Моим, внукам Меиру, Наоми, Ривке, Рафаэлю, Кармелу

   Лини Э. Роуза, профессора философии Государственного Нью-Йоркского университета в Буффало

   Иммануил Великовский охарактеризовал свое исследование, посвященное коллективной амнезии, следующим образом: «Книга "Человечество в амнезии" обращена не только к прошлому, как мои остальные книги – но главным образом к будущему, не к тому будущему, отстоящему от нас на тысячи или десятки тысяч лет, а к непосредственному будущему, у порога которого мы ныне стоим».

   Проблема, избранная Иммануилом Великовским, – это психологическое состояние и история болезни человеческого рода. Действительно, каждый штрих человеческого поведения, каждый сюжет человеческой истории и каждый догмат человеческих верований, будучи исследованы и истолкованы в свете основных положений этой книги, позволяют нам увидеть, каким образом человеческие мысли и поступки очерчены и сформированы подавленными коллективными воспоминаниями о космических катастрофах, потрясших наших предков сто поколений назад.

   В разделе «Коллективная амнезия», включенном в опубликованную в 1950 году книгу «Столкновения миров», Великовский представил основные положения своей психологической концепции. Его теория коллективной амнезии объясняет неспособность людей воспринимать очевидный масштаб глобальных катастроф, охватывающих весь мир и вполне наглядных, и их нежелание видеть последствия этих фактов. Великовский в «Столкновении миров» представляет эту мысль следующим образом: «Память о катастрофе была стерта не из-за недостатка письменных источников, но в результате определенного психологического процесса, который позже заставил целые нации, вместе с их образованными представителями, видеть в этих преданиях аллегории и метафоры, в то время как в них точно описаны подлинные космические перевороты».

   Чтобы детально познакомиться со свидетельствами нашего катастрофического прошлого, следует прочесть кннги Великовского «Столкновение миров» и «Земля в перевороте». __

   Великовский писал книгу «Человечество в амнезии» в течение многих лет. Большая ее часть была написана в 1950-е годы и в начале 1960-х, но он добавил несколько разделов уже в 1979 году, в последний год своей жизни.

   Проблема коллективной амнезии была настолько важна для Велнковского, что на протяжении этих долгих лет он включал ее в свои лекции в колледжах и университетах, а иногда посвящал данной теме и целую лекцию. Он неизменно подчеркивал жизненную важность этой проблемы, которая может быть обозначена его собственными словами из главы II данной книги: «Катастрофа может произойти не из-за столкновения иных планет, но от рук самого человека, жертвы амнезии, завладевшей термоядерным оружием».

   Иммануил Великовский умер 17 ноября 1979 года в возрасте восьмидесяти четырех лет. По причинам, обозначенным в том его суждении, которое мы только что цитировали, он считал, что книга «Человечество в амнезии» должна выйти в свет незамедлительно. «В течение многих лет, – писал он, – работа над книгами забирала все мое время, однако свою клятву Гиппократа – служить человечеству – я исполню только книгой «Человечество в амнезии», требующей первостепенного внимания». Поэтому из всех книг, еще ожидающих издания и внимания прессы, первой посмертно была издана эта книга.

   Большая часть работы, связанной с подготовкой книги «Человечество в амнезии» к печати, была выполнена Эли-шевой Великовской и ее ассистентом Яном Н. Сэммером.

   Человеческому разуму было чрезвычайно трудно расстаться с убеждением в том, что Земля неподвижна и находится в центре мироздания, в центре той системы, к которой принадлежат Солнце, Луна и другие планеты и где звезды не имеют ясной цели или назначения. Возможно, догматическая оппозиция гелиоцентрической системе не была бы столь категоричной и упрямой, если бы было известно, что Земля, хотя и не расположена в центре вселенной, но занимает привилегированную позицию и имеет оптимальные условия для жизни и ее прогресса.

   Солнце – это сверкающее пламя. Меркурий находится ближе всего к солнцу, и так раскалена его освещенная сторона, что некоторые металлы здесь могли бы расплавиться; его поверхность буквально вылизана солнечной плазмой и сохраняет лишь остатки или признаки атмосферы. Венера окутана густыми облаками пыли и газов, и температура ее поверхности как на освещенной, так и на затененной стороне, – свыше 800 градусов по Фаренгейту. День там равен пятидесяти восьми земным дням, и столько же составляет ночь. Древние называли ее Люцифером, и это в самом деле ад, потому что никакая жизнь не может существовать на поверхности под темным покровом пыли. Эти две планеты, Меркурий и Венера, расположены на своих орбитах между Солнцем и Землей.

   Более отдаленный в космическом пространстве Марс движется по орбите, составляющей 687 земных суток; его собственный день имеет примерно такую же продолжительность, как наш, но эта планета получает только половину тепла на единицу своей поверхности в сравнении с Землей. Если бы на Марсе была вода, то она оказалась бы в основном замерзшей, но, по-видимому, ее нет вообще или чрезвычайно мало. Поверхность Марса вся покрыта кратерами, и это совсем не похоже на буколический пейзаж, как кажется некоторым: здесь только впадины, скалы и пустыни.

   Между Марсом и Юпитером по орбитам движутся фрагменты какого-то рассыпавшегося небесного тела, их тысячи, некоторые из них пересекают дорогу Марсу и даже Земле. Иные обломки достигают веса в биллионы тонн, но ни один из них не может стать жизненным приютом.

   Юпитер и Сатурн, расположенные соответственно в пять и девять раз дальше от Солнца, чем Земля, получают соответственно на одну единицу площади одну двадцать пятую и одну восьмидесятую часть того тепла, которое достается Земле. Их атмосфера содержит аммоний и метан, особенности внутреннего строения неизвестны. Эти планеты недавно стали считаться потухшими звездами. Юпитер является мощным источником радиосигналов, его атмосферные процессы отличаются бурной активностью.

   О двух других гигантских планетах, Уране и Нептуне, мы знаем мало, но даже то, что мы знаем, не позволяет считать их пригодными для возникновения и развития жизни, настолько далеки эти планеты от Солнца – источника света и тепла.

   Наш собственный спутник, Луна, представляет весьма унылую картину: застывшие океаны лавы и бесчисленные кратеры, отсутствие атмосферы и воды. В течение половины месяца она открыта для сжигающих лучей Солнца, вторую половину месяца продолжается ночь, не защищенная атмосферой или облаками от космического холода. В отличие от этих негостеприимных соседей, Земля – благословенный приют. Мы обеспечены водой. Четыре пятых планеты покрыты океанами. Испаряясь, эта вода возвращается дождем. Реки и озера распределены по всем пяти континентам; эти континенты представляют собой пространство, безопасное для человека, для наземных животных, для прогулок пешком.

   Земля окружена атмосферой из кислорода, разбавленного азотом в соотношении один к четырем, так что окислительные процессы – при дыхании живых организмов – не обжигают ткани.

   Растения живут в симбиозе с животными, последние вдыхают кислород и выдыхают углекислый газ, а первые поглощают углекислый газ и выделяют кислород. Из минеральных веществ земной почвы, из воды, воздуха и солнечного света растения извлекают себе пищу и производят плоды (каждое – по своей собственной формуле), а животные ими питаются.

   Вода на этой планете, кроме океанов, является частично замерзшей, или твердой, частично жидкой, или текущей, а частично пребывает в парообразном состоянии, увлажняя атмосферу. Океаны – это богатейшая кладовая жизни (ведь считается, что она началась в них, с течением времени вышла за их пределы и населила землю, уже готовую принять эту жизнь и создать условия для ее приумножения).

   Земля полностью окружена магнитосферой, которая защищает ее и ее обитателей от вредного воздействия космических лучей, частичек энергии, извергаемой Солнцем и другими звездами, заряженными энергией в миллионы и биллионы электровольт. Находящийся под покровом магнитосферы озоновый слой защищает Землю и ее жителей от ультрафиолетового излучения, вызывающего мутации спектра невидимых лучей, сопровождающих видимый свет, исходящий от Солнца. Рентгеновские лучи из космоса также фильтруются, а метеоритная пыль большей частью сгорает во время полета через атмосферу.

   Земля, с ее атмосферой и океанами, обращается вокруг своей оси примерно один раз в двадцать четыре часа, таким образом, смена дня и ночи происходит с периодичностью, удобной для чередования активности и отдыха, т. е. ночного сна. Эта размеренная смена дней и ночей, столь для нас приятная, происходит гораздо быстрее на гигантском Юпитере, где день занимает менее пяти часов, и столько же длится ночь. Насколько изменились бы наш рабочий день и наша общественная деятельность, если бы весь промежуток от утреннего подъема до сна равнялся только пяти часам, или пятидесяти восьми земным дням, как на Венере, или еще дольше, как на Меркурии.

   На Земле, движущейся по орбите с периодом вращения 365 дней, растения завершают свой природный цикл.

   Наклон оси вращения к плоскости поверхности задает смену времен года.

   Такая ситуация и все эти условия определили развитие жизни на этой планете и ее прогресс до существующих ныне форм, включая человека. Со всей его изобретательностью человек, однако, еще не смог создать жизнь из неорганической материи. Но природа (свет, тепло и другие формы энергии, призванные, в заданных пропорциях, создавать материю, содержащую углерод) дала начало жизни и обусловила ее развитие, отбрасывая одни формы, но взамен.выбирая другие, пока после многих чередований не возник Ьото зар!еп8, который обеспечил стремительное развитие искусства и ремесел, преумножил свои интересы и способы получения наслаждения, стал прислушиваться к звуковым вибрациям и сочинил симфонии, стал различать цвета и сотворил изобразительное искусство – еще один мир собственного воображения. Чтобы жить в комфорте, он изобрел тысячи вещей, а для безопасности он создал законы и систему принуждения.

   Человеку хочется знать об окружающей его природе, и он изучает хромосомы и гены, микрокосм молекул, атомов и атомных частиц и макрокосм звезд и галактик. Он обнаруживает, что существуют биллионы галактик. В любой галактике, вроде Млечного Пути, биллионы звезд и, возможно, вокруг некоторых из этих звезд вращаются планеты. Но существует ли вероятность того, что условия на них благоприятны для жизни и ее развития?

   Пока никакие сигналы из внешнего космоса, которые можно было бы связать с разумными существами, до нас не дошли. Познав, насколько безотрадны Венера и Марс, мы уверились, что являемся единственными разумными обитателями солнечной системы, независимо от того, существовали или нет когда-то другие планеты, с иными орбитами, на которых были развитые формы жизни.

   Уже ушли в прошлое маленькие зеленые человечки – обитатели Венеры. Рассказы, что их видели, принимались доверчивой публикой как факт. Затем наступила очередь марсиан – странного племени, которое существовало в воображении многих, но никем не было засвидетельствовано. Мы находимся на расстоянии почти семи с половиной биллионов миль от орбиты самой дальней планеты и на расстоянии более двадцати пяти триллионов миль до самой ближней звезды, владения которой, подобно нашему Солнцу, охватывают пространство примерно с таким же диаметром. Наша солнечная система значима именно тем, что она стала приютом человека. Природа великодушно и щедро позволила космосу роскошь создать человека, но реальное место, которое он занимает, неизмеримо ничтожно на всем пространстве, охваченном властью Солнца, ведь Земля имеет всего восемь тысяч миль в диаметре. В наш век человек облетел этот скалистый шарик, с его океанами и атмосферой, за девяносто минут. Свет, совершая круговое движение, обогнул бы Землю восемь раз за одну секунду, и это и есть выделенная нам порция вселенной.

   Так ничтожен этот мирок в бескрайнем космосе, но в предельно малой части пространства разве нам не повезло? Ответ сам собой ясен, потому что нас бы здесь попросту не было, не произойди столь счастливого стечения обстоятельств. Может показаться, что за всем этим планом скрывается Провидение и условия, созданные на Земле, должны были быть предуготованы и существовать с начала времен, по крайней мере с первой стадии развития солнечной системы. Но настораживает тот факт, что условия, в которых мы живем и развиваемся, с самого начала не всегда были одними и теми же.

   Изучение катастрофических событий, происходивших в исторические времена, т. е. в начале седьмого века до нашей эры, и с еще большей долей вероятности за восемьсот лет до этого, в пятнадцатом веке до нашей эры, событий, ставших последними в цепи подобных (результаты такого изучения были представлены в книге «Столкновения миров»), делает совершенно очевидным тот факт, что не раз наша планета лишь чудом избегала гибели. Более того, в прошлом размер, форма земной орбиты, продолжительность года и смена времен, направление земной оси, скорость вращения, а следовательно, и продолжительность дня, были совершенно иными, чем ныне. Судьбе захотелось, чтобы Земля уцелела, но была ли она слепа или же явилась спасительным Провидением, мы, как я утверждал в конце своей книги «Земля в перевороте», потомки уцелевших, которые в свою очередь,являются потомками уцелевших.

   Столь близко столкнувшись с роковой судьбой, далеко не все виды выжили: бесчисленное множество жизненных форм было уничтожено бесследно. Особенно глобальными оказались последствия всемирных катастроф для мамонтов, а также для птиц, амфибий и рыб.

   Урок, извлеченный из истории Земли, состоит в том, что она переходила из одних условий в другие: меняла свое положение в космическом пространстве, меняла климат и порядок времен года, соотношение воды и суши. На всем протяжении ее развития до появления человека и в доисторические времена происходили даже еще более разрушительные катаклизмы, которые присутствуют в памяти человека, как свидетельствуют геологические и палеонтологические данные. Однако некоторые жизненные формы, например мельчайшие фораминеферы в океане, сумели выжить, по крайней мере частично, не претерпев полной метаморфозы.

   Из того факта, что за какие-то десять тысяч лет человек сумел придти от каменного века (палеолита) к так называемой западной цивилизации наших дней (а десять тысяч лет составляют половину одной миллионной доли возраста Земли, как утверждают современные геофизики), необходимо сделать вывод, что Природа, разрушая многое, пожелала создать еще лучшие условия по крайней мере для части тех видов, которым предназначено было выжить.

   Изучая гибельный путь человека и его спутников-животных, пройденный за многие эры прошлого ради достижения благоприятных условий процветания и развития, можно только вновь и вновь задавать себе вопрос: задумано ли все это по воле Провидения или за нашим спасением стоит слепая судьба, раз так много жизненных форм исчезло и раз другим планетам выпал менее счастливый путь.

   И теперь человек – это венец Творения, Земля – самая везучая планета солнечной системы, а гласная задача Солнца •- заботиться о нас, обитателях Земли. Если и сушестиовали цивилизация на каких-то друл!Х планетах, то их нъше нет. Есть только одна цивилизация, которой служит Солннг, – человеческая.

   Жертва амнезии живет бок о бок с людьми, которые абсолютно не ведают о ее плачевном состояний. Такой человек работает, женится, внешне ведет себя, как любой другой. Но он забыл все, что предшествовало какой-то определенной дате. Он не знает своего имени и принимает новое, чтобы скрыть собственную потерянность, не помнит своего детства, юности или взрослой жизни до этой даты. Он не знает города или деревни, из которых приехал, и не представляет, как он очутился в новом месте.Не помнит, был ли женат прежде и были ли у него дети. Если он входит в конфликт с законом, например, в связи с двоеженством, то может закончить психиатрической клиникой. В большинстве случаев жертвы амнезии добровольно обращаются за психиатрической помощью. Амнезия не обязательно повреждает всю память; она может захватывать лишь определенные пласты прошлого. Такие случаи весьма многочисленны, и редко встречается невротическая личность, которая не страдала бы в определенной мере выключением памяти. Характерно, что подобная забывчивость стирает наиболее тягостные или пугающие обстоятельства. Психоанализ, в понимании Фрейда, – это средство для перенесения в сознание и разум воспоминаний, которые погребены в пластах подсознания. Преодоление частичной амнезии, если оно проходит успешно, имеет целью освобождение человека от иррационального поведения: иррациональные или патологические реакции и импульсы являются симптомами невроза. Сначала психоанализ был назван Фрейдом катарсисом, поскольку, возвра-*^ пЗМиента к жизни средствами мучительных переживании, Фрейд умел восстанавливать психическое здоровье больного и избавлять его или ее от патологических реакций. Первой пациенткой Фрейда была молодая женщина, ставшая жертвой парализующего невроза в результате в высшей степени мучительного воспоминания об обстоятельствах смерти своего отца, за которым она ухаживала.

   Еще одним патологическим состоянием, к которому может привести амнезия, являб!сл то, что называют ментальной скотомой (зсо1ота). В офтальмологии скотома (вес-Кота) – это частичная, или ограниченная, слепота: определенный сегмент поля зрения не регистрируется на сетчатке из-за какого-то дефекта, вроде отслойки сетчатки или кровоизлияния под ней. Психологическая скотома (всо-1ота) – это неспособность воспринимать определенные явления или узнавать определенные ситуации, хотя для окружающих они очевидны. Человек может не воспринимать ясного факта или не осознавать очевидной ситуации, хотя его разум и способность суждения демонстрируют мгновенное осознание и адекватность реакций. Пресловутый муж легкомысленной жены – это единственный человек, который ни о чем ке подозревает. Наиболее вероятно, что в психологическом смысле неосознание мужем такой ситуации обусловлено подавленной гомосексуальностью, вызывающей слепоту в подобного рода делах.

   В то время как феномен полной амнезии довольно редок: частичная амнезия, или психологическая скотома, – это обычное дело в психиатрии и психоанализе, и читатель сам скорее всего преуспел, стирая яз сознательной памяти некоторые тягостные ситуации, с которыми его зго не в силах очутиться лицом к лицу. Дискомфорт в отношениях с окружающими, неудачи и трудности, чувство вины и само-бичегание, ненависть и враждебность, патологические наклонности и сексуальные извращения, криминальные побуждения и действия, самоубийство и убийство, или уход от реальности и бегство в безумие – все это можно выявить, если провести квалифицированные аналитические сеансы, связанные с впечатлениям, вытесненными из памяти, вычеркнутыми травматическими ситуациями – словом, с подсознанием. Из темных глубин разума они выводят личность к пониманию ее странного поведения, а нередко и к повторгппю травматического опыта. Оно возникает в форме возвращения к первоначальной ситуации или в фиксировании анормальных сексуальных объектов, или в выборе занятия, фактически заменяющего действие, вытесненное из рациональной памяти.

   В своей книге «По ту сторону принципа удовольствия», опубликованной в 1920 году, а также в некоторых других своих работах, Фрейд развил основную идею, суть которой в том, что «пациент не может вспомнить всего, что он в себе подавил… и вполне возможно, что самая важная часть этих воспоминаний остается стертой…Однако его тянет к тому, чтобы повторять вытесненное из памяти, вместо того чтобы о нем вспоминать».

   Фрейд говорил об этом влечении к повторению как о демонической способности (ЫеЬЬаЙег, сЬгпопЫсЬег СЬагак-1ег); человек, ею одержимый, живет в смутном беспокойстве (сЫпЫе Ап^зг), боясь пробудить нечто такое, что лучше было бы не тревожить.

   Человеческий разум – это наименее изученная, область, хотя посредством его человек получил весь свой опыт и знания. Проводились тесты, выверялись 1<3, были изложены психологические теории, осуществлялась психотерапия, изучалось воздействие наркотиков на ощущения и поведение, исследовались половые гормоны, внутренняя секреция гипофиза, вскрывался мозг, делались эксперименты на животных. В результате было зарегистрировано немало открытий. Но после всех усилий некоторые кардинальные проблемы все еще покрыты мраком, как и тысячи лет назад.

   Все ли возможности мозга подвержены тестированию и оценке? Что такое мыслительный процесс? Есть ли у человека наравне с разумом душа? Где она размещается? Несомненно, не в сердце, хотя привычные в языке выражения превратили его во вместилище эмоций. Повреждение определенного участка мозга, например, при атеросклерозе или от сильного удара, может привести к необратимой потере памяти – гибнет ли при этом душа и умирает ли она полностью вместе с человеком? Общается ли душа с неведомыми силами, остается ли она жить после телесной смерти? Теология и спиритуализм занимаются этой проблемой, не предлагая никаких фактов и приходя к бездоказательным выводам.

   Зонд, касающийся какой-то клетки в мозгу, оживляет утраченную память, настолько, что человеку кажется, будто он реально переживает ситуацию, которая была много лет назад.

   Мы видели одного человека, восприимчивого к гипнозу, получившего устный приказ ничего не видеть, не слышать и даже не шевелить рукой - и он выполнил его. Может быть, это просто обман? Но тот же самый человек получает приказ стать негнущимся стержнем и, будучи помещен между двумя стульями, опираясь на один конец головой, а на другой – пятками, может выдерживать в этом состоянии каталепсии вес нескольких человек. Откуда приходят такие физические возможности, недоступные в сознательной жизни, к пребывающему в каталепсии? И как может приказ – всегб-навсего звук – мобилизовать такие резервы?

   Человеку в состоянии гипноза предлагается совершить какое-то действие в назначенное время, возможно даже через несколько дней после гипнотического сеанса, и при этом забыть об этой команде до момента ее исполнения. Не восприняв сознательно приказа и не имея часов, человек выполняет команду точно в назначенный час. Значит, в человеческом мозгу имплантирован какой-то индикатор времени? Что застав/дет забывать и вспоминать?

   Гипнотизер, будь он профессиональным психологом или необразованным фокусником, менее всего сознает, в чем состоит механизм его гипнотического воздействия. Какие физические и психические резервы можно привести в действие простейшими средствами – человеческим словом или жестом? Здесь границы настолько расширяются, что возможности, которыми мы пользуемся в повседневной жизни, представляются лишь одной октавой на всей клавиатуре.

   На аспирантских курсах по медицине, которые я посещал в начале двадцатых годов в Берлине, нам предоставили возможность обследовать десятилетнего умственно отсталого мальчика, который почти со скоростью компьютера (тогда еще не существовавшего), называл день недели, соответствующий любой дате, в частности дням рождения всех присутствующих на этих курсах. Если такая способность есть у одного человека, почему она недоступна другим?

   Дервиши в состоянии самогипноза ступают по раскаленным углям и не испытывают никакой боли; у них может быть срезана кожа, но кровь, повинуясь приказу, не течет. Человек в состоянии транса отвечает на языке, которого он никогда не знал и даже не слышал. Все это было известно и практиковалось с древних времен – «говорить на иных языках» (Деяния апостолов 2:4), быть временно ослепленным (Бытие 19:11; Четвертая Книга Царств 6:18), и слово «запуепт» в еврейской Библии означает, как я считаю, гипноз.

   Экстрасенсорное восприятие – это предмет изучения и дискуссий как верующих, так и скептиков, но для тех и для других это скорее проблема убеждений, а не знания. Эксперименты в университете Дьюк в Северной Каролине грешат недостаточным вниманием к эмоциональному состоянию как проводника, так и реципиента, как будто это состояние не оказывает никакого влияния на передачу мыслей или посланий от одного индивидуума к другому. -Столько обмана, сознательного и невольного, вторглось в сферу спиритизма через всякого рода материализации (эктоплазм), автоматическое письмо, телекинез и т.п., что хотя некромантия так же стара, как история волшебницы из Аэндора (Первая Книга Царств 28:7),в этом гроссбухе ни дебет, ни кредит не могут претендовать на достоверность. Это бесспорно, несмотря на то, что такой рациональный мыслитель, как физик Оливер Лодж, или такой виртуоз детективных сюжетов, как Артур Конан Доил, верили в чудеса.

   Какое-то чувство упорно нам подсказывает, что хотя психические процессы являются физиологическими – и потому в конечном счете физическими и химическими – в человеке имеются некие заслоны, скрывающие от него большую часть здания, называемого им душой – этого вместилища всей совокупности его деятельности, прошлого и настоящего, всех полученных или унаследованных мыслей, которые или могут или не могут проникать через временные барьеры – словом, некоей метафизической сущности.

   В 1930 году я провел лето в «рабочем отпуске» в Цюрихе. В течение предшествующей зимы написал статью «О физическом существовании мысленного мира». В Кюсснахте, близ Цюриха, посетил профессора Эжена Блейлера, в течение десятилетий бессменно возглавлявшего кафедру психиатрии. Именно Блейлер открыл двери академии Зигмунду Фрейду, когда назначил своего ассистента Карла Юнга в психиатрическую лечебницу Бур-гхельцли для изучения фрейдистской теории с целью ее применения при лечении больных. И Блейлер и Фрейд родились в 1856 году, но в то время как Фрейд был одиночкой, отвергаемым и, по существу, даже не упоминаемым в медицинской периодике, если не считать оскорбительных выпадов, Блейлер уже был в этой области главной' фигурой. В той своей статье я обратился к проблемам, которые стояли на границе узаконенной психиатрии: заявил, что за психическими процессами скрываются процессы физические; утверждал, что можно было бы заставить слепого видеть, а глухого слышать, воздействуя на определенные мозговые центры электроимпульсами и обманывая таким образом периферические сенсорные органы. Я выдвинул теорию, согласно которой в мозговых клетках имеются эн-граммы – носители памяти. Отсюда следовало, что эти энграммы можно пробудить с помощью соответствующих механических импульсов, Я утверждал, что энцефалограммы людей, страдающих эпилепсией, должны представлять собой беспорядочные и бурные волны, будто вызванные резкими толчками. В то время существовала только одна работа, посвященная энцефалограммам людей – причем людей здоровых – которая была опубликована Гансом Бергером из Иены1. Я писал: «При возбуждении периферического сенсорного органа, например глаза, с помощью сильного света, возникает вибрация токов в противоположном оптическом поле… Считаю, что было бы полезно провести опыты Бергера на эпилептиках. Резкое начало эпилептической судороги напоминает мне действие короткого импульса… Было бы целесообразно использовать и возможности снятия слишком сильных вибраций тона в мозгу эпилептиков. Это могло бы стать своего рода предваряющей передачей информации».

   Я также заявил о существовании коллективного разума на рачних стадиях развития видов. Индивидуализация сопутствует эволюции от более низших к высшим формам, однако коллективный разум никогда окончательно не разрушается в человеке: он выступает на первый план в состоянии умственного возбуждения, а также в выплеске эмоций толпы. По этому поводу я писал: «Становится все более очевидным, что автономия психики отдельных иидиоидуу-мов должна развиваться, достигая все более усложненных и высоких форм в процессе становления еидов. Согласно нашей теории, телепатия – это одна из архаических форм передачи мыслей. Чем более развиты виды, тем больше единичная особь отделяется как мыслящее эго от окружающего ее мира.

   Миграция молодых птиц, которые летят на родину своих родителей, коллективный труд муравьев и пчел, понимающих, кок выполнять огромную работу» следуя общему плану, и другие подобные призеры свидетельс» ьуют о не слишком резком различии между психическими процессами отдельных животных… Эта архаическая форма обоюдного влияния проявляется в животном стаде, а также и в стаде человеческом – толпе».

   Блейлер обсудил со мной эту работу и охотно откликнулся на ьтое предложение написать к ней предисловие.

   В этом предисловии он сказал следующее: «Из массы предрассудков, иллюзий и фантазий были извлечены факты, которые никак невозможно объяснить так называемыми естественными причинами; эти факты достаточно многочисленны, чтобы наука могла превратить их в обтьект самого тщательного исследования. Поэтому попытка привести их в соответствие с известными естественными законами очень плодотворна, она способна не только стимулировать научную мысль, но также способствовать преодолению страха, не совместимого с наукой, перед проникновением в новую и очень необычную область.

   Идеи автора представляются мне заслуживающими внимания. Я сам пришел к очень сходным, в некоторых случаях даже идентичным, положениям, хотя не могу подписаться под каждой строчкой данной работы. Если бы это исследование помогло нам говорить о подобных вещах без страха, что нас об-ьявят сумасшедшими или, по крайней мере, невеждами, оно уже тем самым послужило бы науке, независимо от меры, стимулирующей дальнейшие исследования.

   После возвращения в Кармел близ Хайфы, где я тогда жил и практиковал, я послал свою работу в Европу для публикации в каком-нибудь журнале, посвященном исследованиям в области психиатрии. После одного отказа имя Блейлера все-таки взяло верх, и она была опубликована в 1931 году в престижном журнале «2еН$сЬпп. гиг сНе еезат-т1е ЫеигоЬфе ипс! РзусЫаЫе»1. Я послал копию опубликованной статьи Фрейду, который.ответил, как обычно, письмом. Вот оно:

   24 нюня 1931 г. «Дорогой коллега!

   Я полностью согласен с Блейлером.по поводу содержания вашей работы. У меня также сложились собственные воззрения на эту проблему, которые весьма близки к вашим, а в ряде случаев полностью с ними совпадают. Именно психоаналитик может иметь решающие возражения против энергетической интерпретации мыслительного процесса. Собственный опыт привел меня к предположению, что телепатия является реальной почвой так называемых парапсйхологнческих явлений и, может быть, даже единственной. Но в этой области я сам не проводил каких-либо эффектных экспериментов, и нигде более с ними не сталкивался, даже в вашей работе1. Следовательно, нам не остается ничего другого, как ждать разъяснений этой в основе своей физической проблемы в обнадеживающем и не столь дальнем будущем.

   С дружескими пожеланиями

   ваш Фрейд»

   Постижение коллективного бессознательного разума может объяснить многие явления, наблюдаемые у социальных животных, подобных муравьям и пчелам, выполняющим некий общий план'. Любой, кто наблюдал за поведением больших косяков рыб, насчитывающих тысячи особей, бесконечно и одновременно меняющих направление своего плавания, с трудом может объяснить эти действия как результат мимикрии; кажется более вероятным, что рыбы действуют таким образом благодаря импульсам коллективного разума – разума толпы, все члены которой реагируют идентично на поступающий импульс.

   Тогда возникает вопрос, является ли коллективный разум просто результатом некоего процесса вроде телепатии или он может связывать следующие друг за другом поколения. Это в высшей степени важная проблема, таящая в себе по меньшей мере судьбу человеческого рода, а с ней и всех остальных обитателей планеты.

   После десяти лет «величественной изоляции» Фрейда (1895-1905) вокруг него собрался кружок учеников. Несколько лет спустя некоторые из них, прежде всего Вильгельм Штекель, Альфред Адлер и Карл Юнг создали свои собственные теории и школы, а также продемонстрировали успехи в терапии.

   В то время, как Адлер подчеркивал социологические аспекты, стремление к признанию и волю к власти как главные пружины поведения, Юнг увлекся мифами и изучал мировую литературу по алхимии, каббале и мистическим видениям, чтобы найти свой собственный путь. В изучении бессознательного он начал как ученик Фрейда, но после совершившегося раскола изменил своему долгу. В 1916 году, вскоре после того, как он расстался со своим учителем, он пришел к ранней версии своей концепции родовой памяти. При этом он мог развивать, хотя никогда бы в этом не признался, некоторые идеи Фрейда, изложенные в его книге «Тотем и табу» (1912). В этой своей работе Фрейд утверждал, что, по крайней мере, отдельные реакции в ходе семейных отношений отражают некоторые родовые бессознательные механизмы действий, и в числе прочих отцеубийство, совершаемое пещерный! человеком Каменного Века.

   Детом 1930 года я посетил Юнга в его доме близ Цюриха и, не сознавая степени его антагонизма по отношению к Фрейду, обратился к нему как к ученику Фрейда, чему он резко воспротивился.

   В 1934 году выступил с идеей коллективного бессознательного разума и в последующие годы ее развивал. Он писал в своей книге «Архетипы коллективного бессознательного» (1934): «Сначала идея бессознательного ограничивалась указанием на вытесненные или забытые содержания. Даже у Фрейда,,, оно в сущности является вместилищем забытых и вытесненных содержаний… Соответственно для Фрейда бессознательное имеет исключительно личностную природу, хотя он признавал его архаические и мифологические мыслительные формы».

   В одной сноске Юнг признал, что «в своих поздних работах» Фрейд дифференцировал «инстинктивную душу» человеческого существа, которую он называл <ае!» и его «супер эго», что «обозначает коллективное бессознательное, частично сознаваемое и частично несознаваемое индивидуумом (поскольку оно вытеснено)».

   Юнг продолжал: «Более или менее поверхностный слой бессознательного, несомненно, является личностным. Я называю его личностным бессознательным. Но он покоится над более глубинным пластом, не приобретенным личным опытом, а врожденным. Этот более глубинный слой я называю коллективным бессознательным. Избрал слово коллективное, потому что эта часть бессознательного имеет не индивидуальный, а универсальный характер. В отличие от личностной души, оно имеет содержание и модели поведения, до определенной степени одинаковые везде и у всех индивидуумов. Другими словами,, оно идентично у всех людей и, таким образом, составляет общий психический субстрат, имеющий сверхличную природу и присутствующий у каждого из нас».

   Содержанием личностного бессознательного, по Юнгу, являются эмоционально окрашенные комплексы; содержанием коллективного бессознательного становятся «архетипы». Этот термин уже встречался в первом веке у александрийского философа Филона Иудея, который обозначал им образ Бога в человеке. У Юнга «архетипы» – архаические и изначальные: это «образы, которые существовали с древнейших времен». Но они обнаруживаются в мифе, в «эзотерическом знании», в снах, видениях и волшебных сказках: «Архетип – это главным образом бессознагель-ная сущность, меняющаяся, если она осознается или воспринимается». Юнг понимал, что в мифе осуществляется «бессознательный психический процесс», и, следовательно, работа мифологов, которые «всегда обращались за помощью к солярным, лунарным, метеорологическим, растительным и прочим подобным же теориям», абсолютно отказываясь признать, что мифологические образы и сюжеты отражаю г глубинные, укоренившиеся психические явления, бесполезна. «И то, что истинно в народных преданиях, еще в большей степени подкрепляется основными мировыми религиями. В них содержится открытое знание того, что первоначально было скрыто» (я бы скорее сказал «скрытое знание того, что первоначально было открыто»). Символы, используемые в религиях, воплощают скрытые сущности. «Догма занимает место коллективного бессознательного, формализуя его содержание», однако «практика католицизма полностью не осознает проблем такого рода». Почти вся сфера коллективного бессознательного вылилась в русло догматических архетипических идей и потекла в строго обозначенных берегах к символизму веры и ритуала… До христианской церкви существовали античные мистерии, они уводят в туманные дали доисторического неолита». Церковь возвела защитную стену сакральных образов. «С тех пор люди забыли, что они собой представляют. Но действительно ли забыли? Могло ли случиться так, что люди никогда и не знали, что они собой представляют?… действительно, у нас кет даже самого отдаленного понимания того, что означает непорочное зачатие, божественная природа Христа и единство Троицы… Суть состоит в том, что архетипические образы настолько слились с собственным смыслом, что люди никогда и не задают себе вопрос об их истинном значении… И когда (человек) начинает о них размышлять, он делает это с помощью того, что мы называем «разумом», а на самом деле является ни чем иным, как совокупностью всех его предрассудков и приблизительных знаний»1.

   Я пытался извлечь у Юнга четкую линию рассуждений. Однако, в действительности, он едва ли способен развивать одну тему: когда пишет, то следует полету собственных мыслей или «свободных ассоциаций», все время отвлекаясь по касательной. Он говорит о скандальной хронике Олимпа, о разделении протестантизма «примерно на четыреста разновидностей», об «удручающей бедности символов», которая им присуща, и о томлении современного человека в их поисках. Юнг сам с тоской возносится к восточным религиям, содержащим незамутненную мудрость и непонятый символизм» к «обольщениям благоуханного Востока», эзотерическим учениям. С всепоглощающим любопытством погружается в учения некоторых мистиков и отшельников прошлых столетий, почти отождествляя себя с ними. Читатели, однако, желают знать больше об архетипах и, более того, о применении этих знаний для лечения отдельных людей или, если это возможно, всего человеческого рода. Сквозь мчащиеся тучи виден просвет, и мы читаем: «Человечество ничего не может поделать с самим собой, и боги, как и прежде, определяют его судьбы… В нашем сознании мы господа над самими собой… Но стоит только шагнуть через дверь Тени, и мы с ужасом обнаруживаем, что мы сами есть объект влияния каких-то «факторов». Знать об этом в высшей степени малоприятно: ничто так не разочаровывает, как обнаружение собственной недостаточности. Возникает даже повод для примитивной паники, поскольку пробуждается опасное сомнение относительно тревожно сберегавшейся веры в превосходство сознания. Действительно, сознание было тайной для всех человеческих свершений. Но незнание не укрепляет безопасности, оно, напротив, увеличивает опасность – так что уж лучше знать, несмотря на все страхи, о том, что нам угрожает».

   Юнг задал этот вопрос и продолжал обдумывать его с очевидной заинтересованностью, не давая на него ответа: «11равильная постановка вопроса означает наполовину решенную проблему. Самая большая опасность для нас проистекает ^из непредсказуемости психических реакций. С древнейших времен наиболее рассудительные люди понимали, что любого рода внешние исторические условия – лишь повод для действительно грозных опасностей, а именно социально-политических безумий, которые не_ представляют каузально необходимых следствий внешних условий, но

   в главном были порождены коллективным бессознательным»1.

   Создается впечатление, что Юнг имел в виду мировой коммунизм. Как выяснили некоторые исследователи, Юнг симпатизировал национал-социализму и не говорил о нем как о политическом безумии. Потребность расстаться с иудейско-христианским учением объяснялась тем, что боги Валгаллы были ему ближе, чем Бог Синая или Голгофы. Подобно Бардесану, который увидел ручей, но не смог в него войти. Поведав о своем открытии, Юнг так сформулировал свою теорию: «Мой основной тезис состоит в следующем: вдобавок к нашему непосредственному сознанию, которое имеет законченно личностную природу и которое мы считаем единственной эмпирической душой (даже если нащупываем личностное бессознательное, как аппендикс), существует вторая психическая система коллективного, всеобщего и безличного, которая одинакова для всех индивидуумов. Это коллективное бессознательное не формируется в каждом индивидууме, а передается по наследству. Оно состоит из предсуществующих форм – архетипов…»1. «Предсуществующее» означает возникшее с момента существования человеческого рода. Юнг так и не смог объяснить, почему данные формы заполняют человеческий разум. Он не пытался постичь это явление с помощью изучения животных инстинктов. Во многих психоаналитических случаях обнаруживался архетип. Так, распространенный мотив двух матерей был истолкован им как архетип (проще было бы объяснить его связями, существующими с матерью и кормилицей). Все более увеличивая количество архетипов путем добавления всевозможных расхожих представлений, некоторые из которых были весьма спорными, Юнг направлял психоаналитические исследования своей группы к отысканию архетипов в снах и фантазиях пациентов, а также в их поведении, и таким образом, вдохновлял своих последователей на еще более широкое применение архетипов к самым тривиальным фантазиям или поведенческим схемам.

   Самый главный, почти мучительный вопрос – каким образом могли истинные архетипы войти в человеческий р'азум и обосноваться там, чтобы терзать его, переходя от поколения к поколению? – даже не был поставлен.

   1913 году Фрейд расстался с Юнгом, тяготевшим к мистицизму, и с Адлером, которого влекло к социализму. В этот год Фрейд опубликовал «Тотем и табу» – аналитическое исследование древнего, а отчасти и современного фольклора, заимствованное, в основном, из «Золотой ветви» Фрезера. Фрейд попытался на основе различных ритуалов и сохранившихся следов обряда отцеубийства в пещере доисторического человека доказать, что факт убийства выросшими сыновьями отцов для овладевания своими матерями – насильственный акт, определяющий сущность эдипова комплекса, т. е. сексуального влечения сына к собственной матери. Фрейд «чувствовал, что религиозные церемонии и индивидуальные психологические реакции все еще свидетельствуют о существовании бессознательной памяти об архаических ситуациях, чувствах страха, вины и о различных типах реагирования, которые находятся за пределами современного опыта»1. В ходе своих психоаналитических изысканий Фрейд пришел к такому пониманию довольно поздно. Почти в течение двух десятилетий он приписывал происхождение неврозов исключительно травматическим ситуациям раннего возраста, обычно от двух до пяти лет. Фрейд медленно двигался к новым ориентирам. То, что он обычно называл бессознательным, было личностным, или, если это предпочтительнее, подсознанием; в более глубоких пластах разума хранятся родовые воспоминания, инстинкты также являются- родовым наследством.

   Чем дольше сидел Фрейд у кушетки больного, чем больше он слушал и размышлял, тем более убедительной становилась для него идея вины за поступки, совершенные предками. Архетипы, связанные с предсуществованием человека, остались Фрейду чужды: предок приобретал чувство вины, когда происходило отцеубийство. Более того, он совершал свое деяние, нередко с намерениями инцеста, чтобы вызвать в последующих поколениях потребность повторять его вновь и страдать от чувства'вины, или по крайней мере имитировать эту бессознательную потребность и все равно мучиться угрызениями совести. Фрейду неведома была более значимая травма, которая могла бы стать источником всеобщего чувства вины.

   В работе «Из истории одного детского невроза» (1918) Фрейд объяснил универсальный смысл некоторых символических выражений и различных фантазий, обычно связанных с родительским коитусом и соответствующим кас-трационным комплексом, коренящихся в настойчивых бессознательных воспоминаниях об архаических ситуациях. «Мы должны наконец подготовить себя к принятию гипотезы о том, что психические следы первобытного периода стали унаследованным достоянием, которое в каждом новом поколении взывает не к усвоению нового, а только к пробуждению… Мы обнаруживаем, что в большинстве значимых ситуаций наши дети реагируют не в соответствии с их собственным опытом, а инстинктивно, как животные, в той манере, которая может быть об-ьяснена только как филогенетическое наследие»1. Невротическое состояние возникает в результате резкого выброса травматических воспоминаний, унаследованных от предшествующих поколений. «Ранняя травма – защита – вытеснение – выброс невротической патологии – частичное возвращение вытесненного. Такова формула, которую мы вывели для трактовки развития невроза. Теперь читателю предлагается сделать следующий шаг и предположить, что в жизни человеческого рода было нечто подобное происходящему в жизни индивидуумов: к примеру, ситуации сексуальной агрессии, которые оставляют после себя неизгладимые последствия, но в то же время большей частью вытесненные и забытые. После продолжительного скрытого периода они приходят в действие и вызывают явления, подобные по своей структуре и значению симптомам болезни»2.

   Здесь Фрейд отвел равные по значению роли личностной и наследственной травме: «Как правило, возникает сочетание обоих факторов: конституционального и случайного. Чем сильнее первый, тем увереннее травма приведет к фиксации и оставит позади нарушения развития; чем сильнее травма, тем более определенными будут ее разрушительные последствия, даже если сфера инстинктов в состоянии нормы»1.

   Но может ли сфера инстинктов быть в состоянии нормы, если каждый представитель человеческого рода несет в себе травматический опыт предшествующих поколений? Фрейд еще не пришел к ясности. Избегая пользоваться какими-либо терминами и идеями Юнга, он определил понятием «к!» бессознательную сферу личности, вместилище филогенетического и инстинктивного наследственного, а также и личностного опытов и всякого рода реакций, которые вытеснены и забыты в связи с присущим им травмирующим характером. «Оно («к!») содержит все унаследованное, имеющееся к моменту рождения и лежащее в основе конституции – следовательно, прежде всего инстинкты, которые берут свое начало в соматической организации и получающие свое первоначальное психическое выражение здесь (в «к!») в неизвестных нам формах»2. Этот фрагмент был включен Фрейдом в 1938 году в его «Очерк психоанализа». Подобным же образом следующий отрывок был использован им как обобщение его аналитического опыта между 1913 и 1938 гг.: «Какая-то часть культурных достижений, несомненно, оставила свой след в «Ы»; многое из того, что накоплено суперэго, отзовется эхом в этой сфере, но немногие из новых впечатлений ребенка будут от этого усилены, потому что они в сущности являются повторениями некоего первоначального филогенетического опыта»3.

   Поскольку многие инстинктивные реакции и механизмы служат сохранению вида и даже стимулируют его выживание, должна быть проведена демаркационная линия между унаследованными защитными инстинктами и глубоко запрятанными филогенетическими воспоминаниями о травмирующем опыте насилия. Например, эдипов комплекс и отцеубийство не принадлежат к той же категории, что инстинкты, способствующие выживанию. Личные травмы, вытесненные из -сознания, не принадлежат той же самой категории и не составляют тот же уровень бессознательного, как событие, что «.^происходило в жизни всего человеческого рода», имеющего, в соответствии с выводом Фрейда, «сексуально агрессивную природу». Таковы наиболее важные постулаты психоаналитической теории, созданной Зигмундом Фрейдом: они объемлют разного рода травматический опыт, его постоянное вытеснение и подавление сознательной памятью, потребность повторять и потому наносить аналогичную травму другому с соответствующей сменой ролей.

   В своей книге «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд говорит: «До этого он (ребенок) был пассивен, был поражен переживанием; но повторяя его, несмотря на причиняемое неудовольствие, в качестве игры, он брал на себя активную роль… В то время как ребенок переходит от пассивности переживания к активности игры, он переносит то неприятное, что ему пришлось. пережить, на товарища по игре и мстит таким образом тому, кого этот последний замещает»1. При трасматическом опыте ужас и мучение играют решающую роль. Иногда воспоминание о травматическом опыте не стирается, тем не менее может постоянно присутствовать потребность его вытеснкть. Но она значительно выше, когда сам этот опыт исключен и принадлежит подсознанию. У жертвы амнезии, вызванной травматическим опытом, возникает необходимость повторения его со сменой ролен: жертва становится агрессором и переносит наказание на новую жертву.

   Наследуются ли приобретенные черты – вопрос, который породил научные споры и изыскания еще со времен Ламарка. Он был сторонником идеи такого наследования, и обычно считалось, что Дарвин спустя два поколения стал его оппонентом. Суть состоит в том, что Дарвин в своей теории (1868) стоял на той позиции, что каждая клетка организма посылает свой отпечаток репродуктивным клеткам (семенам или плазме) и что таким образом происходит наследование родительских черт. При таком подходе приобретенные качества, естественно, станут наследственными. Новые особенности пшеницы или ржи, выращенных в измененной среде, могли передаваться по наследству: например, формируется шершавый стебель, если растение год за годом произрастало на широтах с коротким летом, ветреной осенью и поздней весной. Насколько долго может сохраняться такая наследственность, если растение вернуть к прежней почве и климату – основной предмет современных споров о наследовании приобретенных черт. Изменение в репродуктивных клетках (сперма, яйцеклетка) вызвало бы наследование новых черт; но установлено, что только соматические клетки подвержены вариациям. Однако нельзя отрицать, что химические процессы или эндокринные нарушения в организме могут решающим образом повлиять на клетки плазмы, и в этом случае потомство может приобрести наследственный дефект, который время от времени передается последующим поколениям. Вопрос, таким образом, упирается в проблему: могут ли внешние влияния – или через соматические клетки или непосредственно – воздействовать на репродуктивные клетки. Соматические клетки, из которых состоит тело живого организма, живут в течение определенного отрезка времени и возвращаются к метаболическому природному процессу, т. е. к праху. Однако репродуктивные клетки несут жизнь неведомым поколениям, используя конкретный организм как свое хранилище. Эти клетки потенциально бессмертны, хотя огромная их часть растрачивается впустую, как может засвидетельствовать это каждый, кто видел разбросанные семена деревьев или пыльцу, или думал о биллионах сперматозоидов, которые извергаются при каждом половом сношении, при том, что лишь один из них имеет шанс на оплодотворение. Поразительно, что эта бесконечная репродуктивная способность заключена в единичном микроскопическом сперматозоиде или яйцеклетке с наследственными характеристиками для бесконечной цепи будущих поколений. И дело не г том, что сперматозоиды наследуются и размножаются вновь, но в том, что новый организм имеет репродуктивные клетки, которые производят новую сперму и новые яйцеклетки. Если эти репродуктивные клетки подвергнутся какому-то сильному химическому, термическому или радиоактивному воздействию, некоторые новые особенности вполне могут стать наследственными, и это открывает путь огромным возможностям генетики.

   Природные катастрофы, сопровождающиеся такими воздействиями, могли повлиять на репродуктивные клетки животного и растительного мира. Если, как уже не раз случалось, областью, вовлеченной в такую катастрофу, становится весь мир, тогда возникают великолепные возможности для мутаций многих видов и родов. Репродуктивные клетки могут подвергаться воздействию не только через сому (тело), но также непосредственно, с последующим возникновением и передачей новых характеристик. И поскольку одни и те же причины могут вызывать сходные изменения, особенно для тех организмов, которые производят более одного потомка одновременно, результатом будет сохранение новых форм, если только они жизнеспособны.

   Вопрос о том, являются ли сильные впечатления, полученные органами чувств животных, основой инстинктов,. потребовал бы гораздо большей обстоятельности, чем позволяет объем данной книги, а также некоторых сложных экспериментов. Существование родовой памяти не означает, что впечатление, усвоенное одним поколением, может перейти в ламять последующих; оно означает, что впечатления, особенно травмирующие и повторяющиеся, испытанные большинством предков, могут стать устойчивыми, хотя и бессознательными, воспоминаниями или комплексом воспоминании, вызывающими адекватные реакции в соответствующих ситуациях.

   Родовая память – это не странствия души, она представляет собой наследственную бессознательную память. И через родовую память мы можем считать себя как бы присутствующими при сценах какой-то ужасной катастрофы посреди разбушевавшейся стихии, опустошения, от которого не было защищено ни одно существо ни на суше, ни в море. Таким образом, аккумуляция генетической памяти может охватить каждого представителя видов и в наши дни, через генетические линии, которые он продолжает: все потомство восходит к тому самому поколению, которое стало жертвой травмы.

   При приближении землетрясений животные, наделенные обостренной чувствительностью, убегают до того, как сейсмографы зафиксируют малейший толчок. Во время лесных пожаров животные, которые обычно живут в страхе перед другими животными, будут бежать вместе с опасными для них хищниками, захваченные еще большим страхом, в поисках убежища. Совершенно очевидно, что какая-то информация – называемая инстинктом – пробуждается и ак-тивизируется вместе с никогда не исчезающим страхом.

   Родовая память видов – это реальный факт: она подсказывает дикому животному, как строить свое гнездо, как добывать пищу, как находить партнера для продолжения рода, как выживать в открытых пространствах или во время долгой зимы; но самый трагический опыт запрятан глубже всего, поэтому воспоминание о нем сопровождается чувством ужаса.

   осьмидесятилетнии создатель психоанализа не _ исчерпал еще своих открытий и провидений. Вытесненная мысль требовала словесного выражения. «Если мы будем рассматривать человечество в целом как единичного индивидуума, мы обнаружим, что оно тоже слишком привержено иллюзиям, которые неподвластны логической критике и противоречат реальности. Если, несмотря на это, они (иллюзии) способны с такой силой захватывать людей, то исследование приводит нас к тому же объяснению, как и в случае с единичным индивидуумом. Они обязаны своей властью определенному элементу исторической истины, который выносят из забытого доисторического прошлого»1.

   Фрейд говорит здесь об иллюзиях человечества, следовательно о тех иллюзиях, к которым мы все прячастны и которые глухи к логическим доводам; в глубине своей, однако, они является истбрической истиной.

   В чем же тогда состоит эта истина, событие, которое когда-то потрясло человеческий род, травмировало его, отравило и обожгло разум всех последующих поколений? Что это за вечерняя сказка? Является ли она младенческим озарением'каждого ребенка? И происходит ли эта драма столь уж обязательно, как об этом говорил Фрейд? Следует ли признать естественный процесс воспроизводства, хотя и не вполне свободный от травматических элементов, сплошным отклонением? Разве пресловутое убийство отца сыном это и есть «историческая истина»? А если это так, то какая историческая истина воскрешает невроз у самок? Или только самцы поражаются иллюзиями человеческого рода?

   Фрейду не хватило последнего озарения. В те годы, когда от бича самых преступных людей сжимались от страха сердца и бледнели лица, еврей Фрейд в некогда счастливой Вене, обреченный теперь в течение пяти лет (1933- 1938) каждый день видеть на улицах знамена со свастикой и отряды штурмовиков, стучащие а двери, был призван своим «к1», а также своим суперэго вслушаться в едва слышный голос из еше более дальних глубин. В те страшные ночи, когда болела его челюсть, пораженная раком, забытый даже своими пациентами (из письма Фрейда А. Цвейгу), он был ближе, чем когда-нибудь, к «исторической истине», ощущая, по крайней мере что он еще до нее не добрался, как считал прежде.

   Мы следовали за ранними наблюдениями Фрейда о том, что травматический опыт психического или физического характера часто вызывает амнезию. Далее мы последовали за теорией Фрейда, в соответствии с которой жертва амнезии или отвергает эту травму или пытается ее заново пережить.

   Когда Фрейду позднее удалось глубже проникнуть в человеческую душу, где рассеяны запрятанные родовые воспоминания о травматическом опыте наших предков, мы еще раз, теперь уже затаив дыхание, пошли за ним. Но на этот раз мы знали, что он потерпит неудачу. Великая травма человечества – это не то, что он воображал: убийство отца и овладение матерью, совершаемые взрослыми сыновьями, уже способными победить отца-тирана в пещере. И симптоматично, что, следуя собственному поведенческому диагнозу, Фрейд в своей последней книге вернулся к дням Исхода, чтобы продемонстрировать феномен скотомы: никаких казней, никаких природных потрясений, никаких ужасных испытаний на горе Синай, только побитие в пустыне камнями Моисея, символа отца, детьми Израиля1.

   Фрейд почти не ошибся в своем диагнозе, когда написал, что человечество живет в состоянии иллюзии, но он оказался неспособен определить его этиологию, т.е. сущность травматического опыта. В сравнении со структурой коллективной амнезии, синдром которой я впервые осветил в книге «Столкновения миров», амнезия, случающаяся у единичной жертвы, непосредственно следуя за травмой, не составляет точной ей параллели: коллективный разум не сразу забывает то, через что он прошел. Нас особенно интересуют два способа передачи наследия: сознательные устные, а позже и письменные свидетельства и бессознательная родовая память, унаследованная и время от времени пробуждающаяся при соответствующих обстоятельствах.

   Психоанализ, в том виде, как он сейчас практикуется, игнорирует более глубокие озарения Фрейда. Но не желая вчитываться в показания свидетелей того, как небесный и земной порядок превратился в хаос – ужас, леденящий до мозга костей – психоанализ благоразумно не последовал за Фрейдом и остановился перед гораздо более решительным шагом, не признав важности роли биологического наследования приобретенных характеристик в коллективных ментальных сферах. Однако располагая'некоторыми представлениями о том, что же произошло с человечеством в далеком прошлом, мы могли бы прийти к новым возможностям и понять внешние проявления множества неврозов.

   Значительное число неврозов страха и неврозов принуждения, хотя они могут быть связаны с переживаниями раннего детства, имеют свои корни в архаических ситуациях. По природе своей они являются реакциями на угрожающие жизни обстоятельства. Люди, которые боятся закрытых пространств или испытывают панику, попадая в открытые пространства, или боятся высоты, полета в самолете, могут быть подвержены атавистическим страхам, связанным с катастрофическим опытом их предков. Подобно тому, как в биологии возникновение шести пальцев порой можно проследить как деформацию, восходящую и к непосредственным и к самым отдаленным предкам, так и психические аномалии могут, вероятно, перескакивать через несколько поколений, чтобы вновь появиться как бы невзначай.

   Одно из наиболее травматичных коллективных переживаний человечества возникло тогда, когда приблизившееся вплотную небесное тело вызвало смещение земных слоев, сопровождавшееся пугающими и резкими звуками. Ранний греческий поэт и космолог-Гесиод писал об этом неописуемом грохоте: «Огромная земля стонала; земля ужасно гремела, и над ней широко открылось небо»1.

   Агония людей усиливалась от того, что они ощущали шаткость земли под ногами; присутствие постороннего небесного тела и, возможно, сопутствующий электрический разряд вызвали ощущение, близкое к невесомости. Разве не может случиться так, что люди, которые боятся отрываться от земли» садясь в самолет, являются жертвами этих пробудившихся атавистических воспоминаний? Люди, которые патологически не переносят грома или боятся слегка намочить ноги в море, и прочие со всякого рода нелепыми неврозами страха могут также нести свой анамнез через столетия или тысячелетия до своего рождения. Подобным же образом среди неврозов принуждения должно быть много случаев, связь которых можно проследить с коллективными родовыми травмами.

   Читателю не следует делать ошибочный вывод о том, что человеческая душа есть не что иное, как вместилище впечатлений, полученных при катастрофических обстоятельствах. Такие естественные потребности, как удовлетворение голода и жажды, сексуальная, родительская – в особенности материнская – забота о потомстве, необходимость самовыражения, или самоутверждения и признания, социальные связи, стремление к накоплению материальных благ и другие импульсы – все это, разумеется, имеет врожденный характер, н без некоторых из них не могла бы поддерживаться сама жизнь. Но природные катастрофы, высвобождавшие разбушевавшиеся стихии, потрясали умы выживших и оставляли в них неизгладимый наследственных отпечаток.