Японский дневник-1946

Отрывки из книги американского военного корреспондента Марка Гейна "ЯПОНСКИЙ ДНЕВНИК" (1948)

21 мая 1946

ТОКИО

В конце прошлого года один полковник рассказал мне любопытную историю. Речь шла об "Ассоциации отдыха и развлечений" - величайшей в мире компании по торговле живым товаром.

9 сентября, за два дня до вступления в Токио, 1-я мотомеханизированная дивизия блокировала дорогу близ Циофу на пути к Токио. Все были в волнении: хотя до сих пор все шло гладко, никто не мог сказать, чего следует ожидать от фанатичной японской военщины, когда оккупанты войдут в столицу. Американцы следили за каждой тенью и вскакивали при каждом шорохе.

Глубокой ночью американцы услышали звук приближающегося грузовика… Когда он был уже близко, один из часовых закричал: "Стой!" Грузовик остановился, и оттуда вышел японец и группа молодых женщин. Осторожно они направились к ожидавшим их солдатам.

Когда они подошли совсем близко, японец остановился, почтительно поклонился и сказал:

"Привет от "Ассоциации отдыха и развлечений"!

Этот рассказ, а также отдельные слухи об этой организации, которые доходили до нас время от времени, заставили нас с Кохрэном отправиться сегодня днем в правление этой организации. Мы остановили свою машину на Гтнзе, главной улице Токио, и поднялись по лестнице в главную контору, помещавшуюся в большом шумном зале, где сидело множество клерков, машинисток, счетоводов. В связи с отсутствием президента Ассоциации, нас встретил его "главный советник" Масанао Канецика. Канецика был изысканно одет, отлично владел английским языком, которому он выучился за время своей многолетней работы ресторатором в Соединенных Штатах. Расторопный и деловитый, Канецика рассказал нам историю Ассоциации.

"15 августа 1945 г., - сообщил нам Канецика, - в день, когда император объявил об окончании войны, японское полицейское управление вызвало к себе президентов семи главных увеселительных компаний в Токио. Среди них были компании, ведавшие ресторанами, кабарэ, чайными домиками гейш и публичными домами. Начальник управления обратился к президентам со следующими словами:

"Господа, - сказал он, - в Японию прибывает американская армия. Мы боимся, что американцы причинят вред нашим женщинам – нашим женам, дочерям и сестрам. Нам нужен амортизатор. Кроме того, мы хотим, чтобы американцам понравилось здесь и чтобы они стали нашими друзьями. Поэтому правительство приказывает вам создать центральную ассоциацию, которая будет заботиться о развлечении американцев".

"А как же быть со средствами?" - спросил кто-то из них.

- Правительство позаботиться о том, чтобы вы не нуждались в средствах.

Так 23 августа, еще до того, как американцы вступили на японскую землю, была создана эта Ассоциация на кооперативных началах.

К тому времени, когда командование запретило американцам посещать токийские публичные дома, дело в Ассоциации было поставлено на широкую ногу. В ее центральном управлении насчитывалось 450 служащих, на службе у нее состояло 2 тысячи танцовщиц (большинство которых, если не все, нелегально занимались проституцией) и 350 явных профессионалок.

Для женщин, состоявших на службе в Ассоциации, имелось два лазарета. Она рассылала своих агентов в сельские местности Японии и в города, подвергавшиеся сильной бомбардировке, для вербовки подходящих служащих. В Токио сейчас официально насчитывается 668 публичных домов, в которых числится 8 тысяч женщин, однако Ассоциация находится все же вне конкуренции. У нее самые хорошенькие девушки, покупающие одежду у компании в кредит! У нее на службе находятся такие люди, как Канецика, которые обеспечивают "культурное обслуживание" посетителей, и, наконец, она пользуется покровительством японского правительства.

28 мая 1946

ТОКИО

Четыре дня назад в комнате N506 в Форести-билдинг, по соседству с личным кабинетом генерала Макартура, было созвано совещание почти всех отделов штаба для разработки директив по удалению военных преступников из экономического аппарата Японии. Это совещание явилось одной из важных вех в истории оккупации.

Страсти разгорелись уже на самом совещании, а ожесточенные споры, продолжавшиеся и после его окончания, еще сильнее накалили атмосферу. У меня побывало не меньше шести человек, с возмущением рассказывавших мне о том, что происходило на совещании. Это возмущение нетрудно понять. Уже то, что участники совещания не решались изгнать людей, субсидировавших агрессию, было достаточно плохо само по себе. Но еще хуже было то, что это совещание явилось кульминационным пунктом в возрождении политической школы, базирующейся на принципах: "Япония – наш оплот" и "Не будем уничтожать наших лучших союзников". Одной из многих жертв конференции было содержащееся в Потсдамской декларации обязательство "навсегда" устранить "власть и влияние тех, кто обманул и ввел в заблуждение народ Японии, заставив его идти по пути завоевания мирового господства".

Как и на прошлогоднем совещании по поводу политической чистки, присутствующие немедленно разделились на два непримиримых лагеря. В один из них входила крепко спаянная фаланга четырех отделов штаба: G-1 (личный состав), G-2 (разведка), G-3 (планы и операции) и G-4 (снабжение). Эта группа нашла союзников в таких отнюдь не военных учреждениях, как дипломатический отдел и отдел гражданских средств сообщения. В другом лагере в неравных условиях оказались разрозненные представители трёх отделов, составляющих подлинную администрацию Японии: отдела гражданской информации и просвещения, отдела по делам японского правительства и научно-экономического отдела.

Совещание началось в атмосфере общего согласия. Все признавали, что Потсдамская декларация действительно требует проведения чистки. Но на этом согласие кончилось. Один из представителей военного лагеря отметил, что в декларации не указано, когда именно должна быть проведена чистка. Другой подверг сомнению силу декларации "при существующих обстоятельствах". Макс Бишоп, представитель государственного департамента, подчеркнул это положение словами:

"Потсдамская декларация не является неприкосновенным документом".

Мой друг полковник Кресуэлл был одним из наиболее активных представителей военного лагеря.

"Если бы теперь понадобилось, - сказал он, - снова написать Потсдамскую декларацию без нажима со стороны общественного мнения, страстей и волнений, она оказалась бы совершенно иной". Затем он перешел от созерцательного подхода к проблеме к действенному:

"К чорту Потсдамскую декларацию!"

Как только образовался водораздел между двумя лагерями, военная группа начала утверждать, что мы не можем рисковать, удаляя компетентных людей из экономического аппарата Японии.

По словам Кресуэлла, один из главных дефектов Потсдамской декларации и подобных ей документов заключается в том, что они основываются на предположении, будто каждый фабрикант оружия является милитаристом.

"Посмотрите на политическую чистку, которую мы провели в январе, - сказал он. – Теперь выясняется, что мы вынуждены дисквалифицировать и удалить из общественной жизни людей, которые вступили в "Ассоциацию помощи трону" [тоталитарная партия военного времени] и другие подобные организации с единственной целью – оказывать на них сдерживающее влияние".

Бишоп согласился с ним, выдвинув аргумент о том, что эта директива "не в интересах Соединенных Штатов".

Однако больше всех других меня поразили три замечания, которые как бы определяли новую политическую погоду в Японии.

Кресуэлл: "Может наступить время, когда нам будет нужна сильная Япония.

Второй полковник: Мы не должны экспериментировать с японской экономикой.

Третий полковник: Оглянитесь назад на чистку в японской армии. Она привела к ослаблению наших собственных тактических позиций.

Мало того, что мы отказываемся от всех наших высоких идей преобразования японской экономики или откровенно говорим о ремилитаризации Японии. Некоторые из наших дошли уже до того, что даже уничтожение нами японской армии считают ошибкой. Подобно британским консервативным делегатам, выступавшим на конференции Института тихоокеанских отношений за семь месяцев до капитуляции Японии, полковники, очевидно, сожалеют об исчезновении японской армии "как стабилизирующего элемента в период хаоса".

23 июня 1946

ТОКИО

Шесть месяцев назад, перед тем как отравиться, принц Коноэ написал тоненькую книжечку мемуаров, в которых он подробно, шаг за шагом, рассказал о вступлении Японии в войну. Одна из наиболее очевидных задач его мемуаров заключалась в том, чтобы изобразить Тодзио архизлодеем и поджигателем войны. В противоположность ему, Коноэ изображает самого себя доблестным борцом за мир.

На основании данных, полученных мной сегодня, я склонен назвать принца ловким лжецом.

В сентябре 1940 г., когда премьером был Коноэ, японское Печатное управление получило от правительства распоряжение начать печатание "оккупационной валюты". Это были японские военные банкноты, предназначенные главным образом для обращения в районе Южных морей: на Филиппинах, в Бирме, Малайе и Индонезии.

В мае 1941 г., когда премьер Коноэ "боролся за мир", Печатное управление начало отправлять банкноты на хранение в Японский банк.

В ноябре 1941 г., тотчас же после того как Тодзио сменил Коноэ на посту премьера, Японскому банку был отдан совершенно секретный приказ о сдаче валют военным казначействам.

Из этих фактов, только что обнаруженных американской разведкой, явствует, что политика была преемственной, независимо от того, был ли премьером "миротворец" Коноэ или злодей Тодзио. Это является лишь новым подтверждением того, что Япония отнюдь не внезапно решила начать агрессию. Она долго и тщательно готовилась к ней, причем армия, правительство и крупная буржуазия действовали сообща.

Это очень важный факт. Он имеет особое отношение к новейшим попыткам доказать, что только Тодзио и некоторые из его друзей-заговорщиков должны считаться военными преступниками. Самому богу известно, какая тяжкая вина и без того лежит на Тодзио. Но отвратительно смотреть на всех этих людей, начиная с императора и премьера Иосида, которые вскакивают в благородном негодовании и кричат: "Он все это сделал один!"

Еще более многозначителен тот факт, что многие американцы сочли выгодным распространять этот новый миф. Некоторые из них – в особенности высшие власти в штабе оккупационных войск – отдают себе отчет, что опровергнуть это положение – значило бы признаться в том, что большинство людей, которых мы держим у власти, включая императора, в действительности должно быть предано суду и приговорено к смертной казни через повешение.

Другие группы – главным образом бывшие изоляционисты – вынуждены высказываться в защиту этого нового мифа, для того чтобы сохранить за собой возможность обвинять президента Рузвельта в том, что он "спровоцировал" Японию такими мерами, как эмбарго на нефть, объявленное в июле 1941 г. Нетрудно представить, какова будет судьба этой версии, когда будет обнаружено, что японцы печатали военную валюту для Филиппин за пятнадцать месяцев до своего нападения на Пирл Харбор.

2 июля 1946

ТОКИО

Вот уже несколько недель служащие отдела гражданской информации и просвещения заняты разработкой мероприятий, которые могли бы дать простым смертным возможность критиковать императора, не подвергаясь опасности попасть за это в тюрьму. Проект прошел все соответствующие инстанции, пока не достиг начальника отдела. Тот отверг его, объяснив, что "момент неблагоприятен". Таким образом, по крайней мере на ближайшее время, император останется в законодательстве страны на правах самодержавного полубожественного монарха.

Это согласуется с секретным приказом Вашингтона, который вызвал здесь много оживленных толков. Этот приказ был дан генералу Макартуру Комитетом координации иностранных, военных и морских дел в середине апреля и настолько резко отличался от взглядов, высказывавшихся нами до сих пор, что в нем нельзя не увидеть резкой перемены нашей политики в Японии.

В приказе из Вашингтона говорится приблизительно следующее:

"Хотя Соединенные Штаты являются решительным сторонником установления в Японии республиканской формы правления, сам японский народ, очевидно, сочувствует императорскому строю. Поэтому генералу Макартуру даются инструкции помочь японскому народу в развитии конституционной монархии и сохранении императорского строя.

Прямой нажим на императорский строй ослабил бы демократические элементы и, наоборот, усилил бы крайние партии – как коммунистов, так и милитаристов. Верховному главнокомандующему поэтому приказано тайно содействовать популяризации личности императора не как существа божественного происхождения, а как человека.

Настоящий приказ не должен быть известен японскому народу.

Мне давно известно о попытках одного американского генерала, находящегося здесь, убедить министерство императорского двора, чтобы оно изменило свою политику в вопросах информации общественности.

"Пользуйтесь рекламой, - говорит он министерству. – Смотрите на императора, как на товар, который надо продать народу".

И все же я нахожу вашингтонский приказ удивительным. Почти до последнего дня войны офицеры из отдела психологической войны при штабе генерала Макартура действовали на основании приказов, в которых император рассматривался как военный преступник. И даже если отвлечься от этой прежней деятельности Макартура, трудно представить себе армию Соединенных Штатов в роли советника Хирохито по вопросам информации общественности, занятую попытками навязать этого трусливого маленького человечка его собственному народу. В первые дни после победы можно было считать целесообразным использование Хирохито, чтобы обеспечить исполнение наших приказаний. Новый приказ выходит далеко за пределы целесообразности и относится к области высокой политики дальнего прицела, которая представляется мне глубоко антидемократичной и, выражаясь современными штампами, глубоко антиамериканской.

18 июля 1946 г.

ИВАКУНИ

Сегодня утром вылетел из Токио на самолете в Хиро­симу и Нагасаки, чтобы написать несколько очерков по случаю первой годовщины взрыва атомной бомбы. Пер­вая остановка была на британской базе близ Хиросимы.

19 июля 1946 г.

ХИРОСИМА

Рано утром мы поехали в Хиросиму. Это была трудная поездка по ухабистой дороге, неровной, как стиральная доска. Картина разрушений медленно приближалась к нам. В одной деревушке мы заметили первые потрескавшие­ся стены, в другой - несколько разрушенных домов. После этого признаки разрушений стали нарастать, пока мы не добрались до местности, где все было сдвинуто с места, где кирпичи обратились в пыль, а опаленная почва имела ржаво-коричневый цвет. Наконец, мы достиг­ли реки и здания на берегу, где 6 августа 1945 г. упала первая атомная бомба. Здание напоминало обсерваторию и частично сохранило свою форму, но его стены были разрушены, крыша и потолки обвалились, а металлические части с приставшими к ним кусками цемента бессильно обвисли. Мост, находящийся поблизости, имел такой вид, как будто мощная рука оттолкнула его в сторону, раскрошив цемент и согнув металл.

Мы проехали по мосту к самому большому из уцелевших зданий. Это был восьмиэтажный универмаг, в котором теперь, очевидно, было размещено много различных уч­реждений. Большая часть фасада скрывалась под двумя огромными плакатами, рекламирующими возвращение к нормальной жизни: это была реклама кинофильмов "Ка­сабланка" и "Бэби на Бродвее". На упитанных "бэби" было минимальное количество одежды, и на этом фоне поврежденных зданий, наряду с бедно одетыми людьми, проходившими под ними, они были похожи на жестокие карикатуры.

Муниципалитет представлял собой большое низкое железобетонное здание, одиноко стоящее среди обширного безлюдного, незастроенного пустыря. Стекла в окнах почти всюду были выбиты. Внутри здания обвалилась вся штукатурка, и даже теперь, через год после взрыва, она все еще хрустела под ногами. Мы искали мэра, но не нашли и наконец решили побеседовать с его заместите­лем. Он сказал нам, что население города, составлявшее 320 тысяч до того как была сброшена бомба и понизив­шееся через неделю после этого до пяти или шести тысяч, теперь достигло 170 тысяч. Большинство этих людей жило за городом, и в Хиросиму их влекла сила привычки, воспоминания или надежда.

Японец говорил тихим бесстрастным голосом:

"Мы считаем, что погибло 66 тысяч человек, а пострадало вдвое больше. У нас в городе было 75 тысяч домов. Две трети из них сгорело, большинство остальных зданий обвалилось. Там, на горе Хиджи... - он показал на гору, возвышавшуюся над городом, - ...там, на этой горе сломались деревья в фут толщиной. Рисовые поля на рас­стоянии восьми миль отсюда были опалены и погибли. Взрыв выбелил камни и запечатлел на стенах тени пред­метов. Вон там, на лестнице, стоял человек. Атомные лучи оставили на стене отпечаток его тела, но его самого мы так и не нашли".

Городские власти составили пятилетний план восста­новления. Но прошел год, а восстановление сводится главным образом к очистке улиц от обломков. Замести­тель мэра жаловался на то, что правительство не сделало почти ничего. Власти префектуры оказались немногим лучше. Только после напоминания со стороны англий­ского командования они заглянули на японские военные склады строительных материалов и обнаружили 15 ты­сяч "домов-полуфабрикатов" (несколько досок, несколько рам и чертеж) по 3600 иен (233 доллара) за каждый. Они также выдали каждой семье пособие в размере 1000 иен, то есть сумму, которой при существующих ценах может хватить на сотню яиц. Не все жители Хиросимы могли позволить себе роскошь покупки такого дома. Те, кто не имеет на это средств, разыскивают ржавые листы желе­за и кирпичи и сами строят себе жилище.

Население Хиросимы плохо питается. Вслед за атом­ной бомбой на него обрушились другие бедствия - тай­фуны и наводнения, которые уничтожили урожай. Про­довольствие подвозится в город нерегулярно. Люди чув­ствуют себя здесь заброшенными и мечтают о щедрости американцев, которая возместит потери, ими же при­чиненные.

"В прошлом месяце, - сказал заместитель мэра,­ мы закончили кампанию по очистке одного из районов города, продолжавшуюся месяц. Мы нашли тысячу трупов. Иногда люди начинают расчищать почву для постройки новых домов и находят убитых или отдельные части че­ловеческих тел".

Мы покинули муниципалитет и снова вышли на улицу, где нас охватил зной и странный неопределенный запах. Мимо нас прошел сильно пострадавший, еще сохранивший черные следы пожара трамвай, на подножках которо­го висели пассажиры. Электрическая проводка была вос­становлена, но поддерживающие ее металлические столбы были искривлены и изогнуты, приняв странные очерта­ния. Некоторые из них напоминали швабры, так как с их верхушек свисали старые оборванные провода. Де­ревья стояли черные и безжизненные, а трава, пробивав­шаяся небольшими участками, имела хилый вид.

Мы направились к госпиталю Красного Креста­ - сильно поврежденному белому зданию. Дежурный врач сказал нам, что масса "атомных пациентов" уже выписа­лось и осталось только десять человек. Однако специали­сты по пластической хирургии все еще работают сверх­урочно, пересаживая здоровую кожу на обожженные до неузнаваемости лица, и десятки людей все еще приходят в госпиталь с жалобами на странную слабость.

"Кто знает, в чем дело? - сказал доктор. задумчиво. - может быть, это воображение. Может быть, недостаток питания. А может быть, результат атомного излучения. Мы так мало знаем".

Он вспомнил утро взрыва. Он сам был ушиблен и оглушен, но когда обожженные и окровавленные люди целым потоком устремились в госпиталь, он пошел в операционную и начал работать среди крови, пыли и извести. Он работал весь день и всю ночь и мечтал о том, чтобы когда-нибудь кончился поток пострадавших, но они все прибывали. Наконец он потерял сознание от уста­лости, а когда пришел в себя, его уже ждали новые па­циенты.

Он сказал нам, что большинство людей пострадало от волны горячего воздуха. Следующей причиной ране­ний были разбитые стекла, а также обвалы домов и об­рывы проводов. Само здание госпиталя наглядно гово­рило о том, что произошло в тот день. При взрыве бомбы образовались волны раскаленного воздуха, распростра­нявшиеся по всем направлениям. Эти волны были до­статочно сильными, чтобы разрушить деревянные построй­ки и согнуть металлические оконные рамы, как это слу­чилось в госпитале. Все, что могло согнуться, было вы­гнуто наружу от центра взрыва. Многие из людей, не по­павших в тепловую волну, отделались. Незначительными ранениями. У тех, которые пострадали от нее, были "те­ни" на коже в тех местах, где между их телом и раскален­ной волной оказались пуговицы, оконные рамы или ветки деревьев. В колодцы попал радиоактивный песок, и ты­сячи людей страдали "атомным поносом", от которого многие умирали.

Мы разговаривали с молодой женщиной, которая в момент взрыва ожидала ребенка. Ее лицо и руки были опалены и имели темнокрасный цвет, а кожа зарубцева­лась и сморщилась, образовав розоватые, неровные склад­ки. Но ее ребенок благополучно родился и теперь лежал рядом с ней и смеялся. Защищенный от жара телом своей матери, он имел вполне нормальный вид. Мы сказали женщине, что у нее прелестный ребенок, и она радостно и гордо улыбнулась, как все счастливые матери.

Мы снова вышли на улицу, чтобы поискать там людей, с которыми можно было поговорить, и нашли несколько человек. Кое-где семьи терпеливо расчищали место для фундамента, работая голыми руками или примитивными орудиями. Женщины кормили грудных детей, мыли рис или возились с угольными жаровнями. Какой-то маленький мальчик плакал. Старик поливал крошеч­ный огород на краю большого, засыпанного мусором пустыря.

Мы вернулись к своим виллисам, которые оставили перед зданием муниципалитета, и на этот раз застали около них нескольких ребят. Мы спросили одного из них, пострадал ли он от взрыва. Он ответил, что его не было в городе, но что многие мальчики и девочки из его клас­са были здесь в момент взрыва и что у них теперь шрамы.

"На них страшно смотреть, - сказал он серьезно.­ - Мы очень жалеем их".

Мы задали ему неизбежный вопрос:

"А что ты думаешь об американцах?"

Он посмотрел на других мальчишек, на мусор, на нас. Для двенадцатилетнего ребенка он слишком тщательно взвешивал свой ответ.

"Американцы хорошие люди, - сказал он. - Они очень добрые".

15 августа 1946 г.

ТОКИО

Сегодня исполнился год с тех пор, как голос императора, записанный на восковую пластинку, сообщил его народу об окончании войны.

В этот исторический для Японии день я напрасно искал признаков самоанализа, раскаяния, проявлений того, что уроки поражения дошли до сознания. Премьер-министр опубликовал декларацию, полную общих фраз. Пресса ограничилась благонамеренными словоизлияниями. Им­ператор находился в дворцовом храме, беседуя с духами своих предков.

Но если нет раскаяния, то есть раболепие, которое кажется еще отвратительнее на фоне того самодовольства, с которым принимают его победители.

"Ниппон таймс", орган министерства иностранных дел и императорского двора, вышел с сахариново-сладкой передовой статьей, в которой говорилось:

"Даже те, кто наиболее пламенно приветствовал капи­туляцию, не могли в то время представить себе, как вели­ки будут благодеяния, которые последуют за ней... Они превосходят самые смелые надежды, которые год назад осмеливались питать только наиболее оптимистически настроенные люди..."

На первой странице была помещена декларация гене­рала Макартура, восторженно поддерживающая законо­проект о земельной реформе, которую американский штаб силой навязал японскому правительству. ("Отрадно со­знавать, что правительство проявило мужество и реши­мость...") Верхняя часть страницы была занята большой фотографией генерала, входящего в свой черный кадиллак. Подпись под снимком начиналась словами:

"Генерал Макартур, могучий полководец..."

Сегодня подходящий день для того, чтобы японская пресса начала рассказывать народу подлинную и полную историю войны и поражения. Со времени капитуляции прошел год, но до сих пор рассказана лишь ее небольшая часть.

В начале оккупации отдел генерала Дайка сделал попытку изложить ее в ряде радиопередач и газетных статей. Но американские офицеры, писавшие эти статьи, не знали всех фактов, а что еще хуже, они пытались обе­лить некоторых из военных преступников, вошедших в правительство. Правда, в "Иомиури" И нескольких других газетах и журналах появились кое-какие интерес­ные материалы о развитии и росте милитаризма в Японии. Вышло три или четыре хорошие книги. Обследователи, собиравшие материал для составления обзора результа­тов стратегических бомбардировок, извлекли интересные сведения из опроса семи сотен японских чиновников.

Кроме того, к нам начинают просачиваться некото­рые данные с заседаний суда над военными преступ­никами.

Однако никому пока не пришло в голову привести в систему эти сведения в назидание как победителям (что­бы они поняли большую часть того, что происходит здесь сегодня), так и побежденным (чтобы они могли предотвра­тить повторение того, что происходило в прошлом). Возможно, конечно, что читающая публика, как здесь, так и в нашей стране, равнодушна ко всему этому. Тем не менее значительная часть вины ложится также на пра­вителей Японии, которые хорошо хранили свои тайны. В противоположность Германии и Италии, в Японии оказалось немного генералов или политических деятелей, готовых все рассказать ради наживы или спасения своей шкуры. Не сохранилось и архивов, которые могли бы использовать американцы. На протяжении двух недель, прошедших между капитуляцией и прибытием наших войск, японцы предавались настоящей оргии сжигания печатных и рукописных документов.

Вот уже восемь месяцев, как я собираю обрывки ма­териалов, избежавшие уничтожения. Я надеялся, что, когда сопоставлю их, передо мной откроется секретная история японской войны и поражения. Однако эти мате­риалы не дают еще полной картины событий. Они дают возможность бросить лишь беглый взгляд на беспо­щадную борьбу за войну, мир и сохранение полити­ческой власти, длившуюся четыре года под сенью трона.

Представшая передо мной картина выглядит неправдо­подобно даже для тех, кто знаком с историей японских интриг. Мне постоянно нужно было напоминать себе о том, что имеющиеся у меня данные совершенно неопро­вержимы. История интриг и контринтриг, которая раз­вертывалась передо мной, напоминала наиболее захватыва­ющие романы. При всей своей неполноте мои досье содер­жат данные о четырех больших заговорах, о четырех или пяти покушениях на убийство, о нескольких более мел­ких интригах и по меньшей мере об одной попытке во­оруженного переворота. Иногда эти заговоры сливались или дублировали друг друга, иногда открывались загово­ры в самой среде заговорщиков, одной их группы про­тив другой, и трудно было провести границу между этими заговорами.

Наиболее замечательной чертой этой секретной исто­рии были разногласия внутри правящей клики Японии. Некоторые из ее членов предвидели поражение и были настроены против войны. Другие хотели выйти из игры после первых побед, когда такой выход представлялся безопасным. Третьи колебались и все больше падали духом по мере того как возрастало число поражений. Все заговоры были направлены на заключение мира, и их масштабы увеличивались по мере того, как таяли силы Японии. Только представители армии, за немногим исключением, были полны решимости. Их главным ору­жием против "мирных заговорщиков" был страх. Каждый из последних знал, что армии ничего не стоит организо­вать убийство или даже вооруженный переворот; это сознание внушало им робость, и они проглатывали свой язык в такие минуты, когда необходимо было мужественно отстаивать свою позицию.

В этих заговорах стоит отметить и еще кое-что. Все их участники принадлежали к немногочисленному высшему слою японского общества. За исключением тех случаев, когда привлекались подручные, представители японского народа не принимали участия в заговорах и даже не зна­ли о них. Заговорщикам никогда не приходила в голову ни одна либеральная идея. Они были заинтересованы ис­ключительно в сохранении "статус кво" довоенного вре­мени, который после поражения оказался бы в опасности. Каждая группа заговорщиков по-своему видела спасение Японии в одном и том же: в сохранении абсолютной и феодальной монархии. Они считали, что все остальное может погибнуть, но если император уцелеет после пора­жения, это будет означать, что со временем структуру старой Японии можно будет восстановить.

Японская правящая клика, в среде которой зародились военные заговоры, состояла из многих элементов.

В тот момент у руля стоял Тодзио со своей гнусной бандой военных фанатиков, честолюбивых попутчиков и политических авантюристов. Казалось, что Тодзио, в большей степени, чем кто-либо другой в новейшей исто­рии Японии, приблизился к тому, чтобы стать диктатором. Он был одновременно премьером, военным министром, министром внутренних дел и министром военного снаб­жения, главой тоталитарной "Ассоциации помощи трону", а в течение нескольких месяцев также и начальником генерального штаба. В его власти были армия и полиция, изготовление оружия и воспитание умов.

Однако эта картина была только частично верной. Тодзио находился у власти только по милости других правящих групп: крупного капитала, флота, окопавшихся бюрократов и "старейших государственных деятелей". Кроме того, он был связан политическими правилами и условностями, которые вели свое происхождение еще со времен феодализма. Так, например, считалось вполне допустимым организовать убийство своего врага, но дать формальное обещание императору и не сдержать его счи­талось совершенно непозволительным.

В число "старейших государственных деятелей" входили главным образом отставные премьер-министры или при­дворные чиновники. В большинстве своем это были стари­ки, и только немногие из них занимали официальные посты. Сила их заключалась в том, что император­ - символический властитель - полностью находился под их влиянием. Они участвовали в решениях об отставке од­ного премьера и о назначении другого. Прекрасно владея искусством управления политическими марионетками, они вкладывали нужные им слова в уста императора, поль­зуясь его именем, инспирировали те или иные мероприя­тия и таким путем добивались сохранения в Японии угод­ных им порядков. "Старейшие государственные деятели" не были против войны. Они были против ослабления монархии, а следовательно, и своего собственного положения. Они были в союзе с крупным капиталом, с бюрократией и с "умеренными" элементами из военного флота не из ненависти к милитаризму, а потому что экстремисты из армии имели обыкновение предпринимать авантюры, в которых элемент риска был слишком велик. Это важно запомнить, так как характер событий, о которых дальше пойдет речь, во многом зависел от взаимоотношений между различными кликами правящей группы.

Я убежден, что Япония вступила в войну, предвари­тельно подробно разработав большую часть тактических планов агрессии. Паутина японского шпионажа прости­ралась от Пирл Харбор до Куйбышева. Марионетки япон­цев ждали их почти в каждой из стран, которой они мечта­ли завладеть. Были заготовлены запасы стратегических материалов, которых в среднем должно было хватить на два года войны.

Однако наряду с этим вниманием к мелким деталям поражало странное отсутствие основных стратегических целей. Японское военное командование не знало, чего оно хочет и на чем оно намерено остановиться. Война была для него авантюрой, а в уже охваченном войной мире все авантюры представлялись заманчивыми. Армия завязла в Китае и считала, что сможет выйти из этого положения, сделав еще одну крупную ставку в азартной игре истории.

Военщина делала ставку сразу на два номера. Одним из них был Индокитай, связанный крайне непрочными узами с разбитой Францией. Согласно японским показа­ниям, японские войска, расположенные здесь, были пред­назначены для удара по Малайе, Бирме и Индонезии. В случае капитуляции Англии все эти страны вместе с Индией попали бы в цепкие руки Японии.

Но в июне 1941 г. Гитлер напал на Россию, и офицеры из токийского генерального штаба армии начали говорить о том, чтобы "не пропустить советский автобус". Огром­ные подкрепления были направлены в Маньчжурию. Почти все работники японского военного министерства и генерального штаба (любопытная параллель с аналогич­ным предсказанием генерала Джорджа Маршалла) счита­ли, что Россия продержится не больше трех месяцев. Падение Москвы должно было стать сигналом для наступ­ления на Сибирь. Однако японский военный атташе в Москве начал предостерегать против недооценки способ­ности России к сопротивлению (новая аналогия с на­шим собственным опытом, основанным на данных пол­ковника Филипа Файмонвилла). К сентябрю 1941 г., когда немецкое наступление в глубь России отстало от имевшегося у Японии расписания, в Токио начали читать московские сводки с большим вниманием, чем раньше.

"Лозунг "не пропустить советский автобус", пользо­вавшийся популярностью в генеральном штабе два месяца назад, бесследно исчез, - писал впоследствии один япон­ский генерал. - Вместо него вошел в моду другой: "Кто завоюет Зондские острова, может завоевать весь мир".

Мысль о войне с Россией была временно оставлена, и генеральный штаб посвятил себя подготовке к экспансии на юг. Военщина так боялась, что намечавшаяся тихоокеан­ская конференция принца Коноэ и президента Руз­вельта может закончиться соглашением, что по ее ре­шению генерал и адмирал, сопровождавшие Коноэ, должны были бы совершить харакири в знак протеста против такого соглашения в случае, если бы последнее было достигнуто.

При разработке своих стратегических планов будущей войны Япония допустила три ошибки. Первая из них заключалась в недооценке японской разведкой американ­ского промышленного потенциала и воли США к по­беде. Вторая состояла в непонимании возможностей авиации. Последней ошибкой была неспособность пред­угадать силу нападения американских подводных лодок. Если бы не было никаких других причин, этих трех ошибок оказалось бы достаточно .для того, чтобы погубить Японию.

Почти с первого месяца войны началась эпидемия заговоров малого масштаба, направленных на заключе­ние мира или на убийство нежелательных лиц. Все они потерпели неудачу и имели значение только как симптом.

Первый из этих малых заговоров был подготовлен весной 1942 г. принцем Коноэ и принцем Нарухико Хига­сикуни, который до тех пор был известен только как бутафорский военачальник. Заговорщики хотели свалить кабинет Тодзио и сделать мирные предложения Вашингто­ну. Япония в это время находилась в зените своего успеха и мощи, и оба принца считали, что лучше всего начать переговоры до того как Америка начнет перевооружаться. Сторонников заговора оказалось мало, но даже среди них некоторые принадлежали к буйно помешанным пред­ставителям ультранационалистического движения. Заго­вор быстро выдохся. Но некоторые намеки на происходив­шее стали известны Тодзио, и он установил наблюдение за Коноэ.

Столь же безуспешны были и покушения на убийство. Некоторые из них были инспирированы генералом Исиха­ра, который ненавидел Тодзио и считал, что врагом, на которого следует нападать, является Россия, а не Соеди­ненные Штаты. Во главе другого заговора стоял Сейго Накано, пожалуй, наиболее известный из японских фа­шистов. Накано, который был основателем реакционной политической партии и умел подчинять людей своему влия­нию, посетил в свое время Гитлера и Муссолини и надеял­ся стать фюрером Японии. Когда надежды Накано рухну­ли, он организовал заговор, ставивший целью убийство Тодзио. Накано был замечен во время посещения резиден­ции Коноэ и вскоре после этого арестован. Однажды жан­дармы вывели его из камеры и отвезли домой. Там они ждали, пока он не покончил с собой. Я не знаю, какие они применили средства, для того чтобы убедить его со­вершить харакири.

Только летом 1943 г. начал принимать определенную форму первый большой заговор военного времени. Это был "морской заговор", который красной нитью проходит через всю секретную историю войны. В смысле решающих действий этот заговор был бесплодным. Однако он имел глубокое влияние на другие заговоры и на весь ход тихо­океанского конфликта.

До вступления Японии в войну флот считал, что он может выдержать два года военных действий. В основу этой оценки были положены различные факторы, но глав­ным из них было горючее. Последним сроком, который морские власти наметили для победы, было 7 декабря 1943 г., и все адмиралы были согласны между собой в том, что если победа не будет достигнута к этому времени, придется побеспокоиться. Однако адмиралы начали бес­покоиться за несколько месяцев до наступления этого срока.

Душой "морского заговора" был адмирал Мицумава Ионаи - грузный мужчина, склонный к виски, вожак так называемых "умеренных", которые противились ар­мейским темпам агрессии, находя их слишком стремитель­ными. В сентябре 1943 г. Ионаи вызвал к себе контрадми­рала Сокици Такаги из морского штаба и приказал ему подготовить секретный доклад, содержащий анализ всего хода военных действий. Такаги, который был способным исследователем, выполнил свою задачу с исчерпывающей полнотой. За пять месяцев, которые ему понадобились, чтобы закончить обследование, Такаги взвесил все факто­ры, начиная с морских потерь и морального духа армии и кончая возможностью крупных американских воздушных налетов на Японию.

В феврале 1944 г. Такаги сделал Ионаи устный доклад, в котором заявил, что возможностей для победы нет и что следует стремиться к заключению мира, хотя бы ценой ухода из Китая, Кореи и Формозы.

"Координатором" заговоров был маркиз Кидо, беспринципный придворный с макиавеллиевскими стремлениями, находящийся теперь под судом. Кидо был "хранителем особы императора", и ни один заговор не мог оказаться успешным без его поддержки. Поэтому почти всем заговор­щикам пришлось посвящать его в свои планы, хотя лишь немногие из них доверяли ему. Он переходил из одной группы заговорщиков в другую, прислушиваясь, наблю­дая, говоря мало, оставаясь неопределенной и зловещей фигурой.

Подобно своему старому покровителю Коноэ, Кидо был националистом, симпатизировавшим военным фанати­кам. Ему тоже хотелось бы видеть Японию, простирающую­ся от Скалистых гор до Урала. Но этот лысеющий малень­кий человечек, похожий на сову, был также союзником дзайбацу, другом "старейших государственных деятелей"и подлинным инициатором практической деятельности императора. Для Кидо спасение монарха и всего полити­ческого "статус кво" было гораздо важнее, чем военная победа на другом материке. В конце 1943 г. он получил от одного из осведомленных "старейших государственных деятелей" адмирала Кейсуке Окада тайные сведения о том, что победа ускользает из рук Японии. Кидо не стал противником армии. Он не стал им до последнего момента, если верить дневнику, который он не уничтожил. Но он присоединился к "старейшим государственным деятелям" и адмиралам в их поисках выхода.

Как те, кто хотел мира, так и те, кто чувствовал, что война может окончиться поражением из-за бездарности Тодзио, были согласны в том, что Тодзио надо убрать. Но им нужен был повод.

Этот повод дали Соединенные Штаты. В середине июня 1944 г. американские вооруженные силы высадились на острове Сайпан и американские летающие крепости "Б-29" начали бомбардировку южной Японии с китайских баз. Разгром Сайпана явился личным поражением Тод­зио. Он только что перебросил на этот остров некоторые ударные части из Маньчжурии, после чего ходил важный и спесивый, как павлин, и говорил:

"Пусть теперь попробуют взять Сайпан!"

Высадка американцев породила новый урожай мелких заговоров. Большинство заговорщиков стремилось к то­му, чтобы вернуть с театра военных действий в Японию какого-нибудь "сильного" генерала, который мог бы бро­сить вызов Тодзио. Типичной для этих интриг была по­пытка Нобусуке Киси, члена "кухонного кабинета" Тод­зио, вывезти из Сингапура дряхлого фельдмаршала, имев­шего перед Тодзио преимущество старшинства в строгой военной иерархии.

Но все эти мелкие интриги заслонил собой второй большой заговор, так называемый "заговор Окада".

Этот замысел зародился в предприимчивом уме 77-лет­него адмирала Окада, который всего восемь лет назад был вынужден переодеться в женское кимоно, чтобы спастись от военных мятежников. Цель Окада заключа­лась в том, чтобы свалить Тодзио и сформировать новый кабинет, в котором он сам мог бы стать премьером. Про­иски Окада начались во время секретного бурного сове­щания правящей клики, созванного для того, чтобы за­слушать сообщения с Сайпана. На этом совещании Окада упрекнул Тодзио в том, что последний занимает слишком много важных постов в ущерб интересам страны. Общий смысл ответа Тодзио сводился к тому, чтобы Окада уби­рался к чорту.

Однако 23 июня 1944 г. в Токио были получены новые неблагоприятные известия. На этот раз речь шла о пора­жении японского объединенного флота. Чувствуя себя гораздо менее уверенным, чем раньше, Тодзио решился на блеф. Он явился к Кидо и заявил, что готов подать в отставку, "если имеется в виду подающий надежды за­меститель". Кидо дал ему уклончивый ответ. Тогда Тодзио начал играть на струнке страха, который, как он знал, был важнейшим стимулом в жизни этих людей. Он распустил слух о том, что готов ор­ганизовать военный переворот, если его заставят уйти силой.

В тo же время Тодзио установил надзор за адмиралом Окада. Старый адмирал почувствовал, что он должен действовать, пока не поздно. Ему удалось послать секрет­ные письма адмиралам Ионаи и Нобумаса Суэцугу. В этих письмах он предлагал Ионаи портфель морского министра, в то время как старый подстрекатель Суэцугу должен был стать начальником морского штаба. Оба приняли предложение. Таким образом, в случае успеха заговора, кабинет состоял бы из одних адмиралов.

Затем Окада посвятил в свои планы барона Киициро Хиранума, бывшего премьера и одного из наиболее влиятельных "старейших государственных деятелей". Это была, вероятно, драматическая встреча, так как в свое время обоих преследовали убийцы из рядов армии, и они хоро­шо знали, с каким риском связана их беседа. Они реши­ли, что целесообразнее всего побудить всех "старейших государственных деятелей" подписать меморандум на имя императора, требующий отставки Тодзио. Несколько позд­нее принц Коноэ присоединился к их беседам. Он дал свое согласие на их план.

Кидо отказался присоединиться к заговору. "Являясь лордом-хранителем государственной печати, я обязан оставаться в стороне от всего этого, - сказал он. - Во всяком случае, я опасаюсь, что если все это осуществится, Тодзио устроит переворот".

Интрига продолжалась уже три недели, а дела заго­ворщиков не двигались. Им помогла ошибка, которую сделал Тодзио. Он посетил Кидо и сообщил ему, что ре­шил реорганизовать свой кабинет, включив в него двух адмиралов, в том числе Ионаи.

По настоянию Тодзио, Кидо доложил императору о готовящихся переменах. Тодзио считал, что после за­вершения всех этих перемен флот будет удовлетворен его благосклонностью, и он сумеет сломить "заговор Окада".

Но Тодзио не учел хитрости людей, стоявших за тро­ном. Заговорщики тайно встречались с Кидо и обнаружили роковую ошибку в планах Тодзио. Последний уверил императора, что Ионаи войдет в обновленный кабинет. А что, если Ионаи откажется сделать это? Разве это не было бы явным нарушением обещания, данного Тодзио императору?

Было созвано еще одно тайное совещание. Адмирал Ионаи, вдохновитель первого "морского заговора", при­сутствовал на нем. Авторы второго заговора, или "заго­вора Окада", изложили ему обстоятельства дела. Он заверил их в том, что пойдет за ними.

Когда известие о решении адмирала Ионаи дошло до Тодзио, он счел положение безвыходным и стал своего рода жертвой феодальной условности. Дав обещание императору, он не мог его сдержать. Теперь ему остава­лось только спустить с цепи своих молодых убийц или подать в отставку.

16 июля 1944 г. Тодзио вызвал своих министров и просил, чтобы они подали в отставку. Но шпионы Тодзио уже сообщили ему об интриге его доброго приятеля Киси, который решил привезти из Сингапура его соперника, фельдмаршала, и сознание этого предательства тяжело поразило его. Когда заседание закончилось, Тодзио повернулся к Киси и сказал с горечью:

"Предатели! Ты и Кидо!"

В эту ночь Тодзио собрал свои бумаги и переехал из резиденции премьера в особняк, отведенный для воен­ного министра. На следующее утро японскому народу было официально сообщено, что человек, который три года властвовал над его жизнью, сошел со сцены.

Теперь адмирал Окада был в полной уверенности, что он станет новым премьером и сумеет довести второй "мирный заговор" до счастливого конца. Однако ему приш­лось горько разочароваться. Когда "старейшие государ­ственные деятели" встретились с Кидо для назначения преемника Тодзио, Кидо отверг кандидатуру как Окада, так и любого другого адмирала.

"Если мы выберем адмирала, - сказал он, - армия воспримет это как оскорбление. Она подымет вооружен­ное восстание, а тогда все погибло. Единственное, что мы можем сделать - это выбрать другого генерала".

Адмиралы и "старейшие государственные деятели" тщет­но спорили с ним. Кидо был тверд, как гранит – так же тверд, как три года назад, когда он силой провел Тод­зио в премьеры. Выбор пал теперь на соперника Тодзио, генерала Куниаки Койсо, известного под прозвищами "тигра Кореи" и "японского чемпиона лысых". "Мирные заговорщики" не были довольны, но они были слишком неуверены в себе, чтобы рисковать, зная, что военные фанатики могут организовать массовые убийства.

Император, соответствующим образом подготовленный Кидо, дал новому премьеру инструкции "пересмотреть положение" с целью прекращения войны. Несообрази­тельный Койсо, долгое время специализировавшийся на сухопутной агрессии, не понял его. Он немедленно вы­пустил воззвание, призывая народ отдать все свои силы для достижения победы.

Одним из первых действий Койсо было назначение адмирала Ионаи, одного из "мирных заговорщиков", на пост морского министра и заместителя премьера. Следую­щий шаг состоял в учреждении Верховного совета веде­ния войны. Этот совет, состоявший из шести постоянных членов - премьер-министра, министра иностранных дел, военного и морского министров и начальников военного и морского штабов - действительно стал "внутренним военным кабинетом", имевшим непосредственный доступ к императору. "Миротворцы" во главе с Ионаи и "сторон­ники войны до конца" - во главе с Тодзио - в первый раз встретились лицом к лицу за столом совещания.

Однако интрига продолжалась. Адмирал Ионаи снова взял в свои руки нити "морского заговора". Он вызвал контрадмирала Такаги и приказал ему возобновить свое тайное обследование. Такаги впоследствии сообщил до­прашивавшим его американцам, что в круг его обследо­вания входили следующие вопросы: 1) обеспечение согла­сия армии на окончание войны; 2) возможные мирные условия союзников; 3) общественное мнение и дух народа в случае, если бы правительство стало просить мира; 4) возможности воздействия на императора для достиже­ния мира через него.

Адмиралы-заговорщики начали проводить "разъясни­тельную кампанию". Они стали устраивать совещания о военном положении Японии для таких людей, как мар­киз Кидо, принц Коноэ, адмирал Окада, Мацудайра, бывший посол в Лондоне, который теперь был министром императорского двора, и барон Хиранума. Начальнику и заместителю начальника морского генерального штаба было осторожно доложено о заговоре. Ни тот, ни другой ничего не предприняли, чтобы пресечь деятельность заговорщиков. Была даже сделана попытка привлечь на свою сторону армию. Некоторых представителей военщи­ны удалось убедить, что война проиграна и что необходи­мо добиваться мира. Однако когда эти офицеры пытались убедить нового военного министра, он возмутился. Страх и дисциплина положили конец разногласиям в армии.

Таким образом "мирные заговорщики" прямо противо­стояли теперь армии, и никто из них не решался пред­принять что-либо, опасаясь ареста, убийства или даже вооруженного восстания. Единственная надежда заклю­чалась, повидимому, в том, чтобы использовать авторитет императорской власти. В том случае, если бы все осталь­ные меры оказались бессильными, императорский приказ о прекращении войны мог бы остановить военных фа­натиков.

В поисках выхода адмирал Окада начал вести беседы с Кидо. Кидо, в свою очередь, совещался с императором. Заговор был на пороге новой фазы.

Рейтинг публикации:

0

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: