|
От редакции "Россия навсегда": Автор Анастасия Валерьевна Костомясова — аспирант кафедры истории русской философии С.-Петербургского государственного университета.
Статья на основе доклада на международной научной конференции, проводимой в рамках проекта "Мир центральной Азии" по инициативе ученых Санкт-Петербургского государственного университета и Монгольского государственного университета культуры и искусств. Конференция прошла в Восточно-Сибирской государственной академии культуры и искусств (г. Улан-Удэ) 22-26 июня 2010 г. с участием ученых других вузов и научно-исследовательских институтов.
Опубликовано в издании: Россия-Монголия: культурная идентичность и межкультурное взаимодействие / Отв. ред. В.М.Дианова. — СПб.: Изд-во философского ф-та СПбГУ, 2011. — 472 с.
Ниже приводится с сокращениями ссылочной библиографии.
***
Обращение к наследию Востока занимает одну из ведущих позиций евразийского учения о культуре. Немаловажную роль в становлении евразийской культурной концепции сыграло творчество Ф.М.Достоевского. Евразийская тема прослеживается в поздних работах писателя. Впервые это подметил Ф.А.Степун:
"В единственном (январском) выпуске “Дневника писателя” за 1881 год, которому суждено было стать последним, Достоевский уделяет значительное место так называемому азиатскому вопросу". Достоевский призывает повернуться лицом к Востоку, к Азии: "Русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. В грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход". В "Дневнике писателя" Достоевский наполняет свои почвеннические идеи новым содержанием: обращение к "почве" для писателя становится обращением к "азиатскому корню".
Если Достоевский лишь наметил образ Азии, то К.Н.Леонтьев подробно раскрыл азиатскую тему. В.В.Зеньковский писал: "В евразийстве, прежде всего, оживают и развиваются леонтьевские построения об особом пути России; не Данилевский с его верностью “племенному” (славянскому) типу, а именно Леонтьев, с его скептическим отношением к славянству, ближе всего к евразийству".
Леонтьев не видит в "славизме" своеобразия, исторической квинтэссенции отличительных признаков: "Мы видим только общие стремления, отчасти общие племенные интересы и действия, но не видим общих своеобразных идей, стоящих выше племенного чувства, порожденных им". Помимо критики панславизма, Леонтьев подверг критике и европейскую культуру. Он считал, что, согласно его закону триадичности, европейская культура находится на этапе вторичного смесительного упрощения и, следовательно, в ней возрастают тенденции эгалитаризма, уравнительности. Главной своей целью она ставит создание "среднего" человека: "Цель всего — средний человек: буржуа, спокойный среди миллионов точно таких же средних людей, тоже спокойных".
Европейская культура для Леонтьева не могла быть образцом для подражания. Своеобразие русской культуры философ предлагал вывести из ее азиатских корней. Именно понятие "цветущей сложности" Леонтьева как сочетания разнообразных культурных начал было заложено в основу особой евразийской культуры, сочетающей в себе славянский и азиатский элементы.
Культурология евразийства представляет собой системное учение о культуре, при этом культура выступает аналитической категорией, приобретающей наиболее обобщенный характер, и, таким образом, совпадает с современной ее трактовкой. Культуру евразийцы понимают как историческое развитие жизнедеятельности народа, как явление, носящее сложный, но целостный характер: "Культура не есть случайная совокупность разных элементов и не может быть такой совокупностью. Культура — органическое единство и специфическое единство, живой организм".
Понимание культуры как системно-целостного, исторически обусловленного, национально определенного явления для евразийцев неслучайно. Зарубежная наука и философия XX в. формирует целостное представление о культуре того или иного народа, открывает уникальность характера культуры и возможность включения ее в более крупные социокультурные системы — цивилизации. Как известно, теорию локальных культур и цивилизаций в этот период разрабатывают О.Шпенглер, А.Тойнби, П.А.Сорокин, Н.Я.Данилевский.
Существенный вклад в обоснование культурной целостности Евразии внес Н.С.Трубецкой. Трубецкой с 1923 г. преподавал филологию и историю славянской письменности на кафедре славистики Венского университета, вместе с Р.Якобсоном входил в ядро основателей Пражского лингвистического кружка, разрабатывавшего в 20-30-е гг. основы структурной лингвистики, впоследствии названной "структурализмом". В начале 20-х гг. ученый выдвинул понятие "языкового союза", или "союза языковых семей", для обозначения такого явления, когда "несколько языков одной и той же географической культурно-исторической области обнаруживают черты специального сходства, несмотря на то, что сходство это не обусловлено общим происхождением, а только продолжительным соседством и их параллельным развитием".
Наряду с генеалогическим родством открывается понятие типологического родства, существующее между генеалогически не связанными языками. Методологические приемы выявления общих черт в лингвистических образованиях применялись Трубецким при изучении этнокультурных сообществ гетерогенного происхождения, в частности, русского народа. Применение этого принципа в этнографии породило "оригинальную теоретическую концепцию природы этнической и национальной общности, основанную на категориях “единство месторазвития”, “национальная личность”, “культурный союз”".
Именно категория "месторазвития" стала основополагающим моментом культурологии евразийства в качестве географического фактора. "Введение пространственной координаты в качестве системообразующего фактора в исследовательскую программу евразийства, придание ей не менее важной роли, чем времени, при анализе экономических, политических, правовых, языковых, религиозных и культурно-исторических аспектов общественного целого было для большинства гуманитарных наук того времени новым явлением".
Евразийцы являются основателями русской геософии. П.Н.Савицкий в работах "Россия — особый географический мир", "Географические особенности России" использует понятие "месторазвития". "Месторазвитие есть связь между растительным, животными и минеральными царствами, с одной стороны, и человеком, его бытом и даже духовным миром, с другой"4. Благодаря этой пространственной категории евразийцы выявляют особый социокультурный мир — Россия-Евразия. Евразия включает в себя три равнины: Беломорско-Кавказскую, Западносибирскую и Туркестанскую. Евразия подразделяется уже не на Европу и Азию, а на три континента: срединный (собственно Евразия и два периферических мира), азиатский (Китай, Индия, Иран) и европейский (граничащий с Евразией примерно по линии реки Неман).
Замена термином "Евразия" более привычных и распространенных обозначений "Россия Европейская" (Доуральская) и "Россия Азиатская" (Зауральская) вызывала у оппонентов евразийства возражения. Но эта замена имела существенное значение для евразийского учения в целом. Так, Савицкий писал: "Скажут: изменение терминологии — пустое занятие. Нет, не пустое: сохранение названий России “Европейской и Азиатской” (вместе с прилегающими к ней странами) не согласуемо с пониманием России как особого исторического мира, как мира целостной евразийской культуры, в разнообразии ее отраслей".
Евразия характеризуется им как замкнутое и типичное целое как с точки зрения климата, так и с точки зрения других географических условий: "Россия-Евразия есть “месторазвитие”, “единое целое”, “географический индивидуум” — одновременно географический, этический, хозяйственный, исторический “ландшафт”".
Географическая область Евразии отличается от географического сложения Европы тем, что "“флагоподобному” широтно-полосовому зональному сложению евразийских низменностей-равнин противостоит “мозаически-дробное” зональное сложение Европы". Это является очень важным отличием. "Мозаически-дробное" строение Европы и Азии содействует возникновению небольших, замкнутых, обособленных мирков. Здесь есть материальные предпосылки для существования малых государств, особых для каждого города или провинции культурных укладов, экономических областей, обладающих большим хозяйственным разнообразием на узком пространстве.
Совсем иное дело Евразия. Широко выкроенная среда "флагообразного" расположения зон не содействует ничему подобному. "Бесконечные равнины приучают к широте горизонта, к размаху геополитических комбинаций.
В пределах степей, передвигаясь по суше, в пределах лесов — по воде многочисленных здесь рек и озер, человек находился тут в постоянной миграции, непрерывно меняя свое место обитания". Этнические и культурные элементы пребывали в интенсивном взаимодействии, скрещивании и перемешивании. Природа Евразии в гораздо большей степени подсказывает людям необходимость политического, культурного и экономического объединения. Россия-Евразия — это "замкнутый круг", завершенный материк, "мир в себе".
Отдельным "месторазвитиям" присущи определенные формы культуры, независимо от "генетической близости" и расового смешения народов. "Культурные традиции оказываются как бы вросшими в географический ландшафт, отдельные “месторазвития” становятся “культурно-устойчивыми”, приобретают особый, специально им свойственный “культурный тип”".
В западной половине Старого света можно выделить три большие месторазвития: Переднеазиатско-африканское (с Северной Африкой), Средиземноморское и Европейское.
Понятие "Евразия" стало обозначать историческую парадигму, особую цивилизационную сущность. Оно требовало анализа и выявления внутреннего содержания евразийской природы России. Особое цивилизационное образование Евразии определялось через главный признак — срединность.
Савицкий в работе "Географические и геополитические основы евразийства" отмечает, что "Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться “Срединным государством”. Срединность определяет важность для России культуры Востока и культуры Запада. Срединность определяет корни евразийской культуры. Эти корни в вековых соприкосновениях и культурных слияниях народов различнейших рас". В силу своего географического положения Россия, лежащая на границе двух миров — Восточного и Западного, исторически и географически выполняет функцию культурного синтеза, объединения этих двух начал. "Евразия — особый географический и культурный мир. Весь смысл и пафос наших утверждений сводится к тому, что мы осознаем и провозглашаем существование особой евразийско-русской культуры и особого его субъекта как симфонической личности".
Геософия евразийства была подвергнута критике отошедшим в 1928 г. от евразийского движения Г.В.Флоровским: "...географическое единство и своеобразие “евразийской” территории настолько поражает их, что в их представлениях подлинным субъектом исторического процесса и становления и оказывается как бы территория, даже не народы". Флоровский обвиняет евразийцев в "биологизаторстве", "органицизме" при рассмотрении культуры.
Вместе с тем, евразийцы постоянно подчеркивали, что ландшафт, природные условия жизни людей — это важные, но не единственные параметры, влияющие на историческую динамику культуры. Они выделяли также огромную роль духовного фактора, исторической традиции, социальной организации, взаимодействия культур между собой. Учет же географического фактора становится необходимым и исключительно полезным в силу того, что он способен подсказать пределы, например, духовного влияния одной культуры на другую, помочь раскрыть черты психологического типа какого-либо конкретного народа, обосновать исторические характеристики его образа жизни.
Отмечая гетерогенный характер русской культуры, евразийцы много писали о духовной близости России и Азии. Так, Трубецкой в работе "О туранском элементе в русской культуре" на основе анализа языка, музыки, устной поэзии, обычного права и религии выделяет общие черты туранского психологического типа: для него характерна душевная ясность и спокойствие, определяющие отсутствие "разлада между мыслию и внешней действительностью, между догматом и бытом". После выхода этой работы евразийство стало восприниматься как попытка философски обосновать "азиатский" облик России и связанную с этим ее уникальность. Современная исследовательница евразийства М.Ларюэль пишет в связи с этим: "Восток служит катализатором более определенного осознания себя, он возбуждает вопрос о возможности философского дискурса, который взял бы на себя описание и объяснение различности человеческих обычаев, языков и религии".
Евразийцы по-новому посмотрели на этническую историю России. Это выразилось в идее Трубецкого о синтетической природе русских. Долгое время непривычным воспринималось положение о том, что русские — это не славяне и не тюрки, не арийцы и не азиаты, что из двух этнических компонентов — арийско-славянского и туранского — вышел уникальный синтез. А.А.Кизеветтер отрицательно относился к такого рода синтезу, утверждая, что "синтез различных начал состоит во взаимном враждебном столкновении синтезирующих начал". Он считал, что мнимое сочетание европейских и азиатских начал "направлено на иное: на борьбу с европеизмом".
Тем не менее, Трубецкой подчеркивал, что "если трудно найти великоруса, в жилах которого так или иначе не текла бы туранская кровь, то совершенно ясно, что для правильного национального самопознания нам, русским, необходимо учитывать наличность в нас туранского элемента, необходимо изучать наших туранских братьев". И здесь, наряду с противниками, у евразийцев были и идейные сторонники.
Н.А.Бердяев, определяя национальные особенности русской души, признавал, что русский народ по своей душевной структуре — народ восточный, что Россия — христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада. Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элементов: "...в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский. Россия есть целая часть света, огромный Восток-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное".
Особенностью евразийского обоснования "туранского элемента" стало характерное толкование русской истории. Евразийцы подчеркивали, что российское государство росло с расширением границ, прежде всего восточных и южных. "Смешанный этнический и географический характер евразийского пространства стимулировал использовать при его описании метаязык, построенный на противопоставлении факторов “лес” и “степь”". Г.В.Вернадский в работе "Начертания русской истории" (1927 г.) пишет, что
географической основой русской истории является соотношение лесной и степной полосы. Лесная зона — славяне, степная зона — туранцы, кочевники. Область пустынь играет большую роль в истории Евразии, в "значительной мере обусловливая собою направления движений кочевых племен Евразии". С точки зрения Вернадского, вся история Евразии есть последовательный ряд попыток создания единого всеевразийского государства, которое воплотилось в империи Чингисхана. "Чингисхану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, — задачу государственного объединения всей этой части света".
Евразийская интерпретация русской истории вызывала различные реакции. Особенно это касается анализа татаро-монгольского ига, евразийского осмысления "наследия Чингисхана". Здесь становится значимой идея Трубецкого о том, что монголы положили начало единству Евразии и заложили основы ее государственности и политического строя. В работе "Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока" подчеркивается, что Чингисхан, завоевывая Евразию, государственно ее объединил, "совершил дело исторически необходимое и осуществил вполне реальную, самой природой поставленную историческую задачу".
Такая оценка роли Чингисхана в русской истории вызвала резкую критику со стороны многих современников. В частности, Флоровский писал: "Для них именно монголы формировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя. И потому Россия в их сознании превращается в “наследие Чингисхана”". Россия, таким образом, есть переродившийся "московский улус... Соблазнительный и опасный, хотя, может быть, неясный и самим евразийцам смысл превращения России в “улус” и “наследие Чингисхана” заключается в сознательно-волевом выключении России из перспективы истории христианского, крещеного мира и перенесении ее в рамки судеб не христианской, “басурманской” Азии. В историософическом “развитии по Чингисхану” есть двоякая ложь: и крен в Азию, и еще более опасное сужение русских судеб до пределов государственного строительства".
Евразийские исследования монгольской темы получили и свое подтверждение. Так, крупнейший востоковед В.В.Бартольд в 1925 г. одновременно с евразийцами писал о ложном понимании и оценке Монгольской империи и с сожалением указывал, что "русские ученые следуют большею частью по стопам европейских и большей же частью принимают взгляды, установившиеся на Западе". В работе "Улугбек и его время" он большое внимание уделяет значению монгольского периода в истории Старого света и указывает: "В короткое время возникает не только сильная государственная власть, но и представление о мировом владычестве". Несмотря на большое количество кочевых политических объединений, только монголы на короткое время объединили под своей властью культурные страны восточной и западной Азии.
"Может ли это совершиться еще раз, этого никто не знает. Монгольское владычество всем странам, где оно было, оставило в наследство большую политическую устойчивость, но в остальном его последствия были неодинаковыми". Выводы Бартольда совпали с выводами евразийцев: "Несмотря на опустошения, в период монгольского владычества было положено начало не только политическому возрождению России, но и дальнейшим успехам русской культуры".
В понятие "Восток" евразийцы, по сравнению со своими предшественниками, вложили свой, особый смысл. Парадигма восприятия Востока у евразийцев была связана с пониманием сущности византийской культуры. Ее разъяснение можно найти у Савицкого: "Сущность византийской культуры определяется сочетанием многоразличнейших элементов. Токи религиозных, художественных и других импульсов, шедших с Востока, из Палестины, Сирии, Армении, Персии, Малой Азии, а также из некоторых частей Африки, сопрягались здесь с восприятием западной государственной и правовой традиции.
Также соприкосновение со степными культурами, столь определительное для образа русской культуры, не прошло в свое время бесследно для Византии. И многое в византийских модах и нравах восходит к заимствованию у степных “варваров”, последовательными волнами набегавших на границы империи". Таким образом, понимание византийской культуры как евразийской расширило представление об основах русской культурно-исторической традиции.
Подводя некоторые итоги, можно отметить, что обращение к восточным корням русской культуры, предложенное евразийцами, открывает дорогу к самопознанию, более глубинному исследованию своей культуры. В этом, несомненно, состоит ценность евразийства как идейного учения, вне зависимости от спорности их суждений и предположений.
Источник: Россия Навсегда.
Рейтинг публикации:
|
