|
Ганди и Черчилль. Эпическое соперничество, которое разрушило империю и выковало нашу эпоху
Артур Херман
HERMAN A. GANDHI AND CHURCHILL. THE EPIC RIVALRY THAT DESTROYED AN EMPIRE AND FORGED OUR AGE. L.: ARROW BOOKS, 2008. XIV, 720 P.
«Два человека, рождение которых разделяют 5 лет и 4 тыс. миль, встретились лишь однажды, не зная друг друга. Затем они пошли своими путями, став глубоко почитаемыми фигурами ХХ века. Время от времени они проходили рядом — в той мере, в которой они проходили сквозь историю, — каждый своей дорогой. Их судьбы сложились очень по-разному. Один спасает свою страну и обеспечивает ей победу в величайшей из войн, которые знал мир. Другой вынуждает могучее государство отказаться от своего наиболее ценного владения и основывает самую многочисленную по населению демократию в мире».
Эти люди — Черчилль и Ганди. Не будем спорить с автором книги, хотя, конечно же, не Черчилль обеспечил победу Великобритании, а русская кровь и американский валовый продукт, да и вообще это была не победа, а поражение — во Второй мировой войне Британская империя потерпела поражение от союза США и СССР, Рузвельта и Сталина, закончившегося со смертью, скорее всего насильственной, Рузвельта. Не будем спорить и о демократичности Индии, где внешний демократический фасад зиждется на том, что всю черную недемократическую работу обеспечивает кастовая система. Но, не споря, будем помнить об этом, читая Хермана.
Херман — мастеровитый автор, перу которого принадлежат две лихо и интересно написанные книги: «Как шотландцы создали современный мир» и «Править волнами: как британский флот сформировал современный мир». В новой книге он подробно, почти год за годом, прослеживает противостояние Ганди и Черчилля, фиксируя тот факт, что в непосредственный краткий контакт они вступили только раз — 28 ноября 1906 года в Южной Африке, когда 32-летний заместитель секретаря по делам колоний и 27-летний юрист встретились на предмет обсуждения вопроса о правах индийцев в Трансваале. Разговор двух ветеранов бурской войны, чьи пути на несколько минут пересеклись на поле сражения при Спион-Копе, пишет Херман, закончился ничем. К сожалению, он не пишет, при каких обстоятельствах пересеклись, а ведь эти минуты, а точнее часы, заслуживают отдельного рассказа. Восполним этот пробел.
24 января в ходе Англобурской войны произошло сражение при Спион-Копе, в котором буры разгромили 20-тысячную армию британцев (привет буссенаровскому Жану Грандье, он же — «капитан Сорвиголова»). В канун сражения командующий британским войском отправил довольно большой отряд на разведку в горы. Отряд поднялся и, поскольку уже смеркалось и спустился туман, выкопал траншею и заночевал. Между отрядом и основным войском контакт осуществлялся с помощью связных. Утром, когда рассеялся туман, британцы увидели против себя буров, которые почти всех их перебили; оставшихся выхаживали санитары. Теперь остается назвать имена. Бурами командовал Луис Бота, будущий премьер-министр Южно-Африканского Союза.
Британским войском командовал генерал Чарльз Уоррен; в 1886–1888 годах он был начальником лондонской полиции и ему пришлось подать в отставку из-за того, что не смог поймать Джека Потрошителя. Британским связным был незадолго до этого сбежавший из бурского плена Уинстон Черчилль, ну а одним из санитаров — Махатма Ганди*. И ведь оба могли погибнуть, и, наверное, в чем-то история пошла бы иначе, хотя, разумеется, не в главном.
В судьбах Черчилля и Ганди, считавших — и правильно — друг друга врагами, особенно это относится к импульсивному и экспансивному Черчиллю (впрочем, и Ганди никогда не был христосиком, он просто умел работать на публику, я уже не говорю о косвенных свидетельствах в пользу его связей с британской МИ-6, которая, кстати, Черчилля, мягко говоря, недолюбливала и выступала за мир с Гитлером), есть серьезное противоречие. К концу жизни обрели славу, стали почти иконами в своих странах. Но по сути-то оба проиграли. Черчилль жизнь потратил на воссоздание Британской империи, но именно при нем она развалилась. Мечта Ганди тоже не осуществилась, ведь этот романтикоциник/циникоромантик (и Черчилль его хорошо чувствовал, потому что сам был той же или почти той же породы при несходстве внешности и стиля — трудно представить Ганди рыжим, поросенкообразным, с сигарой во рту и рюмкой «Двина» в руке) мечтал о чем-то большем, чем политическая независимость.
Парадокс, но «смерть Ганди сделала больше для того, чтобы остановить насилие, чем все то, что Ганди делал при жизни… Радж прекратили свое существование, но Индии, которую он (Ганди. — А.Ф.) — или даже Черчилль — могли признать, не было». Сбылись худшие прогнозы Черчилля о том, что станет с Индией, когда британцы уйдут.
Символично, что «Северо-Западная провинция, или Вазиристан, сегодня столь же опасное и дикое место, как тогда, когда более 100 лет назад здесь начинал свою службу Черчилль». Только теперь здесь еще и «Аль-Каида», которая вряд ли понравилась бы Ганди, ведь он, как и Черчилль, был поздним викторианцем, и это роднит их — они дети одной эпохи. Ирония этой эпохи, как, впрочем, и любой другой, заключается в том, что миллионы следуют за тем или иным лидером для того, чтобы решить свои проблемы, а не перекроить мир в соответствии с его идеями. Британцы сражались с Гитлером не для того, чтобы стать имперской расой, о которой мечтал Черчилль, а индийцам независимость нужна была не для того, чтобы преодолеть старые распри и превратить Индию в духовный центр современного мира. Даже ближайшие соратники Ганди и Черчилля — Неру, Джинна, Патель и, соответственно, Этли, Маунтбеттен и Иден думали прежде всего о своем политическом будущем».
Все это определило общую экзистенциальную черту двух людей, сошедшихся в жестокой, длиной полвека (1906–1948) схватке, — одиночество.
* Я благодарю профессора А.Б. Давидсона, обратившего мое внимание на это скрещение судеб на маленьком пятачке.
Габсбурги. Воплощая империю
Эндрю Уиткрофт
WHEATCROFT ANDREW. THE HABSBURGS. EMBODYING EMPIRE. L.: BENGUIN, 2010 (1996).
О Габсбургах, — пишет автор, — написано мало хорошего за последние столетия. Эту семью либо демонизировали, либо выставляли в качестве эдаких тупиц (dodo), живых реликтов давно ушедшей эпохи. «По сути, они казались неадекватными духу эпохи с XVII века, если не раньше. Сами Габсбурги сделали немало для формирования такого неверного восприятия… Они, за редкими исключениями, стремились, чтобы на них смотрели как на возрождение старой власти».
Современная историография — тысячи книг, — посвященная Габсбургам, считает Уиткрофт, в основном поделена между двумя крайностями: либо тупицы, либо демоны.
В результате мы почти досконально знаем фактографию и биографии, но практически нет серьезных исследований, посвященных «Габсбургам как целостности, рассматривающих «династию» так же, как мы рассматриваем «церковь». Параллель, возможно, не точна, но полезна. Обе были уникальными институтами… Обе были больше, чем сумма элементов, из которых они состояли, и, хотя обе представляли себя в качестве неизменных, обе находились в процессе постоянной адаптации и непрерывного изменения».
Уиткрофта интересует метафизика династии как целого — клана с его мифологией и скрытой идеологией, то есть не столько история, сколько историческая антропология. Автор подчеркивает установку династии на историю и коллективное, противопоставляя Габсбургов (например, Леопольда I и Франца I) Людовику XIV и Наполеону. Если для Людовика фокусом внимания, ≪пупом≫, вокруг которого весь мир вертится, был монарх, и только монарх, то в глазах Леопольда личность на троне была лишь звеном в длинной процессии предков. Если Наполеон предлагал миру свое одиночество в грандиозности, Франц предпочитал Gemutlichkeit — простое и домашнее правление в окружении семьи и обожающего его народа.
К тому, что говорит об историческом значении Габсбургов Уиткрофт, я бы добавил еще одно: в лице императора Священной Римской империи Карла V (1517–1555), властелина трех континентов, блестящего современника французских Франциска I и Генриха II, английского Генриха VIII, Мартина Лютера, Габсбурги соединяют позднюю Античность/раннее Средневековье и эпоху Нового времени — вплоть до наших дней. Соединяют в одном важном отношении — в политическом объединении Европы в целом. Европейская часть империи Карла V превосходила последнюю позднеантичную и первую раннесредневековую империю — империю Карла Великого, раздел которой в Вердене в 843 году положил начало Франции, Германии и Италии. Карл V — это последняя средневековая попытка объединить Европу и в то же время первая нововременная попытка, поскольку она в значительной степени опиралась на внеевропейские, американские ресурсы (серебро прежде всего). В этом плане Карл V заложил основу для того пути, по которому позднее пошли Людовик XIV, Наполеон, Вильгельм II и Гитлер. Однако всем ≪им не сообщили≫ то, что хорошо понял Тютчев: после возникновения империи Петра I в России новое издание империи Карла Великого в Европе сделалось невозможным.
Империи в старом виде — да. А в новом — состоялось. Нынешний Евросоюз, предтечей которого был гитлеровский Евросоюз и в котором на Третий рейх радостно работали французы и чехи, прибалты и голландцы, — это в значительной степени реализация габсбургской мечты Карла V. И эта мечта, несмотря на разделение династии на испанскую и французскую ветви, несмотря на умственное и физическое вырождение ряда отпрысков династии, впечаталась во властно-генетический код Габсбургов. Неслучайно сближение Отто фон Габсбурга с графом Рихардом Николаусом фон Куденхове-Калерги, теоретиком Пан-Европы, с которым Отто в 1922 году учредил Панъевропейский союз, по поводу которого ≪заинтересованно попрыгали≫ Ротшильды. ≪Габсбурги — Ротшильды≫ — не напоминает ли это схему XVI века ≪Габсбурги — Фуггеры≫? Напоминает. Только в XVI веке Габсбурги были хозяевами, а ростовщики —обслугой. Теперь, похоже, наоборот. Sic transit gloria mundi. О том, как эта глория-слава проходит, и написал свою книгу Уиткрофт. Он проходится по основным периодам и персонам в истории Габсбургов —от предыс тории династии (графы родом из Эльзаса) до ее расцвета в XVI веке, поражения в Великой (Тридцатилетней) войне XVII века и постепенному упадку —но упадку не вообще, а по сравнению с габсбургским grandioso времен Карла V. Неслучайно автор назвал эпоху 1660–790-х годов счастливой, по крайней мере для австрийских Габсбургов, —Felix Austria. Для испанских Габсбургов этот период —эпоха упадка и физического вырождения.
В эпоху, которую голландский историк Я. Ромейн назвал ≪водоразделом≫ (1871–933), Вена стала чем-то вроде ≪сладкого≫ или даже ≪веселого≫ апокалипсиса —есть книги и даже академические курсы с такими названиями. В любом случае Вена той эпохи —это и воплощение fi n de siecle, и ≪прощальный поклон≫ Габсбургов, и в известном смысле родина модернизма во всех его проявлениях, включая наиболее уродливые (это время неплохо описано К.Э. Шорске в книге ≪Вена на рубеже веков≫, СПб., 2001).
В 1915 году русская армия по ≪принципу карате≫ —с одного удара вырубит АвстроВенгрию (Австрия стала ≪двойной монархией≫ по Ausgleich 1867 года) из войны и из истории (словно в наказание за черную неблагодарность времен Крымской войны —и это после помощи Николая I Габсбургам в подавлении венгерского восстания 1848–849 годов).
Энергия габсбургской эпохи не умерла вместе с империей, в ХХ веке она прорвалась специфически в интеллектуальной, политической и, скажем так, международно-интриганской сфере (в том числе и по части смертельных интриг вокруг позднего СССР). Сегодня отпрыски Габсбургов, финансово завязанные на Ротшильдов, продолжают играть определенную роль в мировой финансово-аристократической системе. И это еще одна причина познакомиться с этой незаслуженно забытой многими старой династией, ведь старые ключи открывают новые замки. По крайней мере иногда.
Следующие сто лет. Прогноз на XXI столетие
Дж. Фридман
FRIEDMAN G. THE NEXT 100 YEARS. A FORECAST FOR THE 21ST CENTURY. L.: ALLISON AND BUSBEY, 2010 (2009). 350 P.1
Автор книги — основатель и руководитель «Стратфора» (Stratfor) — организации, которую определяют как ведущую глобальную разведывательную и прогностическую компанию, «частное ЦРУ». «У меня нет хрустального шара, однако у меня есть метод, который, вполне возможно, несовершенен, но сослужил мне хорошую службу в понимании прошлого и прогнозировании будущего. Моя задача — проникнуть за видимый беспорядок истории и попытаться увидеть скрытый порядок и предсказать, какие события, тренды и технологию этот порядок может принести» — такими словами начинается книга Дж. Фридмана. Автор подчеркивает, что его задача — передать ощущение будущего и определить основные векторы его развития. Как тут не вспомнить Аллена Даллеса, заметившего, что человек может запутаться в фактах, но если он понимает главные тенденции, то его трудно сбить с толку. В унисон Даллесу Фридман утверждает: «Тысяча деталей может измениться, но более крупная схема… определяемая большой стратегией (grand strategy), сохраняется». И конкретизирует: в конце XIX — начале ХХ века «никто не мог предсказать детали, однако общие контуры, общую «схему» ХХ столетия можно было почувствовать».
Фридман в своей книге говорит о тенденциях. Правда, здесь возникает противоречие: ощущение будущего и понимание возможных тенденций развития — вещи разные.
И противоречие, о котором идет речь, дает о себе знать в книге, усиливаясь тем, что англосаксы называют wishful thinking — «выдавать желаемое за действительное». Но для нас это вовсе не плохо: по желаемому, которое выдается за будущее действительно, можно лучше — «со стеклянной ясностью» — понять желания, по крайней мере, части американского истеблишмента, устами которого глаголет Фридман.
Основатель «Стратфора» отталкивается от правильной и очень здравой мысли: «Наиболее практичный способ прогнозировать будущее — поставить под сомнение ожидаемое». По его мнению, ошибочно прогнозировать, исходя из текущей реальности: в 1900 году вряд ли кто-то мог предположить, что в 1914-м разразится мировая война, пишет он (за исключением тех, кто ее планировал и вел к ней, добавлю я); в 1920 году вряд ли кто мог представить подъем России и Германии, а в 1980 году — крушение СССР (и опять я не соглашусь: над крушением СССР с 1970-х годов работали серьезные силы внутри Советского Союза и за его пределами — советский и мировой сегменты корпоратократии). В целом, однако, Фридман верно указывает на резкие повороты в истории, которые оказываются неожиданными для подавляющего большинства. В том числе для большинства представителей «профессорской» (т.е. профанной науки), которая скользит по поверхности явлений, не касаясь сущности и того, что с середины XVIII века история все более и более приобретает проектно-конструкторский характер; что в основе последнего лежит контроль определенных групп над Веществом (массы), Энергией (деньги) и Информацией (триада религия — идеология — наука). Как заметил однажды П. Кругман: «Современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики».
История, по Фридману, — череда неожиданных поворотов. Какие неожиданные повороты ожидает автор «следующих ста лет» в XXI веке? Его картина мира такова. В ХХ веке закончилась эпоха господства Европы.
XXI век — век США, причем США вовсе не надо выигрывать войны, они должны лишь подрывать силы своих потенциальных противников, в связи с чем на страницах своей книги автор несколько раз специально подчеркивает: главная цель США в мире и, прежде всего, в Евразии — не допустить там появления мощной державы, особенно с военно-морским потенциалом, а потому главная задача США — способствовать не стабилизации и стабильности в Евразии, а напротив, привносить туда хаос. Именно нестабильность в мире в целом и в наиболее важных регионах обеспечивает США максимальную свободу маневра. ≪Если оставить в стороне риторику, — пишет Фридман, — то у США нет большого интереса в том, чтобы в Евразии царил мир≫. Во многом это связано с тем, что ≪США исторически — страна военного типа (a warlike country)≫, и вся их большая стратегия строилась и строится из расчета на войну, причем в неизмеримо большей степени, чем у других стран. Ну что же, премного благодарны Фридману за откровенность, его слова хорошо звучат на фоне захлеба наших либерастов и проамериканской ≪пятой колонны≫ по поводу миролюбия, гуманизма и демократичности США. По мнению Фридмана, воинственная большая стратегия США принесет им успех и в XXI веке. Основатель ≪Стратфора≫ категорически не верит в светлое будущее в XXI веке Китая, который называет ≪бумажным тигром≫, — нынешний экономический динамизм не превратится в долгосрочный успех. Более того, согласно Фридману, Китай ждет упадок и, возможно, распад на части. Россия, считает Фридман, примерно к 2020 году бросит вызов США с целью восстановить империю, но потерпит поражение, причем не такое, как СССР в 1991 году, а окончательное. Иными словами, XXI век — это век без России и Китая. Ну как же хочется американцу избавиться от России; так сказать, окончательно решить русский вопрос — традиция, однако, всех западных хищников и их интеллектуальной обслуги. Япония, Турция и Польша — вот новые региональные державы XXI века. При этом подъем Польши еще более ослабит европейское единство; Евросоюз, возникший из ЕЭС, Фридман вообще именует ≪шизофренической целостностью≫ (единая Европа ему тоже не нравится — потенциальный конкурент США). Европе Фридман предрекает хаос, отмечая при этом историческую импотентность европейцев, отсутствие у них энергии, в том числе для войны. Подъем Польши нравится ему еще и потому, что он ослабит Германию; к 2040-м годам Германия и Франция окончательно станут историческим прошлым (has-beens).
На 2030-е годы Фридман прогнозирует окончание переходного периода к реальному XXI веку и возникновение по-настоящему нового мира, который будет отмечен, прежде всего, экспансией Польши, Турции и Японии на русские земли. Последние станут ≪раем для захватчиков≫ (poacher’s paradise — рай браконьеров, захватчиков), тем более что население всех трех стран по отдельности и тем более вместе превысит стремительно сокращающееся население РФ. В 2040-е годы новые державы начнут оказывать давление на США, которые ответят размещением в космосе нового чудооружия — Боевых Звезд — Battle Stars (ну как тут не вспомнить Звезду Смерти из лукасовских ≪Звездных войн≫). Турция и Япония вступят в союз и в 2050 году поставят задачу уничтожения всех трех Боевых Звезд. Однако в конечном счете у них ничего не выйдет, Америка победит, и в 2060-е годы наступит ≪золотое десятилетие≫ американского господства. Однако успокаиваться рано: ≪Ждут, бывало, с юга, глядь/ — Ан с востока лезет рать≫. Правда, в фридмановском случае рать полезет именно с юга: в 2080-е годы вызов США бросит новая мощная региональная держава — Мексика.
При этом Фридман нисколько не сомневается (вопреки собственному тезису о том, что в 1900 году люди не предполагали, что произойдет в 1914-м, а в 1920 году — то, что случится в 1933-м), что в 2080-е годы государства останутся базовыми единицами геополитической организации мира, что Мексика и США сохранятся как государства, а например, не станут частями Североамериканского или даже Американо-Евразийского союза типа Зеленой земли (Зеленой империи) Джона Ди или проекта Ротшильдов; Фридман, по-видимому, не принимает в расчет климатические изменения, ≪сапогом≫ Гольфстрима стучащие (≪стук судьбы≫ — в духе Пятой симфонии Бетховена) в дверь североатлантического мира. Нет, наш вашингтонский мечтатель думает о другом — о мексикано-американском конфликте 2090-х годов, о битве уже не за евразийский, а за американский Хартленд. Причем, даже если Мексика потерпит военное поражение, считает он, это не решит фундаментальной внутренней проблемы американского хартленда, а именно — вопрос о том, какой и чьей будет Америка XXII века — англосаксонской со столицей в Вашингтоне или испанской со столицей в Мехико. И хотя в конце XXI века Северная Америка останется центром тяжести мира, но кто будет контролировать саму Северную Америку — вопрос. Я думаю, однако, что вопроса нет: испаноязычные демографически ≪съедят≫ англосаксов значительно раньше, чем в 2090-е годы, если, конечно, эти 90-е вообще наступят. Но будем оптимистами жюльверновского типа, долой пессимизм a la Герберт Уэллс: спящий обязательно проснется. Итак, на вопрос о контролере американского Хартленда у Фридмана, знающего ответ на вопросы о будущем русских, китайцев, японцев и т.д., нет ответа. А может быть, он не очень приятный для него: что будет, если Боевые Звезды попадут к испаноговорящим джедаям и те отнимут у Вашингтона Кольцо Всевластия. И как быть с непреднамеренным последствием (unintended consequence), которое Фридман считает ключевым вопросом геополитики и которое сам же в анализе хронокомплексов 2030–2090-х годов не учитывает?
Фридман верно связывает непредусмотренные и непреднамеренные последствия со свободной волей человека (т.е. с субъектностью), действующего в несвободных (т.е. в системных) обстоятельствах, здесь ему пожали бы руку Карл Макс с его ≪кротом истории≫, Нассим Талеб с его ≪черным лебедем≫ и даже Уильям из Оккама с его ≪бритвой». Однако этот тезис методологически работает против всего прогноза Фридмана и если не обрушивает весь детальный прогноз Фридмана на XXI век — ведь достаточно вытащить один кубик (усиление Мексики или агрессивность Японии), как рушится вся конструкция, — то ставит его под ба-а-альшущее сомнение. Не детализируя события, Фридман детализирует тенденции как хронокомплексы событий, обуславливая один хронокомплекс другим, доводя ситуацию до конца XXI века и растягивая прогноз на сотню лет — и это при нынешнем стремительно приближающемся горизонте событий и ускорении/уплотнении исторического времени.
В предпоследнем году ХХ века я участвовал в конференции в Люксембурге, посвященной будущему. Всемирно известный Валлерстайн лихо говорил о ближайшем полустолетии. Прохладно комментируя его доклад, британский экономист Купер заметил, что есть просто воображение и аналитическое воображение и что он, Купер, хочет остаться в рамках последнего (читай — научного), а потому будет строить прогноз на срок не более 15 лет.
С тех пор прошло чуть больше дести лет, но мы уже живем совсем в другом мире, пределы аналитического воображения в котором ужались до 5–7 лет. Фридман же исходит совсем из других сроков. Его мир есть проекция в будущее не столько даже сегодняшнего, сколько вчерашнего дня («непреднамеренные обстоятельства», где вы, ау! нет их; и «черных лебедей» нет — перестреляли, наверное). Но самое главное в том, что, согласно Фридману, во второй половине XXI века сохранится существующая сегодня капиталистическая система, с чем едва ли согласятся наиболее серьезные из современных аналитиков. В связи с этим картина будущего, которую рисует Фридман, — с войнами великих Польши, Турции, Японии и Мексики и неизбежной победой США напоминает скорее нечто вроде «Битв престолов» Дж. Мартина, только перенесенных из параллельного фэнтезийного мира в не менее фэнтезийное будущее. Где тут палантир, магический кристалл или гиппогриф — полуорелполулошадь, на котором так любил летать Гарри Поттер?
* Дж. Фридман. Следующие 100 лет. Прогноз событий XXI века. М.: ИД «Коммерсант»; ЭКСМО, 2010. 334 с.
Центр зла: сеть МВР— ЦРУ — «Аль-каида»
М.К. Дхар
DHAR M.K. FULCRUM OF EVIL: ISI — CIA — AL QAIDA NEXUS. NEW-DELHI: MANAS, 2006. 402 P.
Пакистан обычно относят к разряду стран, стержнем, образующим элементом которых является армия, — таких стран не так уж и мало. Однако в случае с Пакистаном есть один нюанс: у этого государства — два стержня, и трудно сказать, какой важнее. Этим вторым (а возможно, первым) стержнем является Межведомственная разведка (МВР) — InterServices Intelligence (ISI). В последние три десятилетия она играет все возрастающую роль, причем не только в Пакистане, но и на Ближнем Востоке, работая в тесном контакте, прежде всего, с ЦРУ, а также с МИ-6, саудовской разведкой и «Аль-Каидой ас-Сульбой» («Твердой основой»). Однако, несмотря на роль и значение этой структуры, о ней известно не так много, ну а уж исследований о ней практически нет. Редкое исключение — работа бывшего содиректора Индийского разведывательного бюро М.К. Дхара. Разумеется, надо помнить, что о МВР пишет представитель спецслужб Индии, для которой (которого) Пакистан — главный противник, отсюда черные тона (например: «МВР — один из четырех современных Центров Зла»), впрочем, вполне понятные и не умаляющие значение этой книги.
МВР была создана в 1948 году (всего год спустя после ЦРУ) по инициативе британских МВД и МИД. Со временем МВР переориентировалась на ЦРУ. Эта организация, пишет Дхар, стала неотъемлемой частью фундаменталистской души ряда сегментов исламизированного общества Пакистана. Это — самая «тайная команда» страны, контролирующая национальные дела, геополитический курс и курс на продвижение исламского джихада.
Отцом МВР стал генерал Гулам Джиллани-хан, который выковал ее как боевую машину для борьбы с геополитическими противниками. С 1958 года МВР перестала быть частью военной разведки, постепенно стала государством в государстве, превратившись в главный инструмент управления Пакистаном.
Назначение директора МВР происходит с обоюдного согласия военного диктатора и командующего вооруженными силами. При демократических правительствах З.А. Бхутто и Б. Бхутто был сделан ряд попыток установить над МВР гражданский контроль, но успехом они не увенчались; зато последствия часто были разрушительными. При президенте Мушаррафе директором МВР стал генерал-лейтенант Махмуд Ахмад (1999–2001 гг.).
Именно ему Мушарраф обязан своим президентством как организатору «контрпереворота» 12 октября 1999 года. Однако в октябре 2001 года под давлением США Мушарраф сместил М. Ахмада.
Подъему МВР способствовали США и Китай, видевшие в ней инструмент борьбы с СССР. ЦРУ даже организовало для оперативников МВР специальные курсы в Джорджии, где их обучали ведению партизанской войны по вьетнамскому образцу.
К началу 1990-х годов поддержка Пакистаном терроризма и исламизма перестала затрагивать только Афганистан и Индию, что негативно отразилось на отношениях Пакистана с США и Китаем. В 1992 году США даже подумывали объявить Пакистан террористическим государством. Поэтому там приветствовали отставку с поста директора МВР генерал-лейтенанта Джаведа Насира (1992–1993 гг.), который проявлял особую активность в этих делах. Однако Беназир Бхутто так и не удалось «приручить» МВР. Ни ее отцу, ни ей самой не удалось поставить под контроль могущественное «третье сословие» истеблишмента. МВР уже вышла за пределы досягаемости любого демократического правительства, которое время от времени может появляться в Пакистане. О всесилии МВР свидетельствует то, что первый режим Н. Шарифа держался во многом благодаря ее поддержке, а когда премьер-министр не назначил Х. Гула начальником армейского штаба, то поплатился за это постом. «В Пакистане нельзя выжить, находясь в разногласиях с армией и МВР. Приходится делать то, что они говорят, или платить».
Подробно разбирая структуру МВР, Дхар уделяет большое внимание работе МВР против Индии, в Юго-Восточной Азии и особенно ее роли в афганских событиях. Он подчеркивает, что всю афганскую операцию Пакистана разработал директор МВР генерал-лейтенант Абд-ур-Рахман Ахтар — фундаменталист и военный стратег. Под Равалпинди было создано Афганское бюро МВР и возник крупный тренировочный лагерь Оджхри. Однако Пакистан не хотел усиления США в регионе, и в холодной войне МВР играла автономную роль: только она распределяла среди группировок моджахедов все поставляемое ЦРУ оружие и обучала боевиков (сопротивляясь всем попыткам американцев самим делать это). МВР создала семь лагерей и внутри Афганистана, откуда каждый месяц выходили около 1500 боевиков, подготовленных офицерами Афганского бюро. Некоторые из лагерей часто перемещались, чтобы избежать опасности обнаружения КГБ и афганской разведкой КХАД. Всего Пакистан с помощью 60 офицеров МВР, 100 младших офицеров и 300 сержантов обучил более 150 тыс. моджахедов.
После ухода СССР из Афганистана Пакистан продолжал поддерживать ряд воюющих группировок. При этом директор МВР генерал Хамид Гул находился под влиянием американского нефтяного лобби, которое намеревалось протянуть трубопровод от Каспийского моря к Индийскому океану. Основную помощь Пакистана получала афганская группировка «Хизб-и-ислами» во главе с Гульб-уд-дином Хекматьяром. Однако зависимость Пакистана от Хекматьяра не принесла желаемого результата; лидеры Пакистана и МВР не сумели обеспечить торговые пути в Среднюю Азию и эксплуатацию нефтяных богатств.
Новым инструментом Пакистана стал «Талибан». Его внезапное появление в ноябре 1994 г. на самом деле не было внезапным. К началу 1995 г. мир хорошо знал, что за «Талибаном» стоят Пакистан и Саудовская Аравия; США также молчаливо поддерживали это движение, чтобы противодействовать влиянию Ирана и России. Пакистан использовал «Талибан», чтобы превратить Афганистан в государствоклиента.
С конца ХХ века МВР начинает проникновение в Среднюю Азию и в Европу (в последнюю — прежде всего, по косовской и чеченской линиям). МВР активно работала с бин Ладином и «Аль-Каидой» — вплоть до того, что в статье, опубликованной в The Nation, ведущей ежедневной газете Пакистана, генерал Хамид Гул предложил наделить «АльКаиду» статусом сверхдержавы. По мнению Гула, Пакистан стал неотъемлемой частью исламистского интернационала и соратником бин Ладина. Для обозначения международного джихадистского движения автор книги предлагает термин «Ислинтерн» (по аналогии с Коминтерном). «Аль-Каида» и «Талибан» — пример того, как пешки США в холодной войне превратились в разрушительных Франкенштейнов.
Бывший советник президента Дж. Картера по национальной безопасности З. Бжезинский однажды спросил: «Что было важнее с точки зрения мировой истории? «Талибан» или падение советской империи? Несколько взбудораженных мусульман или освобождение Центральной Европы и конец холодной войны?». По мнению Бжезинского, меньшим злом был исламистский джихад. Между тем, пишет Дхар, этот джихад оказался джинном, в котором были мумифицированы призраки прошлого. США не разглядели возможности того, что выпущенный из бутылки джинн нападет на своих освободителей.
Источник: feeenrijk.
Рейтинг публикации:
|
