Куда летят космические «птички»?

Лев Матвеевич подарил мне календарь. Необычный, точнее — непривычный. Он посвящен 400-летию открытия Галилео Галилеем спутников Юпитера. Всех четырех. Перечисляю для непосвященных: это — Ио, Ганимед, Каллисто и Европа. Позже я понял, почему академик Зелёный выделяет из них тот, который носит привычное название «Европа»…
Календарь открывают слова Сенеки, античного философа: «Жизнь человека, даже если всю ее посвятить изучению неба, недостаточна для столь огромного объекта».
Что сейчас творится на околоземных и межпланетных орбитах? Какое место на «космической лестнице» занимаем мы сегодня? Подобные вопросы и привели меня к нынешнему директору Института космических исследований РАН академику Льву Матвеевичу Зелёному.

— У меня возникает странное, но приятное ощущение, будто в нашей космонавтике наступает новый этап развития? Или я ошибаюсь?
— Хотелось бы, чтобы было так…
— Недавно запустили «Метеор-М». Впервые за многие годы появился «научный аппарат». Готовятся к пуску новые спутники, с ними ученые связывают надежды на будущее. Или все это, так сказать, «воспоминания о прошлом»?!
— Человек живет надеждами. Мы много раз ждали наступления таких времен, но не скоро сказка сказывается…
— Вы были на встрече с президентом России. О чем шла речь?
— Шел разговор о модернизации всей экономики. Были обозначены пять приоритетных направлений. Одно из них — космические технологии. В частности, там было принято решение о финансировании ядерно-космической установки, которая позволит осуществлять межпланетные перелеты.
— Но это же довольно старый проект?!
— Все новое — это забытое старое… Конечно, были советские проекты, и они неплохо разработаны, а потому не грех о них и вспомнить… Но я выступил с иным тезисом. Сказал, что есть, к примеру, у тех же военных доктрина. Она предусматривает: с кем воевать, с кем дружить, что делать в первый день конфликта или на десятый… Приблизительно такой же должна быть «космическая доктрина», и от ее наполнения зависит, нужна ли нам ядерная установка или нет. К полету на Луну она не нужна, для пилотируемого полета к Марсу, наверное, уже нужна. То есть сначала надо поставить перед страной стратегическую задачу, а уже потом думать, как ее лучше всего реализовывать. Тропа нужна, и в конце ее точка, к которой следует стремиться. У нас есть хорошие ростки, они сохранились, и их надо выращивать. Те же, к примеру, малые спутники.
— Что вы имеете в виду под «малыми спутниками»? Что они могут делать?
— Мне кажется, что времена, когда делались большие спутники, на которых устанавливалось много приборов и аппаратуры, прошло. Сейчас имеет смысл запускать на орбиту один прибор, спутник должен выполнять конкретную задачу. Раньше создавалась большая компания экспериментаторов, каждый из них был заинтересован в своей аппаратуре, а потому старался «выбить» себе время, а на предварительном этапе шло сражение за каждый грамм веса, и так далее и тому подобное.
— Иногда говорили, что между учеными разгорается война за место на спутнике…
— Так и было. Большая платформа подразумевала и широкий диапазон исследований. Я детально занимался одним проектом на «Прогнозе», на котором стояло двадцать приборов, и не всегда удавалось найти взаимное понимание между участниками этого эксперимента. Естественно, на таком большом спутнике ставились сложные служебные системы, которые также постоянно нуждались в корректировке.
При работе на малом спутнике многие проблемы упрощаются. Ставим прибор, делаем двигатель и систему управления, ставим аппаратуру для передачи информации — вот и все. Сейчас такой малый спутник мы готовим к полету. Называется он «Чибис».
— Космическая птичка?
— Надеемся, что их появится целая стая! Первый спутник у нас был «Колибри», а этот — «Чибис». Название подчеркивает размеры спутника. Правда, на «Чибисе» не один прибор, а два или даже три, но это сути дела не меняет, так как все они предназначены для исследования одной проблемы. «Чибис» будет заниматься изучением разрядов молний. Казалось бы, все известно об электричестве в атмосфере Земли, и эту область физики уже зачислили в «пыльную науку» — мол, все тут ясно. Однако наблюдения со спутников помогли обнаружить очень интересное явление. Выяснилось, что из атмосферы идет сильное гамма-излучение. Подобное тому, что регистрировалось во время ядерных испытаний. Оказалось, что это излучение рождают молнии: мощные грозовые разряды идут практически непрерывно то в одном районе планеты, то в другом. Явление это очень интересное. Физики создали несколько теорий, и их нужно проверить экспериментально. В общем, появилась новая физика, и она имеет практическое значение — ведь пролетая вблизи разряда молнии можно попасть в поток мощного излучения.
— Очень интересно и неожиданно!
— Нужно избегать иллюзий, что мы знаем все. Даже в привычном всегда можно найти необычное. Еще один спутник мы назвали «Русалка». Он занимается исследованием парникового газа, причем в определенных районах. Смотрит на тот или иной район планеты, над которым пролетает, и определяет, откуда могут идти парниковые газы. В глобальном плане, в масштабе Земли проблема известна, но ее необходимо конкретизировать. Откуда идут парниковые газы: от болот, от вулканов или от свиноферм? Толком неизвестно. Бытует представление, что все связано с промышленностью, однако природа намного мощнее человека, а потому могут создаваться ошибочные представления о нашем могуществе. И тогда та вся борьба с парниковым эффектом, о которой так много пишут и которой активно занимаются не только ученые, но и политики, на самом деле может оказаться еще одной иллюзией, в объятиях которых так любят оказываться люди. В общем, нужны точные научные данные, и «Русалка» поможет в их получении.
— Иллюзий действительно много. Я тут же вспомнил Монреальский протокол и «озоновые дыры». Страхов было много, а потом оказалось, что проблему специально создали американские фирмы, чтобы бороться с конкурентами…
— Нечто подобное не исключено и сейчас, а потому нужна система спутников, которые вели бы мониторинг экологической обстановки вокруг Земли. Чем хороши малые спутники для Академии наук? Большой аппарат без соответствующей промышленности создать трудно, а с малыми спутниками ситуация выглядит лучше. Их делают даже в университетах. На Западе это широко распространено, потому что инженерные профессии там получают в реальном деле. Это эффективно и выгодно. Да и будущие ученые разрабатывают новые приборы, стараясь делать их попроще. Опять-таки прекрасная школа!
— В свое время, по-моему, при Келдыше, было создано три типа спутников для научных исследований. Основа платформы общая, а приборы можно ставить разные. Какова судьба этого проекта?
— Это — унифицированные спутники. Но от них отказались. Теперь каждая фирма изобретает свои, это модно. Появились даже наноспутники — вес их несколько килограммов.
— А ваши сколько весят?
— Несколько десятков килограммов, точнее три — четыре десятка…
— «Космические птички», как мне кажется, пользуются успехом?
— Появилось много программ. Это, к примеру, система спутников «Карат», на которых будут реализовываться многие проекты, в том числе и наши. Еще ни один спутник не улетел, но уже образовалась цепочка из пяти аппаратов, которые ждут своего часа. По этой программе мы занимаемся очень интересным экспериментом — «Резонанс». Это система спутников, которые будут летать в «чувствительной области» ближнего космоса.
— Что вы имеете в виду?
— Когда-то Черчилль называл Бал­каны «мягким подбрюшьем Европы», ну а мы между собой эту область называем «мягким подбрюшьем литосферы Земли». Это место, где формируется кухня космической погоды, находится на расстоянии 25-30 тысяч километров от Земли. Там холодная плазма контактирует с очень энергичными частицами, там очень высокая радиация. В общем, очень интересная область для хорошей науки. Мы много занимались ионосферой, а на «космической кухне» бывали лишь эпизодически. Теперь там будет работать система из четырех малых аппаратов, и, надеемся, мы получим от них уникальные данные.
— Почему именно четыре?
— На одном аппарате наука теперь не делается. В наших условиях запуск малых спутников — это, на мой взгляд, наиболее верный и эффективный путь развития космической науки в России.
— Надеюсь, не единственный?!
— Второй путь хорошо известен. У нас в этой области большой задел. Это то, что мы пытались сделать на Фобосе. Я имею в виду анализ грунта спутника Марса и доставка его на Землю. Вокруг этого проекта страстей избыточно, политическая конъюнктура могла привести к преждевременному запуску аппарата, хотя он был не готов к работе в космосе. Удалось отложить пуск, и сейчас идет спокойная работа. К сожалению, приходится ждать два года до следующего «окна», но торопиться не следует — тут должна быть уверенность в успехе. Не полная, но достаточно высокая… Мы говорим об автоматических аппаратах, которые способны совершить мягкую посадку на других планетах и их спутниках, взять там грунт и привезти его на Землю. Технический задел у нас неплохой: работали на Луне довольно основательно. Я не берусь судить, насколько для геологии оказались полезными те образцы грунта, что привезены с Луны, но «свою дорожку» там мы проложили, коль уж не смогли послать туда космонавтов.
— Работа автоматов была эффективной, полезной, но, к сожалению, это было уже очень давно, и космическая техника ушла далеко вперед. Точнее, должна была уйти…
— Согласен. Это так. Однако исследование Луны становится актуальным делом. Тогда грунт брался методом «тыка» — любой ценой доставить его на Землю! Но теперь-то нам известно, что Луна очень разная, и требуется глубокое научное осмысление того, что мы оттуда получили и что можем получить…  Но вернемся к тем аппаратам, которые создавали. Вспомним мягкую посадку на Венере. К сожалению, осуществить ее на Марсе не удалось. Но, судя по логике развития событий в космосе, это надо будет сделать. Так что еще предстоит, как мне кажется, автоматическим станциям поработать там. И наш опыт обязательно пригодится.
— Вольно или невольно мы перешли к мечтам, к будущему.
— Иначе работать в космосе нельзя…
— Что же в перспективе?
— Следующий далекий проект — спутник Юпитера Европа. Там много интересного, но задача очень трудная. Пока принцип посадки не ясен. Там высокая радиация. Европа находится внутри радиационных поясов Юпитера, и там довольно сложно будет «прожить» аппаратуре длительное время. Американцы рассчитывают поработать там сто дней, нам, может быть, и месяца хватит… Но «жить» там — нелегкое дело… Однако если это удастся осуществить, то отдача может быть большой. Старты планируются на 2020 год.
— Это фундаментальные исследования Солнечной системы?
— Безусловно. Науке предстоит решить своеобразную «линейку задач». Конечно, в современной науке главную роль играет астрофизика. И она развивается стремительно. Но там сложнейшие технические проблемы, а потому требуется аппаратура уникальная. Американцы в этой области ушли далеко вперед по технологиям, наша промышленность не способна решать столь сложные проекты. Иное дело исследования в Солнечной системе. Здесь мы способны выступить достойно. Надо изучать Луну. Думали до сих пор, что ничего особо интересного там нет, мол, все ясно и очевидно. Однако это не так. Американцы даже обнаружили там линии воды, то есть возможность получать энергию на Луне, а это в корне меняет программу создания там базы. Рано или поздно этот проект люди будут осуществлять, и сегодня речь идет о создании научного задела для строительства такой базы.
— Опять в той или иной форме возвращаемся к селенитам, которые были столь популярны в начале ХХ века и которым фантасты посвятили сотни романов! Настойчиво продолжаем искать в космосе себе подобных…
— А почему такой интерес к Марсу и Европе?! А вдруг там что-то есть?! Хотя бы «мертвая жизнь», хотя бы…
— Венера и Меркурий уже не интересуют?
— Ну почему же?! Один из проектов, который недавно у нас обсуждался, — «Венера-Д». Это мягкая посадка на планету. Предполагается прожить там несколько суток, а не минут, как было раньше. Уже придуманы разные технические средства, чтобы это сделать. Думаю, что получится интересный эксперимент. А к Меркурию летит «международная команда», в которой мы участвуем. Это европейский и японский аппараты. Старт назначен на 2015 год. На станциях установлены приборы нашего Института.
— Там, где возможно, вы стараетесь «проникнуть» со своими приборами?
— Это одно из наших направлений. Пока нет своих станций, стараемся участвовать в международных проектах. Сначала мы планировали добавить к тем двум станциям и третью — посадочную. То есть отправить к Меркурию флотилию автоматических станций, которые дополняли бы друг друга. Но у себя средств не было, а с европейцами не смогли договориться. Потом стало ясно, что уже опаздываем, а потому вынуждены были отказаться от «посадочного варианта». То, что не удалось сделать для Меркурия, постараемся реализовать на спутнике Юпитера. Кстати, на Европу в 2020-м должна пойти флотилия из четырех аппаратов — наш, американский, европейский и японский. У каждого из них своя программа работ, которая сливается в одну общую.
— А с Китаем есть контакты?
— Есть. Они участвуют довольно активно в «Фобосе». Они сделали малый спутник для исследования Марса. Мы доставляем его туда. Название у спутника красивое, по-моему, в переводе звучит как «Восточная заря». В нашей области — это первый реальный эксперимент. Они вкладывают в космические технологии очень большие деньги, очень хотят быстро всему научиться. Я бываю в Китае раз в два — три года, и каждый раз как будто в новую страну приезжаю — они развиваются очень быстро. В первый приезд видел реки велосипедов, а сейчас их почти нет — одни машины…
— У меня такое же ощущение. Но, по-моему, космических амбиций слишком много?
— Мы тоже так начинали. И от тех амбиций до сих пор не освободились, а ведь в них легко утонуть… Но в Китае есть четкая программа исследований в космосе, и они стараются ее осуществлять, в полной мере используя опыт американцев, наш и европейцев. Лунный спутник работал у них неплохо… Когда есть политическая воля, то можно развиваться очень быстро. Китайцы это лишний раз подтверждают.
— Амбициозные проекты нужны?
— Конечно. И необходимо, чтобы они стали приоритетными.
— И какой из них может быть?
— Полет на Марс. Конечно, нужна международная кооперация, но подобный проект должен стать национальным. На мой взгляд, это будет намного эффективней и важнее, чем остальные.
— Вы имеете в виду нанотехнологию?
— И ее в том числе.
— Вы ни слова не сказали о Международной космической станции…
— Взгляды меняются и развиваются. Наверное, лет пять — шесть назад я не сказал бы того, что говорю сегодня. В самом начале я был полным противником МКС, считая, что это полная потеря сил и средств. Почему? Это были 90-е годы, в космонавтике вообще ничего не было, научный космос прекратил свое существование при Ельцине. Мы начали ставить свои научные приборы на западные аппараты, а МКС забирал большое количество денег. Делалось это не во имя науки, а ради политического престижа. Но теперь уже можно оценивать случившееся, не искать виновных или невиновных, а воспринимать то, что стало реальностью. МКС позволила сохранить «человеческий облик» нашей космонавтики, и в этом ее заслуга. Развивается космическая медицина, это, безусловно, важно. Американцы в этой области у нас чему-то учатся. И если мы начнем говорить, а потом и осуществлять пилотируемый полет на Марс, то опыт работы на МКС, безусловно, будет востребован и полезен. За минувшие годы мы многое потеряли в космонавтике, но опыт длительных полетов все-таки сохранили. Конечно, МКС развивается. Там было много чисто технологических экспериментов. Но науки, к сожалению, мало. Она есть, но явно недостаточно. Мне нравится, к примеру, «плазменный кристалл». Эксперимент проходит под руководством академика Фортова. Это — очень интересная физика. Это — хороший пример. Но их по пальцам пересчитать можно. Так что ученые работой на МКС не удовлетворены. На первом этапе предлагалась обширная научная программа, но потом она была резко сокращена. Деньги вложены в Международную космическую станцию большие, следовательно, надо что-то полезное получить.
— Давно пора!
— Сейчас этим обеспокоена вся научная общественность, так или иначе связанная с работой МКС. Мы, в частности, предлагаем отправить на орбиту некоторые приборы. Провести там с помощью космонавтов их испытания, усовершенствовать, чтобы потом отправить в дальний космос. Это — одно из направлений. Можно провести ряд экспериментов по «космической погоде» в ионосфере, той области, где МКС летает. Предлагаем запустить с МКС маленький спутник, который будет летать рядом и передавать информацию.
— Когда-то перед началом запуска первых сегментов МКС собирались со всех научных учреждений России предложения по научным экспериментам. Академик Уткин возглавлял комиссию, которая сортировала эти предложения. Владимир Федорович рассказывал мне, что поступило около 500 проектов один другого лучше. Какова же их судьба?
— Пылятся на полках… «Прошло» всего семь — восемь…
— Они реализованы?
— Два или три… Мы стараемся использовать МКС для малых спутников. Тот же «Чибис», о котором я упоминал, мы поместим в «Прогресс». Космонавты после разгрузки корабля «запустят» спутник на его орбиту. У «Чибиса» есть устройство, которое уведет его на сто километров от МКС. Так что не было бы МКС — не было бы подобных экспериментов…  Наверное, можно много придумать, как именно использовать станцию — она ведь уже есть… Однако, на мой взгляд, будущее у пилотируемой космонавтики должно быть другое.
— Не кажется ли вам, что руководство страны до конца не оценивает выход человечества в космос.
— Для меня это очень болезненная проблема… Был юбилей запуска первого искусственного спутника Земли. Пятьдесят лет! Весь мир признает и почитает это событие. Как директор Института космических исследований я приложил все усилия, чтобы достойно отметить эту великую дату, которой наш народ по праву гордится. Но высшее руководство страны проигнорировало ее, хотя и приглашал всех принять участие в торжественных мероприятиях…
— Все должно было складываться иначе — вас они должны были приглашать!
— Но случилось так, как случилось: никто не приехал… Может быть, из-за того, что чувствовалась ностальгия по тем временам, когда космонавтика была на первом плане и ей уделялось особое внимание. Сейчас же похвастаться нечем, а оттого, мол, можно и проигнорировать…  Жаль, конечно… В 2011 году нас ожидает два великих юбилея. 50 лет со дня полета Юрия Гагарина и 100 лет со дня рождения Мстислава Всеволодовича Келдыша, величайшего ученого ХХ столетия. Рядом с институтом — площадь, которая носит его имя. Но нет ни памятника, ни скверика, ничего нет… Думаю, что про Юрия Гагарина обязательно вспомнят, а вот про Келдыша могут и забыть. Эти два человека заслуживают особого отношения в нашей стране, и надо сделать все возможное, чтобы память об их подвиге жила в душе каждого жителя России.

Владимир Губарев