Бессубъектный материализм
Итак, на основании вышеизложенного, следует признать, что присвоение всей стоимости лишь труду (по крайней мере, таким образом, как это сделал Маркс) неправомерно, ибо оно никак не следовало из рассуждений самого Маркса. Можно сказать, труд появляется в «Капитале», как кролик из шляпы фокусника, а все предыдущие рассуждения сводятся только к тому, чтобы исключить из рассмотрения его субъективного конкурента – нужность. Хотя бесспорно так же и то, что введение понятия о труде является важным и существенным. Ведь, фактически, труд – это то, в результате чего и возникает то самое товарное тело (в том числе и виртуальное). Без труда в равной степени не может возникнуть сама нужность товара: нет труда – нет ничего того, что может быть нужным.
Однако в ходе своих рассуждений Маркс «потерял» ту исходную часть собственных предпосылок, из-за которой и возникает обоюдная субъект-объектная взаимосвязь – самая необходимость в труде. Становится совершенно непонятно, зачем труду вообще иметь место в этой истории с товаром. Осуществляется ли труд ради труда, производится ли товар ради товара или всё-таки нужность товара имеет какое-то значение в торговле, в ходе которой и определяется меновая стоимость товара, которая есть та самая количественная стоимость, ставящаяся труду в соответствие?
Напомню, что именно исходные рассуждения самого Маркса привели нас к формуле: нет нужности – нет товара. Теперь же Маркс, перечеркнув всё предыдущее, заявляет: нет труда – нет товара.
Однако противоречия тут нет. Просто мы получили те самые настоящие составляющие понятия о товаре, без которых он попросту немыслим. В первой формуле товар рассматривается со стороны Субъекта и мы получаем субъективную составляющую понятия о товаре. Во второй формуле мы наблюдаем товар со стороны Объекта и формируем объективную его составляющую. В итоге, в полном соответствии с заявленной ранее методой мы получаем следующее субъект-объектное определение товара:
Товар = Труд И Нужность.
Причём можно отметить, что в понятии Труда также присутствует значительная субъективная часть. Грубо говоря, можно утверждать, что труд лишь несколько объективнее, чем нужность. Зато понятно, почему материалист Маркс тяготеет именно к первому. Что ближе к материи, то ближе к Марксу: бытие определяет сознание.
И вот эта тяга к объективизации понятий как раз свойственна всем рассуждениям Маркса. Так, в главе о процессе обмена Маркс неоднократно демонстрирует отрыв денежной стоимости от материи, в полной мере являя её субъективную составляющую:
1) «Если мы знаем, что золото — деньги, т. е. непосредственно обмениваемо на все другие товары, то мы ещё отнюдь не знаем, сколько стоят, например, 10 фунтов золота».
2) «В руках каждого товаровладельца золото есть отделившийся образ его отчуждённого товара».
Итак, деньги – это образ. Т.е. нечто абстрактное, а потому отчётливо субъективное. Сегодня деньги превратились в материальном плане почти в ничто, в виртуальные цифры на экране монитора, однако свою посредническую функцию скорее даже увеличили. Отсюда следует тот вывод, что деньги - это не только товар (родня со стороны Объекта), но и что-то ещё.
Иначе говоря, помимо объективной составляющей, у денег должна быть и субъективная. Рискну заявить, что сегодня имя этой составляющей становится интуитивно очевидным. Собственно, для того, чтобы деньги стали деньгами, они должны обладать доверием. Если Вы не доверяете деньгам, то тем самым убиваете их как деньги. Уничтожьте за раз все авиагруппы США и доллары перестанут быть мировой валютой в то же мгновение. Вы же не будете доверять распискам деятелей, которые могут профукать более дюжины флотов в одночасье, не так ли? Точно так же деньгами можно считать акции АО «МММ», но ровно до того момента, пока на руках Мавроди не захлопнутся наручники.
Итого, более полная формула, с учётом дуальной субъект-объектной сущности денег выглядит так:
Деньги = Товар И Доверие.
Таким образом, деньги тоже имеют объективную и субъективную составляющие, игнорировать ни одну из которых нельзя, ибо чревато.
Однако Маркс, прямо указывая на субъективное в деньгах, планомерно игнорирует собственные же наблюдения и подгоняет ответы под отнюдь не диалектический, а самый что ни на есть наивный материализм, заявляя следующее:
«Мы оставляем здесь в стороне чисто субъективные ошибки в расчётах товаровладельца, которые тотчас же объективно исправляются рынком».
Как видите, Маркс тоже был не прочь отмахиваться «невидимой» рукой от неудобных вопросов. Однако оторвав труд и нужность друг от друга «разными формами стоимости», Маркс вообще-то лишил себя всякой возможности ссылаться на баланс спроса и предложения. Поэтому подобные заявления в рамках заданной им же самим аксиоматики звучат совершенно неубедительно.
Впрочем, даже если простить Марксу эту серьёзную непоследовательность, ничего ровным счётом не меняется. Сегодня, в эпоху Big Data, Fake News и контекстной рекламы просто невозможно не видеть, что заявление «объективно исправляются рынком» есть неполное, если не учитывается, например, что-то вроде «субъективно исправляются рекламой» или «субъективно исправляются текущей политикой правительства или монополий». Это если вообще забыть, что рынок во многом субъективен, и ждать от него полной объективности – как от рака художественного свиста после дождичка в четверг.
Нельзя отбрасывать субъективную составляющую ни денег, ни товара. Да ещё прикрывая это фиговым листком каких-то мифических «ошибок в расчётах». Деньги в диалектическом понимании должны представлять собой динамический, эволюционный процесс, который мы просто в силу аппаратных ограничений вынуждены делить на субъективное и объективное. Но раз уж разделили, никак нельзя ничего отбрасывать и игнорировать, какими бы незначительными в текущий момент нам ни казались части этого разделения. Потому как незначительные во времена Маркса части обязательно становятся доминирующими сегодня.
Всё это в равной мере касается и труда, коий Маркс решил всё-таки взять за некое объективное начало для своей теории. Как уже было отмечено, труд тоже обладает субъективной составляющей, поэтому, избавившись от части субъективного в товаре, связанного с его нужностью, Маркс на самом деле не добился вообще ничего и тут же столкнулся с новыми проблемами ровно того же характера.
Сначала это просто лёгкий пустячок:
«Потребление рабочей силы — это сам труд. Покупатель рабочей силы потребляет её, заставляя работать её продавца. Последний вследствие этого становится actu [на деле] осуществляющей себя рабочей силой, рабочим, между тем как раньше он был таковым лишь potentia [потенциально]. Для того чтобы выразить свой труд в товарах, он должен, прежде всего, выразить его в потребительных стоимостях, в вещах, которые служат для удовлетворения тех или иных потребностей. Следовательно, капиталист заставляет рабочего изготовлять какую-либо особую потребительную стоимость, какую-либо определённую вещь.»
В рамках заявленных ранее товарных отношений слово «заставляет» звучит странно, как минимум. А как максимум полностью противоречит исходным определениям. Потому что при такой формулировке вообще не понятно, чем отличается отношение к труду при капитализме от любой другой формации. Если отбросить слово капиталист, то его совершенно без затруднений можно заменить и феодалом, и рабовладельцем без какого-либо ущерба для приведённого текста. Полагаю, всё это потому, что в реальной, а не абстрактно-бессубъектной марксовской реальности, простое отчуждение труда никак не находится в прямой связи с капиталом и прибылью, что, на самом деле, очень легко продемонстрировать. Другими словами, отчуждение труда не тождественно прибыли.
Однако появление слова «заставляет» не является простой фигурой речи. Без него решительно непонятно, почему рабочий вообще соглашается на сделку по продаже своего труда, если всё настолько ужасно, как описывает Маркс. Собственно, как было показано ранее, Карл Генрихович вообще исключил этот вопрос из рассмотрения, когда объявил желаемость товаров не влияющей на обмен. По Марксу обмен осуществляется безотносительно потребительной стоимости товарных тел. В соответствии с этой логикой, работяги, с одной стороны, знать не знают об истинной пользе денег и продаются по дюжине за фунт, а с другой, сам работяга есть не более чем результат, пусть в чём-то приятного, но труда его мамы и папы, а потом его навыки и умения никакого отношения к договору найма не имеют тоже. Следовательно, каких-то объективных возможностей гнуть пальцы, бастовать или профсоюзить у рабочих в соответствии с такими определениями попросту нет. Поэтому в рассмотрение изначально равноправного акта купли-продажи встраивается принуждение, которое на момент века XIX может и казалось очевидным, но никак из марксовых построений не следовало, в любом случае.
Однако, как я уже сказал, это ещё пустяк. Попытка Маркса похоронить все субъективное в экономическом процессе, попросту не оставила ему никакого выбора, кроме как приравнивать к труду, как к объективной сути товара, вообще всё. В том числе и отчуждаемую капиталистом прибавочную стоимость. В итоге, возник следующий парадокс:
«Если стоимость товара определяется количеством труда, затраченного в продолжение его производства, то могло бы показаться, что стоимость товара тем больше, чем ленивее или неискуснее производящий его человек, так как тем больше времени требуется ему для изготовления товара. Но тот труд, который образует субстанцию стоимостей, есть одинаковый человеческий труд, затрата одной и той же человеческой рабочей силы. Вся рабочая сила общества, выражающаяся в стоимостях товарного мира, выступает здесь как одна и та же человеческая рабочая сила, хотя она и состоит из бесчисленных индивидуальных рабочих сил. Каждая из этих индивидуальных рабочих сил, как и всякая другая, есть одна и та же человеческая рабочая сила, раз она обладает характером общественной средней рабочей силы и функционирует как такая общественная средняя рабочая сила, следовательно употребляет на производство данного товара лишь необходимое в среднем или общественно необходимое рабочее время.»
На самом деле, противоречия никакого нет вовсе, если вспомнить, что по другую сторону труда в стоимости всегда стоит нужность. В осаждённой крепости, даже самый некондиционный пищевой продукт пойдёт на вес золота. А пекарь, испекший дрянной хлеб даже из древесных опилок, всегда сможет сбыть его в такой неэластичной ситауции втридорога. Смысл тех же монополий заключается именно в установлении контроля над нужностью. Можно даже сказать, монополия – это частный случай осаждённой крепости.
Во всех перечисленных случаях качество работы и её сроки вообще не важны, важно лишь удовлетворение нужности, которую удовлетворить иначе не представляется возможным. Грубо говоря, если других источников удовлетворения нет, то говорить о трудовой составляющей цены вообще не приходится, ибо она может быть просто любой, если всё компенсируется нужностью. Это, во-первых.
Во-вторых, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: процитированный абзац должен был появиться в «Капитале» как реакция на некую не указанную автором критику своей трудовой стоимости. Ведь с одной стороны, Маркс сам делает акцент на совершенно правильной зависимости: если работник ленив и неумел, то его продукт будет очень дорогим в полном соответствии со всеми авторскими определениями. С другой стороны, самому Марксу этот логичный вывод очень не нравится, поэтому он называет прямое следствие из собственной теории «кажущимся» и произносит весьма показательное «но», чтобы в итоге заявить: наёмный работник есть не реальный рабочий, а статистически безликий, усреднённый и абстрактный автомат, единственной функцией которого является производство некого наименования товара за заданное время, что очень напоминает такого же безликого робота-потребителя Хомо Экономикуса.
Всё это позволяет говорить о неслучайности, например, того, что в СССР, придерживавшемся политэкономии и аксиомы, введённой Марксом, проблема рынка труда приобретала порой совершенно причудливые очертания. Так, советский сантехник помимо положенной таксы брал ещё много чего сверх за свою работу, причём как раз независимо от качества этой работы. Даже наоборот, тем больше брал, чем хуже работал. И никто этого как бы не замечал, потому что Маркс, фактически, запретил это замечать.
По большому счёту, мы опять сталкиваемся с привычным для Маркса умножением на ноль всякой субъектности, когда нам просто запрещают рассматривать в рамках теории некоторые неудобные вопросы: нет разницы между рабочими и точка.
На нет, как говорится, и суда нет. Дело-то теоретическое. Граница применимости теории всегда на совести теоретика. Правда, возникает вопрос: чем же прямое следствие из собственных определений могло так огорчить Карла Генриховича, что пришлось ему наводить тень на плетень и вводить в теорию аксиому об абсолютной однородности рабочей силы, привлекая абстрактно-усреднённый конструкт а ля «лошадиная сила», тогда как именно от вопроса качества рабочей силы зависит эффективность любого производства и, в конечном итоге, та самая прибыль? Ведь с научной точки зрения, на которую претендует марксизм, вводимая аксиома означает неприменимость экономической теории Маркса во всех случаях действующего рынка труда. Откуда бы ему тогда взяться, если он составлен из идентичных биороботов?
Чтобы уразуметь причину смущения Карла Генриховича в этом вопросе, нам эту аксиому придётся отбросить и самостоятельно довести до логического конца исходное рассуждение о стоимости труда ленивого и неумелого рабочего, ставшее причиной её появления.
Итак, предположим, что прибавочная стоимость связывается не с абстрактным автоматом, а вполне реальным рабочим. Тогда, если в дальнейшем, когда Маркс начнёт соединять прибавочную стоимость и отчуждённый труд в единое целое (определяя одно через другое), мы снова этот вопрос поднимем, то получится, что ленивый и неумелый рабочий производит больше труда, и, следовательно, капиталист получает возможность отчуждать больше прибавочной стоимости. Т.е. капиталисту должно быть выгодно нанимать ленивых и неумелых рабочих – они производят больше прибавочной стоимости.
Очевидное противоречие, причина происхождения которого проста как пять копеек. Ведь Маркс отделил нужность товара от его меновой стоимости, а теперь заданные им самим правила игры вынуждают его произвести такую же операцию и с трудом, коли тот выступил в роли товара. Иначе говоря, поскольку труд тоже имеет субъективную составляющую, Маркс снова оказывается перед необходимостью эту субъектность исключать. Иначе придётся иметь дело с полным абсурдом, когда эталоном капиталистического хозяйствования становится найм бездарей и тунеядцев. Поэтому и следует авторский запрет на рассмотрение любых различий рабочей силы в виде постулата о её абсолютной однородности.
И это только полбеды. Ведь на марксовское трудовое определение прибавочной стоимости можно взглянуть не только со стороны, собственно, производства (покупки труда), но и со стороны торговли, т.е. превращения товара в капитал.
Собственно, весь капитализм у Маркса начинается с рассмотрения цепочки Д-Т-Д':
«Сначала обменять 100 ф. ст. на хлопок, а затем снова обменять этот хлопок на 100 ф. ст., т. е. окольным путём деньги на деньги, то же на то же, — такая операция представляется столь же бесцельной, сколь и нелепой. Одна денежная сумма может вообще отличаться от другой денежной суммы только по величине. Процесс Д — Т — Д обязан поэтому своим содержанием не качественному различию между своими крайними пунктами, — так как оба они деньги, — а лишь их количественной разнице. В результате этого процесса из обращения извлекается больше денег, чем первоначально было брошено в него. Хлопок, купленный, например, за 100 ф. ст., снова продаётся за 100 + 10 ф. ст., или 110 фунтов стерлингов. Поэтому полная форма рассматриваемого процесса выражается так: Д — Т — Д', где Д' = Д + ΔД, т. е. равно первоначально авансированной сумме плюс некоторое приращение. Это приращение, или избыток над первоначальной стоимостью, я называю прибавочной стоимостью (surplus value). Таким образом, первоначально авансированная стоимость не только сохраняется в обращении, но и изменяет свою величину, присоединяет к себе прибавочную стоимость, или возрастает. И как раз это движение превращает её в капитал.»
Кое-что бросается в глаза сразу. То, что Маркс полагает нечто нелепым и бесцельным, отнюдь не делает такую операцию невозможной. А мы можем отметить, что Карл Генрихович вводит здесь ещё одну аксиому, ограничивающую область применения своей теории: Д'>Д. Фактически, это и есть определение капиталиста по Марксу:
«Как сознательный носитель этого движения, владелец денег становится капиталистом. Его личность или, точнее, его карман — вот тот пункт, откуда исходят и куда возвращаются деньги. Объективное содержание этого обращения — возрастание стоимости — есть его субъективная цель, и поскольку растущее присвоение абстрактного богатства является единственным движущим мотивом его операций, постольку — и лишь постольку — он функционирует как капиталист, т. е. как олицетворённый, одарённый волей и сознанием капитал.»
Таким образом, капиталист – это тот, кто заставляет капитал прирастать. Если прирастания капитала нет, нет и капиталиста. Следовательно, задача идентификации феномена капитализма сводится к ответу на вопрос, почему капитал прирастает.
Пожалуй, мы близки к цели, ибо как раз далее (Глава 5.2 Процесс увеличения стоимости) Маркс окончательно закругляет свою теорию, утверждая исключительно труд наёмного рабочего в качестве источника добавленной стоимости, которую отчуждает капиталист. Следовательно, капитализм по Марксу связывается с отчуждением прибавочной стоимости у рабочей силы. Казалось бы, всё сошлось. Однако если знать, сколько субъектности Маркс похоронил в ходе своих рассуждений, то невозможно не заподозрить, что на этом кладбище смыслов и после пятой главы появилось несколько свежих участков.
Источник: aftershock.news.
Рейтинг публикации:
|
