Продолжение.Начало здесь
А реактор тем временем горел. Горел графит, изрыгая в небо миллионы кюри радиоактивности. Но это горел не просто реактор, прорвало давний скрытый нарыв нашей общественной жизни, нарыв самоуспокоенности и самообольщения, мздоимства и протекционизма, круговой поруки и местничества, смердил радиацией труп уходящей эпохи, эпохи лжи и гнойного расплавления истинных духовных ценностей…
Свидетельствует В. Н. Шишкин:
«Общее впечатление, что все главные ответственные:
Брюханов, Фомин, Мешков, Кулов и другие – преуменьшают случившееся, степень опасности…
Далее докладывал первый секретарь Припятского горкома партии А. С. Гаманюк. В момент аварии он находился в медсанчасти на обследовании, но утром 26 апреля, узнав о случившемся, покинул больничную койку и вышел на работу.
– Анатолий Иванович, – сказал Гаманюк, обращаясь к Майорцу, – несмотря на сложную и даже тяжелую ситуацию на аварийном блоке, обстановка в городе Припяти деловая и спокойная. Никакой паники и беспорядков. Обычная нормальная жизнь выходного дня. Дети играют на улицах, проходят спортивные соревнования, идут занятия в школах. Даже свадьбы справляют. Сегодня вот справили шестнадцать комсомольско-молодежных свадеб. Кривотолки и разглагольствования пресекаем. На аварийном блоке есть пострадавшие. Двое эксплуатационников: Валерий Ходемчук и Владимир Шашенок погибли. Двенадцать человек доставлены в медсанчасть в тяжелом состоянии. Еще сорок человек, менее тяжелых, госпитализированы позднее. Пострадавшие продолжают поступать. Директор АЭС Брюханов ежечасно дает сводки в Киев и нам, что радиационная обстановка в пределах нормы, так что ждем указаний высокой комиссии…
Затем докладывал Геннадий Васильевич Бердов – высокий, седовласый, спокойный генерал-майор МВД, заместитель министра внутренних дел УССР. Он прибыл в Припять в пять утра 26 апреля в новом, недавно сшитом мундире. Золотые погоны, мозаика орденских планок, значок заслуженного работника МВД СССР. Но мундир его, седые волосы были уже страшно грязными, радиоактивными, поскольку генерал провел все утренние часы рядом с АЭС. Радиоактивными теперь были волосы и одежда у всех присутствующих, в том числе и у министра Майорца. Радиация, как и смерть, не разбирает, кто ты – министр или простой смертный. Накрывает и пронизывает всех, кто попадет „под руку“. Но никто из присутствующих тем не менее не знал об этом. Приборов дозконтроля и защитных средств никому не выдавали. Ведь Брюханов докладывал, что радиационная обстановка нормальная. А раз все нормально, зачем тогда защита и приборы?
– Анатолий Иванович, – докладывал генерал Бердов. – В пять утра я уже был в районе аварийного энергоблока. Наряды милиции буквально приняли эстафету у пожарных. Они перекрыли все дороги к АЭС и поселку. Ведь окрестности станции очень живописные, и люди по выходным дням любят бывать здесь. А сегодня выходной. Но места отдыха стали теперь опасной зоной, хотя товарищ Брюханов и говорит нам, что радиационная обстановка нормальная. Милицейские наряды по моему приказу закрыли к ним подступы, особенно к местам рыбалки на водохранилище пруда-охладителя, подводящего и отводящего каналов. (Тут надо заметить, что генерал Бердов, догадываясь об опасности, не представлял, какова она на самом деле, каков лик и образ „врага“, как на него нападать и чем защищаться. Поэтому его милиционеры оказались без дозиметров и средств индивидуальной защиты и все до одного переоблучились. Но инстинктивно они действовали правильно – резко сократили доступ в предполагаемую опасную зону. – Г. М.)
В Припятском отделении милиции сформирован и действует оперативный штаб. На помощь прибыли сотрудники Полесского, Иванковского и Чернобыльского райотделов. К семи утра в район аварии прибыли более тысячи сотрудников МВД. Задействованы усиленные наряды транспортной милиции на железнодорожной станции Янов. Здесь к моменту взрыва находились составы с ценнейшим оборудованием, по расписанию приходили и приходят пассажирские поезда, локомотивные бригады и пассажиры которых ничего о случившемся не знают. Сейчас лето, открытые окна вагонов. Железная дорога проходит, вы знаете, в пятистах метрах от аварийного блока. Радиация, я думаю, достигает вагонов. Надо закрывать движение поездов… (Хочется еще раз похвалить генерала Бердова. Из всех собравшихся государственных мужей он первый правильно оценил обстановку, хотя не владел специальными знаниями в атомной технике. – Г. М.) Постовую службу везде несут не только сержанты и старшины, но и полковники милиции. Лично проверяю посты в опасной зоне. Никто не покинул свой пост, не было ни одного отказа от несения службы. Проведена большая работа в автохозяйствах Киева. На случай эвакуации населения тысяча сто автобусов подогнаны к Чернобылю и ждут указаний Правительственной комиссии…
– Что вы мне все про эвакуацию рассказываете?! – взорвался министр Майорец. – Паники захотели? Надо остановить реактор, и все прекратится. Радиация придет в норму. Что с реактором, товарищ Шашарин?
– Реактор в „йодной яме“, Анатолий Иванович, – ответил Шашарин, – операторы, по данным Фомина и Брюханова, заглушили его, нажав кнопку „АЗ“ пятого рода. Так что реактор надежно заглушен…
Шашарин вправе был говорить так, ибо не знал подлинного состояния реактора. Он ведь еще не поднимался в воздух.
– А где операторы? Их можно пригласить? – настаивал министр.
– Операторы в медсанчасти, Анатолий Иванович… В очень тяжелом состоянии…
– Я предлагал эвакуацию еще рано утром, – глухо сказал Брюханов. – Запрашивал Москву, товарища Драча. Но мне сказали, чтобы до приезда Щербины ничего в этом направлении не предпринимать. И не допускать паники…
– Кто осматривал реактор? – спросил Майорец. – В каком он сейчас состоянии?
– Осмотр реактора с вертолета производили Прушинский и представитель главного конструктора аппарата Полушкин. Сделаны снимки. Товарищи вот-вот должны подойти…
– Что скажет гражданская оборона? – спросил Майорец.
Встал С. С. Воробьев (тот самый начальник штаба гражданской обороны АЭС, который в первые два часа после взрыва с помощью единственного радиометра со шкалой 250 рентген определил опасную степень радиации и доложил Брюханову. Реакция Брюханова читателю известна. Однако следует дополнить, что Воробьев продублировал ночью сигнал тревоги в Штаб гражданской обороны Украинской республики, что достойно всяческой похвалы. – Г. М.). Он сказал, что имеющийся у него прибор фиксирует высокие радиационные поля. На диапазоне 250 рентген зашкал в районах завала, машинного зала, центрального зала и в других местах вокруг блока и внутри.
– Нужна срочная эвакуация, Анатолий Иванович, – заключил Воробьев.
– Не усугубляй, – шикнул на подчиненного Брюханов.
Встал представитель 3-го Главного управления при Минздраве СССР В. Д. Туровский.
– Анатолий Иванович, необходима срочная эвакуация. То, что мы увидели в медсанчасти… Я имею в виду осмотр больных… Они в тяжелом состоянии, дозы, ими полученные по первым поверхностным оценкам, в три-пять раз превышают летальные. Тяжелейшее внешнее и внутреннее облучение. Этот буро-коричневый ядерный загар… Бесспорна диффузия радиоактивности на большие расстояния от энергоблока…
– А если вы ошибаетесь? – сдерживая недовольство, спросил Майорец, внешне всегда приглаженный и заторможенный. – Разберемся в обстановке и примем правильное решение. Но я против эвакуации. Опасность явно преувеличивается…
Совещание прервало свою работу. Был объявлен перерыв. Министр и Шашарин вышли в коридор покурить…»
Свидетельствует главный инженер В ПО Союзатоэнерго Б. Я. Прушинский:
«Когда мы вернулись с Костей Полушкиным в горком КПСС Припяти, Шашарин и Майорец стояли в коридоре и курили. Мы подошли и прямо там, в коридоре, состоялся доклад министру о результатах осмотра 4-го блока с воздуха.
Первым нас увидел Шашарин и крикнул:
– Вот кстати, Прушинский и Полушкин!
Мы подошли.
– Доложите, что увидели с вертолета.
Сильно затягиваясь, в клубах дыма, и без того щупленький и казавшийся на заседаниях коллегий каким-то игрушечным по сравнению с тяжеловесами типа замминистра А. Н. Семенова, Шашарин сейчас еще больше осунулся, побледнел, обычно приглаженные каштановые волосы теперь торчали перьями во все стороны. Бледно-голубые глаза за огромными стеклами импортных очков смотрели затравленно, не мигая. И все мы были в это время затравленные и убитые. Пожалуй что, кроме Майорца. Он, как всегда, аккуратный, с ровненьким розовым картинным пробором, выглядел эдаким округлым, как обычно, с ничего не выражающим лицом. А, может, просто ничего не понимал. Скорее, так оно и было.
– Анатолий Иванович! – бодро начал я. – Мы вот с Константином Константиновичем Полушкиным осмотрели 4-й блок с воздуха. С высоты 250 метров. Блок разрушен… То есть разрушена главным образом монолитная часть реакторного отделения: помещения главных циркуляционных насосов, барабан-сепараторные, центральный зал. Верхняя биозащита реактора раскалена до ярко-вишневого цвета и лежит наклонно на шахте реактора. На ней хорошо видны обрывки коммуникаций КЦТК (контроля целостности технологических каналов) и охлаждения СУЗ (системы управления защитой). Везде: на крыше блока „В“, машзала, деаэраторной этажерки, на асфальте вокруг блока и даже на территории распредустройств 330 и 750 киловольт разбросаны графит и обломки топливных сборок. Можно предположить, что реактор разрушен. Охлаждение не эффективно…
– Аппарату крышка, – сказал Полушкин.
– Что вы предлагаете? – спросил Майорец.
– А черт его знает, сразу не сообразишь. В реакторе горит графит. Надо тушить. Это перво-наперво… А как, чем… Надо думать…
Все вошли в кабинет Гаманюка. Правительственная комиссия продолжила работу. Шашарин доложил совавшимся идею создания рабочих групп. Когда речь коснулась восстановительных работ, представитель Генпроектанта с места выкрикнул:
– Надо не восстанавливать, а захоранивать.
– Не разводите дискуссии, товарищ Конвиз! – прервал его Майорец. – Названным группам приступить к работе и в течение часа подготовить мероприятия для доклада Щербине. Он через час-два должен подъехать…»
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
«Потом мы поднимались на вертолете в воздух с Марьиным и зампредом Госатомэнергонадзора членом-корреспондентом АН СССР В. А. Сидоренко. Зависали над блоком на высоте 250–300 метров. У пилота был, кажется, дозиметр. Хотя, нет – радиометр. На этой высоте „светило“ рентген триста в час. Верхняя плита была раскалена до ярко-желтого цвета, против ярко-вишневого, доложенного Прушинским. Значит, температура в реакторе росла. Плита биозащиты лежала на шахте не так наклонно, как потом, когда бросали мешки с песком. Грузом ее развернуло… Здесь уж мне стало ясно окончательно, что реактор разрушен. Сидоренко предложил бросить в реактор тонн сорок свинца, чтобы уменьшить излучение. Я категорически воспротивился. Такой вес, да с высоты двести метров – огромная динамическая нагрузка. Пробьет дыру насквозь, до самого бассейна-барбатера, и вся расплавленная активная зона вытечет вниз, в воду бассейна. Тогда надо будет бежать, куда глаза глядят…
Когда приехал Щербина, я зашел к нему отдельно, до совещания, доложил ситуацию и сказал, что надо немедленно эвакуировать город. Он сдержанно ответил, что это может вызвать панику. И что паника еще страшнее радиации…»
К этому времени, примерно к девятнадцати часам, кончились все запасы воды на АЭС, насосы, с таким трудом запущенные переоблучившимися электриками, остановились. Вся вода, как я уже говорил раньше, попала не в реактор, а на низовые отметки, затопив электропомещения всех блоков. Радиоактивность везде стремительно растет, разрушенный реактор продолжает изрыгать из своего раскаленного жерла миллионы кюри радиоактивности. В воздухе весь спектр радиоактивных изотопов, в том числе плутоний, америций, кюрий. Все эти изотопы инкорпорировали (проникли внутрь) в организмы людей, как работающих на АЭС, так и жителей Припяти. В течение 26 и 27 апреля, вплоть до эвакуации, продолжалось накопление радионуклидов в организмах людей, а кроме того, они подвергались внешнему гамма– и бета-облучению…
Продолжение следует...
Источник: topwar.ru.
Рейтинг публикации:
|
