|
Дядя и племянник
Несколько лет после этого было тихо, пока не заспорили из-за киевского княжения сын Владимира Мономаха суздальский князь Юрий Долгорукий и внук Мономаха Изяслав, приходившийся Долгорукому родным племянником.
В 1151 году, соединившись с половцами, Юрий двинулся на Киев, чтобы изгнать с престола Изяслава. Изяслав решил не подпускать противника к Киеву и не давать ему перейти Днепр, блокировав все ближние броды. Сделано это было с помощью «насад»—ладей с высокими надставленными (насаженными) бортами. Гребцы скрывались за щитами, только весла торчали из узких отверстий. Кормчих на таких ладьях было по двое — один на корме, как обычно, а второй на носу, и суда без всяких сложных разворотов двигались взад-вперед по Днепру, пересекая броды, а скрытые за насадами воины осыпали подступавших к берегу противников градом стрел.
Долго ничего не получалось у Юрия Долгорукого с переправой. Наконец, нащупав слабину обороняющихся на одном из бродов, Юрий однажды бросил через него половецкую конницу — в полном вооружении, готовую к бою. Киевляне растерялись в первый момент, натиска не выдержали и отступили. Брод был захвачен. Следом за половцами спокойно переправились и суздальские полки.
Путь на Киев был открыт. Изяслав, собрав всех, кто мог держать оружие, встретил Юрия прямо у киевских стен и первым ринулся на боевые порядки врага. В бою он сломал копье, был рублен вражеской саблею — руку рассекли — и колот копьем в ногу. Затем, сбитый кем-то с коня, киевский князь быстро затерялся в битве.
Исход сражения решили половцы, точнее, их неожиданное позорное бегство с поля боя. Не выпустив ни одной стрелы, горе-союзники Юрия Долгорукого побежали и увлекли за собой сначала один из суздальских полков, потом второй, третий, а в конце концов и самого князя. Так бесславно закончилась первая попытка Юрия завладеть киевским столом.
Однако умер он все-таки князем Киевским, получив этот титул в 1155 году, за 2 года до смерти.
Битва правнуков
Шло время. Лет через десять—пятнадцать подросли сыновья враждовавших князей. Новое поколение правителей быстро усвоило кодекс феодальной «чести», следование которому то и дело оборачивалось бесчестьем и страданием для родной земли.
В Суздале с 1157 года стал княжить сын Юрия Долгорукого Анрей Боголюбский. Киева и киевского князя он не любил еще с тех пор, как вместе с отцом пытался взять его в 1150 году. В той бесславной битве Андрей уцелел, хотя и был в самом пекле: прежде всех бросился в бой, конь под ним был ранен в ноздри, шлем сшибли, вырвали щит... Чудом остался суздальский наследник невредим, хотя и натерпелся!
Спустя ровно 20 лет задумал Андрей свой поход на Киев против нового киевского князя Мстислава, правнука Владимира Мономаха и сына того самого Изяслава, что разгромил их с отцом под Киевом.
Помня о могуществе Киевской земли и жестоком уроке, полученном в молодости у стен древней столицы, Андрей тщательно сколачивал союз против Киева. И это удалось: 11 князей присоединились к нему! Переяславские, смоленские, новгород-северские, дорогобужские, ростовские, суздальские и другие дружины объединились под Киевом, став огромным лагерем в Вышгороде, в 10 километрах от киевской твердыни. Командовал войском сын Андрея Боголюбского именем, как киевский, Мстислав.
Два правнука Владимира Мономаха, два Мстислава, сошлись в братоубийственной схватке, подняв друг на друга по пол-Руси.
Киевский князь с дружиной и союзниками укрылся в городе — вся надежда у него была на крепкие стены. 3 дня сдерживал натиск. Первыми не выдержали союзники Мстислава Киевского — берендеи и торки, изменили князю и ушли из города.
8 марта 1169 года древняя столица пала. Два дня завоеватели грабили город, горевший во многих местах. «Церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен вели в плен, разлучая силою с мужьями, младенцы рыдали, смотря на матерей своих...»
Радостно совершалось в Киеве победителями ставшее обыденным военное зло. В опустошенной столице на престол был посажен брат Андрея Боголюбского Глеб. Истощенный непрерывными войнами Киев уже утратил былой блеск и перестал быть символом общерусской власти — потому Андрей и не взял киевского стола себе.
2 года правил Глеб, а после его смерти престол вновь захватила противная Андрею Боголюбскому сторона. Снова, сговорив два десятка князей и собрав огромное — 50 тысяч! — войско, Андрей двинулся на Киев. Но на этот раз удача отвернулась от него — не взял Киева. Планы Андрея были расстроены вмешательством могущественного волынского князя. Киевляне изрядно потрепали в боях владимиро-суздальские дружины. «Пришли они с высокомыслием, а домой отошли со смирением», — язвительно отметил киевский летописец.
Но хоть Киев на этот раз и не был взят, земля Киевская вновь пострадала. Сельская округа была ограблена и разорена огромной ратью Боголюбского. Все беды, будь то военный разор или природная стихия, сначала били по крестьянскому двору, и только потом их ощущали на господской усадьбе. То голодный год, то военный, не половцы нагрянут, так свои, русские разорят. Изнемогал народ.
Заговор Кучковичей
Скоро пламя феодальных распрей вдруг прорвалось на севере — во Владимиро-Суздальской земле. Жертвой их пал сам Андрей Боголюбский, убитый в результате ловко задуманного и молниеносно осуществленного заговора. Обстановка в княжестве давно была напряженной — не жаловал Андрей строптивых бояр, и вот кто-то, улучив момент, сообщил одному из Андреевых слуг, знатному Якиму Кучковичу, что князь будто бы собирается казнить за какую-то провинность его брата.
Могучий клан бояр Кучковичей давно не ладил с княжеским домом. Отец их, боярин Стефан Кучка, владел в Суздальской земле многими «слободами красными». Принадлежали ему и благодатные земли в месте слияния Москвы-реки с Неглинной. Очень любил боярин сей кусок своих владений, плодородный, населенный крестьянским людом.
Но земля эта, занимавшая ключевое положение с точки зрения защиты всего княжества, приглянулась Юрию Долгорукому. И как ни цеплялся Кучка за берега Москвы-реки, изгнал его князь и основал на берегу реки крепость Москву. Отсюда и началась у Кучковичей вражда с князьями. Андрей же пошел еще дальше отца. Опираясь на горожан да дворян — дружинников, которых притесняло боярство, он с непокорными «боярами брюхатыми» разговаривал коротко. Чуть ослушался князя — поезжай вон из Владимиро-Суздальской земли!
А вотчины изгнанных присоединялись к княжеским владениям. Сильно не нравилась такая решительная политика боярам. И уж совсем оскорбленными почувствовали они себя, когда столица княжества из древнего Ростова Великого, густо уставленного красивыми, как пряники, боярскими теремами, была перенесена в молодой город Владимир-на-Клязьме.
Привыкшее жить в столице и вершить государственные дела боярство оказалось не у дел.
За такие крутые меры и смелые решения прозвали Андрея Боголюбского самовластцем. Глухое тайное недовольство ниточками тянулось от одного боярского дома к другому, и из этих нитей постепенно был сплетен заговор против крутовластного князя.
Известие, ловко подброшенное Якиму Кучковичу, подтолкнуло этого слугу к активным действиям. Давно вызревавший заговор составился в одночасье, словно искра попала в стог сухого сена.
Уговорившись с недовольными, Яким решил действовать немедленно. И едва дождавшись ночи — лучшего времени для разбойных дел, заговорщики во главе с зятем боярина Кучки Петром Кучковичем вломились в княжеские хоромы.
Подойдя к спальне княжеской, обнаружили, что дверь заперта изнутри. Тогда один из заговорщиков позвал, приникнув к дверям: «Господин, господин!» — «Кто это?» — спросил из спальни проснувшийся Андрей. «Прокопий», — отвечал заговорщик, назвав имя княжеского любимца. Однако Андрей, распознав голос, сказал: «Нет, паробче, это не Прокопий!»
Хитрость не удалась. Испугавшись, что князь поднимет тревогу, заговорщики стали ломиться в спальню и, сокрушив двери, ворвались туда. Бросился Андрей к верному мечу, который полтора века — еще от святого князя-мученика Бориса! — переходил по наследству от одного русского правителя к другому. Нет меча! Ключник Анбал — один из тех, кто сейчас пролезал сквозь сломанную дверь в княжеские покои, — еще днем вынул его — только ножны, прикрытые одеждой, были на месте.
Двоих, вбежавших первыми в темную спальню, князь сумел, изловчившись, откинуть от себя. Один из них упал, а ввалившийся следом пьяный заговорщик, решив, что это Андрея бросили наземь, с размаху всадил копье в своего.
Отчаянная схватка завязалась в темноте княжеской спальни. Безоружный Андрей сопротивлялся как мог, но его рубили мечами и саблями, тыкали копьями. Всех ударов избежать было невозможно.
«Какое зло я вам сделал? — кричал окровавленный князь. — Прольете мою кровь — бог отомстит вам за мой хлеб!»
Наконец израненный Андрей перестал сопротивляться, упал у ложа и затих. Думая, что дело сделано, заговорщики, подхватив раненного в начале схватки товарища, ушли прочь. Однако князь, как оказалось, лишь ненадолго потерял сознание. Очнувшись тотчас после ухода нападавших, он выбрался из спальни и, сдерживая стоны, пошел звать верных слуг. К несчастью Андрея, голос его первыми услыхали заговорщики, искавшие, чем поживиться в княжеском дворце. Бросились они обратно в спальню. Нет князя! «Мы погибли! — крикнул кто-то. — Скорее ищите его!» Зажгли оказавшиеся под рукой свечи — увидели тянувшийся из спальни кровавый след и кинулись по нему. Раненый Андрей, конечно, не смог уйти далеко, его быстро нашли в одном из дворцовых помещений. Он сидел, обессиленный, у винтовой лестницы, ведущей в верхние покои.
Петр Кучкович, подскочив первым, взмахнул мечом. Андрей пытался прикрыться правой рукой — меч отсек руку. Подбежали остальные — и все было кончено.
Затем убийцы поспешно занялись грабежом дворца. Оружие и золото, каменья дорогие и искусно сделанную утварь, жемчуг и княжеские одежды — все погрузили на коней и увезли еще до рассвета.
Похоронили Андрея во владимирской церкви Богородицы Златоверхой, которую сам он приказал построить.
Так перевернулась еще одна страница кровавой истории феодальных усобиц. 2 года после убийства длилось боярское размирье на Владимирской земле, пока в 1176 году не занял престол брат Андрея Всеволод Большое Гнездо. Сурово расправился он с мятежным боярством за смерть брата, за смуты и несогласие.
Снова — поиски союза
Владимиру Мономаху удалось на время замедлить закономерный и поэтому неостановимый процесс феодальной раздробленности. Его политическая мудрость, военный талант, сопряженный с неукротимой энергией — сотни больших и малых походов совершил он за свою жизнь, — помогли сплотить вокруг Киева многих, хотя, конечно, не всех, русских князей. А это, в свою очередь, позволило активно противостоять внешней опасности, нанося удары в глубину половецких степей.
Но со смертью Мономаха усобицы и споры между князьями вспыхнули с новой силой. Наследники Владимира Мономаха — многочисленный клан Мономаховичей, — пытаясь сохранить его политические завоевания, вступили в длительную борьбу с Ольговичами, потомками главного Владимирова противника Олега Святославича. Это соперничество вылилось в цепь бесчисленных столкновений между княжествами. Походы и сражения быстро истощали собственные силы князей. Они начинают все чаще и чаще прибегать к военной помощи половцев, призывая их в свои походы на соседей.
Особенно усердствовали в этом отношении черниговские Ольговичи. Такая половецкая «помощь» русским князьям, перемежавшаяся самостоятельными набегами кочевников на русские земли, стала к середине XII века жесточайшим бичом для русского народа. Удар следовал за ударом, поход за походом. Интенсивность вторжений непрерывно нарастала, и к 70-м годам началась, по свидетельству летописи, «рать без перерыва». Редкий год проходил теперь без половецких набегов.
Особенно тяжкими стали они, после того как половцы объединились под властью хана Кончака. Силы их удесятерились: в войске кочевников появились баллисты и катапульты, таинственный «греческий огонь», гигантские укрепленные на высоких возах самострелы — тетиву их натягивали полсотни человек. Уже и стены крепостей не спасали русских от кочевников. Пришла пора вкушать горькие плоды неразумной и близорукой княжеской политики. Сиюминутные выгоды от сговоров с половецкими ордами получали в свое время князья, а расплачиваться за скудоумие феодальных правителей теперь приходилось народной кровью.
Раздираемая внутренними распрями Русь оказалась перед хорошо вооруженным, единым, а потому неимоверно сильным противником.
Только после мощных ударов Кончака и других половецких ханов по многим южным княжествам к русским князьям пришло понимание необходимости объединения сил. Иного пути для отражения грозной опасности не было. И вновь, как в начале XII века, в политической жизни начинают пробиваться слабые, поскольку не созрели еще экономические условия для слияния отдельных земель, ростки объединительных тенденций.
В 80-х годах XII века русские князья, в первую очередь Ольговичи, разрывают свой союз со Степью, принесший столько бедствий Русской земле. В истории этого резкого перелома особенно примечательна роль новгород-северского князя Игоря Святославича. Он принадлежал к семейству Ольговичей и долгое время верно следовал их политике. В 1180 году Игорь вместе с половцами выступил против Рюрика Киевского, но был разбит в битве и, по преданию, едва спасся с поля боя, в последний момент прыгнув в одну ладью вместе со своим кровожадным союзником ханом Кончаком.
Победа дорого далась Рюрику Киевскому. У этого князя, потомка Мономаха, и до битвы-то едва хватало сил, чтобы удержать Киев. Теперь же стало совсем трудно. Поэтому, во-первых понимая, что вряд ли хватит сил на неизбежные грядущие битвы с Ольговичами, а главное, видимо, чувствуя настоятельную необходимость поиска путей к объединению русских земель, Рюрик добровольно уступил стольный город Киев сильнейшему из Ольговичей — князю Святославу Всеволоди-чу. Главным из условий, выдвинутых Рюриком при этой передаче, был союз Ольговичей и Мономаховичей для отпора нарастающему натиску кочевников.
Скоро союз русских князей принес первые плоды. В 1184 году объединенное русское войско под командованием Святослава наголову разбило половцев.
Половецкий поход в тот раз готовился чрезвычайно тщательно. «Окаянный Кончак», сильнейший половецкий хан, не только собрал огромную армию, но и сумел первоклассно по тем временам оснастить ее. «Ибо нашел он мужа такого — басурманина, который стрелял живым огнем. Были у половцев и луки тугие самострельные, едва 50 человек могли натянуть их». Боевое снаряжение половецкой орды на этот раз позволяло, как видно, не только вести полевые сражения, но и успешно штурмовать крепости.
Войско степняков достигло реки Хорол, где и произошла его встреча с дружинами нескольких русских князей. Внезапный набег русской рати решил исход войны в один день: половцы рассеялись по степи. А незадачливый «басурманин» вместе со всеми приспособлениями и снарядами для стрельбы таинственным «живым огнем» попал в плен. Его привели к Святославу. С большой неохотой он вынужден был раскрыть свои секреты.
Победа еще раз показала русским, каков бывает результат, если действовать совместно и согласованно.
Крестоносные вторжения
В то время как на южные границы один за другим набегали грозные половецкие смерчи, все более тревожной становилась обстановка на другом краю Русской земли, на северных новгородских рубежах. В середине XII столетия, словно вспомнив о былых походах своих неукротимых предков — викингов, шведские феодалы вновь обратили взоры на Восток. Начинается настойчивое продвижение шведов через Финляндию на Русь, в Приладожье.
В 1142 году прилетело в Новгород известие о том, что флотилия из 60 боевых судов-шнек короля Сверкера Старшего напала на шедшие в Новгород торговые корабли. За первым грабежом последовали другие. Через 15—20 лет, основательно закрепившись в Финляндии, шведские феодалы-крестоносцы, получив одобрение самого папы римского, решили, что пришло время активных действий против Руси. В середине мая 1164 года новая огромная флотилия из 55 боевых шнек вошла из Финского залива в Неву, поднялась по ней в Ладожское озеро и дальше — в реку Волхов.
Целью шведского похода была Ладога — первая русская крепость на 1000-верстном торговом пути, который с древних времен называли путем «из варяг в греки». Ладога имела для Руси особое значение: она была в то время единственной преградой, защищавшей Новгород с моря, — ни Орешек, ни Копорье еще не существовали. Поэтому сил на укрепление Ладоги русские не жалели. Уже в IX—X веках здесь воздвигается, как установил советский археолог А. Н. Кирпичников, каменная крепость — первая на Руси! К середине XII века одних каменных храмов в городе было шесть, а в большом Пскове — лишь четыре. При ладожском посаднике Павле отстраиваются мощные военные укрепления из «дикого камня» — гигантских валунов, собранных в окрестностях города.
Поэтому шведы, вышедшие 23 мая 1164 года на берег у ладожской крепости, сквозь дым горевшего посада увидели укрепления, каких им не доводилось встречать в Скандинавии. А посад, расположенный за крепостными стенами, зажгли сами ладожане, когда увидели приближающуюся вражескую флотилию.
Первый штурм был организованно отражен осажденными с большим уроном для рыцарей. А затем решительная вылазка обороняющихся, видимо, отбила у них охоту идти на новый приступ. Каменный орех ладожской крепости оказался явно не по силам самоуверенному крестоносному воинству, и оно отошло от города.
5 дней интервенты обдумывали, как взять крепость, готовились к новой попытке. А вечером 28 мая всей своей тяжелой силой вдруг обрушилось на шведский стан новгородское войско! В беспорядочном сражении большинство захватчиков погибло или попало в плен. Разгром был полным. 43 шнеки достались новгородцам, и лишь 12, отбиваясь от наседавших новгородских удальцов, сумели отойти от берега и со всей возможной скоростью — через Ладогу в Неву — бежать на запад. Широко задуманное крестоносное предприятие — захватить Ладогу, закрыть Новгороду выход на Балтику, лишить его возможности вести морскую торговлю, отрезать от финских земель, на которые жадно зарилась шведская корона, а может быть, если повезет, даже сокрушить северорусский Господин-город — полностью и бесславно провалилось. Поражение на полтора века отбило у шведских конунгов охоту даже приближаться к Ладоге — так впечатлила их быстрота и мощь новгородского ответа на иноземное вторжение.
Наступление шведов на дружественные Новгороду, а частично подвластные ему в то время земли финских племен и попытки прямых вторжений в русские пределы побудили новгородцев к активным наступательным действиям. В 1187 году новгородцы и входившие в состав феодальной республики карелы нанесли молниеносный удар по крупнейшему городу Швеции — ее политическому центру Сигтуне, известной во всем средневековом мире.
Сигтуна была хорошо защищена. С севера ее окружали непроходимые болота, с юга — от моря — извилистые шхеры и гавань, запиравшаяся к ночи цепями, через которые не могли пройти корабли. С востока подступы к городу прикрывали два мощных замка. Весь город был обнесен стеной.
Но тем не менее, как горестно сообщала одна из шведских хроник, «они сожгли Сигтуну! И жгли ее настолько до основания, что город больше не поднялся. Ион архиепископ был там убит, этому многие язычники радовались, что христианам так плохо, это радовало земли карел и русов».
Удар, нанесенный силами подвластных Новгороду карел, потряс Швецию. Сигтуна никогда не возродилась, а новая столица государства Стокгольм была предусмотрительно построена подальше от моря.
Переход Новгорода к активным действиям, хотя и привел к прекращению русско-шведской торговли на целых 13 лет, имел немаловажное значение: он резко затормозил шведское наступление на Финляндию и Русь. Но обострившаяся внутри-русская борьба, а также начало пресловутого немецкого «натиска на Восток» отвлекли Новгород от северных дел и заставили его главное внимание направить на внутренние дела и борьбу с немецкой агрессией.
Черное солнце
Успешные действия против половцев в 1184 году одним русским князьям показали эффективность объединенных действий, а у других разожгли желание добиться победы «в особь» — для собственной славы и добычи. В конце апреля 1185 года новгород-северский князь Игорь Святославич выступил в поход на половцев. Он готовился к войне всю зиму, решив в тайне от киевского князя и других русских правителей, что нынешний год станет временем его, Игоревой, славы.
Поэтому он взял с собой только дружину сына — Владимира Путивльского, войско правившего в Рыльске племянника Святослава да полк черниговских ковуев.
Игорь понимал: силы его не очень велики, но крепко надеялся, во-первых, на внезапность своего появления в степи, а во-вторых (это было главное), на то, что разгромленные в минувшем году объединенным русским войском половцы еще не только не залечили ран, но и в себя-то не успели прийти. Княжеская дружина, обрастая по пути подходившими конными и пешими отрядами, двигалась медленно: только-только закончилась весенняя распутица да и кони, застоявшиеся за долгую зиму, шли неторопливо.
Минула первая неделя пути. 1 мая войско достигло Донца и стало готовиться к переправе. Солнце уже склонилось к горизонту, когда русских вдруг накрыла ночь среди дня: наступило солнечное затмение. Редкое явление природы, оно считалось во всем средневековом мире знаком несчастья. Застигнутый им должен был немедленно прекратить начатое дело.
«Ведаете ли, что есть знамение сие?» — спросил Игорь ближних бояр и дружинников, указывая на помраченное, ставшее похожим на узкий серп месяца солнце. «Княже! Не к добру оно!» — суеверно отвечали ехавшие с ним.
Игорь и сам, видимо, был смущен недобрым предзнаменованием. Но слишком много сил было положено на сбор и вооружение войска. Жгло князя желание единоличной победы, томила жажда громкой славы, манила легкая добыча, которую можно было взять в разрозненных и слабых половецких кочевьях. Неодолимое желание «испить шеломом Дону» пересилило предупреждение небес.
«Братья и дружина! — воскликнул князь. — Тайны божьей никто не ведает! И что створит нам бог — на добро ли, на зло наше, — то и будет, то и увидим мы!»
И, решившись, Игорь отбросил сомнения — приказал переправляться через Донец, от которого войско зашагало в глубь степей — к Осколу. Здесь дружина простояла 2 дня, поджидая подходившее другим путем войско Игорева брата — знаменитого буй-тура Всеволода.
Соединившись, братья двинулись дальше — к реке Сальнице. Здесь, в сердце половецких владений, войско шло осторожно, во все стороны высылали военачальники конные дозоры. Не потому, что боялись внезапного нападения, — сами хотели напасть внезапно! Важно было не выдать себя до срока. Но для половцев горький урок прошлогоднего поражения не прошел даром. Русские дружины были обнаружены дозорами степняков, и половцы, быстро собрав войско, приготовились к отпору. Главный козырь князя — внезапность — уже был утрачен, а он даже не подозревал об этом.
В один из майских дней русские разъезды вместо беспечно кочующих племен обнаружили в степи готовые к столкновению половецкие полки.
Снова сомнения и разные толки пошли в Игоревом стане.
«Не наше есть время!» — говорили осторожные, вспоминали небесное знамение и советовали вернуться, пока не поздно. А горячие головы предлагали ринуться вперед со всей возможной скоростью) ошарашить врага неожиданным нападением. Игорь думал об ускользнувшей славе, которая теперь могла обернуться позором трусливого бегства. Представил себе, какие толки пойдут по Руси после такого возвращения...
От одной мысли о них краска ударяла в лицо.
«Если не бившиеся возвратимся, срам нам будет пуще смерти! — сказал князь сподвижникам. — Как бог даст!» — решил он во второй уже раз за время похода.
И приказал выступать. На ночлег в этот раз не останавливались, а, проскакав ночь и утро, к середине дня встретили половецкое войско на берегу маленькой степной речки Сюурлия.
Половцы «от мала до велика», сообщает летопись, выстроились в степи, изготовились к бою, прикрыв боевыми порядками многочисленные вежи-жилища на телегах. Видимо, они рассчитывали в случае неудачи применить испытанный веками прием. Когда сражение не удавалось, кочевники устраивали из веж подвижные укрепления: ставили телеги в круг, покрывали их бычьими шкурами и отбивали приступы. Взять такую степную крепость было необычайно трудно, стоило противнику больших потерь.
Игорь выстроил войско в шесть полков. В центре поставил свой, справа — полк буй-тура Всеволода, слева стал племянник Святослав. Передовым полком, куда вошли и черниговские ковуи, командовал сын — Владимир. Перед боевым строем рассеялись, выйдя вперед, лучшие Игоревы лучники.
И степняки своих стрелков выдвинули вперед. Скоро обрушился на княжескую дружину первый залп половецких стрел. Но русские стрелки ответили им таким плотным и смертельным дождем, что половецкие передовые отряды, не выдержав, побежали. Паника перекинулась на основные полки, и те, сломав боевой порядок, тоже стали отходить.
Владимир Игоревич бросился на дрогнувшего врага и быстро обратил его в безоглядное бегство. Половцы промчались через свои вежи и кинулись в степь, видимо не сумев организовать задуманной обороны. Дружинники Игоря хватали добычу, вязали пленных, а часть войска ринулась за отступавшим противником и только к ночи вернулась.
Несмотря на небесные знаки, удача не оставила Игоря! Воины хвастались у костров дневными подвигами, делили захваченное добро. В темной ночи кричали и плакали пленные... Всей Руси доказал новгород-северский князь свою силу, военную мудрость, самостоятельность и смелость! Многим князьям теперь придется вдвойне считаться с ним при решении споров, организации походов, разделе земель. Сила его умножилась без больших потерь, а слава удесятерилась и уже летела по степи к русским пределам. Игорь ушел в поход рядовым князем, а вернется — прославленным!
С такими мыслями, справив недолгий победный пир, усталый князь лег в походном шатре. Медленно затихало разгоряченное битвой воинство. Наконец устроилось на ночлег, заснуло.
А проснулась Игорева дружина в кольце половецких копий! Беспощадный их лес за ночь обступил русский стан. Вся степь поднялась против Игоря, вся половецкая земля! Спать ложились с победой, а на заре встали в смертельном кругу.
Все, что оставалось Игорю — он старался действовать быстро и разумно, — сбить свое воинство в крепкий кулак и, держа круговую оборону, пробиваться через степь в сторону Донца, к русским границам. Князь приказал конникам спешиться, чтобы не возникло у всадников желания разбежаться — рассеяться по степи, бросив раненых и пеших. В этом случае и конных по одному настигнут, и пеших перебьют.
Сбившись в плотный клубок, отражая непрерывные атаки, дружина пробивалась в сторону Руси. Трое суток день и ночь продолжались большие и малые сшибки. В одной из них ранили Игоря в правую руку. Днем войско изнемогало от набиравшей силу степной жары, мучилось жаждой. С горечью и страхом теперь вспоминали воины небесный знак — черное солнце, так смутившее многих в начале похода. Ночами стоны раненых не давали уснуть уцелевшим. Усталость одолевала всех — больных и здоровых, опытных и молодых.
На рассвете третьего дня, когда едва возобновились половецкие атаки и только первая волна конницы накатилась на русский стан, не выдержали и кинулись в безоглядное бегство черниговские ковуи. Сразу поняв, чем это грозит, Игорь покинул боевой порядок своего полка и бросился им наперерез. На скаку сорвал с себя боевой шелом, чтобы отступавшие узнали его, кричал и останавливал бегущих...
Тщетно! Ужас, обуявший ковуев, рассеивал полк по степи, и он уже становился добычей окружавших его степняков. Свистели арканы, сабли рассекали воздух, и победно пели жуткую песнь половецкие стрелы...
Осознав бесплодность своей попытки, Игорь бросился назад, к дружине и почти доскакал до нее — один полет стрелы отделял его от родного войска, — когда был настигнут врагами, сбит наземь и пленен.
Схваченный половцами, он видел, как совсем рядом — в полуверсте, а то и меньше — бьется-изнемогает войско Всеволода. Только одно желание осталось у русского князя в этот час. И добыча, и полон, и слава — все отошло, уменьшилось до размеров песчинки и теперь не интересовало его. Одно было желание: не видеть смерти брата, вовлеченного им в губительный поход, а умереть раньше.
Связанный по рукам и ногам князь о многом успел вспомнить и задуматься за то короткое время, пока видел битву. Словно покрывало спадало с глаз: позднее прозрение вдруг заставило увидеть свои прошлые поступки в новом беспощадном свете.
Не от княжеских ли распрей, сопровождавшихся непрерывными стычками, не от неутолимого ли желания каждого из них быть первым, урвать побольше, ограбить слабого соседа, унести что можно, а что нельзя — сжечь, не от этой ли безумной братоубийственной злобы проистекало, как из отравленного источника, все, что происходило теперь в далекой южной степи?!
Битва скоро кончилась полной победой половцев. Теперь, совсем как русские несколько дней назад, ликующие недруги хватали добычу — лошадей, оружие, одежду, походную утварь. Ханы делили меж собой плененных русских князей. Игоря взял себе Кончак. Начинался долгий, иссушающий душу плен...
А дружина Игорева вся погибла. Кто в реке потонул, кто под саблей лег, кого стрела настигла. В живых осталось полтора десятка русских, а пытавшихся разбежаться и того меньше.
Половецкий плен был для русского князя почетным позором. Никто, конечно, не заставлял его гнуть спину на господина, загонять зверя на охоте, ухаживать за лошадьми и прислуживать на пирах. Напротив, Игорю выказывались все знаки почета и внимания. К нему приставили 20 сторожей, одновременно бывших и его слугами. Они не мешали князю ездить по степи куда заблагорассудится, но — только по половецкой степи! Они выполняли все его приказания, но, понятно, это не должны были быть приказы о приготовлениях к бегству.
Игорь проводил дни на ястребиных охотах, коротал время в утомительных разъездах, чтоб крепче засыпать ночью и не видеть снов, в которых часто являлась родная земля, княжеский город, близкие... Желая хоть как-то приблизиться ко всему этому, он попросил, чтобы послали кого-нибудь на Русь за священником. Просьба была исполнена. Присутствуя теперь на службах, которые устраивал немолодой уже поп, князь стал еще ярче и острее вспоминать Русь — богатые праздничные службы в многокупольных храмах, колокольный звон, весело скачущий по утренним улицам или торжественно плывущий в вечернем воздухе, поездки по монастырям, рассказы и книжные чтения монахов... Много вспоминалось такого, от чего душа начинала изнывать.
В конце концов князь решил бежать из плена. Долго размышлял Игорь, стоит ли идти князю «неславным», как тогда считалось, путем тайного бегства. Но, прослышав, что возвращающиеся из неудачного похода половцы намерены в отместку перебить всех русских пленных, Игорь решился.
В один из вечеров он послал своего конюшего к половцу Овлуру, который за время плена привязался к князю, полюбил его за открытый и прямой характер и уже не раз предлагал Игорю бежать на родину. Взяв трех коней, слуги перебрались на другой берег маленькой степной реки и затаились, поджидая князя. Сторожа, проводив Игоря на отдых в шатер-вежу, пили терпкий кумыс и веселились у костра. Выждав некоторое время, князь взял крест и походную икону-складень, поднял край половецкой вежи и выбрался в ночь. Быстро достиг реки, переправился и вскочил на приготовленного коня.
Долог оказался путь из плена. Первые двое суток, нахлестывая коней, убегали стремительно — в два дня доскакали до знаменитого Русского брода через Северский Донец. Но, безудержно спеша к русской границе, не рассчитали сил — загнали борзых коней. Горевать времени не было — до Донца, выдвинутой в степь русской крепости, было еще далеко. Без малого две недели, стороной обходя встречающиеся кочевья, убегая от погонь, хоронясь в балках от половецких разъездов, добирались пленники до русских пределов. Лишь на одиннадцатый день пути добрались до города Донца.
Едва отдохнув, Игорь вновь тронулся в путь — в родной Новгород-Северский. А оттуда вскоре пустился в объезд по русским землям, посетил многие города, многих русских князей. Везде, зная о несчастьях Игоревой рати, его встречали приветливо и радостно. Князья устраивали пиры в честь Игоря.
Трудно заканчивался для Руси сложный XII век. Его открыли половецкие вторжения, мощное киевское восстание и кровавые клятвопреступления князей. На какое-то время дальновидная политика Владимира Мономаха приостановила раздоры, что сразу помогло в борьбе со Степью. Но эти проблески исчезли в феодальных шквалах-усобицах и волнах внешних вторжений. Столетие заканчивалось новыми противоречиями, трагическим походом Игоря.
Но самое печальное было в том, что ослабление русских земель происходило на фоне усиления внешних врагов. На северо-западе злобно зарились на русские владения крестоносные ордена. На западе набравшие силу Литва, Польша и Венгрия то и дело объединялись для совместных вторжений в пределы Руси. На юге бесчинствовали половцы. А в далеких восточных степях вызревала чудовищная сила, с которой Руси придется сражаться целые века...
Источник: bibliotekar.ru.
Рейтинг публикации:
|
