|
"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика "Правды.Ру". Писатель Владимир Губарев беседует с выдающимися учеными. Его сегодняшний гость — академик, зам. директора Института геохимии и аналитической химии им. Вернадского Борис Федорович Мясоедов. Он знает о плутонии все, но рассказывать может допустимое — и сегодня вокруг плутония еще много секретов.
Странная история случилась у меня из-за плутония. Точнее, самого слова. А было это так.
На Западе появилось множество публикаций о том, что якобы наши разведчики не только получили необходимые сведения о плутонии, но и добыли несколько граммов его, что и позволило в Москве определить физические и химические свойства этого уникального материала. Именно поэтому советским ученым удалось очень быстро создать и испытать плутониевую бомбу.
Работал я научным обозревателем "Правды", был хорошо знаком с тогдашним министром Средмаша Ефимом Павловичем Славским. Он пригласил меня к себе и попросил написать о том, как в СССР был получен первый королек плутония. Порекомендовал обратиться к академику Андрею Анатольевичу Бочвару, которого он предупредит.
Я воспользовался "кремлевским телефоном", связался с академиком и попросил о встрече. Как только я упомянул слово "плутоний", А. А. Бочвар сразу же прервал разговор и наотрез отказался меня принять… Прошло несколько лет, мне посчастливилось поближе узнать Андрея Анатольевича. Однажды мы пили чай у его соседа по дому — их квартиры были на одной лестничной площадке- у академика Юлия Борисовича Харитона. Я поинтересовался, почему Бочвар так резко оборвал разговор, когда я упомянул плутоний.
— Поймите, я даже в своем рабочем кабинете в присутствии самых близких сотрудников не произносил этого слова никогда, — ответил ученый. — А тут совершенно посторонний человек просит рассказать о тайне, которую мы хранили за семью печатями, это было намного секретнее, чем "совершенно секретно"! Десятилетиями мы воспитывались в особом режиме секретности, и настолько привыкли к нему, что он стал частью нашей жизни…
С того разговора прошло четверть века. Сегодня мы спокойно рассуждаем о плутонии, те тайны, что были священными для наших отцов и дедов, стали всем доступны. Хорошо это или плохо? Не знаю… Знаю лишь то, что домыслов и слухов о плутонии очень много. А потому и состоялась наша встреча с академиком Борисом Федоровичем Мясоедовым, который знает о плутонии все, но рассказывать может лишь то, что допустимо — и сегодня вокруг плутония еще по-прежнему много секретов.
Я спросил ученого:
— Насколько мне известно, Институт, в котором вы руководите лабораторией, всегда занимался "Атомной проблемой"?
— Вся моя научная карьера связана с Институтом геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского. Я проработал там сорок лет. Начал еще дипломником и вырос до заместителя директора.
— А если вернуться еще раньше?
— Родился в Курске, в обычной советской семье. Мать -домохозяйка, отец — землемер. Есть у меня брат, который был избран член-корреспондентом Российской Академии наук. Занимается он молекулярной генетикой. Закончил я среднюю школу с отличием. Выбор профессии для меня был ясен: только химия! Московский химико-технологический институт был тем самым вузом, где я мечтал учиться. Приехал один в Москву и поступил в институт. Шел 1948-й год… Судьба распорядилась так, что я сразу же окунулся в самые интересные проблемы современной химии. Это была радиохимия.
— То есть "Атомный проект"?
— С 1945 года эти работы были закрыты. Ставилось главная цель: создание атомного оружия. Сегодня то время рассматривают весьма критически, мол, не надо было этого делать… Но перед страной стояла реальная угроза — разрабатывались планы ядерного удара на Советский Союз, и мы нуждались в защите. Все молодые силы, которые могли помочь в решении проблемы, были брошены в эту область. И естественно, молодые химики. На третьем курсе я был переведен в специальный так называемый "физико-химический факультет", где нас готовили для работы на радиохимических предприятиях. В 1947 году приступили к строительству первого такого комбината, который находился посередине между Свердловском и Челябинском. Там было много озер. Вода необходима для охлаждения реакторов. На этом комбинате получался плутоний — второй искусственный элемент, открытый в 1940 году лауреатом Нобелевской премии профессором Гленом Сиборгом. Кстати, он был иностранным членом Академии наук, приезжал в Советский Союз и выступал со своим научным докладом на президиуме Академии. Ему принадлежит честь открытия 92-го элемента — урана, а за ним уже идут трансурановые элементы — вплоть до 116-го, многие из которых открыты нашими учеными в Дубне.
— Но хорошо взрываются только плутоний и уран-235, не так ли?
— Они хорошо работают и в атомных станциях!… Однако в 1949-50-х годах наши знания о плутонии, о его свойствах, о технологиях работы с ним были недостаточны. Он очень радиоактивен, а потому пришлось оборудовать специальные боксы, помещения. Но тем не менее из-за недостатка знаний не удалось избежать неприятных последствий, которые сейчас широко обсуждаются общественностью. Я имею в виду загрязнение окружающей среды вокруг трех наших плутониевых комбинатов — на "Маяке", под Красноярском и Томском. После окончания института этими проблемами я и начал заниматься. Аспектов было множество, и каждый раз они имели важное значение для страны.
— Этот тезис нуждается в конкретном комментарии!
— Обращусь к сегодняшнему дню и той проблеме, которая сейчас широко обсуждается в обществе. Речь идет о завозе в Россию отработанного ядерного топлива…
— Все-таки вернемся в прошлое, а потом поговорим об этой проблеме. Как вы попали в Институт геохимии?
— Я делал там диплом. Директором там был крупнейший ученый Александр Павлович Виноградов. Это основатель отечественной геохимии. Он был помощником Игоря Васильевича Курчатова по аналитическому контролю за производством военного плутония. Он и руководил моим дипломом, а затем и первыми научными работами. Честно говоря, своей карьерой в науке я во многом обязан этому замечательному ученому. Однажды меня вызывает он меня к себе и говорит, что звонил Курчатов и просит прислать к нему несколько молодых химиков для работ по получению новых искусственных элементов. Они начинались в Институте Курчатова под руководством Георгия Николаевича Флерова — нашего легендарного академика, стоявшего у истоков "Атомного проекта". Этими исследованиями мы вступили в спор с американцами — группой Глена Сиборга, которой к этому времени принадлежал приоритет. Они открыли все элементы — до 101-го включительно. Кстати, 101-й элемент американцы назвали в честь нашего великого химика Д. И. Менделеева… Мне второй раз повезло: новым моим руководителем стал академик Флеров, с которым я работал шесть лет. После того, как был построен лучший в мире циклотрон в Объединенном институте ядерных исследований, работы были переведены в Дубну, однако туда поехать я не смог и остался в Институте имени В. И. Вернадского. Мои научные интересы на многие годы теперь связывались с плутонием…
— Самым загадочным и страшным "изобретением химиков и физиков"?
— Действительно, это очень опасный элемент. Он сильно радиоактивный, работать с ним можно только в перчатках. Очень опасен, если попадает внутрь организма. Но в то же время это один из самых плодотворных элементов Периодической системы, когда он работает в атомных реакторах. Естественно, он используется и в атомной оружии…
— Именно в нем он создал себе дурную славу! Когда мы произносим слово "плутоний", то сразу же вспоминаем о Хиросиме…
— К сожалению, у него "два лика", но я все же хочу в первую очередь остановиться на той профессии плутония, о которой мы подчас забываем… Сегодня как ученый я не вижу альтернативу развитию атомной энергетики. Есть источники энергии других типов. К примеру, тот же ветер. Во многих странах ветроэнергетика развивается интенсивно, но в целом она проблему решить не может. Есть приливные станции, можно использовать разницу температур в Мировом океане и так далее.
— Могу добавить и парогазовые установки, которые есть в развитых странах мира, а также солнечные батареи. Не исключено, что мы сможем получать энергию на околоземных орбитах, а затем транспортировать ее на Землю…
— Не спорю: существует множество "экзотических" способов получения энергии, возможно, некоторые их них и будут использоваться широко, но все-таки ближайшее будущее за экологически безопасной атомной энергетикой. У нас есть проекты, которые предусматривают размещение АЭС под землей. Причем управляться они будут автоматически.
— Это экономически выгодно?
— Оказывается, да!
— И топлива хватит?
— Запасов урана хватит на сто лет. Это те ресурсы, которые есть на земле, уран в морской воде не учитывается. А если мы будем перерабатывать уже отработанное ядерное топливо, извлекать из него плутоний, то в этом случае в нашем распоряжении окажется практически неисчерпаемый источник энергии.
— А не иллюзия ли это?
— Кто сегодня откажется от комфортных условий жизни!? Да, "зеленые" призывают нас отказаться от атомной энергии, но сами они не хотят лишиться тех благ, что дает цивилизация. А она невозможна без атомной энергетики!
— Насколько мне известно, плутоний бывает разный — оружейный, энергетический, наконец, тот, что оказался в природной среде. Хотелось бы, что вы оценили нынешнее состояние в этой области. Оно ведь не столь радужно, не так ли?
— У плутония порядка десяти изотопов. Плутоний, который находится в ядерных зарядах, безусловно, очень опасен. Согласно международным соглашениям часть его выведена из обращения. У нас это около 30 тонн. Столько же у американцев.
— Десять килограммов этого плутония достаточно для одного боевого ядерного изделия…
— Да, это так… Но когда начался процесс разоружения и высвобождения оружейного плутония, то перед учеными встала вполне конкретная задача: как его использовать и что с ним делать? Первый путь — надежная изоляция плутония, чтобы он не стал бы доступным, к примеру, тем же террористам. Для этого были разработаны весьма своеобразные методы защиты. В частности, он включается в матрицу (в расплавы стекла или керамику), потом изолируется от окружающей среды. В таком состоянии плутоний может храниться очень долго. Однако в своей последней статье профессор Гленн Сиборг написал, что такой метод хранения плутония не годится, так как извлечь его из матрицы гораздо легче, чем наработать заново, а следовательно, полной безопасности хранения быть не может. Поэтому наша страна, а также Япония и Франция, выбрали второй путь — мы выступаем за то, чтобы плутоний, освободившийся из ядерного оружия, использовать для развития атомной энергетики. Плутоний — это сгусток человеческой энергии, в него вложено все лучшее, что достигнуто учеными, технологами, инженерами. Мы предлагаем плутоний подмешивать к урану, и таким образом получать топливо для АЭС. Экономически такой подход оправдан. По соглашению с американцами в Димитровграде строится опытная установка для получения такого топлива, а затем уже промышленная установка появится в Челябинске-40.
— Итак, это своеобразная "конверсия" оружейного плутония?
— Пожалуй… Плутоний постоянно нарабатывается в атомных электростанциях. И опять-таки существует два подхода. Один исповедывают американцы. После того, как тепловыделяющие элементы вырабатывают положенный срок, они извлекаются из реактора и помещаются в специально созданные хранилища, которые обычно заполняются водой. Американцы считают, что в будущем удастся создать технологии переработки ядерного топлива, которые будут намного эффективней и выгодней, чем существующие сейчас. У нас и в ряде других стран подход иной. Мы считаем, что отработавшие тепловыделяющие элементы надо перерабатывать. В этих сборках приблизительно 95 процентов урана, около одного процента плутония и остальное — продукты деления. Всю массу, у которой радиоактивный фон огромен, можно перерабатывать только дистанционно. Важно извлечь плутоний, и вновь использовать его в реакторах.
— На ваш взгляд, что более всего мешает сегодня развитию атомной энергетики?
— К сожалению, работа атомных станций связана с авариями. Они случались не только у нас, но и в Америке, Франции, Англии, Японии. Однако самая страшная катастрофа произошла у нас на Чернобыльской АЭС в апреле 1986 года… Конечно, оправданий случившемуся быть не может, но об одном я все же должен сказать. Каждая крупная техническая установка — это риск…
— То есть она обязательно где-то или когда-то взрывается?
— К сожалению, это так…
— В чем же тогда задача ученых?
— Чтобы не случались непредсказуемые катастрофы!
— Даже если совпадут роковые случайности, как это было в Чернобыле?
— Наука должна предвидеть все и только в этом случае следует идти на создание таких установок!
— В том числе предвидеть и "защиту от дураков"?
— В определенной степени это сделать можно, но, на мой взгляд, в любом случае так называемый "человеческий фактор" всегда будет оставаться. Я был в Японии, когда там произошла радиационная авария. В топливе для АЭС началась цепная реакция. Как и почему это произошло? Сработал как раз тот самый "человеческий фактор". Японцы всегда особое внимание уделяют безопасности, она у них на первом месте. Уран для топливных сборок должен был подаваться транспортером, но у него что-то сломалось. И тогда рабочие начали грузить его лопатами в чан. В результате образовалась критическая масса, началась цепная реакция. Из трех рабочих двое получили смертельную дозу… Как можно ученому и конструктору предусмотреть то, что случилось? И какую "защиту от дураков" следует предусмотреть в этом случае?
— Радиация коварна. Был случай, когда три химика подняли бак с раствором, тем самым экранировали его, и началась цепная реакция. Все трое погибли. Казалось бы, разумом легко понять, почему это произошло, но человек не всегда способен контролировать свои действия, многое он делает автоматически…
— В случае с радиацией это недопустимо. Слишком высокую цену приходится платить за ошибки… Причем ошибки не только одного человека, но и человечества в целом. Сегодня мы живем на планете иной, чем та, на который жили наши предки. И все из-за того же плутония, который распределился по земному шару, и особенно в северном полушарии Земли. В этом "повинны" ядерные испытания. Около150 тонн плутония было рассеяно в атмосфере Земли, он равномерно вместе с осадками выпал на поверхность. Концентрация плутония, конечно же, ничтожная, влияния его на экологию, на нашу жизнь не зафиксировано, но тем не менее он есть. Более того, он мигрирует с водой, включается в разные природные циклы, в отдельных местах концентрироваться. Многие ученые (и я в том числе) сейчас занимаются изучением поведения плутония в природной среде.
— Значит, рано или поздно он может представить опасность для каждого из нас?
— Человечество живет в условиях постоянного радиационного облучения. Это действует уран и продукт его распада — радон. В среднем 50 процентов годовой дозы, которую мы получаем, приходится на радон. 20 процентов дозы — от космического излучения, 20 процентов — от диагностики, то есть при медицинских обследованиях. И 10 процентов приходится на плутоний, последствия испытаний ядерного оружия, на всевозможные атомные установки.
— Одна десятая от природного фона: много это или мало?
— Столько же мы получаем при 3-х часовом полете на самолете. Так что судите сами…
— Вернемся к Чернобылю. Там какова ситуация по плутонию?
— В самой зоне приблизительно в тридцать раз больше, чем фоновые значения, ну, а на самой станции, конечно же, плутония очень много. К счастью, за пределы этой зоны плутоний не распространился. На наших радиохимических комбинатах фон по плутонию выше приблизительно в десять раз. Я имею в виду те площадки, где производилось ядерное оружие.
— Вы регулярно приезжаете на "Маяк". Какова ситуация там?
— Те радиационные нагрузки, которые там есть, связаны с производством военного плутония. Это наследие прошлого. Один миллиард кюри выброшено в окружающую среду.
— Это в двадцать раз больше, чем в Чернобыле!
— Радионуклиды находятся в озере Карачай, в искусственных водоемах, в хранилищах. На "Маяке" около 300 миллионов кюри, то есть треть всего, переработано и заключено в стекло, что, конечно же, экологически менее опасно, чем хранение в открытом виде. Однако ситуация вокруг "Маяка" тревожная. Не могу сказать, что это катастрофа, но реальная опасность того, что активность вырвется за пределы комбината, существует. Поэтому необходимо принимать меры по обеспечению радиационной безопасности на Урале. Есть Государственные программы по реабилитации земель как в чернобыльской зоне, так и на Урале. Однако нужны деньги, и немалые.
— А как поступают американцы?
— В Хемфорде у них аналогичные проблемы. Кстати, они широко используют наш опыт, в частности, и я рассказывал им о наших технологиях… Они выделили на десять лет двести миллиардов долларов, да и то считают, что денег не хватит… А у нас "Маяку" на год выделили сто миллионов не долларов, а рублей…
— Остается только развести руками… И что же вы предлагаете?
— На мой взгляд, сейчас нет других источников финансирования, кроме мирового атомного рынка, на котором мы еще можем что-то заработать. Возникла идея о ввозе облученного ядерного топлива со станций Франции, Швейцарии, Германии, других стран. Пока мы говорим о хранении этого топлива. Оно, уверяю вас, абсолютно безопасно. Есть специальные составы для перевозки облученного топлива, есть и хранилища. Ученые оценивали риск ввоза такого топлива, он составляет менее одного процента. За такое топливо мы будем получать немалые деньги, и минимум треть из них пойдет на решение наших экологических проблем. Это приблизительно шесть миллиардов долларов.
— Не кажется ли вам, что это весьма "необычная" форма заработка?
— Ситуация вынуждает нас так поступать! Иного выхода просто нет…
— А разве мы имеем право решать за наших внуков и правнуков — ведь именно для них мы завозим чужое отработанное ядерное топливо и говорим, мол, вот вам, дорогие потомки, наш подарок!?
— Мы вынуждены так поступать…
— Необходимость не может оправдать дурные поступки! Я убежден, что ввоз отработанного ядерного топлива в Россию — это не техническая проблема, а глубоко нравственная. Следовательно, она должна решаться не кулуарно, а всенародно, но я убежден, что россияне "добро" не дадут, так как к своим потомкам они относятся все-таки хорошо… Да и экономические проблемы России не могут решаться только атомной промышленностью, как нам пытаются это представить и в Минатоме, и в Госдуме. Если мы пойдем этим путем, то дело кончится тем, что военные и чиновники, учитывая трудную ситуацию в стране, предложат продать парочку атомных бомб… Вы согласны, что у ученых ответственность особая?
— Конечно.
— Прошу вас об одном: свои рекомендации и действия обязательно согласуйте со своей совестью. Будущее приходит очень быстро, и об этом нам всем следует помнить.
Владимир Губарев
Источник: pravda.ru.
Рейтинг публикации:
|
