Луций Анней Сенека. НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ (Часть 1)

<!--[if gte mso 9]> Normal 0 false false false MicrosoftInternetExplorer4 <!--[if gte mso 9]> <!--[if gte mso 10]> <!--[endif]-->

   Письмо XV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до  моего  времени,  -

начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я  здоров".  Нам

же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2)

Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько

бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых.  Так

прежде всего заботься о том, настоящем, здоровье, а  потом  и  об  этом,

втором, которое недорого тебе обойдется, если захочешь быть здоровым.

   Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи - шире, бока - крепче, -

это, Луцилий,  занятие  глупое  и  недостойное  образованного  человека.

Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно  ты

не сравняешься ни весом, ни силой с откормленным быком. К тому  же  груз

плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности. Поэтому,  в  чем

можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. (3) Много неприятно-

го ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во-первых, утомительные  упраж-

нения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям пред-

метами более тонкими; во-вторых, обильная пища лишает  его  изощренности

). Вспомни и о рабах наихудшего разбора, к которым поступают в обучение,

хоть этим людям ни до чего, помимо вина и масла2, нет дела, и день  про-

шел для них на славу, если они хоре. шенько вспотели и на место потерян-

ной влаги влили в пустую утробу новое питье, еще в  большем  количестве.

Но ведь жить в питье и потении могут только больные желудком!

   (4) Есть, однако, упражнения легкие и недолгие, которые быстро  утом-

ляют тело и много времени не отнимают, - а его-то и следует прежде всего

считать. Можно бегать, поднимать руки с грузом, можно прыгать, подбрасы-

вая тело вверх или посылая его далеко вперед,  можно  подпрыгивать,  так

сказать, на манер салиев3, или, говоря грубее, сукновалов4. Выбирай  ка-

кое угодно упражнение, привычка сделает его легким5. (5) Но что бы ты ни

делал, скорее возвращайся от тела к душе, упражняй ее днем  и  ночью,  -

ведь труд, если он не чрезмерен, питает ее. Таким упражнениям не помеша-

ют ни холод, ни зной, ни даже старость. Из всех твоих  благ  заботься  о

том, которое, старея, становится лучше. (6) Я вовсе  не  велю  тебе  все

время сидеть над книгами и дощечками: и душе нужно дать роздых, но  так,

чтобы она не расслабилась, а только набралась сил. Прогулка  в  носилках

дает встряску телу и не мешает занятиям: можно читать, можно  диктовать,

можно беседовать и слушать других; впрочем, и прогулка пешком  позволяет

делать то же самое.

   (7) Не пренебрегай также напряжением голоса, а вот повышать его и по-

нижать по ступеням и ладам я тебе запрещаю. Впрочем, может быть, ты  хо-

чешь выучиться, как тебе гулять; тогда допусти к себе  тех,  кого  голод

научил невиданным прежде ухищрениям. Один сделает размеренной  твою  по-

ходку, другой будет следить во время еды за твоими  щеками,  и  наглость

каждого зайдет настолько далеко, насколько позволят твои терпеливость  и

доверчивость. Так что же? Разве с крика, с сильнейшего напряжения голоса

начинается речь? Нет, для нас естественно разгорячаться постепенно,  так

что даже при ссоре сперва говорят, а потом лишь начинают вопить, и никто

сразу же не зовет в свидетели квиритов. (8) Поэтому, как бы ни увлек те-

бя порыв души, произноси речь то с большей, то с меньшей  страстью,  как

голос и грудь сами тебе подскажут. Когда ты хочешь приглушить и  умерить

голос, пусть он затихает постепенно, а не падает резко; пусть  он  будет

таким же сдержанным, как тот, кто им управляет, и не бушует, как у  гру-

бых неучей. Ведь мы делаем все это не для того, чтобы  совершенствовался

голос, а для того, чтобы совершенствовались слушатели.

   (9) Я снял с твоих плеч немалый труд, а теперь вдобавок к этому моему

благодеянию награжу тебя греческим подарком6. Вот замечательное  настав-

ление: "Жизнь глупца безрадостна и полна страха, потому что он все  отк-

ладывает на будущее". - Ты спросишь, кто это сказал. Да тот  же,  кто  и

прежние слова. А какую, по-твоему, жизнь называют глупой? Как у Исиона и

Бабы? Как бы не так! Нашу собственную - жизнь тех, кого слепая  алчность

бросает вдогонку за вещами вредными и наверняка  неспособными  ее  насы-

тить, тех, которые давно были бы удовлетворены, если бы хоть что-то мог-

ло нас удовлетворить, тех, кто не думает, как отрадно ничего  не  требо-

вать, как великолепно не чувствовать ни в чем недостатка и  не  зависеть

от фортуны. (10) Не забывай же, Луцилий,  за  сколькими  вещами  ты  го-

нишься, а увидев, сколько людей тебя опередили, подумай о  том,  сколько

их отстало. Если хочешь быть благодарен богам и собственной жизни, думай

о том, что ты обогнал очень многих. Но что тебе до  других?  Ты  обогнал

себя самого! (11) Установи же для себя предел, за который ты не хотел бы

перейти, даже если бы мог: пусть останутся за ним таящие  угрозу  блага,

притягательные для надеющихся и разочаровывающие достигших.  Была  бы  в

них хоть какая-то прочность, они бы приносили  порой  удовлетворение;  а

так они только  распаляют  жажду  черпающих.  Привлекательная  внешность

вдруг меняется. Зачем мне требовать у фортуны то, что  неведомый  жребий

сулит мне в будущем, вместо того чтобы потребовать у себя не  стремиться

больше к этому? К чему стремиться? Мне ли копить, забыв о бренности  че-

ловека? Над чем мне трудиться? Нынешний день - последний. Пусть не  пос-

ледний, но и последний близко. Будь здоров.

   Письмо XVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я знаю, Луцилий, для тебя  очевидно,  что,  не  изучая  мудрости,

нельзя жить не только счастливо, но даже и сносно, ибо счастливой делает

жизнь совершенная мудрость, а сносной - ее начатки. Но и очевидное  нуж-

дается в том, чтобы его глубже усвоили и укрепили постоянным размышлени-

ем. Труднее сохранить честные намерения, чем  возыметь  их.  Нужно  быть

упорным и умножать силы усердными занятьями, пока добрая воля не превра-

тится в добрые нравы. (2) Впрочем, мне нет уже нужды укреплять тебя дол-

гими и многословными речами ': ведь я знаю твои  успехи.  Мне  известно,

откуда берется все, что ты мне пишешь; в  нем  нет  ни  притворства,  ни

прикрас. И все же я скажу, что чувствую: я на тебя надеюсь, но еще в те-

бе не уверен. И от тебя я хочу того же: ведь у тебя нет причин так легко

и быстро поверить в себя. Разберись в самом себе, со всех сторон осмотри

себя и проверь, а прежде всего - в чем ты преуспел: в  философии  или  в

жизни. (3) Философия - не лицедейство, годное на показ толпе,  философом

надо быть не на словах, а на деле. Она - не для того, чтобы приятно про-

вести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу,

подчиняет жизнь порядку, управляет поступками,  указывает,  что  следует

делать и от чего воздержаться, сидит у руля  и  направляет  среди  пучин

путь гонимых волнами. Без нее нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь

каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого  можно

спросить только у нее.

   - (4) Кто-нибудь скажет: "Что мне пользы в философии, если есть  рок?

Что в ней пользы, если правит божество? Что в ней пользы, если повелева-

ет случай? 2 Ведь неизбежное нельзя изменить,  а  против  неведомого  не

найти средств. Мои замыслы либо предвосхищены божеством, решившим за ме-

ня, что мне делать, либо фортуна не даст им осуществиться". - (5)  Пусть

одно из этих утверждений верно, Луцилий, пусть все они  верны,  -  нужно

быть философом! Связывает ли нас непреложным законом  рок,  божество  ли

установило все в мире по своему произволу, случай ли без всякого порядка

швыряет и мечет, как кости, человеческие дела, - нас должна охранять фи-

лософия. Она даст нам силу добровольно подчиняться божеству, стойко соп-

ротивляться фортуне, она научит следовать веленьям  божества  и  сносить

превратности случая. (6) Но сейчас не время рассуждать о том, что в  на-

шей власти, если повелевает провиде ние либо череда судеб влечет  нас  в

оковах, либо господствует внезапное и непредвиденное.  Я  возвращаюсь  к

своим наставлениям и увещаниям: не допускай, чтобы порыв твоей души  по-

ник и остыл. Сохрани его и добейся, чтобы то, что  было  порывом,  стало

состоянием души.

   (7) Но, если я хорошо тебя знаю, ты с  самого  начала  высматриваешь,

какой подарочек принесет с собою это письмо. Обыщи его - и найдешь.  Нет

причин восхищаться моей щедростью: до сих пор я раздаривал чужое.  Впро-

чем, почему чужое? Все, что сказано хорошо, - мое, кем бы  оно  ни  было

сказано. Как и это, сказанное Эпикуром: "Если в жизни ты сообразуешься с

природой, то никогда не будешь беден, а если с людским мнением,  то  ни-

когда не будешь богат". (8) Природа желает малого, людское мнение - бес-

конечно многого3. Пусть ты накопишь столько же, сколько множество  бога-

чей, пусть фортуна увеличит твою казну свыше меры,  отпущенной  частному

человеку, пусть она осыпет тебя золотом, оденет в пурпур,  даст  столько

наслаждений и богатств, что ты покроешь  землю  мрамором  и  сможешь  не

только владеть своим добром, но и топтать его ногами. Пусть будут у тебя

вдобавок и картины, и статуи, и все, что только создало искусство в уго-

ду роскоши, - излишества лишь научат тебя желать еще большего.  (9)  Ес-

тественные желания имеют предел, порожденные ложным мнением - не  знают,

на чем остановиться, ибо все ложное не имеет границ. Идя по дороге, при-

дешь к цели, блуждание же бесконечно. Поэтому отойти подальше  от  всего

суетного, и если, домогаясь чего-нибудь, ты захочешь узнать, естественно

ли твое желание или слепо, взгляни,  может  ли  оно  где-нибудь  остано-

виться. Если, зайдя далеко, ты заметишь, что идти до цели  осталось  еще

больше, знай, что твое желание рождено не природой. Будь здоров.

   Письмо XVII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Брось все это, если ты мудр, или вернее, чтобы  стать  мудрым,  и

спеши что есть сил, стремясь к благам духа. Все,  что  тебя  удерживает,

смети с дороги или отсеки. - "Но я мешкаю из-за домашних дел, хочу  уст-

роить их так, чтобы, и ничего не делая, не знать недостатка, чтобы и ме-

ня не тяготила бедность, и я никому не был в тягость". - (2) Если ты так

говоришь, то, видимо, тебе не открылись еще вся сила и могущество блага,

о котором ты помышляешь. В общих чертах ты различаешь, чем  полезна  нам

философия, а вот отдельные части досконально не видишь, не  знаешь,  как

она помогает нам везде, не ведаешь, что она, говоря словами Цицерона  ',

и в большом выручает, и до мелочей снисходит. Поверь мне и призови ее  в

советчики: она убедит тебя не сидеть над подсчетами. (3) Не к тому ли ты

стремишься, не ради того ли оттягиваешь срок, чтобы не бояться бедности?

А что, если бедность должна быть нам же ланна? Многим богатство помешало

посвятить себя философии, бедность же ничем не отягчена и не знает стра-

ха. Прозвучит сигнал трубы 2 - бедняк3 знает, что не его она зовет; ког-

да кричат о наводнении, он думает о том, как бы выйти  самому,  а  не  о

том, что бы такое вынести; если надо отплыть в море, - гавань не  напол-

нится шумом, не встревожит берег толпа, провожающая одного человека. Нет

вокруг него полчища рабов, на прокорм которых нужны целые урожаи заморс-

ких стран. (4) Нетрудно прокормить немногие рты, если твои нахлебники не

избалованы и хотят лишь насытиться. Голод обходится недорого,  приверед-

ливость - дорого. Бедности довольно  удовлетворить  самые  насущные  же-

ланья.

   Почему же ты отказываешься избрать спутницей ту, чьим обычаям  подра-

жает и здравомыслящий богач? (5) Если хочешь, чтобы твоя душа была  сво-

бодна, будь или беден, или подобен бедному. Самые  усердные  занятия  не

принесут исцеленья, если ты не будешь воздержан, а  воздержность  -  это

добровольная бедность. - Оставь же эти отговорки: "Того, что  есть,  мне

не хватит, вот когда накоплю столько-то, тогда и предамся целиком  фило-

софии". - А ведь то, что ты откладываешь и собираешься приобрести напос-

ледок, нужно приобретать раньше всего, с него и начавши. - Ты  говоришь:

"Я хочу приобрести средства к жизни". - Так учись же,  что  приобретать!

Если что мешает тебе жить хорошо, то хорошо умереть не мешает ничто. (6)

Нет причин, почему бедность или даже нищета могли бы отвлечь тебя от фи-

лософии. Тому, кто к ней стремится, нужно терпеть даже голод. Терпели же

его осажденные, видя лишь одну награду за выносливость: не  попасть  под

власть врага. А тут нам обещано много больше: быть навеки свободными, не

бояться ни людей, ни богов. Право, этого стоит добиться даже ценою исто-

щения! (7) Войска терпели нужду во всем, питались кореньями трав и такою

пищей, которую и назвать противно, страдали от голода. И все это -  ради

царства, и даже - самое удивительное - ради чужого царства. Так не  каж-

дый ли согласится вынести бедность, лишь бы освободить душу от  безумия?

Значит, незачем приобретать что-нибудь заранее - ведь к философии  можно

прийти, и не имея денег на дорогу. (8) Да, это так. А ты,  когда  все  у

тебя будет, тогда хочешь получить, и мудрость как последнее  средство  к

жизни в придачу, так сказать, ко всем прочим? Так вот, если у тебя  есть

что-нибудь, займись философией немедля (откуда ты знаешь, нет ли у  тебя

даже избытка?), если же ничего нет, ищи мудрость прежде всего  остально-

го. -

   (9) "Но у меня не будет самого необходимого". - Во-первых,  этого  не

может быть, потому что природа требует немногого, а мудрец  сообразуется

с природой. Если же у него и необходимого не останется, он уйдет из жиз-

ни и не будет самому себе в тягость. А если у него будет чем  поддержать

жизнь, то самое ничтожное и скудное достояние он сочтет за благо  и,  не

заботясь и не тревожась ни о чем, помимо  необходимого,  даст  все,  что

нужно желудку и плечам, а сам будет весело смеяться над  вечно  занятыми

богачами и бегущими наперегонки ловцами богатства, говоря:

   (10) "Зачем откладывать на долгий срок самого себя? Уж не ждешь ли ты

часа, когда сразу разбогатеешь, на процентах ли с долга, или на  прибыли

с товаров, или по завещанию усопшего старика? Мудрость - заместительница

богатства: она дает тебе все, что делает ненужным для тебя". Но это  от-

носится к другим, ты же человек скорее состоятельный. Живи ты  в  другой

век, ты был бы богат с избытком. А хватает нам во все века одного и того

же.

   (11) Я мог бы на этом закончить письмо, если бы сам  не  внушил  тебе

дурной привычки. Царя парфянского нельзя приветствовать  без  подарка  -

так и с тобою нельзя попрощаться без мзды. Что ж, возьму в долг у Эпику-

ра. "Многие, накопив богатство, нашли не конец бедам,  а  другие  беды".

(12) Тут нечему удивляться: ведь порок - не в том, что вокруг нас,  а  в

нашей душе. То, что делало обременительной  бедность,  делает  обремени-

тельным и богатство. Нет разницы, положишь  ты  больного  на  деревянную

кровать или же на золотую: куда его ни перенеси, он понесет с собою  бо-

лезнь4. Так же не имеет значения, окажется больная душа в бедности или в

богатстве: ее порок всегда при ней. Будь здоров.

   Письмо XVIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Наступил декабрь; весь город в лихорадке; страсти к  наслажденьям

дана законная сила; везде шум невиданных приготовлений, словно есть раз-

ница между Сатурналиями1 и буднями. А разницы-то  нет,  и  мне  сдается,

прав был тот, кто сказал, что - раньше декабрь длился месяц, а теперь  -

весь год. (2) Будь ты здесь, я бы охотно побеседовал с тобою о том, что,

по-твоему, следует нам делать: ничуть не  менять  повседневных  привычек

или, чтоб не выглядеть нарушителями общих  обычаев,  веселее  обедать  и

сбросить тогу. Ведь то, что раньше принято было только во  время  неуря-

диц, в печальную для государства пору } теперь делают для  удовольствия,

меняя одежду ради праздничных дней. (3) Если я  хорошо  тебя  знаю,  ты,

оказавшись в роли судьи, счел бы, что мы не должны ни  во  всем  уподоб-

ляться напялившей колпаки толпе, ни во всем от нее отличаться.  Впрочем,

как раз в эти дни и нужно особенно строго повелевать своей душой,  чтобы

она одна удержалась от удовольствий, когда им предается  весь  народ.  И

если она не поддастся заманчивому соблазну наслаждений, то получит  вер-

нейшее доказательство своей твердости. (4) Больше стойкости в том, чтобы

оставаться трезвым, когда весь народ перепился до рвоты, больше  умерен-

ности в том, чтобы, не смешиваясь со всеми, не выделяться и  не  состав-

лять исключения и делать то же самое, что все, но иначе. Ведь  празднич-

ный день можно провести, и не предаваясь роскоши.

   (5) Однако мне до того нравится испытывать твердость твоей души,  что

я, по совету великих людей 3, и тебе советую несколько дней  подряд  до-

вольствоваться скудной и дешевой пищей, грубым и суровым платьем. И тог-

да ты скажешь сам: "Так вот чего я боялся?" (6) Пусть среди полной  без-

мятежности душа готовится к трудностям, среди благодеяний фортуны  копит

силы против ее обид. Солдаты и в мирное время идут в поход, хоть и не на

врага, насыпают валы, изнуряют себя ненужной работой, чтобы хватало  сил

на необходимую. Если не хочешь, чтобы воин дрогнул в  бою,  закаляй  его

перед боем. Этому правилу и следовали те, кто каждый месяц подражал бед-

някам, доходя чуть ли не до нужды, но зато потом не боялся зла, к  кото-

рому приучил себя. (7) Только не думай, что я говорю о Тимоновых  трапе-

зах, о бедных каморках4  и  прочих  причудах  пресытившейся  богатствами

страсти к роскоши. Пусть у тебя на самом деле будут и жесткая кровать, и

войлочный плащ, и твердый грубый хлеб. Терпи все  это  по  два-три  дня,

иногда и дольше, но не для забавы, а чтобы набраться опыта. И тогда, по-

верь мне, Луцилий, ты сам порадуешься, насытившись за два асса 5, и пой-

мешь, что для спокойной уверенности не нужна фортуна: что не сверх необ-

ходимого, то она даст и гневаясь. (8) И нечего тебе думать, будто ты де-

лаешь что-нибудь особенное: ведь то же самое делают много  тысяч  рабов,

много тысяч бедняков. Твоя заслуга только в том, что ты делаешь это доб-

ровольно, и тебе будет легко всегда терпеть то  зло,  с  которым  подчас

знакомился на опыте. Будем же упражняться на чучеле! И, чтобы фортуна не

застала нас врасплох, поближе сойдемся с бедностью!  (9)  Сам  наставник

наслаждений Эпикур установил дни, когда едва утолял -голод,  желая  пос-

мотреть, будет ли от этого изъян в великом и полном блаженстве, велик ли

он будет и стоит ли возмещать его ценой больших трудов. Как раз об  этом

он говорит в письмах к Полиену, написанных в год архонтства  Харина6.  В

них он хвалится, что истратил на еду меньше асса, а Метродор, чьи успехи

меньше, - целый асе. - (10) "И ты думаешь, что такой пищей  можно  насы-

титься?" - Да, и еще получать наслаждение. Не то легкое, мимолетное, ко-

торое нужно каждый раз испытывать заново,  а  неизменное  и  постоянное.

Пусть не так уж вкусны вода и мучная похлебка и ломоть ячменного  хлеба,

- но великое наслаждение в том, что ты способен даже ими наслаждаться  и

ограничить себя пищей, которой не отнимет враждебность фортуны.  (11)  В

тюрьме еда обильнее, осужденных на смертную казнь их будущий убийца кор-

мит менее скудно. Каким же величием души наделен добровольно  нисходящий

до того, чего не приходится бояться даже приговоренным к смерти!  Это  и

значит заранее отвращать удары судьбы. (12) Начни же, мой Луцилий,  сле-

довать их обычаю и определи несколько дней на то, чтобы отойти от  своих

дел и приучить себя довольствоваться самым  малым.  Пора  завязать  зна-

комство с бедностью.

   Гость мои, решись, и презреть не страшись богатства, и дух свои  Бога

достойным яви! 7

   (13) Только тот достоин бога, кто презрел богатства.  Я  не  запрещаю

тебе владеть ими, но хочу сделать так, чтобы ты владел ими без страха, -

а этого ты не достигнешь иначе, как убедившись, что можно счастливо жить

и без них, и привыкнув смотреть на них как на нечто преходящее.  (14)  Я

уже начал было складывать это письмо, но ты сказал мне:

   "Раньше отдай, что должен!" Отправлю тебя к Эпикуру: он  заплатит  за

меня. "Неумеренный гнев порождает безумие". Ты не можешь не знать,  нас-

колько это правильно: ведь у тебя был и раб, и враг.  (15)  Эта  страсть

может загореться против кого угодно, она рождается и из любви, и из  не-

нависти, и среди важных дел, и среди игр и забав. Не то имеет  значенье,

велика ли причина, вызвавшая ее, а то, какой душой она овладеет. Так  же

точно не то имеет значенье, велик ли огонь, а то, куда он попадет: твер-

дое не загорится и от самого сильного пламени, а сухое и легко воспламе-

няемое даже искру вырастит до пожара. Да, Луцилий, слишком сильный  гнев

кончается безумием, поэтому следует избегать его не только во имя  сдер-

жанности, но и ради здоровья. Будь здоров.

   Письмо XIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я радуюсь каждому твоему письму. Они уже не обещают,  а  ручаются

за тебя, и от них надежда моя растет. Сделай вот что, прошу тебя и  зак-

линаю. Есть ли просьба к другу прекраснее той, когда  просишь  его  ради

него самого? Если можешь, освободись от своих дел, если не можешь - выр-

вись силой. Мы растратили немало времени, так начнем же хоть в  старости

собираться в путь. (2) Чему тут завидовать? Мы прожили жизнь в  открытом

море, надо хоть умереть в гавани. Я не уговариваю тебя искать себе славы

праздностью: досугом незачем похваляться, как незачем  и  скрывать  его.

Нет, хоть я и осуждаю безумье рода человеческого, но никогда не дойду до

того, чтобы желать тебе спрятаться во тьме  и  забвении;  поступай  так,

чтобы досуг твой был виден, но в глаза не бросался. (3) И  еще:  в  пору

первых, ничем не предрешенных замыслов люди могут обдумать, жить ли им в

безвестности. Ты же не волен выбирать: тебя уже вывели на  средину  сила

дарования, изящество сочинений, прославленные и благородные друзья. Тебя

уже настигла известность. Как бы глубоко ты ни погрузился, как бы далеко

ни спрятался, тебя обнаружит сделанное тобою ранее. (4) В потемках  тебе

не быть: куда ни убегай, всюду будет падать  на  тебя  отблеск  прежнего

света. Однако покой ты можешь добыть, ни у кого не вызвав ненависти,  ни

о ком не тоскуя и не чувствуя в душе угрызений. Разве  среди  покидаемых

тобою есть такие, что о разлуке с ними ты и подумать не  в  силах?  Твои

клиенты? Но любому из них не нужен ты сам, а нужно что-нибудь  от  тебя.

Твои друзья? Это когда-то искали дружбы, теперь ищут добычи, изменят за-

вещание одинокие старики, - и все приходившие к ним на поклон перекочуют

к другому порогу. Не может большое дело стоить дешево: взвесь,  кого  ты

предпочтешь потерять - себя самого или кого-нибудь из  близких.  (5)  О,

если бы тебе до старости был отпущен тот же скромный удел, что твоим ро-

дителям, если бы судьба не вознесла  тебя  высоко!  Но  быстрое  счастье

унесло тебя далеко, здоровую жизнь скрыли от твоих глаз провинция,  про-

кураторская должность и все, что они сулят. Одна за другою ждут тебя но-

вые обязанности. (6) А где конец? Чего ты дожидаешься, чтобы  прекратить

это? Исполнения всех желаний? Такое время не наступит! Какова цепь  при-

чин, из которых, как мы говорим, сплетается судьба, такова и цепь  жела-

ний: одно родит другое. Ты дошел до такой жизни, которая  сама  по  себе

никогда не положит предела твоим несчастьям и рабству. Вынь натертую шею

из ярма: пусть ее лучше однажды перережут, чем все время давят. (7) Если

ты уйдешь в частную жизнь, всего станет меньше, но тебе хватит  вдоволь,

а теперь тебе мало и того многого, что стекается отовсюду. Что же ты вы-

берешь: сытость среди нужды или голод среди изобилия? Счастье алчно и не

защищено от чужой алчности. Покуда ты будешь на все зариться, все  будут

зариться на тебя.

   - (8) "Какой же у меня есть выход?" - Любой! Подумай, как много  ста-

раний ты наудачу тратил ради денег, как много трудов  -  ради  почестей;

надо решиться на что-нибудь и ради досуга, или же тебе  придется  соста-

риться среди тревог прокураторской, а потом и городских должностей, сре-

ди суеты и все новых волн, от которых не спасут тебя ни  скромность,  ни

спокойная жизнь. Какая важность, хочешь ли ты покоя? Твоя фортуна не хо-

чет! Как же иначе, если ты и сейчас позволяешь ей расти? Чем больше  ус-

пехи, тем больше и страх. (9) Здесь я хочу привести тебе слова Мецената1

- истину, вырванную у него тою же пыткой: "Вершины сама их высота  пора-

жает громом". В какой книге это сказано? - В той, что называется "Проме-

тей". Этим он хотел сказать, что удары грома поражают вершины. Любое мо-

гущество стоит ли того, чтобы речь твоя стала, как у пьяного? Он был че-

ловек одаренный и дал бы превосходные образцы римского красноречия, если

бы счастье не изнежило, не выхолостило его. И тебя ждет то же,  если  ты

не подберешь паруса и не повернешь к земле (а он решился на это  слишком

поздно).

   (10) Я мог бы рассчитаться с тобою этим изречением Мецената,  но  ты,

сколько я тебя знаю, затеешь со мной спор и  не  захочешь  принять  долг

иначе как чистой и новой монетой. А раз так, придется мне брать взаймы у

Эпикура. "Прежде смотри, с кем ты ешь и пьешь, а потом уже,  что  ешь  и

пьешь. Ведь нажираться без друзей - дело льва или волка". (11) Это, пока

ты не скроешься в уединенье, будет тебе недоступно; а до тех пор у  тебя

будет столько сотрапезников, сколько выберет из толпы пришедших на  пок-

лон твой номенклатор2. Заблуждается тот, кто ищет друзей в сенях, а  ис-

пытывает их за столом. Величайшая беда человека, занятого и поглощенного

своим имуществом, - в том, что он многих мнит  друзьями,  не  будучи  им

другом, и думает, будто приобретает друзей благодеяниями, тогда как люди

больше всего ненавидят тех, кому больше обязаны. Малая ссуда делает  че-

ловека твоим должником, большая - врагом. - (12) "Так что  же,  благоде-

яньями мы не приобретем друзей?" - Приобретем, если можно выбрать,  кому

их оказывать, и не раз брасывать их, а   распределять.  Поэтому,  пока  не

наберешься своего ума, слушайся совета   мудрых: дело не  в  том,  что  ты

дал, а в том, кому дал. Будь здоров.

   Письмо XX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я рад, если ты здоров  и  считаешь  себя  достойным  когда-нибудь

стать хозяином самому себе. Ведь если я вытащу тебя из волн, по  которым

ты носился без  надежды  на  избавление,  слава  достанется  мне.  Моими

просьбами я побуждаю тебя, Луцилий, проникнуться философией  до  глубины

души, видеть доказательство своих успехов не в речах  и  писаниях,  а  в

стойкости духа и в убыли желаний. Слова подтверждай делами! (2) У высту-

пающих с речами перед публикой и желающих добиться от  нее  похвал  одно

намеренье, у старающихся пленить слух молодежи и бездельников -  другое.

Философия же учит делать, а не говорить. Она требует от каждого жить  по

ее законам, чтобы жизнь не расходилась со словами и сама из-за  противо-

речивых поступков не казалась пестрой. Первая обязанность мудрого и пер-

вый признак мудрости - не допускать расхождения между словом и  делом  и

быть всегда самим собою. - "Но есть ли такие?" - Есть, хоть их и  немно-

го. Это нелегко. Но я и не говорю, что мудрый должен все время идти оди-

наковым шагом, - лишь бы он шел по одной дороге. (3) Так следи,  нет  ли

противоречия между твоим домом и одеждой, не слишком ли ты щедр в тратах

на себя и скуп в тратах на других, не слишком ли скромен твой стол, меж-

ду тем как постройки слишком роскошны. Выбери раз навсегда мерило  жизни

и по нему выпрямляй ее. Некоторые дома жмутся, а на людях разворачивают-

ся во всю ширь. Такое несоответствие - тоже порок и признак души нестой-

кой, не обретшей равновесия. (4) Я и сейчас могу сказать, откуда это не-

постоянство и разнобой в поступках и в замыслах. Никто не знает  твердо,

чего хочет, а если и знает, то не добивается своего с упорством,  а  пе-

рескакивает на другое и не только меняет намерения,  но  и  возвращается

вспять, к тому, от чего ушел и что сам осудил.

   (5) Так вот, если я захочу отказаться от старых определений  мудрости

и обнять всю человеческую жизнь, то смогу довольствоваться таким  прави-

лом: что есть мудрость? всегда и хотеть и отвергать одно и то же. И  не-

зачем тебе даже вводить ограничение, говоря, что желать надо честного  и

правильного: ведь ничто другое не может привлекать всегда. (6)  Люди  не

знают, чего хотят, до того мига, пока не захотят  чего-нибудь.  Захотеть

или не захотеть раз навсегда не дано никому. Суждения непостоянны,  каж-

дое что ни день сменяется противоположным, и большинство людей живет как

будто шутя. А ты будь упорен в том, что начал, и тогда, быть может, дос-

тигнешь вершин или тех мест, про которые ты один будешь знать,  что  это

еще не вершины. - (7) "А что будет, - спросишь ты, - со всей толпой моих

присных?" - Толпа эта, когда перестанет кормиться за твой счет, сама те-

бя прокормит - или же благодаря бедности ты узнаешь то, чего не мог  уз-

нать благодаря себе. Она удержит при тебе лишь истинных,  надежных  дру-

зей, любой, кто тянулся не к тебе, а к чему-то еще, уйдет. Так не должно

ли любить бедность за то одно, что она ясно показывает, кто  нас  любит?

Наступит ли, наконец, день, когда никто не будет лгать в твою честь? (8)

К одному пусть будут устремлены твои мысли, об  одном  заботься,  одного

желай, предоставив все прочие мольбы на усмотренье богу:  чтобы  ты  мог

довольствоваться самим собой и порожденными  тобою  благами.  Какое  еще

счастье можем мы найти так близко? Ограничься немногим, чего нельзя  от-

нять! А чтобы ты сделал это охотнее, я немедля выплачу причитающуюся те-

бе в этом письме дань, ибо она будет относиться сюда же. (9)  Ты  можешь

сердиться, но за меня и сегодня охотно рассчитается Эпикур. "Поверь мне,

твои слова, сказанные в рубище, с убогого ложа, покажутся величавее, ибо

тогда они будут не только произнесены, но и доказаны". Я, например, сов-

сем по-иному слушаю нашего Деметрия1 с тех пор, как увидел его ничем  не

покрытого и лежащего даже не на подстилке. Вот он - не проповедник исти-

ны, а ее свидетель. - (10) "Что же выходит? Разве нельзя  презирать  бо-

гатство и тогда, когда оно у тебя в руках?" - Почему  же  нельзя?  Велик

духом и тот, кто, видя вокруг богатства, немало удивлен тем, как  они  к

нему попали, смеется и не столько чувствует себя их владельцем,  сколько

знает об этом понаслышке. Это очень много - не  развратиться,  живя  под

одной кровлей с богатством. Велик тот, кто и в богатстве беден2. -  (11)

"Но я не знаю, - скажешь ты, - как  он  будет,  обеднев,  выносить  бед-

ность". - И я не знаю, сумеет ли этот Эпикуров бедняк, разбогатев,  пре-

зирать богатство. Значит, о них обоих нужно судить  по  тому,  каков  их

дух, и смотреть, будет ли первый предан бедности, а второй не  будет  ли

предан богатству. И убогое ложе, и рубище - слабые свидетельства  доброй

воли, если не будет ясно, что человек терпит их не из нужды, но по свое-

му выбору. (12) Даже тот, кто не спешит к нищете как к лучшему уделу,  а

лишь решит готовиться к ней как к уделу легкому, наделен от природы  ве-

ликой душой. А бедность, Луцилий, не только легка, но  и  приятна,  если

прийти к ней после долгих раздумий. Ведь она несет с собою то, без  чего

нет никакой приятности: чувство безопасности. (13) Вот почему и считаю я

необходимым делать то же, что нередко делали, как я тебе писал,  великие

люди: выбрать несколько дней и упражняться в воображаемой бедности,  го-

товясь к настоящей. Это следует делать тем более, что  мы  изнежились  в

удовольствиях и все нам кажется тяжелым и трудным. Душу нужно  пробудить

от сна, встряхнуть ее и напомнить ей, что природа  отпустила  нам  очень

мало. Никто не рождается богатым. Кто бы ни появился на свет,  любой  по

ее велению довольствуется молоком и лоскутом. Так мы начинаем - а  потом

нам и царства тесны. Будь здоров.

   Письмо ХXl

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты полагаешь, что у тебя так много хлопот из-за тех людей, о  ко-

торых ты пишешь? Больше всего хлопот ты доставляешь себе сам, ты сам се-

бе в тягость: чего хочешь - не ведаешь, все честное хвалишь, но  к  нему

не стремишься, видишь, где счастье, но дойти до конца  не  решаешься.  А

так как ты сам не очень-то различаешь, что тебе мешает, я назову  причи-

ну: ты думаешь, будто отказываешься от многого, и блеск той жизни, кото-

рую придется покинуть, удерживает тебя, словно тебе предстоит  не  давно

задуманный переход к безмятежности, а падение в нищету  и  безвестность.

(2) Ты ошибаешься, Луцилий: путь от прежней жизни к новой ведет  наверх.

Между прежней и новой жизнью та же разница, что между блеском и  светом:

свет имеет определенный источник и ярок сам по себе, блеск сверкает  за-

емными лучами. Прежняя жизнь отражает приходящее извне сверканье и, едва

кто-нибудь его заслонит, погружается  в  плотную  тень,  а  новая  сияет

собственным светом. Твои занятия сделают тебя именитым и славным. Приве-

ду тебе пример из Эпикура. (3) Идоменею1, вершившему на службе у суровой

власти важные дела, он писал, призывая его от  жизни,  блистательной  на

вид, к надежной и стойкой славе:

   "Если тебя волнует слава, то мои письма дадут тебе больше  известнос-

ти, чем все, чему ты служишь и что ставят тебе в заслугу". (4) Разве  он

солгал? Кто знал бы Идоменея, если бы Эпикур не начертал его имени своим

резцом? Все вельможи и сатрапы и сам царь, от которого Идоменей  получил

свой титул, поглощены глубоким забвением. Имени Аттика2 не  дают  погиб-

нуть письма Цицерона. Тут не помогло бы ни то, что зятем его был  Агрип-

па, ни то, что внучка его была замужем за Тиберием и Цезарь Друз3 прихо-

дился ему правнуком: среди столь громких имен об Аттике и помину  бы  не

было, если бы Цицерон не связал его имя со своим. (5)  Всех  нас  скроет

глубокая пучина времени, лишь немногие самые одаренные вынырнут  из  нее

и, хотя когда-нибудь их поглотит то же самое молчание,  будут  сопротив-

ляться забвению и надолго себя отстоят. То же,  что  мог  обещать  другу

Эпикур, обещаю и я тебе, Луцилий. Я буду дорог потомкам и могу  увекове-

чить имена тех, кого приведу с собою. Наш Вергилий и обещал  двоим  нав-

сегда упрочить их память, и упрочил ее:

   Счастье вам, други!

   Коль есть в этой песне некая сила,

   Слава о вас никогда не сотрется из памяти века,

   Капитолийским доколь нерушимым утесом владеет

   Род Энея и власть вручена родителю римлян.4

   (6) Кого фортуна выносит наверх, кто причастен чужой  власти  как  ее

орудие, тот дорог другим, покуда сам в силе; дом у  таких  полон  людьми

при их жизни, но память о них умирает скоро по их смерти. А великие  да-

рования ценят чем дальше, тем выше, и чтят не только их, но и  все,  что

причастно их памяти. (7) А чтобы Идоменей проник в мое письмо  не  зада-

ром, пусть заплатит тебе выкуп из своих средств. Это ему написал  Эпикур

превосходное изречение, убеждая его умножить богатство Пифокла5,  но  не

обычным сомнительным путем: "Если ты  хочешь  сделать  Пифокла  богатым,

нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания". (8) В этом изре-

чении все сказано слишком ясно для того, чтобы его толковать, и  слишком

прекрасно для того, чтобы его подкреплять. Только об одном тебя  предуп-

реждаю: не думай, будто это говорится лишь о богатстве; к чему ты ни от-

несешь эти слова, они не потеряют силы. Если ты хочешь  сделать  Пифокла

честным, надо не прибавлять ему новых почестей, а убавить  его  желания;

если ты хочешь, чтобы Пифокл жил, не переставая  наслаждаться,  надо  не

прибавлять ему наслаждений, а убавить его желания; если ты хочешь, чтобы

Пифокл достиг старости, прожив весь срок, надо не прибавлять ему  годов,

а убавить его желания. (9) Тебе нет причин  полагать,  будто  слова  эти

принадлежат лишь Эпикуру: они - общее достоянье. Я считаю, что в филосо-

фии надо делать то же, что в сенате; когда  чье-нибудь  предложение  мне

нравится только отчасти, я прошу разделить его и  присоединяюсь  лишь  к

тому, что одобряю. Я так охотно вспоминаю замечательные  слова  Эпикура,

ибо всем, кто обращается к нему с дурным умыслом, в надежде найти завесу

для собственных пороков, хочу доказать, что нужно жить честно,  куда  бы

они ни шли. (10) Когда они подойдут к его садам и увидят над садами над-

пись: "Гость, здесь тебе будет хорошо, здесь наслаждение считается  выс-

шим благом", - их с готовностью примет радушный и человеколюбивый храни-

тель этого убежища, и угостит ячменной похлебкой, и щедро нальет воды, и

скажет: "Плохо ли тебя приняли? Эти сады не разжигают голод, а  утоляют,

и напитки здесь не распаляют жажду - нет, ее утоляет  лекарство  естест-

венное и даровое. Среди таких наслаждений я состарился".

   (11) Я говорю с тобою о тех желаниях, которые нельзя утишить, которым

надобно что-нибудь поднести, чтобы они умолкли. А о чрезвычайных желани-

ях, с которыми можно повременить, которые можно подавить  порицанием,  я

скажу только одно: такое наслаждение естественно, но  не  необходимо  6.

Ему ты ничего не должен, а если что и уделишь ему, то лишь по доброй во-

ле. Желудок не слушает наставлений: он просит и требует своего, - и  все

же не такой уж он докучливый заимодавец, ибо довольствуется малым,  если

ты дашь ему, сколько должен, а не сколько можешь. Будь здоров.

   Письмо XXII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты понял уже, что пора освободиться от всех этих на вид почетных,

на деле никчемных занятий, и спрашиваешь только, как этого  достичь.  Но

иные советы нельзя давать за глаза. Врач не может выбрать время для  еды

или купания по письмам, он должен пощупать, как бьется жила. Старая пос-

ловица гласит: "Гладиатор принимает  решение  на  арене";  здесь  внима-

тельному взгляду что-то подскажет лицо противника, что-то - движение его

руки или даже наклон тела. (2) Что делается обычно, что подобает  делать

- такие советы можно дать и через посредника, и в письме; общие  настав-

ления даются не только отсутствующим, но и потомкам. Другое дело -  ска-

зать, когда и как должно что-нибудь делать: тут нельзя убедить на  расс-

тоянии и нужно решать смотря по обстоятельствам. (3) Только на месте, да

и то при неусыпном внимании, можно не упустить  мимолетный  случай.  Так

высматривай его сам, а увидев, хватай и со всем пылом, изо всех сил ста-

райся избавиться от своих обязанностей. Выслушай же мой  тебе  приговор:

выбирай, уйти ли тебе от такой жизни или вообще из жизни. Но  притом,  я

полагаю, идти надо не спеша и то, что ты на горе себе запутал, -  распу-

тать, а не разорвать, и только, если уж ничего нельзя  будет  распутать,

тогда все оборвать. Даже самый робкий предпочел бы один раз упасть,  не-

жели все время висеть. (4) А покуда - самое главное! - не бери  на  себя

еще больше. Довольствуйся теми делами, до которых ты уже опустился, или,

как ты сам хочешь думать, в плену которых  очутился.  Незачем  поднимать

все новые тяжести, не то ты лишишься этой отговорки и станет  ясно,  что

вовсе ты не в плену. Ведь неправда все, что говорится обычно:  "Иначе  я

не мог! Что с того, что я не хотел? Это было  необходимо".  Гнаться  изо

всех сил за счастьем нет никакой необходимости. Пусть ты не  противишься

фортуне, но даже остановиться и не мчаться с попутным ветром - уже нема-

лое дело.

   (5) Ты не обидишься, если я не только сам приду к тебе с советом,  но

и приведу тех, кто мудрее меня и к кому я обращаюсь, принимая любое  ре-

шение? Прочти относящееся к нашему делу  письмо  Эпикура,  обращенное  к

Идоменею, которого он просит насколько возможно  поспешить  с  бегством,

пока не вмешалась высшая сила и не отняла возможности уйти. (6) Впрочем,

он же добавляет, что, не выбрав подходящего для попытки времени,  нечего

и пытаться, зато когда долгожданное время придет, нужно-сразу же вскаки-

вать. Замыслившему побег он запрещает дремать и надеется, что из  самого

трудного положения есть спасительный выход, если не спешить прежде  вре-

мени и не мешкать, когда время настанет. (7) Наверно, ты спросишь, како-

во на этот счет мнение стоиков. Ни у кого нет повода хулить их перед то-

бою за безрассудство: они скорее осторожны, чем храбры. Ты, быть  может,

ожидаешь услышать: "Позорно отступать перед тяжелым грузом. Борись, что-

бы выполнить долг, раз уж взял его на себя. Нельзя  назвать  отважным  и

решительным того, кто бежит от работы, чье  мужество  не  возрастает  от

трудности дела". (8) Но так тебе  скажут,  если  твой  труд  заслуживает

упорства, если не придется ни делать, ни терпеть ничего такого, что  не-

достойно человека добра. А иначе стоик не станет изнурять себя грязной и

унизительной работой и заниматься делами ради самих дел. И не  будет  он

поступать так, как ты предполагаешь:  запутавшись  в  делах,  навязанных

честолюбием, терпеть до конца все их превратности. Едва увидев, как тяж-

ко, сомнительно и ненадежно все то, в чем он погряз, он отступит  и,  не

бросаясь в бегство, незаметно отойдет в безопасное место. (9) Отойти  от

дел, мой Луцилий, нетрудно, если пренебречь их плодами. Только  они  нас

держат и не пускают. - "Как же так? Отказаться от больших  надежд?  Уйти

прочь перед самой жатвой? Голо будет вокруг? Никого рядом  с  носилками?

Пусто в прихожей?" - Со всем этим расстаются неохотно и, кляня невзгоды,

любят приносимую ими выгоду. (10)  На  свое  честолюбие  люди  жалуются,

словно на любовницу, а если посмотреть их подлинные чувства, обнаружится

не ненависть, а мимолетная обида. Испытай сетующих на то, чего сами  же-

лали, и твердящих о бегстве от всего, без чего им не обойтись,  -  и  ты

увидишь, что они по доброй воле медлят сбросить бремя,  которое,  по  их

словам, им так больно и горько нести. (11) Да, это так, Луцилий:  немно-

гих удерживает рабство, большинство за свое рабство держится. Но если ты

намерен от него избавиться и без притворства любишь свободу, а  советчи-

ков созываешь лишь затем, чтобы, сделав дело, не испытывать вечной  тре-

воги, то почему бы не ободрить тебя всей когорте  стоиков?  И  Зеноны  и

Хрисиппы будут уговаривать тебя действовать неопрометчиво,  честно  и  к

твоей же пользе. (12) Но если ты изворачиваешься ради того,  чтобы  выс-

мотреть, сколько надо взять с собою, большие ли деньги  потребны,  чтобы

всем обставить свой досуг, ты никогда не найдешь выхода. Никто не выплы-

вет с ношей. А ты вынырни для лучшей жизни, и пусть боги  будут  к  тебе

благосклонны, - только не как к тем, кому они с добрым и  кротким  видом

посылают пышные невзгоды, имея одно оправдание: что  все  эти  костры  и

пытки даются лишь по просьбе.

   (13) Я уже запечатывал это письмо,  однако  приходится  его  вскрыть:

пусть придет к тебе с обычным подарком и принесет с  собою  какое-нибудь

замечательное изречение. Одно мне уже вспомнилось, не знаю, чего  в  нем

больше, красноречия или правды. Ты спросишь, чье оно? -  Эпикура.  Я  до

сих пор присваиваю чужие пожитки. (14)  "Каждый  уходит  из  жизни  так,

словно только что вошел". Возьми кого угодно - хоть юношу, хоть старика,

хоть человека средних лет: ты обнаружишь, что все одинаково боятся смер-

ти, одинаково не знают жизни. Ни у кого нет за спиною сделанных дел: все

отложили мы на будущее. А мне в этих словах больше всего по душе то, как

в них корят стариков за ребячество. - (15) "Каждый уходит из  жизни  та-

ким, каким родился". - Неправда! В час смерти мы хуже, чем в час  рожде-

ния. И виновны тут мы, а не природа. Это ей пристало жаловаться на  нас,

говоря: "Как же так? Я родила вас свободными от вожделений, страхов, су-

еверий, коварства и прочих язв; выходите же  такими,  какими  вошли!"  -

(16) Кто умирает таким же безмятежным, каким родился,  тот  постиг  муд-

рость. А мы теперь трепещем, едва приблизится опасность: сразу уходит  и

мужество, и краска с лица, текут бесполезные слезы. Что может  быть  по-

зорнее, чем эта тревога на самом пороге безмятежности?  (17)  А  причина

тут одна: нет у нас за душой никакого блага, вот мы и  страдаем  жаждой1

жизни. Ведь ни одна ее частица не  остается  нашей:  минула  -  унеслась

прочь. Все заботятся не о том, правильно ли живут, а  о  том,  долго  ли

проживут; между тем жить правильно - это всем доступно, жить долго - ни-

кому. Будь здоров.

   Письмо ХХIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты думаешь, я буду писать тебе о том, как мягко обошлась  с  нами

эта зима, не слишком холодная и недолгая, какой коварной оказалась весна

с ее поздними холодами, и о прочих глупостях, по примеру ищущих,  о  чем

бы сказать. Нет, я буду писать так, чтобы принести пользу и тебе, и  се-

бе. Но тогда о чем же мне писать, как не о том, чтобы ты  научился  пра-

вильно мыслить? Ты спросишь, в чем основание этой науки. В том, чтобы "е

радоваться по-пустому. Я сказал "основание"? Нет,  вершина!  (2)  Достиг

вершины тот, кто знает, чему радоваться, кто не отдает своего счастья на

произвол других. Не знает покоя, не уверен в себе тот, кого манит надеж-

да, если даже предмет ее рядом, и добыть его легче  легкого,  и  никогда

раньше она не обманывала. (3) Вот что, Луцилий, сделай прежде всего: на-

учись радоваться. Ты думаешь, я тебя лишаю множества  наслаждений,  если

отвергаю все случайное и полагаю, что  нужно  избегать  надежд  -  самых

сладких наших утех? Совсем наоборот: я хочу, чтобы радость  не  разлуча-

лась с тобой, хочу, чтобы она рождалась у тебя дома. И  это  исполнится,

если только она будет в тебе самом. Всякое  иное  веселье  не  наполняет

сердце, а лишь разглаживает морщины на лбу: оно мимолетно. Или, по-твое-

му, радуется тот, кто смеется? Нет, это душа должна окрылиться и уверен-

но вознестись надо всем. (4) Поверь мне, настоящая радость сурова. Уж не

думаешь ли ты, что вон тот, с гладким лбом и, как выражаются наши  утон-

ченные говоруны, со смехом в очах, презирает смерть, впустит бедность  к

себе в дом, держит наслаждения в узде, размышляет о терпеливости в  нес-

частье? Радуется тот, кто не расстается с такими мыслями, и радость  его

велика, но строга. Я хочу, чтобы ты владел такою  радостью:  стоит  тебе

раз найти ее источник - и она уже не убудет. (5) Крупицы металла добыва-

ются у поверхности, но самые богатые жилы - те, что залегают в  глубине,

и они щедро награждают усердного старателя. Все, чем тешится чернь, дает

наслаждение слабое и поверхностное, всякая радость,  если  она  приходит

извне, лишена прочной основы. Зато та, о которой я говорю  и  к  которой

пытаюсь привести тебя, нерушима и необъятна изнутри. (6) Прошу тебя, ми-

лый Луцилий, сделай то, что только и может дать тебе счастье: отбрось  и

растопчи все, что блестит снаружи, что  можно  получить  из  чужих  рук,

стремись к истинному благу и радуйся лишь тому, что твое.

   Но что есть это "твое"? Ты сам, твоя лучшая часть! Запомни, что тело,

хоть без него и не обойтись, для нас более необходимо, чем  важно;  нас-

лаждения, доставляемые им, пусты и мимолетны, за ними следует раскаянье,

а если их не обуздывать строгим воздержанием, они обратятся в свою  про-

тивоположность. Я говорю так: наслаждение стоит на краю откоса и скатит-

ся к страданию, если не соблюсти меры, а соблюсти ее в том, что  кажется

благом, очень трудно. Только жадность к истинному благу безопасна. - (7)

"Но что это такое, - спросишь ты, - и откуда берётся?" - Я  отвечу:  его

дают чистая совесть, честные намерения, правильные поступки, презрение к

случайному, ровный ход спокойной жизни, катящейся по одной колее. А  кто

перескакивает от одного намерения к другому и даже не  перескакивает,  а

мечется под действием любой случайности, - как могут они,  нерешительные

и непоседливые, обрести хоть что-нибудь надежное и долговечное? (8) Лишь

немногие располагают собой и своим добром  по  собственному  усмотрению,

прочие же подобны обломкам в реке: не они плывут, а их несет. Одни,  го-

нимые волной послабее, движутся медленней и отстают, других  она  влечет

быстрее, те выброшены на ближний берег стихающим течением, эти унесены в

море стремленьем потока. Поэтому следует установить, чего  мы  хотим,  и

добиваться желаемого с упорством.

   (9) Здесь кстати и заплатить тебе долг. Я могу привести слова  твоего

Эпикура и так выкупить это письмо: "Тяжко всегда начинать  жизнь  снача-

ла". Или, если так лучше можно передать  смысл:  "Плохо  живут  те,  кто

всегда начинают жизнь сначала". (10) Ты спросишь, почему: ибо эти  слова

нуждаются в разъяснении. - Потому что жизнь у них никогда не  завершена.

Не может быть готов к смерти тот, кто едва только начал жить.  Поступать

нужно так, будто мы уже довольно пожили. Но так не может думать тот, кто

едва приступает к жизни. (11) Напрасно мы полагаем,  будто  таких  людей

мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают  жить,  когда  пора

кончать. А если тебе это кажется удивительным, я могу удивить  тебя  еще

больше: некоторые кончают жить, так и не начав. Будь здоров.

   Письмо XXIV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Тебя тревожит, - пишешь ты, - исход тяжбы,  которою  грозит  тебе

ярость противника; и ты полагаешь, будто я стану тебя убеждать, чтобы ты

рассчитывал на лучшее и утешался приятной надеждой.  Ведь  какая  надоб-

ность накликать беду и предвосхищать все, что нам и так  скоро  придется

вытерпеть, зачем сейчас портить себе жизнь страхом перед будущим? Глупо,

конечно, чувствовать себя несчастным из-за того, что  когда-нибудь  ста-

нешь несчастным. Но я поведу тебя к безмятежности другим путем. (2) Если

ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее те-

бя случится непременно, и какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь

свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого  ты  бо-

ишься, или не так велико, или не так длительно. (3) Недолго найти и при-

меры, которые укрепят тебя: каждый век дает их. К чему бы ты ни обратил-

ся памятью - в нашем государстве или на чужбине - ты найдешь души, вели-

кие или благодаря природной силе, или благодаря совершенствованию.  Если

ты будешь осужден, разве  ждет  тебя  что-нибудь  тяжелее  изгнания  или

тюрьмы? Есть ли что-нибудь страшнее, чем пытка огнем, чем гибель? Возьми

любое из этих зол и назови тех, кто их презрел: тебе придется не  искать

имена, а выбирать. (4) Рутилий 1 перенес свое осуждение так, будто тяже-

лее всего была ему несправедливость судей.  Метелл2  переносил  изгнание

мужественно, а Рутилий даже с охотой. Первый подарил свой  возврат  рес-

публике, второй отказал в нем Сулле, которому тогда ни в чем не  отказы-

вали. Сократ беседовал и в темнице, а когда ему обещали устроить побег3,

он не захотел уходить и остался, чтобы избавить людей  от  страха  перед

двумя тяжелейшими вещами - смертью и темницей. (5) Муций4  положил  руку

на огонь. Ужасна мука, когда тебя жгут, но еще ужаснее она, когда ты сам

себя жжешь. Ты видишь, как  человек  неначитанный,  не  вооруженный  для

борьбы со смертью и болью никакими наставлениями,  но  укрепляемый  лишь

воинской стойкостью, сам себя казнит за неудачу! Он стоит и смотрит, как

с его руки на вражескую жаровню падают капли, и не убирает ее, сгоревшую

до костей, покуда враг не уносит огонь. Он мог бы  действовать  в  чужом

стане с большей удачей, но с большим мужеством  не  мог.  Взгляни,  ведь

доблесть горячее стремится принять удар на себя, чем жестокость - нанес-

ти его, и Порсенна скорее простил Муцию намерение убить его,  чем  Муций

простил себя за то, что не убил.

   - (6) "Эти истории, - скажешь ты, -  петы-перепеты  во  всех  школах!

Когда дело дойдет до презрения к смерти, ты начнешь рассказывать мне про

Катона". - А почему бы мне и не рассказать, как он в ту  последнюю  ночь

читал Платона, положив в изголовье меч? О двух орудиях позаботился он  в

крайней беде: об одном - чтобы умереть с охотой, о другом -  чтобы  уме-

реть в любой миг. Устроив дела, он решил действовать так,  чтобы  никому

не удалось ни убить Катона, ни спасти. (7) И, обнажив  меч,  который  до

того дня хранил не запятнанным кровью, он сказал: "Ты  ничего  не  доби-

лась, фортуна, воспрепятствовав всем моим начинаньям! Не за свою свободу

я сражался, а за свободу родины, не ради того был так упорен, чтобы жить

свободным, но ради того, чтобы жить среди свободных. А теперь, коль ско-

ро так плачевны дела человеческого рода, Катону пора уходить в  безопас-

ное место". (8) И он нанес себе смертельную рану. А когда врачи  перевя-

зали ее, он, почти лишившись крови, лишившись сил, но сохранив  все  му-

жество, в гневе не только на Цезаря, но и на себя, вскрыл себе рану  го-

лыми руками и даже не испустил, а силой исторг из груди свою благородную

душу, презиравшую любую власть.

   (9) Я подбираю эти примеры не для упражнения ума,  а  чтобы  ободрить

тебя и укрепить против того,  что  кажется  всего  страшнее.  Еще  легче

удастся мне это, если я покажу тебе, что не только мужественные презира-

ли этот миг расставания с душой, но и люди обычно малодушные тут не  ус-

тупали самым отважным. Так, Сципион5, тесть Гнея Помпея, отнесенный про-

тивным ветром к берегам Африки, увидав, что его корабль захвачен  врага-

ми, пронзил себя мечом, а на вопрос, где начальник, ответил:

   "С начальником все хорошо!" (10) Эти слова сравняли его с предками  и

не дали прекратиться славе, которая суждена была Сципионам в  Африке  6.

Немалый подвиг - победить Карфаген, но еще больший - победить смерть. "С

начальником все хорошо!" Разве не так должен был умереть полководец,  да

еще под началом которого был Катон?

   (11) Я не призываю тебя углубиться в прошлое, не собираю по всем  ве-

кам людей, презревших смерть, хоть их и множество. Оглянись на наше вре-

мя, которое мы порицаем за изнеженность1 и слабость:  оно  покажет  тебе

людей всех сословий, всех состояний, всех возрастов, которые смертью по-

ложили конец своим несчастьям. Поверь мне, Луцилий, смерть настолько  не

страшна, что благодаря ей ничто для нас не страшно. Поэтому слушай угро-

зы врага со спокойствием. (12) Хотя чистая  совесть  дает  тебе  уверен-

ность, но много значат не относящиеся к делу обстоятельства, - а  потому

надейся на справедливое решение, но готовься  к  несправедливому.  Помни

прежде всего об одном: отдели смятение от его причины,  смотри  на  само

дело - и ты убедишься, что в любом из них нет  ничего  страшного,  кроме

самого страха. (13) Что случается с детьми,  то  же  бывает  и  с  нами,

взрослыми детьми: они пугаются, если вдруг увидят в масках тех, кого лю-

бят, к кому привыкли, с кем всегда играют. Не только с  людей,  но  и  с

обстоятельств нужно снять маску и вернуть им подлинный облик. (14) Зачем

ты показываешь мне клинки и факелы и шумную толпу палачей  вокруг  тебя?

Убери эту пышность, за которой ты  прячешься,  пугая  неразумных!  Ты  -

смерть, это тебя недавно презрел мой раб, моя служанка. Зачем  ты  опять

выставляешь напоказ мне бичи и дыбы? К чему эти орудия, каждое из  кото-

рых приспособлено терзать один какой-нибудь член тела, зачем сотни  сна-

рядов, истязающих человека по частям? Оставь все это, от чего мы цепене-

ем в ужасе. Прикажи, чтобы смолкли стоны и крики и горестные вопли,  ис-

торгаемые пытками. Разве ты - не та самая боль, которую презрел этот вот

подагрик, которую другой, страдая желудком, выносит среди  удовольствий,

которую терпит женщина в родах? Ты легка, если я могу тебя  вынести,  ты

коротка, если не могу.

   (15) Все это ты часто слышал, часто говорил сам.  Но  думай  об  этом

всегда и покажи на деле, правильно ли ты услышал и  правду  ли  говорил.

Ведь нет ничего постыднее обычного упрека нам: мы, мол,  -  философы  на

словах, а не на деле. Что же ты? Разве только  сейчас  узнал,  что  тебе

грозит смерть, изгнание, боль? На то ты и родился! Так будем считать не-

избежным все, что может случиться. (16) Но я знаю, ты наверняка уже сде-

лал все, что я советую тебе. А сейчас я тебе советую не погружаться  ду-

шой в тревоги о суде, не то она ослабеет и останется без сил в тот  миг,

когда должна будет воспрянуть. От того, что касается одного тебя, отвле-

ки ее на то, что касается всех, говори себе  так:  мое  тело  смертно  и

хрупко, и не только несправедливость или сила могущественных грозят  ему

болью - нет, сами наслаждения оборачиваются муками.  От  пиров  портится

желудок, от попоек цепенеют и дрожат жилы, похоть расслабляет руки,  но-

ги, все суставы. (17) Я обеднею - значит, окажусь среди большинства. Бу-

ду изгнан - сочту себя уроженцем тех мест, куда меня  сошлют.  Попаду  в

оковы - что с того? Разве сейчас я не опутан? Природа уже  связала  меня

весом моего грузного тела. Я умру? Но это значит, я уже не  смогу  забо-

леть, не смогу попасть в оковы, не смогу умереть! (18) Я  не  так  глуп,

чтобы затянуть здесь Эпикурову песенку и повторять, что страх перед пре-

исподней - вздор, что не крутится колесо Иксиона, Сизиф не толкает  пле-

чом свой камень вверх по склону, ничьи внутренности не  могут  ежедневно

отрастать7, чтобы их снова терзали. Нет столь ребячливых, чтобы они боя-

лися Цербера, и тьмы, и призрачной плоти, одевающей голые кости.  Смерть

или уничтожает нас, или выпускает на волю. У отпущенных, когда  снято  с

них бремя, остается лучшее, у уничтоженных не остается ничего, ни  хоро-

шего, ни плохого - все отнято.

   (19) Позволь мне привести здесь твой собственный стих, но прежде  по-

советовать, чтобы ты считал его написанным не только для  других,  но  и

для себя. Позорно говорить одно, а чувствовать другое, но насколько  по-

зорнее писать одно, а чувствовать другое! Я помню, ты однажды  рассуждал

о том, что мы не сразу попадаем в руки смерти, а постепенно, шаг за  ша-

гом. (20) Каждый день мы умираем, потому что каждый день отнимает у  нас

частицу жизни, и даже когда мы растем, наша жизнь убывает. Вот мы  утра-

тили младенчество, потом детство, потом отрочество. Вплоть до вчерашнего

дня все минувшее время погибло, да и нынешний день мы делим со  смертью.

Как водяные часы делает пустыми  не  последняя  капля,  а  вся  вытекшая

раньше вода, так и последний час, в который мы  перестаем  существовать,

не составляет смерти, а лишь завершает ее: в этот час мы пришли к ней, -

а шли мы долго. (21) Когда ты описал все это с обычным твоим красноречи-

ем, как всегда величавым, но особенно сильным, когда ты посвящаешь  свои

слова истине, ты сказал:

   Смерть, уносящая нас, - лишь последняя смерть среди многих.

   Лучше читай самого себя, чем мое письмо.  Ты  воочию  убедишься,  что

смерть, которой мы боимся, - последняя, но не единственная.

   (22) Вижу, куда ты смотришь: ищешь, что вставил я в это  письмо,  чьи

мужественные  слова,  какое  полезное  наставление.  Надо  послать  тебе

что-нибудь касательно того предмета, которым мы сейчас занимались.  Эпи-

кур порицает жаждущих смерти не меньше, чем одержимых страхом перед нею;

вот что он говорит: "Нелепо стремиться к  смерти,  пресытившись  жизнью,

если как раз из-за твоего образа жизни теперь  приходится  стремиться  к

смерти". (23) Также и в другом месте он говорит: "Что может  быть  неле-

пее, чем желать смерти после того, как всю жизнь  тебе  не  давал  покоя

страх смерти?" К этим двум ты можешь прибавить еще одно изречение той же

чеканки: "Только люди бывают так неразумны и даже безумны, что некоторых

заставляет умереть страх смерти". (24) Возьми любое из этих изречений, -

и каждое укрепит твой дух, чтобы ты терпеливо сносил и жизнь  и  смерть.

Ведь нужны непрестанные побуждения и ободрения для того, чтобы мы  изба-

вились и от чрезмерной любви к жизни и от чрезмерной  ненависти  к  ней.

Даже когда разум убеждает нас, что пора кончать, нельзя поступать  необ-

думанно и мчаться очертя голову. (25) Мудрый и  мужественный  должен  не

убегать из жизни, а уходить. И прежде всего нужно избегать той  страсти,

которой охвачены столь многие, - сладострастной жажды смерти. Ибо помимо

прочих душевных склонностей есть, Луцилий, еще и безотчетная  склонность

к смерти, и ей нередко поддаются люди благородные и  сильные  духом,  но

нередко также и ленивые и праздные. Первые презирают жизнь, вторым она в

тягость. (26) И некоторые, устав и делать, и видеть одно и то же, пресы-

щаются и чувствуют даже не ненависть, а отвращение к жизни; и к нему  же

толкает нас сама философия, если мы говорим: "Доколе все одно и  то  же?

Снова просыпаться и засыпать, чувствовать голод и утолять его,  страдать

то от холода, то от зноя? Ничто не кончается, все следует одно за другим

по замкнутому кругу. Ночь настигает день, а день - ночь, лето  переходит

в осень, за осенью спешит зима, а ей кладет предел весна. Все  проходит,

чтобы вернуться, ничего нового я не делаю, не вижу, - неужто же  это  не

надоест когда-нибудь до тошноты?" И немало есть таких, кому жизнь кажет-

ся не горькой, а ненужной. Будь здоров.

   Письмо XXV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Что касается обоих наших друзей, то идти тут следует разными  пу-

тями: пороки одного мы должны исправлять, пороки другого - искоренять. Я

не буду себя сдерживать: ведь если я оставлю его в покое, значит,  я  не

люблю его. - Ты скажешь: "Как так? Ты надеешься удержать под своей  опе-

кой сорокалетнего питомца? Взгляни на его возраст, твердый и  неподатли-

вый: такого не переделать, лепят только мягкое". - (2) Яне знаю, что мне

удастся, но предпочитаю остаться без успеха, чем без веры. Не  отчаивай-

ся, и застарелые болезни можно лечить, если восстать  против  невоздерж-

ности, если принудить больных и делать, и терпеть многое, что им  не  по

нраву, Я и второму-то не очень доверяю: разве что он еще краснеет,  наг-

решив. Этот стыд нужно поддерживать, ибо пока он не покинет душу, есть и

надежда на лучшее. А с ветераном, по-моему, надо действовать осторожнее,

чтобы он не отчаялся в самом себе. (3) И то время,  когда  он  ненадолго

успокоился и вроде бы исправился, было самым подходящим,  чтобы  взяться

за него. Других эта передышка обманула, а меня ему не провести.  Я  жду,

когда его пороки вернутся к нему с большой лихвою, так как знаю, что они

сейчас только отступили, а не ушли совсем. Я потрачу день-другой и увижу

на опыте, можно тут что-нибудь сделать или нет.

   (4) А ты покажи себя мужественным и убавляй свою ношу, - впрочем,  ты

так и делаешь. Ничто из того, что мы имеем, не  необходимо.  Вернемся  к

законам природы - и богатство для нас готово. Все, в чем  мы  нуждаемся,

или стоит дешево, или ничего не стоит. Природа требует  только  хлеба  и

воды, а для этого никто не беден. "Кто ограничил ими свои  желания,  тот

поспорит в блаженстве с самим Юпитером", - говорил Эпикур.  И  еще  одно

его изречение я внесу в это письмо: (5) "Делай все так,  будто  на  тебя

смотрит Эпикур". Без сомнения, полезно приставить к себе сторожа и иметь

его рядом, чтобы на него ты оглядывался, видя в нем свидетеля всех твоих

помыслов. Самое благотворное - жить словно под взглядом  неразлучного  с

тобою человека добра, но с меня довольно и того, если ты, что бы ни  де-

лал, будешь делать так, будто на тебя смотрят. Одиночество для нас - са-

мый злой советчик, (б) Когда ты преуспеешь настолько, что  будешь  стес-

няться самого себя, тогда можешь отпустить провожатого,  а  до  тех  пор

пусть за тобой надзирает некто тобою чтимый, будь то Катон, либо  Сципи-

он, либо Лелий, - любой, в чьем присутствии даже  совсем  погибшие  люди

обуздывали свои пороки, - и так покуда сам не станешь тем человеком,  на

глазах у которого не отважишься грешить. А когда ты  этого  добьешься  и

начнешь хоть немного уважать самого себя, я позволю  тебе  поступать  по

совету того же Эпикура: "Тогда и уходи в  себя,  когда  тебе  приходится

быть в толпе". (7) Нужно, чтобы ты был непохож на большинство  людей.  А

пока ты не можешь безопасно замкнуться в себе, оглянись  на  того  и  на

другого: для любого лучше быть с кем угодно, чем наедине с собою. "Тогда

и уходи в себя, когда тебе приходится быть в толпе", - но только если ты

человек добра, спокойный и воздержный; а не то уходи от  самого  себя  к

толпе, чтобы быть подальше от дурного человека. Будь здоров.

   Письмо XXVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Недавно я говорил тебе, что старость моя совсем близко, а  теперь

боюсь, что старость у меня уже позади. Не к моим годам и во всяком  слу-

чае не к состоянию моего тела приложимо это слово: ведь старостью  назы-

вают возраст усталости, а не полной немощи. Меня же считай в числе  сов-

сем дряхлых и доживающих последние дни. (2) И все же, между нами, я бла-

годарен самому себе, потому что гнет возраста чувствует только  тело,  а

не душа, и состарились одни лишь пороки и то, что им способствует.  Душа

моя бодра и рада, что ей уже почти не приходится иметь  дело  с  плотью;

большую часть своего бремени она сбросила и теперь ликует  и  спорит  со

мною о старости, утверждая, что для нее сейчас самый расцвет.

   (3) Надо ей поверить: пусть пользуется своим благом!

   Хорошо бы сейчас подумать и разобраться, в какой мере спокойствием  и

скромностью нравов обязан я мудрости и в какой мере - возрасту, и разоб-

раться тщательнее ', чего я не могу делать и чего не хочу, даже и  пола-

гая, что могу. А если мне и не хочется каких-нибудь  непосильных  вещей,

то я радуюсь своему бессилию. - Да и есть ли на что  жаловаться?  Велико

ли несчастье, если уходит то, что и так должно прекратиться? - (4)  "Да,

это великое несчастье, - скажешь ты, - когда все в нас иссякает и  отми-

рает и мы, если говорить без обиняков, совсем сходим на нет. Ведь не од-

ним ударом валит нас наземь, нет, каждый день отнимает что-нибудь и уно-

сит частицу наших  сил".  -  Но  есть  ли  исход  лучше,  чем  незаметно

скользить к своему концу, между тем как природа развязывает все узы? Де-

ло не в том, что так уж плохо уйти из жизни сразу и вдруг, но этот  мед-

ленный путь легче для нас. А я присматриваюсь к  себе,  словно  близится

срок испытания и наступает день,  который  вынесет  приговор  всем  моим

дням, и говорю про себя: "Все наши прежние слова и дела -  ничто.  Любое

из этих свидетельств мужества легковесно и обманчиво, и густо  прикраше-

но. (5) Смерть покажет, чего я достиг, ей я и поверю. Без робости готов-

люсь я к тому дню, когда придется, отбросив уловки и стерев румяна, дер-

жать ответ перед самим собой: только ли слова мои были отважны или также

и чувства, не были ли притворством и лицедейством все  мои  непреклонные

речи против фортуны. (6) Отбрось людское мнение: оно всегда ненадежно  и

двойственно. Отбрось науки, которыми ты занимался всю жизнь. Смерть  вы-

несет тебе приговор. Вот что я утверждаю: сколько бы ни вел ты споров  и

ученых бесед, сколько бы ни собирал  назидательные  изречения  мудрецов,

как бы гладко ни говорил, - ничто не докажет силы твоего духа.  Ведь  на

словах и самый робкий храбр. Подоспеет конец - тогда и станет ясно,  что

ты успел. Что ж, я принимаю это условие и не боюсь суда". -  (7)  Так  я

говорю с собою, но можешь считать, что и с тобою. Ты моложе меня - что с

того? Ведь не по годам счет! Неизвестно, где тебя  ожидает  смерть,  так

что лучше сам ожидай ее везде.

   (8) Я хотел было кончить, и рука уже начала выводить прощальное  при-

ветствие, - но обряд должен быть исполнен, надо и этому письму дать  до-

рожные. Не думай, будто я говорю: у кого бы мне взять  взаймы?  Ты  ведь

знаешь, в чей ларчик я запускаю руку. Подожди немного - и я буду распла-

чиваться своими, а покуда меня ссудит Эпикур, который говорит:  "Размыш-

ляй о смерти, - что сподручнее: ей ли прийти к  нам  или  нам  пойти  ей

навстречу". (9) Смысл тут ясен: ведь это прекрасно -  научиться  смерти!

Или, по-твоему, излишне учиться тому, что пригодится  один  только  раз?

Нет, поэтому-то нам и нужно размышлять о ней! Где нельзя проверить  свое

знание на опыте, там следует учиться постоянно.

   (10) "Размышляй о смерти!" - Кто говорит так, тот велит  нам  размыш-

лять о свободе. Кто научился смерти, тот разучился быть рабом.  Он  выше

всякой власти и уж наверное вне всякой власти. Что ему тюрьма и  стража,

и затворы? Выход ему всегда открыт! Есть лишь одна цепь, которая  держит

нас на привязи, - любовь к жизни. Не нужно стремиться от  этого  чувства

избавиться, но убавить его силу нужно: тогда, если обстоятельства потре-

буют, нас ничего не удержит и не помешает нашей готовности немедля  сде-

лать то, что когда-нибудь все равно придется сделать. Будь здоров.

   Письмо XXVII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) "Ты поучаешь меня, - скажешь ты. - Не потому ли, что сам уже исп-

равился через собственные поучения и теперь тебе хватает времени искоре-

нять чужие пороки?" - Я не так бесчестен, чтобы,  сам  будучи  нездоров,

лечить других. Просто я как будто хвораю в одной комнате с тобою и бесе-

дую о нашем общем недуге, советуя разные лекарства. Слушай же меня  так,

словно я говорю с самим собой. Я впускаю тебя в мой тайник и,  пользуясь

твоим присутствием, нападаю на самого себя. (2)  Себе  я  кричу:  "Сочти

свои годы - и постыдись желать того же, чего желал мальчишкой, и  то  же

самое запасать. Хоть одно сделай ради себя, пока не пришел смертный час:

пусть твои пороки умрут прежде тебя. Откажись от  беспокойных  наслажде-

ний, за которые приходится платить так дорого: ведь все они вредны -  не

только будущие, но и минувшие. Как у злодеев, даже не пойманных с полич-

ным, и после преступления не проходит тревога, так после  нечистых  нас-

лаждений раскаяние остается и долго спустя. В них нет ни  прочности,  ни

верности: даже те, что не вредят, мимолетны. (3) Лучше поищи  непреходя-

щее благо! А такого нет, кроме тех благ, которые душа обретает  в  самой

себе. Одна лишь добродетель дает нам  радость  долговечную  и  надежную:

все, что мешает ей, подобно облаку, которое проносится низко и не  может

одолеть дневной свет". (4) Когда же удастся настигнуть  эту  радость?  И

раньше в этом деле не мешкали, но нужно еще поспешить. Сделать  остается

так много, что непременно нужны твое усердие и твои труды, если  ты  хо-

чешь чего-нибудь добиться. На других это дело не переложишь.  (5)  Чужая

помощь возможна в другой, не в этой науке.

   Жил еще на нашей памяти богач Кальвизий Сабин1. И по богатству  свое-

му, и по складу души это был настоящий вольноотпущенник. Никогда не  ви-

дел я человека столь непристойного в своем блаженстве. Память у него бы-

ла такая плохая, что он то и дело забывал имена Улисса, либо Ахилла, ли-

бо Приама, которых мы знаем2 не хуже, чем рабов, приставленных к  нам  с

детства. Никакой старик-номенклатор, который вместо того, чтобы  вспоми-

нать имена, выдумывает их, не приветствовал граждан  до  того  невпопад,

как Сабин - троянцев и ахеян. А хотелось ему слыть знатоком. (6)  И  вот

какое средство он придумал: купив за большие  деньги  рабов,  одного  он

заставил заучить Гомера, второго - Гесиода, еще девятерых распределил он

по одному на каждого лирика3. Чему удивляться, если они дорого  обошлись

ему? Ведь таких рабов не найти, их готовили для него на заказ. Собрав  у

себя эту челядь, стал он донимать гостей за столом.  В  изножье  у  него

стояли слуги, у которых он спрашивал те стихи, что хотел прочесть,  -  и

все-таки запинался на полуслове. (7) Сателлий Квадрат, прихлебатель  бо-

гатых глупцов, который перед ними пресмыкался и (ведь без того невозмож-

но!) над ними насмехался, посоветовал ему поставить грамматиков  сборщи-

ками упавших объедков. А когда Сабин сказал, что каждый раб обошелся ему

в сто тысяч. Квадрат отвечал: "Столько же книжных ларей ты мог бы купить

дешевле!" Но тот все же упорно считал, что знания каждого из  его  домо-

чадцев - это его знания. (8) Тот же Сателлий стал подзадоривать  Сабина,

человека больного, изможденного и хилого, заняться борьбой. А когда  тот

ответил: "Как же я смогу? Я и так еле жив!" - он сказал: "Во имя  богов,

не смей так говорить. Разве ты не видишь, сколько у тебя здоровенных ра-

бов?" Совершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно

и продавалось, все равно, я думаю, не нашлось бы  покупателя.  Зато  ни-

зость покупается ежедневно.

   (9) Получи теперь то, что я должен, и прощай. "Бедность,  живущая  по

закону природы, - это богатство". Эпикур часто повторял эту мысль, всег-

да по-новому. Но не беда сказать  лишний  раз,  если  этому  сколько  ни

учись, все мало. Одним довольно лекарство указать, другим нужно его  на-

вязывать. Будь здоров.

   Письмо XXVIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты полагаешь, будто ни с кем, кроме тебя, такого  не  бывало,  и,

словно делу невиданному, удивляешься тому, что и  долгое  странствие,  и

перемена мест не рассеяли твоей тоски и угнетенности духа. Но менять на-

до не небо, а душу! Пусть бы ты уехал за широкие моря, пусть бы, как го-

ворит наш Вергилий"Столько же книжных ларей ты мог бы  купить  дешевле!"

Но тот все же упорно считал, что знания каждого из его домочадцев -  это

его знания. (8) Тот же  Сателлий  стал  подзадоривать  Сабина,  человека

больного, изможденного и хилого, заняться борьбой. А когда тот  ответил:

"Как же я смогу? Я и так еле жив!" - он сказал: "Во имя богов,  не  смей

так говорить. Разве ты не видишь, сколько у тебя здоровенных рабов?" Со-

вершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно и  про-

давалось, все равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато низость по-

купается ежедневно.

   (9) Получи теперь то, что я должен, и прощай. "Бедность,  живущая  по

закону природы, - это богатство". Эпикур часто повторял эту мысль, всег-

да по-новому. Но не беда сказать  лишний  раз,  если  этому  сколько  ни

учись, все мало. Одним довольно лекарство указать, другим нужно его  на-

вязывать. Будь здоров., "города и берег исчезли", - за тобою везде, куда

бы ты ни приехал, последуют твои пороки. (2)  То  же  самое  ответил  на

чей-то вопрос и Сократ: "Странно ли, что  тебе  нет  никакой  пользы  от

странствий, если ты повсюду таскаешь самого себя?" - Та же причина,  что

погнала тебя в путь, гонится за тобою.  Что  толку  искать  новых  мест,

впервые видеть города и страны? Сколько ни разъезжай, все пропадет впус-

тую. Ты спросишь, почему тебе невозможно спастись бегством? От  себя  не

убежишь! Надо сбросить с души ее груз, а до того ни одно место  тебе  не

понравится. (3) Пойми, ты теперь в таком же состоянии, как та пророчица,

которую наш Вергилий изобразил исступленной и воспламененной  чужим  ду-

хом, почти уже овладевшим ею:

   Точно вакханка, она по пещере мечется, будто Бога  может  изгнать  из

сердца.2

   И ты мечешься туда и сюда, чтобы сбросить давящее бремя, а  оно,  чем

больше ты скитаешься, тем делается тягостнее. Так менее тяжек для кораб-

ля груз, закрепленный неподвижно, а груз, наваленный неравномерно, пере-

вешивает на один борт и скорее топит судно. Что бы  ты  ни  сделал,  все

обернется против тебя, самими разъездами ты вредишь себе: ведь  больному

не даешь ты покоя. (4) Зато когда избудешь  эту  беду,  всякая  перемена

мест станет тебе приятна. Пусть тебя сошлют на край земли, пусть  заста-

вят жить в любой глуши у варваров, - такое  пристанище,  вопреки  всему,

окажется для тебя гостеприимным. Важно, каким ты приезжаешь, а  не  куда

приезжаешь, - и поэтому ни к одному месту  не  должны  мы  привязываться

всей душой. Надо жить с таким убеждением: "Не для одного уголка  я  рож-

ден: весь мир мне отчизна"3. (5) Будь тебе это ясно, ты не стал бы удив-

ляться, что не помогает новизна мест, когда ты, наскучив одной  страной,

перебираешься в другую: ведь и первая пришлась бы тебе по душе,  если  б

ты все считал своим. А сейчас ты не путешествуешь, но скитаешься  и  ме-

чешься, гонимый с места на место поисками того,  что  есть  везде:  ведь

всюду нам дано жить правильно. (6) Есть ли что суетливей  форума?  Но  и

там можно жить спокойно, если деться некуда. Хотя,  если  б  можно  было

располагать собою, я бежал бы от одного вида, не то что от соседства фо-

рума: как есть гиблые места, подтачивающие самое крепкое  здоровье,  так

есть места вредные для тех, чей дух хотя и благороден, но еще не  совер-

шенен и до конца не излечен. (7) Я не согласен с теми, кто  бросается  в

волны и, любя жизнь беспокойную, каждый  день  мужественно  сражается  с

трудностями. Мудрый терпит такую участь, но не выбирает ее и предпочита-

ет мир сражению. Мало пользы избавиться от своих пороков, если приходит-

ся спорить с чужими! - (8) "Тридцать тиранов4 окружали Сократа  -  и  не

сломили его мужества". - Разве дело в том, сколько господ? Рабство всег-

да одно! Кто его презрел, тот и в толпе повелителей будет свободен.

   (9) Пора кончать письмо, но прежде  надо  заплатить  пошлину.  "Знать

свой изъян - первый шаг к здоровью". - По-моему, замечательны эти  слова

Эпикура. Ведь кто не знает за собой изъяна, тот не  желает  его  искоре-

нить. Сперва следует изобличить себя, потом исправляться. А те,  которые

хвалятся пороками, - неужели, по-твоему, думают они о  лекарствах,  если

считают свои грехи добродетелями? Поэтому, сколько можешь, сам себя  вы-

води на чистую воду, ищи против себя улик! Сначала выступи  обвинителем,

потом - судьей и только под конец - ходатаем. Иногда стоит  самому  себе

быть обидчиком! Будь здоров.

   Письмо XXIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты спрашиваешь о нашем Марцеллине1 и хочешь узнать, что он  поде-

лывает. Он редко к нам заходит - по той одной причине, что боится  услы-

шать правду. Но эта опасность ему уже не грозит: ведь незачем разговари-

вать с тем, кто не станет слушать. Потому-то нередко и сомневаются  нас-

чет Диогена и прочих киников, которые со всеми чувствовали себя вольно и

увещевали каждого встречного: следовало ли им делать так? (2) Что  толку

выговаривать глухому или немому от рождения либо от болезни? - Ты  спро-

сишь: "К чему мне беречь слова? Ведь они ничего не стоят!  Мне  не  дано

знать, помогут ли мои уговоры тому или этому, но я знаю, что, уговаривая

многих, кому-нибудь да помогу. Нужно всякому протягивать руку, и не  мо-

жет быть, чтобы из многих попыток ни одна не  принесла  успеха".  -  (3)

Нет, Луцилий, я не думаю, чтобы великому человеку следовало  так  посту-

пать: влияние его будет подорвано и потеряет силу среди тех, кого  могло

бы исправить, не будь оно прежде изношено. Стрелок из лука должен не из-

редка попадать, но изредка давать промах. Если цели достигаешь  случайно

- какое же это искусство! А мудрость - искусство: пусть она метит навер-

няка, пусть выбирает таких, кто на что-то способен, и отступится от тех,

в ком отчаялась, но не сразу, а испробовав последние средства даже после

того, как отчается.

   (4) В Марцеллине я пока еще не отчаялся. Его и сейчас  можно  спасти,

но только если немедля протянуть ему руку. Правда, есть  опасность,  что

он и спасителя утянет, - так велики его дарования, уже обратившиеся, од-

нако, к пороку. Все же я пойду на риск и осмелюсь показать ему  все  его

язвы. (5) Он поступит, как всегда: призовет на помощь свои  шуточки,  от

которых и скорбящий рассмеется, будет потешаться сперва над собой, потом

над нами, заранее скажет все, что я собирался сказать. Он обыщет все на-

ши школы и каждого философа попрекнет подачкой,  подружкой,  лакомством;

одного он покажет мне в постели, другого - в кабачке, третьего - в  при-

хожей. (6) Он покажет мне славного  философа  Аристона2,  который  читал

свои рассуждения только с носилок, потому что другого времени для  обна-

родования своих трудов выбрать не мог. Когда Скавра3 спросили, к  какому

учению примыкает Аристон, тот сказал: "Уж во всяком случае не к  перипа-

тетикам!"4 Когда осведомились, что думает о том же Юлий Греции 5,  чело-

век замечательный, он ответил, будто речь шла о гладиаторе в  колеснице:

"Не могу сказать; ведь я не знаю, на что он способен пешим". (7) Он  бу-

дет колоть мне глаза именами всех бродячих шутов, которым лучше бы вовсе

не заниматься философией, чем торговать ею. Но я решил стерпеть все оби-

ды. Пусть он меня рассмешит, - я, может быть, заставлю  его  плакать,  а

если он не перестанет смеяться, то я, как ни плохо дело, порадуюсь,  что

его постиг такой веселый род безумия. Впрочем, веселость эта  ненадолго:

присмотрись к такому человеку и  увидишь,  как  безудержный  смех  через

мгновенье сменяется безудержным бешенством. (8) Я намерен взяться за не-

го и доказать, насколько выше была бы ему цена, когда б толпа ценила его

пониже. Если я и не искореню его пороки, то обуздаю их: пусть они не ис-

чезнут, но хоть уйдут на время, - а может быть,  они  и  исчезнут,  если

привыкнут уходить. Да и передышками нельзя  пренебрегать:  тяжелобольным

временное улучшение заменяет здоровье.

   (9) А пока я готовлюсь взяться за него, ты сам - ведь ты и можешь,  и

понимаешь, от чего ушел и к чему пришел, и поэтому  догадываешься,  куда

придешь впредь, - ты сам совершенствуй свой нрав,  возвышай  душу,  будь

стоек, что бы тебя ни пугало. Не смей пересчитывать всех, кто тебе стра-

шен. Не глуп ли, по-твоему, тот, кто боится многих там, где можно пройти

лишь поодиночке? Так же и к твоей смерти доступ  открыт  только  одному,

сколько бы врагов тебе ни угрожало. Так уж устроила природа: одну  жизнь

она тебе дала, одну и отнимет. (10) Был бы в тебе стыд, - ты отсрочил бы

мне последний взнос. Но и я не буду скряжничать, погашая остаток  долга,

и вручу тебе все, что с меня следует. - "Никогда я  не  хотел  нравиться

народу - ведь народ не любит того, что я знаю, а я не знаю того, что лю-

бит народ". - (11) "Кто же это?" - спросишь ты. Как будто тебе неизвест-

но, кому я приказываю. - Эпикуру! Но то же самое подтвердят тебе в  один

голос из всех домов: и перипатетики, и академики, и  стоики,  и  киники.

Как может быть дорог народу тот, кому  дорога  добродетель?  Благосклон-

ность народа иначе, как постыдными уловками, не приобретешь. Толпе нужно

уподобиться: не признав своим, она тебя и не полюбит. Дело не в том, ка-

ким ты кажешься прочим, а в том, каким сам себе кажешься. Только  низким

путем можно снискать любовь низких. (12) Что же даст тебе хваленая фило-

софия, высочайшая из всех наук и искусств? А  вот  что:  ты  предпочтешь

нравиться самому себе, а не народу, будешь  взвешивать  суждения,  а  не

считать их, будешь жить, не боясь ни богов, ни людей,  и  либо  победишь

беды, либо положишь им конец. А если я увижу, что  благосклонные  голоса

толпы превозносят тебя, если при твоем появлении поднимаются крики и ру-

коплескания, какими награждают мимов, если тебя по  всему  городу  будут

расхваливать женщины и мальчишки, - как же мне не пожалеть тебя? Ведь  я

знаю, каким путем попадают во всеобщие любимцы! Будь здоров.

   Письмо XXX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Повидал я Ауфидия Басса1: этот  превосходный  человек  изнемог  в

борьбе со старостью. Она гнетет его слишком сильно, чтобы ему подняться,

- таким тяжелым и все подавляющим бременем налегли годы. Ты знаешь,  что

он и всегда был слаб здоровьем и хил, однако долго держался или, вернее,

поддерживал себя - и вдруг сдал. (2) Как кораблю, который дал  течь,  не

опасны одна-две трещины, но когда он расшатается и разойдется во  многих

местах, то рассевшегося днища уже не поправить, - так и  старческую  не-

мощь до поры можно терпеть и даже найти ей подпоры, но когда,  словно  в

трухлявой постройке, все швы расползаются и, пока  чинишь  одно,  другое

разваливается, тут уж надо думать о том, как бы уйти. (3)  Но  наш  Басе

бодр духом. Вот что дает философия: веселость, несмотря  на  приближение

смерти, мужество и радость, несмотря на состояние тела,  силу,  несмотря

на бессилие. Хороший кормчий плывет и с изодранным парусом, и даже когда

снасти сорвет, он приспособит, что осталось, и  плывет  дальше.  Так  же

поступает и наш Басе. Свою кончину он встречает с такой безмятежностью в

душе и взоре, что всякого, кто так смотрел бы на чужую смерть,  ты  счел

бы слишком уж спокойным. (4) А ведь это великое дело, Луцилий,  и  долго

надо ему учиться, - когда придет неизбежный срок, уйти со спокойной  ду-

шою. Любой род смерти оставляет надежду: болезнь проходит, пожар гаснет,

обрушившийся дом плавно опускает тех, кого грозил раздавить, море,  пог-

лотившее пловцов, выбрасывает их невредимыми с тою же силой, с какой за-

тянуло вглубь, воин отводит меч, уже коснувшийся шеи жертвы. Не  на  что

надеяться только тому, кого к смерти ведет старость: тут никто не  может

вмешаться. Этот род смерти - самый безболезненный, но  и  самый  долгий.

(5) Мне казалось, что наш Басе сам себя проводил в могилу и, пережив са-

мого себя, переносит разлуку, как мудрец. Он много говорит  о  смерти  и

делает это нарочно, желая убедить нас в том, что, если и есть в этом де-

ле что-нибудь неприятное и страшное, то виноват  умирающий,  а  не  сама

смерть, в которой не больше тяжелого, чем после смерти.  (6)  Одинаковое

безумие - бояться того, что не принесет страданий, и того, чего нельзя и

почувствовать. Неужели кто-нибудь думает, что  можно  почувствовать  ту,

благодаря которой перестают чувствовать? "Поэтому, - заключает  Басе,  -

смерть стоит за пределами зла, а значит - и страха перед злом".

   (7) Я знаю, такие слова часто повторяли и должны повторять: но они не

помогали мне, ни когда я их читал, ни когда слышал от людей, объявлявших

нестрашным то, чего им самим еще не приходилось бояться. А его речь была

для меня особенно убедительна, потому что говорил он о собственной близ-

кой смерти. - (8) Скажу тебе, что думаю: по-моему, умирая,  человек  му-

жественнее, чем перед смертью. Когда смерть пришла, она и  невежде  даст

силу духа не бежать от неизбежного. Так гладиатор, самый робкий  во  все

время боя, подставляет горло противнику и сам направляет неверный меч. А

та смерть, что близка и наверняка придет, требует долгой стойкости духа,

качества редкого, которое может явить лишь мудрец. (9) Поэтому я с  осо-

бой охотой слушал, как он выносит приговор смерти и судит о природе той,

которую видел вблизи. Я полагаю, больше веры у тебя заслужил бы тот, кто

ожил и, зная на опыте, рассказал бы, что в смерти нет  никакого  зла.  А

сколько смятения приносит приближающаяся смерть, лучше всех объяснят те,

кто был с нею рядом, видел ее приход и встретил ее.  (10)  К  ним  можно

причислить Басса, который не хочет, чтобы мы оставались в заблуждении, и

говорит, что бояться смерти так же глупо, как бояться старости. Ведь так

же, как за  молодостью  идет  старость,  следом  за  старостью  приходит

смерть. Кто не хочет умирать, тот не хотел жить. Ибо жизнь дана нам  под

условием смерти и сама есть лишь путь к ней. Поэтому глупо  ее  бояться:

ведь известного мы заранее ждем, а страшимся лишь неведомого. (11) Неиз-

бежность же смерти равна для всех и непобедима. Можно ли пенять на  свой

удел, если он такой же, как у всех? Равенство есть начало  справедливос-

ти. Значит, незачем защищать от обвинения природу, которая не  пожелала,

чтобы мы жили не по ее закону. А она созданное уничтожает,  уничтоженное

создает вновь.

   (12) Если же кого-нибудь старость кротко отправит  прочь,  не  вырвав

внезапно из жизни, но уведя из нее незаметно, - разве  тот,  кому  такое

выпало на долю, не должен благодарить всех богов, отославших его,  сыто-

го, на покой, всякому человеку необходимый, а усталому  -  отрадный?  Ты

видишь, иные зовут смерть с большим пылом, чем обычно молят о  продлении

жизни. Однако я не знаю, от кого мы почерпнем больше  мужества:  от  тех

ли, кто ищет смерти, или от тех, кто весело и спокойно ждет  ее,  потому

что первыми движет порой смятение чувств и внезапное негодование, а спо-

койствие вторых рождено непреложным суждением. Иногда человека  гонит  к

смерти гнев; но весело встретит ее приход только тот,  кто  готовился  к

ней задолго.

   (13) Итак, признаюсь, я бываю у этого дорогого мне человека так часто

по многим причинам; мне хочется знать, найду ли я его и на сей раз преж-

ним или же стойкость духа иссякает вместе с силами тела. Но она  у  него

все росла, так же как на глазах у всех растет радость возниц, когда  они

на седьмом круге2 приближаются к победе. (14) Верный наставлениям Эпику-

ра, он говорил мне так: можно надеяться, что  последний  вздох  излетает

без боли, а если боль и есть, то хоть некоторое утешение заключено в  ее

краткости, - потому что сильная боль не бывает долгой. В самый миг расс-

тавания души с телом, - если это мучительно, - ему  поможет  мысль,  что

после этой боли уже ничего болеть не будет. Но, впрочем, он не  сомнева-

ется, что душа старика держится на волоске и, чтобы вырвать ее из  тела,

большой силы не нужно. Если огонь охватил крепкий дом,  то  надо  гасить

его, заливая водой или обрушив постройку, но там, где ему не хватает пи-

щи, он сам гаснет. - (15) Я особенно охотно слушаю это, Луцилий, не  по-

тому что оно ново, но потому что воочию вижу все на деле. В чем же суть?

Разве мало я наблюдал людей,  добровольно  обрывавших  свою  жизнь?  Ви-

деть-то я их видел, но для меня убедительнее  пример  тех,  кто  идет  к

смерти без ненависти к жизни, кто принимает, а не призывает  кончину.  -

(16) "Мучимся мы, - говорил он, - по своей вине,  оттого  что  трепещем,

когда думаем, что смерть близко. Но бывает ли далеко та, что подстерега-

ет нас в любом месте и в любой миг? Едва нам покажется, что по  какой-то

причине приблизилась смерть, лучше подумаем о других, еще более  близких

причинах, которых мы не боимся". - Враг угрожал смертью, - но врага опе-

редила болезнь желудка. (17) Если бы мы захотели разобраться в  причинах

нашего страха, то убедились бы, что одни из них существуют,  другие  нам

мерещатся. Мы боимся не смерти, а мыслей о смерти - ведь от самой смерти

мы всегда в двух шагах. Значит, если смерть  страшна,  то  нужно  всегда

быть в страхе: разве мы хоть когда-нибудь избавлены от нее?

   (18) Но мне уже надобно опасаться, как бы ты  не  возненавидел  такие

длинные письма хуже смерти. Итак, я кончаю. А ты, чтобы никогда  не  бо-

яться смерти, всегда думай о ней. Будь здоров.

   Письмо XXXI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я узнаю моего Луцилия: он уже показал себя  таким,  каким  обещал

стать. Следуй порыву души, который вел тебя мимо общепризнанных  благ  к

высшему благу. Стань таким, каким ты задумал стать, не больше и не  луч-

ше, - иного я и не желаю. Возводя основание, ты не стеснялся  местом,  -

доводи же до конца то, на что замахнулся, пусти в дело все, что  есть  у

тебя за душой.

   (2) В конечном счете ты станешь мудрым, если заткнешь уши, и не  вос-

ком, который пригодился, говорят, Улиссу1 для его спутников:  тут  нужно

что-нибудь поплотнее и понадежней. Вкрадчив был голос,  которого  боялся

Улисс, но он был единственным, а тот голос, которого тебе надо  бояться,

доносится не с одного утеса,  а  со  всех  концов  земли.  Значит,  надо

объехать стороной не одно опасное место, где притаилось в засаде наслаж-

дение, а все города. Будь глух даже для тех, кому ты всех дороже: они  с

лучшими намерениями желают тебе дурного, и если ты хочешь быть  счастли-

вым, моли богов не посылать тебе того, о чем просят  доброжелатели.  (3)

Ведь не блага все то, чем они хотели бы тебя осыпать. Есть одно благо, и

в нем же - источник и залог блаженной жизни: полагаться на себя. А этого

не достигнешь, не презирая тягот и не сочтя их одной из тех вещей, кото-

рые ни хороши, ни плохи. Ведь не бывает так, чтобы одно и то же было  то

хорошим, то плохим, то легким и сносным, то ужасным.  (4)  Тяготы  -  не

благо. Но что же тогда благо? Презрение к тяготам. Поэтому я порицаю за-

нятых пустыми делами, зато любым, кто старается  ради  честной  цели,  я

восхищаюсь тем больше, чем усерднее его усилия и чем меньше он позволяет

себе поддаваться и застревать на месте. Таким я кричу:  "Хорошо!  Ну-ка,

набери воздуху и, если можешь, возьми этот склон на одном дыхании!"  (5)

Тяготы питают благородные души. Значит, из всего, о чем  когда-то  моли-

лись твои родители, тебе уже нечего выбрать, нечего захотеть для себя  и

пожелать самому себе, да и стыдно человеку, который одолел самые высокие

вершины, обременять богов. Что нужды в молитвах? Сделай сам себя  счаст-

ливым! Это тебе по силам, если поймешь одно: благо лишь то, в  чем  при-

сутствует добродетель, а то, что причастно злу, постыдно.  Подобно  тому

как без примеси света ничто не блестит, как ничто не бывает темным, если

нет в нем сумрака, если оно не вобрало в себя долю  тьмы,  подобно  тому

как без помощи огня нет теплоты, а без воздуха нет холода, - так  только

присутствие добродетели или зла делает все честным либо постыдным.

   (6) Что же есть благо? Знание. Что есть зло? Незнание. Кто умен и ис-

кусен, тот, смотря по обстоятельствам, одно отвергнет, другое выберет 2.

Однако он не боится того, что отвергает, и не восхищается тем, что выби-

рает, если только душа его высока и непобедима. Я запрещаю тебе  унывать

и сокрушаться. Мало не отказываться от труда: нужно искать  его!  -  (7)

"Но что же такое, - спросишь ты, - труд пустой и ненуж ный?" - Тот,  что

вызван ничтожными причинами3. Он тоже не есть зло, как и тот  труд,  что

затрачен ради прекрасной цели; ведь дело в самой стойкости, а  она  есть

свойство души, побуждающее одолевать трудности  и  тяготы  и  ободряющее

нас: "Что ты мешкаешь? Мужчине пот не страшен!"

   (8) Но чтобы добродетель б.ыла совершенной, нужно еще вот что:  пусть

будет твоя жизнь равна себе, пусть ничто в ней не противоречит одно дру-

гому, а это невозможно без знания и без искусства, позволяющего  познать

божеское и человеческое. Таково высшее благо. Достигни его -  и  станешь

не просителем, а ровней богам.

   (9) "Как же прийти к этому?" - спросишь ты. Не  через  Пенинский  или

Греческий хребет, не через пустыни Кандавии; не нужно будет объезжать ни

Сирты, ни Сциллу с Харибдой 4, - хоть все это ты и проделал ради  жалкой

прокураторской должности. Нет, дорога безопасна, дорога приятна, и  сна-

рядила тебя сама природа. Она дала тебе все, чтобы ты стал наравне с бо-

гом, если не пренебрежешь данным. (10) Не деньги сделают тебя равным бо-

гу: у бога ничего нет; не сделает и претекста5: бог наг; не  сделает  ни

молва, ни уменье показать себя, ни имя, известное всему народу: бог  ни-

кому неведом, многие думают о нем дурно -  и  безнаказанно;  не  сделает

толпа рабов, таскающих твои носилки по всем дорогам в городе и на чужби-

не: величайший и могущественнейший бог сам всем движет. Не сделает  тебя

блаженным ни сила, ни красота: и то и  другое  уступает  старости.  (11)

Нужно искать нечто такое, что не подпадает день ото дня все  больше  под

власть, не знающую препятствий6. Что же это? Душа, но душа непреклонная,

благородная, высокая. Можно ли назвать ее иначе как богом, нашедшим при-

ют в теле человека? Такая душа может оказаться и у римского всадника,  и

у вольноотпущенника, и у раба. Что такое римский всадник, вольноотпущен-

ник, раб? Все это -  имена,  порожденные  честолюбием  или  несправедли-

востью. Из тесного угла можно вознестись к небу, - только воспрянь

   и дух свой Бога достойным яви! 7

   Чтобы явить его таким, не нужно ни золота, ни серебра: из них не  из-

ваять истинный образ бога. Вспомни: когда боги взирали на  нас  благоск-

лонно, они были из глины. Будь здоров.

   Письмо XXXII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я все про тебя разузнаю и выпытываю у каждого, кто  приезжает  из

твоих краев, что ты делаешь, где и с кем проводишь время. Тебе  меня  не

обмануть: я везде с тобою. Живи так, словно я слышу о каждом твоем  пос-

тупке и даже вижу его. Ты спросишь, что мне было приятнее всего  о  тебе

слышать? То, что я ничего не слышал: большинство из спрошенных мною и не

знают о твоих делах. (2) Са,мое полезное - сторониться людей, на тебя не

похожих и одержимых другими желаниями. Впрочем, я уверен,  что  тебя  не

сбить с пути: ты будешь тверд в своих стремлениях даже среди толпы  сов-

ратителей. Так что же? Я не боюсь, что тебя сделают другим,  боюсь,  что

тебе помешают. Ведь и тот, из-за кого мы мешкаем, немало вредит нам; тем

более что жизнь наша коротка и сами мы еще больше сокращаем ее своим не-

постоянством, каждый раз начиная жить наново. Мы  дробим  ее  на  мелкие

части и рвем в клочки. (3) Спеши же, дорогой мой Луцилий,  подумай,  как

бы ты ускорил шаг, если бы по пятам за тобою шли враги, если бы ты  опа-

сался, что вот-вот появится конный и пустится  вдогонку  убегающим.  Так

оно и есть: погоня настигает, беги быстрее, укройся в надежном месте!  А

покуда подумай, как хорошо пройти весь путь жизни раньше смертного часа,

а потом безмятежно ждать, пока минует остаток дней, ничего для  себя  не

желая,. ибо ты достиг блаженства и жизнь твоя не станет блаженнее,  если

продлится еще. (4) Наступит, наконец,  время,  когда  ты  будешь  знать,

что-до времени тебе нет дела, когда ты станешь спокойным  и  безмятежным

и, сытый собою по горло, не будешь думать о завтрашнем  дне!  Ты  хочешь

знать, отчего люди так жадны до будущего? Оттого, что никто сам себе  не

принадлежит!

   Твои родители желали для тебя много такого, что я,  с  моей  стороны,

желаю тебе презирать. Их пожелания грабили многих, чтобы обогатить тебя:

все, что тебе достается, непременно у кого-нибудь отнято. (5) А я  желаю

тебе распоряжаться самим собой, чтобы твой дух, волнуемый смутными  мыс-

лями, противился им, обрел уверенность и довольство собою, чтобы, поняв,

в чем истинное благо (а понять - значит овладеть им), он не  нуждался  в

продлении жизни. Только тот поистине уволен со службы  и  свободен,  тот

ушел из-под власти необходимости, кто живет, завершив путь  жизни.  Будь

здоров.

   Письмо XXXIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты хочешь, чтобы я и к этим письмам, как к прежним, прибавлял из-

речения наших великих. Но ведь они занимались не одними украшениями  ре-

чи: все в их сочинениях мужественно. Ты сам знаешь: где что-нибудь выда-

ется и бросается в глаза, там не все ровно. Если весь лес одинаковой вы-

соты, ты не станешь восхищаться одним деревом.  (2)  Такими  изречениями

полны и стихи, и труды историков. Поэтому не думай, будто они  принадле-

жат только Эпикуру: они - общее достояние, и больше-всего - наше.  Но  у

него их легче заметить, потому что попадаются они редко, потому  что  их

не ждешь, потому что странно видеть мужественное слово у человека,  про-

поведующего изнеженность. Так судит о нем большинство; а для меня Эпикур

будет мужествен даже в тунике с рукавами1. Ведь мужество  и  усердие,  и

готовность к бою есть и у персов, а не только у высоко  подпоясанных  2.

(3) Так зачем же требовать от меня выбранных  из  целого  и  многократно

повторенных слов, если то, что у других можно лишь выбрать, у наших  го-

ворится сплошь? Нет у нас бьющих в глаза приманок, мы не морочим покупа-

теля, который, войдя, ничего не отыщет, кроме вывешенного  у  двери.  Мы

каждому позволяем выбирать образцы, откуда ему  угодно.  (4)  Представь,

что мы захотели бы привести то или другое изречение из  множества:  кому

его приписать? Зенону, или Клеанфу, или Хрисиппу, или Панэтию, или Поси-

донию? Над нами нет царя, каждый распоряжается собою. А у них и то,  что

сказано Гермархом или Метродором, приписывается одному. Кто  бы  что  ни

сказал в их лагере, все сказано под верховным водительством единственно-

го человека. Мы же, как бы ни старались, не  можем  выделить  что-нибудь

одно из такого множества одинаковых предметов.

   Только бедняк считает овец.3

   Куда ты ни взглянешь, читая, всюду найдешь такое, что бросалось бы  в

глаза, не будь все остальное не хуже.

   (5) Поэтому не надейся, что тебе удастся наскоро отведать плоды даро-

вания величайших людей: тут нужно  все  рассмотреть,  все  изучить.  Все

здесь по делу, каждая черта в произведении так сплетена  с  другою,  что

невозможно что-либо изъять, не разрушив целого. Впрочем, я  не  запрещаю

тебе рассматривать и отдельные члены, но только имея перед  собой  всего

человека. Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а  та,  у  кого

весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами.

   (6) Если ты все-таки настаиваешь, я не стану скупиться, а буду дарить

щедрой рукой. Число изречений несметно, они разбросаны везде,  их  нужно

не выбирать, а подбирать. Они не  капают  по  капле,  а  текут  сплошной

струёй, слитые воедино. Нет сомнения, они принесут немалую пользу  неис-

кушенным, слушающим из-за дверей. Легче  запоминаются  отдельные  мысли,

законченные и завершенные, как строки стихов.  (7)  Поэтому  мы  и  даем

мальчикам заучивать наизусть изречения и то, что греки называют "хриями"

4: их легко может воспринять  детская  душа,  неспособная  еще  вместить

больше. Взрослому же и сделавшему успехи стыдно срывать цветочки изрече-

ний, опираясь, как на посох, на немногие расхожие мысли, и жить  заучен-

ным на память. Пусть стоит на своих ногах и говорит сам, а не запоминает

чужое. Стыдно старому или пожилому набираться мудрости  из  учебника.  -

"Так сказал Зенон". - А ты сам? - "А это сказано Клеанфом". -  А  ты-то?

До каких пор будешь под началом у других?  Командуй  сам,  скажи  слово,

достойное памяти. Изреки что-нибудь от себя. (8) На мой взгляд, все  эти

не создатели, а толкователи, прячущиеся в чужой тени, не обладая ни кап-

лей благородства, век не осмелятся сделать то, чему так  долго  учились.

Они понаторели запоминать чужое. Но одно  дело  помнить,  другое  знать!

Помнить - значит сохранять в па мяти порученное тебе другими, а знать  -

это значит делать и по-своему, не упершись глазами в образец и не  огля-

дываясь всякий раз на учителя. - (9) "Так сказал Зенон, это сказано Кле-

анфом". - Не становись второю книгой! До каких пор  ты  будешь  учиться?

Учи других, пора! Зачем мне слушать то, что я и  сам  могу  прочесть?  -

"Живой голос - великое дело!" - Но не тот,  что  приспособлен  повторять

чужие слова и годится только в переписчики. (10) И еще: неспособные вый-

ти из-под опеки предшественников идут за ними, во-первых, даже в том, от

чего все уже отошли, и, во-вторых, в том, что еще только ищется и никог-

да не будет найдено, если мы станем довольствоваться  найденным  прежде.

Вдобавок, идущий следом за другим ничего не найдет, потому что не  ищет.

- "Что же" мне не идти по стопам предшественников?" - Нет, я  воспользу-

юсь старой дорогой, но если найду другую, короче и ровнее, то сам ее вы-

мощу. Все, кто до нас занимались тем же, не наши повелители, а наши  во-

жатые. Истина открыта для всех, ею никто не завладел.  Немалая  доля  ее

останется и потомкам. Будь здоров.

   Письмо XXXIV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (I) Я радуюсь и ликую, и, стряхнув с себя старость,  распаляюсь,  как

юноша, когда по твоим делам и письмам понимаю,  насколько  ты  превзошел

самого себя (потому что толпу ты давно оставил позади). Если земледельца

радует первый плод выращенного им дерева, если пастуху  приятен  прирост

стада, если всякий смотрит на своего питомца  так,  словно  считает  его

юность своею, - что, по-твоему, должны испытывать воспитавшие  в  другом

природный дар, когда вдруг увидят созревшим то, что было нежным  под  их

лепившими руками? (2) Я притязаю на тебя: ты - мое создание. Едва  заме-

тив твои задатки, я взялся за тебя, подбадривал, давал шпоры и не позво-

лял идти медленно, то и дело подгонял тебя, да и  сейчас  занимаюсь  тем

же, однако подбадриваю бегущего и подбадривающего меня  самого.  (3)  Ты

спросишь, чего мне еще надобно. - Теперь-то и пойдет самое важное. Обыч-

но говорят, что начало - это уже полдела; то же относится1 и к нашей ду-

ше: желание стать добродетельными - полпути к  добродетели.  Но  знаешь,

кого я назову добродетельным? Человека совершенного и независимого,  ко-

торого никакая сила, никакая нужда не испортит. (4) Такого я и прозреваю

в тебе, если ты будешь упорен в своих стараниях, если  будешь  поступать

так, чтобы между твоими делами и словами не было не только противоречия,

но и расхождения, если и то и другое будет одной чеканки. Твоя душа  еще

не на верном пути, если поступки твои не согласуются между  собой.  Будь

здоров!

   Письмо XXXV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Упрашивая тебя быть усердней в занятиях, я хлопочу  о  себе.  Мне

хочется иметь друга, но если ты не станешь и  дальше  образовывать  себя

так же, как вначале, то другом моим не сможешь быть и не будешь.  Покуда

же ты любишь меня, но другом еще не стал. - "Как так? Разве это не  одно

и то же?" - Нет, и разница тут велика. Друг всегда любит, но кто  любит,

тот не всегда друг. Потому что дружба приносит только пользу,  а  любовь

иногда и вред. Так совершенствуйся хотя бы ради  того,  чтобы  научиться

любить. (2) И спеши, если ты стремишься к совершенству ради меня, не  то

выучишься для другого. А я уже заранее предвкушаю плоды, воображая,  как

мы будем жить душа в душу, как те силы, что уходят у меня  с  возрастом,

возвращаются ко мне от тебя, хоть ты и ненамного младше. (3) Но  я  хочу

испытать эту радость не только в мечтах. И в разлуке те, кого мы  любим,

приносят нам радость, но только небольшую и недолгую.  Быть  рядом,  ви-

деть, говорить - вот живое  наслаждение,  особенно  если  встречаешь  не

только того, кого хочешь, но и таким, каким  хочешь.  Сделай  мне  самый

большой подарок - подари самого себя! 1  А  чтобы  стать  еще  усерднее,

вспоминай, что ты смертей, а я стар. (4) Спеши же ко мне, но прежде -  к

себе самому. Совершенствуйся и больше всего заботься о том,  чтобы  быть

верным самому себе.  Всякий  раз  как  захочешь  проверить,  сделано  ли

что-нибудь, взгляни, хочешь ли ты сегодня того, чего и  вчера.  Перемена

желаний доказывает, что душа носится по волнам,  появляясь  то  там,  то

тут, - куда пригонит ветер. Все, что стоит на прочном основании, непоко-

лебимо. Это доступно достигшему совершенной мудрости, а отчасти и  тому,

кто с успехом в ней совершенствуется. В чем между ними разница? - Второй

еще в движении, он хоть не меняет места, но колеблется, а первый  недви-

жим. Будь здоров!

   Письмо XXXVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ободри твоего друга, чтобы он всем своим благородным сердцем пре-

зирал хулящих его за то, что он избрал безвестность и досуг,  что  отка-

зался от почетной должности и, хотя мог подняться выше, предпочел  всему

покой. С каждым днем им будет все яснее, что он заключил сделку к  своей

выгоде. Те, кому завидуют, то и дело меняются: одних  вытесняют,  другие

падают. Счастье - вещь беспокойная: оно само себе не дает ни отдыха,  ни

срока и на множество ладов тревожит наш ум. Каждого  оно  заставляет  за

чем-нибудь гнаться: одних - за властью, других - за роскошью, первых де-

лая спесивыми, вторых - изнеженными, но губя и тех и  этих.  -  (2)  "Но

ведь некоторые хорошо его переносят". - Да, так же, как хмель. Ни за что

не позволяй убедить себя, будто счастлив тот,  кого  многие  домогаются:

ведь к такому сходятся, словно к озеру, из которого черпают воду и мутят

ее. - "Люди называют его пустодумом и празднолюбцем". - Но ведь ты  зна-

ешь, что иные говорят все  наоборот  и  речи  их  имеют  противоположный

смысл. Кого они называли счастливым, был ли счастлив? (3) Какая нам  за-

бота в том, что некоторым его нрав покажется слишком суровым и  угрюмым?

Аристон ' говорил, что предпочитает юношу мрачного веселому и, на взгляд

толпы, любезному. Если молодое вино кажется резким и терпким, оно станет

хорошим, а то, что нравится еще до розлива, оказывается  нестойким.  Так

пусть его зовут угрюмым и считают врагом своему успеху: со временем  эта

угрюмость обернется хорошей стороной. Лишь бы  он  упорно  упражнялся  в

добродетели и впитывал благородные науки - не те, которыми довольно  ок-

ропиться, а те, которые душа должна вобрать в  себя.  (4)  Теперь  самое

время учиться. - "Как так? Разве бывает время, когда учиться незачем?" -

Нет, но если во всяком возрасте прилично заниматься  наукой,  то  не  во

всяком - идти в обучение. Стыдно и смешно смотреть, как  старик  берется

за азбуку. В молодости следует копить, а в старости - пользоваться.

   Чем лучше благодаря тебе станет он, тем больше ты  и  себе  принесешь

пользы. Говорят, что благодеяния самого высокого свойства - их-то и нуж-

но добиваться и оказывать - равно  полезны  и  благодетелю,  и  благоде-

тельствуемому. (5) Наконец, он уже не в своей воле: ведь слово дано!  Не

так стыдно обмануть заимодавцев, разорившись, как обмануть добрую надеж-

ду. Чтобы заплатить долги, купцу нужно удачное плавание,  земледельцу  -

плодородье возделываемых полей и  благоприятная  погода,  а  ему,  чтобы

расквитаться, нужна только добрая воля. (6) Над нравами человека фортуна

не властна. Пусть он исправляет их ради того,  чтобы  его  душа  в  наи-

большем спокойствии могла достичь совершенства, когда уже никаких чувств

не вызывают ни прибыли, ни убытки и состоянье ее не меняется, как бы  ни

шли дела, когда человек стоит выше своих обстоятельств,  если  даже  его

осыпать всеми общепризнанными благами, и не теряет величия, если  случай

отнимет у него эти блага, все или отчасти. (7) Если бы он родился в Пар-

фии, то с младенчества натягивал бы лук, если бы  в  Германии,  -  то  в

детстве уже замахивался бы легким копьем, а живи  он  во  времена  наших

пращуров, ему пришлось бы выучиться скакать верхом и биться врукопашную.

Каждого повелительно побуждает к этому воспитание, принятое у его племе-

ни.

   (8) О чем же надо ему размышлять? О том, что помогает нам против  лю-

бого оружия, против всякого врага, - о презрении к смерти. В ней, несом-

ненно, заключено нечто ужасное, поражающее наши души, от  природы  наде-

ленные любовью к самим себе, - ведь не было бы нужды готовиться к смерти

и собирать силы, если бы мы добровольно стремились к ней по безотчетному

побуждению, как стремятся к сохранению жизни. (9) Чтобы в случае  надоб-

ности возлежать на розах со спокойной душой, учиться не нужно. Закаляют-

ся затем, чтобы не посрамить верности под пыткой, чтобы в случае  надоб-

ности всю ночь простоять на валу в карауле, иногда даже  раненым,  и  не

опираться на копье, потому что едва склонишься хоть на  какой-то  посох,

немедля подкрадывается сон. В смерти нет ничего плохого  -  ведь  должен

быть некто, кому было бы от нее плохо. (10) А если в тебе так сильно же-

лание жить дольше, то подумай вот о чем: ничто исчезающее с  наших  глаз

не уничтожается - все скрывается в природе, откуда оно появилось и  поя-

вится снова. Есть перерыв, гибели нет. И смерть, которую мы  со  страхом

отвергаем, прерывает, а не прекращает жизнь. Опять придет день, когда мы

снова явимся на свет, хоть многие отказались бы возвращаться, если б  не

забывали все. (11) Позже я растолкую тебе  подробнее,  что  все,  по-ви-

ди-мости гибнущее, лишь изменяется. А кому предстоит вернуться, тот дол-

жен уходить спокойно. Всмотрись в круговорот  вещей,  вновь  спешащих  к

прежнему: ты увидишь, что в этом мире ничто не уничтожается,  но  только

заходит и опять восходит. Лето минует, но следующий год  снова  приводит

его; зима исчезает, но ее возвращают зимние месяцы; ночь затмевает солн-

це, но ее немедля прогоняет день. И разнообразное течение звезд  таково,

что они повторяют пройденный путь, и пока одна часть  неба  идет  вверх,

другая опускается вниз.

   (12) Можно уже и кончать, но я прибавлю еще одно: ни младенцы, ни де-

ти, ни повредившиеся в уме смерти не боятся - и позор тем, кому разум не

дает такой же безмятежности, какую дарует глупость. Будь здоров.

   Письмо XXXVII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты обещаешь быть человеком добра, а это самый надежный залог бла-

гомыслия. Ты уже приведен к присяге. И только в насмешку могут тебе ска-

зать, будто служба твоя будет легкой и удобной, я же не хочу тебя  обма-

нывать. В твоем почетнейшем обязательстве и в обязательстве самом позор-

ном 1 стоят одни и те же слова: "Даю себя жечь, вязать и  убивать  желе-

зом". (2) Кто отдает руки внаем для арены, кто за пищу  и  питье  платит

кровью, - от них берут ручательство в том, что они вытерпят все, хоть  и

против воли, а от тебя - что ты все вынесешь добровольно и с охотой.  Им

дозволено опустить оружие, попытать милосердие народа2, а тебе нельзя ни

опустить меч, ни молить о пощаде: ты обязан умереть стоя, непобежденным.

К тому же что пользы выгадать несколько дней либо  лет?  Для  нас,  коль

скоро мы родились, нет избавления. - (3) Ты спросишь: "Как же мне  стать

свободным?" - Избежать неизбежного нельзя - его можно  только  победить.

"Сила путь пролагает себе"3. Этот путь откроет  перед  тобою  философия.

Обратись к ней, если хочешь не знать ущерба, быть безмятежным,  счастли-

вым и, главное, свободным. Иным способом этого не достичь. (4)  Глупость

- вещь унизи тельная, гнусная, презренная, рабская,  подвластная  многим

жестоким страстям. Но от этих тягостных повелителей, которые приказывают

то по очереди, то все вместе, избавит тебя мудрость, она же - единствен-

ная свобода. К ней  ведет  одна  дорога,  и  притом  прямая:  с  нее  не

собьешься, шагай уверенно! Если хочешь  взять  власть  над  всем,  отдай

власть над собою разуму! Многим будешь ты повелевать, если  разум  будет

повелевать тобою. Он научит тебя, как и за что браться, и ты перестанешь

наталкиваться на то или другое дело случайно. (5) Ты не назовешь мне ни-

кого, кто, желая чего-нибудь, знал бы, откуда  это  желанье  взялось,  -

ведь он пришел к нему не по размышленье, а натолкнулся  на  него  сходу.

Фортуна сама находит нас не реже, чем мы ее. Стыдно не идти,  а  нестись

по течению и в водовороте дел спрашивать, опешивши: "Как же я  сюда  по-

пал?" Будь здоров.

   Письмо XXXVIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты не зря требуешь, чтобы мы чаще обменивались  письмами.  Больше

пользы приносит речь, которая малыми долями  прокрадывается  в  душу.  В

пространных же рассуждениях, написанных заранее и прочитанных при  наро-

де, шуму много, а доверительности нет. Философия - это добрый  совет,  а

давать советы во всеуслышанье никто не станет. Иногда не стоит пренебре-

гать и этой, так сказать, всенародностью, - когда надо подтолкнуть  сом-

невающегося; но когда дело не в том, чтобы внушить желание учиться, а  в

самом учении, тогда нужны слова не такие громкие.  Они  легче  проникают

вглубь и удерживаются: ведь слов нужно немного,  но  зато  убедительных.

(2) Сеять их следует, как семена, каждое из которых, при всей его малос-

ти, попав на подходящую почву, обнаруживает свои силы и развивается так,

что из крошечного вырастает огромное. То же самое и  доводы  разума:  на

взгляд они невелики, но растут по мере того, как делают свое дело.  Ска-

зано немного, однако сказанное, если западет  в  душу,  крепнет  и  дает

всходы. Повторяю, тот же удел у наставлений, что и  у  семян:  короткие,

они многое могут, лишь бы только им попасть, как я говорил, в подходящую

душу, способную их принять. А она сама принесет плоды,  возвратив  полу-

ченное сторицей. Будь здоров.

   Письмо XXXIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Заметки, которые ты просишь, я, конечно, составлю, сжатые и  тща-

тельно расположенные по порядку, но смотри сам, не больше ли пользы при-

несет обычное изложение, нежели то, что теперь называют "обобщением",  а

раньше, когда говорили еще по-латыни, называли "кратким итогом" '.  Пер-

вое нужнее обучающемуся, второе - знающему, потому что первое учит, вто-

рое помогает вспомнить.

   Впрочем, я обеспечу тебя и тем, и другим. Но незачем требовать с меня

ссылок на такого-то или такого-то: кто приводит поручателей, тот сам ни-

кому не ведом. (2) Я напишу то, что ты хочешь, только на'  свой  лад.  А

покуда у тебя есть немало других, хотя я не знаю, достаточно ли соблюда-

ешь ты порядок в их чтении. Возьми в руки какой-нибудь "Перечень филосо-

фов"2: увидав, сколько их ради тебя потрудилось, ты уже и от этого поне-

воле проснешься и захочешь стать одним из них. Ведь лучшее свойство бла-

городного духа - это легко пробуждающееся стремление ко всему, что чест-

но. Человек с возвышенной по природе душою  не  находит  удовольствия  в

низменном и презренном, его манит ввысь зрелище великих дел. (3) Подобно

тому как пламя прямо вздымается вверх и не может ни гнуться и  стелиться

по земле, ни тем более затихнуть, так и наш дух всегда в движении и  тем

беспокойней и деятельней, чем больше в нем пыла. Счастлив тот, кто  нап-

равит порыв духа на благо: он уйдет из-под власти фортуны, будет умерять

удачу, одолевать неудачу, презирать то, чем другие восхищаются. (4)  Ве-

ликая душа пренебрегает великим и  предпочитает  умеренное  чрезмерному,

ибо первое полезно и животворно, второе вредно, потому что излишне.  Так

обилие зерна валит колосья, так ломаются от тяжести плодов ветви, так не

вызревает слишком богатый урожай. То же случается и с душами: чрезмерное

счастье сокрушает их, так как они пользуются им не только в  ущерб  дру-

гим, но и в ущерб себе. (5) Кто из врагов бесчестит  человека  так,  как

иных - собственные наслаждения? Таким можно простить их невоздержность и

безумную похоть только по одной причине: они сами страдают от того,  что

творят. И недаром терзает их это неистовство: страсть, стоит ей  перейти

естественную меру, непременно теряет и всякую меру.  Все  желания  имеют

предел, кроме суетного и рожденного похотью: ему предела нет. (6)  Необ-

ходимое измеряется пользой, излишнему где найдешь границу? Так и  погру-

жаются в наслаждения, без которых,  когда  они  вошли  в  привычку,  уже

нельзя жить. Поэтому нет несчастнее зашедших так далеко, что прежде  из-

лишнее становится для них необходимым. Наслаждения уже не  тешат  их,  а

повелевают ими, они же - и это худшее зло! - любят свое зло.  Тот  дошел

до предела несчастья, кого постыдное не только услаждает, но  и  радует.

Нет лекарства для того, у кого пороки стали нравами. Будь здоров.

   Письмо XL

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Спасибо за то, что так часто мне пишешь, не упуская единственного

способа показаться мне на глаза. Стоит мне получить от тебя письмо  -  и

мы тотчас же снова вместе. Если нам  приятны  изображения  отсутствующих

друзей, напоминающие о них и умеряющие тоску разлуки пустым и обманчивым

утешением, то насколько приятнее письма,  хранящие  живой  след  далеких

друзей, живые пометы их руки! Это она, отпечатлевшись в письме, приносит

ту радость, что отрадней всего при встрече, - радость узнавания.

   (2) Ты пишешь мне, что слышал философа Серапиона, когда он к вам туда

причалил. "Он обычно извергает слова с такой скоростью, что они  у  него

не льются, а теснятся и толкаются, так как их больше, чем  может  произ-

нести один голос". По-моему, это плохо для философа,  чья  речь,  как  и

жизнь, должна быть размеренной, а все, что второпях несется вперед,  ли-

шено порядка. У Гомера пылкая речь, когда слова сыплются  без  перерыва,

как снег, приписана оратору, речь же старца льется плавно и  слаще  меда

'. (3) Запомни, что стремительный напор и  многословие  больше  пристали

бродячему говоруну, чем толкующему о предметах серьезных и важных и  тем

более поучающему. У него, я думаю, слова не должны ни падать  по  капле,

ни мчаться, ни заставлять нас прислушиваться, ни  сыпаться  нам  в  уши.

Ведь бедность и худосочие тоже притупляют внимание  слушателей,  которым

надоедает медлительность и прерывистость, -  хотя  то,  чего  приходится

ждать, удерживается легче, чем пролетающее мимо. Ведь говорится, что лю-

ди передают ученикам знания, - но что уносится прочь, того не  передашь.

(4) Подумай и о том, что речь, цель которой - истина, должна быть  прос-

той и безыскусной, между тем как в речах перед народом нет ни слова  ис-

тины: их цель - взбудоражить толпу, мгновенно увлечь неискушенный  слух,

они уносятся, не давая над собою подумать. Но как может направлять  дру-

гих то, что само не подчинено правилам? Неужто речь, произнесенная  ради

излечения души, не должна в нас проникнуть? Лекарства не  помогут,  если

не задержатся в теле.

   (5) Кроме того, в такой речи немало пустого и суетного,  шуму  в  ней

больше, чем силы. Нужно умерить мои страхи, унять раздражение,  рассеять

заблуждения, нужно обуздать расточительность, искоренить алчность. Разве

удастся это сделать на лету? Какой врач лечит больных мимоходом? Да  что

тут! Даже и удовольствия не доставляет этот треск без разбору сыплющихся

слов! (6) Точно так же, как довольно однажды познакомиться  с  тем,  что

казалось невероятным, больше  чем  достаточно  один  раз  услыхать  этих

умельцев. Чему захочешь у них учиться, в чем подражать им? Какое  мненье

составишь о душе того, чья беспорядочная речь несется  без  удержу?  (7)

Бегущие под уклон останавливаются не там, где наметили, вес тела увлека-

ет их с разбегу дальше, чем они хотели, - и так же быстрая речь себе  не

подвластна и не пристала философии, которая должна не бросать  слова  на

ветер, а вкладывать их в душу и потому идти шаг за шагом. - (8) "Что  ж,

ей никогда и голоса не возвысить?" - Почему же? Но пусть сохраняет  дос-

тоинство, с которым эта неистовая, чрезмерная сила  несовместима.  Пусть

силы ее будут велики, но сдержанны, пусть  речь  ее  будет  неиссякаемой

струёй, а не дождевым потоком. По-моему, едва ли и оратору позволительна

такая неудержимая, не ведающая законов скорость речи.  Как  уследить  за

нею судье, подчас неопытному и несведущему? Пусть оратор, даже когда его

увлекает или желание блеснуть, или не властная над собою 2 страсть,  го-

ворит не быстрей и не больше, чем могут выдержать уши.

   (9) Ты правильно сделаешь, если не будешь обращать внимания  на  тех,

кому важно, сколько сказано, а не как сказано, и предпочтешь, если пона-

добится, говорить, как Публий Виниций. - "Как это?" - На вопрос, как го-

ворил Виниций, Азеллий отвечал: "В растяжку".  А  Гемин  Варий  говорил:

"Почему вы называете его красноречивым, не понимаю: он и  трех  слов  не

может связать" 3. Почему же ты не желаешь говорить,  как  Виниций?  (10)

Пусть и тебя прервет какой-нибудь невежа, как Виниция, которому крикнули

из-за того, что он отрывал одно слово от другого, будто  не  говорил,  а

диктовал: "Говори! Скажешь ты когда-нибудь  или  нет?"  Ведь,  я  думаю,

мчаться, как Квинт Гатерий 4, знаменитейший в свое время оратор, не ста-

нет ни один человек в здравом уме. Гатерий не сомневался, не делал пауз,

а раз начав, несся до конца. (11) Есть вещи, которые,  по-моему,  одному

народу подходят больше, другому меньше. У греков такая вольность была бы

терпима, а мы и на письме привыкли разделять слова точками. Даже наш Ци-

церон, с которым так высоко поднялось римское красноречие, не был  рыса-

ком. Римская речь чаще озирается, задумывается и позволяет о себе  поду-

мать. (12) Фабиан, человек, отличавшийся и безупречной жизнью, и знания-

ми, и красноречием (которому принадлежит  последнее  место),  когда  вел

рассуждения, говорил легко, но не скоро, так что речь  его,  можно  ска-

зать, отличалась плавностью, а не быстротой.

   Я не возражаю, если мудрый обладает и этим достоинством, но  не  тре-

бую, чтобы он говорил без запинки: по мне важнее, чтобы речь была хорошо

произнесена, пусть и не так плавно. (13) Я тем более хочу отпугнуть тебя

от этой напасти; ведь если она пристанет к тебе,  значит,  ты  наверняка

потерял стыд, разучился краснеть и перестал  себя  самого  слушать.  Ибо

этот поток, за которым даже ты не следишь, несет много такого, что  тебе

самому потом захочется взять назад. Но, повторяю, к тебе эта напасть  не

пристанет, если ты не потеряешь совесть. Кроме того, нужно ежедневно уп-

ражняться и отдавать свое усердие сначала  предметам,  а  потом  словам.

(14) А им тоже нельзя давать воли, пусть даже они придут сами и  потекут

без всякого твоего труда: мудрецу приличествует не только скромная осан-

ка, но и сжатая, сдержанная речь. А итог всех итогов  таков:  приказываю

тебе говорить медленно! Будь здоров.

   Письмо XLI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты пишешь, что по-прежнему упорно стремишься к совершенству духа;

дело это прекрасное и для тебя спасительное, ибо глупо молить о том, че-

го можно добиться от себя самого. Незачем ни простирать руки к  небесам,

ни просить прислужника в храме, чтобы он допустил нас к самому уху куми-

ра, как будто тот лучше услышит нас: ведь бог близ тебя, с тобою, в  те-

бе! (2) Говорю тебе, Луцилий, что в нас заключен некий божественный дух,

наблюдатель и страж всего хорошего и дурного, - и как мы с ним обращаем-

ся, так и он с нами. Всякий истинный человек добра  причастен  божеству.

Кто без помощи бога может возвыситься над фортуной? Он дает  нам  благо-

родные и правдивые советы. В каждом человеке добра

   ... обитает один - но не ведаем кто - из бессмертных1

   (3) Если тебе встретится роща, где то и дело  попадаются  старые  де-

ревья выше обычного, где не видно неба из-за гущины нависающих друг  над

другом ветвей, то и высота стволов, и уединенность места, и удивительная

под открытым небом тень, густая и без просветов, - все внушит тебе  веру

в присутствие божества. Или если пещера в глубоко изъеденных скалах  не-

сет на своих сводах гору, если выкопана она не  руками,  а  стала  столь

просторной от естественных причин, то душа  у  тебя  всколыхнется  пред-

чувствием святыни. Мы чтим истоки больших рек, ставим  алтари  там,  где

из-под земли вдруг выбиваются обильные потоки, поклоняемся  горячим  ис-

точникам, многие озера для нас священны из-за их темных вод или  безмер-

ной глубины. (4) А если ты увидишь человека, не устрашенного  опасностя-

ми, чуждого страстям, счастливого среди бед, спокойного среди бурь, гля-

дящего на людей сверху вниз, а на богов - как на равных,  разве  не  по-

чувствуешь ты преклонения перед ним? Разве не скажешь: "Тут  есть  нечто

слишком великое и возвышенное, чтобы можно было поверить, будто оно схо-

же с этим жалким телом - своим обиталищем.  Сюда  снизошла  божественная

сила". (5) Если высокая душа чужда волнений, пренебрегает  всем,  словно

все для нее ничтожно, если ей смешны наши страхи и стремления, - значит,

ею движет небесная власть. Ничто столь великое не может существовать без

поддержки божества. И выходит, что большей своей частью эта душа принад-

лежит тому миру, откуда снизошла. Как солнечные лучи,  хоть  и  касаются

земли, пребывают там, откуда исходят, так и душа, великая и святая, хоть

и послана сюда затем, чтобы мы могли ближе познать божественное, хоть  и

не чуждается нас, однако неотрывно связана со своей родиной: от нее  она

зависит, к ней направляет и взоры, и усилия, а в нашей  жизни  участвует

как нечто лучшее.

   (6) Что же это за душа? Та, что не блещет другими благами, кроме сво-

их. Разве есть что глупее, чем хвалить человека за то, что  ему  не  при

надлежит? Есть ли что безумнее, чем восхищаться вещами, которые  немедля

могут перейти к другому? Лошадь не становится лучше, если узда у нее  из

золота. Одно дело - когда выпускают льва с позолоченной гривой,  укротив

его и утомив настолько, что он позволил себя  украсить,  другое  дело  -

когда он выходит неубранный и не сломленный духом. И уж, конечно,  такой

зверь, яростный в нападении, каким создала  его  природа,  прекрасный  в

своей дикости и украшенный лишь тем, что на  него  нельзя  смотреть  без

страха, намного превосходит другого, расслабленного и осыпанного  блест-

ками. (7) Никто не должен похваляться чужим. Мы хвалим  лозу,  если  она

отягощает побеги гроздьями, если гнет подпору к земле весом  собственных

плодов. Кто предпочтет ей лозу, на которой и ягоды, и листья из  золота?

Достоинство лозы - плодоносность; так и в человеке следует хвалить  лишь

то, что от него самого. У такого-то красивая челядь и прекрасный дом, он

много сеет и много получает барыша: но все это - не от  него  самого,  а

вокруг него. (8) Хвали в нем то, что нельзя ни отнять, ни дать, что при-

надлежит самому человеку. Ты спросишь, что это? Душа, а в ней  -  совер-

шенный разум. Ведь человек - разумное существо; значит, для него  высшее

благо - выполнить то, ради чего он рожден. (9) А что требует от него ра-

зум? Ничего трудного: только жить согласно  своей  природе.  Трудно  это

лишь по причине всеобщего безумия мы все толкаем друг  друга  к  пороку.

Как можно вернуть к здравомыслию тех, кого не удерживает никто, а  гонит

вперед целая толпа? Будь здоров.

   Письмо XLII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Неужто ему удалось тебя убедить, будто он - человек добра?  Чело-

веком добра нельзя стать быстро, как нельзя быстро распознать его.  Зна-

ешь, кого я называю теперь людьми добра? Людей второго  разбора!  Потому

что истинный человек добра рождается, может быть, раз в пятьсот лет, как

феникс; впрочем, нет ничего удивительного в том, что великое  появляется

изредка. Посредственное, рожденное для того, чтобы влиться в толпу, фор-

туна создает одно за другим, исключительность исключительного  удостове-

ряется его редкостью. (2) А ему еще далеко до того, чем он себя провозг-

лашает; и знай он, что такое человек добра, он бы не считал себя  таким,

а может быть, и не надеялся бы им стать. - "Но он плохо  думает  о  пло-

хих". - Как и сами плохие люди: ведь тяжелей всего  порочность  карается

тем, что противна и самой себе, и своим приверженцам. - (3) "Он  ненави-

дит тех, кто, внезапно получив большую власть, не властны сдерживать се-

бя". - И он бы делал то же самое, если бы мог. Пороки многих скрыты, по-

тому что немощны, а уверенные в своих силах, они стали бы не менее дерз-

ки, чем те, которых счастье вывело на свет. (4) У таких лишь нет средств

развернуться во всей своей низости. Так ядовитую змею не опасно трогать,

пока она скована холодом: не то что в ней нет яда, а просто  он  заморо-

жен. Многим не хватает только благосклонности судьбы, чтобы сравняться и

жестокостью, и честолюбием, и жаждой роскоши с самыми  худшими.  Дай  им

силы на все, чего они хотят, и ты узнаешь, что хочется им того  же.  (5)

Помнишь, когда ты утверждал, будто один такой в твоей власти, я ответил,

что он легок, как птица, и держишь ты его не за лапу, а за перо? Разве я

солгал? Ты держал его за пушинку, он оставил ее у тебя в руках - и унес-

ся. Знаешь, сколько он еще сыграет с тобой шуток, как много натворит та-

кого, что потом на его же голову падет? Он не видел, что,  угрожая  дру-

гим, ставит и себя под угрозу. Он не думал, что все, чего он домогается,

даже и не будь оно ненужным, было бы обременительным.

   (6) Значит, за чем бы мы ни гнались,  чего  бы  ни  домогались  ценой

больших трудов, следует посмотреть, просто ли в нем нет ничего приятного

или же больше есть неприятного. Одно не нужно, другое не стоит своей це-

ны. А мы этого не замечаем, нам кажется, будто мы даром  берем  то,  что

обходится очень дорого. (7) Все наше тупоумие заметно хотя бы  из  того,

что мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на  что  тратим

самих себя, то зовем даровым. Чего мы не пожелали бы купить, если  бы  в

уплату пришлось отдать дом или красивое и  плодородное  имение,  -  ради

этого готовы терпеть тревоги и опасности, потерять и стыд, и свободу,  и

время. Всякий ценит самого себя дешевле всего. (8) Будем же во всех  де-

лах и помыслах действовать так, словно мы пришли к торговцу каким-нибудь

товаром, и посмотрим, сколько просят за то, что мы  желаем.  Часто  цена

высока, а дают всего ничего. И еще я могу показать  тебе  много  такого,

что, попав к нам в руки, отнимает у нас свободу; если бы оно нам не при-

надлежало, мы принадлежали бы самим себе.

   (9) Хорошо подумай об этом и тогда, когда дело идет не о  прибыли,  а

об убытке. С тем-то предстоит расстаться; но разве оно всегда было  тво-

им? Ты так же легко проживешь без него, как жил когда-то. Если ты  долго

владел утраченным, то успел им насытиться, если  недолго,  то  не  успел

привыкнуть к нему. Меньше будет денег? Значит,  и  меньше  докуки.  (10)

Меньше милостей? Значит, и меньше зависти. Взгляни, что доводит  нас  до

безумия, что мы теряем со слезами, - и ты  поймешь,  что  горек  не  сам

урон, а мнение о нем. Никто не чувствует потери, - о ней только  думают.

Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить

себя? Будь здоров.

   Письмо XLIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты спрашиваешь, как это дошло до меня, кто рассказал мне о  твоих

думах, о которых ты не рассказывал никому. - Та, кто знает больше  всех:

людская молва. - "Как так? - спросишь ты. - Неужели я такой важный, что-

бы дать пищу толкам?" - Когда меришь себя, нельзя оглядываться на  здеш-

ние места: смотри на те, где живешь. (2) Что высится над  всею  округой,

то и считается большим. Величина единой мерой не мерится, она становится

либо больше, либо меньше от сравнения. Судно,  крупное  на  реке,  будет

крохотным в море, руль, который для одного корабля велик, будет мал  для

другого. (3) Теперь в провинции ты - важное лицо, хотя бы сам себя и  не

ценил. Все спрашивают и разузнают, что  ты  делаешь,  что  ешь,  на  чем

спишь. Тем более осмотрительно должен ты жить.  Считай  себя  счастливым

тогда, когда сможешь жить у всех на виду, когда стены будут защищать те-

бя, а не прятать, хоть обычно мы и думаем, будто они вокруг нас  не  за-

тем, чтобы нам жить в безопасности, а затем, чтобы  незаметнее  грешить.

(4) Я скажу одну вещь, по которой ты оценишь наши нравы: едва ли найдешь

такого, кто мог бы жить при открытых дверях. Сторожей к  нам  приставила

не наша гордость, а наша стыдливость. Мы живем так, что внезапно увидеть

нас - значит, поймать с поличным. Но что пользы прятаться, избегая людс-

ких глаз и ушей? (5) Чистая совесть может созвать целую толпу,  нечистая

и в одиночестве не избавлена от тревоги и беспокойства. Если  твои  пос-

тупки честны, пусть все о них знают, если они постыдны, что толку  таить

их от всех, когда ты сам о них знаешь? И несчастный ты человек, если  не

считаешься с этим свидетелем! Будь здоров.

Рейтинг публикации:

0

Рекомендуемые статьи:
• Луций Анней Сенека. НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ (Часть 2)
• Луций Анней Сенека. НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ (Часть 3)

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: