Глава 10 Битвы с драконами и Чаша Грааля
Он услышал слабое жужжание и двумя пальцами выудил из нагрудного кармана радиобраслет, нажал кнопку.
– Тим? – раздался голос Крылова.
– Нет, андромедянин, – лениво сказал Панарин. – А Тима мы похитили, и о сумме выкупа…
– Немедленно ко мне! В Главную! – громыхнул бас Кедрина. – Ноги в руки, понял?
И сразу же забубнили что-то несколько возбужденных голосов – Кедрин с Крыловым почему-то не отключились.
– Есть… – недоуменно бросил в пространство Панарин, пожал плечами, сдернул с вешалки куртку. Сбежал по лестнице, прыгнул на скоростную дорожку. Обогнав его, на неразрешенной и ненужной в поселке скорости пронесся синий элкар с эмблемой «Динго», свернул в сторону центра. Следом в том же направлении промчались еще один элкар, серый, и двухместный роллер, который, цепляясь друг за друга, облепили пять человек – один едва не вылетел на мостовую при крутом повороте, но его удержали.
В кармане невнятно бормотал на разные голоса браслет, иногда сквозь гомон прорывались обрывки энергичных команд, но кто приказывает, кому и что, понять было невозможно. Над самими крышами просвистели три мобиля, из-за здания Главной диспетчерской взмывали вертолеты и разлетались в разные стороны. Все это ничуть не выглядело паникой, но весьма походило на общую тревогу номер один – готовность к чему угодно. Разумеется, Панарин, как и все остальные, знал о «ситуации осадного положения», как она именовалась в уставах – курсанты об этом узнают на первом году обучения, вернее, узнают подробности и детали, потому что с тревогой номер один любой успевает познакомиться в детстве по приключенческим фильмам – там ее объявляют трижды за серию. В жизни, как и полагается, сирены ревут значительно реже – за два с лишним десятилетия существования поселений в Ойкумене «ситуацию осадного положения» объявляли трижды, а на Эвридике – ни разу…
«Что ж, с почином», – подумал Панарин, услышав заполошный, пульсирующий вой сирен – он шел словно бы ниоткуда и был везде, лился сверху и снизу, звучал из каждого окна, словно сам воздух кричал от непонятной боли. Следом загремел голос, столь же мощный и всепроникающий:
– Внимание, общая тревога номер один! Внимание, общая тревога номер один! Выход за пределы поселка воспрещен!
И никакого упоминания о характере опасности, сообразил Панарин, никаких распоряжений тем, кто числится в тех или иных аварийных командах. Следовательно, самому поселку ничто не угрожает, что-то случилось за его пределами…
Панарин спрыгнул на тротуар. Перед Главной диспетчерской стоял, завалившись на правый бок – правого колеса не было и смятые на концах лопасти уткнулись в траву – вертолет с эмблемой метеорологов. Панарин задержался и не сразу понял, что привлекло его внимание. Ага, прозрачная кабина разбита, но осколков не видно. Значит, это произошло там, откуда он прилетел…
Прыгая через три ступеньки, он взбежал по лестнице, толкнул дверь кулаком.
Кедрин, сцепив руки за спиной, ходил, почти бегал от окна к стене. Четыре пульта «Динго», бездействовавшие, кроме одного, со дня постройки здания, работали с полной нагрузкой. Оператор, обычно контролировавший передвижения за пределами поселка его обитателей и туристов (дежурства, как правило, были занудным четырехчасовым бдением перед покойно молчащим пультом), сейчас трудился так, словно у него выросло десять рук, но и тех не хватает – мокрая рубашка прилипла к телу. Второй по его команде отдавал распоряжения спасательным группам, а Крылов склонился над его плечом и сосредоточенно слушал. Остальные двое помогали первому, их приборы перебирали позывные личных опознавателей. Присмотревшись, Панарин отметил, что внимание операторов приковано к югу, юго-востоку и юго-западу.
– Явился, – рявкнул Кедрин. – Место по расписанию?
– В распоряжение «Динго».
– Марш!
– Пойдемте, – Крылов тронул его за локоть, и Панарин без раздумий двинулся следом.
– Что случилось? – спросил он на лестнице.
– Смотрите, – Крылов распахнул дверь лазарета так резко, что она ударилась о стену. – Только быстро.
Доктор Беррик, сидевший к ним спиной за пультом кибердиагноста, не оглянулся на стук двери. В белом кресле, опутанный проводами с присосками и прозрачными шлангами, по которым струилась разноцветная жидкость, распростерся обнаженный по пояс человек. Странный человек – седые волосы и совсем молодое, только страшно бледное лицо. Кажется, он был в сознании и смотрел прямо на Панарина с Крыловым, но его пустые глаза не выражали и тени эмоций. Панарин вроде бы узнал его, но никак не мог вспомнить имя – должно быть, седые волосы мешали.
– Как? – громко спросил Крылов.
– Диагноз – прежний, – не оборачиваясь, ответил доктор Беррик. – Сильнейший шок.
Крылов захлопнул дверь:
– Вот так, Тим. Парень прилетел в таком состоянии с метеостанции «Зебра-2». Остальные трое, судя по сигналам, погибли… Бластером пользоваться умеете?
– Учили когда-то.
– Пошли.
Он сбежал на пролет ниже, достал из кармана какой-то блестящий предмет и прикоснулся им к стене. Монолитная стена, мимо которой Панарин проходил ежедневно, бесшумно раздвинулась. В маленькой квадратной комнате без окон в пять рядов стояли решетчатые стеллажи с оружием: бластеры – легкие в кобурах и «Дельты», пулевые карабины и пистолеты, еще какое-то неизвестное даже Панарину оружие, ящики с желтыми и черными шарами величиной с яблоко.
«Гранаты, – вспомнил он, – осколочные и зажигательные». Им в свое время читали лекции и об аварийном запасе на внеземных поселениях, но прошли годы, это забылось, стало отдаленной абстракцией…
– Черные – осколочные, желтые…
– Зажигательные, я помню.
– Возьмите «Дельту». И зажигательных в карманы. Давно не видели?
– С училища.
– То-то. Инструкции и списки оборудования составляют не въедливые педанты, как многие до сих пор думают, а люди, пытающиеся предусмотреть абсолютно все…
Он говорил еще что-то, в общем, ненужное – естественная реакция человека, который годами ждал этого, реакция на внезапно возникшие неизвестность и тревогу. Панарин знал это состояние, случалось, что и на пилотов при определенных обстоятельствах нападал внезапно словесный зуд. Ничего в этом не было удивительного или стыдного, и проходит быстро…
Панарин перекинул через плечо ремень «Дельты», напихал в карманы гранат.
– Оснастились? Пойдемте. – Крылов стал другим, таким его Панарин никогда не видел – грузный рыжий увалень двигался сейчас с грацией вышедшего на охоту леопарда, движения стали экономно-четкими, как у робота. – Что так смотрите?
– Не узнаю.
– А… Работа такая – ждем у моря погоды, пока гром не грянет… – он цепко глянул на Панарина. – Что вы мнетесь? Узнать, где ваша прелестная журналистка? Только не делайте равнодушного лица, в таких ситуациях всегда находится кто-то, о ком хочется узнать незамедлительно, а минута задержки для нас роли не играет… Идите в мобиль, я мигом.
В мобиле сидел Руди, один из сотрудников Крылова, тоже с «Дельтой». Панарин устроился с ним рядом, воцарилось неловкое молчание – оба чувствовали, что молчать вроде бы не следует, но и о чем заговорить в такую минуту, неизвестно…
– Двинулись, – Крылов сел сзади, и мобиль тут же пущенным из пращи камнем метнулся в небо. – Руди, на «Зебру-2». Все в порядке, Тим, она в поселке. Вообще всех уже вывезли или везут. Хорошо, туристов было мало…
– К чему тогда столько шума? – Панарину показалось, что Руди хотел задать тот же вопрос. – В чем дело – звери?
– Звери, парень только это и в состоянии выговорить.
– Но насколько я знаю, опасных зверей в том районе не было?
– Пока не было, – сказал Крылов глухо и зло. – И оттого, что их давно не было, на станции не считали нужным заботиться о таких мелочах, как защитная сигнализация и силовое поле… И получается, что предсказать опасность и принять меры – разные вещи… И получается, что виноваты растяпы из «Динго», проморгавшие и допустившие…
Он говорил что-то еще, злясь на себя и на то, что произошло. Мобиль мчался на максимальной скорости, все внизу сливалось в пеструю полосу.
– Прибыли, – доложил Руди. – Зависаю на ста метрах.
Мобиль повис в воздухе, ушел в корпус прозрачный верх.
– Ну? – почему-то шепотом спросил Панарин.
– Ну и смотрим во все глаза…
Лес протянулся во все стороны, до горизонта. Бледно-зеленые, с перистыми листьями деревья походили больше на вымахавшую до пятиметровой высоты траву – стволы гибче, чем у земных деревьев и менее прочные. Кое-кто сравнивал их с сахалинскими зарослями гигантских трав или «папоротниками» Глена. Посреди прогалины примерно с километр – ее расчистили сами метеорологи, их почему-то устраивало именно это место – белые домики, решетчатые башенки, круглые антенны связи со спутниками – большое, почти полностью автоматизированное хозяйство, требовавшее все-таки человеческого присмотра. И никаких признаков беды.
– Руди, шумни-ка сигнальными, – сказал Крылов. – А я пошарю локатором.
Руди достал ракетницу, и тишину трижды вспорол басовитый вой.
– Ничего, – сказал Крылов. – Никакого движения. Руди, осторожненько вниз. В случае чего стреляйте – без команды.
Мобиль вертикально опускался. Панарин сдвинул вниз рубчатый язычок предохранителя и положил ствол на борт.
Стояла гробовая тишина, пахло лесом и новеньким синтетиком кресел мобиля, мир был солнечным и зеленым.
– Руди, остаешься, – сказал Крылов. – Тим, пошли. Я посмотрю в аппаратной, а ты давай туда.
Панарин поднялся на веранду жилого коттеджа, увитую сиреневыми граммофончиками плюща, толкнул дверь ногой, отпрыгнул в сторону. Ни звука, ни движения. Он осторожно вошел, выставив перед собой бластер, заглянул в одну комнату, в другую.
Пластиковой стены, обращенной к лесу, не было – только обломки густо устилали пол, длинными и лохматыми, загнутыми внутрь клочьями обрамляли пролом. Что-то со страшной силой ударило в стену снаружи. Панарин увидел на полу странные бурые пятна.
Наклониться к ним он не успел. Чужая, темная воля подавила сознание, отняла способность двигаться и рассуждать, Панарин застыл, глядя на лес. Руки стали мягкими, бескостными, ставший неимоверно тяжелым бластер выскользнул из вялых пальцев и звонко стукнулся об пол. Панарин сделал шаг к пролому, второй…
Деревья шевельнулись, затрещали, ломаясь, из зарослей высунулась зеленая змеиная голова размером с мобиль, качнулась вправо-влево и двинулась к Панарину. За ней заструилось толстое тело. Их разделяли метров тридцать – анаконду и коттедж.
Панарин попробовал крикнуть – язык словно распух моментально и едва ворохнулся во рту. Он стиснул зубы, страшным усилием воли попытался стряхнуть наваждение, поднять бластер. Колени сгибались медленно-медленно, казалось, растопыренные пальцы отделял от бластера миллион километров. Змея успеет раньше, отметили замурованные где-то в глубине неподчинившиеся гипнозу остатки сознания. Захлестнула ни с чем не сравнимая тоска, весь мир состоял из тоски, пропасти, куда рушилась личность. Пальцы тянулись к стволу, тянулись, тянулись, но их опережали шум мощного тела и волна смрадного дыхания.
Прозрачное сиреневое пламя ширкнуло наперерез, отсекло голову анаконды, и она черным дымящийся комом покатилась в траву. Тоска исчезла, Панарин рывком присел по инерции, пребольно ушиб пальцы о приклад, подхватил оружие и вскочил. Уперся спиной в стену, мокрый как мышь, – одежда облепила тело, бил озноб – прицелился, стискивая вихляющийся в руках бластер, но стрелять не стал – все было кончено, гигантское обезглавленное тело замирающе перекатывалось, руша деревья.
«Вот и пресловутые битвы с драконами, – подумал он, – совсем как по стерео, только не вышло из главного героя супермена – дрожит как осиновый лист, едва дуриком не слопали…»
– Живой? – в пролом заглянул бледный Крылов. – Выходи, не стоит тут засиживаться, все ясно. Приползли из джунглей, твари. Там еще одна валяется, Руди вовремя заметил…
– Но ведь они никогда так далеко от джунглей не забирались?
– А теперь, выходит, забрались… – сказал Крылов.
– Э-эй! – донесся крик Руди.
Они побежали к мобилю, но опасности там не было никакой, только анаконда, которую убил Руди, протянулась поперек улицы нелепым поваленным деревом – голова скрылась за коттеджем, хвост в конвульсиях разрушил другой и лежал под рухнувшей крышей.
– Поселок выходил на связь, – сказал Руди. – Они послали в этот район беспилотник-наблюдатель. Километрах в двухстах южнее отсюда – неисчислимая масса зверья. Великий исход какой-то…
…Это действительно был великий исход. Мобиль повис метрах в сорока от земли, они смотрели вниз затаив дыхание – такого еще ни один из них никогда не видел. Сотни анаконд ползли по равнине, целеустремленно, быстро, все в одном направлении, в спешке наползали друг на друга, и тогда та, которую задели, зло била головой соседку, но тут же обе, наперекор своим обычным привычкам не вступая в схватку, словно забывали друг о друге и ползли дальше. Увертываясь от змей, между ними подпрыгивали, катались разноцветные комочки разной величины – звери бежали в ту же сторону, тучи птиц неслись, с пронзительными криками огибая мобиль, проносясь над ним и под ним. В некоторых местах земля казалась сплошь покрытой шевелящимся ковром – стаи самых маленьких зверьков. Панарин знал, что так было при лесных пожарах. Все живое, обитавшее в примыкающих к океану джунглях на юге континента, давя и топча друг друга, слившись в единое целое, где хищники перемешались с вегетарианцами, потому что каждый думал только о спасении – ползло, бежало, летело, мчалось на север, не останавливаясь и не сбавляя темпа…
* * *
– Вот так, – Кедрин провел указкой по карте. – Зверье идет на Поселок. То есть, разумеется, не специально на поселок, но направляется в северные районы Синегорья, что нас никоим образом не может радовать. Темпы они несколько сбавили от усталости, но, если не изменят направления, через несколько часов будут здесь. В этом случае они надолго засорят окрестности и, во-первых, уничтожат местную фауну региона, во-вторых, мы попадаем в длительную осаду. Конечно, в конце концов они пережрут друг друга, передохнут, но долгое затворничество нам гарантировано. Придется связать поселок и космодром «туннелями» из силового поля. Работу по Проекту мы сможем, в общем, продолжать, но все другие исследования, ведущиеся за пределами поселка, а также работу «Галакса» придется заморозить на неопределенный срок. Оборудование одиннадцати научных станций либо погибнет, либо его придется демонтировать, что для некоторых экспериментов равносильно гибели. Перед нами стоит альтернатива – либо закутать поселок и космодром силовым полем…
– Мы можем не успеть, – сказал кто-то из энергетиков.
– Да, – сказал Кедрин. – Можем и не успеть. Поэтому имеется второй вариант – используя доставленную с Земли технику, истребить покинувшую джунгли живность, которая, собственно говоря, и так обречена. Кто за это предложение?
Сразу же поднялись четыре руки, после нескольких секунд промедления – остальные четыре.
– Единогласно, – сказал Кедрин. – Что ж, все свободны.
Панарин остался, сам не зная, зачем. Он сидел и смотрел на Кедрина, а Кедрин, заложив руки за спину, смотрел на карту. Почувствовав взгляд, обернулся:
– Ты не ушел?
– А куда торопиться? – сказал Панарин. – Группы вылетят через полчаса. Можно вопрос?
– Пожалуйста.
– Почему вы поставили вопрос на голосование? Можно было руководствоваться параграфом третьим, пункт два. Чрезвычайные обстоятельства налицо, вы имеете право на единоличное решение.
– Мог, – сказал Кедрин, сел рядом с Панариным, помолчал. – Тим, когда-нибудь ты поймешь – чем старше человек, тем реже он старается принимать единоличные решения там, где можно этого избежать. Понятно, это не относится ко многим и многим ситуациям, но все же… Есть вопросы, которые невозможно решать коллективно. А есть и другие. Признаюсь, мне хотелось посмотреть, как будут вести себя люди.
– И они оправдали ваши ожидания?
– В том-то и дело, что нет, – сказал Кедрин. – Я ожидал, что они призадумаются на какое-то время, но ничего подобного не произошло. Одно движение руки – и многие тысячи животных истреблены. Биосфере со всего размаха заедут кулаком в лицо.
– Но ведь нельзя иначе. Вы сами говорили, что, во-первых, они все равно обречены, а во-вторых, они в состоянии нарушить биосферу региона.
– Все так, – сказал Кедрин. – Но либо ты меня не понял, либо я неточно выразился. Мы приняли единственно верное решение – спасая фауну региона, спасая наши эксперименты, мы должны уничтожить все живое, идущее на поселок. Но, принимая такие решения, следует хотя бы на минутку задуматься… Знаешь, чем отличается психология звездолетчиков моего поколения от вашего? У нас было очень мало планет – всего лишь Солнечная система. А у вас их, на мой взгляд, слишком мало, но на ваш – слишком много. И вы обращаетесь с ними что-то чересчур уж равнодушно. Конечно, хорошо, что вы упорно верите: все они – не более чем ступеньки на пути во Вселенную. Полустанки. Гостиничные номера. Придорожные лавочки. С одной стороны, это расширяет масштабы мышления, но вот с другой-то… Чересчур вы к ним равнодушны, торопясь к звездам. И я иногда опасаюсь, что такое отношение повлияет на ваше поведение, когда мы, наконец, вырвемся туда, – он показал на потолок.
– Масштабы, вот именно, – сказал Панарин. – Мы же не горюем, когда приходится мимоходом растоптать или сорвать несколько цветов. И вырвавшись во Вселенную, мы ведь не перестанем срывать букеты и шагать по полю без дороги. Я не хочу сказать, что мы вправе плевать на все живое и творить с другими планетами что только душа пожелает. Я лишь подчеркиваю, что масштабы со временем меняются. Вы считаете, что я неправ?
– Отчего же. Прав. Другой разговор – как свести все правды в одну и ничего при этом не утратить… Ты предупредил пилотов?
– Разумеется, – сказал Панарин. – Все готовы. Ох, и мясорубка предстоит…
– Да, конечно, по стерео это выглядит гораздо эффектнее – одинокий дракон, с которым храбро сражается вооруженный скромненьким излучателем антипротонов герой. И на него, разумеется, взирает с восторгом красавица в изящном скафандре… – Он посмотрел на Панарина. – К вопросу о красавицах. Извини, но мне кажется, ты хочешь, чтобы кто-то что-то тебе посоветовал.
– Может быть. Не знаю.
– Вообще-то в данной ситуации лучший совет – не слушать чужих советов.
– Объяснять и прояснять мне ничего не нужно, – сказал Панарин. – Я сам все знаю и все понимаю, я не знаю только, что мне делать…
– Ничего себе «только»… – сказал Кедрин. – Цирцеями не рождаются, ими становятся. И если ты уверен, что еще не поздно что-то изменить, чем-то помочь – не отступайся. А не уверен – рви безжалостно, так будет лучше для всех.
– И для того, кто через какое-то время будет мучиться, как сейчас я?
– Вот ты сам себе и ответил, – сказал Кедрин. – Делай все, что можешь, если стоит и не поздно что-то делать. Так-то. Вставай, поехали на аэродром. Пора.
…То, что началось через двадцать минут, ни с какого конца даже отдаленно не напоминало стереофильмы для школьников. Это была бойня. Две сотни мобилей, разбившись на группы, вылетели из поселка, и началась облава. Участки в несколько квадратных километров огораживали срочно доставленными с земли джей-генераторами, и животные, приведенные излучением в еще больший ужас, чем тот, что привел их сюда, погнали неведомо куда, трудились, устремляясь к центру «зафлаженного» пространства. Тогда в ход шли дезинтеграторы живой материи и зажигательные бомбы. Это продолжалось весь день, до заката, пока не убедились, что главная работа кончена, но десятка четыре мобилей остались гоняться за стайками, табунками и отдельными крупными животными, ускользнувшими от массированной атаки. Остальные вернулись в поселок, и Панарин в том числе. Поселок выиграл бой с многократно превосходящими силами Природы – отнюдь не впервые в истории человечества…
Панарин не сразу вылез из приземлившегося мобиля, посидел немного. Отчего-то хотелось пойти и вымыться под душем. Остальные тоже не чувствовали себя героями-триумфаторами из очередной серии стереобоевика. Возникали кое-где шумные разговоры-воспоминания о ходе короткой кампании, но особого охотничьего азарта в них не наличествовало, и они быстро затухали, как только говорящим приходило на ум, что ничего хорошего в этом не было, и ничего славного они не совершили – пике, боевой разворот, рукоять рычага, и – огонь или бесшумная смерть, непостижимая для умишек сгрудившейся внизу живности… На душе было чуточку паскудно, сравнение с военными летчиками прошлого, предложенное кем-то впопыхах, поддержки не нашло и было отвергнуто – там, в свое время, был враг, не имевший права побеждать и вообще жить, а здесь пришлось кроваво исправлять непонятные фокусы природы…
В душ Панарин, однако, не пошел – ограничился тем, что заскочил в туалет диспетчерской и вымыл лицо очень холодной водой до ощущения окаменелости кожи. Ужинать не стал, отправился к Марине.
– Явился, истребитель драконов? – Она была в прекрасном настроении. – Как там?
– Ну, как. Перебили все живое, зарево отсюда видно…
– Да, не герои… Я полетела сначала, снимала немного, потом стало противно, махнула рукой и вернулась в поселок. Бойня, и ничего больше. Ты, может быть, есть хочешь?
– Не хочется что-то.
– Тогда садись и поиграй с медведем. Мне тут нужно кое-что закончить.
Панарин сел на диван, посадил на колени нагломордого медведя и бездумно потрепал его за уши. Марина работала с портативным проектором, на экранчике размером с открытку мелькали лица, улицы поселка, стартующие звездолеты, по-комариному тоненько звенели голоса. Панарин всегда любил смотреть на людей, увлеченно и ловко выполняющих свою работу, но сейчас только и оставалось впериться взглядом в мохнатые медвежьи уши. Работу здесь она практически закончила, и это означало, что вскоре она навсегда исчезнет из его жизни, и если даже когда-нибудь потом они встретятся, то только случайно, и ничего из прошлого не повторится. И все бы сделал, чтобы удержать, но ведь не удержишь. Жизнь продолжается, будут другие, возможно, даже и лучше, но чего-то неповторимого не будет, оно уйдет и никогда не вернется. Просто-то как, абстрактно до равнодушия, убаюкивающе безлико, и никому нет дела, что за тремя словами для тебя кроется целый мир…
Как знать, появись она в момент, когда дела шли хорошо, перенести все и удалось бы легче. Были такие безоблачные дни, времена веселых лихих штурмов, еще не сменившихся штурмами рутинно-серыми, и любого, вздумавшего подать заявление об уходе, дружно поволокли бы к психиатру… Но давно уже неудачи наслаивались на провалы, капля переполняла чашу.
Панарин отложил медведя, включил фонор, наткнулся на концерт Шеронина:
– Я в дни удачи радужной не думал никогда,
что так легко рифмуются победа и беда.
Что солнце нарисовано бездарным маляром,
что счастье вдруг окажется бикфордовым шнуром.
Погасят смех безжалостно, и ускользнет навек
моя загадка милая, мой прошлогодний снег…
Панарин раздраженно щелкнул клавишей, и песня оборвалась.
– Вот и окончен великий труд… – Марина села рядом, положила голову ему на плечо. – Здесь мне больше делать нечего, могу улетать хоть завтра. Что с тобой, Тим? Не нужно так мрачно. Умей стойко перенести, когда от тебя уходит женщина.
– Я вдруг понял, что почти ничего о тебе не знаю, – сказал Панарин. – Что ты любишь, что не любишь, как жила раньше и как собираешься жить дальше…
– А зачем? Разве это сделает тебя счастливее или что-то изменит? Я у тебя была, а вскоре меня у тебя не будет. Вот и все, мой прошлогодний снег… И незачем тебе моя жизнь. И вообще – родиться бы мне мужчиной…
– А уверена, что при таком варианте была бы счастливее?
– Несчастий я и так не испытывала.
– Наверно, я не так выразился. Больше бы везло, было бы лучше, что ли?
– Не знаю, не знаю. Когда мы хотим чего-то, мы не знаем, хотим ли мы именно того, что мы хотим… А что мы расселись, Тим? Возьмем мобиль и отправимся куда-нибудь над ночной планетой. Только, понятно, не в сторону сегодняшнего побоища…
…Панарин поднял мобиль, направил его на север, включил автопилот, задав ему несложный курс по прямой, и обнял Марину – она давно перестала утверждать, что целоваться в мобиле пошло. Панарину временами казалось, что их вечера, когда они назначали друг другу свидания, словно в миллионном городе, бродили по окраинным малолюдным улочкам, целовались в подъездах опустевших на ночь лабораторий, были для Марины отчаянной попыткой удержать юность, девичью легкость, беззаботную студенческую неприкаянность. Соображения эти он благоразумно держал при себе – кошки, которые гуляют сами по себе, прощают многое, но выходят из себя, когда понимают, что разгаданы…
Он не знал, что ему делать с собой и жизнью, и никто не мог помочь, был бесполезен любой совет, даже если достало слабости его попросить…
– Мы еще до полюса не долетели? – спросила Марина, не открывая глаз.
– Долетели, – сказал Панарин. – Снегу вокруг, медведи белые…
Ему хотелось повернуть к мосту Фата-Моргана, но на пути к нему лежало место сегодняшней бойни, и мобиль по-прежнему мчался вперед, на север, к полюсу, на котором, как и полагается полюсам, земным ли, инопланетным ли, не имелось ровным счетом ничего интересного – снега, заструги, ропаки и тишина, вязкая, вечная. И никому он не нужен, здешний полюс – в жизни землян были только два полюса, к которым шли пахнущие нестерпимым любопытством, честолюбием, азартом и смертью тропы. Другие, инопланетные, были уже вторичностью и мало кого интересовали…
Алое пульсирующее мерцание проникло в кабину, высветило их лица нелюдским сиянием. Панарин реагировал мгновенно – отпустил Марину и бросил руки на пульт, мобиль тряхнуло, словно он на полной скорости врезался в стену. Машина провалилась вправо и вниз, «бочка», мгновенно наполнившиеся газом подушки безопасности выскочили с трех сторон, прижимая людей к сиденьям. Недоуменно мяукнул зуммер, замигала синяя лампочка – мобиль был мирной пассажирской машиной, предназначенной для эксплуатации в относительно тепличных условиях, и автоматика безопасности на секунду пришла в замешательство, не зная, как расценить проделанный Панариным классический маневр – уход от неожиданно возникшей прямо по курсу опасности.
Теперь можно было и разобраться, есть ли опасность и если да, то что она собой представляет. Панарин развернул мобиль носом в ту сторону, остановил в воздухе, чертыхнулся – рука автоматически скользнула вправо, туда, где на машинаx Дальней разведки размещался пульт комплекса радаров и датчиков – и ничего, понятно, не обнаружила.
– Что это? – шевельнулась, освобождаясь от обмякающих подушек, Марина. – Я даже испугаться не успела…
– Обычно никто и не успевает… – сказал Панарин, сдвинул верх и встал, опершись на лобовое стекло.
Впереди были горы, и над их угловатыми громадами тускнело алое сияние, никло, съеживалось, словно уходя в дыру в земле, зеленовато-лимонные блики взмыли колышущимися струями, опали, и сияние стало затухать еще быстрее, но все равно простиралось на полнеба, а в небе звезды просвечивали сквозь косую ленту того же алого цвета – ее размытый конец терялся среди звезд, другой тянулся к горам и тонул в сиянии.
– Болид, – сказал Панарин.
– Вперед! – Марина азартно толкнула его в спину. – Вперед, мы его первые найдем! Господи, а я без камеры…
Мобиль задрал нос – Панарин послал его к горам по параболе, чтобы, пока не затухло свечение, увидеть сверху его центр, то есть место падения болида – наблюдатель на равнине сплошь и рядом ошибается в определении расстояния, ему может показаться, что метеорит упал в двух шагах, тогда как до него, быть может, шагать полдня. Панарин достал из кармана браслет.
– Я – Сарыч, – машинально он назвал свой летный позывной. – Я – Сарыч. Наблюдали падение болида, идем к месту падения. Слушай, Карл, пусть заглянут к Банишевской, там камера на столе…
– Я – Главная диспетчерская, вас понял. Планетологи вылетают немедленно. Насчет камеры скажу.
Мобиль пикировал. Панарин покосился на Марину – ее азартное лицо в свете гаснущих сполохов стало юным и чистым, волосы разметал тугой ветер – лицо юной ведьмы, уже узнавшей грех, но не сделавшей его самоцелью. Наверное, такой она была лет десять назад, когда еще не успела за что-то крупно обидеться на жизнь и надеть маску киплинговской кошки…
Внизу были горы. Свечение погасло, только кое-где на скалах мерцали лоскутья, словно клочья светящейся пленки, но вот погасли и они. Мобиль повис над ущельем – ничего больше не оставалось делать, не было ни осветительных бомб, ни инфракрасных детекторов, абсолютно ничего. Панарин давно не вспоминал о работе в Дальней разведке, но случившееся поневоле заставило вспомнить о ней с грустью – пусть там редко можно было надеяться на сенсационные открытия, работа нудноватая и размеренная – скрупулезно изучать планеты, составлять различные карты; пусть их с долей насмешки и именовали архивариусами новейшей формации, но все же была отдача, практические результаты, и никто не косился, не называл за глаза бездельником и кочегаром при перпетуум-мобиле…
– Почему висим? – спросила Марина.
– Потому что ничего сделать не можем. Кратер мы не увидим, слишком мало шансов – пока будем кружить, прилетят планетологи.
– Ну тогда поцелуй меня. И я буду первой женщиной, которую целовали над свежевыпавшим болидом.
Несильный ветерок трепал им волосы.
«Еще один полустанок, – подумал Панарин, – еще один золотой ящичек Маргариты Наваррской, еще один скальп, и не из заурядных – командор Проекта с экзотической планеты на краю Ойкумены. Должен ли сам скальп гордиться тем, что он превосходит в чем-то своих соседей?»
Спустя короткое время с юга надвинулись десятки красных и зеленых бортовых огней, прибыла добрая четверть обитателей поселка – планетологов здесь насчитывалось не более полусотни, но очень многим, не имеющим отношения к планетологии, пришлась по душе идея лететь на поиски болида – это было новое и интересное развлечение. За все существование поселка это был первый случай падения на Эвридику крупного метеорита. Да и планетологов орда добровольных помощников могла только обрадовать – Панарин все же лишь приблизительно мог определить место падения болида, предстояли поиски в обширном районе.
«И наконец, – подумал Панарин, – охота за болидом была более приятным занятием, нежели бойня этого дня, и предоставляла возможность поскорее забыть, заслонить эту бойню новыми впечатлениями…»
С мобилем Панарин виртуозно сблизился, повис борт в борт мобиль Кузьменко, тоже с откинутым верхом, и Кузьменко протянул Марине камеру. Марина сдержанно поблагодарила. Панарин заглянул в кабину к соседу – кабина была заполнена теми же непонятными приборами, и они работали, горели зеленые и оранжевые лампочки, мерцали цифры сочного цвета молодой травы, пульсировали в окошечках синие кривые, внезапно превращавшиеся в переплетение линий, напоминающие то ли дельту Волги, то ли схему кровеносной системы осьминога. Когда-то в третьем классе Панарин со Снергом забавлялись с осциллографом, измывались над прибором и сожгли-таки его. Синие линии Кузьменко немногим отличались от школьных забав двадцатилетней давности.
– И ты сюда? – спросил Панарин. – Принял телепатему андромедян?
– Ага, – сказал Кузьменко. – Ее самую. А это вы, значит, были первыми и единственными свидетелями?
– Мы, – сказала Марина сухо. – А вы что-нибудь имеете против?
Почему-то она невзлюбила Кузьменко – не у нее одной Панарин наблюдал глухое недоброжелательство, тщательно скрываемую, а то и явную неприязнь к сотрудникам Института нерешенных проблем, к парапсихологам. Как правило, этим страдали люди, опасавшиеся, что станет понятно – они представляют собой несколько не то, чем кажутся. Опасения были безосновательными – чтение мыслей было пока столь же достижимо, как и Туманность Андромеды, – но как раз безосновательные опасения и рождают самые стойкие страхи…
– Ничего я не имею против, – сказал Кузьменко. – С чего вы взяли, Марочка?
– Марочки когда-то клеили на конверты, – отрезала Марина.
– Да? А по-моему, прекрасное имя – Мара, Марочка…
Он не отвечал на колкость колкостью – просто шутил, как шутят с капризным ребенком, стоял и с улыбкой смотрел на них, сильный, уверенный в себе. Никак ему не полагалось быть таким – он служил делу, по сравнению с которым невзгоды Проекта «Икар» казались каплей в море. Панарин думал сначала, что веселость и уверенность в себе показные, Кузьменко просто недалекий человек, или, наконец, слепо и фанатично верит в счастливый случай, но постепенно подобные гипотезы таяли одна за другой, и оставалось считать, что Кузьменко, как и Панарин, просто-напросто убежден, что мир должен быть познан и все препятствия должны быть преодолены…
Марина протянула руку к пульту, и мобиль резко отплыл в сторону.
– Ну почему ты с ним так? – спросил Панарин. – Ведь как кошка с собакой, право…
– Не люблю их, – сказала Марина. – Всегда такое впечатление, словно зашли в твое отсутствие в твою комнату и роются в сокровенных бумагах…
– А что в наше время стоит скрывать? – невинно спросил Панарин. – Открыты наши души…
– Хочешь поссориться?
– Не хочу.
– Шарлатаны, – сказала Марина. – Алхимики-астрологи двадцать второго века. Пользуются, что мы стали добренькие и позволяем бездельникам валять дурака. Выдумали бог знает что и вытворяют черт знает что…
– Нелогично, Мариночка. Не вяжется одно с другим.
– Почему?
– Если они шарлатаны, нет смысла бояться, что они прочитают твои сокровенные бумаги. А если смогут прочитать – какие же они бездельники, алхимики и астрологи? Хотел бы я уметь читать мысли…
– Ну, и что бы ты обо мне узнал? О тех, кто был до тебя? И что бы это тебе дало?
– Я не о тебе. Так, обобщаю.
Стало светло, как в ясный полдень, они зажмурились от неожиданности, из глаз выступили слезы, и привыкнуть к свету удалось не сразу. Высоко над скалами повисли три «Гелиоса», памятные Панарину по Дальней разведке – мощные светящиеся бомбы, рассчитанные на три часа горения, и на сотне квадратных километров наступил рукотворный день, разве что свет был белее и резче солнечного и четче обрисовывал тени, но так было даже лучше – будет более заметен свежий кратер.
Видимо, перед отлетом кто-то из планетологов успел провести детальный инструктаж – мобили, повисшие пестрым колышущимся ковром, вдруг разбились на стайки и целеустремленно разлетелись в стороны, ныряя в пропасти и ущелья, методично осматривая склоны гор. Это был хорошо организованный за короткое время поиск, не уступающий, признал Панарин, иным операциям Дальней разведки.
Его работа свелась к роли извозчика, выполняющего приказы Марины. Она снимала суетившиеся мобили, горы, заставила подняться чуть ли не к самым «Гелиосам» и засняла оттуда всю панораму поисков. Наконец решила, что сделала все.
– Сделай волевое лицо, – сказала она. – И с надеждой ищи глазами кратер. Запечатлею и тебя для истории как участника поиска.
– Поиск… – сказал Панарин. – Смотри, первый азарт прошел…
Возбуждение действительно схлынуло – мобили замедлили скорость, не так суетливо рыскали из стороны в сторону. Совсем близко прошла «семерка» – машина Крылова. Их мобиль повис в тени скалы – все-таки ночь на дворе, заявила Марина, да и стоит ли так уж суетиться?
– Собственно говоря, из-за чего такой переполох? – сказала она. – Грохнулась еще одна здоровенная глыба…
– Конечно, андромедянский корабль был бы предпочтительнее, – сказал Панарин устало.
– А что? Отличный получился бы фильм. Жаль, что здешние астроархеологи не оправдали надежд своего племени… Хотелось бы наткнуться на что-нибудь таинственное в пику твоему Снергу. Выдать тебе маленький секрет полишинеля Глобовидения?
– Ну, выдай.
– Мы с твоим Снергом в свое время долго сражались за бразды правления над «Т – значит тайна». Выиграл он – у него было больше фильмов соответствующего профиля, больше стажа, больше опыта, и он меня обошел. А жаль. Вы, мужчины, меньше подходите для того, чтобы разгадывать тайны. У нас это получается лучше, потому что каждая женщина сама – тайна.
– Ого, аксиомы у тебя…
– Да, – сказала Марина. – Я такая. Как говаривали наши предки – крученая девка. Хочешь что-нибудь опровергнуть? Я же чувствую, тебя так и тянет что-нибудь во мне опровергнуть…
Панарин промолчал – невозможно лечить, не имея рецептов… Он примерно знал и мог объяснить себе уязвимые точки Марининой философии, и то наносное, что присутствовало в ее характере, то, от чего лучше бы решительно отказаться. Но как ей это сделать, он не взялся бы подсказывать, и что предложить взамен, тоже не знал. Так что пока разумнее было молчать, не размениваясь на бесцельные пустопорожние обличения. Что он и делал в критические моменты возникавших споров.
– Даже странно иногда, что ты звездолетчик. Тебе бы поэтом быть. Романтиком. Века этак восемнадцатого.
– Почему? – спросил Панарин.
– Потому что ты, как и они, обожествляешь любовь. То ли ждешь от нее, как от Дельфийского оракула, ответа на все без исключения вопросы бытия, то ли она для тебя – средство достижения высшей степени самосовершенствования, к которому стремились буддисты. А ее нет, любви. Вернее, она есть, но настолько непохожа на все, что ты о ней мысленно нагородил… И какая же глупость именовать тебя командором – ничего в тебе нет от той статуи, погубившей Дон Жуана.
– Это плохо?
– Да нет, с чего ты взял? Тебе просто не идет. Я понимаю: командор – официальное наименование твоей должности… И все равно не идет. Скорее уж, молодой Вертер. Генрих фон Клейст – был такой поэт, он застрелился, убив перед этим последнюю подругу, по ее согласию, – случайную, правда, какую-то… Тим, а ты мог бы так – сначала меня, а потом себя? – спросила она с любопытством.
– Тебя бы высечь… – сказал Панарин.
– Интересное предложение. Только ничего бы это не дало.
– Что и печально, – сказал Панарин.
– Смотри, неужели нашли?
Мобили, как уносимые ветром листья, сбивались в табунки и улетали в одном направлении. Панарин коснулся клавиш, Марина торопливо вставила в камеру новый видеодиск.
Летели недолго, по узкому ущелью, над мелкой бурливой речушкой, и попали в неширокую каменистую долину, со всех сторон замкнутую гранеными скалами. Мобили, и опустившиеся на каменистую землю, и парящие в воздухе, сгрудились, словно не в состоянии преодолеть невидимую преграду. Подлетали новые, садились, люди выскакивали, медленно подходили к той же невидимой черте, толпились, возбужденно жестикулируя.
А впереди, там, куда они смотрели, стоял самый настоящий рыцарский замок со старинной гравюры или из туристского путеводителя. Очертания и пропорции стен и башен несколько отличались от земных, но в том, что это был именно созданный руками человека замок, а не игра природы, причудливо выветрившей скалы, сомневаться не приходилось.
И стало очень тихо.
Глава 11 Человек под иконой
Недавно прошел дождь, асфальт был тускло-зеркальным, река была темнее, чем обычно, и в воздухе стоял неповторимый свежий запах влажного минусинского песка. Они медленно шли по старинному мосту, справа клонились к воде серые морщинистые тополя, и на левом берегу были тополя, а у овальных бетонных быков было мелко, и на дне виднелись россыпи светлых камешков, а впереди зеленела над крышами колокольня Успенского собора – строго говоря, обыкновенной церкви, возведенной в 1812 году в честь победы над Бонапартием, о которой здесь узнали только через полгода. Потом показалась и сама церковь, она неожиданно возникала перед глазами, стоило обогнуть белый дом, тоже старинной постройки – Старый город оставался нетронутым.
Перед церковью беззаботно расхаживали пухлые голуби – пугать их было некому – машины здесь не ездили вторую сотню лет, – вспархивали, садились, расхаживали, гуркоча, и были похожи на участников научного симпозиума в перерыве между заседаниями. «Или на попов, озабоченных поисками материального Господа», – подумал Снерг.
– «Но вот настал двенадцатый, победа горяча, и пулею погашена венчальная свеча…» – продекламировала Алена, глядя на распахнутые двери церкви, зеленые, железные, украшенные выпуклыми крестами. – Раньше все было не в пример уютнее – где-то существовала сила, которая избавляла от всех сложностей, подсказывала образ мыслей и действий… Зайдем?
– Ты же Мефистофель, тебе нельзя.
– Да, действительно… Поцелуй меня.
– Здесь?
– А я хочу, чтобы здесь.
Снерг притянул ее к себе, тонкий эластик ее плаща скользнул под пальцами. У их ног бормотали что-то одобрительное голуби, из распахнутого окна доносились гитарные переборы и голос Шеронина:
– Остановись и оглянись в уютном зале,
мои надежды раствори холодными глазами.
Вначале было слово, и после было слово,
на серых ветках тополей – клочки былого.
Кто улыбался: «Как смешно!», кто хмурился:
«Печально…»
Тебя я в прошлое мое привез случайно…
Запись была старая, а песня совсем не подходила к случаю, и Снерга пронзило жгучее предчувствие чего-то неизвестного, словно зыбкий отголосок крика, раздавшегося так далеко, что не понять, был он или нет. Он взял Алену за плечи, легонько отстранил, заглянул в глаза – широко раскрытые, тревожные. «Хорошо это или нет, что она чувствует меня насквозь?» – спросил он себя в который раз, и, как всегда, не нашел ответа.
– Что, Стах? – почти шепотом спросила Алена.
– Бог его знает…
– Я за тебя бояться начинаю, – сказала Алена. – Вечно с тобой что-то происходит. То его разыскивают в Гималаях…
– Это же было черт знает когда, и нас друг у друга не было.
– Тем более, так еще хуже. То он, понимаете ли, начинает видеть во сне прошлое. Что с тобой завтра случится?
– А завтра меня похитят андромедяне, – сказал Снерг. – Потому что окажется – программа «Т – значит тайна» ненароком встала поперек дороги их планам захвата Юпитера. В лучших традициях стерео.
– Дошутишься… – Алена взяла его за руку, и они пошли к площади.
– Ты пойдешь со мной туда?
– Не хочу я к твоим попам, – сказала Алена. – Полечу в Красноярск. Надеюсь, придешь на космодром проводитъ? Смотри, заморочат тебя попы, окрестят и в монахи постригут.
– Ну, для монаха я недостаточно грешен.
– И то верно… До космодрома, Стах.
Она шла через площадь, мимо Мартьяновского музея, чуточку похожего на рыцарский замок. Снерг смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Иглистая льдинка в сердце не таяла.
Нужное ему здание он отыскал сразу – оказывается, он тысячу раз проходил мимо него, но никогда не задумывался, что это за старинный дом отступил от соседей в сад, заслонился деревьями. Едва он открыл ажурную железную калитку, с крыльца спустился и двинулся ему навстречу по выложенной кирпичом дорожке человек в рясе и белом клобуке, с золотым наперсным крестом. Снерг мельком подумал, что только в двадцать первом, прошлом веке золотой крест смог позволить себе каждый, даже самый заштатный попик.
Снерг узнал Драгомирова. Они встретились на середине дорожки и пожали друг другу руки.
– Душевно рад, – сказал Драгомиров. – Алена Викторовна не смогла приехать, как я вижу?
– Увы, ей наши игры неинтересны, – сказал Снерг. – Простите, что я употребляю такой термин…
– Охотно. Я от всей души надеюсь, уважаемый Станислав Сергеевич, что после окончания вашего визита вы перестанете употреблять этот термин даже шутки ради…
– Многообещающее начало, признаться… – сказал Снерг.
– Прошу в дом.
Внутри он не увидел ничего интригующего и необычного, что бросилось бы в глаза и сразу заявило бы о своей принадлежности к другому миру. Холл, куда его провел Драгомиров, был самым обычным – современная мебель, приятные для глаза обои «хамелеон» и ни одной иконы.
– Прошу, – показал Драгомиров на кресло, вежливо подождал, пока сядет Снерг, и уселся сам, подобрав рясу, как женщина из фильма о викторианской эпохе платье, посмотрел ласково-внимательным, несомненно «профессиональным» взглядом:
– Вам кажется, Станислав Сергеевич, что в этой комнате я выгляжу инородным телом?
– Признаться, да, – сказал Снерг.
Пожилой человек в рясе внес серебряный поднос, расставил кофейник, чашки, тарелочки, поклонился и бесшумно исчез.
– Это один из парадоксов церкви, если хотите, – сказал Драгомиров. – Облачения и интерьеры храмов остаются изначальными, но обстановка помещений подсобного, если можно так выразиться, характера не может не меняться. В свое время раздавались, не скрою, голоса, требовавшие ввести и более соответствующие веку облачения, но на Вселенском соборе сия идея одобрения не получила. И у церкви во все времена были свои «радикальные элементы»… Но вы вряд ли должным образом осведомлены о наших внутренних проблемах?
– Увы, – сказал Снерг. – Вовсе не осведомлен. Я в трудном положении, уважаемый Дмитрий Никитич…
– Вы же знаете, какие ваши вопросы могут показаться нескромными или нетактичными?
– Да, – сказал Снерг.
– Что ж, это говорит о вашей деликатности. Я не думаю, что какие-либо вопросы могут заслужить наименование нескромных или нетактичных. В условиях, когда встречаются представители двух практически не пересекающихся миров, не избежать столкновения двух разных мироощущений. Смело задавайте любые вопросы. Мне думается, что наш разговор имеет что-то общее с контактом между двумя цивилизациями, о котором вы столько говорите и пишете. Вам не кажется?
– Пожалуй, – сказал Снерг. – Итак… По сути, мы построили то общество, за которое ратовал Христос – не веря в Христа. Вы пытались создать такое общество, веря в Бога, мы его создали не веря. Тысячу раз простите, но зачем теперь вы в таком случае? Не превратились ли вы просто в ученых, проводящих обычный эксперимент? Я искренне хочу понять.
– В этом-то все и дело, – сказал Драгомиров. – Наша задача – заставить вас поверить в то, что вы, не веря, тем не менее строили ваше общество по предначертанному Господом плану. А для этого нужно доказать существование Господа.
– Ловко… – сказал Снерг.
– Скорее, логично. Цель нашего эксперимента как раз и позволяет не считать нас обыкновенными учеными и не ставить нас на одну доску с вашими – понятно, я не хочу таким высказыванием принизить значение ваших исследований.
– А по-моему, хотите.
– К сожалению, Станислав Сергеевич, нетактичными скорее покажутся мои ответы, нежели ваши вопросы… Хорошо, я буду называть вещи своими именами и буду откровенен. Да, наши исследования кажутся мне более значимыми. Ибо вы пытаетесь расширить и углубить свои знания о той области Вселенной, о тех истинах, которые вам позволил познать Господь. Мы же пытаемся пойти дальше – встав над вашим комплексом знаний, над вашими доктринами, доказать вам существование всеблагого Творца познаваемого вами мира. Доказать, как я уже говорил, не с помощью «испанского сапога» и Библии, которую вы все равно считаете созданной без малой толики участия высших сил, – с помощью вашей же строгой логики, разработанного вами же математического аппарата, созданных вами же аппаратов и устройств, открытых вами же законов природы. Не думайте, что большее значение наших работ внушает нам чувство превосходства – мы стараемся для вашего же блага.
– И как с этой точки зрения вы трактуете понятие Бога?
– Во-первых, как силы, чья деятельность нарушает законы природы, – сказал отец Дмитрий. – Вы, естественно, поспешите заявить, что этому требованию может отвечать и гипотетическая «сверхцивилизация» – понятие, которым вы – нельзя сказать, чтобы очень удачно, – попытались заменить Бога для объяснения непонятных вам космических явлений – да и не только космических. Но… Ваши деды утверждали когда-то, что отсутствие инопланетных визитеров вызвано несовершенством социального устройства, существованием на планете дисгармонирующих социальных систем, военного противостояния. С тех пор прошли десятки лет, на планете установилось долгожданное царство справедливости и добра, армий больше нет. Но нет и визитеров… Ваши отцы утверждали, что Контакт последует вслед за выходом человечества к иным звездным системам. Вы вышли к ним. Но Контакта не произошло. В этой связи: чем же вы объясните отсутствие не просто «сверхцивилизаций», не просто их сигналов, но отсутствие каких бы то ни было, пусть находящихся на низшем уровне развития разумных существ в изученной вами Ойкумене? Вы можете ответить?
Снерг молчал, упершись взглядом в изящную чашечку. Отец Дмитрий не использовал запрещенных приемов, но он ударил в самое больное место, затронув вопрос, на который до сих пор не нашел ответа ни один из землян…
– Вы молчите, – сказал Драгомиров. – Вы не можете ответить. Рухнула не одна ваша фундаментальная гипотеза, не один научный авторитет потерпел посмертное, а то и прижизненное поражение. Вы столкнулись с чем-то, чего не в состоянии осознать. Итак, первое определение Господа – сила, нарушающая законы природы. Второе – сила, тормозящая деятельность человека. Согласитесь, что это свойство вряд ли присуще «сверхцивилизации». Согласны?
– Да, – с усилием сказал Снерг. – По отношению к нашему современному обществу от чужой сверхцивилизации можно ожидать чего угодно, только не торможения прогресса. А в агрессивных инопланетян я не верю.
– Меж тем, если мы сведем воедино все неудачи и провалы Проекта «Икар», мы убедимся, что вам противостоит некая сила, сознательно и целеустремленно препятствующая вашему выходу в Большой Космос.
– Что-о?! – сказал Снерг.
– Это именно так. Вы не гиперфизик, но вы знакомы с деятельностью Проекта достаточно, чтобы знать – ученых приводит в растерянность как раз неспособность уложить неудачи в единую систему. Одной сложностью познанного не до конца гиперпространства это объяснить нельзя – я процитировал слова одного из бывших руководителей Проекта. Вы, может быть, помните, откуда это взято? – он прищурился.
– Интервью Латышева, – сказал Снерг. – Которое я взял у него в мае сто первого, через день после его ухода.
– У вас прекрасная память. Как видите, вы сделали первый шаг, но у вас не хватает мужества довести все до логического конца, и эту ношу нам пришлось взвалить на свои плечи. Вам сознательно препятствуют, Станислав Сергеевич. Ойкумена окружена непроницаемой стеной, и «сверхцивилизация» здесь ни при чем. Есть только одна «сверхцивилизация» – Господь. Никаких других нет. А теперь, с вашего позволения, я приглашу вас в демонстрационный зал. Прошу вас.
Снерг шел за ним, плохо различая дорогу. Этого не могло быть, это не лезло ни в какие ворота, но противопоставить всему, что говорит Драгомиров, нечего. Но как же так? Разве эти, из-под увенчанных крестами золотых куполов, могут оказаться правы?
Драгомиров включил проектор. В центре зала возникла объемная звездная карта Ойкумены метров пяти в диаметре, в нее можно было войти и разглядывать окружившие тебя звезды, касаться их рукой, как во сне или в сказке, и не обжечься при этом. Не обжечься?
– Обратите внимание, – сказал Драгомиров. – Характер действий противостоящей вам силы изменяется. Во-первых, с повышением сложности экспериментальных полетов возрастает сложность сопутствующих им эффектов – факт, официально признанный учеными, чему свидетельством – появление нескольких работ, проникнутых все тем же духом бессилия, неспособностью что-либо понять. Во-вторых, Господь – я со всей уверенностью и определенностью произношу это слово, – не ограничивается тем, что воздвигает непознаваемые вами преграды на вашем пути в никуда. Некоторое время назад заработал некий механизм, который можно охарактеризовать известным постулатом «угол падения равен углу отражения». Проще говоря, каждый экспериментальный полет становится причиной тех или иных явлений в других точках пространства, явлений, которые можно охарактеризовать как «ответный ход». – Он коснулся клавишей, и Ойкумену пронизали светящиеся нити, вспыхнуло несколько колючих синих огоньков. – К примеру, через определенное время после полета «Гайаваты» (полигон Мустанга) на восточное полушарие Мустанга обрушились циклоны, причину зарождения которых планетологи так и не нашли. Полет «Лебедя» вызвал на Эвридике массовую миграцию животных (это самое свежее сообщение). Полет «Инея» – вспышку солнечной активности, на сутки нарушившую работу внеземных энергетических комплексов Третьего Ожерелья. Полет «Уленшпигеля» – активизацию вулканической деятельности на Клио. Можно привести еще десяток примеров.
– Совпадения… – сказал Снерг.
– Исключено. «Отражения», как мы их именуем в рабочем порядке, подчиняются выведенной Игорем Григорьевичем Латышевым формуле. – Кажется, он с удовольствием воспринял изумление Снерга. – Да, Станислав Сергеевич, магистр Латышев здесь, у нас. Вот формула. Она не так уж сложна, связывает воедино оказанное на гиперпространство воздействие, вектор воздействия согласно системе галактических координат, количество израсходованной энергии, вектор «отражения» и сопутствующее ему выделение энергии. К сожалению, предсказывать характер и местонахождение «отражения» мы пока не в состоянии, а жаль – это усилило бы серьезность наших аргументов. Видимо, причиной тому – недостаточное количество имеющегося в нашем распоряжении материала. Но Латышев упорно работает…
– Минуту, – сказал Снерг. – Можно взглянуть на список отражений?
– Извольте.
– Разрешите воспользоваться терминалом? – спросил Снерг через минуту.
– Вся аппаратура в вашем распоряжении.
Снерг сел к пульту. Он не знал высшей математики, но в программу обучения на факультете журналистики входило и изучение машинного языка. И Глобальным информаторием он умел пользоваться значительно лучше большинства землян. Он сделал необходимые запросы, касающиеся Проекта, задал компьютеру соответствующую программу. Все отняло примерно пятнадцать минут, искомое отыскалось на девятом варианте.
Если верить формуле, то, что пассажиры «Картахены» стали видеть во сне прошлое, явилось следствием полета приписанного к полигону Жемчужины «Гейзера»…
– Мне позволено будет узнать, что вы искали? – спросил деликатно державшийся в отдалении Драгомиров. – Вы искали что-то конкретное, Станислав Сергеевич…
Комкая в кулаке перфоленты, отведя взгляд, Снерг кратко изложил суть дела – не было причин что-либо скрывать.
– Это как раз то, о чем я говорил, – сказал Драгомиров. – Вы видите сами, что «отражение» укладывается в формулу. Может быть, не случайно Господь избрал вас, известного и авторитетного журналиста… Итак, «отражение» можно отыскать, связав тот или иной феномен с тем или иным полетом, но мы можем пока двигаться лишь от следствия к причине. Как можно предсказать, что случится на планете, на которую указывает вектор – землетрясение? Пожар? Эпидемия снов о прошлом?
– Нелогично… – сказал Снерг.
– Отчего же? Представьте мишени, расставленные по окружности на разном расстоянии от стрелка, который стреляет с завязанными глазами, каждый раз из разного оружия, причем предварительно его еще и заставляют повертеться – как в жмурках, играли в детстве? Исследуя угодившую в мишень пулю, нетрудно, зная баллистику и характеристики разных видов оружия, определить, из которого именно ружья она выпущена, найти ее траекторию, но сам стрелок не в состоянии сказать вам, в какую мишень и из какого ружья он выстрелил. Понимаете?
– Понимаю. И что же дальше?
– Мы проконсультировались по поводу «отражений» у нескольких ученых, занимающихся физикой гиперпространства, – сказал Драгомиров. – Ответы корректны и стереотипны – несмотря на то, что свойства гиперпространства изучены не до конца, наука не допускает мысли, что экспериментальные полеты Проекта могут вызвать явления, о которых мы упоминаем. Старинные научные ругательства «мистика» и «поповщина» не произносились вслух, но, безусловно, подразумевались. Вы можете последовать нашему примеру – покажите формулу с привязкой к «Картахене». Вам ответят то же самое – что в природе можно отыскать сколько угодно мнимых «закономерностей» и вывести не одну «формулу». Право, Станислав Сергеевич, мы ничего не имели против того, чтобы ваши ученые приняли формулу Латышева и объяснили ее с точки зрения вашей науки, – мы не хотим заниматъся натяжками и подтасовками. Но ваши ученые…
Он улыбался, как победитель, он был великодушен и добр, как иные победители, но легче от этого не стало – совсем наоборот. Тупому фанатизму инквизитора, яростно защищающего систему Птолемея или семь дней творения, можно было противопоставить логику и факты (пусть он и не захотел бы слушать оппонента), мечам крестоносцев – мечи, но что делать, когда на стороне противника, выступающего под старыми-престарыми знаменами, – отточенная логика, оперирующая понятиями и информацией твоего века, та же техника, что верно служит тебе, а тебе просто нечего ответить? Что делать?
– Выходит, вам понадобился журналист… – сказал Снерг тихо. – И крупный…
– Да. Может быть, и Господу тоже, – сказал Драгомиров. – Проблема, по нашему разумению, достигла стадии, когда широкая огласка необходима. Отказ означал бы, простите, что вы просто-напросто боитесь… Кстати, независимо от нас те же результаты получили ученые Ватикана. По нашим данным, схожие исследования ведет научный центр канцелярии Верховного имама.
– Как же вы теперь разберетесь с Ватиканом, вообще друг с другом? – поинтересовался Снерг – сработал чисто профессиональный рефлекс. – Ведь ситуация создалась щекотливейшая…
– Щекотливая, не скрою, – сказал Драгомиров. – И не буду скрывать, что определенные круги различных церквей всерьез этим озабочены. Но, смею думать, все связанные с создавшейся ситуацией сложности и возможные неудобства заслоняет значение самого факта – мы наконец-то сможем доказать людям – да и своей совести, – что вовсе не морочили голову человечеству тысячи лет, что были правы с самого начала. А вот вы… Не обязательно вы персонально. Хватит ли у вас смелости взглянуть в лицо Истине? Отнестись с полной серьезностью? Как вы считаете, Станислав Сергеевич?
– Хватит смелости, я думаю… – сказал Снерг.
– Вы говорите так уверенно оттого, что до конца все же не поверили.
– Возможно.
– В таком случае мне жаль вас, простите, – сказал Драгомиров. – Дольше сопротивляясь Истине, вы понесете больше утрат. Вы будете вынуждены поверить. Вы ведь можете убедиться сами – Господь перестал ограничиваться лишь постановкой преград на вашем пути. С некоторых пор ваши действия вызывают активные ответные меры. И кто знает, что ждет вас завтра? Какие новые испытания вам уготованы. Не лучше ли вовремя избавиться от глупого упрямства с наименьшими потерями для самолюбия?
– По-моему, рано, – сказал Снерг.
– Станислав Сергеевич, вам не кажется, что впервые за времена противоборства церкви и атеизма мы поменялись ролями? На нашей стороне – факты и логика, на вашей – бездоказательные эмоции…
– Но вы ведь начали не сегодня, – сказал Снерг. – Вы наступаете, тщательно разработав тактику и стратегию, а мы не успели даже организовать оборону…
– А вам не кажется, что вы усиленно ищете утешительные аргументы?
– Может статься, и ищу… – сказал Снерг. Беседа начинала его тяготить, ничего нового он уже не узнает, это ясно. – Я могу встретиться с Латышевым?
– В любую минуту. Проводить вас к нему?
– Если вам не трудно, – вежливо сказал Снерг.
Как и демонстрационный зал, кабинет Латышева ничем не отличался от кабинета обыкновенного научного работника. Разве что икона на стене – «Параскева Пятница» и сам Латышев… Снерг помнил его резко-порывистым в движениях, шумным в дискуссиях, любителем остроумно-уничтожающих «парфянских стрел». Сейчас навстречу ему встал человек с плавными медлительными жестами, тихо поздоровался, не поднимая взгляда выше рта собеседника.
Драгомиров тактично сослался на какие-то неотложные дела и вышел. Ненадолго воцарилось неловкое молчание, и Снерг поверх головы Латышева внимательнее вгляделся в икону, которую вначале лишь удостоил беглого взгляда.
«Вот оно что, – удивленно подумал он, – еще и это примешалось, что ж, случалось и так…»
Женское лицо было выписано по всем старинным канонам, отнимавшим живое и превращавшим лицо, скорее, в абстрактный символ, но все равно Снерг тут же ее узнал – Лена Латышева смотрела на него печальными византийскими глазами, совсем такими, как в жизни. Она была инженером-энергетиком и летала на «Сивке-Бурке», корабле Проекта с полигона Жемчужины. «Сивка-Бурка» погиб со всем экипажем в сто втором.
Сивка-Бурка, мудрый конь,
оглянись на всем скаку.
Что ж, ты не дал, конь-огонь,
счастья седоку? —
вспомнил Снерг появившуюся месяцем позже песню Шеронина. Журналисты, всезнающий народ, поговаривали, что Шеронин был влюблен в Лену Латышеву, что именно ей была посвящена написанная для одной из премьер сто первого «Царьградская мадонна». О Шеронине рассказывали много и не всегда правду, но это было похоже на правду, если вспомнить, как вел себя Шеронин после гибели «Сивки-Бурки» – смерть просто хороших знакомых переживают не так надрывно… «Как же оно все переплелось», – горько подумал Снерг.
Латышев молчал.
«Он же не знает, как со мной держаться, – сообразил Снерг, – может быть, ожидает, что я стану иронизировать, нападать, а ничего такого у меня и в мыслях нет, – поздно переубеждать, бессмысленно высмеивать, даже жестоко, он уже давно не с нами. Единственное что можно сделать – доказать ему, что все иначе…»
– Меня ознакомили с вашей «формулой отражений», – сказал Снерг. – Неужели никто из тех, у кого вы консультировались, не нашел в ней рационального зерна?
– А вы-то уверены в его существовании?
– Трудно сказать… – сказал Снерг. – Кажется, что-то в этом есть… Я ведь не специалист.
– В этом есть мистика, Станислав Сергеевич, – грустно усмехнулся Латышев. – Обскурантизм, поповщина с поправками на век. Одно время мне казалось, что нашей работой заинтересовался Слава Муромцев, но вскоре и он охладел. Что делать, он – фанатик Проекта и галактической миссии человечества, он и на секунду не может допустить мысли, будто некая высшая сила способна выставить шлагбаум и запрещающие знаки…
– А вы? – жадно спросил Снерг. – Как же вы-то…
– Станислав Сергеевич, признаться, мне горько сознавать, что правы оказались не мы. Но что прикажете делать? Мне пришлось признать, что совокупность фактов укладывается в некую систему, а затем сделать и следующий шаг, логически верный – признать эту систему, за неимением доказательств противного. Бритва Оккама применима и в данном случае. Введя в уравнение сверхцивилизацию, мы не в состоянии ответить на вопрос, почему она ставит преграды на своем пути к звездам. Или инопланетные агрессоры для вас все же при любых обстоятельствах предпочтительнее Бога?
– Вряд ли, – сказал Снерг. – Для меня одинаково неприемлемо и то, и другое.
– Настолько, что вы не в состоянии воспринимать неумолимую логику наших аргументов? Да, наших – я не могу, да и не хочу оглядываться назад и покидать мир, в который пришел по убеждению.
– Логику я в состоянии воспринимать, – сказал Снерг, – но я и вправе давать свою трактовку происходящему.
– Какую же? Молчите? Между прочим, ваша передача порой оперирует и более шаткими аргументами, нежели мы сейчас. Драгомиров познакомил вас только с «формулой отражений»?
– Разве есть что-то еще? – настороженно спросил Снерг.
– Есть, – сказал Латышев тихо и веско. – Есть еще и «феномен землеподобных планет». Удивляюсь, как прошла мимо него ваша передача… Впрочем, один из аспектов загадки вы затронули – я имею в виду освещавшуюся вами проблему, вернее, дискуссию о «стерильности». Наука не нашла удовлетворительного объяснения, почему вся десятка землеподобных планет, открытых нами в Ойкумене, «стерильна», почему мы не нашли и следа Разума. Каждая из планет как минимум не меньше, не моложе Земли, обладает развитой фауной, всеми условиями для зарождения разумного существа, но зарождения не произошло. И не произойдет, потому что планеты «десятки» – не планеты.
– То есть?
– Это не планеты, Станислав Сергеевич. Глен, Мустанг, Эльдорадо, Эвридика, Жемчужина… Фактически это планеты, но по сути они – демонстрация Творцом своего могущества. Во-первых, каждая из планет «десятки» – единственная в своей системе, чья орбита лежит в плоскости эклиптики. Во-вторых, в тканях представителей фауны и флоры «десятки» присутствует антиген С, что не имеет места на Земле. В третьих, энергетические каркасы планет «десятки» делают каждую чужой в своей системе, не вписываясь в закономерности энергетических каркасов данных звездных систем. Чужаки в своих системах, чужаки в Ойкумене… Подкидыши. Творец специально предоставил нам планеты для полигонов и поселений, чтобы убедить нас в тщетности наших усилий обойтись без него. Вы ведь знаете, как я помню, что такое правило Кардье?
– Знаю, – сказал Снерг. – Правило, пришедшее на смену правилу Тициуса – Боде. Так сказать, улучшенная его редакция, принятая современной астрономией.
– Совершенно верно. А о «загадке четырех» вы что-нибудь слышали?
– Нет, – сказал Снерг.
– Согласно правилу Кардье, в системе Толимака между орбитами Прозерпины и Лейлы должна находиться еще одна планета, на которой, согласно расчетам, было бы возможно возникновение условий, приводящих к появлению разумной жизни. Такой планеты нет. Аналогичное положение в системах ВД-409, HБ+ЗООК и 67С. Причем в отношении Толимака можно предположить, что такая планета… все же была. Еще более ста лет назад научились, измеряя угловое смещение звезды, определять наличие и массу сопутствующих ей невидимых тел, то есть планет. Однако после того, как корабли Дальней разведки достигли Толимака и исследовали его планетную систему, выявилось расхождение между старыми и новыми данными – как раз на массу планеты, что была бы примерно равна по массе Земле… Она была там, пока мы не в состоянии были до нее добраться, и исчезла, как только мы получили такую возможность. То же – в трех других названных мною системах. Эти данные вы можете получить у Глобинфа, не выходя из этой комнаты, – тридцать лет назад и ученые, и журналисты, уделив загадке должное количество времени, объявили ее результатом несовершенства приборов, имевшихся в распоряжении наших дедов, погрешностями при измерениях – и забыли. Меж тем эти «погрешности» касаются только четырех вышеуказанных систем, в семнадцати других случаях астрономы ничуть не ошиблись, а если и ошиблись, то никак не на массу целой планеты… Вы не находите, Станислав Сергеевич, что происходит нечто странное? Планет, которые по всем законам природы должны существовать, не существует, причем исчезли они едва ли не на памяти нашего с вами поколения. Зато появились другие, которые, по тем же законам природы, не должны существовать в этих системах… Как видите, факты были буквально у вас под носом, но свести их воедино наука не смогла, ибо это было выше ее возможностей. Лишь нам это оказалось по силам. Что вы можете ответить, что сказать? Снова ничтоже сумняшеся толковать о совпадениях?
Он откинулся в кресле и впервые взглянул Снергу в глаза – почти весело, с торжеством.
– Меня уже не нужно убеждать, – сказал он, отвечая на невысказанный вопрос Снерга. – Я хочу убедить вас.
– И вы… – счастливым сдавленным голосом спросил Снерг.
– Если хотите, да, – сказал Латышев. – Я слишком долго терял, Станислав Сергеевич – друзей, уверенность в своих способностях, любимую женщину, надежды. И вот это кончилось. Оказывается, я не бездарность – просто мы решали задачу, не имеющую решения. Бог существует – с этим придется смириться. И я надеюсь, что Он все же добр настолько, чтобы простить нам наши невольные прегрешения. И кто знает, – Латышев сделал движение, словно хотел оглянуться на икону-портрет, – кто знает, не дойдет ли Он в своей доброте до того, чтобы возместить наши потери…
«Он же ненормальный, – подумал Снерг. – С точки зрения медицины он вполне здоров, но с точки зрения двадцать второго века… Что я тут делаю? Бежать нужно отсюда сломя голову, пока не запутали в свою паутину, еще немного, и я начну искать компромисс – сначала уступлю в малости, что-то допущу, в чем-то уступлю, соглашусь с чем-то второстепенным, пытаясь отстоять главное, потом придется сделать еще один шаг назад, и еще, а там и упрешься лопатками в стену… Наверное, с ним начиналось точно так же. Но что ему противопоставить? Нас не учили с ними бороться, слишком многое принималось априорно, слишком долго мы считали их неопасными чудаками, забавным анахронизмом, а они все это время выжидали своего часа, не расслабляясь ни на секунду, и дождались времени, когда смогли нанести удар ниже пояса…»
– Хотите добрый совет, Станислав Сергеевич? – спросил Латышев. – Способность драться до последнего – не всегда положительное качество, иногда – наоборот. Тех, кто слишком поздно становится на сторону победителя, меньше уважают…
Пожалуй, он был искренен в своем желании сделать Снергу добро, он во всем был искренен, но одной искренности в такой ситуации мало, и одна она еще не означает, что твой противник прав…
– Запомните мои слова, Станислав Сергеевич.
– Я запомню, – сказал Снерг. – Могу я ознакомиться с вашими материалами?
– Они приготовлены для вас неделю назад. – Латышев положил на стол толстую синюю папку. – Здесь коды наших программ, расчетов, информационных ячеек Глобинфа, которыми мы пользовались. Абсолютно все. Я уверен, это будет ваш лучший фильм…
– Я тоже надеюсь, – сказал Снерг искренне.
«Наверное, это действительно будет мой лучший фильм, – подумал он, – фильм о самой грандиозной в истории человечества ошибке, и портит его, еще не созданный, одна мелочь – пока что все козыри на руках противника…»
Он затворил за собой ажурную калитку того же цвета, что и церковные двери, перекинул через плечо мягкий ремень камеры и побрел без особой цели – когда еще придется пройти по родному городу вот так, не торопясь? Душа требует работы, а работа требует времени, мелькают континенты, отели, космодромы, аэропорты, планеты, станции монора, города сливаются в одну безликую улицу, лица незнакомых встречных и обгоняющих – в одно стандартно-безликое лицо, загадки – в одну ускользающую Тайну, преследуешь ее, как Жар-птицу, а она насмешливо теряет по перышку, и никак не ухватить ее за крыло так, чтобы не вырвалась. И надо же случиться такому – чтобы этот сюрприз преподнес именно родной город.
Иглистая льдинка в сердце не таяла. Снерг спустился к реке – здесь не было набережной, был просто усыпанный обкатанными камешками песок, – сел на обломок дерева, отполированный водой до бархатистой гладкости. Мимо промчались мальчишки, размахивая пластмассовыми бластерами, азартно вопя что-то про джунгли и чудовищ, и снова наступила тишина. Вода, поклокатывая, шелестела у его ног, река впадала в Енисей, а на Енисее стоял Саянск, и при желании, найдись лодка, можно было неспешно доплыть до того места на набережной, где они вчера расстались с дядей Мозесом. Но это отняло бы время, а время сейчас было дороже всего.
Нужно было драться – потому что за тобой стояла Земля двадцать второго века, потому что нельзя иначе, потому что ты старше Лермонтова, но твой Демон еще не взлетел, потому что уроженцы этого города защищали на Бородинском поле батарею Раевского. «Вы мне ничего не доказали, – сказал про себя Снерг, обращаясь к Латышеву и Драгомирову, – вы пока что вызвали лишь тягостные раздумья, поставили перед входом в лабиринт, и вы сделали полдела, незадачливые ученики чародея – мало вызвать дьявола, нужно еще уметь с ним управиться, заставить подчиниться, работать на вас, а у вас это еще плохо получается…»
Он поднялся по косогору, быстро прошагал два квартала до ближайшей стеклянной кабины уличного видеофона. Постоял, репетируя предстоящий разговор, убедившись, что продумал все, сел на откидной металлический стульчик и набрал номер.
С экрана с видом профессиональной готовности ему улыбнулся Ипатов, начальник вычислительного центра Сибирского отделения Глобовидения. Узнал Снерга и улыбнулся уже как своему.
– Здорово, – сказал он. – Ты куда запропал? Смотрели твою выдающуюся работу, ждем-пождем тебя с корзиной шампанского, а ты пропадаешь неведомо где.
– Будет вам и кукла, будет и свисток, – сказал Снерг. – Витенька, ты самый лучший, самый трудолюбивый, усидчивый и деятельный начальник ВЦ в Ойкумене…
– Знаю. Дальше.
– Я тебе в последнее время докучал просьбами?
– Вроде не особенно, – осторожно сказал Ипатов. – Это, как я понимаю, преамбула к очередному грабительскому наскоку?
– Угадал, – сказал Снерг. – Времени у тебя я отниму немало, но тебе обязательно послужит утешением то, что ты помогаешь срывать покровы с матушки Тайны.
– Хоть к полуночи-то я сегодня домой попаду, на тебя работая?
– Вот этого не гарантирую, – сказал Снерг. – Сам знаешь, что такое – со мной связываться. А на этот раз все – в квадрате, в кубе, в десятой степени, ты уж поверь…
– Ну ладно, излагай.
– Записывай коды, – сказал Снерг и принялся внятно диктовать. – Запроси у Глобинфа эти программы и сделай прогон на своем вычислителе, скрупулезнейше проверь на молекулярном уровне.
– И все? Или это только начало?
– Увы, начало, – сказал Снерг. – После того, как проверишь программы, попытайся отыскать столь же странные закономерности. Любые. Ты поймешь из материалов, что нужно искать. Самые шальные закономерности, какой бы галиматьей и ересью они не казались. Работай ночь. Работай до утра. Работай, пока стоишь на ногах и пока жив твой вычислитель.
– Интригуешь?
– Ты пока не знаешь, о чем идет речь, – сказал Снерг. – Объяснять долго. Я тебе одно скажу, Витя, – такого у нас еще не было. Ни у кого не было. Я тебя прошу, ты уж отнесись со всей ответственностью…
– А ведь ты это серьезно, старик…
– Я невыносимо серьезен, – сказал Снерг. – Такая уж началась игра.
– Удалось поймать Жар-птицу? Рад за тебя.
– Посмотрим, что ты запоешь через несколько часов о радости и всем таком прочем, – сказал Снерг. – Я прилечу ближе к вечеру. Моих ребят там не видно?
– Слоняются неприкаянно. Катеринка недавно забегала. Ты бы развеселил их, что ли, скучают они без дела-то.
– Вот сегодня вечером и развеселю, – пообещал Снерг. – Ох, сколько народу я развеселю… Ну, счастливо.
На душе стало чуточку легче – он не казался себе больше одиноким борцом с мельницами, таких просто не могло существовать на Земле двадцать второго века. Где все же может находиться дядюшка Мозес? Не ухватил ли он Жар-птицу за другое крыло?
Он наугад послал несколько запросов, но и умение обращаться с Глобинфом ничем в данном случае помочь не могло. Ни один институт, имевший на Таймыре отделения и лаборатории, не был связан с Институтом нерешенных проблем ни прямо, ни косвенно, ни в одном из потревоженных им институтов дядюшка Мозес сегодня не появлялся. Отдел техники безопасности «Динго» на Таймыре ничего не знал о какой-либо лаборатории Института нерешенных проблем. Меж тем Снерг не допускал и мысли, что честнейший дядя Мозес мог не сообщить соответствующему отделу «Динго» сведений о своей лаборатории. Тогда… Ничего непонятно, ровным счетом нечего…
Он все же сделал еще несколько запросов. Двое из тех, кому он на этот раз звонил, откровенно иронически сообщили, что их учреждения не имеют ничего общего ни с ИНП, ни с мастерскими по изготовлению вечных двигателей и ремонту машин времени и посему никаких связей с вышеозначенными конторами не поддерживают и налаживать не намерены. Другие, наоборот, относились к ИНП с благожелательным добродушием обитателей самой крайней хаты, чьи интересы никак не затрагиваются и репутация не страдает, но и они ничем помочь не могли.
Снерг задумчиво барабанил пальцами по хромированному окаемку пульта. Запрашивать сам ИНП не хотелось – Снерг продолжал надеяться на лучшее, хотел увидеть дядю Мозеса живым и невредимым на пороге Алениной квартиры. Но от запроса по тому расписанию полетов он не удержался.
И ничего это не прояснило. Примерно в то время, когда дядя Мозес собирался начать свой таинственный эксперимент, с полигона Мустанга ушел в довольно рутинный полет и благополучно завершил его (то есть ничего нового не открыл и ничего не достиг) «Пересвет». Это снижало толику тревоги – во-первых, зафиксированные «отражения» затрагивали главным образом Внеземелье, и человеческих жертв не было ни в одном из случаев. В-третьих, на Таймыре в эту ночь ровным счетом ничего не произошло, и Снерг стал успокаиваться.
Теперь следовало подумать о ребятах из набранной им для программы «Т – значит тайна» группы? Ребят следовало задействовать. Они были неплохие, разве что довольно неопытные, вчерашние выпускники, но Снерг тревожился не из-за отсутствия у них профессиональных навыков – в конце концов, правила предстоящей игры еще не успели оформиться и установиться, их приходилось открывать и изобретать на ходу. Беспокоило другое. Они были гораздо моложе его, и в эти семь-восемь лет разницы укладывалось очень многое. Они только что пришли в самостоятельную жизнь, взрослую, ответственную. Того порой трудно определимого, что несколько расплывчато именуется жизненным опытом, у них быть не могло. Снерг опасался, что им не хватит серьезности и опыта осознать тяжелую сложность надвинувшейся проблемы. Малейшая нотка легкомыслия могла многое испортить…
Поколебавшись, он набрал, наконец, номер. На экране возник Рамон – улыбка до ушей, смотрит в сторону, и слышен еще чей-то смех. Снерг почувствовал легкое раздражение, но тут же его отогнал – ребята ни в чем не виноваты.
– Приказ по гарнизону, – сказал он. – Все отпуска отменены, коней держать под седлом. Начинаем работать.
– Есть, мой генерал, – сказал Рамон. – Осмелюсь доложить – мы и так давно готовы.
– Тем лучше. Идите к Ипатову и знакомьтесь со всем, что он для меня делает.
– Когда вас ждать, шеф?
– Если я не прилечу к десяти вечера, можете отправляться по домам, но завтра в восемь утра всем быть готовыми к неожиданностям, до скорого.
Снерг встал. Оставалось возвращаться в Саянск и дожидаться там дядюшку Мозеса, несомненного союзника в предстоящей схватке.
Источник: Библиотека Альдебаран.
Рейтинг публикации:
|
