|
Украинство
Собственно украинство родилось из освоения его представителями польской опции Руси [60]: отрицания общерусского самосознания и культуры, утверждения этнической разобщённости и исконной враждебности с «москалями», осознания принадлежности к польскому пространству «европейской культуры» и особой миссии «на Востоке» в борьбе с «московской азиатчиной». В отличие от украинофильства, имевшего избирательные основания местного патриотизма, украинство оказалось негативным ко всей местной русской истории и традиции: отрицая русскость, но претендуя на русское историческое пространство, оно имеет негативное направление деятельности в борьбе со всем русским. Будучи оторванным от культурной традиции Юго-Западной Руси, украинство явилось своеобразной культурно-политической идеологией создания новой этнонациональной реальности. Юго-Западная Русь была лишь частью этно-культурного целого, но из неё решили сделать отдельную нацию. Главной помехой в этом деле оказалось само население, чем-то отдельным не являвшееся и сохранявшее старое самосознание. Тогда главной идеей стало изменение населения: замена его самоназвания и исторической памяти.
В украинофильском течении были явные ноты культурного сепаратизма, но оно никогда не пыталось отрицать русскость своей земли и общность русской культуры. Его задачей было утверждение местного своеобразия, а не раскол Руси и борьба со всем русским. Оно акцентировало краевое свое образие, но не было антирусской политической партией — смешивать его с идеологией русоцида, как и придавать этой идеологии его основы — по меньшей мере неверно. С другой стороны, украинство, несомненно, основывалось на традиции украинофильства, использовало её. Сам характер украинофильской идеологии с её казачьими корнями и антигородским «народническим» настроем (с изобретением на основе деревенских говоров Полтавщины нового литературного языка) неизбежно придавал ей те черты, которыми потом смогло воспользоваться украинство. Украинофильство утверждало чуждость старой местной городской культуры на основе идеи народности, а украинство просто объявило её результатом русификации.
Для утверждения подобных идей очень значимым фактором оказалось административное способствование их распространению со стороны австрийской власти, получившей, ещё по первому разделу Речи Посполитой, всю Галичину. Вена с активностью подхватила польскую мысль о раздроблении русского народа. Ещё в революционный 1848 год губернатор Галиции граф Франц Стадион фон Вартгаузен произнёс перед русской депутацией галицийского сейма следующие, получившие широкую известность, слова: «Вы можете рассчитывать на поддержку правительства только в том случае, если захотите быть самостоятельным народом и откажетесь от национального единства с народом вне государства, именно в России, то есть если захотите быть рутенами, а не русскими. Вам не повредит, если примете новое название для того, чтобы отличаться от русских, живущих за пределами Австрии. Хотя вы примете новое название, но всё-таки останетесь тем, чем вы были».
Идея использовать для обособления Западной Руси латиноязычное обозначение русских «Rutheni» была не нова, но всё же не прижилась. Равно как не была понята в западнорусском обществе более поздняя идея венских историков различать на письме московских русских как русских «с двумя “с”» и галицийских русских как русских «с одним “с”»: грамматические правила при написании формы прилагательного к слову «Русь» здесь ещё не устоялись, но этнического смысла им никто не придавал. Всю вторую половину XIX в. в Галиции происходил мощный процесс русского национального возрождения. Сильное культурное движение за возрождение русского облика Галиции, Буковины и Угорской Руси, за приобщение к общерусской культуре и использование русского литературного языка началось ещё в 1849 г. благодаря впечатлению от прохода российской армии ген. И.Ф. Паскевича через западнорусские земли (шла она на помощь Вене в деле подавления венгерского восстания). Движение это стало по-настоящему активным после публикации в журнале «Слово» за 1866 г. статьи, отстаивающей принадлежность местных русских к одному народу с русскими в России и проповедовавшей возврат к общерусскому единству. «Москвофильство», как было названо это течение австрийцами, представляло большую опасность для Вены, польский же взгляд на русские этнические различения оказался как нельзя кстати: он отрицал принадлежность местных русских к «московитам» и он же позволял создать идейные основы для дальнейшей экспансии на русские земли во время будущей войны [61]. По настоящему Вена обернулась лицом к украинству только к 1890-м гг., когда будущая война с Россией становилась всё более зримой.
Датой первой публичной презентации украинства можно считать 25 ноября 1890 г., когда в сейме Галиции два русских депутата — Ю. Романчук (представитель «Русского клуба», состоявшего из 16 депутатов сейма) и А. Вахнянин — выступили с заявлением о том, что православно-униатское население Галицкой Руси, называющее себя русским, на самом деле не имеет ничего общего с русским народом, а является другим, ранее не замеченным народом — украинцами. Это было началом т.н. «Новой эры» в политической жизни Галиции. Уже в 1895 г. вместо прежней русской делегации в нём оказалась украинская.
Цель утверждения украинской идеологии была политическая: для австрийцев важно было лишить восточнославянское население Галиции общей идентичности с зарубежными русскими, чтобы задавить сепаратистские пророссийские настроения в крае; для поляков и в Австро-Венгрии, и в России было важно утвердить жёсткую этническую и цивилизационную границу между польской Русью и Русью восточной, уничтожить саму идею общерусского единства как грозящую сломить польское господство (сохраняемое и тогда в социальном отношении и желаемое в будущем как вновь государственное) на западнорусских землях.
Таким образом, задача украинства заключалась в первую очередь в радикальном уничтожении в памяти и актуальной реальности всего, что было общерусским. «Украинцы» и «москали» объявлялись совершенно разными народами, и утверждалось, что так было всегда. Более того, утверждалось, что между украинцами и москалями всегда были конфликтные отношения, эти народы исторически противостояли друг другу, и именно «москали» всегда были главными врагами украинцев. Само русское имя было отобрано у них москалями, а потому украинцы вынуждены его не употреблять, при этом, конечно, не признавая русскими и москалей. Всё, что русское, соответственно отрицалось. Украинцы — древний европейский народ, который всю свою историю страдает из-за соседства с азиатской Московщиной, а борьба с москалями, таким образом, — основная задача украинцев, и более того — их европейская миссия.
Подробную разработку истории на основании такой концепции осуществил Михаил Грушевский — действительно крупный и талантливый историк, много сделавший для изучения прошлого Западной Руси, но описывавший его в соответствии с идеями украинства. Не раз подмечаемая современниками его личная ненависть к России помогла ему быстро переключиться с украинофильских идей на новое украинство. Украинский народ в его работах был задолго до Киевской Руси, также бывшей его государственным формированием. Он разработал теорию преемственности украинской государственности от Киевской Руси через Галицко-Волынское княжество, Великое княжество Литовское и до Гетманщины. При этом отношения с поверхностно славянизированными финскими племенами на востоке (москалями) он рассматривал как исторически конфликтные, и для более позднего времени находил немало украинско-московских войн. Так, только через составление новой, по сути фэнтезийной истории, можно было заретушировать отсутствие украинской этнической идентичности в прошлых столетиях и отрыв украинского языка ото всей литературной традиции западнорусских земель до XIX в. В 1894 г. во Львовском университете была открыта кафедра всеобщей истории со специальным обзором истории Восточной Европы, руководить которой был приглашён М. Грушевский. За двадцать лет этой деятельности (до Первой мировой войны) он сумел воспитать целую плеяду историков новой формации, ставших проводниками новой идеологии.
Через массу каналов (образовательные учреждения, Униатская церковь, газеты и т.д.) в общество стала внедряться украинская идея. Решено было в принципе отказаться от употребления русского имени: «примерно с 1900 года термины “Русь” и “Малороссия” подверглись явному гонению; их ещё трудно было вытравить окончательно, но все усилия направляются на то, чтобы заменить их “Украиной”» [62]. Прежде русское общество стало делиться на два политических лагеря — русских (тех, кто продолжал придерживаться старого самосознания) и украинцев. Хотя и те, кто принял украинское имя, далеко не все были действительно украинствующими. И.И. Тёрох, крупный общественный деятель Галицкой Руси и известный мифолог, писал в своих воспоминаниях, что к началу войны из четырёх миллионов русских «русскими» продолжало себя считать около половины, а «из других двух миллионов галичан, называющих себя этим термином (украинцами. — О.Н.), насильно внедряемым немцами, поляками и Ватиканом, нужно отнять порядочный миллион несознательных и малосознательных “украинцев”, не фанатиков, которые, если им так скажут, будут называть себя опять русскими или русинами. Остаётся всего около полмиллиона “завзятущих” галичан, которые стремятся привить своё украинство (то есть ненависть к России и всему русскому) 35 миллионам русских людей Южной России и с помощью этой ненависти создать новый народ, литературный язык и государство» [63].
В 1908 г. в газете «Галичанин», бывшей органом Русско-народной партии, в ответ на нападки украинофильской газеты «Діло» писалось: «“Діло” упрекает нас тоже между прочим, что мы с термином “русский” делаем какой-то “фокус-покус”. Покорнейше просим извинения, но если кто делает с термином “русский” фокус-покус — это решительно не мы. Мы никогда не употребляли другой термин, как только один и тот же самый, т.е. “русский”; этого термина придерживаемся ныне и за него сражаемся с врагами Руси. Но мы знаем кого-то другого, кто делает невероятные фокус-покусные прыжки с этим названием, употребляя термины: “рускій”, “руській”, “руський”, “украинско-рускій”, “українсько-руський”, “русько-український”, “украинскій”, “український” и т.д. в различных вариантах. “Діло” досматривается фокус-покуса в том, что мы употребляем для нашего народа такой самый термин “русский”, как и для “московского”. Да разве мы тому виноваты, что “москали” принадлежат к русскому народу, ровно как и мы? Пусть “Діло” упрекает историю, что она сделала такой неприятный для него фокус-покус, но не нас. Мы ведь не такие волшебники-чародеи, как украинцы и “Діло”. Они могут “начхать” и на историю, и на логику, и на всякие научные соображения и переделать все так, как им угодно. Одних назовут “москалями”, других “украинцами” и с русским народом вдруг сделался “фокус-покус”: все видели, что где-то был в истории какой-то русский народ, а тут вдруг на глазах целого мира этот народ по мановению украинского волшебного жезла куда-то бесследно пропал. Разве это не настоящий фокус-покус?» [64].
Такое политическое понимание слова «украинец» сейчас утрачено, а напрасно — оно исконное для украинства. И именно в этом смысле надо понимать, например, эпиграф-лозунг к программной книжке одного из основных деятелей политического украинства Н. Михновского «Самостійна Україна» (1900): «Украина для украинцев!». То есть западнорусские земли должны быть переданы не местному автохтонному населению, а политическому движению украинства. Как писал об этом историк украинства А. Дикий: «Сепаратисты под словом “украинец” понимают только своих политических единомышленников; всех же остальных уроженцев Украины… которые стоят на позициях единства России и общерусской культуры, они презрительно называют “малороссами” и “несознательными”» [65]. Кстати, такое же восприятие украинства было со стороны его противников. Д. Марков, член Русского народного совета, депутат Львовского сейма с 1914 г., говорил в суде по обвинению его в «москвофильстве»: «Так как цель украинства негативна, именно разбитие единой национальной культуры русских племён, то я не считаю его культурным движением, я считаю его противным культуре, и уже по этим чисто культурным причинам не являюсь сторонником украинства» [66].
Национальной идеей, под которую создавался украинской партией новый народ, была русофобия, отрицание русскости и борьба с нею. Главная забота «самостийников» — доказать отличие украинца от русского, украинского языка от русского, украинской истории от русской и т.д. В Буковине примерно с 1911 г. от русских богословов, кончавших семинарию, стали требовать письменного обязательства: «Заявляю, что отрекаюсь от русской народности, что отныне не буду называть себя русским, лишь украинцем и только украинцем» [67]. Украинизация — это и есть дерусификация, в дерусификации её смысл и назначение. Это идеология отрицания русскости и уничтожения её везде — и в прошлом, и в настоящем, и на любых территориях. Но в рамках украинской идеологии любые попытки сохранить русскую культуру Руси обозначаются как «русификация», так как прежняя историческая русскость начисто отрицается. Так, главной бедой древней Русской земли была объявлена «русификаторская политика Москвы».
Психологический смысл украинской русофобии прекрасно описывал Н.С. Трубецкой: «Эти же люди… постараются запретить украинцам знание русского литературного языка, чтение русских книг, знакомство с русской культурой. Но и этого окажется недостаточно: придется ещё внушить всему населению Украины острую и пламенную ненависть ко всему русскому и постоянно поддерживать эту ненависть всеми средствами школы, печати, литературы, искусства, хотя бы ценой лжи, клеветы, отказа от собственного исторического прошлого и попрания собственных национальных святынь. Ибо, если украинцы не будут ненавидеть все русское, то всегда останется возможность оптирования в пользу общерусской культуры. Однако нетрудно понять, что украинская культура, создаваемая в только что описанной обстановке, будет из рук вон плоха. Она окажется не самоцелью, а лишь орудием политики, и притом плохой, злобно-шовинистической и задорно-крикливой политики. И главными двигателями этой культуры будут не настоящие творцы культурных ценностей, а маниакальные фанатики, политиканы, загипнотизированные на вязчивыми идеями. Поэтому в этой культуре всё — наука, литература, искусство, философия и т. д., — не будет самоценно, а будет тенденциозно… Политиканам же нужно будет главным образом одно — как можно скорей создать свою украинскую культуру, все равно какую, только чтобы не была похожа на русскую» [68].
«Особенность украинского самостийничества в том, что оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими “железными” законами не объяснимо» [69], — писал Н.И. Ульянов. Точка зрения, отрицающая обоснованность украинства на местных областных особенностях и обращающая внимание на его иной — искусственный — характер, была прекрасно сформулирована А.И. Савенко ещё в 1919 г.: «Население Малороссии всегда определяло и определяет себя русским и к украинству, которое является не нацией, а политической партией, взращённой в Австрии и служащей видам австро-германской политики, относится явно отрицательно» [70].
Украинство изначально — не этничность, а идеологическая партия, которая создаёт под себя нацию. Как таковое, оно не имеет никакого отношения к малороссийскому «малому национализму», возникшему на основе вполне реальной потребности защитить местные культурные особенности Юго-Западной Руси от культурной унификации внутри Российской империи. Оно возникло по воле внешних для Руси сил и направлено на изменение самосознания жителей этой части Руси с вполне определёнными политическими целями. Этим обусловлена искусственность украинства, чуждость его местным традициям и особая агрессивность ко всему русскому. Украинство вовсе не актуализирует местные краевые особенности, оно строит параллельную им культурную общность — новую, искусственную нацию, имеющую конкретные политические цели своего существования.
Это свойство принципиально отличает украинство от краевого малороссийского движения, которое часто ошибочно воспринимается как начало украинства. Виднейшие его деятели, встретившись под конец своей жизни с галицийским украинством, резко осудили его. Они были оппонентами уже Ф. Духинского и его сторонников. Н. Костомаров написал против него ряд специальных статей [71]. Он указывал, что эта идеология «направлена против всех русских, которые осмелились бы заявить, что во всякое время, во всяком случае, при всяком возможном изменении обстоятельств, управляющих судьбами Русской Земли, притязания поляков на принадлежность им юго-западных русских областей возбудят негодование и противодействие всего русского народа» [72]. Не раз очень негативно отзывался об этих идеях и Драгоманов, выступивший потом резко против «программы Романчука», которая была естественным продолжением его критики всего того, что он называл «формальным национализмом», «туманним й шкідливим національством». Ещё более резок был П. Кулиш, говоривший про «недолюдків націоналістів українських» [73]: «Наші ж народом зробили анти народ, так само як ляхи видумали “народ шляхетський”, братарозбивашку “народу козацького”» [74]. Собственно, это и есть самое точное наблюдение о том новом народе, который стали создавать «украинцы»: «анти-народ». Очень негативно воспринял «Новую эру» и И. Франко, организовывавший тогда оппозиционное ей движение.
Идеология украинства оказалась во многом прямо противоположной украинофильству, хотя и основывалась на его наработках. Так, если у Костомарова и Кулиша противопоставление «двух русских народностей» имело смысл для утверждения их взаимодополняемости и нужности друг другу, то идеологи украинства развили этот тезис о противоположных различиях в утверждения об извечной враждебности. Украинцы уже виделись не как «другая русская народность», а как совершенно иной народ, порабощённый москалями. Как писал Николай Михновский, сравнивая украинцев с другими народами, не имеющими тогда своей государственности: «ми визнаємо, що наш нарід теж перебуває у становищі зрабованої нації» [75]. Мысль о двойственной русскости заменила идея колониального статуса Украины, а статус украинца утверждался за тем, кто готов бороться за освобождение от России: «Українцем єсть всякий, хто хоче, щоб Україна перестала бути колонією» [76] (В. Липинский).
Такое изменение потребовало и смены «социальной основы» движения: если украинофилы были «народолюбцами» и их волновало развитие культурных начал украинного крестьянства, то теперь роль носителя национальных начал и творца украинской нации отводилась уже «активному меньшинству» националистов, которые призваны слепить из народа новую нацию. Эта новая «украинская интеллигенция» «стає до боротьби за свій народ, до боротьби кривавої і безпощадної. Вона вірить у сили свої і національні, і вона виповнить свій обов'язок. Вона виписує на свому прапорі ці слова: “Одна, єдина, нероздільна, вільна, самостійна Україна від Карпатів аж по Кавказ”» [77]. Наступило чёткое осознание того, что украинство — идеология не народная, а определённой группы активных интеллектуалов и политиков. «Українство по природі своїй єсть рухом верхів: активних елементів, прибуваючих з Заходу і активних елементів, що виділяються з народніх мас та до перших прилучаються. Яко таке воно єсть рухом аристократичним: хотінням провідної верстви, а не народніх мас» [78].
Вацлав Липинский специально оговаривал опасность опоры на «народные массы», так как они являются частью «единого неделимого русского моря»: «Кожний, хто українство опірає на народніх масах — всякий по моїй термінолоґії український демократ або охлократ — утопить себе і українство в єдинім неділимім руськім морі, до якого маса народня малоруська по інерції своєю тяжкостю і пасивностю прямує. Утопить і утопихься, хоч-би не знати як фальшував він “в народнім дусі” історію не народный, а панської боротьби за окремішність і незалежність України». Основой для утверждения украинства виделась ему только политика, но не культура: «Тільки під політичними, а не під культурно-національними чи соціальними гаслами, можна від Москви відділити Київ і можна в окремій Державі Українській перетворити малоруське племя в Українську Націю» [79]. Дмитрий Донцов даже сформулировал это в качестве лозунга «никогда народ!»: «Провансальці, демократи і прочі народолюбці відповідали — завше народ! Ми відповідаємо — ніколи народ! Народ є для всякої ідеї, чи в її статичному, чи в динамічному стані — чинник пасивний, той що приймає Чинником активним, тим, що несе ідею; тим, де ця ідея зроджується є — активна, або ініціятивна меншість... Це група, яка формує, неясну для “неусвідомленої” маси, ідею, робить її приступною цій масі і, нарешті, мобілізує “народ” для боротьби за цю ідею» [80]. Оправдываясь за свои резкие интонации, В. Липинский писал в обращении к «читателям-врагам»: «І як-би Ви, читаче-вороже, писали свою працю, коли-б всею істотою своєю Ви хотіли України, а бачили, що більшість Українців — це як раз найбільше промовистий і яскравий доказ неможливости істнування України?» [81].
Вот это «большинство украинцев», которое самой своей культурой и самосознанием противоречило украинскому проекту, необходимо было изменить, перевоспитать, вырастив «новое племя» с помощью «примусової ідеології супроти мас». Для этого оказывался нехорош даже такой радикальный представитель украинофильства, как М. Драгоманов: Д. Донцов называл его «татарською людиною», и призывал избавиться от «провинциализма» украинофилов, сменив «безхребетне “народолюбство” — в аґресивний націоналізм» [82].
Агрессивна новая идеология была в первую очередь в отношении России и всех тех на Украине, кто не принимал украинства. Про талантливых земляков, не осознавших себя национально украинской интеллигенцией, Н. Михновский писал, что они «віддали свій талант богові чужої, ворожої нам нації». «Московські Молох» «і так вже досить напився української крові й пожер найліпших, найморальньніших синів України» [83]. Противоборство с Россией осознавалось как «великий конфлікт двох цивілізацій, двох політичних, соціальних і культурно-релігійних ідеалів, конфлікт Европа–Росія» [84]. В полном соответствии со старыми идеями польских мыслителей в этом противостоянии «між Росією, як авангардом Азії, з одного боку, і Европою, як цілости, з другого» [85] центральное место отводилось Украине, которая виделась как «історичний антипод Росії на східньоевропейському просторі». Борьба с Россией — это не просто война за освобождение от «колониального гнёта», это «вічна наша боротьба проти хаосу на Сході, в обороні — в своїй власній державності і культурі — цілої культури Заходу». В этой вечной борьбе, по словам Донцова, и есть украинский «колективний ідеал»: «Боротьба з Росією «диктується нам нашими історичними традиціями, нашим географічнім положенням і спеціальною історичною ролею, яку судилося нам грати… В цій якраз лежить українська національна ідея, що мусить буди підставою нашої цілої політичної програми» [86]. А соответственно, украинцы должны искать союза и взаимопонимания со всеми теми государствами, «інтереси яких суперечать в дану хвилину інтересам Росії» [87].
Однако такая борьба для украинских националистов видится не только как внешняя, но и как внутренняя: за очищение Украины от всех, кто не разделяет их идеологии. «Усіх, хто на цілій Україні не за нас, той проти нас. Україна для українців, і доки хоч один ворог чужинець лишиться на нашій території, ми не маємо права покласти оружжя» [88], — писал Н. Михновский. Широко известны слова Ярослава Стецько: «Пусть две трети украинской территории будут уничтожены атомными бомбами, лишь бы на одной трети воцарилась украинская держава». Донцов утверждал культ фанатизма, нетерпимости, ненависти к врагам, идеал «нації, сповненої непохитної, фанатичної віри в свою ідею». «України, якої прагнемо, ще нема, але ми можемо створити її в нашій душі. Можемо й повинні опалити цю ідею вогнем фанатичного прив’язання» [89]. В этом плане украинство было очень близко к крайне-правым идеологиям своего времени. Однако, в отличие от них, оно не имело базы в реальных народных основаниях, а потому не могло эволюционировать в спокойный «банальный национализм»: фанатизм и культ борьбы — неизбежные свойства этой идеологии вплоть до наших дней.
«Мы живём в удивительное время, когда создаются искусственные государства, искусственные народы и искусственные языки» [90], — говорил тогда проф. П.Е. Казанский. И не стоит искусственным национальным формированиям приписывать естественное «краевое» происхождение. Мы имеем все основания указывать на «самую “интимную” тайну украинского сепаратизма, отличающую его от всех других подобных явлений, — на его искусственность, выдуманность» [91]. Нация, создаваемая украинством — это скорее антинарод, чем народ: в её основаниях — не этничность и связанное с нею культурное наследие во всей своей полноте, а идеология.
Создание антинарода
По-настоящему зверскими методами стала проводиться украинизаторская политика во время Первой мировой войны. Вот как вспоминает это И.И. Тёрох: «В самом начале этой войны австрийские власти арестуют почти всю русскую интеллигенцию Галичины и тысячи передовых крестьян по спискам, вперёд заготовленным и переданным административным и военным властям украинофилами (сельскими учителями и “попиками”) с благословения преусердного митрополита графа Шептыцкого и его епископов»; «В отместку за свои неудачи на русском фронте (в 1916 г. — О.Н.), улепетывающие австрийские войска убивают и вешают по деревням тысячи русских галицких крестьян. Австрийские солдаты носят в ранцах готовые петли и где попало: на деревьях, в хатах, в сараях, — вешают всех крестьян, на кого доносят украинофилы, за то, что они считают себя русскими. Галицкая Русь превратилась в исполинскую страшную Голгофу, усеялась тысячами виселиц, на которых мученически погибали русские люди только за то, что они не хотели переменить свое тысячелетнее название» [92].
От былой политики русского этноцида австрийские власти перешли к откровенному геноциду русских. Была создана сеть концлагерей, главные из которых — Талергоф и Терезин. В них попадал каждый, продолжавший считать себя русским или посмевший остаться верным православию, без воззрения на пол и возраст. Уничтожали даже детей. Теперь в России почему-то не принято вспоминать, что первый в ХХ веке европейский геноцид был совершён именно против людей, придерживающихся русского самосознания. Называются разные цифры этого геноцида, общее для них обозначение — несколько десятков тысяч [93]. Трудно не задаваться вопросом: помнят ли теперь русские об этой ужасной трагедии, которую не смог бы забыть ни один другой народ в мире?
И тем не менее даже после нескольких лет такой украинизации русское самосознание не было уничтожено в этих землях. Власти межвоенной Польши, ставшей на них хозяевами, боялись усиления украинства, всё более склоняющегося к лозунгу «Украина — там, где нет ляха, жида и москаля!», а раскол русского общества на собственно русских и украинцев им был даже выгоден. По переписи 1936 г. в Галиции русскими себя назвали 1 196 885 человек, а украинцами — 1 675 870 чел.
В то же время повышенное внимание к украинскому проекту стала проявлять Германия. Для неё этот проект был как нельзя лучшим средством ослабления и России, и Польши [94]. Ещё в июле 1917 г. канцлер Германии Георг Михаэлис говорил: «Мы должны быть очень осторожны, чтобы литература, с помощью которой мы хотим усилить процесс распада России, не достигла прямо противоположного результата… украинцы всё ещё отвергают идею полного отделения от России. Открытое вмешательство с нашей стороны в пользу независимости украинского государства, несомненно, может использоваться противником с целью разоблачения существующих националистических течений как созданных Германией» [95]. Настоящим апогеем развития украинского проекта можно считать планы Альфреда Розенберга по созданию на завоёванных восточных землях рейхскомиссариата Украина, который должен был бы включать в себя, помимо восточных земель межвоенной Польши и Советской Украины, также и Северный Кавказ, Воронеж, Поволжье с Саратовом, Сталинградом и Республикой поволжских немцев. Столицей всего этого формирования предполагалось сделать г. Ровно. И несмотря на то что эта Украина планировалась фактически без «украинцев», украинское движение мыслилось важнейшим средством к осуществлению этих замыслов.
Параллельно с этим активнейшая украинизаторская политика проводилась в СССР большевиками. Именно большевики стали главной украинизирующей силой на южнорусских землях. Украинство оказалось очень полезной для них идеологией, помогающей провести в жизнь ленинский принцип национальной политики по «сдерживанию старшего брата», «великодержавный шовинизм» которого «в 1000 раз опаснее буржуазного национализма» других народов страны. Для защиты всех старых и новосозданных народов СССР (а такая новосозданность характерна была для целого ряда народов СССР и помимо украинского), для защиты «российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника» [96], были созданы национальные органы власти, широчайшие границы национальных республик и программы проведения активной политики «коренизации». «Восточные границы Украина получила легко: не нужно было побеждать Россию. В роли победителя выступило советское правительство, которое продиктовало побеждённой стороне (России) её границы с Украиной» [97], включив в неё даже обширные западные территории Войска Донского (Луганская и большая часть Донецкой областей). В результате проведения политики украинизации к 1929 г. свыше 80% образовательных школ, 55% школ ФЗО и 30% вузов вели обучение на украинском языке, а к 1931 году 90% газет и 85% журналов выходили на украинском [98]. Л. Кучма в своей книге «Украина — не Россия» писал об этом: «При любом отношении к происходившему в 20-х гг. надо признать, что, если бы не проведённая в то время украинизация школы, нашей сегодняшней независимости, возможно, не было бы. Массовая украинская школа, пропустившая через себя десятки миллионов человек, оказалась, как выяснило время, самым важным и самым неразрушимым элементом украинского начала в Украине» [99]. Лаконично выразил суть этого явления Сашко Крищенко: «Украина родилась от совокупления коммунистов с националистами» [100]. Политика коренизации, будучи ослабленной к концу 1930-х гг., успела воспитать пару поколений, сильнейшим образом изменив самосознание, язык и мировосприятие обработанных ею людей.
Однако и после войны политика украинизации по-прежнему проводилась. Несмотря на то что именно с приходом к руководству республиканской партийной организацией Н.С. Хрущёва в 1938 г. принято связывать окончательное завершение политики коренизации, она во многом сохранялась. По-настоящему открыто она снова проявилась после окончания войны в политике Хрущёва по отношению к новым западным территориям УССР (а ведь с февраля 1944 г. Хрущёв, сохраняя пост Первого секретаря ЦК КП(б) У, одновременно возглавлял и правительство республики, став полноценным «хозяином Украины»). Все те жители Галиции и Буковины, Волыни и Закарпатья, которые ещё перед войной сохраняли русское самосознание, теперь просто официально были объявлены украинцами и были вынуждены учить украинский литературный язык. Тотальное воздействие на самосознание жителей этих земель оказалось столь мощным и действенным, что удалось за одно поколение сделать то, что не удавалось прежде австриякам и полякам, — полностью истребить здесь русское самосознание и русскую культуру. Львов, когда-то русский (и столица Русского воеводства с XIV по XVIII в.), а в последние столетия польско-еврейский город, в результате послевоенных перемещений населения на какое-то время снова заговорил по-русски, но уже вскоре стал одним из самых украиноязычных городов УССР.
Наиболее болезненно процесс украинизации проходил в Закарпатье — земле, с XIII в. оторванной от остальных русских территорий в составе Венгерского королевства. Процесс русского национального и православного возрождения в конце XIX — первой половине ХХ в. здесь был столь ярким и массовым, что старания австро-венгерских властей по их украинизации до и во время Первой мировой здесь почти не дали результатов. После войны большая часть Карпатской Руси вошла в состав Чехословакии на правах автономии Подкарпатская Русь. В резолюции съезда Центральной Народной Русской рады в Ужгороде после принятия ею в мае 1919 г. решения о добровольном присоединении к Чехословакии было записано: «Жители нашего края составляют в национальном отношении часть великого русского народа… согласно с волею нашего народа заявляем, что единственно правильным названием нашего края является Карпатская Русь, нашего языка — русский, нашего народа — карпаторусский или просто русский… Во всех школах Рада требует русских учителей и русского книжного языка…» [101].
Тем не менее на деле Прага не стала соблюдать никакие международные договорённости по предоставлению Подкарпатской Руси прав автономной жизни, а взамен этого проводила активную политику денационализации русского населения, промежуточным этапом которой была украинизация. Велась борьба с русским литературным языком и русскими школами, которые все были закрыты. Расчет был вполне точный: как говорил чешский министр образования Вавро Шробар, «никто не согласился бы променять русский литературный язык на чешский или на словацкий. Но с украинским языком мы можем конкурировать» [102]. Карл Крамарж, первый Президент Совмина Чехословакии, предупреждал в публичной речи: «Посмотрите на Карпатскую Русь. Наши отношения к Карпатской Руси страшны, — не будем себя обманывать… Я принужден откровенно признаться, что для меня все понятно, но только не наша политика в Карпатской Руси… Что же, не было ли нашей обязанностью сделать все возможное в Карпатской Руси, чтобы помочь, насколько возможно, освободить этот страшно измученный народ, который так долго был под гнётом Венгрии? Не было ли нашей обязанностью дать ему возможность развиваться по-своему? Мы должны были проявить не только наши административные способности, но и ещё более — наше славянское чувство. Никогда мы не должны забывать, что Карпатская Русь является не только географическим, но и моральным мостом в Россию и по мере того как мы будем относиться к карпатороссам, так и другие русские будут судить о нас. Если же мы ведём политику боязни перед русским движением, то это означает, что мы в Карпатской Руси политически обанкротились. Это невозможно, мы обязаны в этом деле повернуть! Мы обязаны этот полицейский режим, который сегодня там применяется, устранить!..» [103]. Призыв этот, к несчастью, услышан не был.
В 1944 г., чтобы донести до руководства Союза стремления большинства русского народа Закарпатья, в Москву направилась делегация его представителей, которую возглавили крупнейший деятель православного возрождения в Подкарпатской Руси св. Алексий (Кабалюк) и проф. Пётр Линтур. В своем обращении к Сталину они писали: «Мы не хотим быть ни чехами, ни украинцами, мы хотим быть русскими и свою землю желаем видеть автономной, но в пределах Советской России», и подчёркивали, что «представители православных общин Карпатской Руси» (подавляющего большинства её населения на то время) «решительно против присоединения нашей территории к Украинской ССР». Но решение Москвы было определённым — Закарпатье было присоединено к УССР и в ней стали снова проводить жёсткую политику украинизации. Все закарпатцы, если они не словаки и не венгры, теперь по паспорту объявлялись украинцами, были украинизированы все русские школы, тысячи человек отправлены в концлагеря, где опять действовали специальные украинизаторские программамы перевоспитания. Слова Кабалюка из его обращения к Сталину: «Наша русскость не моложе Карпат» — и по сей день являются лозунгом местного антиукраинского движения.
Проводивший всю эту политику Н. Хрущёв фактически воссоздал на Украине националистическую партократию, так как былое её поколение, проводившее коренизацию, было по большей части уничтожено во время сталинских чисток. В первую очередь он украинизировал почти все партийные и правительственные посты в УССР. Вытеснение русских с руководящих постов в вузах, научных, культурных учреждениях и промышленности, начатое при Хрущёве, было доведено до конца уже в брежневскую эпоху, при П. Шелесте и В. Щербицком. Л. Брежневу же удалось в значительно большей степени провести в жизнь начатую при Хрущёве украинизацию центральных союзных органов власти (в первую очередь Политбюро ЦК). Украинство стало основой самосознания бюрократии УССР, её корпоративной идеологией.
Интересно, что активно развиваемый эмиграцией и диссидентами украинский национализм носил ярко выраженный антикоммунистический характер. Это позволило КПУ — партии, сделавшей больше всего для украинизации Юго-Западной Руси, стать в девяностые годы фактически представителем недоукраинизированной части страны (её Юго-Востока). Новые власти Украины уже полтора десятилетия проводят политику украинизации с новой силой и в новых, идеальных для этого условиях: русский язык не имеет официального статуса, большую часть населения удалось уже приучить к мысли о том, что они — украинцы, а весь мир проявляет свою искреннюю заинтересованность в успехах политики по его дальнейшей украинизации. В основу официальной доктрины восточной политики Польши положена «Доктрина Гедройца–Мерошевского», по которой главная цель Польши — это независимость Украины и Белоруссии от России (здесь вспоминается калинковское «лучше Русь самостоятельная, чем Русь российская»). Ведущий американский специалист по России поляк Зб. Бжезинский призывает ни в коем случае не допустить нового «объединения варваров», а президент Польши в 2004 г. открыто заявил, что согласованная с США политика его страны покоится на принципе, что «Россия с Украиной хуже, чем Россия без Украины».
Источник: perspektivy.info.
Рейтинг публикации:
|
