Спор вокруг имущества Российской академии наук очевидным образом важен для людей, рассматривающих всё общественное исключительно как источник личного заработка. Но при всей своей важности этот вопрос, на мой взгляд, лишь прикрывает куда более существенные мотивы скоропостижного закона о переменах — а по мнению многих, истреблении — РАН.

Прежде всего отмечу: сама по себе необходимость реформирования отечественной науки в целом и её академии в частности, к сожалению, несомненна. К сожалению — потому что значительная часть сложностей, испытываемых нынче наукой, связана даже не с её катастрофическим (и зачастую демонстративным) недофинансированием (так, бюджет РАН даже сейчас, когда правительство старательно рекламирует свою щедрость по отношению к ней, раза в полтора ниже бюджета Гарвардского университета в Соединённых Государствах Америки, где число сотрудников многократно ниже, чем в РАН), а с параличом отечественной промышленности. У науки два источника задач: ход её собственного развития и вопросы, возникающие в практике. Когда второй источник заглушён, наука варится только в собственном соку — а такое варево редко бывает вполне вкусным и питательным. Увы, экономический блок нашего правительства вместо исполнения своей главной прямой служебной обязанности — развития экономики — делает всё от него зависящее, чтобы не только воспрепятствовать этому развитию, но и обосновать его невозможность и ненужность. Поэтому, в частности, реформа Российской академии наук идёт явно не по пути, способному улучшить положение науки. Лично я выделяю в истории с реформой РАН, помимо очевиднейшего желания приватизировать — а возможно, и прихватизировать, — очередной кусок общественной собственности, ещё два — очень существенных, на мой взгляд, — мотива.

Во-первых, общеизвестно (и активно обсуждалось на сайте «Однако»), что отделение экономики Российской академии наук по прямому заданию президента Российской Федерации разработало стратегию развития экономики страны. Все предложения по этой части экономического блока нынешнего правительства сводятся к обещанию когда-нибудь при очень благоприятных обстоятельствах (в основном — внешних обстоятельствах, никоим образом не зависящих от самой России) довести прирост годового валового продукта до 3%. Как не раз отмечал Михаил Леонидович Хазин, 3% — как раз столько, сколько при современных технологиях статистических манипуляций можно показать даже при полном отсутствии чего бы то ни было похожего на рост. Академики разработали план, гарантирующий — даже при самых неблагоприятных внешних обстоятельствах — прирост не менее 6%, причём, насколько могут судить специалисты вроде того же Хазина, по этому плану прирост будет совершенно реальный, а не статистически-манипулятивный. Естественно, адепты либертарианства при таких обстоятельствах просто вынуждены уничтожить Академию наук, дабы сохранить единственный оплот своего могущества — право заявлять, что нет на свете никаких альтернативных теорий. В советское время была очень популярна формула: «учение Маркса всесильно, потому что верно». Учение Людвига Хайнриха Артуровича Эдлера фон Мизес, Фридриха Августовича фон Хайек и прочих адептов безудержной свободы личности без оглядки на общество (и без представления о самом обществе как сложной и цельной системе, не сводимой не только к отдельным личностям, но и к прямым межличностным взаимодействиям — то есть без понимания основ самой теории систем, а потому и без возможности действовать разумно) пытается доказать свою верность тем, что оно всесильно — то есть пока ещё в состоянии уничтожить любое конкурирующее с ним учение. Это, на мой взгляд, вполне достаточный мотив многих странностей, связанных с законом о РАН. Как известно, адепты рынка призывают к ничем не ограниченной конкуренции, а простейший способ победить в ничем не ограниченной конкуренции — уничтожение тех, кто оказался в конкуренции успешнее. Вот этим уничтожением сейчас и занимается экономический блок нашего правительства.

Но есть и ещё по меньшей мере один не менее существенный мотив.

В проекте нового закона об Академии наук — в том виде, в котором этот проект пребывал до вчерашней передачи во второе чтение, — нет ни слова, ни звука, ни намёка на фундаментальные исследования. То есть как раз на то, чем, собственно, и должна заниматься академия. Да и после заметной переработки 18-го сентября в законе появилось упоминание академической обязанности вести исследования — но, насколько я наслышан (текст закона пока не появился в удободоступных мне источниках), не говорится об их фундаментальности. А чего в законе нет — то можно игнорировать.

Изначально академия наук — причём не только у нас, а во всём мире — создавалась для проведения фундаментальных исследований. То есть таких, чьи результаты не просто невозможно предсказать заранее, а невозможно даже попытаться угадать, для чего могут быть применены результаты такого исследования, когда — и если! — будут получены. Если закон, не дай бог, вступит в силу без упоминания именно таких исследований, у нас они вообще не будут официально допустимы. Скажем, тот самый орган по управлению имуществом академии, вокруг которого вертелась основная часть дискуссии, окажется вправе отказывать в проведении любого исследования именно на том основании, что неизвестны ни возможные результаты этого исследования, ни потенциальные направления их применения.

Надо сказать, что и в советское время этот недостаток в какой-то мере бытовал — существовали разнообразные бюрократические игры с требованием составлять план будущих исследований. Над этим шутили. Например, вешали в залах управления ускорителями элементарных частиц плакат: «Откроем новую частицу в текущем квартале!». Но это воспринималось именно как шутки. Причём даже сами сотрудники планирующих органов понимали, что речь идёт именно о шутке, и сами над такими шутками охотно посмеивались. А сейчас нечто подобное может получиться всерьёз.

Очень важно, что фундаментальные исследования — так сказать, подготовка на дальних подступах к исследованиям прикладным. Приведу один из моих любимых примеров. В 1831-м году Майкл Джэймсович Фарадей открыл явление электромагнитной индукции: если двигать проводник в магнитном поле, то в этом проводнике будет наводиться электродвижущая сила (тогда употреблялся именно этот термин, сейчас чаще говорят — электрическое напряжение). На очередной своей публичной лекции он рассказал об этом открытии. В ту пору было принято, чтобы крупные учёные выступали с публичными лекциями о своих открытиях (да и о ходе развития науки в целом), причём среди посетителей этих лекций были даже представители высшего света. Мне, честно говоря, трудно представить себе, допустим, Аркадия Владимировича Дворковича или Игоря Ивановича Шувалова на таких лекциях, но тогда это было вполне в порядке вещей — возможно потому, что тогда капитализм находился ещё на историческом подъёме, а не на спуске. Владимир Владимирович Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин» отметил: «Капитализм в молодые года был ничего, деловой парнишка. Первый работал, — не боялся тогда, что у него от работ засалится манишка». Так вот, история донесла до нас два ответа Фарадея на один и тот же вопрос слушателей лекции: какую пользу принесёт его открытие? Министру финансов он сказал: «Когда-нибудь вы сможете обложить это налогом». А некой светской даме объяснил ещё изящнее: «Мадам, а какова польза новорождённого младенца?». Фарадей оказался совершенно прав. Младенец стал очень шустрым и налогоспособным. Примерно лет двадцать ушло на создание первых конструкций устройств, способных преобразовывать вращение той или иной механики в электричество. Ещё пара десятилетий — на создание работоспособных и пригодных к серийному производству конструкций электрогенераторов. Ещё через пару десятилетий началось строительство — как говорится, в товарных количествах — электростанций, а заодно и разработка разнообразных устройств с электромоторами, способных использовать электричество с этих станций. Ещё пара десятилетий ушла на перевооружение значительной части мирового производства (а во многих странах — и парка бытовой техники) устройствами с электроприводом. Ещё через пару десятков лет скорость роста парка электростанций и моторов оказалась практически равна скорости развития экономики в целом. То есть, электроэнергетика перестала быть движущей силой экономики. И вот тогда-то грянула Первая Великая депрессия, потому что не нашлось другого фундаментального открытия, сравнимого по масштабу и способного так же мощно послужить двигателем экономики. Аналогичным образом одна из причин нынешней Второй Великой депрессии (не единственная, конечно, но достаточно существенная) — то, что примерно так же, как к концу 1920-х годов исчерпались стратегические последствия электромагнитной индукции, так к началу 2000-х годов исчерпались стратегические последствия развития созданной в 1900–27-м годах квантовой механики, и парк всевозможной цифровой техники стал расти опять же со скоростью, сопоставимой со скоростью остального хозяйства, а не существенно быстрее — то есть цифровая техника перестала служить двигателем всеобщего прогресса.

Полагаю, если сейчас у нас будут остановлены фундаментальные исследования, то последствия этого могут сказаться тоже где-то через век, когда уже не останется — наконец-то! — ни на одном серьёзном посту не то что нынешних руководителей экономического блока нашего правительства, но и их духовных учеников, ибо, я думаю, к тому времени нелепость либертарианского учения будет очевидна всем. Но понятно, что сейчас их это не волнует. Сейчас у них первоочередная задача — в обязательном порядке сделать то, что положено по их вероучению о благотворности неограниченной свободы личности без оглядки на общество и без понятия о благе общества. А именно — уничтожить всё связанное с обществом, всё принадлежащее обществу и оставить, как говорили теоретики анархизма, голого человека на голой земле.

Глядя на страны, всё ещё почему-то называющие себя развитыми, я полагаю, что там массовое представление о фундаментальных исследованиях ненамного лучше представлений наших либералов и либертарианцев. Поэтому думаю: если удастся сломать механизм фундаментальных исследований в России, то и в других местах этот механизм очень скоро окажется остановлен. И тогда паралич, вызванный остановкой фундаментальных исследований, коснётся всего мира, а не только нашей страны. Конечно, мы не обязаны заботиться обо всём мире больше, чем о самих себе, но в данном случае забота о себе означает и заботу обо всём мире.

Анатолий Вассерман