Реальность меняется быстро: если с ноября по март приоритетом французского правительства была пенсионная реформа, сегодня, когда страна столкнулась с кризисом здравоохранения, стало очевидно, что французская экономика страдает от более серьёзной проблемы — деиндустриализации, пишет на страницах Le Figaro специалист в области политической философии Жан-Лу Боннами.
Нехватка масок, респираторов, кислородных аппаратов и тестов — всё это, на взгляд автора, указывает на разруху во французском производственном аппарате. Если пострадавшая от деиндустриализации Франция проводила в конце марта 12 тыс. тестов ежедневно, то «промышленный гигант» Германия могла брать 80 тыс. анализов на коронавирус в день. В итоге к 19 апреля в Германии насчитывалось 4 тыс. умерших (46 смертей на 1 млн жителей), а во Франции 20 тыс. (298 смертей на 1 млн жителей). Свой режим «полуизоляции» Германия намерена снять к концу месяца, в то время как Франция объявила о гипотетической отмене строгого карантина с 11 мая.
«Если мы проводим меньше тестов, так это потому, что нам не хватает химических реактивов, стержней для взятия мазков, оборудования для анализов — всего того, что мы больше не производим», — поясняет эксперт. Франция зависит от Китая — далёкой и непохожей на неё страны — в вопросах производства медицинского оборудования и медикаментов, констатирует автор. В случае, если эта страна сама вынуждена будет бороться с эпидемией (как сейчас) или если она решит использовать эти товары как средства геополитического шантажа (как может случиться завтра), Франция рискует остаться обезоруженной.
«Внезапно оказалось, что вопрос пенсий был вторичной проблемой», — замечает обозреватель Le Figaro. Деиндустриализация, массовая безработица или тот факт, что 65% французского госдолга находится в руках иностранных инвесторов — все эти вопросы оказались более стратегически важными, чем очередная пенсионная реформа.
Если бы вместо реформирования пенсионной системы Франция вновь открыла фабрики, сегодня у неё не только были бы маски и она не зависела бы от других стран, но и решила бы проблему пенсий, благодаря трудоустройству тех шести миллионов человек, которые сегодня находятся без работы, уверен политолог. Безработица также следствие сокращения промышленного производства, поясняет Боннами — за последние 25 лет Франция лишилась 1,5 млн производственных рабочих мест. При этом одно производственное рабочее место создаёт два или три рабочих места в сфере обслуживания, а значит, создание одного миллиона рабочих мест на производстве означало бы создание четырёх миллионов рабочих мест для страны в целом, что сбалансировало бы бюджет страны и социальные расходы.
Французские политики и государственные деятели одержимы показателями бюджетного дефицита, однако мало беспокоятся о торговом дефиците, вызванном деиндустриализацией, который в 2018 году достиг €60 млрд (3% ВВП страны), и компенсировать который не в состоянии ни туризм, ни сфера услуг, замечает специалист.
В социальном плане деиндустриализация вредит национальному единству, способствуя росту неравенства, разоряя целые регионы, истощая средний класс и провоцируя тем самым народный гнев. «Жёлтые жилеты», избиратели Трампа, сторонник брексита и партии Марин Ле Пен — все они, в первую очередь, жертвы дезиндустриализации, подчёркивает Беллами. Работа на производстве имеет не только финансовое, но и символическое значение, считает философ. Она придаёт работнику чувство собственной значимости и гордости, в отличие от непроизводственной работы — низкоквалифицированной, бесперспективной, плохо оплачиваемой и лишённой какой-либо «мифологии». Помимо прочего, сокращение промышленного производства мешает встраиванию в общество иммигрантов, обрекая их либо на безработицу, либо на малоценную работу обслуги.
Франция справедливо восхищается эффективностью Южной Кореи, Тайваня или Германии в борьбе с пандемией Covid-19, однако добиться такой эффективности, невозможно, не беря в расчёт промышленную мощь этих стран и их серьёзный торговый излишек, замечает автор. «Индустриальное общество более организовано, более функционально, более устойчиво, чем деиндустриализованное, которое обязательно окажется безоружным перед лицом кризиса», — считает специалист.
В промышленном отставании Франции политолог винит переход к евро и отказ властей защитить внутренний рынок и производство в процессе глобализации. «Технократия отказалась от планирования и планирования и промышленной стратегии ради мифа об «экономике знаний» и «предприятий без заводов», — сетует Боннами.
Французские предприятия не выдержали административных норм и сложного законодательства и государственных сборов, превративших страну в «налоговый ад». Из-за социальных сборов стоимость рабочей силы стала заоблачной, а действующим в логике глобализации французским корпорациям часто не хватает патриотизма и солидарности, чтобы пользоваться продукцией малых и средних предприятий Франции.
Для восстановления французской промышленности Боннами предлагает «радикальные меры»: восстановить министерство промышленности, которое не зависело бы от Минфина и имело в своём распоряжении квалифицированных инженеров в каждой отрасли, отказаться от подчинения «бюрократической и оторванной от реальности» Еврокомиссии всякий раз, когда она выпускает новый ненужный стандарт или её политика в области конкуренции препятствует новой промышленной политике, защитить собственный рынок от демпинга развивающихся стран, поощрять компании к открытию заводов во Франции, снизить стоимость рабочей силы за счёт снижения налогов и поддержать малый и средний бизнес по примеру того, как это делается в США. Кроме того, политолог считает необходимым поднять вопрос о единой валюте и возможно введении двух типов евро: одного для стран Севера (Германии, Нидерландов, Австрии), другого для юга (Франции, Испании, Португалии и Италии) — этот шаг автор считает необходимым условием для восстановления французкой конкурентоспособности.
Тем не менее, политические элиты Франции остаются слепы к этим проблемам. «Парадокс французской экономики в том, что она неолиберальна и в то же время чрезвычайно контролируема государством», — отмечает эксперт. Вместо того, чтобы выбрать классический либерализм — доктрину, восходящую к XVIII веку, смысл которой в освобождении частного сектора путём освобождения его от избытка налогов и стандартов, — Франция выбрала неолиберализм — новую доктрину, смысл которой в методическом разрушении государственных механизмов защиты, вмешательства и регулирования.
При этом бюрократический характер французской экономики очевиден всем: чиновники Минфина и Брюсселя навязывают частным компаниям свои прихоти и стандарты, налоги огромны, а государственные расходы вышли на первое место в мире. 25% ВВП страны направляется на социальные нужды. Франция, в которой проживает 1% населения земного шара направляет своим гражданам 15% всех социальных расходов мира.
Казалось бы, противоположные друг другу неолиберальные и государственнические тенденции на самом деле взаимосвязаны, считает специалист. Поскольку во Франции часто происходят социальные взрывы, правительство покупает общественное спокойствие и компенсирует последствия деиндустриализации потоком социальных выплат и созданием рабочих мест в госсекторе.
Этот «порочный круг» автор коротко описывает так: чем больше мы делаем выбор в направлении неоглобализма и глобализации, тем больше заводов закрывается. Чем больше заводов закрывается, тем больше социальных расходов приходится нести, и, следовательно, тем большим налогом облагается рабочая сила, чтобы финансировать социальные выплаты. Чем больше налоги на рабочую силу, тем больше заводов закрывают из-за отсутствия конкурентоспособности. И так до тех пор, пока система не рухнет.
Модель, основанная на влезании в долги ради субсидирования безработных французов, чтобы они покупали некачественную продукцию, произведённую работниками на другом конце света, нежизнеспособна, утверждает Беллами. Кризис 2008 года уже продемонстрировал это, но Франция не усвоила урок. Кризис Covid-19 стал ещё одним болезненным напоминанием.
Чтобы восстановить своё производство власть должна стать либеральной там, где сегодня она ведёт себя как государственник и государственнической там, где сегодня она либеральна, заключает автор.
