У России просто не было выбора

Объятия императора Наполеона оказались слишком жёсткими как для Александра I, так и для России в целом. Что бы там ни твердили историки, которые продолжают уверять публику, будто все войны с Францией нашей стране и народу пришлось вести в интересах Англии. Но, по крайней мере, в Отечественной войне 1812 года русские отстаивали отнюдь не английские интересы, а прежде всего собственную свободу. Пусть даже это была свобода не принимать французские социальные новации, какими бы прогрессивными они ни казались.





Конечно, вряд ли стоит спорить с М. И. Кутузовым, который ещё в Тарутинском лагере, в довольно горячем споре о роли союзников, словно нарочно во всеуслышание заявил одному из генералов: «Мы никогда, голубчик мой, с тобой не согласимся, ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдет на дно моря, я не охну». Фельдмаршал вполне мог рассчитывать на то, что об этом разговоре станет известно английскому военному представителю при русской ставке генералу Вильсону, а тот не замедлит обо всё доложить в Лондон.

А чтобы это случилось наверняка, Кутузов под Малоярославцем решил пооткровенничать уже с самим английским генералом, которого вообще-то считал личным врагом. Фельдмаршал признался Вильсону, что усматривает задачу не в уничтожении противника, а только в выпроваживании его из русских пределов и в воздержании от дальнейших военных действий.



Вроде бы Кутузова немного опередил Н. М. Карамзин, который писал впоследствии:


Но не стоит забывать, что это было написано уже после Крымской войны, в разгар противостояния и с Францией, и с Англией.

Но для тогдашнего русского императора Англия, по определению, ещё не стала главным геополитическим соперником. Ведь Александр, не без оснований считавший себя настоящим наследником и последователем бабки, мыслил несколько иными категориями европейского концерта, в котором отнюдь не всегда присутствовал рефрен «правь Британия». Так «правь морями», а на европейской суше, как и при Екатерине Великой, ни одна пушка не должна выстрелить без ведома России.

Союзник поневоле

После Тильзита и Эрфурта сложилось так, что с Францией пока пришлось мириться, однако Александр отнюдь не сразу дал понять Наполеону, как он ошибся в его отношении. Это произойдёт уже позже – в 1812 году, когда император французов считал, что его русский противник, так же, как после Аустерлица и Фридланда, не выдержит его напора. Но Александр выдержал.

Однако до этого России всё же пришлось всерьёз разыграть из себя «союзника». Вена, где в какой-то момент решили, что застрявшему в Испании Наполеону, наконец-то можно отомстить, ввела свою армию в Баварию. Наполеон не замедлил «бросить всё» в Испании и всерьёз заняться делами в центральной Европе. И тут же потребовал поддержки от нового союзника.



Возможно, у России в 1809 году была альтернатива – пойти на разрыв с Францией и поддержать австрийского императора Франца в его авантюре. Но уж очень сильно она в тот момент завязла сразу в двух войнах – с Турцией и Швецией. С точки зрения собственных интересов, победно завершить их было куда важнее, чем снова совать нос в Европу.


Посоветовавшись с членами Негласного комитета, Александр решил, что пока можно просто, что называется, «отбыть номер». В этом императора сразу поддержал адмирал Шишков, понимавший, что для новой схватки с французами у России сейчас не хватит сил. Впрочем, войска в Польшу Александр всё же направил, чем вызвал настоящий восторг у своего польского друга Адама Чарторыйского, откровенно вдохновлённого тем, что в одном строю против австрийцев смогут выступить русские полки и воины новоявленного герцогства Варшавского.

Они, в общем-то, и выступили, хотя генерал Голицын как раз «отбывал номер». После того, как австрийский эрцгерцог Фердинанд разбил поляков под Рашином и занял Варшаву, основные действия развернулись вокруг Сандомира. Поляки отбили Варшаву, даже взяли Люблин и Львов, но Сандомир вынуждены были оставить.

Русские так и не пришли им на помощь и даже помогали восстанавливать кое-где на местах австрийское управление. Возглавлявший польскую армию будущий наполеоновский маршал Юзеф Понятовский просто передал Голицыну всё правобережье Вислы, но у стен Кракова, который австрийцы покинули, стараясь приблизиться к главной армии, компания была фактически закончена.




Понятовский, после того как не получил поддержки от русских, в принципе, тоже готов был к тому, чтобы не идти на обострение. Тем более что Наполеон и эрцгерцог Карл колотили друг друга под Регенсбургом, а затем под Асперном, но пока без результата. В итоге всё, как известно, завершилось кровопролитным сражением у Ваграма, которое с огромным трудом выиграл Наполеон. А некоторая пассивность Понятовского, похоже, не в последнюю очередь объяснялась тем, что армией эрцгерцога Фердинанда фактически руководил князь Шварценберг – его старый товарищ.




Заключив Шёнбруннский мир с Австрией, Наполеон лишил её выхода к Адриатике, превратив нынешние Словению и Хорватию в Иллирийские провинции своей империи. Александра же он, за «участие» в войне, отблагодарил Тарнопольским округом, в то время как Варшавское герцогство пополнилось Западной Галицией, населённой в основном русинами, всегда считавшими себя просто русскими.

Тот, кто продолжает утверждать, будто Александр фактически вынудил Наполеона к прямому противостоянию, попросту недооценивает амбиции императора французов. К тому же такой взгляд не принимает в расчёт прямые интересы тогдашней французской элиты, как военно-политической, так и экономической. А эти интересы просто-таки требовали удара на восток. Туда, где с этими интересами никто считаться не собирался.

Именно Наполеон, начиная уже со второй половины 1810 года готовится к войне с несговорчивым северным колоссом. И дело тут не только и столько в пресловутой Континентальной системе. Россия и без поддержки Англии, без того, чтобы из Лондона её толкали в спину, подпитывая миллионами фунтов, не могла и не хотела опускаться на положение младшего партнёра великой французской империи.

В грозу 1812 года

Это только кажется, что после Тильзита, Эрфурта и странной войны 1809 года Россия могла бы спокойно накапливать хозяйственные и культурные силы, совершенствовать армию, заняться ослабления внутренних противоречий, проведя давно назревшие реформы. «Гроза 12 года» потому и привела к народной, Отечественной войне, что народ вслед за своим государем и ещё не совсем оторвавшейся от него элитой, почувствовал, что речь может идти о чём-то вроде нового ига или, скорее, польско-шведского нашествия в годы смуты.

Народ не просто так взял на свои плечи бремя борьбы с захватчиками, не просто так пошёл в ополчение и проливал кровь в боях и походах. Сам же русский царь не столько жаждал вмешательства в европейские дела, сколько стремился через большую победу окончательно укрепится на троне, который не столь давно достался ему так неожиданно и странно.




Безусловно, со стороны англичан были предприняты немалые усилия к тому, что втянуть Россию в очередную коалицию. Но и британская монархия, и британские политики первого ряда даже не соизволили снизойти до личных встреч с Александром I. А ему такое никак не могло понравиться. Как бы кому-то ни хотелось выставить русского императора в роли этакого не совсем, скажем, самостоятельного стратега, он, уже начиная с Тильзита и Эрфурта, безусловно действовал без всякой оглядки на кого бы то ни было.

Даже тот самый Негласный комитет – это для Александра Павловича, похоже, не более чем канцелярия, где можно придать лоск и легитимность любому собственному решению. В том, что воевать против Наполеона ему всё равно придётся, Александр, скорее всего, понял как раз после соучастия в войне против империи Габсбургов – потенциального союзника. И, наверное, он очень бы хотел вновь сразиться с французами на вражеской территории.

Не получилось, хотя в основном потому, что очень надо было хорошенько разделаться и с турками, и со шведами. Последних, в итоге, несмотря на потерю ими Финляндии, Александр ухитрился и вовсе затянуть в очередную антинаполеоновскую коалицию. И это при наличии уже объявленного наследником шведского трона Бернадотта. Между прочим, французского маршала и родственника самого Наполеона. Как известно, гасконец Бернадотт и брат императора Жозеф были женаты на сёстрах Клари – дочерях торговца из Марселя.




К 1812 году Александр давно смирил свой воинский пыл, предпочтя тихие победы в дипломатии. Но он успел зародить в своём французском оппоненте массу сомнений в дружбе и лояльности. А Наполеон уже видел в нём только врага, причём на тот момент и более опасного, и более доступного, чем Англия. Нашествие было неизбежно.

К тому времени, когда Наполеон уже стянул к российской границе свои 600 тысяч в Великой армии, русским удалось собрать за Неманом не больше 220 тысяч. Усиления ждать можно было очень нескоро. С Дуная подтягивал свою армию адмирал Чичагов, сменивший очень вовремя разгромившего турецкую армию под Рущуком Кутузова, да на севере можно было ожидать подкреплений для 1-го корпуса Витгенштейна.

Александр, который ещё под Аустерлицем трезво оценил собственные полководческие таланты, оставляет главнокомандующим Барклая-да-Толли. Тот не принимает сражения в Дрисском лагере, пытается наступать под Смоленском, и постоянно ловко уклоняется от ударов Наполеона. Уже в Смоленске Наполеон ждёт от русских мирных предложений, но Александр к его удивлению, твёрд. Как будет он твёрд и после оставления Москвы, когда и мать, и цесаревич Константин, и чуть ли не все ближайшие советники просили его заключить мир.

Ряд исследователей не прочь и попенять Александру за эту твёрдость, и за то, что о бедствиях той войны он старался не вспоминать. «До какой степени государь не любит вспоминать об Отечественной войне!», — замечает барон Толь в своих записках. «Сегодня годовщина Бородина», — напомнил он императору 26 августа 1815 года; Александр с неудовольствием отвернулся от него.

Возможно, многое тут связано с тем, что в 1812 году Александру не пришлось блистать во главе союзных войск, как это было потом в Заграничном походе. И в действующей армии он не был ни разу, оставив её Кутузову, которого не любил, но то ли чутьём, то ли инстинктом понял, что заменить непопулярного Барклая сейчас может только он. Пока война шла на территории России, император предпочёл находиться вдали от армии, в основном в Петербурге.

При этом нельзя сказать, чтобы кто-то заставлял его доверить командование людям, более опытным в военном деле. И только когда неприятель был окончательно разбит, а русская армия подошла к границам, император решил появиться в главной квартире, в Вильно. Тут уже Александр всем своим поведением дал почувствовать даже Кутузову, что пришло его время. Впрочем, до этого самодержцу пришлось пойти на совсем иное – обратиться за помощью к народу.




Как только французы перешли Неман, Александр отправился в Москву. И хотя прибытие православного государя в первопрестольную столицу превратилось в самый настоящий триумф, то, что он там испытал, скорее всего напомнило Александру унижение. Он же фактически вынужден был что-то просить у своих верных подданных. А ведь только народ, пойдя в ополчение, или уйдя в партизаны, и мог дать, а итоге и дал своему государю то самое подкрепление, которого так не хватало в момент наполеоновского вторжения.

Впоследствии в рескриптах и в официальной пропаганде Александр I не раз поблагодарил своих подданных, но с изгнанием французов сразу постарался особо подчеркнуть роль Божественного провидения. Победу над Наполеоном просто объявили чудом, а главным слоганом даже на медалях стало «Не нам, не нам, а имени Твоему!»

Царь-мистик вполне недвусмысленно поспешил отделить от народа себя, императора, как помазанника Божьего. Власть государя всея Руси – она от Бога, и только! России же, как носительнице единственно верной православной веры, предстояло теперь идти освобождать Европу от супостата-безбожника.