А. Бушков Неизвестная война. Тайная история США (1)

2. Родина Элли и Тотошки

Если кто помнит, именно в Канзасе жила на ферме маленькая девочка Элли, которую ураган унес вместе с домиком в Волшебную страну к Железному Дровосеку, Трусливому Льву, Страшиле и прочим симпатичным (а также не особенно) сказочным персонажам.

Девочке Элли крупно повезло в том, что жила она десятилетия спустя после канзасской гражданской войны – иначе сказка бы получилась не такой веселой…

Итак, Конгресс США в нарушение предыдущих договоренностей объявил, что отныне жители новых территорий (в том числе и Канзаса, естественно) могут сами выбирать, свободным будет их штат или рабовладельческим…

В первый момент трудно понять, чем руководствовались господа федеральные законодатели. Кто-то может решить, что они и в самом деле видели в своем воображении самую что ни на есть благостную, идиллическую картину: избиратели, обмениваясь улыбками и поклонами, чинно шагают к урнам, куда благопристойно опускают бюллетени «за» и «против» рабства. Играет духовой оркестр, торгуют лимонадом, знамена развеваются…

Можно подумать, конгрессмены не знали своих земляков, давно уже склонных решать политические дебаты с помощью дубинок и пистолетов. Можно подумать, конгрессмены вчера родились и в жизни не слыхивали об американских реалиях…

В общем, они, конечно, были не идиоты и должны были предвидеть, какого джинна выпускают из бутылки. Но во всем этом деле имелась своя подоплека. Связанная все с теми же золотыми кружочками и радужными бумажками (впрочем, исторической точности ради нужно отметить, что тогдашние американские купюры были довольно непривлекательными по исполнению…)

Законопроект о «свободном выборе будущего» пробил сенатор Стивен Дуглас из северного штата Иллинойс. Сначала Дуглас успешно подвизался в качестве юриста, но потом, поднакопив деньжонок, вложил немаленькие капиталы в железнодорожное строительство. Штаты Канзас и Небраска, по его мнению, были идеальным местом для прокладки трансконтинентальной железной дороги. Что, как мы помним, было крайне прибыльным бизнесом: субсидии от правительства, земля по обе стороны дороги (десять миль вправо, десять миль влево на всем протяжении) передается в собственность владельцев «чугунки»…

Сделайся Канзас рабовладельческим, никаких железных дорог там бы никто строить не дал. Именно потому Дуглас в одночасье и заделался видным противником рабства, произнося прочувствованные речи о свободе, демократии и священном праве народа на волеизъявление. Именно потому он и протащил «Билль Канзас – Небраска». При удаче будущий железнодорожный олигарх рассчитывал подняться еще выше – выдвинуть свою скромную кандидатуру в президенты – опять-таки как борец за свободу, против «прогнившего рабовладения». Что и говорить, оборотистый был человек…

Многие тогда же раскусили и его игру, и потаенные мотивы – но бывший юрист все же свой закон протащил.

Очень быстро население тогдашнего Канзаса разбилось на две партии, южан и северян, то бишь сторонников разного подхода к проблеме и разных взглядов на будущее штата. А чего же еще следовало ожидать? Того самого чинного голосования? Плохо вы знаете вольные американские нравы…

Вместо того чтобы заморочиваться с урнами и наглядной агитацией, принялись заряжать ружья, седлать лошадей и точить охотничьи ножи.

Впрочем, поначалу и в самом деле состоялись выборы – но, поскольку большинство в Законодательной палате досталось южанам, делегаты-северяне встали в позу, заявили, что лично они участвовать в работе столь гнусного учреждения не будут – и удалились куда-то в неизвестность.

Тем временем…

Наиболее совестливые советские ученые (находились и такие) писали о последующих событиях нейтрально: «Начались столкновения между сторонниками и противниками рабства». Это была полуправда, но все же не откровенная ложь. Субъекты более циничные недрогнувшей рукой выводили нечто вроде: «В Канзас хлынули банды развязавших войну рабовладельцев».

Вот только, что примечательно, еще в 1940 г. в одной из идеологически выдержанных книг благонамереннейшей советской писательницы Кальма (71) каким-то чудом проскочила сущая правда: первыми начали все же северяне. Судя по всему, цензор под кодом «А35154» не настолько хорошо знал заокеанскую историю, чтобы усмотреть крамолу…

Короче говоря, на территорию Канзаса нагрянула сотня вооруженных до зубов северян, разбила лагерь в живописном месте и объявила: они сюда явились приглядеть за соблюдением демократии. Чтобы чего не вышло… А ежели что, они и на выборах в два счета проголосуют так, как нужно – супротив реакции, ясное дело…

Канзас тогда еще не был полноправным штатом, но и на территории действовали свои законы: чтобы участвовать в выборах, нужно было прожить в данном районе какое-то время. С точки зрения закона, визитеры были нарушителями – о чем им и сообщили южане. Однако северяне, ощетинясь мушкетами, заявили, что останутся здесь, а кто против демократии – тому пулю в лоб. Южане плюнули и уехали.

Следом за сотней северян повалили новые и новые – все поголовно прихватившие с собой средства демократического убеждения, как однозарядные, так и рассчитанные на шесть патронов. Тогда в Канзас стали съезжаться и сторонники южан – тоже не с пустыми руками.

Губернатор территории Ридер, сторонник северян, неведомо с какого перепугу назначил местом заседания Законодательной палаты какую-то деревушку в глуши. Члены палаты тащиться за тридевять земель отказались. Тогда губернатор палату распустил – что с его стороны было нарушением всех и всяческих законов. Члены палаты послали жалобу в Вашингтон, и губернатора моментально уволили.

Однако тем временем северяне собрали своих сторонников и быстренько выбрали свою Законодательную палату, а своим главой избрали Ридера. Получилось форменное двоевластие: два лидера, две Законодательные палаты, две администрации. Каждая из них считала законной только себя, а конкурентов именовала так, что и сказать неприлично.

Южане отловили некоторое количество пришлых, нахлынувших в Канзас и незаконно принявших участие в выборах, – но ничего плохого им не сделали, всего-навсего посадили на пароход и отправили из Канзаса.

И началось… К обеим сторонам стали прибывать подкрепления – пароходами, верхом, целыми поездами. Нагрянуло изрядное количество ошивавшихся в Штатах революционеров из Франции, Италии и Германии – тех, кому пришлось бежать из своих стран после подавления бунтов, которые они устроили. Естественно, вся эта чертовски прогрессивная публика собиралась воевать против «подлых рабовладельцев»…

И началась самая настоящая война, бессмысленная и беспощадная. Конечно, легко догадаться, что не было ни линии фронта, ни военной формы, ни чинов и званий – по равнинам Канзаса гонялись друг за другом вооруженные отряды числом от нескольких десятков до нескольких тысяч. Горели поселки и фермы, пленных попросту расстреливали. В Канзас хлынул уголовный сброд, под шумок обтяпывавший свои делишки, – война, как известно, все спишет, поди разбери потом, кто грабил фермы, идейные партизаны или заезжие головорезы. Свою долю переполоха вносили и индейцы, то и дело снимавшие скальпы то с южан, то с северян, – в большую политику белых краснокожие не собирались вмешиваться, просто-напросто Канзас был их исконной территорией, и они, согнанные с родных земель, мстили всем бледнолицым без разбора…

Беспорядки докатились даже до Вашингтона: во время дебатов в Конгрессе некий сенатор Семнер назвал канзасских южан «бандой разбойников» и «гнилой отрыжкой цивилизации». За что южный сенатор Брукс от души врезал ему тростью по голове. (Истины ради следует напомнить, что был уже случай в Конгрессе, когда северный сенатор бросался на южного с револьвером – так что не южане начали…)

Понемногу кровопролитие удалось прекратить – усилиями федерального центра. Законным «парламентом» Канзаса было признано первое – избранная без малейших нарушений закона Законодательная палата, где большинство принадлежало южанам.

Северным экстремистам такое пришлось не по вкусу. Как и будущие российские интеллигенты, они действовали по принципу: что им не нравится, то плохо, а если закон не на их стороне, то это неправильный закон…

Активный деятель «северных» Джон Браун, личность жутковатая и забрызганная кровью по уши, темной ночью нагрянул со своими людьми в поселок южан и убил пятерых из них. Исключительно за то, что они были «сторонниками рабовладения», а это пришлось Брауну не по душе…

Скандал был нешуточный. Даже многие северяне Брауна осудили, считая, что все же не следует перегибать палку и убивать людей, за которыми нет конкретной вины. Сам Браун ни малейших угрызений совести не чувствовал и твердил, что совершил «угодное Богу дело». Сохранились воспоминания одного из северян, доброго приятеля Брауна, тем не менее пораженного случившимся: «В наш разговор вмешалась моя жена:

– Значит, капитан, – сказала она, – вы думаете, что Бог использовал вас как свое орудие для того, чтобы убивать людей?

– Да, – сказал Браун. – Я думаю, что Бог использовал меня как орудие для убийства людей. И если я не умру в ближайшее время, я думаю, что Он использует меня в качестве орудия убийства еще очень многих людей!» (53).

Власти Канзаса повели себя крайне реакционно: принялись ловить Брауна и его сообщников как чистой воды уголовников-убийц. Но это уже не могло ничего изменить: враждующие стороны вновь взялись за оружие, снова пылали поселки и гремели выстрелы. Северянин Монтгомери с отрядом вооруженных сторонников демократии совершил налет на Верховный суд Канзаса и сжег все дела, имевшиеся там на его единомышленников. Суд Канзаса заочно приговорил его за этакий подвиг к тюремному заключению – или, выражаясь словами одного из советских историков, совершил «явную несправедливость»… А Монтгомери, ободренный успехом, вместе с Джоном Брауном напал на тюрьму и освободил северян, сидевших там за демократические убеждения – то есть за убийства, поджоги и прочие художества…

Разгоревшаяся вновь война продолжалась четыре года. Дошло до того, что губернатор Канзаса махнул на всё рукой и бежал, поскольку его всерьез собирались прикончить и те, и эти… Какое-то время Канзас оставался вообще без всякой законной власти – те, кого Вашингтон хотел назначить туда губернатором, отбивались руками и ногами, заявляя, что они не самоубийцы, хотят пожить еще да и детей нужно ставить на ноги…

Наконец отыскался решительный человек по фамилии Джерри, который согласился занять губернаторский пост. Когда он приехал в Канзас, то чудом избежал в первый же день лютой смерти на большой дороге, где на губернаторскую свиту напала вооруженная ватага. Позже выяснилось, что эта шайка не имела отношения ни к одной из противоборствующих сторон – просто-напросто очередная банда грабителей углядела едущих верхом городских пижонов при часах и бумажниках, ну, и решила прибарахлиться…

Джерри докладывал в Вашингтон, что нашел Канзас в состоянии «запустения и разрухи»: «Дома и очаги покинуты жителями. Дым горящих жилищ застилает небо. Женщины и дети, изгнанные из своих домов, бродят по прериям и лесам и ищут убежища и защиты даже среди индейцев. На дорогах свирепствуют многочисленные банды грабителей. Враждующие стороны укрепляли захваченные ими позиции в городах и в своем почти доходившем до безумства возбуждении готовы были уничтожить друг друга… Казна была совершенно пуста… законы потеряли силу, суды фактически не работали, и правительство почти не имело никакой власти».

Джерри взялся за дело энергичнейшим образом. Он вытеснил из штата самых оголтелых экстремистов, запретил въезд как южным, так и северным подкреплениям и принялся наводить порядок, где уговорами, а где и демонстрацией силы: на подмогу ему уже вошли подразделения федеральных войск.

Понемногу обстановка разрядилась. Канзас был принят в Союз в качестве рабовладельческого штата. Убитых похоронили, сожженные поселки отстроили. Отрадно уточнить, что прохиндей Дуглас, заваривший всю эту кашу, остался ни с чем. Он все-таки выдвинул свою кандидатуру на президентских выборах (на сей раз изображая горячего сторонника и защитника идеалов Юга), но все уже разобрались, что он собой представляет, и на выборах Дуглас пролетел. В железнодорожные магнаты ему тоже не удалось выбиться.

Точное число жертв второй гражданской войны мне неизвестно – но не подлежит сомнению, что оно велико.

Прецедент был создан опаснейший: южане и северяне, впервые оставив словесные баталии, сошлись лицом к лицу, с оружием в руках. Ни та, ни другая сторона не осталась удовлетворенной, слишком многие затаили злобу, слишком многие мечтали о реванше и мести.

В далеком туманном Лондоне бородатый политический эмигрант Карл Маркс (многие приятели которого, разномастные революционеры из разных стран, воевали в Канзасе против южан) писал вскоре после событий: становится все более очевидным, что война в Канзасе будет прологом гражданской войны в США. Маркс в своих предсказаниях частенько попадал пальцем в небо, но на сей раз он оказался пророком без кавычек.

А всего через год после окончания войны в Канзасе, в 1859 г., вновь загремели выстрелы и пролилась кровь. Это была еще не война, но, без малейших натяжек и преувеличений, первый террористический акт на территории США. Организованный тем самым Джоном Брауном, убийцей из Канзаса, о котором самое время рассказать подробнее. Личность гнусная, да что там, просто омерзительная – но как-никак это первый в истории США террорист, и пройти мимо этой истории невозможно, тем более что она самым тесным образом связана с Гражданской войной в США…

4. Вампир с Библией в руке

Джон Браун родился в Коннектикуте – то есть был пуританином в квадрате. Все его отрицательные черты родом прямехонько из пуританства: фанатизм, убежденность в «богоизбранности», лютая нетерпимость к чужим убеждениям и лютая вера в святую правоту идей собственных. Именно в Коннектикуте печальной памяти «Синие законы» требовали продавать должника в рабство, а в воскресенье запрещали громко говорить и смеяться. Именно в Коннектикуте муж нес наказание, если оказывался уличен в том, что в воскресенье поцеловал собственную жену. «Какие бы то ни было лица, носящие золотые или серебряные шнуры, золотые или серебряные пуговицы, шелковые ленты или другие какие-либо излишние украшения, будут подвергнуты налогу в размере 150 фунтов стерлингов». Это тоже из «Синих законов» Коннектикута…

Биография Джона Брауна вызывает некую тоскливую оторопь – редко случается, чтобы человеку столь роковым образом не везло, чтобы он к зрелым годам оказался настолько никчемным, не способным найти себе применение решительно ни в чем. Патологический неудачник. Судите сами: сначала учился на священника (не сложилось), потом занимался дублением кож (прогорел), служил почтмейстером (не справился, уволен), торговал шерстью и лесом (без особого успеха), был пастухом, попытался стать овцеводом-предпринимателем (с тем же печальным результатом), работал у скотопромышленника, пытался завести собственную ферму, недолго прослужил землемером, недолго был директором банка, земельным спекулянтом, разводил беговых лошадей… О его деловых качествах дает представление унылый нюанс: к началу гражданской войны в Канзасе Брауна, как злостного банкрота, разыскивали в 20 штатах США из тогдашних 34-х. Тут уж попахивает книгой рекордов Гиннесса.

Жена сошла с ума и умерла – что Брауну доброты и душевного спокойствия отнюдь не прибавило.

Что до детей – то тут явственно просматривается некая патология. Как вспоминал впоследствии старший сын Брауна, папаша завел своеобразную счетоводную книгу, куда старательно записывал прегрешения малолетнего сына и причитающееся за это взыскание:

«Джон:

за то, что не послушался матери, – 8 розог, за небрежное исполнение работы, – 3 розги, за то, что соврал мне, – 8 розог».

Когда «долгов» накопилось достаточно, Браун сынишку основательно выпорол, а потом… заставил сына пороть до крови себя самого. Явно попахивает, учено выражаясь, психическими девиациями, хотя за давностью лет и в связи с кончиной пациента точный диагноз поставить невозможно. Кстати, жена и дочери Брауна были обязаны носить платья исключительно «скромных» коричневых оттенков. Что он сделал бы со своими дочками, увидев у них в волосах цветные ленты, предугадать нетрудно.

Куда податься человеку с такой биографией и повадками – фанатичному неудачнику, злобствующему идеалисту?

Джон Браун

Да на войну, конечно! Чтобы стрелять и резать несогласных, не требуется ни деловых качеств, ни добропорядочного труда. Как говорится – конь, ружье и вольный ветер…

В Канзасе отряд «капитана Брауна» оставил за собой заметный кровавый след. Логическим завершением стало то самое ночное убийство пятерых фермеров – только за то, что они были «сторонниками рабовладения». К слову, двое из этих «сторонников» были юнцами, почти мальчишками – и умоляли Брауна их пощадить, потому что они так молоды. «Капитан» сквозь зубы процедил:

– Из гнид вырастают вши…

И обоих юнцов зарубили саблями вместе с другими. Это уж было чересчур даже для Канзаса – и, как уже говорилось, многие единомышленники от Брауна отвернулись (полагая, что убивать следует только тех, кто против тебя выходит с оружием в руках, а резать ночью безоружных означает осквернять идею…).

Когда в Канзасе наконец-то наступил мир, новый губернатор Джерри потихонечку выдавил Брауна из Канзаса. Арестовать его открыто он не решился, чтобы, не дай бог, не развязать новую вспышку гражданской войны, и поступил хитрее: приказ об объявлении Брауна вне закона и его аресте отдал, но постарался сделать так, чтобы Браун узнал об этом заранее и незаметно смылся…

Браун так и поступил, тихонько исчезнув из Канзаса. К тому времени он был оскорблен до глубины души поведением бывших соратников по войне: они, приспособленцы и эгоисты, следовать высоким идеалам Брауна не желали. Плантаторов пускать в Канзас многие северяне не хотели – но исключительно потому, что желали устроить на новых землях собственные фермы. А к неграм относились хуже, чем самые ярые южные расисты. Браун же полумер не признавал: вслед за Стивенсом считал, что негров следует освободить всех и немедленно – а последствия пусть расхлебывает кто-нибудь другой…

Объявившись в местах гораздо более тихих, Браун вроде бы присмирел и занялся мирной коммерцией. Однако его сводный брат Иеремия Браун оставил воспоминания, которые на многое проливают свет…

«Он навестил меня, и я сделал все, чтобы убедить его вернуться домой к своей семье и заняться своими собственными делами. Я сказал ему также, что путь, по которому он идет, может привести к гибели как его самого, так и его сыновей… Он ответил мне, что мое неодобрение огорчает его, что он выполняет свой долг и должен идти по избранному им пути, даже если это грозит гибелью ему самому и его семье. Он вполне удовлетворен, сказал он мне, что Бог избрал его своим орудием для уничтожения рабства. Судя по всей манере его поведения и по его разговору, я пришел к убеждению, что он совершенно помешался на вопросе о рабстве, и дал ему понять, что я о нем думаю».

Иеремия был мирным обывателем, жил в штате Огайо и наверняка плохо представлял себе пуританскую новоанглийскую закваску. Уж если человек начинает твердить, что избран Богом для некоей высокой миссии, – жди беды…

Браун вел вроде бы обычную, ничем не примечательную жизнь – много ездил, встречался с людьми, вел чинные беседы. Вот только собеседники его были сплошь аболами, от пацифистов до экстремистов, от «официального аболициониста» негра Фредерика Дугласа до «кондуктора подземки» Гарриет Табмен.

Джон Браун втихомолку составлял Великий План…

План этот страдал чем угодно, только не мелочностью, и замыслы лелеялись прямо-таки наполеоновские. Предполагалось напасть на арсенал в виргинском городке Харперс-Ферри, захватить там побольше оружия и боеприпасов и отвезти их в горы Виргинии, идеально подходящие для партизанской базы. Отряд Брауна планировалось развернуть в целую армию: его члены должны были стать командирами групп, составленных из канадских негров, обитающих там в эмиграции, и чернокожих, освобожденных с плантаций. «Партизанская республика» должна была постепенно охватить не только Виргинию, но и другие рабовладельческие штаты, вплоть до наступления окончательной победы.

Нужно отметить, что в теории все выглядело достаточно убедительно, было продумано и проработано до мельчайших деталей. Иногда успехом заканчивались мятежи, спланированные с гораздо меньшей скрупулезностью. Брауна можно обвинять в чем угодно, только не в сумасшествии. Он был фанатиком, а это совсем другое…

К тому же, что немаловажно, над этим планом работали десятки людей. Браун давным-давно установил теснейшие связи с организациями аболов, как мирными, так и экстремистскими. А таковых к тому моменту насчитывалось множество. В Канаде осело примерно 150 000 тысяч негров из США (другие источники уточняют, что эта цифра относится только к чернокожим баптистам, без учета прочих конфессий). Среди аболов немало было людей весьма богатых (вроде белого лесоторговца Стивена Сита, который построил приют для престарелых негров, обошедшийся в четыреста тысяч долларов). В штате Огайо негры владели примерно 10 000 акров земли, в штате Нью-Йорк – имуществом на общую сумму в 1 160 000 долларов. Среди негров имелось уже достаточно и своих успешных бизнесменов (Фредерик Дуглас, кстати, был одним из таких). Африканская методистская церковь объединяла 20 000 прихожан и владела имуществом на 425 000 долларов.

Организации вроде «Американского общества моральных реформ», «Тру Бэндс», «Всеобщей организации негров Массачусетса», «Негритянского общества», «Общества Феникса» держались ненасильственных методов и свои цели формулировали четко: «Организация цветного местного населения в целях его нравственного и культурного совершенствования и обучения его ремеслам». То есть занимались благотворительностью, содержали школы, выпускали легальные газеты.

Ну, а тайные общества не исчерпывались одной «подземной железной дорогой» с ее несколькими сотнями белых и черных активистов. Существовали еще «Лига свободы», «Лига освобождения», «Американские тайны». Это были по-настоящему тайные общества, а потому так и осталось неизвестным, чем они занимались. В самых общих чертах – некоей нелегальной деятельностью на Юге. Именно с этими обществами связывали участившиеся убийства на Юге доверенных негров, выполнявших для своих белых хозяев роль тайных агентов и проникавших в нелегальные организации с целью их последующей выдачи. (Ну да, имелись и такие негры, а чего же вы хотели? Поголовной солидарности исключительно из-за цвета кожи? Это, пардон, утопия. Российские мужички, выкупившиеся из крепостного состояния на волю, тоже не особенно горели желанием облегчать участь своих «братьев по классу», продолжавших томиться в неволе. Человек – существо эгоистичное. Одни негры примыкали к тайным организациям, другие их старательно выслеживали и выдавали…).

Денег для своего предприятия, судя по всему, Браун без особого труда собрал немало. В мае 1858 г. на территории Канады в немудреном деревянном бараке на берегу какой-то речушки состоялся «конвент друзей свободы». Собралось более тридцати чернокожих и двенадцать белых – сплошь и рядом люди не бедные, впоследствии один из них стал майором северной армии, другой – конгрессменом, третий работал у Авраама Линкольна в Белом доме.

Примечательный нюанс: это были сплошь радикалы. Из умеренных, респектабельных, пусть и видных деятелей негритянского движения не позвали ни единого человека, что понятно – обсуждавшиеся там вопросы умеренных привели бы в панику…

Конвент вполне серьезно обсуждал будущее Соединенных Штатов, а также методы борьбы. Несколько человек, вовсе уж законченные «ястребы», выдвинули оригинальную идею: поскольку в мирное время одолеть систему, прямо скажем, затруднительно, нужно подождать, когда Америка окажется втянута в какую-нибудь серьезную войну с государствами вроде Франции или Испании – благо к тому вроде бы есть предпосылки. Тут и шарахнуть в спину…

Против такого плана энергичнейшим образом выступил Джон Браун, заявивший, что грех пользоваться несчастьем родной страны для удара ей в спину. Идея не прошла голосование. Конвент занялся другим: провозгласил отмену рабства, а потом стал составлять свою конституцию нового, вольного государства, которое непременно возникнет в ходе партизанской войны – власть «реакционеров» падет повсюду, и на Юге, и на Севере, тут-то и объявится Временное правительство новых США.

Вслед за тем, как нетрудно догадаться, принялись увлеченно делить портфели. Президента «обновленных» США назначать не стали – как-никак должность выборная и нужно подождать волеизъявления народа. Зато назначили главнокомандующего вооруженными силами – Джона Брауна, а также военного министра, государственного секретаря, казначея и парочку конгрессменов (вообще-то конгрессменов тоже полагалось выбирать, но собравшиеся хотели порадеть нескольким «славным парням»).

Вот так, ни много ни мало: США, о чем они и не подозревали, теперь имели новое правительство, новую конституцию, новую Декларацию независимости (жаль, что тот сарай до наших дней не сохранился, историческое все же место, на туристах можно было заработать немерено…).

Однако Браун, прошедший неплохую школу конспирации и гражданской войны, даже этому высокому собранию не обмолвился ни единым словечком, что именно он собрался предпринять и где. Между прочим, вполне разумная предусмотрительность, интеллигентские болтуны, любящие потрещать о свободах и делить портфели, непременно растрепали бы по всему белу свету, дошло бы до властей…

Новая конституция в чем-то выглядела весьма экстравагантно. В будущей вольной республике все имущество объявлялось «общей собственностью», министрам и конгрессменам жалованья не полагалось (интересно, на что должны были министры жить?), оружием дозволялось владеть всем и каждому, причем предписывалось носить его открыто. Особенное внимание уделялось укреплению брачных уз: планировалось даже создать специальное «розыскное бюро», которое будет выискивать по всей стране раздельно живущих супругов и «помогать им воссоединиться» (к мнению самих разбежавшихся супружеских пар никто явно не собирался прислушиваться).

К концу лета следующего, 1859 года, члены ударного отряда Брауна, 22 белых и то ли шесть, то ли семь негров (точное количество чернокожих историками так и не установлено) стали поодиночке стягиваться на приобретенную Брауном недалеко от Харперс-Ферри ферму (среди них были три сына Брауна и два его зятя).

Отряд, что и говорить, был невелик. Браун пытался навербовать еще людей среди белых поселенцев Канзаса, бывших своих соратников по гражданской войне, но никто не согласился. Перед выступлением Браун встретился с Фредериком Дугласом – как-никак самым видным и влиятельным негритянским лидером – и открытым текстом предложил присоединиться к отряду.

Дуглас, как уже подчеркивалось, был человеком респектабельным и вовсе не горел желанием променять устроенный быт на беготню по горам и лесам с мушкетом наперевес. Он заявил, что нападение на арсенал будет вызовом правительству и восстановит против аболов всю страну.

Ответ Брауна сводился примерно к следующему: «А начихать!» Он сказал, что «страна нуждается в каком-нибудь чрезвычайном событии». Дуглас, ошарашенный подобным энтузиазмом, стал мямлить что-то насчет того, что нужно «ограничиться постепенным и незаметным уводом рабов в горы».

Плохо он знал «капитана», нацедившего немало кровушки в Канзасе… Браун как раз и «хотел нанести удар, который всколыхнет всю страну». Подобные ужасы еще больше перепугали обросшего жирком Дугласа, он честно пишет в своих воспоминаниях, что «отказался из осторожности, а может быть, из трусости» (53). Так и разошлись, каждый оставшись при своем. Когда стало известно о позиции Дугласа, немало черных отказались от участия в экспедиции Брауна.

Самое любопытное: к тому времени правительство могло бы в два счета перехватать всех обитателей фермы Кеннеди-Фарм, пару месяцев упражнявшихся там во владении оружием и зачем-то – строевой подготовке! Сам Браун, как ни соблюдал строжайшую конспирацию, однажды распустил язык перед неким поляком из Пруссии, которого знал еще по Канзасу. Поляк не придумал ничего лучше, как поведать все, что знал, некоему Бэббу, корреспонденту одной из газет в Цинциннати, штат Огайо.

Вскоре после этого военный министр Флойд, отдыхавший в то время на курорте, получил известие «о создании тайного общества, целью которого является освобождение рабов на Юге путем всеобщего восстания, и вождем этого движения является старый Джон Браун из Канзаса». Прилагалось достаточно полное описание планов заговорщиков по нападению на арсенал и последующим действиям. Предполагают, что заложил Брауна именно Бэбб – очень уж странное совпадение…

Однако военный министр (как некогда высшие сановники Российской империи, которым заранее и очень точно описывали замыслы декабристов) никаких мер не принял. Абсолютно никаких симпатий к аболам и освобождению негров он не питал – видимо, человеку просто лень было возиться и покидать уютный курорт. Впоследствии Флойд оправдывался перед сенатской комиссией: «Я был уверен, что такой безнравственный и преступный план не может быть задуман ни одним из граждан Соединенных Штатов, и поэтому я просто отложил это письмо и больше не вспоминал о нем до тех пор, пока Браун не начал свой рейд».

Все дело в патриархальности – тогда в Штатах не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на ФБР или какую бы то ни было секретную службу: имелась только местная полиция, занимавшаяся только уголовщиной (как и ныне, тогда в США не было единого органа полицейского руководства). Так что любой заговорщик чувствовал себя вольготно…

«Капитан» долго ждал подкреплений – но больше ни один человек к нему не присоединился. Среди «прогрессивных» историков имеет хождение версия, будто подкрепление опоздало, но в такое верится плохо: Браун торчал на ферме чуть ли не четыре месяца, за это время всякий, кто действительно имел такое желание, сто раз успел бы добраться. Наверняка очень многие из тех, кто бил себя в грудь и клялся захватить в одночасье весь Юг, охолонув, поняли, во что могут вляпаться, и остались дома…

В ночь с 16 на 17 октября «борцы за свободу» вошли в город, держа оружие наизготовку…

И почти сразу же открыли стрельбу. Люди Брауна застрелили негра – одного из тех, кого нагрянули освобождать… Разные источники именуют этого негра по-разному: кто «носильщиком», кто «сторожем». Вероятнее всего – второе: ну что носильщику делать на улице задолго до рассвета?! Как бы там ни было, негр повел себя неправильно: увидев подозрительную вооруженную ораву, закричал, хотел поднять тревогу, вот его сгоряча и отправили на тот свет…

Далее Браун со своими молодчиками с ходу ворвался в дом полковника Вашингтона, родного внука Джорджа Вашингтона, и прибрал две семейных реликвии: саблю, которую Джорджу Вашингтону подарил прусский король Фридрих Великий, и пистолет, подаренный Вашингтону знаменитым Лафайетом. Саблю тут же нацепил, пистолетом тут же вооружился, фельдмаршал стал, хоть куда…

Этот эпизод наводит на размышления. Совпадение невероятное. Случайно первый же дом, куда добры молодцы вломились, оказался домом внука Вашингтона, случайно Браун первым делом схватил историческое оружие, принадлежавшее национальному герою Америки? Таких случайностей, в общем, не бывает. Наверняка шли по наводке – почти три месяца торчали под городом, наверняка разведку туда посылали, успели собрать кое-какие сведения. Идти на бой за права угнетенных, вооружившись саблей Вашингтона – это, конечно, эффектно…

Полковника взяли в заложники, прихватили еще несколько человек – и кинулись к арсеналу. По дороге застрелили еще одного раннего прохожего, на сей раз белого: бедняге велели остановиться, а он при виде непонятной вооруженной кодлы лишь шаг ускорил, вот и пришлось…

Арсенал люди Брауна заняли без малейших хлопот – потому что (патриархальная простота Юга!) он охранялся одним-единственным солдатиком, который сдуру вышел из караулки и моментально был скручен.

Отправив двух своих людей встречать «подкрепление из восставших негров», Браун обосновался в арсенале.

Дальше… А что, собственно, дальше?

Всё!

Армейских ружей в арсенале нашлось изрядно, даже парочка пушек отыскалась – но боеприпасов не было совершенно (чего Браун никак не ожидал, полагая в простоте своей, что в арсенале «все должно быть»). Ни один «восставший негр» так и не объявился. Посланцев Брауна перехватили по дороге, где они несколько часов тщетно ожидали толпу «чернокожих братьев». Кого перестреляли, кого арестовали.

Жители городка, опомнившись от первого испуга, похватали охотничьи ружья и другое оружие, у кого что нашлось – и окружили арсенал. К ним на подмогу подоспел из соседнего Чарльстона отряд тамошней милиции, а позже появились поднятые по тревоге федеральные войска: сотня морских пехотинцев под командованием полковника армии США Роберта Ли, будущего главнокомандующего южной армией…

К слову: никакие негры на помощь прийти не могли еще и потому, что городок Харперс-Ферри находился на значительном отдалении от мало-мальски крупных плантаций и невольники ведать не ведали, что происходит. Почему Браун этого не предусмотрел заранее, непонятно: район этот он изучил тщательно, должен был бы знать…

Перестрелка продолжалась около суток. Потом моряки выбили кувалдами ворота, ворвались внутрь и похватали уцелевших. Джона Брауна и его банду судил виргинский суд – за «тайный заговор с рабами с целью восстания, за измену Виргинии и за совершение убийства без смягчающих обстоятельств». Брауна приговорили к смерти, а его сообщников – к тюремному заключению.

Адвокаты-северяне пытались представить «капитана» невменяемым, но он сам запротестовал против этого. И отказался от предложений бежать: то ли хотел разыграть роль мученика до конца, то ли, видя столь бесславное крушение своих планов, впал в совершенную прострацию. Вероятнее всего, и то и другое. Как бы там ни было, роль мученика пришлась Брауну определенно по вкусу: он успел произнести несколько красивых речей, а напоследок честил последними словами священников, решивших его исповедовать – неправильные они, язычники какие-то, он сам знает лучше, что Богу угодно…

Брауна повесили…

Никак нельзя списать все это на «южную реакционность» – в любом штате, хоть южном, хоть северном, подобные выходки для Брауна закончились бы петлей. Арсенал к тому же был не частной южной лавочкой, а федеральной собственностью, военным объектом армии США.

Гарриет Табмен, частенько впадавшая в транс и уверявшая, что ее посещают видения и вещие сны, «придавала особое значение одному из них, который приснился ей как раз перед встречей с капитаном Брауном в Канаде. Ей снилось, что она очутилась в каком-то диком месте, где повсюду были скалы и заросли, и вдруг увидела там змею, голова которой выглядывала из-за камней. Змея выше поднялась над камнями, и ее голова превратилась в голову старика с длинной седой бородой. Эта голова, рассказывала Табмен, „так на меня смотрела, ну вот прямо сейчас что-нибудь скажет“. Но тут рядом с первой головой появились еще две головы помоложе. Пока Гарриет стояла и думала, что они хотят от нее, к головам подбежала большая толпа людей, которые срубили сначала головы помоложе, а затем и голову старика… Гарриет вновь и вновь видела этот сон, но не могла понять его значения, пока не встретилась с капитаном Брауном и не узнала в нем того самого старика, которого она видела во сне» (53).

Два сына Брауна были убиты при осаде правительственными войсками арсенала…

Выступление Джона Брауна носит все характерные признаки современного террористического акта: по идеологическим соображениям группа вооруженных людей захватила военный объект и взяла заложников, рассчитывая добиться своих целей применением силы. Это был первый теракт на территории США – а возможно, и на всем континенте.

Брауна усиленно пытались представить безумцем обе стороны – и северные адвокаты, и некоторые южане, не хотевшие видеть всей серьезности проблемы. Однако губернатор Виргинии Уайз, наверняка относившийся к Брауну без всякой симпатии, сказал, выступая в Ричмонде:

«Это был человек с ясной головой, отважный, сильный духом, фанатик, полный самомнения, но твердый в своих убеждениях, честный и умный».

Российский посланник Стекль докладывал в Петербург: «Во всяком случае, очень сомнительно, что этот взрыв был актом нескольких отдельных лиц, толкаемых фанатизмом и тем беспокойным умом, который так характерен для американцев… Несколько писем, найденных у Брауна, заставляют подозревать о существовании связей у него с аболиционистами Севера и даже с некоторыми сенаторами их партии. Газеты Юга обвиняют этих последних в том, что они были главными инициаторами попытки восстания, предпринятой в Харперс-Ферри, и утверждают, что эта попытка была связана с разветвленной организацией аболиционистов Севера».

Южные газеты писали чистую правду, и Стекль, плохо информированный, даже преуменьшил улики. Браун, отправляясь брать арсенал, оставил на ферме целый чемодан бумаг, которые были сразу обнаружены: карты, планы, текст принятой в Канаде конституции, обширная переписка с единомышленниками в Канаде и на Севере… Все это тут же попало в газеты – и масса людей, чьи имена были там упомянуты, пустилась в бега. Первым до Канады добежал Фредерик Дуглас, и ему тут же составили компанию еще несколько видных аболов. Куча богатых благотворителей, жертвовавших на негров, принялась печатно отмежевываться от Брауна… Словом, переполох был жуткий, и аболы натерпелись страху. Юная республиканская партия прямо-таки билась в истерике, уверяя, что она тут ни при чем и всегда горой стояла за конституционные методы решения проблемы. Авраам Линкольн тоже поспешил отмежеваться от «безумного» выступления Брауна.

События в Харперс-Ферри буквально раскололи страну, в чем не сомневаются исследователи самой различной политической ориентации, и приблизили Гражданскую войну. Южане, обоснованно заявившие, что столкнулись не с шальной выходкой безумца, а с серьезным, хорошо спланированным заговором, начали поголовно вооружать все белое мужское население. Недоверие к Северу зашкалило за критическую черту: кто мог дать гарантию что это последний заговор?

А северяне теперь имели своего мученика. Один из видных аболов, Хоу, едва отдышавшись после бегства в Канаду, стал, не особенно и понижая голос, цинично говаривать: мертвый Браун принесет движению больше пользы, чем живой…

Неграм на Юге вся эта свистопляска принесла один вред: в южных штатах принялись «закручивать гайки». Точно также в свое время и «восстание» Ната Тернера ухудшило положение негров не только на Юге, но и на Севере (где штат Пенсильвания в 1837 г. лишил свободных негров избирательных прав).

Раскол по поводу «дела Брауна» произошел и во всем остальном мире. Всякий, кто считал себя хоть чуточку «прогрессивным», гневно осуждал «убийство героя южными варварами» – а революционеры всех оттенков, мастей и калибров буквально заходились в истерике, на все лады воспевая «мученика». Реально причиненное Брауном зло, убийство случайных, ни в чем не повинных людей эту публику не интересовало вовсе: мало ли какие издержки возможны во время благородной борьбы с реакцией…

Наиболее яркий пример интеллигентского фанатизма – выступления Виктора Гюго. Великий романист всю свою сознательную жизнь был еще и ярым защитником всевозможной революционной сволочи, которую сердечно обожал и оправдывал на свой лад, с восхитительным пренебрежением к реальности…

Я уже рассказывал в одной из предыдущих книг, как Гюго пытался спасти от заслуженной виселицы обычного уголовника, убившего женщину ради пары монет. Теперь Гюго с той же страстностью обращался к американскому правительству с требованием (не просьбой, а требованием!) срочно помиловать Брауна…

«Джон Браун, этот освободитель, этот воин Христов…», «Пуританин, человек верующий, человек строгой жизни, проникнутый духом Евангелия, он бросил этим людям, своим братьям, клич свободы. Негры, измученные неволей, не откликнулись на его призыв. Рабство делает души глухими. Не найдя поддержки, Джон Браун все же начал борьбу; собрав горсточку храбрецов, он вступил в бой; его изрешетили пулями; двое юношей, его сыновья – святые мученики! – пали рядом с ним…»

Словеса-то каковы! Незнакомый с земными реалиями марсианин мог бы решить, что Браун и его сыновья тихо-мирно шествовали себе из библиотеки в консерваторию, но тут на них напала из кустов орда злобных реакционеров…

Тут в полной мере проявились те приемы и ухватки, коими впоследствии (вплоть до наших дней) будет пользоваться отечественная интеллигенция: ежели, по ее мнению, человек был «благородным борцом» и сражался за нечто «передовое», совершенно неважно, что он наворотил в действительности…

«Перед глазами Брауна тени его погибших сыновей»… Право же, это напоминает анекдот, когда ушлый адвокат, чтобы выручить клиента, вырезавшего всю свою семью, заявил судьям, что его подзащитный заслуживает снисхождения, потому что он – круглый сирота…

А если серьезно, то у меня давно возникли подозрения: уж не было ли выступление Брауна хорошо продуманной провокацией? Сам Браун, разумеется, ни о чем подобном и не думал – но мало ли в мировой истории примеров, когда подобных Брауну упертых фанатиков, твердокаменных идеалистов самым циничным образом использовали втемную люди гораздо менее благородные? Точнее говоря, не благородные вовсе… Здесь – и загадочное убийство в Сараево эрцгерцога Франца-Фердинанда, послужившее детонатором первой мировой, и не менее загадочное убийство Кирова ревнивым идиотом, которого, очень похоже, к Кирову тщательно подвели, и множество схожих случаев, для простого перечисления которых потребовалась бы не одна страница…

Собственно, а почему бы и нет? Не подлежит сомнению, что за кулисами движения аболов стояли люди отнюдь не сентиментальные и не романтичные – денежные мешки, каковые финансировали движение, поскольку видели в нем инструмент для достижения своих целей и получения в будущем немалой выгоды. Не подлежит сомнению, что этим людям в определенный момент уже было ясно: добром Юг свои богатства ни за что не отдаст, их можно заполучить только посредством военного разгрома южных штатов. В истории опять-таки множество примеров, когда задумавшие войну «ястребы» исподтишка провоцировали противника, – и тот, угодив в силки хитрых комбинаций, не просто готовился к войне, а порой еще и начинал первым, не подозревая, что его вынудили стать презренным агрессором…

Шутки шутками, а я иногда сижу над списком видных аболиционситов и пытаюсь отыскать интересные контакты с набиравшими силу магнатами. Дело нелегкое, скучной экономике историки обычно отводят мало места, но направление поисков многообещающее. Теоретически рассуждая, могло оказаться и так, что циничные северные ребятки, мечтавшие из магнатов превратиться в олигархов, как раз и использовали Брауна, чтобы накалить отношения между Севером и Югом до опасного предела, за которым уже не может быть ни тишины, ни примирения (как оно, собственно, и произошло). У северян уже была Книга, теперь появился и Мученик…

Итак, Брауна повесили – что навлекло на Юг сущий шквал поношений и обличений, а Юг, в свою очередь, преисполнился враждебности и подозрительности к Северу.

Жизнь в США, конечно же, продолжалась. Трагическое причудливо смешивалось с комическим, а в самых вроде бы на первый взгляд рядовых событиях таились (не усмотренные, разумеется, современниками) зачатки будущих великих событий…

Где-то на просторах США обитал английский горе-изобретатель и мошенник мистер Хенсон. Тот самый, что в середине ХIХ столетия будучи в Англии потряс соотечественников дерзкими планами организовать авиационное сообщение… между Британскими островами и Индией!

Хенсон с превеликим шумом опубликовал чертежи своего самолета «Ариэль» с паровым двигателем, которому, по уверениям изобретателя, и предстояло в скором времени возить британцев аж в Индию. Романтикой тут и не пахло: Хенсон учредил «Акционерную компанию для эксплуатации паровых аэропланов по маршруту Лондон – Калькутта» – и парламент ее быстренько утвердил. Вера в технический прогресс тогда царила прямо-таки детская, и англичане толпой повалили в контору новоявленной компании, пихаясь в дверях и скандаля за право первыми выложить свои кровные денежки.

Хенсон разливался соловьем, живописуя свой аэроплан: весом 1360 кг, площадью крыльев в 550 кв. метров и двигателем мощностью… в 25 лошадиных сил. В те времена не только обыватели, но и инженеры еще не обладали достаточным опытом, чтобы понять, что столь хилый движок ни за что не поднимет в небеса этакую махину (да и вообще, никто еще не понимал, что паровая машина в авиации решительно неприменима). Поэтому денежки текли рекой. Хенсон не стал зарываться и, решив, что собрал достаточно, сбежал с полными карманами в США, откуда его выцарапать обманутым вкладчикам было практически невозможно: тогдашняя Америка жила по принципу «С Дона выдачи нет». Зная предыдущие дела Хенсона, сомнительно, что в Штатах он занимался честным трудом, – простаков и за океаном достаточно. Кстати, именно «химера» Хенсона впоследствии использовалась русскими инженерами, чтобы доказать нереальность проекта самолета Можайского (чем они нисколечко Можайского не убедили, и он до самой смерти продолжал мастерить свою химеру…) (9).

Слово «инфляция» тогда означало всего-навсего «вздутие живота в результате скопления кишечных газов» и использовалось исключительно медиками (хотя инфляция как таковая уже существовала). Слово «порнография» появилось в английском языке только в 1864 г. (хотя явление существовало с древних времен). Точно также в английском языке еще не было слов «специалист» и «индивидуализм». Бензин продавался в аптеках и использовался исключительно для чистки одежды.

В Новой Англии, в Бостоне, обосновался ирландский эмигрант по имени Патрик, бежавший в «землю обетованную» от лютого голода на родине (когда в Ирландии случился недород картофеля, и за два года от голода умерло более миллиона человек). В Америке особенного счастья Патрику не привалило – он работал бочаром (то есть делал бочки) по пятнадцать часов в день без перерыва на выходные и праздники, обитал, как большинство эмигрантов, в сыром подвале. И в тридцать пять лет умер от холеры, оставив сиротами четверых детей. Фамилия у Патрика была самая обычная, ничем не примечательная, распространенная в Ирландии примерно так же, как в России – Иванов или Сидоров: Кеннеди.

Родоначальник тех самых Кеннеди. Уже один из сыновей покойного бочара, Патрик-младший, поднялся достаточно быстро: видя на печальном примере отца, что трудом праведным не наживешь палат каменных, приобрел в Бостоне кабачок. А кабатчики в тогдашних США не просто продавали «огненную воду»: кабак был чем-то вроде клуба, охватывавшего многие стороны жизни обитателей окрестных кварталов – в том числе и политику. Патрик-младший, подобно многим своим оборотистым коллегам по ремеслу, стал политическим боссом, уже к тридцати годам был избран сначала в палату представителей, а потом и в сенат штата Массачусетс. И понеслось…

В США угрожающими темпами возрастало число психических заболеваний. Первая американская психиатрическая клиника открылась в Виргинии в 1773 г. В ней насчитывалось всего 24 «койкоместа», но за первые тридцать лет они так и не были заняты все одновременно. Вторую подобную клинику открыли только в 1816 г. А вот за следующие тридцать лет «психушек» в Штатах появилось аж двадцать две…

(В Европе, впрочем, происходил тот же самый процесс – интересно, что взрывоопасный рост шизофрении во Франции пришелся именно на времена революции.

И все же количество больных в США возрастало со значительным отставанием от Европы. Люди религиозные объясняют это тем, что Европа гораздо быстрее скатилась в самый вульгарный атеизм, а Америка дольше оставалась страной с нерасшатанными религиозными устоями) (102).

В США самую бурную деятельность развила новорожденная Республиканская партия, по выражению американского историка и поэта Карла Сэндберга, представлявшая собой зрелище странное: «Странные и противоречивые элементы собрались со всего света и создали могущественную партию, в которой соединились молодость, различные программы, религиозные фанатики, доморощенные философы и честолюбивые политические деятели» (149). И тут же он добавлял: «Влиятельные группы промышленников, железнодорожных магнатов и финансистов пришли к выводу, что это – многообещающая партия».

Вот тут и собака зарыта… Первоначально программа Республиканской партии содержала всего-то три пункта:

1. Запрещение распространения рабства на новые районы.

2. Признание Канзаса «свободным» штатом.

3. Постройка трансконтинентальной железной дороги к Тихому океану по самому прямому и целесообразному маршруту.

Все три пункта (как бы благородно ни смотрелись два из них) при осуществлении сулили огромные выгоды тем самым «влиятельным группам», о которых писал Сэндберг. Особенно третий, по которому, согласно американской практике, железнодорожным магнатам автоматически отходили прилегающие земли (да вдобавок крупные государственные субсидии, которые считалось прямо-таки неприличным возвращать в казну).

Окончательно оформился штаб, планировавший, как бы это поделикатнее выразиться, «долгосрочные операции» против южан, которые, словно пресловутая собака на сене, сидели на громадных богатствах, вызывавших повышенное слюноотделение у северных дельцов.

Теперь имелись и Книга, и Мученик, и Партия. Оставалось добавить к этому ружья и пушки.

На сцене наконец-то появляется Авраам Линкольн, которому потребуются другие, гораздо менее благородные качества. Большая Политика мало чем отличается от продажи души черту. Однако многие американские президенты «миф о бревенчатой хижине» бережно поддерживали – несмотря даже на недоумение собственных родственников. Простодушная матушка одного из таких деятелей даже пыталась усовестить сынка, не в меру прибеднявшегося перед журналистами: «Но ты ведь хорошо знаешь, что это неправда. Ты же знаешь, что родился и вырос в весьма приличном доме». Однако сынок продолжал вещать о «жалкой хижине», где якобы вырос: просыпаюсь, мол, я в родительской хижине, причесываюсь по бедности еловым сучком, надеваю рубище и бреду в чащобу белок ловить и дикий лук рвать, чтоб с голоду не помереть… Другая матушка, гораздо более язвительная, прокомментировала излияния сыночка о «тяжелом и безрадостном детстве» кратко: «Он представляет нас такими бедными, что так и хочется взять в руки шляпу и собрать для него деньги».

Национальная традиция такая, в общем. Поломал ее, по-моему, только Джон Кеннеди, с обезоруживающей улыбкой разводивший руками: ну да, ребята, так сложилось, что я сын миллионера, что поделать, если карта так легла… Однако позже Рональд Рейган вновь вернулся к славной традиции…

Но давайте – о Линкольне. Как американская историография, так и советская пропаганда, для которой президент Линкольн был героем безусловно положительным, старательно рисовали образ «парнишки из жалкой хижины». Гарриет Бичер-Стоу высказывалась так: «Авраам Линкольн в полном смысле слова работник. У него все свойства и способности рабочего класса, и положение его во главе могущественной нации говорит тем, кто живет трудом, что их время настает». Другими словами, всякий честный американский работяга, ребятки, может и в президенты податься.

Фигура для Америки, как говорится, культовая, стоящая в одном ряду с «отцами-основателями» и Джорджем Вашингтоном. Человек незауряднейший, сложнейший, чертовски неоднозначный, ухитрившийся совместить в своей персоне самые вроде бы не совместимые качества: временами – благороднейший идеалист, прекраснодушный гуманист и даже романтик, временами – циничнейший, прожженный политикан, душитель демократических свобод, диктатор. Американцы правы: это был великий человек – только посредственность проста, как две копейки, незатейлива и однозначна. Линкольн – совсем другое…

Глава пятая
Человек с большим топором

За стремлением спасти человечество почти всегда скрывается стремление управлять им.

Г. Л. Менкен

Естественно, столь сложная и величественная фигура со временем оказалась окруженной густой пеленой всевозможных мифов и легенд.

Главная из них – это явление, которое американские же историки давным-давно назвали «мифом о бревенчатой хижине», тщательно проанализированном в великолепной книге Эдварда Пессена (125). Согласно этому мифу, целая когорта американских президентов представляла собой живое воплощение «американской мечты», идеального «общества равных возможностей» – они-де, беднейшие, но честные малые, исключительно благодаря своей энергии и благородству души поднимались на самый верх… Чтобы взобраться на вершину, выбиться, вкалывайте на совесть, не бастуйте, не слушайте смутьянов, и вам тоже повезет!

Благонамеренный советский автор (26) пошел еще дальше.

«Великий американский поэт Уолт Уитмен писал в 1856 году: „Я был бы чрезвычайно рад, если бы какой-нибудь американский кузнец или лодочник – храбрый, умный, бывалый, здоровый бородач средних лет, с загорелыми руками, лицом и грудью, в опрятном рабочем костюме, пришел бы с Запада, из-за Аллеганских гор, и занял пост президента: я голосовал бы, конечно, за такого человека, обладай он должными достоинствами, предпочтя его всем остальным кандидатам“. Эти слова Уолта Уитмена были мыслями и надеждой всех простых людей Америки. И мечта стала явью – 6 ноября 1860 г. президентом США был избран лесоруб (курсив мой. – А. Б.) из штата Иллинойс Авраам Линкольн».

Естественно, всякий читавший эти строки полагал, что Линкольн был избран президентом прямо из лесорубов – а как иначе можно понять? Жил себе «здоровый бородач средних лет», самозабвенно трудился в чащобе, валил одну сосну за другой – а параллельно выдвигал себя в президенты. Ну, его и избрали. Отставил он верный топор, почистился от смолы, надел приличный костюмчик, пришел в Белый дом и спросил не без застенчивости: ну, где тут президентское кресло? Дело, конечно, сложное, однако мы, пролетарии от сохи, и не такое потянем…

Чушь невероятная, конечно. В жизни так не случалось, чтобы лесорубы попадали прямехонько «от станка» в высокие кресла.

Меня всегда умиляло, когда наши интеллигенты утверждают: «Президентом США стал киноактер Рональд Рейган…»

Прежде чем достичь самого высокого в стране поста, Рейган долгое время работал в американском профсоюзе, Гильдии киноактеров (а это серьезная работа), потом был успешным губернатором штата и лишь после этого стал президентом…

Авраам Линкольн

Точно так же и Линкольн отнюдь не из пролетариев перепрыгнул в Белый дом – да и с бревенчатой хижиной все обстоит не так однозначно…

Авраам Линкольн, или «старина Эйб», как сокращают это имя американцы, и в самом деле родился и провел детство в убогой лачуге в штате Кентукки, и его отец действительно был классическим «белым бедняком» (кстати, всего в ста милях от нищего хозяйства Линкольнов, в том же штате Кентукки, в столь же бедной хижине родился и провел детство будущий президент Южной Конфедерации Джефферсон Дэвис). Вот только, во-первых, семья была отнюдь не из потомственных бедняков, а во-вторых, «бревенчатая хижина» была не более чем эпизодом в семейной истории…

Дед Линкольна, Авраам (в честь которого и назвали ребенка), безусловно был человеком зажиточным: владелец фермы в 200 акров, капитан милиции штата, домовладелец и мелкий рабовладелец.

Отец Линкольна Томас тоже начинал как человек состоятельный – просто-напросто он потерял свои немаленькие владения из-за каких-то ошибок в составлении документов на землю и судейского крючкотворства. Тогда-то он и перебрался из родных мест в Кентукки. Согласитесь, есть существенная разница между потомственным батраком и разорившимся «крепким хозяином».

К тому же Томас быстро поднялся. Верно, убогая хижина имелась, но к моменту рождения сына Томас владел уже двумя фермами общей площадью 600 акров, несколькими земельными участками в близлежащем городе, скотом и лошадьми. И занимал в этом городе должности, которые в США традиционно доверялись лишь людям зажиточным: член патрульной службы округа, присяжный заседатель, смотритель тюрьмы. Когда малютке Эйбу исполнилось пять лет, его отец Томас уже входил в число 15 процентов богатейших собственников в том районе.

Так что «бревенчатая хижина» – это не обязательно признак бедности, а просто-напросто американская специфика. Даже люди зажиточные сплошь и рядом обитали в лачугах, поскольку речь шла о только что заселенных территориях, где настоящих домов еще не имелось…

В молодости Линкольн и в самом деле сменил немало профессий, отнюдь не интеллигентских: был поденным рабочим на ферме, сплавщиком грузов на плотах, подмастерьем у столяра, железнодорожным рабочим. Короткое время и в самом деле работал лесорубом. Но очень скоро он перешел к «чистой» работе: стал владельцем бакалейной лавочки. Вот только не испытывал никакой тяги к торговле, предпочитал часами сидеть на пороге со знакомыми и болтать на всевозможные темы. Потому и обанкротился очень быстро.

Служил почтмейстером (в американской глубинке – весьма не пыльная работенка), три месяца в составе ополчения воевал с индейцами и даже получил чин капитана. Однако уже в 1834 г., будучи двадцати пяти лет от роду, стал членом законодательного собрания штата Иллинойс и, подучившись, начал адвокатскую практику.

Ну, а в 1847 г., уже как профессиональный политик, стал членом Конгресса США…

Говоря о тех временах, Линкольна никак нельзя назвать циничным политиканом. Наоборот, будучи молодым, он вел себя с благородством и честностью, вызывающими лишь уважение. Он, например, не принадлежал ни к одной из многочисленных американских церквей, однако не был и атеистом: «То, что я не являюсь членом какой-либо христианской церкви, – это правда. Но я никогда не отрицал истинность Священного Писания и преднамеренно не высказывался неуважительно о религии в целом или какой-либо христианской церкви, в частности».

Сохранился рассказ очевидца о том, как Линкольн во время избирательной кампании оказался на религиозном собрании, где читал проповедь его соперник, пастор Картрайт. Окончив проповедь, пастор призвал: «Все, кто хочет отдать свое сердце господу Богу и попасть на небеса, встаньте». Встали все присутствующие – кроме Линкольна. Тогда пастор сказал: «Все, кто не хочет попасть к дьяволу, встаньте». Снова все встают, а Линкольн сидит. Пастор, коварно ухмыляясь, осведомился: «А куда же хотите попасть вы, мистер Линкольн?» Линкольн кротко ответствовал: «Я хочу попасть в Конгресс…»

Прожженный политикан непременно изобразил бы из себя святошу, чтобы привлечь избирателей. Линкольн этого не сделал. Точно так же он во время войны с Мексикой не примкнул к горластому стану ура-патриотов – как обязательно поступил бы циничный политикан. Наоборот, Линкольн выступал с речами, в которых призывал «хороших граждан и патриотов» осудить эту войну, грязную и захватническую со стороны США.

Для сравнения: «певец свободы» поэт Уолт Уитмен в то само время публиковал в газетах нечто прямо противоположное: «Да, Мексику стоит как следует выпороть! Будем нести наше оружие с духом, который покажет всему миру, что, хотя мы и не стремимся к ссоре, Америка знает, как крушить врага и расширяться!»

Высказывания Линкольна категорически не сочетались со всеобщей военной истерией – и его не переизбрали в Конгресс на новый срок. И старина Эйб вроде бы вернулся к прежней адвокатской профессии. Именно что «вроде бы» – политика затягивает, как болото. Очень скоро, при первой же возможности, Линкольн вновь с головой ушел в политику: выступления, речи, газетные статьи, публичная полемика, попытка стать сенатором США…

С сожалением приходится констатировать, что старина Эйб от прежнего прямодушия отказался и проявлял себя уже как мастер лавирования.

Выступая перед северянами в штате Иллинойс, он заявил, что для Республиканской партии, к которой он принадлежит, свойственна «ненависть к институту рабства, ненависть ко всем его аспектам». Клялся: «Рабство я всегда ненавидел ничуть не меньше любого аболициониста». И призывал черных и белых «соединиться в один народ», потому что «все люди созданы равными».

Буквально через пару недель, в южном Ричмонде, он уже говорил нечто совершенно противоположное: «Ни сейчас, ни прежде я не выступал за установление в каком бы то ни было виде социального и политического равенства между черной и белой расами. Я никогда – ни сейчас, ни прежде – не выступал за то, чтобы предоставить неграм право голоса, право участвовать в коллегии присяжных и занимать какие бы то ни было официальные посты, никогда не выступал за то, чтобы допускать их браки с белыми. Более того, между черной и белой расами существуют физические различия, которые, я убежден, навсегда исключат возможность их сосуществования в условиях социального и политического равенства. Следовательно, должен быть принят принцип высшего и низшего, и, следовательно, я в той же мере, что и любой другой, выступаю за то, чтобы главенствующее положение принадлежало белой расе».

Кстати, еще будучи конгрессменом, Линкольн отказывался выступать против закона о беглых рабах. А когда намечалось освобождение рабов в федеральном округе Колумбия, то именно Линкольн ввел в проект резолюции статьи, предписывающие местным властям вылавливать бежавших с Юга рабов и возвращать их хозяевам… (58).

Одним словом, Авраам Линкольн, пару раз обжегшись на искренности, исправился и показал себя политиканом ловким.

Вот тут-то большие боссы Республиканской партии, давно уж присматривавшиеся к «старине Эйбу», окончательно сделали свой выбор. В те времена, как и сейчас, настоящая политика уже делалась не на митингах и дискуссиях, а за кулисами, «в прокуренных комнатах», как выражаются американцы. В те времена уже существовали большие политические боссы, которые сами перед публикой не светились, оставались в тени и неизвестности, – но именно они всем и заправляли, дергая за ниточки марионеток…

Так вот, большие боссы давненько уже подыскивали подходящую кандидатуру в президенты США от Республиканской партии – а это было задачей сложной. Нужно было, чтобы кандидат оказался достаточно управляемым, но вдобавок был бы проходным, пришелся бы по нраву большинству избирателей.

В 1856 г. республиканские боссы (вкупе с воротилами с Уолл-стрит, вбросившими в избирательную кампанию огромные деньги) предприняли первую попытку взять Белый дом. Кандидатом в президенты они выставили того самого Фримонта – одного из «учредителей» Республики Калифорния, идеалиста, бессребреника, человека, совершенно не разбиравшегося в политике, которым можно было вертеть, как заблагорассудится, если делать это умеючи, – ну, а умения большим боссам было не занимать.

Первый блин оказался комом. Простяга Фримонт совершенно не умел обаять избирателей, завоевать голоса – и выборы с треском проиграл… В 1860 г. боссы Республиканской партии, умевшие учиться на ошибках, пошептавшись, сделали ставку на Линкольна. Этот парень им представлялся удобной кандидатурой: не без способностей, «правильного» происхождения, безупречной репутации, умеет говорить речи и завоевывать аудиторию и, в отличие от Фримонта, обладает столь необходимой… ну, назовем это «политической гибкостью». Идеальная кандидатура!

И к Линкольну явился один из боссов – Джес Фел, человек не из мелких: спекулировал земельными участками (внушительных размеров, по тысяче акров каждый), выделывал шпалы на принадлежавших ему лесных участках (золотое дно в те времена), был серьезной фигурой в железнодорожном бизнесе (ну, а в свободное время участвовал в движении аболиционистов, то есть, вероятнее всего, и был одним из кукловодов).

Именно он без обиняков и выложил Линкольну нечто вроде: парень, родина зовет! Ты у меня будешь президентом!

Что интересно, эту историю подробнейшим образом описывает не какой-то злопыхатель, а восторженный биограф Линкольна, поэт Сэндберг…

Самое забавное, что Линкольн поначалу отказался, совершенно серьезно – полагал, что шансов у него нет, а потому не стоит и позориться. Однако боссы его очень быстро убедили, что попробовать все же стоит…

Пиарить кандидата уже прекрасно умели в те времена – были б деньги. А деньги у закулисных боссов имелись громадные: железнодорожный бизнес, биржа и многое другое…

У самого Линкольна денег, разумеется, на такую кампанию не было – но никто и не собирался заставить его расплачиваться из собственного кармана. Мы уже никогда не узнаем, сколько именно отстегнули из своих скромных сбережений северные магнаты, но, смело можно говорить – немало…

По всей стране неведомо откуда вынырнули сотни ораторов, до хрипоты агитировавших за «честного старого Эйба». Сотни газетчиков неведомо по какому побуждению души публиковали статьи в поддержку Линкольна. Когда Линкольн приезжал выступить в какой-нибудь штат, как из-под земли возникала толпа молодежи в специально пошитых мундирах и устраивала факельные шествия в его поддержку.

По стране распространились сувенирные медали: на одной стороне восхвалявшие Линкольна призывы, на другой – реклама мыла (ох уж эти практичные янки с их спецификой!). Тиражом в миллион экземпляров по стране разлетелась написанная бойким журналистом биография Линкольна, Золотого Парня, вышедшего из самого что ни на есть распростого народа и познавшего разнообразнейший физический труд. Мало того, оказывается, Линкольн «был первым среди своих одногодков в борьбе, беге, прыжках, в бросании молота, в метании лома» (последнее лично меня особенно умиляет, метание лома – это вам не хухры-мухры). Сообщалось также, что, будучи адвокатом, Линкольн никогда не брал денег с бедных клиентов – наоборот, сам им незаметно совал в карман кому пятерку, кому десятку. А еще – героически воевал со злыми краснокожими, приложил немало усилий для уничтожения рабства в округе Колумбия…

Из американских газет того времени: «Старина Эйби», «Кандидат дровосеков», «Человек из лесной глуши», «Честный Эйби», «Человек из народа», «Проницательный, красноречивый, достойнейший деятель данного периода», «Человек, начавший свою жизнь в хижине с земляным полом».

Как поэтически выразился Сэндберг, «в конце концов, он был лишь темной лошадкой, но на нее уже надели седло…»

Газеты противников Линкольна вяло огрызались: «Провинциальный адвокат третьего сорта», а то и «Потомок африканской гориллы». Но куда им было угнаться за оппонентами, располагавшими немереными денежками…

В городе Декейтере разыграли вовсе уж пикантное шоу. Некий джентльмен по фамилии Хэнкс торжественно водрузил на сцену два самых обыкновенных столба для забора, перевязанных флагами и лентами с надписями: «Авраам Линкольн, кандидат дровосеков в президенты в 1860 г. Две стойки из партии, наколотой в 1830 г. Томасом Хэнксом и Эйбом Линкольном, отец которого был первым поселенцем в округе Мейкон».

Поразительная удача: через тридцать лет отыскать среди тысяч и тысяч столбов для забора парочку тех, которые в юности вытесал именно Линкольн, да еще тут же опознать их по каким-то неведомым приметам!

Однако толпа орала и рукоплескала. Публика закричала Линкольну:

– Узнаете свою работу?

Линкольн (в глубине души наверняка не одобрявший столь пошлую комедию) ответил уклончиво:

– Возможно, что я колол эти брусья. Знаете, ребята, я очень много наколол брусьев, но они были ровнее этих.

Толпа все равно продолжала орать и рукоплескать…

Ну и, разумеется, избирателей щедро поили добрым кукурузным (а также яблочным и ржаным) виски. Это была старая традиция, берущая начало на исторической родине – в Англии. Еще в колониальные времена, когда Джордж Вашингтон избирался в законодательную ассамблею штата Виргиния, он бесплатно раздал избирателям 28 галлонов рома, 50 галлонов ромового пунша, 34 – вина, 46 – пива и 2 – сидра (86). Галлон, как известно, составляет около четырех литров, а всего избирателей в том округе насчитывался 391 человек – так что гульнули неплохо…

Еще один будущий президент США, Мэдисон, примерно в те же времена (1777 г.) избирался в ту же ассамблею того же штата – но, в отличие от свято соблюдавшего традиции Вашингтона, не выставил избирателям ни рюмашки. Не по скупости, а из нравственных убеждений, считая это «несовместимым с моральной чистотой и республиканскими принципами». Вот только избиратели посчитали этакое новшество «результатом гордыни и скупости» и проголосовали за другого кандидата, агитировавшего в строгом соответствии с вековыми традициями…

Коли уж зашла речь об английской избирательной практике, не грех отвлечься от грязной политики и вспомнить безусловно занятную историю, когда знаменитый английский адмирал Кокрейн решил выставить свою кандидатуру в парламент в одном из английских графств. Его соперник, не мудрствуя и не заморочиваясь цветистыми речами, попросту платил каждому, за него голосовавшему, пять фунтов – а Кокрейн не давал и пенни ломаного. Естественно, большинство голосов получил первый джентльмен.

Небольшое количество избирателей все же, плюнув на презренный металл, проголосовало за морского волка, публично обещавшего бороться в парламенте с коррупцией и продажностью. После выборов Кокрейн обошел их всех и выплатил каждому… нет, не по пять фунтов, а по десять гиней (фунт насчитывал 20 шиллингов, гинея – 21).

На следующий год наступили новые выборы. И вот тут-то хитрый британский народишко подумал: ежели в прошлый раз адмирал отвалил каждому по десятке, то, надо полагать, и сейчас заплатит! И чуть ли не все поголовно проголосовали за Кокрейна.

Однако, когда толпа явилась за вознаграждением, адмирал с невинным видом заявил, что ничегошеньки не обещал. Мало ли что они там себе думали… Ах, господа, так вы из-за денег голосовали? Какая меркантильность! Я-то считал вас джентльменами…

Правда, хитрые британцы адмирала все же недурно выставили. Он неосторожно обмолвился, что денег платить не будет, но охотно угостит рюмашкой добрых жителей округа. Ухватившись за эту обмолвку, окрестные жители явились на званый ужин все поголовно и ухитрились напить-наесть на 1200 фунтов – ошеломительную по тем временам сумму…

Вернемся в США, где Линкольн, уже никаких сомнений, уверенно идет к победе…

Массированная агитация, расхвалившая «старину Эйба» до небес, свое дело сделала. За Линкольна спешили голосовать все противники рабства, а также свободные негры (правда, в прогрессивных северных штатах негр обладал правом голоса, только если имел имущества на 250 долларов, каковое ограничение к белым не применялось). За Линкольна отдавали голоса те, кто видел в нем «своего», «работягу», «простого парня из глубинки», трудом и способностями вскарабкавшегося на самый верх. «Кандидат из народа» избирателям всегда по сердцу.

Правда, были люди достаточно циничные, которые красивым байкам не поддавались. Видный абол из Бостона Уэнделл Филлипс публично сказал следующее: «Не аболиционист и не противник рабства, мистер Линкольн согласился представлять антирабовладельческие идеи. Пешка в политической шахматной партии, он ценен именно своей позицией, и мы можем разменять его на коня, слона или ферзя, а потом очистить доску». Тут уже ни капли романтики – голый расчет. Позже мы к этим примечательным словам еще вернемся. Если находились люди, принародно именовавшие Линкольна «пешкой», то наверняка были и люди, говорившие то же самое в узком кругу, – и что-то мне подсказывает, что искать их следует среди тех самых магнатов, кто увидел в долговязом адвокате идеальную кандидатуру…

Авраам Линкольн был избран и стал шестнадцатым президентом США…

Стоп, стоп! Это выражение, «президент США», несколько некорректно…

Гораздо точнее было бы определение «президент северных штатов»…

На Севере Линкольн и в самом деле получил больше голосов, чем было подано за каждого из трех его соперников. Но от общего числа голосовавших американцев Линкольн набрал только сорок процентов. Дело в том, что южные штаты вообще не голосовали за Линкольна, ни «за», ни «против». В южных штатах имя Линкольна вообще не значилось в избирательных бюллетенях. Сейчас этот факт забыт, но дело именно так и обстояло. Поэтому именовать Линкольна «президентом США» будет не вполне верно. Во всяком случае, южане тогда же отказались считать его таковым…

Это и был раскол! Фигура Линкольна южан не устраивала категорически – для Юга он как раз был символом и воплощением всех северных зол, командующим враждебного войска, боровшегося против всего, что южане защищали…

События рванули, как пришпоренный конь!

Президентские выборы состоялись 6 ноября 1860 г. Буквально тут же Юг взвился. На митинге в Алабаме развзвевались знамена с надписями: «Сопротивление Линкольну угодно Богу». Южные газеты тут же заявили, что войны Юг не боится и готов защищаться.

20 декабря конвент штата Южная Каролина объявил, что штат отделяется от США. В течение месяца с небольшим о том же заявили Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас. То, чего одни всерьез опасались, а другие с нетерпением ждали, стало фактом…

Согласно американской конституции Линкольн должен был заступить на пост только в апреле будущего года. Прежний президент Бьюкенен, пока что остававшийся «на хозяйстве», пытался решить дело миром. Поскольку военного способа решения проблемы просто-напросто не существовало: регулярная армия США насчитывала всего-то 1098 офицеров и 15304 солдата – и в основном была разбросана мелкими подразделениями на границе с весьма обширными тогда индейскими территориями. Такими силами, даже если их каким-то чудом удалось бы собрать за пару недель (что абсолютно нереально), невозможно было бы усмирить и один-единственный штат. На ополчение и милицию штатов надежды тоже не было никакой. Даже те штаты, что поначалу к мятежникам не примкнули, категорически отказались дать солдат для подавления мятежа. Губернатор Кентукки писал в Вашингтон: «Кентукки не даст ни одного солдата для безнравственной цели покорения братских южных штатов». Его коллега из Миссури был не менее категоричен: «По моему мнению, ваше требование (об отправке ополчения на Юг. – А. Б.) противозаконно, антиконституционно и революционно по своим целям; оно дьявольски бесчеловечно и не может быть выполнено».

Федеральные военные и гражданские учреждения оказались завалены массой заявлений об отставке или добровольном увольнении с должности: южане, гражданские чиновники на Севере и армейские офицеры, совершенно законно заявив о своем уходе, спешили на родину…

Сенаторы южных штатов складывали свои полномочия. Иегуда Бенджамин, будущий государственный секретарь Южного государства, выступая в Сенате США, в своей прощальной речи высмеивал вопли северян о «гнусном мятеже»: «Нам говорят, что Юг поднял восстание без причины и что его жители предатели. Восстание! Весьма точное слово для признания… Когда это, господа, миллионы людей, как один, организованно поднимали нарочито бесстрастное восстание против справедливости, истины и чести?»

Одни – даже северяне – ему аплодировали, другие бешено орали нечто оскорбительное, вроде сенатора от Огайо Уэйда, отчаянного радикала, который даже в своем кабинете в здании Сената держал под столом обрез…

Бенджамин приложил все силы, чтобы разойтись добром: «Мы просим, мы умоляем вас: дайте нам уйти с миром. Я заклинаю вас не потакать иллюзиям, что моральный долг или совесть, выгода или честь навязывают вам необходимость вторжения в наши штаты и пролития крови. У вас нет для этого оправданий».

Кое-кто из трезвомыслящих северян эту мысль поддерживал, но не «агрессивное большинство». Северные газеты, словно с цепи сорвавшись, выплескивали на читателя всевозможные ужастики о «южных зверствах». Всю северную прессу обошла страшная история об учительнице-северянке, которую в Новом Орлеане злобные южане раздели догола на главной площади, вымазали смолой и вываляли в перьях. Гораздо позже было установлено, что это вымысел от начала и до конца. Не было никакой бедняжки-учительницы, якобы подвергнутой позору только за то, что она «пыталась заразить своих учеников симпатиями к аболиционистам». Однако свое дело подобные страшилки сделали…

Линкольн тем временем потихоньку формировал правительство. По какому-то невинному совпадению в нем оказалось немало людей, связанных с крупнейшими нью-йоркскими промышленниками, коммерсантами и банкирами (вроде Белмонта, которому южные бизнесмены задолжали 200 миллионов долларов). Разумеется, представители северных толстосумов оказались на высоких постах по чистой случайности…

Когда Линкольн хотел назначить министром финансов или военным министром дельца с подозрительной репутацией Саймона Камерона, враги упомянутого дельца прислали президенту толстую пачку документов, характеризовавших Камерона как «само воплощение коррупции», чье состояние «приобретено средствами, не достойными человека чести». Однако Камерон положил перед Линкольном пачку других отзывов, представлявших его как честнейшего на свете человека, и, не моргнув глазом, заявил: поскольку положительных рекомендаций втрое больше, чем ругательных, в чем проблема? Убежденный такой арифметикой, Линкольн Камерона взял в команду…

Сенатор Критенден, один из тех, кто пытался не допустить братоубийственной войны, представил план компромисса: пусть все останется, как есть, Север – свободный, Юг – рабовладельческий, а если понадобится освободить рабов, южане получат материальную компенсацию (к слову, сыновья сенатора оказались по разные стороны баррикад: один готовился воевать за Север, другой за Юг). Критендена поддерживали многие на Севере, но сторонники войны все подобные проекты блокировали…

До февраля сохранялось полное спокойствие, ружья пока не стреляли. Линкольну пора было отправляться в Вашингтон, вступать в должность.

Тут и начался очередной виток истерии. К Линкольну заявился «гениальный сыщик» Аллан Пинкертон и с порога начал кричать о жутком заговоре против президента, который он, изволите ли видеть, раскрыл…

Пинкертон – личность в истории известная: позже именно он стал «отцом» американской секретной службы, а само его имя стало нарицательным для обозначения сыщиков: «пинкертоны». Сыскным ремеслом он занялся по чистой случайности: первое время молодой эмигрант из Шотландии, подобно Патрику Кеннеди, делал бочки – занятие хлопотное и не особенно выгодное. Но потом ему повезло: на одном из островков озера Мичиган он наткнулся на остатки костра и сразу подумал – а не здесь ли обретается кружащая в окрестностях банда жуликов, о которой столько разговоров?

Побежал к шерифу. Тот поднял людей. Преступников повязали. Пинкертон сразу усмотрел в этом великолепный случай разделаться с нелегкой профессией бочара: стал вещать всем и каждому, что он не просто случайно наткнулся на прогоревший костерок, а долго и старательно выслеживал банду, дедукцию в ход пускал…

Непонятное слово «дедукция», должно быть, магически подействовало на простодушных янки: вскоре Пинкертон открыл частную сыскную контору, которую без ложной скромности назвал «Национальное сыскное бюро Пинкертона» – насчитывавшее всего-то девять частных сыскарей.

Алан Пинкертон

Нужно сказать, что Пинкертон и в самом деле оказался и неплохим организатором, и толковым сыщиком. Контора помаленьку росла и расширялась, пинкертоновские молодцы гонялись за грабителями, фальшивомонетчиками и прочим криминалитетом, доходы росли – но все равно для «национального бюро» размах был маловат.

И вот перед поездкой Линкольна в Вашингтон перед президентом предстает мистер Пинкертон и начинает, заговорщицки понизив голос, рассказывать та-акие страсти…

Дескать, один из его агентов совсем недавно ухитрился войти в доверие к страшным заговорщикам, замыслившим похитить и убить президента. Заговорщиков ни много ни мало целая рота милиции штата Филадельфия, а руководит ими их капитан, итальянец-парикмахер Фернандино. Буквально на днях состоялось тайное заседание всей этой роты в полном составе, и Фернандино, размахивая «длинным сверкающим ножом», кричал, что вскорости они Линкольна прикончат, как собаку. Все для этого готово: когда Линкольн будет проезжать Балтимор, вся банда набросится на него и зарежет. Длинным сверкающим ножом.

Для убедительности Пинкертон привел с собой некоего железнодорожного воротилу, который не то что подтвердил, а даже усугубил пинкертоновские откровения: какие там итальянцы с ножами? Все в сто раз хуже: заговорщиков не рота, а гораздо больше, они, стервецы, замышляют поджечь несколько железнодорожных мостов и взорвать все поезда, в которых может находиться Линкольн. Динамита у них – хоть мешками считай.

Пинкертон только поддакивал: ага, и еще южане собираются сокрушить все железнодорожные пути и потопить паромы на реке, чтобы изолировать Вашингтон от внешнего мира – а потом, очень возможно, всех в Вашингтоне перерезать. Длинными сверкающими ножами. А Белый дом динамитом взорвать – его ж у заговорщиков пуды!

Действуя на пару, они «старину Эйба» так застращали, что он согласился со всеми их предложениями: ехать десятой дорогой, переодетым (хорошо хоть бороду не стали приклеивать, у Линкольна своя имелась).

Перед отъездом Линкольна навестила его старая знакомая Ханна Армстронг, немало потрудившаяся во время его избирательной кампании, и на прощание сказала:

– Эйби, они тебя убьют…

Линкольн меланхолично ответил что-то вроде: двум смертям не бывать, одной не миновать… И перед самым отъездом все же чуточку артачился: мол, что подумает нация о своем президенте, который пробирается в столицу тайно, «по-воровски»? Однако Пинкертон и прочие были неумолимы: родина требует, мистер президент, не вам решать, мы профессионалы и знаем лучше…

И начался увлекательный детектив. Агенты Пинкертона вмиг перерезали все окрестные телеграфные провода: чтобы какой-нибудь коварный заговорщик не дал знать своим, каким путем едет президент. По Пенсильванской железной дороге, погасив все огни, двинулся паровоз с одним-единственным вагоном, где разместились Линкольн и его старый приятель Лаймен, вооружившийся четырьмя пистолетами и двумя кинжалами длиной в локоть.

Отчего-то это оказался единственный телохранитель Линкольна, больше никого Пинкертон с ним не отправил – хотя речь шла о сотнях заговорщиков, подстерегавших будто бы президента на пути. Только в Филадельфии к путникам присоединился еще один охранник, верзила-полицейский. Личный поезд президента тем времени двигался другой дорогой – причем никто на него так и не напал. Вообще, действительность резко отличалась от страшилок, которыми потчевали президента бравый сыскарь и железнодорожный магнат: ни единого инцидента не произошло ни тогда, ни потом. Никто и гайки от рельса не отвинтил, никто не то что паромов, а паршивой лодки не потопил, ничего не поджег, даже захудалого сарая. Орда заговорщиков в несколько сот человек, вооруженных пудами динамита, мушкетами – и длинными сверкающими ножами! – загадочным образом канула в безвестность… Более того: никогда ни один из них не был не то что поставлен перед судом, а даже подвергнут допросу. О «парикмахере Фернандино» никогда более никто не вспоминал. Грозная организация растворилась, как сахар в чае. Ни малейших ее следов историки не усмотрели.

А потому некоторые исследователи давненько уж пишут, что, по их твердому убеждению, всю историю с жутким заговором хитрюга Пинкертон высосал из пальца. Не было ни сотен готовых убивать, взрывать и жечь террористов, не было ни пудов динамита, ни длинных сверкающих ножей. Зато карьера Пинкертона после того, как он тайно привез «спасенного» им Линкольна в столицу, получилась головокружительной…

Вокруг Вашингтона стояли пушки, дымились фитили. На крышах главных улиц засели армейские снайперы в немалом количестве. Вокруг Капитолия разместились пехотинцы. Ожидали того самого нападения зловещих террористов…

Линкольн, уже торжественно объявленный президентом США, выступил перед десятитысячной толпой. Длинная речь была достаточно путаной, многие места из нее можно было толковать двояко. С одной стороны, Линкольн уверял:

– У меня нет ни прямой, ни косвенной цели нарушить установления рабовладельчества в тех штатах, где оно существует. Я считаю, что не имею законного права это сделать; у меня и желания такого нет…

И заверял, что беглых рабов Север будет по-прежнему выдавать южанам по первому требованию. Однако тут же намекал, что в будущем возможны изменения как в Конституции, так и в законах. Иные из этих намеков можно прямо истолковать как будущую отмену закона о беглых рабах…

С одной стороны, он приветствовал только что принятую Конгрессом поправку к Конституции, заключавшуюся в том, что федеральное правительство никогда не должно вмешиваться во внутренние дела штатов. С другой – недвусмысленно намекнул, что готов силой принудить мятежные штаты остаться в Союзе. Поскольку за раскол – «меньшинство», и действия южан «в зависимости об обстоятельств являются мятежными или революционными». Разумеется, правительство, заверял Линкольн, будет использовать силу, «если его принудят», – но вот что под этим понимать, так и не растолковал.

«Когда существующее правительство надоест народу, он может использовать свое конституционное право и улучшить его или применить свое революционное право для того, чтобы частично заменить министров или даже для того, чтобы свергнуть правительство полностью».

И тут же – о том, что правительство «может быть вынуждено применить силу» – что, согласитесь, как-то не сочетается с упомянутым «революционным правом»…

Южане тут же сделали выводы, что обращение Линкольна к нации означает войну, которую готовит Север. Даже газеты Балтимора, столицы штата Мэриленд – рабовладельческого, но так никогда и не присоединившегося к Конфедерации, – писала: «Правительство облекает себя деспотической властью и подразумевает использование этой власти, не останавливаясь перед войной и кровопролитием. Если есть намерение выполнить то, что сказано, то это обращение является похоронным звоном и заупокойной мессой по Союзу и концом всякой надежды».

Между тем еще 18 февраля 1861 г., до того как Линкольн со всеми предосторожностями, тайно, добрался до столицы, в Монтгомери, столице штата Алабама, объявили о создании нового государства, Конфедеративных Штатов Америки (в дальнейшем я его буду именовать кратко, как и в те времена было принято, – Конфедерация). Президентом был избран Джефферсон Дэвис, как уже говорилось, земляк Линкольна – он тоже родился в Кентукки, в семье небогатого фермера, который впоследствии перебрался на Юг и там разбогател.

Одним из первых решений нового правительства Юга было присоединение к международной конвенции о запрете международной работорговли.

Что бы там воинственно ни заявляли южные газеты, Юг воевать поначалу определенно н е собирался. Военный министр Уолкер не предпринимал никаких решительных шагов по созданию регулярной армии. Он, как сам потом признавался, был уверен, что сможет «вытереть носовым платком всю кровь, которую прольют в этой войне». Иегуда Бенджамин, настроенный гораздо более пессимистично, предложил немедленно отправить в Европу побольше хлопка и на вырученные деньги закупить сто пятьдесят тысяч ружей, пушки, боеприпасы и амуницию. К его предложению не прислушались, в Конфедерации царила всеобщая эйфория, и большинство южан были уверены, что янки к ним «не полезут». Плохо они знали северных богачей, твердо решивших не выпускать соблазнительную добычу…

На самом деле война уже стояла на пороге.

Да что там, стучалась в дверь…

Рейтинг публикации:

5

Комментарии (9) | Распечатать

Добавить новость в: