На первый взгляд, с этой истории можно смеяться. Президент великой державы сначала педалирует эскалацию конфликта с Ираном, потом разрешает военным нанести по нему ракетный удар, чтобы буквально за десять минут до выхода крылатых ракет из транспортно-пусковых контейнеров все отменить из-за недопустимости вероятной гибели 150 человек.

По одной из версий, от совершения решительного шага главу государства отговорим его любимый ведущий канала Fox – Такер Карлсон. Как он узнал о, надо полагать, совершенно секретных планах Пентагона – остается далеко за кадром.

Как бы там ни было, произошедшее высветило проблему, состоящую из трех важных частей. Конфликт Вашингтона с Тегераном носит чисто внутриамериканский политический характер. Потому и протекает столь откровенно идиотски. Выйти из ядерной сделки Трамп оказался вынужден не потому, что само соглашение имело существенные изъяны или являлось как-то особо невыгодным для США. Просто на этапе предвыборной гонки "иранский вопрос" являлся одной из ключевых тем критики итогов руководства Барака Обамы. Дальше сработала элементарная инерция.

Оказавшись в Овальном кабинете, победитель должен был неизбежно реализовывать что-то из обещанного. С уговорами транснациональных корпораций вернуться домой дело буксовало. С просьбами к крупному капиталу насчет раскошелиться на налоги, на примере Amazon, - вообще шло к краху. На этом фоне обострение отношений с Ираном оказывалось единственным достаточно простым в реализации шагом.

Ну а дальше, сказав А, пришлось говорить Б, далее В, и потом следовать по течению самостоятельного развития событий. Управлять которыми не вышло. Что привело США в нынешнее тупиковое положение. Явный провал с денуклеаризацией Северной Кореи и  еще более громкое фиаско в Сирии автоматически превратило трения с ИРИ в вопрос первостепенной важности.

Дело уже не в том, кто сильнее – Вашингтон или Тегеран. События развиваются так, что иранцы явным образом уверенно отжимают у Америки победу в Ираке. Тем самым ставя внутри США ребром вопрос – зачем тогда американские парни клали там свои жизни?

Но при этом какой-либо внятной перспективной стратегии разрешения иранского тупика Трамп не имеет. Все чаще он уже не определяет события, а демонстрирует вынужденность чисто ситуационного тактического реагирования на них. Глава Белого дома то обещает сделать иранцам "сильно бо-бо", то меняет позицию на прямо противоположную, предложив через Оман начать переговоры с чистого листа и без предварительных условий.

Отсюда возникает главный вопрос о роли и месте России на Ближнем востоке вообще и смысловом формате наших отношений с Ираном в частности. Он не такой уж и абстрактный, как может показаться на первый взгляд. Если допустить американский массированный удар по Ирану, какой должна стать российская реакция? Ограничиться сожалениями в ООН?  Погрозить пальцем в СМИ? Продать Тегерану десяток комплексов С-400? Или сразу отработать "Искандерами" по "центрам принятия решений" за океаном?

И это на самом деле серьезная проблема, так как на данный момент Российская Федерация и Исламская Республика Иран находятся в положении скорее вынужденной ситуационной дружбы против общего врага при значительном расхождении взглядов и подходов по всем остальным вопросам.

Взять для примера Сирию. Позиция Москвы вытекает из очевидных результатов и сути событий в стране, начиная с 2011 года. Государство, безусловно, требуется сохранить целостным и унитарным. Но достижение прочного мира в нем возможно только через нахождение политического компромисса между Асадом и другими ведущими политическими и этническими группировками нерадикального и неэкстремистского характера.

Иначе там сохранится слишком много уязвимых точек взаимной неприязни, через давление на которые противники (от суннитских монархий Залива, до Турции, Великобритании и Вашингтона) будут способны относительно легко дестабилизировать любое примирение.

Мы вообще оцениваем происходящее в САР как составную часть глобальной международной геополитической партии. Потому стремимся занять в регионе позицию своего рода третейского судьи, учитывающего интересы всех участников процесса.

Тогда как Тегеран остается в традиционных рамках регионального мировосприятия. Персы веками боролись за единую верховную власть на Ближнем востоке и продолжают стремиться к этому сейчас. Прочие стороны – саудиты, турки, израильтяне – рассматриваются лишь в формате прорези автоматного прицела. Из-за чего Сирия обязана остаться под властью только Асада и превратиться в прочный оплот шиизма в регионе, став составной частью шиитского полумесяца, а также ключевым стратегическим перекрестком дальнейшей иранской экспансии.

Через Сирию расширяется доступ в Ирак. Благодаря Сирии блокируется расширение зоны влияния турок. Ну и посредством контроля Сирии иранцы получают сухопутный выход к границам Израиля.

За прошедшие пять лет в вопросе налаживания продуктивных связей нам удалось добиться с Ираном ощутимых успехов. Он касается не только очевидного обыгрывания западных попыток перехвата механизма сирийского урегулирования. В отличие от тупика в Женеве, на Конгрессе сирийского национального диалога в Сочи удалось не только усадить стороны за общий стол переговоров, но и запустить реальный процесс разработки новой конституции страны, на основании которой далее состоятся президентские и парламентские выборы.

Но дальнейшему сближению Тегерана и Москвы мешают, помимо существенных культурных различий, два важных других фактора. Один экономический, другой – политический. Точнее – их синергетический эффект.

С точки зрения иранского руководства Москва не может являться надежным стратегическим партнером потому, что не демонстрирует готовности строго принимать сторону Ирана по любым значимым вопросам. Стратегический союзник должен усиливать, и ни в коем случае не сдерживать или оказываться посредником для проведения чужих взглядов и интересов. Более того, стратегически Иран претендует на ту же роль глобального лидера и третейского судьи в регионе, к которой на Ближнем востоке стремится Россия. При том, что наши возможности в этом вопросе явно превосходят иранские.

Стоит учитывать, что правящая элита Ирана условно делится на три ключевые части: условных восточников, условных западников, и радикальных традиционалистов, убежденных в единственном верности пути развития страны только по линии религиозно-культурной изоляции. Причем на данный момент итоговую политику страны формируют именно традиционалисты. Контакты с прочими группировками носят по большему счету исключительно вынужденный характер. Стране требуются экспортные деньги и импорт множества ключевых современных технологий, а также промышленного оборудования.

Приходится признать, тут позиция России оказывается менее весомой. Даже если не смотреть на санкции, сторонники расширения сотрудничества с Западом получают больше перспектив доступа к технологиям и готовым сложнотехническим товарам, чем это в состоянии предложить Россия. В частности, в области нефтегазового бурения, гражданской авиации, точного машиностроения и ряде прочих направлений. Плюс кредитные ресурсы.

Дело западникам сильно портят санкции, но их, на примере КНДР, считается возможным достаточно эффективно купировать фактором собственного ядерного оружия. Это прозвучит странно, однако политика США сейчас как раз играет на руку иранскому руководству, раскалывая целостность западного мира. Раньше его консолидированная позиция довольно успешно блокировала иранскую ядерную программу и даже оправдывала израильский экстремизм. Теперь же Тегеран не только озвучил вежливый ультиматум, но и публично вернулся к обогащению ядерных материалов.

Путь не близкий, но стратегически вполне перспективный. Главное, что он придает западникам несколько больший внутренний политический вес по сравнению со сторонниками расширения сближения с Россией. В определенном смысле положение могло бы позитивно изменить расширение объемов двусторонней торговли, но его масштаб сильно ограничивается узостью иранского рынка и размерами собственной экономической мощи Ирана.

Грубо говоря, всем друг другу интересным мы уже торгуем и так. Некоторые заделы к расширению имеются, но повлиять на картину кардинально они не в состоянии. Хотя работа в этом направлении ведется. Особенно по крупным инфраструктурным проектам, несмотря даже на санкции.

Другой вопрос, что сегодня становится даже для иранцев очевидным невозможность реализации сколько-нибудь масштабных геополитических шагов без, как минимум, несопротивления (а лучше даже хотя бы некоторого содействия) прочих игроков в регионе. Как минимум, это касается турок. В этом смысле третейский статус дает России существенное преимущество, в виде возможности влияния на позиции конкурирующих сил и посредничества по их сближению (или как минимум достаточному согласованию). В том числе, по самой острой линии противостояния с Израилем.

Это становится нашим главным нынешним козырем и, вероятно, ключевой основой всей стратегической линии России на Ближнем востоке в целом. Рано или поздно региональным ведущим силам придется признать российское превосходство над собой и основанный на нем третейский статус России. Но пока мы находимся лишь на пути к достижению этой цели, а Ближний Восток воспринимает лишь достигнутые результаты.

Потому насчет стратегического партнерства с Ираном заблуждаться не стоит. Российское взаимодействие с ним носит исключительно тактический характер и находится в стадии итерационного реформирования под воздействием перемен во внешних геополитических факторах в регионе. В том числе эрозии масштабов американской гегемонии.