеку. Процитируем Маркса. Одна из его ранних работ, кстати, тоже рассчитанная на неэкономистов, так и называлась «Наемный труд и капитал» (1847 г.).
«Если капитал возрастает, то возрастает масса наемного труда, растет число наемных рабочих, словом, господство капитала распространяется на большее число людей. Предположим наиболее благоприятный случай: с возрастанием производительного капитала растет спрос на труд, следовательно, повышается цена труда, заработная плата.
Как бы мал ни был какой-нибудь дом, но пока окружающие его дома точно также малы, он удовлетворяет все предъявляемые к жилищу общественные запросы. Но если рядом с маленьким домом вырастает дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины. Теперь малые размеры домика свидетельствует о том, что его обладатель совершенно нетребователен или весьма скромен в своих требованиях; и как бы ни увеличивались размеры домика с прогрессом цивилизации, но, если соседний дворец увеличивается в одинаковой или еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького домика будет чувствовать себя в своих четырех стенах все неуютнее, все более неудовлетворенным, все более приниженным.
Сколько-нибудь заметное увеличение заработной платы предполагает быстрый рост производительного капитала. Быстрый рост производительного капитала вызывает столь же быстрое возрастание богатства, роскоши, общественных потребностей и общественных наслаждений. Таким образом, хотя доступные рабочему наслаждения возросли, однако доставляемое ими общественное удовлетворение упало по сравнению с увеличившимися наслаждениями капиталиста, которые рабочим недоступны, и вообще по сравнению с уровнем развития общества. Наши потребности и наслаждения порождаются обществом; поэтому мы прилагаем к ним общественную мерку, а не измеряем их предметами, служащими для их удовлетворения. Так как наши потребности и наслаждения носят общественный характер, они относительны».
Как видите, материалист Маркс разбирается в психологии минимум не хуже идеалистов, которые объясняют социальные конфликты не существованием антагонизмов, порождаемых капиталом, и даже не политикой распределения доходов, а человеческой завистью к капиталистам. Ах, восклицают они, ведь все по закону!
О несвободах для свободного рынка знатоки свободы заговорили сразу после того как сами же установили свободный рынок. Сложно придумать что-то неординарное и объяснить горькие плоды свободного рынка, поэтому либералы давно либо перекладывают с больной головы на здоровую, либо пускаются в словоблудие. Непрозрачность, неэффективность – что стоит за подобными оценками, каково их юридическое и экономическое наполнение, они и сами толком не знают. В чем непрозрачность публичных законов? Неужели в том, что при желании с ними можно ознакомиться? Если в двусмысленности формулировок, то при наличии воли это устранимо. В чем неэффективность доходов и расходов? Неужели в том, что между расходами и доходами существует связь? Если речь идет об укрывательстве доходов и воровстве расходуемых государством средств, то эти проблемы решаются через контроль и ужесточение санкций против нарушителей. Но едва ли столь нехитрые рецепты понравятся либералам. Они будут намекать, что коль наблюдается социальное неравенство, то непрозрачны законы и неэффективна налоговая и бюджетная политика; кабы у власти были подлинные либералы, то все было бы иначе: эти точно знают, как достичь прозрачности и прилюдно из блохи скроить голенище.
Права вытекают из обязанностей. Обязанности без прав можно рассматривать как рабство и тиранию, но права не уравновешенные обязательствами есть привилегии. Погружать читателей в эту тему не станем, пусть каждый решит, какой класс сегодня является угнетенным, а какой – привилегированным. Обратим внимание лишь на один аспект, а именно на ограниченную форму ответственности. Суть этого института – собственники или акционеры предприятия отвечают по его долгам лишь в пределах начального капитала. Они имеют право использовать прибыль по собственному усмотрению, но если предприятию нечем уплатить по долгам, то непосредственные капиталисты оказываются в стороне. Уставный и акционерный капитал собственников составляет либо крохи, либо меньшую долю против капитала заимствованного, первый не соизмерим с теми активами, которыми оперируют такие предприятия. Можно указать на то, что в законе предусмотрены другие организационно-правовые формы: полные товарищества и товарищества на вере. Но на практике число таких предприятий равно нулю. Уже аббревиатуры – ООО, АО, Ltd. и прочее – свидетельствуют об ограничении не прав, а обязанностей, следовательно, речь идет о привилегиях, но в массовое сознание будут внедрять мысль, что бизнес – сторона угнетаемая. Кем?! Если чиновниками, за спиной которых стоят интересы олигархов, или олигархами, которые от имени государства продвигают собственные интересы, то с чего А. и Д. взяли, что цели левых и малого бизнеса совпадают? Это прудонизм чистой воды. Пьер Прудон (1809-1865) тоже восхищался гибкостью мелкотоварного производителя и во всем винил государство. Мелкая буржуазия давно завлекает на свою сторону левых, чтобы на чужих плечах войти во власть. Рабочие тоже приглашали лавочников побороться на баррикадах. Но всякий такой союз заканчивался для левых плачевно. Выяснялось, социалисты много ближе к правым олигархам, даже к монархистам, чем к наемникам. Для последних не должно быть принципиальной разницы в том, сколько хозяев – тысяча или миллион – их эксплуатирует. Зарплаты, условия труда, социальные гарантии на малых предприятиях не лучше, а зачастую хуже, чем на крупных производствах.
Бегло пробежимся по оглавлению и будем заканчивать. В главе «Смешение левого и правого» американцы итальянского происхождения на затравку предложат несколько примеров, как им кажется, из жизни. Первый процитируем. Остальные еще глупей.
«Вот уже несколько месяцев в некоторых итальянских супермаркетах и автолавках молодые фармацевты продают лекарства по цене на 20-30% ниже той, по которой они продаются в старых городских аптеках. И кто же тут более левый? Тот, кто за либерализацию торговли и профессиональной деятельности, или же тот, кто хочет, чтобы аптеки передавались от отца к сыну, позволяя заламывать запредельные цены на такие бытовые лекарства, как аспирин?» (с.27) Едва ли те, кто против торговли лекарствами с автолавок, через Интернет и посредством сетевого маркетинга, тем самым защищают давно защищенный порядок наследования. Вероятно, их тревожит другое: что молодые фармацевты буквально вчера были молодыми торговцами другого товара. Кто поручится, что они разбираются в лекарствах, что их таблетки не пустышки или того хуже, сколько потребуется контролеров, чтобы отследить их мобильность, разыскать в случае надобности и т.п. Другие примеры: про университет, про воздушного перевозчика Alitalia и прочая – такого же сомнительного качества. Всякий раз будет задаваться вопрос «кто тут более левый?». Так вот, левый здесь более тот, кто дальше пошлет А. и Д. вместе с их загадками.
Глава 2. Меритократия – это левая идея. Большинству не знаком этот умный термин, поэтому процитируем Советский энциклопедический словарь. «Меритократия (от лат. meritus – достойный и греч. kratos – власть), букв. – власть наиболее одаренных. Термин введен англ. социологом М.Янгом в кн. «Возвышение меритократии: 1870 – 2033» (1958). Разновидность технократической утопии, согласно которой капитализм трансформируется в общество, где утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из всех слоев. Оправдывает социальное неравенство и разделение на элиту и управляемые массы». Как видите, левого в меритократии не много. Эта сказка звучит довольно часто, например, когда говорят о социальном лифте, который переносит обитателей трущоб в пентхаусы. Чем Фридман начинает сочинения, показывали выше, теперь – как он их заканчивает. В буквальном смысле, поскольку далее читатель остается наедине с собой. Цитируем по сборнику «О свободе», где собраны статьи Фридмана и Хайека (из серии «Философия свободы», вып. II. М.: Социум, Три квадрата, 2003. — 182 с.). «Свобода – это отсутствие не только унификации, но и раз навсегда установленной иерархии. У тех, кто сегодня находится в самом низу социальной лестницы, всегда существует перспектива завтра подняться на самый ее верх – и в этом процессе почти перед каждым человеком открывается благодаря свободе возможность прожить более полную и насыщенную жизнь» (с.106).
Фридмана не спутаешь ни с кем. Сразу за характерным для неразвитого правосознания определением свободы, от которого попахивает анархизмом, следует глянцевая картинка, по которой судят о полноте человеческой жизни. Впрочем предупреждали: философы из либералов как из петарды баллистическая ракета. Маркс был куда проницательней: «Чем более способен господствующий класс принимать в свою среду самых выдающихся людей из угнетенных классов, тем прочнее и опаснее его господство» («Капитал». Т.3, с.656). Однако подобные исключения, как всякие аномалии, редки, они лишь откладывали крушение, но не избавляли от него. Рекламируемые подъемные механизмы работают в обе стороны. По лестнице не только поднимаются, но и слетают кубарем. И лифт не бывает пустым при спуске. Если показывают тех, кто обогатился, вознесен и облагодетельствован – ищи тех, кто обанкротился, низвержен и ущемлен.
Капиталы взаимно притягиваются и отталкиваются, концентрируются территориально и централизуются под управлением отдельных капиталистов и, напротив, фрагментируются между капиталистами и их наследниками, число юридических лиц и капиталистов то увеличивается, то уменьшается. Но принципиально это ничего не меняет: отношения между капиталистами не перестают оставаться натянутыми (Маркс характеризовал их как «взаимное надувательство»), не сглаживает распределение капиталов и классовых противоречий. Не следует обманываться внешней открытостью класса собственников. Элита держится за свои привилегии, не терпит выскочек из низов и отторгает тех, кто не исполняет ее неписаные правила. Непотизм осуждает каждый, но никто его не отменял, и с его проявлениями сталкиваемся при любом политическом устройстве.
Источник: grinmax.livejournal.com.
Рейтинг публикации:
|
