|
8.
Судейский комплекс («правдоискательство»).
«Судейский комплекс», говоря проще, это - правдоискательство, стремление выстроить идеальные отношения или ситуации.
Это объясняется тем, что культурный человек русского этноса (повторимся: уровень образования не имеет значения) всегда с большим уважением относится к ценностно-рациональному типу целеполагания, нежели к целе-рациональному. А при наложении ценностно-рационального целеполагания на социально-интровертивный тип общения (об этом будет сказано далее) сильно развивается чувствительность к моральной стороне общения и человеческих отношений, иначе говоря - уже упомянутый «судейский комплекс».
Стремление выстроить моральные отношения, анализировать с моральной точки зрения слова и поступки поглощает необычайно много энергии и внимания личности. А вот в отношениях морально неопределённых, двусмысленных (или же - откровенно аморальных), допускающих повышенную степень личного или коллективного эгоизма, русский человек чувствует себя очень плохо, становится некоммуникабельным и нетрудоспособным. Причём, подчас - рационально этого даже не осознавая.
Валентина Чеснокова выдвигает предположение, что «судейский комплекс» в русской культуре характеризуется, прежде всего, способностью как бы отвлекаться от личных субъективных побуждений, желаний и потребностей конкретного текущего момента и стремление руководствоваться принципами, которые в сознании человека обосновываются некоторой вечной, объективной истиной, не зависящей от человеческих прихотей.
Чеснокова верно замечает, что мир вокруг нас характеризуется изменчивостью. Мир этот воздействует на нас, точно так же, как и мы - на него. Если признать мир хаотичным и бессмысленным, он таковым и будет, прежде всего, в нашем сознании и в нашем отношении к нему. В своё время наука объявила человека существом, действия и мысли которого базируются исключительно на сиюминутных потребностях - пища, секс и т.п. Наука объявила, что все так называемые идеалы человеку прививаются, воспитываются социально, они являются своего рода «надстройкой» над реальной природой. Результат не замедлил сказаться.
Человек начал с большим сомнением и скепсисом относиться к разного рода идеалам, но с огромным вниманием - к собственным телесным потребностям: необычайно трястись над своим здоровьем, холить и лелеять любое, только что возникшее желание, влечение, импульс, каприз, концентрироваться на них, взращивать и раздувать их. Причём, такое поведение обосновывалось философски, под него подводилась научная база, профессионалы в разных областях и так называемые эксперты приводили и продолжают приводить массу аргументов «за». Но к чему это привело?
На практике это привело к росту индивидуализации, отчуждению, социальной разобщённости, атомизации общества. Подобного рода хаотизация и обессмысливание мира (в первую очередь, мира социального, мира людей) ослабляла связи людей друг с другом и делала каждого человека бессильной и беспомощной игрушкой слепых сил.
Но, несмотря на давление внешних обстоятельств (общественные институты воспитания и образования, идеология и пр.) в подсознании людей, на уровне обыденного, бытового сознания шла постоянная работа по поддержанию моральных основ общества. Именно отсюда, считает Валентина Чеснокова, из этого индивидуально-общественного подсознания, и пришла реакция на усиливающийся распад моральных систем: в обыденном сознании работал наш «судейский комплекс» - «социальный архетип» правдоискательства.
«Мы все, воспитанные в нашей культуре, прекрасно знаем этот феномен, - пишет Чеснокова. - Мы знаем, что в случае серьёзного морального проступка нас ожидает не возмущение и не гнев. Возмущение и гнев бывают реакцией чаще всего как раз на мелкие проступки. Как мы говорили выше, эпилептоид в своём обычном состоянии - существо спокойное, не склонное сенситивизировать ситуацию, эмоционально выплёскиваться.
Эмоциональные взрывы у эпилептоида бывают не по поводу ситуации, а возникают в результате его внутреннего состояния, и потому они - совсем не показатель его отношения к тем или иным явлениям внешнего мира. Серьёзный сдвиг в отношении проявляется совсем иным способом.
Обманутый в своих ожиданиях эпилептоид не будет заламывать руки, взывать к чувствам, жаловаться. Если он воспитан в принципах нашей этнической культуры, то в подобном случае он вообще не должен ссылаться на чувства - ни на свои, ни на чужие.
Он обязан исходить из более высоких - объективных - соображений и апеллировать к справедливости и истине. Если человек что-то, например, обещал и не выполнил, то нарушителя притягивают к ответу простым указанием на сам факт: "Ты обещал?" - "Обещал". - "Не выполнил?" - "Не выполнил". - "Как это называется?" Ответ совершенно однозначен. Нарушитель прекрасно знает, как это называется.
Притянутый к ответу, будучи большей частью сам также культурным эпилептоидом, нарушитель не будет ссылаться на условия, которые ему помешали, он знает, что это - детские увёртки и они в расчёт приниматься не будут. Он сразу берёт быка за рога, и начинает доказывать, что не выполнил данного обещания, потому что как раз в это время долг направил его в другое место и к другому делу. Тогда обвиняющая сторона поставит под сомнение ЗНАЧИМОСТЬ ТОГО долга по сравнению с ЭТИМ. В ответ сторона защищающаяся может использовать сильный аргумент: что обвиняющая сторона не признаёт значимость ТОГО долга, потому что для неё более важны СОБСТВЕННЫЕ убытки, понесённые в данном случае. Здесь обвиняющая сторона должна оскорбиться и призвать в свидетели третьих лиц.
Третьи лица, предчувствуя, во что может вылиться подобное разбирательство, попытаются уклониться, поелику возможно, но, в конечном счёте, будучи, в свою очередь, не менее культурными эпилептоидами и имея в себе такой же "судейский комплекс", как и тяжущиеся стороны, не смогут противостоять логике аргументов и начнут в это "дело" включаться.
Всё это приведёт к тому, что возникнет настоящий "процесс", в котором обе стороны будут иметь своих адвокатов, прокуроров, своих экспертов, теоретиков, советчиков, консультантов и т.п. Такой процесс может длиться неделями, месяцами, иногда даже годами, "перебаламучивая" и дезорганизуя весь круг общения.
С чрезвычайным, чисто эпилептоидным, упрямством и памятливостью будут тщательно анализироваться мельчайшие детали, разбираться, оцениваться вероятные мотивы и намерения, выносится на обсуждение возможные варианты решений. В конечном счёте, начнут включаться и все оставшиеся временно невовлечёнными и неохваченными лица в качестве миротворцев, соглашателей, парламентёров и дипломатов. Пока какой-нибудь местный Генри Киссинджер не придумает и не реализует хитроумный план примирения. Или - пока дело не дойдёт до разрыва. В последнем случае расколется вся группа. Потому что есть принципы и с ними шутить нельзя.
"Судейский комплекс" - это апелляция к некоторым эталонам и нормам поведения, значимым для ВСЕХ, а потому для данных лиц объективным [...]. Никакая польза, никакой результат не могут оправдать поступка.
Людей других культур очень часто раздражает это наше бесконечное копание в намерениях и предположениях (своих и чужих): что подумал человек сначала, что - потом, как он принимал решение, на что при этом обращал внимание, а что упустил из виду и т.д. Какое это имеет значение? Вот перед нами результат - из него и нужно исходить.
Но нам, эпилептоидам, важен совсем не результат, а чистота и ясность схемы действия: правильность связей между ценностью и выбором средств для её реализации. Эта схема ясно показывает нам (когда нам удастся её восстановить), какую ценность стремится реализовать человек - и вот по этой приверженности к истинности мы его и судим, а не по следствиям его поступка. Да, он мог неправильно оценить ситуацию, выбрать неудачно путь к цели и в результате потерпеть неудачу, даже принести вред себе или другому человеку. Но он хотел, как лучше, и потому он всё равно хороший.
Этот наш "судейский комплекс", конечно, своеобразное преломление религиозных христианских принципов: постулат о свободе воли ведёт к примату нравственной сферы в области принятия решения и поступка [...].
Именно этот архетип - "судейский комплекс" - по-видимому, играл и играет в нашей культуре "негэнтропийную" роль: он активно и последовательно противодействует тенденциям к распаду ценностно-нормативных этнических представлений. Он всегда толкает нас к осмыслению ситуации, наведению ясности в своих и чужих линиях поведения, к выявлению смысла».
Как уже было неоднократно сказано, свою книгу Валентина Чеснокова писала в начале 1980-х годов. Она, анализируя современную ей реальность и состояние умов, отмечала, что уже тогда существовало неверие в возможность построения в СССР коммунизма, который в обыденном сознании понимался как некий (точно, впрочем, не определяемый) общественный строй, который будет характеризоваться, как минимум, тремя основными характеристиками.
Он обеспечит всеобщее материальное безграничное благоденствие.
Это материальное благоденствие обязательно будет сочетаться с безграничной свободой личности.
А это, в свою очередь, будет невозможно без необычайно высокой степени морального и духовного совершенства каждой из безгранично свободных личностей.
Если все эти три фактора не будут возникать и развиваться параллельно, то, очевидно, какой-то из них может тормозить развитие остальных. И хорошо, если только тормозить. А вдруг они взаимосвязаны отрицательной связью? Да и кто, собственно, когда и где более или менее убедительно доказал, что такой отрицательной, обратной связи быть не может?!
А теперь спроецируем ситуацию на современную реальность. И в 1990-х, и в 2000-х годах отцы-реформаторы России неоднократно обещали своим гражданам, что в результате социальных, политических, экономических и прочих преобразований жизнь в нашей стране будет намного лучше, чем во времена социализма. Обратите внимание на то, что и сейчас в речах многих высокопоставленных руководителей, в качестве оправдания неудачи тех или иных начинаний, приходится слышать слова о наследии «проклятого социализма», которое никак не даёт России войти в число «цивилизованных стран», что беда заключается в национальной политике Ленина и Сталина, которая... Ну, и так далее. А ведь с момента демонтажа СССР и социализма прошло уже 20 лет, уже выросло поколение, которое о советских временах знает только по свидетельствам очевидцев, а отдельным руководителям и политикам всё мешает «наследие прошлого». Может быть, дело не только в пресловутом «наследии социализма»?
И - ещё одна цитата из книги Валентины Чесноковой. Строки, написанные ею 30 лет назад, во времена СССР, сегодня звучат удивительно современно!
«Естественно, приходя к этим неутешительным выводам, мы начинаем ужасаться тому факту, что ради столь практически негодной, теоретически необоснованной и практически не доказанной гипотезы люди ломали налаженный уклад жизни, убивали других людей. Как могло это произойти? Какой механизм тут сработал? Понять это - значит, создать хоть какие-то гарантии неповторения подобных феноменов в будущем.
Проще всего, разумеется, обвинить наш народ в том, что он и всегда был такой, и вся история у него такая, и никаких надежд на него быть не может. Это просто, но примитивно и несерьёзно.
Если бы вся наша история сводилась к царствованию Ивана Грозного и к насильственным реформам Петра, то она, по всей видимости, давно бы закончилась. Очевидно, что это - эпизоды, хотя и очень дорогостоящие. Очевидно также, что чем-то они компенсировались. Можно предположить, что в обычное, "нормальное" время действовали какие-то механизмы, предотвращающие такие срывы. Какие же это механизмы?
Для того, чтобы как-то подойти к ответу на указанный вопрос, нужно начать с противоположного конца - с постановки вопроса: а чем вызывались сами срывы? Если мы будем исходить из предположения, что эти яркие эпизоды в нашей истории были не вершинами её, а срывами, то нам придётся заняться выяснением проблемы дисфункции каких-то важных механизмов, которые следует локализовать в области ценностных систем, а точнее - в способах их осуществления, допускаемых в культуре.
Таких дисфункций может быть несколько. Здесь мы попытаемся выдвинуть гипотезу относительно лишь одной из них. Она связана с основной дилеммой "судейского комплекса": истина, из которой я исхожу, должна быть абсолютной, меня не устраивает относительная истина. Однако человеческие способности познания ограничены и способны поставлять нам только частичные, относительные истины. Как выйти из этого противоречия?
Способ самый простой (и - неправильный): берём относительную истину, которая нам очень нравится (она ценностно очень значима в культуре) и абсолютизируем её. И - получаем опричнину или построение коммунизма в отдельно взятой стране, что дорого обходится всем.
Способ простой и, может быть, правильный, но неэффективный: признать все ценности относительными. В таком статусе любая ценность не представляет собой потенциальной опасности, но и не мобилизует наших сил для своего осуществления. Собственно, относительная ценность - она и не ценность вовсе, а так, ориентир: дорогу указывает, но сама по себе желания двигаться не вызывает.
Наконец, есть ещё один способ - более сложный, но который, тем не менее, чаще всего и реализуется: абсолютным признаётся целый комплекс ценностей, внутри которого ценности одна к другой несводимы, одна другой не подчинены, и тем самым друг друга ограничивают. Против каждой абсолютной ценности существует абсолютный ограничитель. Важно, чтобы внутри такого комплекса не было чёткой соподчинённости. Ибо всякая абсолютизация единственной ценности и начинается именно с наведения такого "порядка" в ценностной сфере.
В самом деле, достаточно признать одну ценность основной, а все другие - второ- и третьестепенными, как сразу же возникает возможность оправдания средств целью [...]. А отсюда - один шаг до вседозволенности. И недаром Достоевский с таким пафосом утверждал, что не имеет человек права совершать сделку, в которой за грандиозное здание счастья человечества необходимо уплатить одной слезинкой ребёнка. Эта единственная непролитая слезинка представляет собой ценность, которая стоит НАРЯДУ со счастьем человечества и не может быть принесена ему в жертву. Это - абсолютный ограничитель нашего стремления к абсолютному счастью абсолютно всех.».
Резюмируя эти соображения, Валентина Чеснокова подмечает очередное противоречие. Ведь если человек будет иметь множество различных, но одинаково важных абсолютных ценностей, они, эти ценности будут друг друга ограничивать. И в таком случае человек, реализую одну из них, будет осознавать, что он нарушает другие. При этом будет возникать постоянное чувство вины. Но как же можно будет жить и действовать, постоянно ощущая себя виноватым?
По мнению Валентины Чесноковой, в этом случае включается в действие ещё один механизм, свойственный русскому национальному архетипу, являющийся своего рода производной от «судейского комплекса». Имя этому механизму - смирение.
9.
Чувство вины и смирение (терпение). К вопросу о «нации рабов».
Ранее уже неоднократно говорилось о том, что культура играет большое значение в «сглаживании» шероховатостей русского социального архетипа: она, к примеру, понижает взрывоопасность, растягивая период спокойствия за счёт высокой ценности, придаваемой в русском национальном архетипе терпению, что, опять-таки, отражено в русском фольклоре («Господь терпел, и нам велел»).
Тот факт, что эпилептоид копит в себе отрицательные эмоции, неизбежно приводит к развитию такой черты характера, как злопамятность и мстительность. Однако культура смягчает эти черты. И очень большим помощником в этом деле всегда являлась православная религия, в которой смирение имеет высокую ценность. Именно смирение понижает значение обид, уколов по самолюбию и других индивидуальных неприятностей. Православная религия всегда делала большой вклад в этом направлении, придавая огромное значение памятованию своих грехов и покаянию.
Иначе говоря, чувство вины и является, скорее всего, тем самым механизмом, который предохраняет нашего соотечественника от поспешного превращения конкретных идей и гипотез в абсолютные истины. «Вспомним, что соотечественник наш - эпилептоид, - пишет Валентина Чеснокова. - Вспомним, что для эпилептоида (чистого, так сказать, а не культурного) характерно стремление к цели, невзирая ни на какие обстоятельства. Такое стремление, учитывая инерционность установок, отсутствие гибкости и чувствительности к обстоятельствам у эпилептоида, может привести к результатам грандиозным по своим размерам и потрясающим по своей нелепости. Вот от включения его в такого рода стремление и предохраняет чувство вины, оглядка на моральные ограничители, имеющие абсолютное значение. И сознание своей ответственности за нарушение этих ограничителей.
Необычайно сильное подчёркивание в православии значения смирения есть, по всей видимости, культурная реакция на генотип, обладающий всеми вышеописанными характеристиками. Она обращает "судейский комплекс" внутрь человека, на себя самого. Она заставляет его копаться в своих мыслях и намерениях, оценивая их моральными критериями, она развивает определённую неуверенность в эпилептоиде, от природы таковой неуверенностью не наделённом, показывая ему всю меру ответственности, которую он берёт на себя, решаясь на какое-либо действие или поступок. Что для эпилептоида, известного также, с другой стороны, своей основательностью и добросовестностью в продумывании планов, весьма важно в смысле остановки и блокировки целого ряда возможных линий поведения, могущих завести весьма далеко и явно "не в ту степь".
Когда отказывает механизм смирения и чувство вины, тогда "судейский комплекс" начинает ориентироваться вовне, порождая в человеке недовольство своим окружением, положением, другими людьми, которые думают не так, как он. Возникают идеи [...] типа "Москвы - третьего Рима" - в эпоху Ивана Грозного, превращения России в "настоящую" Европу по образцу Голландии - во времена Петра I или построения социализма в одной отдельно взятой стране - при Сталине.
И эти идеи, в которых просвечивает всегда мания величия (как прямая противоположность смирению) обязательно приводят в то же время и к вспышке мании преследования с попытками защититься и оградиться посредством уничтожения противников, по возможности - всех до единого [...].
Восстановление в своих правах принципа смирения как высочайшей добродетели было бы возвращением из небытия одного из ярчайших архетипов нашей этнической культуры. Он так долго осуждался, осмеивался, оплёвывался, считался постыдным, что, казалось, ничто не сможет больше его оправдать.
Но в том-то и сила архетипов, что они ни в каких оправданиях принципиально не нуждаются. В той системе представлений он казался не нужным и потому оплёвывался, он противоречил, он мешал. В новой системе он является крайне полезным звеном, а потому и вводится в неё часто безо всяких логических обоснований. На уровне ощущения
Мне нравятся смиренные люди. Я чувствую в них какую-то силу, какую-то внутреннюю структуру, которой мне не хватает. И я начинаю им подражать. Я хочу перенять, развить в себе это качество, я "работаю над собой" в этом направлении. Так восстанавливается архетип. Во мне, в другом, в третьем. Затем, как нечто само собой разумеющееся, он начинает использоваться в качестве критерия при оценке поступков. Это придаёт ему огромную силу. Вот он и обрёл новую жизнь».
Валентина Чеснокова пишет о том, что культура являет собой своего рода память общества, в которой заключено огромное количество необходимой ему информации, в том числе - и неиспользуемой в данный момент. По её мнению, не используемой в данный конкретный момент информации в культуре гораздо больше, чем той, которая находится в непосредственном обращении. Некоторые эталоны, ценности, философские системы и фрагменты мировоззрения могут лежать невостребованными в течение столетий.
«Но наступает критическая ситуация, - замечает Валентина Чеснокова, - и тогда горе народу, если в нужный момент не распечатается соответствующая ячейка в его культурной памяти. Ключами же к таким ячейкам служат воспоминания об определённых событиях, символы, но чаще всего - имена.
Именно поэтому в 1941 году в тяжёлой обстановке военных неудач не кто иной, как Сталин, вынужден был произнести всенародно те имена, которые с 1917 года ни разу не произносились с высоких трибун [...]. Сталин оказался перед необходимостью употребить единственные подходящие "ключи". Со своей высочайшей трибуны он произнёс: "Пусть вдохновляют вас в этой борьбе образы наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова", - и тем самым распечатал ячейку памяти, связанную с отечественными войнами, со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Как происходит восстановление, а точнее - обретение новой жизни старыми архетипами, которые заложены в наших ячейках памяти? По мысли Валентины Чесноковой, процесс этот всегда берёт своё начала снизу - от людей, которые ощущают неудовлетворённость, внутреннюю неустроенность, потребность в чём-то пока ещё неясном. Первоначально споры идут в узких кругах общения, в которых люди дают выход своей неудовлетворённости, в которых они пока просто встречают возмущением какие-то не нравящиеся им факты или события. Именно в таких узких кругах вырабатываются и первоначально формулируются проблемы, которые затем подвергаются более сильной и умелой «шлифовке» на организованных диспутах, в прессе и т.д.
Однако эти процессы обсуждения тоже имеют свой порядок, свои архетипы. «Прежде всего, - пишет Валентина Чеснокова, - это ряд архетипов, на которых вообще строится жизнь указанных первичных групп и работа в них группового сознания. Ибо любая первичная группа, образуется ли она случайно, с определёнными конкретными намерениями, по необходимости или как-то ещё, - не может сохраниться в течение достаточно длительного времени без определённой степени единомыслия её членов».
Таким образом, одна из очевидных (даже при чисто внешнем наблюдении) черт русского национального характера - смирение (иногда его именуют как «терпение») имеет колоссальное значение как важный сдерживающий элемент в русской национальной культуре.
А это, согласитесь, совсем не то, что некоторыми воспринимается как мифическая «покорность» русского народа, как проявление «рабского характера» русских.
Но мы переходим к следующей особенности русского социального архетипа. Чуть выше уже было сказано о специфике так называемых «первичных групп общения» в русской культуре. Эта специфика диктуется, как несложно предположить, всё теми же особенностями русского национального характера.
10.
Социальные интроверты: особенности общения в русской национальной культуре.
Оперируя сравнительными данными теста MMPI, полученного на американцах и русских, Валентина Чеснокова отмечает, что по шкале «социальной интровертивности» (Si, 70), которая обычно определяется медиками как «затруднённость в общении» и воспринимается как болезненный симптом, наши люди «выбирают» гораздо большие значения, чем американцы.
Та же особенность наблюдается и по шкале «Sec, 293» - «стремление к уединённости». Та же тенденция видна и по шкале «Swth-as, 241» («отказ от социальной активности»). Чеснокова замечает: «Казалось бы, ясно: выраженная склонность к изоляции и одиночеству. Ничего подобного: шкала Hy-2, описывающая "потребность в принадлежности к социальной группе", выбирается нашими мужчинами на 46 % своей величины, а женщинами - на 49 %, то есть - почти наполовину. Другими словами, первые три шкалы описывают те же явления, что и последующая шкала - "социальная адаптивность" (SOC, 7), а именно - трудность в завязывании контактов, медленность "вхождения" в новую социальную среду, не очень большой круг "близких людей".
Но такая "суженность" сектора общения вовсе не даёт основания заключать о его трудности вообще или о его бедности: в своём узком кругу человек может общаться легко и интенсивно и получать от этого общения массу положительных эмоций. Он (русский человек) - "социальный интроверт", только и всего».
Итак, мы видим ещё одну черту русского национального архетипа и культуры: социально-интровертный тип отношений. То есть - установление очень тесных и многосторонних отношений с небольшим кругом людей и вхождение в более дальние круги общения через целую цепочку небольших последовательных кругов, которые пересекаются друг с другом в различных секторах. Эти небольшие социально полуоткрытые (а иногда - и ощутимо замкнутые) круги в последние десятилетие очень распространены в культурных ареалах русского общества и являются главными хранителями культурных ценностей и очагами социализации людей.
В этом смысле, по мнению Валентины Чесноковой, эти полуоткрытые или замкнутые круги общения как бы приняли эстафету от распавшейся территориальной общины. Кроме того, социально-интровертивный тип отношений смягчает индивидуализм в русском национальном характере, о проявлениях которого было сказано чуть ранее.
Упоминавшийся американский социолог Толкотт Парсонс в своей книге, написанной в соавторстве с Э. Шилзом и Р. Бейзом «Рабочие материалы к теории действия» («Working Papers in the theory of Action», 1953), предложил две аналитических переменных, одна из которых относится к типу общения, которые задаются ценностными стандартами той или иной культуры. Эта переменная формулируется противопоставлением двух типов общения: конкретное и диффузное. Конечно, в чистом виде эти типы практически не встречаются, но всё равно разные этнические культуры тяготеют к преобладанию того или иного типа общения.
Конкретное общение характеризуется тем, что человек выбирает себе социальное окружение, полезное, с его точки зрения, для реализации собственных целей. При таком подходе каждый человек хорош и нужен только в определённых обстоятельствах и для определённого рода занятий.
Диффузное общение характерно тем, что человек, реализующий эту тенденцию, отбирает себе друзей и знакомых не с точки зрения того, какие цели с ними удобно и интересно достигать, а по некоторым более глобальным признакам, характеризующим их как личности. Принцип выбора здесь таков: в каждом человеке значение имеют только твёрдые и неизменные характеристики его «я», а всё остальное (сфера его деятельности в текущий момент, социальное положение, материальное благополучие и даже его индивидуальные интересы) - не столь важно.
Русскому социальному архетипу, как полагает Валентина Чеснокова, характерен именно диффузный тип общения (он же - социально-интровертивный). Вновь процитирую работу Валентины Фёдоровны: «Человек, склонный к диффузному общению, тщательно подбирает себе социальное окружение. Завоевать его расположение трудно: он долго и придирчиво "проверяет" нового знакомого - ведь ему нужно выяснить не просто отдельные поступки и интересы будущего приятеля или друга, но самое главное - тенденцию этих поступков и интересов, чтобы "добраться" до его "я", до неизменных принципов, до ценностей. Зато, если он уже "принял" новичка в "свои", то значит, настроился на долгую и верную дружбу и этого же ожидает от своего партнёра. Установившаяся тесная связь затем очень устойчива, и если разрывается, то весьма болезненно и только в крайних обстоятельствах.
Круг общения, сложившийся на основании принципа диффузности, обладает определённой замкнутостью, он не любит "чужаков", не доверяет им. Конечно, в общении каждого отдельного человека, входящего в данный круг, присутствуют и элементы принципа конкретности, но друзья, с которыми он общается "конкретно", и те, с которыми он общается "диффузно", имеют для него совершенно несравнимый статус».
Валентина Чеснокова замечает, что, возможно, диффузного типа общения в мире в чистом виде уже и нет, но тяготению к такому типу общения, безусловно, осталось в социальном архетипе русских людей. Как этот принцип выглядит на практике?
«Мы плохо переносим отношения, в которых большое место занимает принцип конкретного общения, - пишет Валентина Чеснокова. - И напротив, хорошо чувствуем себя в такой группе, которая "лезет" в наши личные дела, копается в наших взглядах и мотивах, пытается формировать нашу личность. Мы позволяем ей это, мы даём ей такое право. За какие же такие преимущества? Хотя бы даже за один простой факт уверенности в том, что, если я запутаюсь в каких-то несчастливо сложившихся обстоятельствах, если всё будет против меня, то моя группа - ближние мои - отвергнут все очевидные факты и вещественные доказательства, если таковые будут им предъявлены, и с олимпийским спокойствием заявят на все обвинения: "Что вы нам говорите? Мы этого человека ЗНАЕМ. Он НЕ МОГ этого сделать. Это - недоразумение".
И будут совершенно правы, потому что действительно знают. Они не дадут мне "пропасть", они не могут этого сделать, не имеют права. Никакой соцстрах нигде и никогда не обеспечит человеку той уверенности и свободы, какую даёт ему поддержка группы диффузного типа.
А толерантность, терпимость указанной группы проявляется в том, что в ней человек может быть самим собой, таков, какой он есть. Играть роль и показывать себя кем-то, заранее придуманным, здесь просто невозможно, а, следовательно, остаётся один вариант - чтобы тебя приняли в том виде, в каком ты сложился на данный момент, - со всеми своими недостатками, огрехами, слабостями. И если уж тебя в эту группу примут, то всё остальное определено.
Можно вести себя естественно, говорить то, что думаешь, совершать ошибки и исправляться по ходу дела, сердиться, поучать других и время от времени самому получать нагоняи.
"Валера? - скажут про вас друзья, - у него характер действительно тяжёлый, иногда он бывает очень раздражительным, тогда его лучше не задевать. Но ведь он же - золотой человек, очень добрый и всегда готов помогать. И такой трудяга! А сейчас он сильно расстроен, вы к нему лучше не подходите пока..." - и далее будет выдана полная инструкция, касающаяся того, как следует поступать с Валерой, чтобы его золотое сердце проявилось во всём своём блеске.
Это означает, что каждый человек в такой группе занимает совершенно своеобразное, индивидуальное, специально для него созданное "место", или "положение", тщательно учитывающее особенности его характера, структуру его способностей и все его установки. Но из этого, в свою очередь, должно следовать, что и вся система отношений в группе также индивидуальна, неповторима, поскольку она должна интегрировать все эти особые, для каждого данного человека "по заказу изготовленные" положения.
Это такая группа, которую невозможно стандартизировать, поставить на конвейер и штамповать в поточном порядке. Она изготовляется каждый раз вручную, и изготовление её - сложная задача, требующая умений и навыков, которые получает человек в процессе воспитания в качестве глобальных установок».
То, что русские являются социальными интровертами, подтверждается и тестом MMPI. Анализируя шкалу «Wthpth, 271» («умение считаться с тем, что люди думают»), Валентина Чеснокова отмечает, что русские мужчины превосходят американских по всей длине шкалы на 12,3 %, а женщины - на 15,5 %. «Вот тебе и "социальные интроверты"! - комментирует эти данные Валентина Фёдоровна. - Ведь по самому смыслу слова "интровертивность" интроверт должен быть обращён на себя самого, вовнутрь. В данном же случае интровертивность означает обращённость внутрь своей малой, первичной группы. Но в этой группе человек оказывается очень чувствителен к мнению окружающих. Он, если можно так сказать, "избирательно" чувствителен. Он сам выбирает себе людей, относительно которых ему глубоко небезразлично, что они думают. К остальным он проявляет сильную социальную невозмутимость» (о чём и свидетельствуют приводимые Валентиной Чесноковой данные шкалы Pd-3).
А при таком подходе, как ни крути, вырисовывается весьма специфическое отношение, свойственное русскому национальному характеру, в отношении государства и его социально-политических институтов.
11.
Человек, государство и роль личностного статуса в русской национальной культуре.
Валентина Чесноковаa в поисках подтверждения (или наоборот - опровержения) тех или иных соображений и теоретических выводов прочитала огромное количество книг самого разнообразного направления, которые она цитирует в своей работе. Одним из авторов, книги которых Валентина Фёдоровна использовала в своём труде, является Владимир Вейдле (1895-1979).
Владимир Вейдле
Владимир Васильевич Вейдле родился в Санкт-Петербурге. Окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета (1916). Профессор Пермского университета (1918-1920). Преподаватель истории искусства в Петрограде (1920-1924). Покинул Россию в 1924 году. Вернулся в Церковь под влиянием протоиерея Сергия Булгакова. Профессор истории христианского искусства и истории Западной Церкви в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже (1932-1952). Специалист по итальянскому искусству, постоянный сотрудник «Нового журнала» и других периодических изданий. Скончался в Париже.
В 1956 году в нью-йоркском издательстве имени Чехова вышла в свет книга Владимира Вейдле «Задача России: Место России в истории европейской культуры». Валентина Чеснокова приводит цитату из этой работы Владимира Васильевича, характеризующую особенность диффузного стиля общения в России: «В России, по крайней мере, в старой России, было нечто, чего может быть уже нигде на свете нет: ощущение очень большой свободы, не политической, конечно, не охраняемой законом, государством, а совсем иной, происходящей от тайной уверенности в том, что каждый твой поступок твои ближние будут судить "по человечеству", исходя из общего ощущения тебя как человека, а не из соответствия твоего поступка закону, приличию, категорическому императиву, тому или иному формально установленному правилу».
Эта цитата ярко характеризует отношение, которое сложилось в русском национальном характере к государству и установленным им правовым отношениям. Государство, и систему законодательных нормативных актов русские, очевидно, игнорируют. И это - факт, который нельзя не заметить.
В последнее время получил распространение такой термин: «правовой нигилизм». Ответственные люди, облечённые властью, говорят, что «правовой нигилизм» - это очень плохо.
Но «правовой нигилизм», как одна устойчивых, повторяющихся черт в русском национальном характер, появился не сегодня и не вчера. Есть закон, а есть - справедливость: эта двойственность уже не первое столетие проявляется в социальном архетипе русских. И сегодня, вместо того, чтобы в какой-то ситуации идти в суд («независимость» и «объективность» современной российской судебной системы - отдельная и больная тема), наш человек предпочитает искать правду на самом верху. Он, минуя частокол местных чиновников, обратится напрямую или к Президенту РФ Дмитрию Медведеву, или к главе Правительства РФ Владимиру Путину с рассказом о том, как несправедливо с ним обошлись (хотя формально, по закону, всё, возможно, и было правильным).
Оборотная сторона такого подхода также является одной из отличительных черт русского национального характера. Бывает так, что, помыкавшись со своими проблемами по приёмным чиновников, человек резко меняет настрой: «Да пошли вы все, козлы...». И далее - строго по тексту, начертанному на картине Лены Хейдиз, которая была приведена в начале этой статьи.
И, конечно же, плюс к этому - упорное нежелание знать, как именно устроены структуры государственной власти и местного самоуправления. Валентина Чеснокова пишет именно об этом: «Образовывают нас, образовывают, лекции читают, проекты Конституции выносят на наше обсуждение, приглашая участвовать в творении собственной государственной системы. И всё - зря. Хотя нельзя сказать, что мы не проявляем желания принимать участия в этом творении. Только мы действуем архетипически. Мы идём снизу, от фактов, которые нас задевают или возмущают. Что-то, что противоречит нашим системам идеалов, заставляет нас мобилизоваться.
И тогда мы обращаемся непосредственно к лицу, начисто игнорируя всю систему уже существующих законоположений, учреждений, инстанций и должностей. Мы находим себе среди этих должностных лиц такое, которое, по нашему мнению, соответствует требованиям высокого личностного статуса, и обращаемся именно к нему, опять-таки стараясь миновать все установленные формальные процедуры. Единственно, что нам нужно, - чтобы с нами поговорили как с людьми. У нас есть мысли относительно того, как вот это конкретное в конкретном месте осуществляющееся зло преодолеть. И стимул, и подоплёка, и соображения - всё исключительно на архетипах.
Мы идём в таких случаях исключительно от смысла, который нам важен. И то, чего мы в действительности, часто сами не осознавая, требуем, можно было бы назвать: оформление в систему законов и формальных предписаний нашего представления о справедливости.
Другими словами, при наличии развитого государства и с числом служащих, превышающим [...] миллионы человек, мы требуем... создания государства. Как будто ничего этого вовсе нет. Как будто Пётр никогда не вводил своих учреждений, всех этих Сенатов, Синодов, коммерц- и прочих коллегий, судов, губернаторств, табели о рангах и прочее, и прочее. Как будто в течение трёхсот лет система не развивалась, не усложнялась, не оформлялась точными формулировками.
Этот архетип "хождения за правдой" к лицу, имеющему статус, есть архетип очень древний, и в сочетании с архетипом "судейского комплекса" (поисками объективной и абсолютной вечной справедливости) это - именно государствосозидающий архетип.
Давай, князь, поговорим, разберёмся, как мы живём, и как должны жить, и как нам сделать, чтобы мы жили так, как должно, а не так, как живём. Устраним хаос, наведём порядок в данной сфере.
Современный князь принимает нас, как правило, ласково (поскольку и попадаем мы к нему, как правило, посредством личных связей и "ходов"), но он в самом начале разговора гасит наш запал поговорить о справедливости вообще и о положении дел вообще. Он - человек практический и хочет нам добра, а потому вводит разговор в конкретные рамки данного случая, выясняя условия, обстоятельства и, в конечном счёте, - возможности подвести данный случай под уже существующие уложения [...].
Дело иногда и улаживается. И всё, казалось бы, хорошо. Получили мы то, что хотели? Получили... Чем же мы недовольны? Да как-то это всё "сбоку", с чёрного хода. Нет ощущения, что вот это и есть "настоящая" справедливость, будто воровски тебе вынесли под полой кусок пирога...
Вздохнёт современный опытный князь и скажет: "Когда же вы, черти, будете свои собственные законы знать и уважать? Это всё - всё! - сделано по закону, всё справедливо. Вы могли этого требовать открытым судебным процессом. Но вы этого НЕ ЗНАЕТЕ. Когда же настанет такое время, что на Руси будут знать свои права и законы?". - Тогда, князь, когда на Руси не останется русских совсем».
Этот архетип не только очень древний, но и очень мощный. Валентина Чеснокова логично замечает, что если он дожил от столь древних времён до наших дней, - значит, сила жизни в нём колоссальная: «И даже, если разобраться, строго, то только он один и вызывает настоящие, так сказать, полноценные чувства. Следовательно, надо дать ему жизненное пространство, позаботиться о нём: пусть живёт, богаче с ним мир. Нужно только сделать так, чтобы ему было естественно существовать, а об остальном он сам подумает [...].
По-видимому, вся трагедия слома исконной, коренной культуры происходит от того, что слишком жадно набрасываются люди на "блага" [...]. И вводится в культуру слишком много новых предметов, а с ними - новые технологии, новые производства, которые целиком заимствуются, а вместе с производствами заимствуются и отношения.
И культура не может всего этого освоить, "переварить", организовать, распределить. Тогда начинают заимствоваться и культурные модели».
Тогда возникает закономерный вопрос: можно ли сделать так, чтобы заимствования происходили правильно, не поспешно, не разрушая национальный культурный архетип? По мнению Валентины Чесноковой такой способ есть. Причём, он уже выработан в русском национальном характере. Валентина Фёдоровна приводит в качестве примера факт, обнаруженный советскими историками ещё в 1950-х годах.
Тогда сотрудники одного из научно-исследовательских центров установили связь с раскольниками на территории Восточной Сибири. Они вошли к ним в доверие через хорошее знание книг и квалифицированное ведение диспутов. Диспуты по поводу религиозных правил раскольники очень любят и людей, умеющих их вести, очень уважают. Кроме того, историки не злоупотребили их доверием, и поэтому получили возможность побывать в их сёлах и скитах, хорошо познакомиться с их жизнью.
Возвратившись однажды из очередной поездки к раскольникам, они поразили всех сообщением, что те, наконец-то, поставили на свои лодки моторы. Столько лет противились и вот - уступили. «Новое, - с торжеством говорили историки, - всегда найдёт себе путь, и старое не сможет ему противостоять!». Социологи возразили: «Ни за что не поверим, чтобы здесь дело было только в победе нового над старым! Вы что же, будете утверждать, что каждый отдельный раскольник сам принимал решение и ставил на свою лодку мотор?» - «Нет, конечно, - признались историки. - Они все поставили одновременно». - «А этому предшествовало...» - высказали социологи догадку. «И здесь вы правы. Этому предшествовало...» - согласились историки.
И рассказали, что вопрос о моторах был вынесен на обсуждение старцев. Старцы собрались из всех скитов и сидели над «Кормчей книгой» несколько дней в непрерывных дискуссиях. Это была настоящая ассамблея. Миряне также присутствовали на ней и высказывались, но весьма скромно, и ни один из них отнюдь не приводил в качестве аргумента соображения утилитарной выгоды. Вопрос решался принципиально.
Исследовав ещё раз всю «Кормчую» досконально, раскольничьи старцы пришли к выводу, что никакого прямого запрета на пользование подобными приспособлениями в Книге нет. Следовательно, нет никакого резона отказываться от моторов по религиозным соображениям. Когда решение было чётко сформулировано, все раскольники, имеющие соответствующие лодки, одновременно купили, привезли и поставили на них моторы.
«Ну, и кто же здесь победил? - спросили социологи. - Произошло введение нового факта в культурную систему, то есть, в строгом смысле этого слова, подчинение нового старой культурной системе».
В процессе постоянного освоения новых фактов и эталонов культурой, организации на их основе культуры, по мнению Валентины Чесноковой, очень важную роль играют носители личностных статусов культурного типа. Так как новое не разрушает уже сложившейся культуры - им, стало быть, можно безбоязненно пользоваться. Окружение носителя личностного статуса так уверено в этом потому, что он сам не только отлично знает свою культуру, но и верит в неё. Он уверен, что все формы поведения (или, по крайней мере, огромное большинство из них), одобренные и обкатанные культурой, имеют в себе не только очевидное, на поверхности лежащее рационально-целевое содержание, но и глубинный моральный план. То есть, они не только позволяют делать то или иное дело тем или иным, более или менее удобным способом, но и предусматривают, чтобы это дело делалось без нарушения моральных ограничений. Вот почему во всех ситуациях носитель личностного статуса стремится отдавать предпочтение именно старым, то есть - проверенным культурным способам.
В нашем современном обществе результаты работы носителей личностного статуса проявляются слабо. Да, отдельные люди принимают те или иные модели поведения, как бы открывая их для себя. Они их применяют, передают другим людям, но всё это, как правило, не касается институциализированных и формальных структур.
«Наши формальные, государственные структуры, - пишет Валентина Чеснокова, - не могут воспользоваться плодами той работы, которую ведут носители личностных статусов, они ощущают её как враждебную себе, разрушительную. Они не только не дают место внутри себя носителю личностного статуса нашего культурного типа, но всячески ограничивают его рост, стремятся отторгнуть его от себя, а если ситуация позволяет - то и физически уничтожить. Это и доказывает, что они совершенно чужды друг другу - наше государство и носители личностных статусов нашей культуры. Они не понимают друг друга и не хотят согласовывать свои действия. А, может быть, и не могут».
Эти, написанные 30 с лишним лет назад, строки, звучат настолько современно, что, кажется, описывают именно сегодняшнее положение дел!
Как работает личностный статус конкретного человека? Валентина Чеснокова в качестве классического, так сказать, примера приводит фигуру Льва Толстого. Лев Николаевич имел настолько высокий личностный статус (по значению он был, фактически, равен статусу самых высоких лиц в Российской империи), что правительство не смело его трогать и избегало вообще его задевать. В качестве убедительного подтверждения своей мысли Валентина Фёдоровна приводит воспоминания Василия Маклакова.
Василий Алексеевич Маклаков (1869-1957) - известный русский адвокат, политический деятель, масон (с 1905 года), избирался в Государственную Думу России II, III и IV созывов, считался одним из наиболее ярких думских ораторов. В 1913 году был одним из защитников М. Бейлиса, который обвинялся в ритуальном убийстве. Был знаком с Л.Н. Толстым, и по просьбе Льва Николаевича защищал одного из его учеников - И.Е. Фельтена, - обвинённого в хранении запрещённых сочинений знаменитого писателя. Уже будучи в эмиграции, Василий Маклаков 5 мая 1921 года произнёс речь на вечере памяти Л.Н. Толстого. В этой речи он рассказал следующее.
Василий Маклаков
«Его сочинения казались опасными. За простое их хранение подвергали суду, а его, автора их, тронуть не смели. Когда судили его учеников за его сочинения, он не раз заявлял о себе, требовал суда над собой, указывая на нелогичность, на бесстыдство такого к себе отношения - и всё было тщетно. Государство перед ним пасовало.
Я помню, как на одном процессе, где я защищал, я подал прокурору его собственноручное заявление, что он - автор тех сочинений, за которые судили подсудимого. Прокурор отвечал, что подпись Толстого не засвидетельствована нотариусом и потому заявление надлежит оставить без всяких последствий.
Конечно, смешна такая лицемерная отговорка, но не смешон сам факт: государство не смело тронуть Толстого, Толстой был сильнее правительства».
Во многом аналогична была ситуация и с Александром Солженицыным (впрочем, не только с ним) уже в советские времена. Правительство и партия, в конце концов, разрешили мучавшую их проблему солженицынского статуса посредством территориального удаления Александра Исаевича из СССР, в весьма условном, чисто пространственном смысле слова, оставив «поле боя» за собой.
Формирование личностного статуса, по мнению Валентины Чесноковой, происходит несколькими способами. Первый - статус формируется в ближайшем круге общения, участники которого знают данного человека досконально, конкретно и со всех сторон. После чего информация начинает распространяться в прилегающих кругах, а через них - и в более отдалённые.
Позднее в формировании личностного статуса большую роль начали играть профессиональные каналы коммуникации. Отсюда - такой высокий личностный статус хороших профессионалов, которые им создают другие профессионалы, но который затем выходит за пределы профессии и распространяется на довольно широкие сферы, особенно, если такой профессионал берёт на себя подвиг защиты каких-то общекультурных моделей.
По мнению Валентины Чесноковой, носители личностного статуса подразделяются на два основных типа. Первый - носитель личностного статуса деятельного типа. Он использует очень разные средства, в числе которых могут оказаться время от времени и весьма сомнительные. Поэтому его оценка постоянно колеблется и авторитет то возрастает, то уменьшается. Ему необходимо постоянно следить за этими колебаниями и, когда оценка слишком резко идёт вниз, немного поработать на её улучшение. Но как только авторитет его достигнет довольно высокой точки, он, как правило, сразу же начинает испытывать искушение использовать его для доброго дела и начинает нещадно эксплуатировать, что вновь приводит к понижению его репутации, а, следовательно, к затруднению в достижении цели. И, значит, опять нужно следить за своим влиянием на окружение.
Другое положение - у носителя личностного статуса культурного типа. Если его носитель достаточно последователен (а только в этом случае он получает заметный статус), то его авторитет растёт постепенно, но неуклонно и обладает очень большой устойчивостью. А если всё же рушится, то сразу и большей частью - навсегда.
Думаю, что читатели этих строк без особого труда могут привести персональные примеры носителей этих двух типов личностного статуса из собственной жизни.
12.
Русская национальная культура и стремление к личной наживе.
В русском социальном архетипе спектр частных целей, которые, с точки зрения национальной культуры, разрешается преследовать человеку в индивидуальном порядке, весьма ограничен по сравнению с другими культурами. В частности, культурно порицается слишком активное стремление к прибыли.
Есть у меня один знакомый коллега-журналист, отличающийся чем, что он сотрудничает со многими средствами массовой информации, и очень трепетно относится к тому, сколько ему заплатят. В погоне за рублём он подчас доводит себя до самого настоящего измождения, что даёт повод друзьям и коллегам подшучивать над ним: дескать, к чему все эти жертвы? Всё равно всех денег не заработаешь...
Но случаются с этим товарищем ситуации иного рода: когда он, находясь в цейтноте, спихивает в редакции СМИ явно небрежно, в спешке написанные тексты, да ещё - и с нарушением оговорённого графика их сдачи. Ему начинают эти нарушения ставить на вид. В ответ тот, как правило, начинает огрызаться и, объясняя свою небрежность и необязательность, нет-нет, да и выскажет в качестве оправдания ставшую знаменитую среди его коллег и друзей фразу: «А мне тупо нужны деньги!». Такая постановка вопроса со стороны «нарушителя конвенции» уже не раз и не два приводила его коллег в состояние бурного возмущения: «Ишь ты, деньги ему нужны! - эмоционально негодовали они. - Да вы покажите нам человека, которому деньги были бы не нужны! Нам тоже нужны деньги, но это - не оправдание для того, чтобы откровенно халтурить, да ещё, к тому же, подводить других!».
Валентина Чеснокова в своей книге приводит пример, который, с одной стороны, является подтверждением специфического отношения русских к государству и его уложениям, а с другой стороны - подтверждает соображение о наличии в русском национальном характере порицания, или, как минимум, неодобрения слишком активного стремления к личной наживе.
«Один юрист, - писала в начале 1980-х годов Валентина Чеснокова, - рассказывал всем случай, по-видимому, сильно поразивший его самого. Сам по себе довольно мелкий факт этот заключается в том, что в кодексе есть статья: всякая сумма, данная в долг, если она превышает 50 рублей, должна быть зафиксирована специальным документом, иначе, в случае невозврата долга, суд дело к рассмотрению не принимает.
Юрист провёл в своём окружении весьма подробное выяснение по этому вопросу: кто знает о существовании такого положения? Естественно, оказалось, никто, кроме юристов, которые специально в этой области работают. Хорошо. Юрист наш провёл дополнительную работу по разъяснению всем своим знакомым указанного положения. После чего спросил: "Ну, что? Ясно вам всем, что к чему?".
"Ясно", - ответили знакомые, все - люди образованные и рассудительные, некоторые даже с юридическим образованием. "Так будете оформлять дачу денег в долг специальным документов?" - "Да ты что, спятил? - ответили знакомые. - Как это мы будем требовать квитанцию? Да ведь это в высшей степени неэтично по отношению к своим знакомым! А незнакомым мы не одалживаем, потому что они к нам не обращаются, - ведь не принято просить в долг у незнакомых".
Юрист опешил. "Да ведь знакомый, - стал он разъяснять, - тоже может не возвратить долга!" - "Может, - согласились его просвещённые друзья и приятели. - Ну, значит, и не возвратит, тут уж ничего не поделаешь"».
Валентина Чеснокова такой странный, для кого-то подход, комментирует следующим образом: «"Просящему - дай, и у взявшего у тебя - не требуй обратно". Это - мораль. Мораль всегда имеет высший смысл. Наше законодательство для нас такого смысла не имеет.
Я думаю, что какой-то смысл в этом (в действующем законодательстве времён как СССР, так и современном российском - Consp.) есть. Этот смысл вложили в него те народы, которые создавали его первоначально на основании своего собственного обычного права, которое, в свою очередь, всегда обязательно опирается на какую-то изначальную и исконную систему коллективных идеалов. Но это - не наш смысл и не наши идеалы. И потому они нам не видны. А свой смысл мы не можем поместить в эту систему. И потому государство и культура продолжают столетиями существовать параллельно, сталкиваясь и мешая друг другу».
В издании книги «О русском национальном характере» 2003-го года Валентина Чеснокова добавила несколько своих статей и работ, написанных и опубликованных уже в 1990-х годах. Один из таких материалов представляет собой тезисы 1993 года «Некоторые черты русского этнического характера, могущие иметь значение для формирования рыночных отношениях», которые Валентина Фёдоровна написала для выступления на одной из научных конференций.
Этот материал имеет интересное значение в том плане, что в нём Валентина Чеснокова объясняет почему, с её точки зрения, рыночные реформы в России пошли не так (и даже - совсем не так) с точки зрения именно особенностей русского социального архетипа: «Все вышеперечисленные черты этнического характера русских достаточно сильно затрудняют для человека русской культуры участие в рыночного отношениях того типа, который считается как бы классическим. И в особенности - в условиях современного российского рынка: весьма неупорядоченного, неустоявшегося, не обставленного соответствующими институтами и правилами».
Валентина Чеснокова замечает, что при таком положении дел культурный элемент населения России в основной своей массе уклоняется от участия в рыночных отношениях и стремится найти для себя дополнительные «ниши». По возможности - в стороне от рынка.
А на рынок же устремляется элемент акультурный, которого, впрочем, всегда много в любом этническом контингенте населения. Плюс - на рынок устремляется элемент инокультурный, причём, чаще всего - в лице представителей других национальностей, которые в своей этнической общине также являются акультурными. Это приводит к тому, что в глазах культурных людей это создаёт рынку дурную репутацию.
Такое положение дел приводит к парадоксальной ситуации: «окультурить» рыночные отношения может, по идее, только массовый приток культурного элемента населения. Но в том-то и проблема, что этот культурный элемент как раз и не желает встраиваться в неокультуренный рынок.
Конечно, сейчас, на рубеже 2010-2011 годов, когда я писал эти строки, ситуация в деле развития рыночных отношений в России несколько сдвинулась в лучшую сторону. Но нельзя не заметить, что эти положительные изменения, к сожалению, не носят принципиального характера.
Не выполнение взятых на себя обязательств.
Использование силового и административного ресурса для захвата приглянувшегося кому-то бизнеса.
Быстрые и частые смены правил игры во время игры со стороны и государства, и органов местного самоуправления.
Стремление максимально кодифицировать и забюрократизировать рыночные отношения.
Тотальное недоверие к предпринимателям со стороны власти.
Давление на малый и средний бизнес и создание условий максимального комфорта для функционирования крупного олигархического бизнеса.
Поддержка со стороны государства так называемых «естественных монополий».
Чудовищный рост коррупции в органах государственной власти, местного самоуправления, органов правопорядка и судейской системе.
Все эти и многие другие черты «рыночных реалий» современной России продолжают формировать отрицательное отношение к ним со стороны культурной части граждан России, о чём уже говорила Валентина Чеснокова.
Источник: conspirology.org.
Рейтинг публикации:
|
