Максим Гринев: Новые либеральные мифы (критика на «Либерализм – это левая идея»)

На баннере «Эксперта» мигало: «Почему Берлускони так любит Путина? Должно ли правительство править? Зачем французские демонстранты хотят ограбить своих детей? Читайте в книге «Либерализм – это левая идея». Кликнули – и, пролистав доступный материал, познакомились с Альберто Алесина и Франческо Джавацци. Заодно повидались с Сергеем Гуриевым. Как ректор РЭШ он поддержал публикацию и написал предисловие.

Потомки великой цивилизации, в самом деле, похожи на русских, только у нас мафия и чудаки от морозов, а у них, вероятно, от жары.

Все грамотные делятся на писателей и читателей. Читающий писатель и пишущий читатель явление редкое. Если читаешь – некогда писать, коль с юных лет пристрастился к писательству – до пенсии забудь про чтение. Опять же, пропадает оригинальность. В этом смысле авторы не разочаруют. Хотя обещанных Гуриевым вершин стиля не заметили, а фантазиям не удивляемся давно, но это дело вкуса. Гуриев ведь тоже не читатель, ему и сравнить-то не с чем. Вечно восторженный, когда речь о либералах, журналист «Новой» Андрей Колесников характеризует его так: «современная «вакансия поэта», которая, по словам Пастернака, «опасна, если не пуста», заполнена Гуриевым»; «модный» [это Гуриев. – Прим. авт.] не означает «поверхностный». В данном случае синоним слова «модный» — «блестящий»; «разумеется, Сергей Гуриев — либеральный экономист. И книга «Мифы экономики» своим содержанием разоблачает другой миф — о крахе капитализма и либеральной экономической идеологии. Либеральная — означает ещё и рациональная».

Конечно, «рациональная». Причем настолько, что сами рационализаторы с наступлением кризиса договорились до чертиков. В который раз виноваты «мыльные пузыри». Кстати, термин заимствован из «Капитала». Маркс объясняет, что такое фиктивный капитал, почему он обесценивается во время кризисов и единожды использует этот образ. Пузырь, потому что дутый, невесомый, не существующий в природе. Он создает лишь иллюзию национального богатства и его исчезновения. Достаточно сосчитать количество фондовых крахов и экономических кризисов, чтобы убедиться, что не всякий обвал фондового рынка знаменует кризис, но непременным атрибутом кризиса является обесценение ценных бумаг. Биржевой крах 1987 года по величине падения превосходил 1929 год почти в 2 раза. Инвесторы проливали слезы по всему миру. Статистика отметила замедление темпов экономического роста, однако спада не произошло. Впрочем, если хотите, пусть виновниками будут пузыри. Так даже интересней: с одной стороны – космические cтанции и цифровые технологии, с другой – господство экономических пародий в виде монетаризма с его вездесущим «печатным станком».

Как покупателей призывают внимательней рассмотреть упаковку, чтобы заподозрить фальшивку, так и здесь многое выдает, что книга рассчитана на простаков – серия названа «Экономика для неэкономистов». Это не значит, что экономисты не пишут ерунды для коллег – в журнале «Вопросы экономики» пишут и не такое, – просто знайте, что не всякая книжка заслуживает прочтения, особенно если учесть, что за это надо платить. Итальянцы признаются, что за основу взяли статьи, опубликованные ими в Corriere dela Sera и Sole 24 Ore, и ожидать глубины не приходится. Можно сделать скидку на популяризаторство, в действительности – это неприкрытое невежество, начиная от названия. Сами авторы признаются, оно звучит «парадоксальным образом», но едва ли огорошить публику обложкой есть лучший маркетинговый ход. Название должно завлекать не меньше чем «Тайна острова скелетов». К обложке еще вернемся, сейчас оглавление: 1. Смешение левого и правого. 2. Меритократия – это левая идея. 3. Либерализация рынка – это левая идея. 4. Реформа рынка труда – это левая идея. 5. Снижение расходов государства – это левая идея. 6. Государственный капитализм – это вовсе не левая идея. 7. Кое-что начинает меняться.

Поскольку были доступны предисловие, введение и первая глава, содержание остальных изложим предположительно. Во-первых, спасибо Гуриеву: подсказал, в каком направлении течет мысль. Во-вторых, с похожими опусами сталкиваемся часто и сообразили бы и без его подсказок. Нового здесь нет, разве что особенный апломб.

Гуриев: «Это книга о том, что экономисты – это не борцы за то, чтобы «богатые богатели». Настоящий экономист пытается объяснить обществу, что левые должны защищать меритократию, конкуренцию, гибкие рынки труда и капитала, сбалансированный бюджет и уход государства из экономики. Если, конечно, это настоящие левые, заинтересованные не в том, чтобы «не было богатых», а чтобы «не было бедных». Здесь «настоящий экономист» забыл упомянуть, что левые при этом не должны лезть в политику и приносить правым прибыль. Поэтому настоящим правым достанется только присваивать прибавочный продукт, заседать в парламентах и правительствах, эмитируя государство, и заниматься благотворительностью. Так и торчат ослиные уши Милтона Фридмана. Хотя, помнится, тот считал благотворительность делом добровольным и святым настолько, что за это полагаются налоговые поблажки. Ведь благотворитель выполняет несвойственные ему функции государства.

Гуриев: «Берлускони и Путин иллюстрируют главный парадокс, который обсуждают А. и Д.: устойчивость и даже естественность формирования альянса левых и правых против либеральных ценностей – меритократии, конкуренции и частной собственности». Трудно сказать, пытались ли авторы провести параллель между Муссолини и Гитлером или без задней мысли высосали свое объяснение из пальца. На наш взгляд, отношения национальных лидеров много прозаичней.

«Как стало известно "Ъ", Минобороны РФ приняло на снабжение вооруженных сил РФ бронемашину итальянского производителя Iveco LMV M65, сборка которой может начаться в России уже в этом году. Переговоры о создании СП с Iveco с минимальным объемом производства 500 машин в год ведут "Ростехнологии". Это серьезный удар по интересам "Русских машин" Олега Дерипаски, производителя отечественного "Тигра" (ГАЗ-233014). В ближайшие годы Минобороны может потратить на закупку бронемашин Iveco российской сборки около 30 млрд. руб. (http://kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1482709 )». Из таких эпизодов и состоит дружба первых лиц.

Один из признаков либерала – игнорирование содержания устоявшихся понятий. Понравится звучание слова, его извратят до неузнаваемости. «Для них [для А. и Д.] либерализм – это гуманистическое учение, которое доказывает то, что каждый человек – это личность, способная на самостоятельные решения. Надо предоставить каждому равные возможности, и тогда каждый человек поймет, что он хочет и может сделать, и будет готов отвечать за свою судьбу. Иными словами, настоящий либерал не смотрит на своих сограждан свысока (с патерналистским снисхождением), а относится к ним, как равным» (с.9).

Во-первых, либерализм не может быть сведен к гуманистическому учению. Особенно, когда речь о либерализме экономическом. Гуманизм как направление мысли свою миссию выполнил. Потом, даже не гуманизм сообщил, что человек есть личность, а христианство. Гуманизм не создал собственной теории личности, он лишь утверждал, что мерило всего есть человек. Пафосом гуманизма сегодня зажжешь разве что сексуальные меньшинства. Во-вторых, патернализм противопоставлен равенству, но толкование подозрительное.

Равенство не нуждается в патернализме, но патернализм прикрывает неравенство. Левые требуют равенства на стадии распределения национального дохода. Правые уверяют, что это подорвет производство и готовность капиталистов создавать рабочие места, что богатые поделятся доходом без вмешательства государства, ведь милосердие у них в крови. Эти обещания – вилами по воде, но только правые радикалы ратуют за снятие с капиталистов всякой социальной ответственности. Государство должно гарантировать собственникам низкие налоги и освободить их совесть от того, что происходит с наемниками за воротами.

«Почему таких либералов не любят так называемые «левые» и «правые»? Левые (в Европе это представители профсоюзов) используют патерналистскую риторику для того, чтобы защититься от «эксплуатации». На самом деле речь идет о защите от конкуренции, как от международной, так и внутренней. При этом они делают вид, что «защищают бедных». Например, европейские профсоюзы утверждают, что надо запретить импорт товаров из тех развивающихся стран, где не соблюдаются социальные стандарты, тем самым якобы заботясь об «эксплуатируемых» рабочих в этих развивающихся странах» (с. 9 – 10). Вместо того чтобы объяснить, почему не любят либералов, Гуриев совершает прыжок. Даже если сообщенное является фактом – что маловероятно – профсоюзы создаются, чтобы отстаивать интересы и решать проблемы прежде своих рабочих. Либералов не любят за то, что их обещания слишком расходятся с делами, что их трактовки реальности мало имеют общего с реальностью. Правые пестуют своих предтечей, поскольку именно либеральные идеи оправдывают экономическое неравенство. Лозунг Французской революции – «Свобода, равенство, братство» – не должен вводить в заблуждение. Известные миру документы не случайно озаглавлены декларациями. Они не гарантируют освобождение от нужды, а лишь декларируют свободу слова и совести, не имущественное равенство постулируют они, а лишь обещают равенство перед законом. Человеческое братство того пуще выводится на основании способа, которым всякий появляется на свет.

«Не менее опасны последствия «левой» риторики и для внутреннего рынка труда. С тем, чтобы защитится от «эксплуатации», профсоюзы делают все, чтобы затруднить увольнение сотрудников. Это, очевидно, подрывает стимулы предпринимателей для найма новых сотрудников. Тем самым противники конкуренции на рынке труда не дают рыночным силам справиться с безработицей и повышают благосостояние сегодняшних членов профсоюзов за счет сегодняшних безработных» (с.10). Во дает! Совсем не очевидно… За увольнением не обязательно следует наем. Не существует законов, предписывающих капиталисту поддерживать численность на достигнутом уровне. Сегодня из гуманных побуждений он попользовался одной личностью, завтра решил сменить рабочую лошадку, послезавтра возлюбил гастарбайтеров и пересел на них. Когда подыщет более прибыльное занятие, запахнет жареным в виде налоговой проверки или прочие обстоятельства потребуют проявить недюжинное человеколюбие, придумает, как подешевле спихнуть балласт. Гуриевы называют это «рыночными силами», в отличие от сил нерыночных, то бишь профсоюзов. Потом, каким образом работающие способны повышать свое благосостояние за счет безработных? Разве безработные им платят? Напротив, безработные получают пособия из фонда оплаты труда. Неработающих способны кормить только работающие. Так было и будет до скончания веков. Из безработных даже капиталист не способен выколачивать прибыль. Интересы труда и капитала не могут совпадать. Чем выше уровень занятости, тем выше зарплаты. Чем выше безработица, тем призрачней для работающих перспективы повышения зарплат. По мере роста армии безработных конкуренция на рынке труда вынуждает соглашаться на более низкую оплату.

«В течение своего первого срока Президент Путин провел целый ряд впечатляющих либеральных реформ и добился не только высоких темпов роста и резкого сокращения безработицы, и бедности. Но в конце концов он понял, что гораздо удобнее опираться и на крупный государственный (квазигосударственный) бизнес, и на «левую» риторику перераспределения в пользу бюджетников» (сс.11-12). Когда первое лучше второго, не употребляют «но, в конце концов»: двусмысленность превращает критику в заискивание. Сила ученого Гуриева в отсутствии всякой логики. Если рост экономики и сокращение безработицы произошло благодаря политике Путина, то и экономический кризис в России надлежит связывать с его именем. Не нравится… Слуху приятней – в кризисе виновата Америка. Но тогда и российские достижения надлежит вязать с ростом на запредельных территориях.

Введение.

Либерала определить легко. Если попадается фраза типа: «На нет нужды углубляться в философскую дискуссию о точности таких представлений…» (с.19), – знайте, перед вами – любитель свободы. Философия никогда не была сильной стороной тех, кто считает генератором свободы частную собственность на средства производства. Ведь философская мысль – это мысль, додуманная до конца. Она не терпит пустых фраз, предвзятых оценок и всего того, на чем зиждется лишенный всякой глубины либерализм. Философский либерализм – это индивидуализм. Потому так и страшатся либералы всего, что напоминает об общем. Экономический либерализм – свобода так называемого предпринимательства. Едва ли чуткий к посягательствам государства на свободу абстрактного человека либерал отметит, сколь чудовищно такое сочетание. Рядом с прекрасным словом «свобода» стоит то, что ранее именовалось торгашеством, стяжанием и лихоимством. Такое опошление не просто ощущение. Сразу после провозглашения свободы события во всех странах развивались как под копирку: небогатых лишали основных источников к существованию. Освобожденным от государства, но «отягощенным» средствами производства собственникам требовалась свободная рабочая сила, не обремененная ничем, кроме чувства голода. Физическим и экономическим понуждением людей сгоняли с земельных наделов на мануфактуры, строительство дорог и прочих благ цивилизации. Либералы не любят вспоминать про подвиги капитализма во имя свободы, но обожают поболтать о его «естественных» корнях и грядущей эре процветания. Так вот, корни изначально гнилые и будущее тревожно.

Все смешалось в станах «левых» и «правых», либералы теснимы с двух сторон – как доказательство авторы говорят о несоответствии партийных программ их названиям. Но это смешение произошло почти сразу, и давно сообразили, что не названиями партий определяется окрас. В зависимости от того, куда дули ветры, либералы заседали то по левую руку, то объявляли себя центристами, то занимали в парламентах кресла справа. Так и кочевали. В России правящая партия, именующая себя центром, проводит ярко выраженную либеральную политику, и не понятно, чем вызвано недовольство Путиным и Берлускони. В правительстве нет ни одной левой фамилии. Кругом либералы и правые. Коль одни правые персонально не пускают в политику других правых, это не означает, что правящие правые есть левые. Фон Хайек, перепевающий его Фридман пытались отследить эволюцию либерализма. Теперь запутались и путают читателей А. и Д. в политической терминологии.

В стремлении сохранить власть, на протяжении без малого двух веков либералы вынуждены были мимикрировать. Авторам требовалось назвать сущностный признак, отличающий сегодняшних правых от сегодняшних левых и объединяющий правых и левых в разных странах. Правый – это сторонник частной собственности на средства производства. Поэтому экономические либералы – правые, и авторы зря тоскуют в меньшинстве, им надлежит оглядеться по сторонам. Что касается тех, кто призывает государство к вмешательству в экономику, так называемых умеренных и разного толка социалистов – они тоже родились не вчера. Уж слишком глупо звучало заклинание (особенно на фоне волны европейских революций в середине XIX века) – что свободный рынок силой конкуренции все расставит по своим местам. Свобода – это стихия хаоса, и абсолютная свобода никогда не создавала гармонии. Это касается всякой области человеческой деятельности, включая экономику. Сбалансированность свободных рынков – событие случайное и мимолетное. Как экспресс пролетает мимо заснеженного полустанка, так бизнесу вся эта академическая болтовня о существовании некой точки по барабану. Устойчивого равновесного состояния, которым на протяжении двух веков бредят идолопоклонники «невидимой руки», не существует. Положи перед ними чистые статистические формы, предложи на условных цифрах продемонстрировать, как выглядит идеал сбалансированной экономики, – выяснится, что их мозг не предназначен для решения практических задач, это лишь ретранслятор абсурдных гипотез и полубеллетристического чтива. Не наукой занимаются катедер–либералы, не мифы экономики разрушают, а мифы прошлого представляют как ученый модерн.

«Правые и левые дирижисты смотрят на свободный рынок с подозрением по двум причинам. Первая – идеологическая: они уверены, что рынком нужно управлять подобно тому, как всадник (то есть правительство) управляет конем (то есть экономикой), потому что они считают, что это лучший способ достичь благосостояния: «рыночный конь» слишком своенравен и непредсказуем, если его не укротить политическими средствами. С этим тезисом мы не согласны и намерены его оспорить» (с.21).

Предупреждали, термины используются безо всякой связи с традиционным содержанием. Уверенность, что рынком нужно управлять, – вовсе не «идеологическая» причина, а сугубо практическая. Благодаря изысканиям Кейнса некоторым показалось, что найдено средство от кризисов – регулирование процентных ставок для регулирования инвестиций; если последних не хватает – увеличивать государственные расходы. Всадник без головы, показалось, обрел мозги и стал способен управлять конем. Конечно, новизной здесь не пахло, Кейнс тоже был больше писателем, чем читателем. Но ведь А. и Д. считают, что при любом раскладе всадник не может быть башковитей коня. Куда до него валаамовой ослице, прямо Конек-Горбунок!

«Вторая (и главная!) причина, в большей степени политическая, объясняет это неприятие рынка вовсе не страхом рынка, что он будет слишком «диким», а желанием сохранить статус-кво и боязнью нарушить хрупкое равновесие лоббистских групп, захвативших итальянскую политику (как в левой части ее спектра, так и в правой), в ущерб интересам молодежи, потребителей, налогоплательщиков» (с.21). Стоп! В том, что либералы видят все зло в правительствах, а не в экономических отношениях, гарантом которых являются правительства, нового нет. Вопреки фактам и логике утверждают, что в кризисах виноваты не достаточно либеральные правительства. Если бы к власти в 1934 году пришел не Рузвельт, то американская экономика после кризиса взлетела бы ракетой. Выходит, либералы считают правительства базисом! То есть не конь носит всадника, а всадник таскает коня на собственных плечах. Здорово... Сложно сказать, А. и Д. в самом деле малахольные или придуриваются. Лоббирование есть иллюстрация конгломерата бизнеса и власти. Кто платит, тот и танцует с девушкой. Про равноудаленность власти от бизнес группировок – еще одно пустое благопожелание. Не только представители власти лезут в бизнес, но и наоборот, и лоббирование не только высвечивает антагонизмы, порождаемые капиталистическим рынком, это – отлаженный инструмент конкуренции. При слове «мафия» и «коррупция» обыватель испытывает смешанное чувство негодования и национального стыда, но законы о лоббизме – это легализация мафии и узаконенная коррупция. Один сообщил, чего хочет, другой назвал цену; первый публично заплатил, второй честно перечислил налоги и спит спокойно. Живя за океаном, авторы могли бы полюбопытствовать, как принимаются экономические решения в Америке, а не пенять соотечественникам на сучек в глазу. Читаем далее.

«Часто ли вы слышали, чтобы наши политики говорили о потребителях, вместо того, чтобы разглагольствовать о той или иной лоббистской группе, заинтересованной в защите профессиональных и иных интересов? Одна их фундаментальных проблем итальянского общества состоит в том, что многие (слишком многие!) ассоциируют себя с конкретной узкой группой (преподаватель, государственный служащий, бизнесмен, пенсионер), теряя таким образом представление о нашей общей категории, то есть что мы все – потребители и налогоплательщики. Те, кто нами управляют, предпочитают политику в соответствие с предпочтениями лоббистских групп, таким образом усугубляя разделение общества. Результат же таков, политика превращается в войну лобби между собой, вместо того чтобы работать на рост благосостояния граждан» (с. 21).

Излюбленные приемы либерала – будучи демагогом, обвинять в демагогии других, выставлять себя самым умным и давать бесполезные советы. Граждане Италии правильно делают, что не откликаются на обращение к ним как потребителям, – это свидетельствует об уме итальянцев. Доходы они получают не как потребители, а как люди, относящиеся к определенной группе. С ней и должны связывать свое материальное состояние. По экономической природе всякий человек потребитель, часть потребителей составляют группу налогоплательщиков. Поскольку как потребители люди заинтересованы в том, чтобы товары были дешевыми, а как налогоплательщики – чтобы налоги были низкими, то авторы проталкивают мысль, что низкие налоги и приведут к достижению этой мечты. Однако экономика устроена сложнее. Во-первых, движение цен регулируется действием иных сил. Если завтра снизить налоги, то совершенно не обязательно, что снизятся цены. Нельзя напрямую увязывать рост цен и с повышением налогов. Это ходячее представление, будто исключительно от воли продавцов зависит, какими будут рыночные цены, что всякое повышение расходов капиталисты способны переложить на потребителей. Иначе необъяснимо их единодушие по вопросу о повышении зарплат. Во-вторых, из каких источников формировать доходы пенсионеров, бюджетников, малоимущих, безработных, как финансировать военные нужды, образование, медицину и прочее? Христос насытил пятью хлебами и тремя рыбами пять тысяч пришедших его послушать, и еще набралось двенадцать коробов, но едва ли подобное под силу гарвардским кудесникам.

У Маркса есть работа «Заработная плата, цена и прибыль». Это – доклад, прочитанный им в 1865 г. на заседаниях Генерального Совета Международного Товарищества рабочих, в котором популярным языком излагаются основы политической экономии. Интрига в том, что поводом послужил другой доклад. Английский рабочий Джон Уэстон, видимо, начитавшись газет, защищал тезис о том, что повышение заработной платы не может улучшить положение рабочих и что деятельность тред-юнионов следует признать вредной. По сути, А.и Д. так или иначе повторяют мысли того бедолаги, которые, словами Маркса, «могли бы уместиться в ореховой скорлупе». Процитируем Маркса.

«Гражданин Уэстон иллюстрировал свою теорию следующим примером: если в миске содержится определенное количество супа, предназначенное для известного числа лиц, то это количество не может возрасти от того, что будут увеличены размеры ложек. Пусть гражданин Уэстон не посетует на меня за то, что пример этот мне кажется довольно пошлым. Он несколько напомнил мне сравнение, которое сделал Менений Агриппа. Когда римские плебеи забастовали против римских патрициев, патриций Агриппа сказал им, что патрицианское чрево питает плебейские члены государственного тела. Агриппе, однако, не удалось доказать, что можно питать члены одного человека, наполняя желудок другого. Гражданин Уэстон, в свою очередь, позабыл, что в миске, из которой едят рабочие, находится весь продукт национального труда и что брать из нее больше им мешает не малый объем миски и не скудное количество ее содержимого, а исключительно малые размеры их ложек». Мысли Уэстона – обязательный атрибут книжек типа «Либерализм – это левая идея». В явном виде читатель, может, ее не встретит, но в завуалированной форме она будет присутствовать.

«… В сегодняшней Италии не существует противоречия между социальным равенством и эффективностью экономики: большая эффективность не означает меньшую степень равенства, – напротив!»

Если косвенно признается, что такое противоречие существовало, куда оно исчезло, во что превратилось за годы правления Берлускони? Чтобы доказать свой тезис, авторам не хватит вечности. Если они, конечно, оперируют экономическими понятиями – стоимость сношенных в процессе производства орудий, зарплаты наемников, прибыли капиталистов, – а не сравнивают сандали римских патрициев с кроссовками сегодняшних плебеев. Норма прибыли имеет историческую тенденцию к понижению, следовательно, к сокращению разрыва между доходами капиталистов и всеми остальными. Но, во-первых, это есть свидетельство снижения эффективности экономики, во-вторых, это есть результат борьбы за сокращение рабочего дня и повышение зарплат, в-третьих, это следствие увеличения вещественного капитала, в-четвертых, это связано с относительным перепроизводством, часть товаров из-за низкой покупательной способности населения теряет потребительные свойства и списывается на убытки. Либералам свойственно записывать к себе в актив все хорошее, что происходит помимо и даже вопреки их воли. Еще обожают полемизировать с придуманным оппонентом (напоминает бой с тенью). В заочном споре они наделяют его куриными мозгами, а потом эффектно отправляют в нокаут байкой или анекдотом. Обсуждение сразу приобретает необыкновенно научный характер. Все делается, как говорится, от души, что служит поводом для восторгов публики и самовлюбленных пересказов.

В предисловии Фридмана к своему труду «Капитализм и свобода» находим следующее признание.

«Роль таких книг заключается в том, чтобы оставить вопрос открытым до тех пор, пока обстоятельства не вызовут необходимости перемен. В частных и особенно в государственных делах господствует колоссальная инерция, своего рода тирания статус-кво. Только кризис (реальный или воображаемый) вызывает настоящие перемены. Когда происходит кризис, действия, которые будут предприняты, зависят от имеющихся в наличии идей. В этом, как мне кажется, и состоит наша главная роль: разрабатывать альтернативы существующей политике, поддерживать в них жизнь и держать их наготове, пока политически невозможное не сделается политически неизбежным.

Пожалуй, будет понятнее, если я расскажу случай из личного опыта. В конце 1960-х годов я дискутировал с неисправимым коллективистом Леоном Кейсерлингом в Висконсинском университете. Решающий, как ему казалось, удар заключался в том, чтобы высмеять мои взгляды как крайне реакционные, и он предпочел нанести его, зачитав из конца главы II настоящей книги список мер, которые, как я писал, «нельзя, на мой взгляд, оправдать в свете вышеозначенных принципов». Покуда он перебирал мои филиппики в адрес поддержания цен, тарифов и т.д., студенческая аудитория была на его стороне, и так продолжалось, пока он не дошел до пункта 11: «Воинская повинность в мирное время». Мое выступление против воинской повинности вызвало бурные аплодисменты; это стоило ему и аудитории и дискуссии» (Фридман М. Капитализм и свобода / Пер. с англ. М.: Новое издательство, 2006. – 240 с., Библиотека фонда «Либеральная миссия», с.19).

Нечто похожее будет присутствовать у итальянских продолжателей либеральной традиции, а именно: ничего конкретного, не доказать тезис, а подменить другим, апеллировать не к разуму, а к юношеским инстинктам и ощущениям. Проблема даже не формулируется, а просто болтают о том, о сем, например, о бедности и богатстве, пытаясь убедить, что бедность проистекает от нежелания трудиться, брать на себя ответственность и прочее, а богатство – проявление творческого отношения к труду, креативного мышления, позитивного настроения и прочая чепуха. Послушать их, бедность и богатство не две стороны одной медали, а две разные планеты. На первой все мечты о том, как бы распределить, проесть богатство и уничтожить богатых, на второй искренне жалеют бедных, потому озабочены как бы произвести подешевле и продать подороже; на первой не умеют трудиться, потому не «срывают цветы удовольствий», на другой – свободный труд на контрактной основе и вечный праздник. Первая населена стариками и бедняками, уповающими на государство, на которых не напасешься, на другой – живут раскрепощенные душой и телом, для которых открыты все пути. Хочешь быть богатым – будь им. Придумай, из чего извлекать прибыль, и не верь тем, кто убеждает, что прибыль возникает уже на стадии присвоения результатов чужого труда, следовательно, ее извлекают не из чего, а из кого.

Авторы упоминают Маркса, правда, слова ему не дают, а ограничиваются скрытыми ссылками типа «нам кажется, что Маркс говорил о борьбе классов, а вовсе не о борьбе поколений» (с. 25). (Это к вопросу о пенсиях. Правые либералы против всего государственного, обязательного, ограничительного, против повышения налогов, поэтому не сложно догадаться, за что будут агитировать А. и Д. Либералы не приветствуют повышение тарифов по пенсионному страхованию, ведь есть достойная альтернатива – увеличение пенсионного возраста.) Более того, на обложке помещен образец подлога: «Думал ли Маркс, что «союз труда и капитала» выльется в коалицию профсоюзов и капиталистов-олигархов, что государство будет поддерживать систему, при которой бедные кормят богатых? Все мы – потребители и налогоплательщики, и если государство не может помочь, пусть хотя бы не мешает». Такое встречается сплошь и рядом. Вроде цитата, а источник не указан, или, напротив, списаны целые страницы, но кавычки отсутствуют. Общество, в котором вращаются записные либералы, к подобному относится с пониманием. Конечно, Маркс никогда не говорил о «союзе труда и капитала» в понимании А. и Д. Капитал не может существовать без наемного труда, капитал порождает и воспроизводит наемный труд, но это не есть проявление единения противоборствующих сил. В данном случае авторы следуют в фарватере профессора Лориа (кстати, тоже из Италии). После выхода I тома «Капитала» тот заявил, что никакого продолжения не может быть, а Маркс - заурядный плагиатор. Когда второй том вышел на суд читателей – ему бы заткнуться, так нет, он стал потешаться, что Маркс различает стоимость и цену. Впрочем, это не помешало содрать у Маркса историческую теорию развития и выдать ее за собственный труд. Особую гадливость вызвали похвалы г-на Лориа в адрес Энгельса, который не без юмора сообщает о порядочности южанина.

Да, Маркс не просто думал, а был абсолютно убежден и доказывал, что буржуазное государство будет «поддерживать систему, при которой бедные кормят богатых». Поэтому прежде чем взывать к небесам, авторам следовало хотя бы конспективно ознакомиться со взглядами Маркса. Задолго до Маркса патриции отделяли себя от плебеев, рабовладельцы – от рабов, а помещики, не брезгуя питаться плодами рук крепостных, стыдились всякого родства с ними. Не Маркс придумал деление на классы. Это не только констатация факта, но принятый во многих науках метод, позволяющий структурировать всякую совокупность и определить иерархию в ней. Классами и группами оперировали задолго до Маркса. Он лишь настаивал на очевидном: что существование различных отношений к средствам производства есть источник экономического и политического неравенства. Наемники физически соприкасаются с орудиями труда, но результат их труда принадлежит собственникам орудий, большая часть которых даже не имеет представления, как выглядит принадлежащее им имущество. Скрежет зубов был вызван не тем, что он открыл эту тайну (в стремлении быть последовательными просвещенные и свободолюбивые гуманисты периодически выбалтывали такое, что у почтенной публики волосы вставали дыбом – один Мальтус чего стоит), а то, как он это сделал. Прекрасный язык, безупречная логика и никакой метафизики, он превосходил и превосходит своих оппонентов на порядки. На его фоне они выглядят карликами. На страницах «Капитала» он дал высказаться всем: философам, экономистам, журналистам, капиталистам и прочее. Если цитировал, то не возникало сомнений в подлинности сказанного и авторстве. Когда устраивал разбор, делал это блестяще. Впрочем не стоит преуменьшать заслуг Маркса как первопроходца: он не только задался многими вопросами, которые до него и в голову никому не приходили, но и дал ответы. В наш век – когда экономисты обмениваются гипотезами и побеждает та, которая окажется абсурдной настолько, что будет помещена на обложке таблоида, – это кажется анахронизмом, но, на наш взгляд, это и есть подлинная наука. Не велика ученая честь делить общество на потребителей, на налогоплательщиков и, подобно диджеям, на молодых и старых. Достигнув пика в форме классической политэкономии, последовал этап политэкономии вульгарной. Науку, которая так и не смогла внятно сформулировать предмет и метод изучения, призвали к решению практической задачи: исследовать природу кризисов и дать рецепты. Все вылилось в массированное оболванивание и оправдание капиталистического способа производства. «Капитал» Маркса стал лучом в царстве невежества. Буржуазные ученые держали нос по ветру – так появились «чистые» экономисты. Никаких классов, проповедовали они, взамен их предложили несколько аполитичных математических функций. Достижения этого этапа, который длится более столетия, оказались еще более смехотворными: в головах западных экономистов сегодня – вакуум или, если хотите, винегрет из идеологических клише.

«Если государство не может помочь, пусть хотя бы не мешает», – откуда это? Это парафраз лозунга экономического либерализма «laissez faire, laissez passer», с французского переводится как «дозвольте действовать», «пустите», «не чините препятствий» и т.п. Всякие границы, налоги, нормы, контроль, половые и возрастные ограничения, традиции, этика и мораль, то есть все, что мешает капиталу увеличивать прибыль и превращать в предмет торга, – расценивается как препятствие. Государству уготована роль арбитра в тяжбах между капиталистами, чтобы один не сожрал другого, и гаранта их собственности. Все остальное – епархия частных собственников. Они сами отрегулируют и разберутся, что, как и сколько производить и производить ли вообще, когда, как и сколько платить наемникам и платить ли вообще, сами определят, кого, как и сколько обучать, лечить, содержать и нужно ли это вообще. Не чините препятствий капиталистам, но препятствуйте тем, кто чинит препятствия капиталистам, ибо капиталисты – цвет нации, соль земли и всякое такое.

А. и Д. не нравится неравномерность распределения доходов в классе капиталистов (олигархи и прочие) и в классе рабочих (члены профсоюзов и прочие). Так что, за бесплатный совет левым – написать на знаменах лозунги правых и вместе побороться за так называемый свободный рынок – нам надлежит причислять этих паяцев к левым!

Читаем.

«Тот, кто принимает близко к сердцу исторические ценности левых, то есть социальную справедливость, равные возможности, воздаяние по заслугам, а не по классовому положению, должен быть в первых рядах борцом за свободный рынок, где соблюдаются прозрачные правила игры, где политика налогообложения и перераспределения доходов эффективна, а не удовлетворяет интересы немногих привилегированных групп» (с.26)

Не лишне задаться вопросами: что есть свобода, для кого и чего она, от кого и чего свободный? Всех глубин этого понятия не раскроем, поэтому вопрос – можно ли по внешнему виду определить степень свободы индивида – оставим в стороне. Ограничимся следующим. Экономическая свобода суть право, сопряженное с возможностями. Лишено смысла рассуждать о свободе в отрыве от объективных условий ее реализации, коль глупо именовать свободой то, что запрещено, не поощряется и пытаются скрывать. Плоды свободы могут быть худыми и хорошими, но они всегда осязаемы. Свобода для капитала – это освобождение от тех обязанностей, которые налагает на него местопребывание и принадлежность к конкретной юрисдикции. Капиталисты – это космополиты. Они желают производить, где дешевле ресурсы, включая рабочую силу, продавать, где дороже ценят их товары, регистрироваться, где ниже налоги, проживать, где ему безопасней и комфортней. Это и есть капиталистический идеал свободного рынка и личной свободы. Он не согласуется с идеей социального государства, что либералы и не скрывают. Их поход во власть всегда был продиктован стремлением ослабить государственную ткань, за приходом всегда следовало обострение экономических проблем и социальное расслоение. По части дискредитации института государства они мастаки. Даже занимая ответственные посты в государстве, не перестают ругать его уже как абстрактную категорию. Они выдавали капиталистам карт-бланш, устраивали распродажи государственного имущества, а население обвиняли в холопской тоске по сильной руке, отсутствии терпения на пути либеральных реформ. Не подумайте, что намекаем на двадцатилетний опыт России, пусть не с российским размахом, но подобное характерно для всех капиталистических стран.

Повторимся, интересы капитала и труда диаметрально противоположны. Наемники желают высоких зарплат и низких цен на предметы первой необходимости и чтобы налоги от капитала поступали не в оффшоры, но по месту их проживания с целью поддержания того, что именуется общественными услугами. Многие капиталисты имеют возможность платить за образование своих детей и лечение, большинство наемников нет. Без законодательного вмешательства государства условия жизни трудящихся будут несопоставимы с теми, в которых пребывают капиталисты, даже если те и другие живут неподалеку. Процитируем Маркса. Одна из его ранних работ, кстати, тоже рассчитанная на неэкономистов, так и называлась «Наемный труд и капитал» (1847 г.).

«Если капитал возрастает, то возрастает масса наемного труда, растет число наемных рабочих, словом, господство капитала распространяется на большее число людей. Предположим наиболее благоприятный случай: с возрастанием производительного капитала растет спрос на труд, следовательно, повышается цена труда, заработная плата.

Как бы мал ни был какой-нибудь дом, но пока окружающие его дома точно также малы, он удовлетворяет все предъявляемые к жилищу общественные запросы. Но если рядом с маленьким домом вырастает дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины. Теперь малые размеры домика свидетельствует о том, что его обладатель совершенно нетребователен или весьма скромен в своих требованиях; и как бы ни увеличивались размеры домика с прогрессом цивилизации, но, если соседний дворец увеличивается в одинаковой или еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького домика будет чувствовать себя в своих четырех стенах все неуютнее, все более неудовлетворенным, все более приниженным.

Сколько-нибудь заметное увеличение заработной платы предполагает быстрый рост производительного капитала. Быстрый рост производительного капитала вызывает столь же быстрое возрастание богатства, роскоши, общественных потребностей и общественных наслаждений. Таким образом, хотя доступные рабочему наслаждения возросли, однако доставляемое ими общественное удовлетворение упало по сравнению с увеличившимися наслаждениями капиталиста, которые рабочим недоступны, и вообще по сравнению с уровнем развития общества. Наши потребности и наслаждения порождаются обществом; поэтому мы прилагаем к ним общественную мерку, а не измеряем их предметами, служащими для их удовлетворения. Так как наши потребности и наслаждения носят общественный характер, они относительны».

Как видите, материалист Маркс разбирается в психологии минимум не хуже идеалистов, которые объясняют социальные конфликты не существованием антагонизмов, порождаемых капиталом, и даже не политикой распределения доходов, а человеческой завистью к капиталистам. Ах, восклицают они, ведь все по закону!

О несвободах для свободного рынка знатоки свободы заговорили сразу после того как сами же установили свободный рынок. Сложно придумать что-то неординарное и объяснить горькие плоды свободного рынка, поэтому либералы давно либо перекладывают с больной головы на здоровую, либо пускаются в словоблудие. Непрозрачность, неэффективность – что стоит за подобными оценками, каково их юридическое и экономическое наполнение, они и сами толком не знают. В чем непрозрачность публичных законов? Неужели в том, что при желании с ними можно ознакомиться? Если в двусмысленности формулировок, то при наличии воли это устранимо. В чем неэффективность доходов и расходов? Неужели в том, что между расходами и доходами существует связь? Если речь идет об укрывательстве доходов и воровстве расходуемых государством средств, то эти проблемы решаются через контроль и ужесточение санкций против нарушителей. Но едва ли столь нехитрые рецепты понравятся либералам. Они будут намекать, что коль наблюдается социальное неравенство, то непрозрачны законы и неэффективна налоговая и бюджетная политика; кабы у власти были подлинные либералы, то все было бы иначе: эти точно знают, как достичь прозрачности и прилюдно из блохи скроить голенище.

Права вытекают из обязанностей. Обязанности без прав можно рассматривать как рабство и тиранию, но права не уравновешенные обязательствами есть привилегии. Погружать читателей в эту тему не станем, пусть каждый решит, какой класс сегодня является угнетенным, а какой – привилегированным. Обратим внимание лишь на один аспект, а именно на ограниченную форму ответственности. Суть этого института – собственники или акционеры предприятия отвечают по его долгам лишь в пределах начального капитала. Они имеют право использовать прибыль по собственному усмотрению, но если предприятию нечем уплатить по долгам, то непосредственные капиталисты оказываются в стороне. Уставный и акционерный капитал собственников составляет либо крохи, либо меньшую долю против капитала заимствованного, первый не соизмерим с теми активами, которыми оперируют такие предприятия. Можно указать на то, что в законе предусмотрены другие организационно-правовые формы: полные товарищества и товарищества на вере. Но на практике число таких предприятий равно нулю. Уже аббревиатуры – ООО, АО, Ltd. и прочее – свидетельствуют об ограничении не прав, а обязанностей, следовательно, речь идет о привилегиях, но в массовое сознание будут внедрять мысль, что бизнес – сторона угнетаемая. Кем?! Если чиновниками, за спиной которых стоят интересы олигархов, или олигархами, которые от имени государства продвигают собственные интересы, то с чего А. и Д. взяли, что цели левых и малого бизнеса совпадают? Это прудонизм чистой воды. Пьер Прудон (1809-1865) тоже восхищался гибкостью мелкотоварного производителя и во всем винил государство. Мелкая буржуазия давно завлекает на свою сторону левых, чтобы на чужих плечах войти во власть. Рабочие тоже приглашали лавочников побороться на баррикадах. Но всякий такой союз заканчивался для левых плачевно. Выяснялось, социалисты много ближе к правым олигархам, даже к монархистам, чем к наемникам. Для последних не должно быть принципиальной разницы в том, сколько хозяев – тысяча или миллион – их эксплуатирует. Зарплаты, условия труда, социальные гарантии на малых предприятиях не лучше, а зачастую хуже, чем на крупных производствах.

Бегло пробежимся по оглавлению и будем заканчивать. В главе «Смешение левого и правого» американцы итальянского происхождения на затравку предложат несколько примеров, как им кажется, из жизни. Первый процитируем. Остальные еще глупей.

«Вот уже несколько месяцев в некоторых итальянских супермаркетах и автолавках молодые фармацевты продают лекарства по цене на 20-30% ниже той, по которой они продаются в старых городских аптеках. И кто же тут более левый? Тот, кто за либерализацию торговли и профессиональной деятельности, или же тот, кто хочет, чтобы аптеки передавались от отца к сыну, позволяя заламывать запредельные цены на такие бытовые лекарства, как аспирин?» (с.27) Едва ли те, кто против торговли лекарствами с автолавок, через Интернет и посредством сетевого маркетинга, тем самым защищают давно защищенный порядок наследования. Вероятно, их тревожит другое: что молодые фармацевты буквально вчера были молодыми торговцами другого товара. Кто поручится, что они разбираются в лекарствах, что их таблетки не пустышки или того хуже, сколько потребуется контролеров, чтобы отследить их мобильность, разыскать в случае надобности и т.п. Другие примеры: про университет, про воздушного перевозчика Alitalia и прочая – такого же сомнительного качества. Всякий раз будет задаваться вопрос «кто тут более левый?». Так вот, левый здесь более тот, кто дальше пошлет А. и Д. вместе с их загадками.

Глава 2. Меритократия – это левая идея. Большинству не знаком этот умный термин, поэтому процитируем Советский энциклопедический словарь. «Меритократия (от лат. meritus – достойный и греч. kratos – власть), букв. – власть наиболее одаренных. Термин введен англ. социологом М.Янгом в кн. «Возвышение меритократии: 1870 – 2033» (1958). Разновидность технократической утопии, согласно которой капитализм трансформируется в общество, где утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из всех слоев. Оправдывает социальное неравенство и разделение на элиту и управляемые массы». Как видите, левого в меритократии не много. Эта сказка звучит довольно часто, например, когда говорят о социальном лифте, который переносит обитателей трущоб в пентхаусы. Чем Фридман начинает сочинения, показывали выше, теперь – как он их заканчивает. В буквальном смысле, поскольку далее читатель остается наедине с собой. Цитируем по сборнику «О свободе», где собраны статьи Фридмана и Хайека (из серии «Философия свободы», вып. II. М.: Социум, Три квадрата, 2003. — 182 с.). «Свобода – это отсутствие не только унификации, но и раз навсегда установленной иерархии. У тех, кто сегодня находится в самом низу социальной лестницы, всегда существует перспектива завтра подняться на самый ее верх – и в этом процессе почти перед каждым человеком открывается благодаря свободе возможность прожить более полную и насыщенную жизнь» (с.106).

Фридмана не спутаешь ни с кем. Сразу за характерным для неразвитого правосознания определением свободы, от которого попахивает анархизмом, следует глянцевая картинка, по которой судят о полноте человеческой жизни. Впрочем предупреждали: философы из либералов как из петарды баллистическая ракета. Маркс был куда проницательней: «Чем более способен господствующий класс принимать в свою среду самых выдающихся людей из угнетенных классов, тем прочнее и опаснее его господство» («Капитал». Т.3, с.656). Однако подобные исключения, как всякие аномалии, редки, они лишь откладывали крушение, но не избавляли от него. Рекламируемые подъемные механизмы работают в обе стороны. По лестнице не только поднимаются, но и слетают кубарем. И лифт не бывает пустым при спуске. Если показывают тех, кто обогатился, вознесен и облагодетельствован – ищи тех, кто обанкротился, низвержен и ущемлен.

Капиталы взаимно притягиваются и отталкиваются, концентрируются территориально и централизуются под управлением отдельных капиталистов и, напротив, фрагментируются между капиталистами и их наследниками, число юридических лиц и капиталистов то увеличивается, то уменьшается. Но принципиально это ничего не меняет: отношения между капиталистами не перестают оставаться натянутыми (Маркс характеризовал их как «взаимное надувательство»), не сглаживает распределение капиталов и классовых противоречий. Не следует обманываться внешней открытостью класса собственников. Элита держится за свои привилегии, не терпит выскочек из низов и отторгает тех, кто не исполняет ее неписаные правила. Непотизм осуждает каждый, но никто его не отменял, и с его проявлениями сталкиваемся при любом политическом устройстве.

Третью главу «Либеральный рынок – это левая идея» опускаем. Надеемся, убедили, что либерализм – краеугольный камень правых сил, и свободный рынок не несет для левых никаких материальных приобретений. Переходим к главе 4 «Реформа рынка труда – это левая идея».

Здесь попадается термин «реформа», слово затасканное и давно не имеющее ничего общего с понятием прогресс. Всякая либеральная реформа есть возврат к временам становления капитализма. Конечно, это не означает, что человечество вместе со временем обязательно движется по пути прогресса, что в прошлом не может быть ничего хорошего. Но ведь либерал не станет рыться в анналах истории, он всякий раз будет выставлять себя в роли прогрессиста. Ткни его носом, сообщи, что его новаторство пахнет нафталином, – заголосит: «Все новое – это хорошо забытое старое…».

Что представляет либеральная реформа труда, догадаться не трудно. Во-первых, это упрощение процедур увольнения и приема на работу. Работодателей возмущает, что государство гарантирует наемнику набор социальных прав, которые, как кажется капиталистам, осуществляются за их счет. Упростить, сократить, избавить от выплат и надзора. В трудовых контрактах превратить всякую оговорку, ущемляющую интересы работников, как имеющую юридическую силу. Во-вторых, увеличить продолжительность рабочего дня и недели, напротив, сократить время на перерывы и оплачиваемые отпуска. В-третьих, понизить минимальную заработную плату, если повезет, отказаться от нее, в идеале с помощью государства ограничивать максимальную зарплату работников. Кстати, законы о максимуме были изданы во времена французской буржуазной революции, в 1793 г., якобинским Конвентом. Двумя годами ранее декретом всякие рабочие коалиции по профессиональному признаку объявлялись "противоконституционными, посягающими на свободу и декларацию прав человека". За нарушение - штраф в 500 ливров и лишение активных прав гражданина на один год. Оперившийся класс решил перенять английский опыт и не откладывать насущные вопросы в долгий ящик. Едва ли либеральная пресса восприняла эти реформы как нарушение свобод. Идеальная рабочая сила, для идеологов свободного рынка, выглядит следующим образом: она не ломается и не болеет, не уходит в декретные отпуска и усердно работает без устали за чечевичную похлебку. Поэтому реформа рынка труда – заходит ли речь о профсоюзах, иностранной рабочей силе или о проблемах трудоустройства выпускников, – сводится к двум известным положениям: приблизить зарплату к ее физическому минимуму, а рабочее время к физическому максимуму.

Переходим к главе 5 «Снижение расходов государства – это левая идея». Здесь авторы, вероятней всего, сообщат читателю, что причиной инфляции являются государственные расходы. Это поветрие, в самом деле, молодое. Даже Фридман о деньгах, прошедших через бюджет, предпочитал высказываться неопределенно. Его почитатели пошли дальше: инфляцию создают не расходы капиталистов, а исключительно расходы наемников и государства. Вывод: понизить зарплаты и налоги на капиталистов. Между тем деньги, попадающие в руки государства, такая же часть национального дохода. Уровень доходов определяется расходами, и если сегодняшний доход не будет передан в третьи руки для частных покупок или окажется не потребленным, в том числе посредством государственных закупок товаров, то завтра объем производства этих товаров снизится. Капитализм не знает иного способа получения прибыли, кроме как через обмен товаров на деньги. Деньги, поступающие в бюджеты от частных лиц в виде налогов и государственных займов, напрямую или окольными путями оказываются в руках капиталистов, но из этого не следует, что снижение государственных расходов есть левая идея. Эта идея антигосударственная, поскольку лишает бедную часть населения минимальной поддержки уже после того, как уплачены налоги. Не всякие государственные расходы не нравятся правым, а лишь расходы социальные. Если станет выбор между доходами населения и классом чиновников, то либералы предпочтут вторых. Не по причине их малочисленности, но по иным соображениям: условия жизни государевых мужей должны быть приближены к уровню капиталистов. Иначе те скоро превратятся из слуг капиталистов в народных защитников и будут ратовать вместо приватизации за национализацию. Господство капитала без занятия его представителями командных постов в государстве непрочно.

К этому все шло, и глава 6 названа «Государственный капитализм – это вовсе не левая идея». Здесь авторы попытаются обобщить сказанное выше. Для либерала все частное априори лучше государственного, и здесь «государственный» употреблено с негативным оттенком – государственный, следовательно, плохой, неправильный, нечистый. Однако такой капитализм – объективный этап его развития. Государство не просто сумма его граждан, государственный интерес не сумма частных интересов, и разрозненные цели могут не совпадать и противоречить общим целям. Государство невозможно свести лишь к политическим институтам: демократическим выборам и свободе слова. Стремление приватизировать государство и через это диктовать свою экономическую волю неминуемо вызвало реакцию сил, заинтересованных в придании государству социального содержания и наделении его полномочиями для поддержания экономической стабильности. Развитие производительных сил все отчетливее обнаруживали несоответствие общественного характера производства частной форме присвоения продукта. Последнее и порождало кризисы, но признавать это элита не спешила. Государственный капитализм стал компромиссом между обществом и собственническим интересом. Как комплекс мероприятий, обеспечивающих непрерывность экономического роста, он был изначально обречен на неудачу, но это лишь доказывает, что полумерами невозможно добиться желаемого результата. В этом и состоит историческая задача государственного капитализма. Капитализм должен пройти все этапы, перепробовать все формы и инструменты, чтобы не осталось никаких иллюзий насчет его бессилия решить проблемы кризисов, занятости, социального расслоения и прочее.

Заключительная глава названа «Кое-что начинает меняться». Книжка писалась до мирового кризиса 2007-2009 гг. Последний такой произошел четверть века назад, и некоторым показалось, что капитализму удалось вырваться из порочного круга на прямую дорогу. Авторская экзальтированность понятна: в предкризисный период многие живут ощущением скорой эры всеобщего благоденствия и либеральные теории расцветают. Кого из политиков авторы поставят в пример, гадать не станем. Поговорим о манифестах либералов.

Большинству известен Манифест Коммунистической партии, написанный Марксом и Энгельсом в декабре 1847 – январе 1848 года. Потребность в нем появилась, когда рабочие стали осознавать себя классом. Но и буржуазия когда-то была революционной силой, следовательно, должны существовать похожие программные документы у либералов. Буржуазные революции не могли достигнуть цели в отсутствии публичного идеологического и экономического обоснования. Политэкономия началась не с Адама Смита.

Манифест заканчивается словами: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения существующего общественного строя…». Что такое «насильственное ниспровержение», догадаться не трудно. Старая власть редко уступала без боя, захват власти всегда сопровождается конфискациями в пользу победителей, физическим удалением и даже устранением прежней верхушки. Не нарушили эту традицию и буржуазные революции: они начинались с террора. Не в угоду толпе летели головы монархов. Гуманные либералы были движимы идеей, оправдывающей их пред судом времени. Не цели, но средства определяют характер государственной власти, но зазор между целями и средствами не может быть велик. Трудно, будучи мизантропом, не проговориться об этом. Невозможно завоевать власть, если использовать всех втемную, вокруг тебя должны сплотиться единомышленники, разделяющие твою философию и посвященные в тайны подлинных намерений. Романтики должны идти под руку с циниками. Должны явиться и такие, кто вычеркнет имена вторых из истории и представит все как меньшее из зол и заботу о всеобщем благе.

Вот высказывания трех английских экономистов прошлого. Первое принадлежит Джону Беллерсу (1654 – 1725), автору утопических социальных реформ, поэтому симпатии к буржуазии не явны. Выразительнее оценки его современника Бернарда Мандевиля (1670 – 1733) и сэра Фредерика Мортона Идена (1766 – 1809), который жил позднее, кстати, ученика А.Смита. Дадим слово и проповеднице мальтузианства Гарриет Мартино (1779 - 1876). Все излагают кредо класса собственников. Цитируем по «Капиталу» (Т.1 гл. XXIII «Всеобщий закон капиталистического накопления»).

«Если бы кто-либо имел 100 000 акров земли, столько же фунтов стерлингов денег и столько же голов скота, но не имел бы ни одного рабочего, то чем бы был этот богатый человек, как не рабочим? Итак как рабочие делают людей богатыми, то чем больше рабочих, тем больше богатых… Труд бедняка – рудник богача» (John Bellers. “Proposals for raising a College of Industry”. London, 1696, p.2).

«Там, где собственность пользуется достаточной защитой, было бы легче жить без денег, чем без бедных, ибо кто стал бы трудиться?.. Следует ограждать рабочих от голодной смерти, но нужно, чтобы они не получали ничего, чтобы было можно сберегать. Если иногда кто-либо из низшего класса благодаря необыкновенному трудолюбию и недоеданию возвышается над положением, в котором он вырос, то никто не должен препятствовать ему в этом: ведь бесспорно, что жить бережливо, это – самое разумное для каждого отдельного лица, для каждой отдельной семьи в обществе; однако интерес всех богатых наций заключается в том, чтобы большая часть бедных никогда не оставалась без дела и чтобы они постоянно целиком расходовали все, что они получают… Те, кто поддерживает существование повседневным трудом, побуждаются к работе исключительно своими нуждами, которые благоразумно смягчать, но было бы глупо исцелять. Единственная вещь, которая только и может сделать рабочего человека прилежным, это – умеренная заработная плата. Слишком низкая заработная плата доводит его, смотря по темпераменту, до малодушия и отчаяния, слишком большая – делает наглым и ленивым…Из всего до сих пор сказанного следует, что для свободной нации, в которой рабство не допускается, самое верное богатство заключается в массе трудолюбивых бедняков. Не говоря уже о том, что они служат неиссякаемым источником для комплектования флота и армии, без них не было бы никаких наслаждений и невозможно было бы использовать продукты страны для извлечения доходов. Чтобы сделать общество» (которое, конечно, состоит из нерабочих) «счастливым, а народ довольным даже жалким положением, необходимо, чтобы огромное большинство оставалось невежественным и бедным. Знания расширяют и умножают наши желания, а чем меньше желает человек, тем легче могут быть удовлетворены его потребности» (B. de Mandeville. “The Fable of the Bees”, 5th ed. London, 1728, примечания, стр. 212, 213, 328.).

«В нашем географическом поясе для удовлетворения потребностей требуется труд, и поэтому, по крайней мере, часть общества должна неустанно трудиться… Немногие, которые не работают, все же располагают продуктами прилежания. Однако и этим собственники обязаны исключительно цивилизации и порядку; они всецело – творение гражданских учреждений. (Здесь Маркс делает сноску: «Идену следовало бы поставить вопрос: чье же творение «гражданские учреждения»? Стоя на точке зрения юридических иллюзий, он считает, что не закон есть продукт материальных производственных отношений, а, наоборот, производственные отношения суть продукт закона. Ленге [1736 -1794, французский адвокат, публицист, историк и экономист, противник физиократов] всего одним словом опрокинул иллюзорный «Дух законов» Монтескье; «Собственность – вот дух законов», Linguet. Theorie des loix civiles…Londres, 1767, t. I, p. 236.) Ибо последние [гражданские учреждения, в современной интерпретации, это есть рыночные институты] признают, что плоды труда можно присваивать и иным способом, кроме труда. Люди с независимым состоянием почти целиком обязаны своим состоянием труду других, а не своим собственным способностям, которые отнюдь не выше, чем способности других; не владение землей и деньгами, а командование трудом – вот что отличает богатых от бедных… Бедняку подобает не положение отверженности и рабства, а состояние удобной и либеральной зависимости, а людям, обладающим собственностью, подобает надлежащее влияние и авторитет среди тех, кто на них работает… Такое отношение зависимости, как известно всякому знатоку человеческой природы, необходимо для блага самих рабочих» (Sir M.Eden. “The State of the Poor…” [Положение бедных, или История рабочих классов Англии]. London, 1797, том I, кн. I, гл. I, стр. 1, 2 и предисловие, стр. XX).

«Мы, фабриканты, увеличивая капитал, за счет которого вы существуете, делаем для вас все, что только можем, а вы должны сделать остальное, сообразуя свою численность со средствами к существованию» (Harrie Martineau. “A Manchester Strike”. London, 1832, p.101).

Подобную откровенность можно истолковать тем, что тогдашнее избирательное право с его цензами, мажоритарными округами и многоступенчатыми выборами препятствовало проникновению во власть людей низкого происхождения. Это было время, когда рабочих не воспринимали всерьез. Условия их труда и жизни отличались от положения рабов в худшую сторону. Рабочий день увеличивался, собственники придумывали все новые способы экономить на зарплатах. Поэтому Мандевиль и Иден, излагая либеральный символ веры, попутно призывают капиталистов к умеренности, Мартино вовсе говорит без прикрас. Организованное сопротивление рабочих, известное как чартизм, возникло в Англии лишь в середине 30-х годов 19-го столетия.

Обычно, когда не хватает доказательств, либералы указывают на свободу слова. Но т.н. независимая пресса возникла как выразитель и пропагандист буржуазии. Оружие, выкованное против монархий, стало использоваться и против новых господ. Говорить, что думаешь, и смотреть, что пожелаешь, – едва ли достойный заменитель хлебу. Когда Ювенал иронизировал по поводу политики Рима в отношении плебса: «Хлеба и зрелищ» – он и представить не мог, что в будущем предложат ограничиваться единственно вербальными и визуальными эффектами. В этом – суть буржуазных свобод.

Судьба книжки «Либерализм – это левая идея» вряд ли окажется продолжительной. Ее содержание надуманно и небрежно и с научной точки зрения не представляет ценности. Хотя, как знать, при правильной рекламе даже заурядные графоманы могут предстать выдающимися писателями.