Что общего может быть у этих трех равноудаленных понятий? До сего дня мне казалось, что ничего. Однако их сочетает в своей работе один из участников экспедиции Русского географического общества по поиску радиации от японской АЭС "Фукусима-1" на российском Дальнем Востоке. Рамиз Алиев заведует лабораторией радиохимии в НИИ ядерной физики МГУ, занимается исследованиями изменения климата и работает ведущим специалистом в Госакваспасе МЧС.
Рамиз Алиев заведует лабораторией радиохимии в НИИ ядерной физики МГУ, занимается исследованиями изменения климата и работает ведущим специалистом в Госакваспасе МЧС.
Научно-исследовательское судно "Павел Гордиенко" идет вдоль кажущейся бесконечной череды островов, островков и скал Курильской гряды. Солнечные дни сменяются штормами, во время которых ученые расположены к долгим беседам с журналистами. 37-летний представитель нового поколения российских ученых рассказывает о морских и ядерных исследованиях, не скрывая бедственного положения науки в нашей стране.
- Чем занимаются химики в НИИ ядерной физики?
- Наша специфика такова, что большей частью мы занимаемся производством радионуклидов, поскольку у нас есть свой небольшой ускоритель-циклотрон и мы получаем на нем разные, в основном короткоживущие радионуклиды. Цели и задачи разные, но отчасти это связано с медициной, с их потенциальным применением для диагностики и лечения рака. Также уже много лет занимаемся радиоактивностью окружающей среды.
- Связанной с загрязнением окружающей среды?
- Темы разные, связанные и с техногенным загрязнением радионуклидами, и с естественной радиоактивностью. Например, мы занимались разработкой методики определения технеция для производственного объединения "Маяк". Мне лично интересна тема радиоактивности морской среды, и я стараюсь развивать это направление.
- Речь идет о загрязнении Черного моря после аварии на Чернобыльской АЭС?
- Да, это сильно загрязненный водоем. Его специфика такова, что он изолирован, у него не слишком быстрый водообмен со Средиземным морем через проливы, а впадающих рек много. Поэтому вся грязь с континента рано или поздно попадает в Черное море. Кроме того, на море было выпадение чернобыльского радиоактивного облака, поэтому водоем, к сожалению, достаточно грязный.
- А если взять океаны, например Тихий, где мы сейчас находимся?
- Техногенная радиоактивность океана сейчас отошла на второй план. Во времена холодной войны это были исследования, связанные с военно-промышленным комплексом. В настоящее время эти темы гораздо менее актуальны, но возникает новый большой пласт проблем, в частности, связанный с изменением климата.
РАДИАЦИЯ И КЛИМАТ
- Климат? Но как соприкасаются ядерная физика и изменение климата?
- Самым непосредственным образом. Есть естественная радиоактивность окружающей среды, благодаря которой мы получаем информацию об окружающей среде. Одна из серьезных проблем в изменении климата – это двуокись углерода, которая поступает в окружающую среду. Как проследить ее круговорот? Оценить эти потоки, в том числе в мировом океане, который является главным поглотителем СО2, нам помогают радиоактивные вещества, так называемые трассеры. Это либо искусственные, но чаще естественные радиоактивные нуклиды, которые являются идеальными метками. Грубо говоря, меченые самой природой атомы, чьи перемещения легко отследить. С другой стороны, они же идеальные часы, так как период полураспада для каждого радионуклида строго определен, он ни от чего не зависит. Классический пример – радиоуглеродный метод, который применяется в археологии.
Но тот же радиоуглерод и другие естественные радионуклиды можно использовать для определения потоков вещества. Ведь интересно, что происходит с углеродом, который поступает в атмосферу, как он усваивается океаном, и с какой скоростью он выводится из верхнего слоя толщи океана.
- Как же вы метите потоки углерода в природе?
- Стандартная методика состоит в использовании тория-234 - относительно короткоживущего природного радионуклида, который образуется из урана-238. Этот элемент довольно редкий, но его сравнительно много в морской воде. Он растворен в морской воде, и из него постоянно и с определенной скоростью образуется торий, но поскольку химия тория другая, нежели химия урана, то торий достаточно легко связывается с частицами взвеси в воде. Эти частицы часто являются биогенными, в них много углерода, и они постепенно, под действием силы тяжести, удаляются из верхнего слоя океана. И в вертикальном распределении урана и тория в воде мы видим примерно постоянное содержания урана, а количество тория в верхней части будет отставать от урана, его будет меньше, так как часть ушла вниз. Проанализировав содержание взвеси и определив в ней содержание тория и углерода, мы легко определяем долю двуокиси углерода, выводимого из верхнего слоя. Вот так можно оценить потоки углерода, что очень важно для оценки изменения климата.
- Это далеко от лабораторной химии…
- Да, мы занимаемся определением скорости осадконакопления в морях: в Карском, Белом, Чёрном. Потоки вещества – это мера изменения природы, то, что обязательно надо знать. Вообще, надо сказать, что методология наук о земле очень сильно отличается от методологии физики, химии, биологии. В науках о земле нет возможности поставить эксперимент. Если в химии нас что-то интересует, то мы планируем эксперимент, что-то смешиваем и получаем ответ: "да" или "нет". В науках о земле мы себе такого позволить не можем, мы по крупицам собираем информацию, ту, которая в природе.
IT ПРОТИВ НАУКИ
- Многое ли удается собрать в ходе нашей экспедиции?
- У нас задача в мониторинге и прикладных исследованиях, не фундаментальных. Глядя на бескрайние просторы, которые вокруг нас и учитывая насколько редки такие экспедиции, можно себе представить, сколь мало мы по сей день знаем про окружающую среду, про планету в целом. Крайне скудно. Условно говоря, десять в минус пятой степени (смеется). И любая полученная информация крайне важна.
К сожалению, ситуация не меняется в лучшую сторону. Это не только в России, это везде. Исследования становятся более дорогими, более редкими. По сравнению с 60-70-ми годами мы в чем-то продвинулись вперед, а в чем-то откатились назад.
- В чем же мировой откат?
- Можно сравнить количество экспедиционных судов, количество научных работников, которые этим занимаются. Исследования пошли по другим путям. Наука в целом ушла от исследований окружающей среды в область информационных технологий, биотехнологий, молекулярной биологии.
- Туда потекли деньги…
- Да, в значительной степени. Кроме того, идет значительное удорожание исследований вообще, непонятно чем вызванное. И, как пример, мы видим результат в той же самой АЭС "Фукусима". Если бы в Японии большее внимание уделяли естественным, фундаментальным наукам, то, может быть, мы научились бы прогнозировать, управлять, защищаться от таких природных, катастрофических явлений. Но у японцев все силы и средства ушли на информационные технологии. Не умаляю их достижений в этой области, но есть перекос.
"ФУКУСИМА" – ДВИГАТЕЛЬ ПРОГРЕССА
- Возможно, что Япония усвоила урок…
- Нет худа без добра. "Фукусима", с одной стороны, большое худо. А с другой, из любой такой аварии можно извлечь колоссальную информацию по перемещениям радионуклидов. А это, соответственно, информация о течениях, о скоростях обмена вод и так далее. Когда в начале 60-х годов в атмосфере происходили ядерные взрывы, это, конечно, было величайшее зло, но, с другой стороны, благодаря этому мы узнали очень много о циркуляции атмосферы, океана, как эти радионуклиды проникают в толщу воды, как они распределяются между полушариями в атмосфере. То же самое было после Чернобыля, очень много новой информации удалось получить на чернобыльском материале именно для наук о земле, не только для радиационной безопасности.
- То есть после "Фукусимы" мы узнаем больше о течениях в океане?
- В принципе, да. Если мы проведем нормальное, хорошее, фундаментальное исследование, а не просто замеры в нескольких точках. Надо брать вертикальные профили, горизонтальные разрезы. Океанологи должны работать в контакте с химиками. Исследования могут дать колоссальную информацию, по поведению радионуклидов в том числе. Из любого зла, раз оно уже случилось, надо извлечь максимум какой-то пользы, чтобы впредь мы к подобным вещам были больше подготовлены. После Чернобыля в России сформировалась хорошая команда специалистов, которые могут реагировать на аварии. Значит положительные уроки извлечены.
ЯДЕРНАЯ ФИЗИКА И МЧС
- Как НИИ ядерной физики соприкасается с Госакваспасом МЧС?
- Через меня лично (смеется). В свое время я участвовал в морских экспедициях, в том числе в Карское море, которую организовывало МЧС. Госакваспас занимается разного рода опасными затопленными объектами, в том числе радиоактивными. Предотвратить чрезвычайную ситуацию всегда дешевле и приятнее, чем расхлебывать последствия.
У нас за годы холодной войны прошлого накопилось очень много неприятных объектов. Это и затопленные снаряды с ипритом в Балтике, это атомная подводная лодка, затопленная в заливе Степового в Карском море, у Новой Земли. Это целые реакторы, контейнеры с радиоактивными отходами, также несколько погибших по объективным причинам подлодок. Это "Комсомолец" и К-159, вторая лодка, которая погибла после него и которая лежит в Кольском заливе. Потенциально опасные подводные объекты надо обследовать, или хотя бы локализовать.
Например, в 2006 году нашли реакторную сборку от ледокола "Ленин" в заливе Цивольки на севере Карского моря. Много лет ее не удавалось найти, но именно наша экспедиция, организованная МЧС, ее нашла. Место мы локализовали, объект обследовали, но подъемом, я думаю, никто заниматься не будет, так как в этом нет необходимости, и это может оказаться небезопасно.
- А на Дальнем Востоке какие есть опасные объекты?
- Особо опасных объектов нет. Здесь сливались жидкие радиоактивные отходы, в то время это была разрешенная практика. И на Баренцевом море сливали, и на Дальнем Востоке. Объектами на дне здесь можно считать только один или два РИТЭГа – радиоизотопных термоэлектрогенераторов. Их использовали в метеослужбе как автономные источники электроэнергии для удаленных маяков. У них не очень большая электрическая мощность, но зато в них очень-очень много радиоактивного стронция-90. Он не выходит из них, корпус РИТЭГов очень прочен. А изотоп стронция, сам по себе, не очень долгоживущий элемент, период полураспада у него 28 лет.
НАУКА НА ДНЕ
- Есть ли успехи у нас в ядерной медицине?
- Если говорить о ядерной медицине, которая является важнейшим направлением нашей лаборатории, то здесь наша страна в целом оказалась довольно таки в плохой ситуации. Речь не идет о том, чтобы догнать США или Западную Европу. Мы сейчас догоняем Египет, по некоторым позициям отстали даже от таких стран. Хотя сейчас Федеральным медико-биологическим агентством запущена большая программа по развитию ядерной медицины и хочется надеяться, что из этого что-то получится.
- Как Вы оцениваете состояние российской науки?
- Как катастрофическое. Основная проблема российской науки – это люди. В большинстве своем это 50-60-летние и выше плюс некоторое количество студентов-аспирантов. Но почти нет людей, которые должны составлять основу, тех, кому 30-40. В 90-е годы самые активные уехали за границу или ушли в бизнес. В начале 2000-х ситуация начала относительно налаживаться, в том числе благодаря иностранной помощи, грантам. Но сейчас ситуация снова резко ухудшилась.
Любая отрасль должна быть конкурентоспособной, чтобы в нее шли люди. Чтобы молодежь шла в науку, условия работы должны быть сопоставимы с теми, что в других местах. У нас не будет науки, пока у нас зарплаты молодых специалистов не будут соизмеримы, скажем, с ИТ-фирмами, с банками. Они будут ниже, я понимаю. Но ниже на 30 процентов – это нормально, а ниже в 20 раз – это ненормально.
- Так обстоят дела в ведущем вузе страны – Московском государственном университете?
- Абсолютно официально заявляю, что зарплата младшего научного сотрудника в МГУ составляет чуть меньше 8 тысяч рублей. И это предел, на который может рассчитывать молодой специалист, только что закончивший университет. У меня, как заведующего лабораторией с ученой степенью, зарплата 18 тысяч.
- Вы своё будущее видите в российской науке?
- Будем стараться… Тут кто как ухитряется. Есть отдельные удачные коллективы, где ситуация обстоит чуть лучше, например группы ученых, привязанные к пробивным фигурам первого ряда. Это академики или руководители, имеющие большой авторитет и благодаря административному ресурсу могут обеспечить себя и свою группу. Но даже из таких групп миграция на Запад все же наблюдается сейчас.
ПОЛСТУДЕНТА ИЗ ДЕСЯТИ
- Сколько студентов из десяти дорастают в России до ученого?
- Очень мало. Многие уходят из науки сразу, уже на 4-5 курсе ориентированы, что они уйдут в другую сферу. Это проблема профориентации и всей системы образования. Статистики у меня нет, но, по ощущениям, где-то половина уходит в ИТ-сферу и бизнес. Из тех, кто остается, большинство уезжает за границу. Причем чем выше уровень людей, тем большая вероятность того, что они туда уедут. Уезжают лучшие. Дальше многие уезжают после защиты кандидатской диссертации. В итоге в российской науке остается полстудента из десяти.
Поймите, у них ничего здесь нет! Если наш аспирант уезжает за границу, то ему той аспирантской стипендии хватает, чтобы снимать жилье, пригласить туда жену с ребенком и еще остается на жизнь. Нашей аспирантской стипендии не хватит, чтобы месяц обеспечивать себя хотя бы хлебом и молоком. А проблема с жильем абсолютно нерешаема, и не только для молодых ученых.
- Вроде бы деньги на науку выделяют?
- Деньги на академическую и фундаментальную науку идут, но похоже они как-то неправильно распределяются. Тут много причин. В их числе злосчастный закон о госзакупках, который создал очень трудные условия для научных организаций, в первую очередь, потому что основным критерием стала цена исследований. Кто делает дешевле – тот и выигрывает конкурс.
Поддержка финансовая должна быть адресной. Поддерживать университет в целом – бесполезно. Конечно, это тоже нужно, но "деньги в целом" потратятся на капитальное строительство, на ремонт зданий, на закупку дорогостоящего оборудования. Но в людей они вложены, скорее всего, не будут. А вкладывать нужно именно в людей сейчас. Персонально. В конкретного студента, аспиранта, в научную группу с результатами.
- Правильному распределению денег мешают чиновники?
- У нас очень велико количество административного персонала, которое, возможно, превышает количество активно работающих экспериментаторов. И получается, что те, кто нам должны помогать жить, нам зачастую просто мешают. Например, невозможно отправить пробы за границу на анализ, точно также как получить из-за границы какой-то материал. На это нужно чуть ли не разрешение министерства, за которым нужно ходить месяцами и потратить огромные деньги на оформление всех бумаг. Есть проблемы с покупкой реактивов и оборудования, это становится все более сложным. Таких проблем – тьма. Я общался с коллегами, которые работают за границей. Если ученому что-то нужно, он пишет заявку – и через три дня у него это на столе. У нас получение простых вещей часто затягивается на многие месяцы. И это если вообще есть деньги на покупку…
- Хочется закончить на положительном примере. Есть ли что-то хорошее?
- Конечно. У нас очень талантливые люди, студенты, очень хорошее пожилое поколение, которое, слава Богу, есть. Есть люди просто золотые, в том числе среди молодых, которых пока мало по объективным причинам. Будем надеяться. У нас в истории были и хуже времена. Но культура, наука и образование сохранялись в России в самые темные и мрачные годы. И нынешние, не самые мрачные годы, они тоже переживут, хочется в это верить.
Источник: inghelg.livejournal.com.
Рейтинг публикации:
|
