М.Л. БУТОВСКАЯ доктор исторических наук, профессор
 История вопроса
О природе агрессии сказано немало. Одна из основополагающих монографий на эту тему написана знаменитым этологом Конрадом Лоренцом и вышла в русском переводе под примечательным названием «Агрессия — так называемое зло». Параллельно с ростом интереса к агрессии некоторые ученые (в частности, один из основоположников этологии Нико Тинберген, получивший вместе с Лоренцом Нобелевскую премию) еще полвека назад пришли к выводу о необходимости использовать этологические подходы для изучения причин не только вражды, но и мира у животных и человека. В то время в этологии не было описания мира — того, что мы сейчас называем феноменом примирения. Мир представлялся как отсутствие агрессии. По словам Тинбергена, этологам предстояло написать книгу о мире (подобную той, что уже была написана о войне), в которой были бы представлены естественные механизмы мира и их эволюционная составляющая.
Около 30 лет назад начались систематические исследования, которые позволяли подойти с научной точки зрения к феномену примирения и миролюбия. В качестве объекта были выбраны приматы. Исследования вели как в неволе, так и в естественной среде обитания. Их инициатором стал голландский приматолог Франц де Ваал (ныне работающий в США), один из крупнейших в мире специалистов по проблемам мира у приматов и человека. Он предложил рассматривать миролюбие как естественное поведение у социальных видов животных наравне с агрессией. Этот тезис в последние годы неоднократно получал подтверждение. Сегодня уже можно смело говорить, что не только агрессия, но и миролюбие имеет под собой биологические основы.
Позже выяснилось, что этологические подходы, использованные де Ваалом с коллегами для изучения миролюбия у приматов, пригодны и для анализа поведения человека (особенно детей в коллективах). Но поскольку человечество представлено разными, заметно отличающимися культурами, чтобы показать универсальную природу механизмов примирения, понадобились широкомасштабные кросс-культурные исследования по единой программе, позволяющие вычленить в поведении общечеловеческие свойства и одновременно оценить культурную специфику моделей примирения. Этим проектом мы и занялись в 1990-е годы вместе с коллегами из Германии, Италии, США, Швеции, Японии. По итогам его выполнения ныне можно говорить о формировании «науки о мире» — нового научного направления, которое стремительно развивается силами антропологов, генетиков, физиологов, этологов.
Мир как преодоление конфликтов
В семантике английского языка мир — это отсутствие враждебности, иными словами, смысл понятия основан на отрицании, т. е. по сути негативен. Для китайца же мир — это гармония и равновесие, т. е. понятие скорее позитивное. А вот дети из разных стран мира оценивают мир сходным образом. Для них мир — это прежде всего хорошие отношения со сверстниками.
Мне хотелось бы подробнее осветить механизмы контроля социальной напряженности. Я полагаю, они во многом сходны у приматов и человека. Чтобы проиллюстрировать этот тезис, рассмотрим структуру примирения у детей и обезьян. А затем остановимся на базовых способах регуляции конфликтов у человека, которые, с моей точки зрения, имеют универсальные основы.
Сегодня ни у одного серьезного исследователя нет сомнений, что наши предки, как и большинство современных приматов, вели групповой образ жизни. То, что они были общественными животными, и послужило главной предпосылкой к развитию человека как существа интеллектуального (в первую очередь речь о социальном, «макиавеллиевском» интеллекте). Групповой образ жизни связан прежде всего с необходимостью постоянно преодолевать социальные конфликты. Если мы живем в социуме, то постоянно контактируем друг с другом. Социум таит в себе не только положительные составляющие, но и немало негативного. Однако именно общественный образ жизни, похоже, и стал одним из ведущих факторов успешного выживания и распространения человека по планете.
Как менялось понимание агрессии
Естественно предположить, что в ходе эволюции человека эволюционировали и природные механизмы регуляции социальной напряженности (как мы увидим, универсальные), иными словами, отрабатывались законы и нормы поведения, в соответствии с которыми разрешались конфликтные ситуации.
В истории изучения агрессии был период, когда классические этологи настаивали на инстинктивной природе агрессии и на том, что возникает она под действием внутреннего побуждения, так что ее невозможно полностью устранить в человеческом обществе. По этому поводу с этологами постоянно дискутировали и психологи, и антропологи (последних у нас прежде считали этнографами, а ныне называют социальными антропологами). Они настаивали на том, что агрессия — феномен социальный и постигается при обучении, что некоторые общества могут существовать без агрессии (примеры — бушмены, тасадеи, хадза).( Об обычаях некоторых из этих племен см., например: Бутовская М.Л., Бутовский Р.О. Жизнь в африканском буше/ Экология и жизнь, 2010, № 3, с. 86-91; Современные охотники-собиратели/ Экология и жизнь, 2010, № 5, с. 72-77. — Прим. ред.) Ныне же большинство специалистов полагают, что для проявления агрессии важны как генетические факторы, так и условия воспитания.
Существование особых механизмов регуляции конфликтов у приматов, ведущих общественный образ жизни, предположил в 1970-х годах все тот же де Ваал, изучавший колонию шимпанзе в Арнемском зоопарке (Нидерланды). Как известно, шимпанзе — наши ближайшие родственники (98,5% генов у нас общие). У шимпанзе — сложная социальная структура. Исследователей, например, немало удивило, что после стычек бывшие противники не избегали друг друга, как это следовало бы из теории Лоренца, а наоборот, активно стремились к контактам друг с другом. Это противоречило устоявшимся представлениям об агрессии и требовало объяснения. И тут идея об эволюционных основах примирения нашла свое место. Де Ваал с коллегами показали, что восстановление добрых отношений между бывшими противниками снижает стресс у обеих сторон. Позже даже возникло предположение о том, что и человеческая речь возникла как производное от таких контактов в силу усложнения социальной структуры и необходимости одновременно поддерживать дружественные контакты со многими индивидами. Этологам стало ясно, что между агрессией и дружественными контактами после нее есть связь.
Здесь нужно подчеркнуть различие между единичным социальным контактом и долгосрочными отношениями. Если социальные существа поддерживают стабильный многолетний контакт, понятно, что они важны друг для друга и для выживания каждой особи. Поэтому в 1990-х годах была предложена новая модель отношений. Агрессию стали рассматривать как следствие конфликта интересов особи, пары или группы, иными словами, индивидуальная модель агрессии уступила место социальной, объяснившей социальные корни конфликтного поведения. Она рассматривает социальных партнеров как своеобразный товар, обладающий разной ценностью, и позволяет делать некоторые предсказания о том, как будут разворачиваться события при конфликте и после него.
Ныне уже ясно, что вероятность агрессии повышается с ростом качества ресурсов и возможностей для конкуренции, с одной стороны, и ростом шансов на примирение после конфликта — с другой. Последнее обстоятельство долгое время не учитывалось специалистами за пределами этологического направления. Собственно, прежде одни исследователи изучали феномен агрессии, а другие — дружелюбия. Вместе их не анализировали до работ де Ваала с коллегами. И лишь с недавних пор феномены социального поведения стали рассматривать в комплексе. Такой подход оказался не просто плодотворным, он открыл исследователям глаза на многие до этого непонятные противоречия социальности. Изучив поведение приматов, этологи пришли к заключению о несостоятельности взглядов на агрессию как на нечто независимое, несовместимое с другими аспектами социальной жизни.
Социальная модель агрессии, или Агрессия как способ разрешения конфликтов
Исходя из модели отношений, агрессия может рассматриваться как один из вариантов разрешения конфликта. Ниже описана схема для пары индивидуумов, но она работает и в более сложных случаях, скажем, для трех особей или двух групп особей.
Итак, конфликт интересов между двумя особями может вызвать несколько вариантов поведенческих ответов. Во-первых, особи могут толерантно относиться друг к другу и делать вид, что ничего не происходит. При этом внутреннее раздражение будет накапливаться и может вылиться в прямую агрессию в дальнейшем или в агрессию на третью особь. Другой вариант — участники конфликта стремятся избегать друг друга. Тогда их контакты прерываются или лимитируются, что плохо сказывается не только на их отношениях, но и на стабильности группы в целом. Третий вариант — перерастание конфликта в агрессию, причем вопреки представлениям Лоренца агрессия может быть не таким уж большим злом. В момент агрессии индивиды начинают осознавать значимость партнера — кратковременная выгода от полной и безоговорочной победы при взвешенной оценке может с лихвой перекрываться выгодами от будущего долговременного сотрудничества с потенциальным соперником. Тогда при наличии совместных интересов (а такие интересы у членов одной группы обычно находятся) им не остается ничего иного, как примириться и найти пути к согласию. После этого отношения восстанавливаются, а подчас становятся даже более теплыми, чем до агрессии.
Исследования близкородственных видов выявили, казалось бы, парадоксальную закономерность: чем лучше развиты механизмы примирения, тем меньше особи беспокоятся о том, что может возникнуть ссора. Исходно мы с коллегами полагали, что чем больше такие механизмы развиты, тем меньше будет ссор. На деле же все оказалось точно наоборот: когда механизмы примирения развиты, животные знают, что смогут помириться. Вот лишь пара примеров. Некоторые виды макак демонстрируют особые элементы поведения, применяемые только для примирения и, как правило, не используемые в других ситуациях. Так, бурые макаки (их мы много лет изучали в Сухумском питомнике и его Тамышском филиале), стремясь к примирению, обхватывают партнера и покусывают его руки. А бонобо (карликовые шимпанзе) для примирения могут использовать трения гениталий и мастурбацию — изначально элементы сексуального поведения, впоследствии ритуализованные и утратившие исходный смысл.
Агрессия может рассматриваться и как инструмент торга. В этом смысле модель отношений предполагает, что агрессия служит неким интегральным показателем устоявшихся социальных отношений. Скажем, конфликт «мать — ребенок» при отлучении от груди встречается почти в каждой семье. Но из этого, конечно же, не следует, что мать перестает любить ребенка, а ребенок — мать.
Эта же модель объясняет, почему агрессия порой переходит в открытое насилие. Это происходит, как правило, в тех случаях, когда общие интересы отсутствуют, не найдены или лидеры групп специально пытаются их завуалировать и дегуманизировать врага. Такие ситуации типичны для ряда традиционных, доиндустриальных обществ, чьи лидеры намеренно делают все, чтобы врагов воспринимали не как людей, а как животных, чтобы нормы поведения и морали на них не распространялись.
Опыт общения помогает избегать конфликтов
Но отчего возникают конфликты и в тех сообществах, где отношения могут быть и теплыми, и тесными, и корпоративными? Да потому что те, кто любит друг друга и дружит друг с другом, общаются гораздо чаще, так что у них попросту чаще возникают поводы для конфликтов. Вроде бы налицо парадокс: любящие друг друга индивиды обречены на частые конфликты. В то же время в ходе эволюции выработаны механизмы, позволяющие восстанавливать отношения после конфликтов. Эти механизмы дают основание рассчитывать на высокую способность к примирению, к примеру, у родственников и друзей. Причем эти выводы относятся не только к человеку, но и к некоторым другим представителям отряда приматов. Социальная модель отношений объединяет конкуренцию и кооперацию в рамках общей системы социальных отношений и трактует способность к восстановлению отношений после конфликтов как надежный индикатор качества отношений в паре. Иными словами, если пара устойчива, периодические конфликты только укрепляют отношения.
Кроме того, в этой модели удалось выявить, что причины конфликта не ограничиваются агрессией на почве страха, а затрагивают гораздо более сложные процессы. Если говорить об эмоциональных основах разрешения конфликтов, мы чувствуем тревогу, стресс, думая о возможном нарушении ценных для нас отношений, жизненно важных связей. У обезьян индикатором такой тревоги может служить, например, более частое почесывание, наблюдаемое у участников конфликта, причем чаще начинает почесываться не только жертва, но и агрессор, нередко встревоженный даже больше. Чем выше уровень такой тревожности, тем ценнее отношения в паре. А раз они ценны, то оба участника конфликта могут выступать инициаторами примирения.
В рамках этой модели, как выяснилось, можно даже предсказать вероятности примирения по инициативе как жертвы, так и агрессора. Агрессор чаще становится инициатором примирения у видов с жестким доминированием и ярко выраженной иерархией, а жертва — у видов с эгалитарными (толерантными) отношениями. Так, у тонкинских макак с низким уровнем агрессии отношения после конфликта чаще восстанавливаются по инициативе жертвы, но у павианов-гамадрилов — одного из видов с гаремной структурой и жесткой иерархией инициатива, как правило, принадлежит доминанту — подчиненный просто боится к нему подойти. А вот шимпанзе, бонобо и человеческие дети характеризуются довольно толерантными внутригрупповыми отношениями (ближе к эгалитарным), но примирение у них, как ни странно, обычно инициирует агрессор. Оказывается, в таких достаточно развитых сообществах в силу вступает новый важнейший фактор — незаурядные когнитивные способности. Чем они выше, тем сильнее чувство эмпатии (способности к сопереживанию) и вины за содеянное. Так что инициатива к примирению со стороны агрессора отражает и эмпатию, и своего рода раскаяние.
«Детская» специфика
Не секрет, что агрессия довольно типична в детских коллективах. Но на самом деле бытующие в обиходе представления о статусе агрессивных детей в них ошибочны. Этологи убеждены, что агрессивные дети, как правило, занимают невысокий статус в группе. Напротив, дети, которых можно назвать социально успешными, — это обычно «социально компетентные манипуляторы». Они легко предотвращают агрессию, легко мирятся с недавним оппонентом, вмешиваются в конфликты других, иными словами, поддерживают равновесие в коллективе, умело комбинируя стратегии принуждения и кооперации. Ведь именно в детском возрасте мы учимся восстанавливать социальные связи и справляться с конфликтными ситуациями. Труднее всего это дается детям из однодетных семей — они не могут приобрести опыт разрешения конфликтов со сверстниками в семье. Сегодня в городских семьях родители часто ограничивают контакты детей со сверстниками, особенно в первые годы жизни. Все больше детей растут, не зная, что такое детский сад или ясли. Да и во дворе они играют в основном под присмотром родителей и лишены личной инициативы. Дети все больше времени проводят за компьютерами, заменяя этим общение, в результате в социальном смысле оказываются недоразвитыми.
Что же касается приматов, то, как нам удалось установить по результатам исследований, проведенных в Калмыкии, Италии, США и Швеции, примирение (и даже не просто примирение, а своего рода объединение, союз) бывших противников происходит по определенной схеме и обычно в первые две минуты после окончания ссоры — намного быстрее, чем считалось раньше. Похоже, этот отрезок времени имеет какие-то эволюционные корни. Были выдвинуты два предположения о смысле такого постконфликтного объединения: во-первых — подтверждение завершения конфликта, во-вторых — восстановление отношений, когда оппоненты в этом заинтересованы. Наши результаты подтверждают правомерность обоих. Просто надо рассматривать процесс примирения как двухфазный. Первая фаза — демонстрация неагрессивных намерений (вербально — просто извинения), вторая — интенсивные дружеские действия, при которых дети (человечьи или обезьяньи) отчетливо демонстрируют, что хотят укрепить свои социальные отношения, восстанавливают эти связи. Причем оказывается, дети сравнительно легко мирятся не только с друзьями, но и с теми сверстниками, с которыми до этого общались довольно редко. Это просто должны быть члены той же самой группы.
К 6—7 годам дети располагают вполне сформировавшимися представлениями о групповой идентичности и не скрывают своей заинтересованности в ее поддержании, сохранении группового единства и восстановлении нарушенных отношений. Этому способствуют два фактора: эмоциональный, основанный на привязанности, и рациональный, связанный с осознанием принадлежности к группе. Последний более значим при восстановлении отношений с теми, кто условно был отнесен нами к категории «не друзья». «Не друзья» — самое уязвимое звено в структуре группы, между ними нет привязанности. Как конфликты, так и дружеские контакты между «не друзьями» редки. И их взаимодействие определяет только рациональный фактор.
В отличие от групп приматов в детских коллективах инициатором примирения часто (по нашим данным, в 77% случаев) выступает агрессор. Это намного чаще, чем у бонобо, у которых в свою очередь примирение по инициативе агрессора отмечалось чаще, чем у других приматов. Как уже говорилось, причина здесь в том, что важную роль играет формирующаяся в сознании ребенка концепция вины. Поэтому в ход идут и извинения, и оправдания, и объяснение причин, а также действия, помогающие помириться. Это, например, готовность поделиться игрушкой (даже той, из-за которой произошел конфликт) или приглашение к игре, обещание подарка и т. д. В этой ситуации качество отношений значимо. Близкие друзья используют более интенсивные средства примирения, и оно у них более «энергозатратно». Они преподносят и обещают подарки, используют поцелуи и объятия, приглашают в гости. А не друзья используют более формальные способы: «мирилки», рукопожатия, просьбы и извинения.
Биохимия конфликта и примирения
Между доминированием и способностью к примирению, безусловно, есть связь. Как было установлено, мальчики с наиболее высоким статусом могут успешно конкурировать, но они же и самые успешные «примиренцы». Социальное манипулирование детей в этом возрасте вообще хорошо укладывается в политику «кнута и пряника». Статус сверстника напрямую связан со способностью и умением мириться. Ведь любой конфликт вызывает стресс. Так вот, у детей с высоким статусом содержание в крови гормонов стресса (в частности, кортизола), как правило, сравнительно низкое. А у тех, чей статус ниже, уровень кортизола, наоборот, выше. Если проследить за уровнем кортизола у мальчиков 7—15 лет, выясняется, что при любых социальных конфликтах с возрастом дети все больше подвержены стрессам. О многом может поведать и измерение уровня кортизола у жертвы на разных этапах конфликта. Оказывается, уже через 15 минут после примирения уровень кортизола снижается до нормы. А если примирения нет, он снижается гораздо медленнее, и его значение остается выше, чем в условиях контроля. Чем глубже конфликт и старше ребенок, тем эта разница больше.
Гендерные и возрастные различия
Немало интересного могут рассказать и различия в отношениях к конфликтам представителей разных полов. В частности, мы изучали особенности примирения в однополых парах, которое сравнивалось с примирением в разнополых парах. Оказалось, что изменения уровня кортизола у участников конфликта сопоставимы в обоих случаях.
Вероятность поддержки при конфликте зависела у детей от статуса и дружеских связей. Дети предпочитают поддерживать тех, с кем хотели бы дружить. Но это необязательно их «действующие» друзья. Они также готовы объединяться против тех, кто может оспаривать их положение в групповой иерархии (это более типично для мальчиков). Дети предпочитают поддерживать сверстников своего пола. Мальчики обычно принимают сторону специфика. У мальчиков поддержка может представляться тактикой социального манипулирования, ибо они более заинтересованы в достижении высокого иерархического статуса. А у девочек в поддержке больше просматривается эмпатия. Они в большей степени сочувствуют тем, на кого нападают. В парах то же самое. Конечно, имеет значение и вмешательство третьего лица. Дети принимают сторону одного из противников. Причем это может наблюдаться уже в 2—3 года, хотя, казалось бы, в таком возрасте еще не сформировались понятия, кого и как надо поддерживать. Однако наша модель отношений позволяет объяснить эту ситуацию.
Модель учитывает врожденный механизм защиты ценных для индивида отношений. Дети с самого раннего возраста поддерживают представителей своего пола, с которыми чаще всего играют. А с трех лет уже пытаются примирять других, используя для этого умиротворяющие жесты, мимику, слова, иногда и просто разнимая участников ссоры. Ученые пришли к выводу, что в этом возрасте уже существуют достаточно развитые когнитивные представления о стратегиях поведения в этой ситуации.
Социально-когнитивная модель, предложенная недавно (Томозелло), предполагает, что дети хотят и могут помогать другим в простых социальных ситуациях. Это присущее им качество. Причем в 2—3 года изменения в уровне когнитивного развития происходят весьма стремительно. В два года дети вмешиваются в конфликт реже, чем в три. А в дальнейшем разница увеличивается еще быстрее. Хотя те, кто вмешивается, сильно рискуют, ибо иногда агрессор и жертва объединяются против того, кто пытается их разнять. Но в некоторых культурах (например, у калмыков) тот, кто вмешивается, заметно повышает свой статус. «Мирители» в калмыцкой культуре — особенно уважаемые люди.
Конструктивное разрешение конфликтов у подростков
При сравнении «конфликтного поведения» мальчиков и девочек сразу бросается в глаза то, что уровень конструктивного разрешения конфликтных ситуаций у девочек выше, чем у мальчиков, во всех возрастах от 11 до 15 лет. А с 13 лет он еще резко растет. В 11—13 лет различие между мальчиками и девочками в этом смысле незначительно. Но у мальчиков с 13 лет происходит падение (они предпочитают не вмешиваться), а у девочек — постоянный рост, так что к 15 годам девочки заметно превосходят мальчиков.
Существуют дети с нормальным развитием и импульсивно-агрессивные. В чем проблема второй группы, которая, по оценкам специалистов, становится все многочисленнее? По подсчетам западных коллег, до 10% детей могут быть импульсивно-агрессивными (голландские ученые наблюдали за детьми 6—8 лет, а наши данные относились к детям 7—12 лет). Но совершенно неожиданно оказалось, что в обоих случаях по числу конфликтов агрессивные дети почти не отличаются от нормальных, зато разительно отличаются поведением при конфликтах. При эскалации конфликта они не могут остановиться, так что их агрессия безудержно нарастает. Такие дети не хотят идти на мировую. Даже если один из участников конфликта пытается инициировать примирение, второй, как правило, отвергает эти попытки.
Возникает вопрос, всегда ли из таких аномальных детей вырастают аномальные взрослые члены общества? Данные, полученные нами в наблюдениях за приматами, говорят, что не все так пессимистично. Просто с такими детьми надо больше работать, причем начинать надо как можно раньше. Их когнитивных способностей вполне достаточно, чтобы они могли научиться нормально вести себя в постконфликтных ситуациях. Часто они просто не знают, что и как надо делать. Психологи и антропологи уже давно объясняют, что даже самых агрессивных людей можно научить вести себя неагрессивно, и, похоже, это утверждение имеет под собой научную базу. Каждый конкретный индивид с некоторой вероятностью может вести себя в тех или иных конфликтных ситуациях с определенной степенью агрессивности. И те, у кого генетический фон в этом смысле не очень «благоприятен», должны быть объектами более пристального внимания и коррекции психологов на ранних стадиях воспитания. При таком влиянии они способны корректировать свое поведение и со временем становятся лояльными членами общества, никак не проявляя свою предрасположенность к агрессии (во всяком случае, не совершая противоправных действий).
«Борьба за мир»: традиции и культурные особенности
В разных культурах есть свои традиции восстановления отношений после конфликтов, поскольку нет такого общества, в котором не было бы места агрессии и конфликтам. Существуют более и менее агрессивные общества. Так что и церемонии, направленные на восстановление социальных связей, встречаются повсеместно. В детских коллективах это могут быть стихи-«мирилки» («Мирись, мирись, мирись и больше не дерись»). Аналоги подобных заклинаний можно найти у охотников-собирателей и ранних земледельцев. Так, в литературе описаны особые песенные ритуалы замирения, до сих пор действующие на Новой Гвинее. Две враждующие группы выстраиваются друг перед другом, и группа, признавшая себя виновником конфликта, нараспев читает стихи, в которых говорится, что они больше не будут так себя вести. А вторая группа повторяет за ними эти слова. После этого они считают отношения урегулированными и для закрепления примирения проводят праздничную церемонию и совместную трапезу. Так что можно говорить, что ритуалы примирения современных детей и ранних земледельцев содержат много общего.
В отношениях к конфликтам роли мужчин и женщин сильно разнятся — мужчины чаще ссорятся, а женщины чаще выступают в роли миротворцев. Например, у некоторых кавказских народов до сих пор соблюдается традиционный ритуал замирения, когда женщина (обычно мать), может остановить дерущихся мужчин, бросив между ними платок со своей головы. И они обязаны остановиться.
Какие ритуалы примирения сохранились в традиционных обществах? Их немало: обмен подарками, выплата различных реституций, обмен пищей и распитие напитков (в том числе спиртных), физические контакты (рукопожатие, поцелуи), умиротворяющие жесты (поклоны, глаза, опущенные долу, пока обиженная сторона не простит, простирание ниц и т. д.), выражение извинений (это могут быть разные словесные декламации, в том числе и стихи). В замирении важную роль может играть и третья сторона, особенно когда сами конфликтующие стороны помириться не могут. Тогда в действие вступают родственники или наиболее уважаемые члены группы, которые идут к пострадавшему и просят о мире.
Выводы
Сегодня уже можно с уверенностью утверждать, что человек и другие приматы располагают врожденными эволюционно развитыми механизмами урегулирования конфликтов; такие механизмы примирения более разнообразны у видов со сложной социальной организацией. Способность к примирению выше у видов с терпимыми отношениями доминирования. Когнитивные способности участников конфликтов имеют большое значение в примирении. Наряду с защитниками с обеих сторон важную роль приобретают миротворцы и утешители. Они встречаются и у шимпанзе, и у бонобо, а у человека вмешательство третьих лиц вообще очень развито.
Уровень примирения может заметно меняться в разных группах одного вида в зависимости от социальных условий. Качественно новое явление у человека — примирения на межгрупповом уровне. Это эволюционно новая тенденция, связанная с потребностью в кооперации на надгрупповом уровне. Культура вносит новые элементы в примирения. Это могут быть символы и понятия. В процессе онтогенеза более древние биологические механизмы не отнимаются, не отрицаются, не исчезают, а просто дополняются новыми культурными компонентами.
Одним из наиболее важных результатов таких исследований стало и то, что ученые, наконец, пришли к заключению о том, что взаимопонимание возможно не только на внутривидовом уровне, чего хотелось бы искренне пожелать всему человечеству, но и на межвидовом. Ныне уже не вызывает сомнения, что приматы (да и не только они) способны понимать наши намерения и устанавливать с нами вполне дружеские отношения. Это вселяет надежду на то, что рано или поздно такими способностями овладеем и мы.
Подготовил Ю.Н. Елдышев на основе записи выступления автора в Политехническом музее
Источник: inauka.ru.
Рейтинг публикации:
|
