Почему же наши взгляды по сей день прикованы к событиям 70-летней давности? Во-первых, в связи с тем, что многие из ныне живущих либо принимали в них участие, либо так или иначе были затронуты войной. Во-вторых, нацисты по сей день рассматриваются в качестве идеального воплощения зла, и мы постоянно напоминаем себе о том, что такое зло, дабы оно не повторилось. В-третьих, есть опасение, что однажды чья-то политическая воля воспользуется возможностями науки для решения насущных проблем, и из благих намерений вырастет такое, перед чем померкнут даже злодеяния нацистов.
Пока в нацистах видят воплощение зла, о них будут писать снова и снова. (Фото из коллекции Topham Picturepoint.)
Редко встретишь человека, подчёркивающего положительные последствия Второй мировой. Однако они есть, и даже очевидны: был дан мощный толчок исследованиям в области ядерной энергии, ракетостроения, генетики, онкологии и экологии. Пожалуй, именно угроза длительного военного противоборства сильнее всего ускорила развитие науки и техники в XX веке. Академические интересы и рыночные силы сыграли, по-видимому, менее значительную роль, ибо первые были направлены прежде всего на узкоспециальные проблемы, а вторые никогда не замечают ничего, кроме потребителя. Ничто так не заставляет лучшие умы человечества устремляться в едином порыве к новым вершинам, как страх полного уничтожения. Так по крайней мере считал Уинстон Черчилль.
В новой биографии этого знаменитого деятеля «Бомба Черчилля» (Churchill's Bomb) Грэм Фармело отмечает, что Черчиллю удалось искупить свою министерскую нерешительность в годы Первой мировой, не дожидаясь повторения того кошмара. В 1924 году он опубликовал эссе «Должны ли мы все покончить с собой?» (Shall We All Commit Suicide?), в котором вознёс неологизм «атомная бомба», изобретённый Гербертом Уэллсом, до экзистенциального риска. Кстати, замечательный пример того, как научная фантастика может воздействовать на политическое воображение.
Помимо «Бомбы Черчилля», влияние Второй мировой войны на развитие науки и техники рассматривают ещё три недавно вышедших труда.
Американский историк теории эволюции Роберт Ричардс выступил с работой «Был ли Гитлер дарвинистом?» (Was Hitler a Darwinian?), которая представляет собой сборник эссе по очень острому вопросу. Учёные и политики правого и левого толка сломали немало копий, обсуждая влияние дарвиновской теории на историю человечества, и в частности на идеологию нацистов. Есть мнение, что именно дарвинизм окончательно элиминировал идею Бога — а следовательно, морали из западной культуры, развязав тем самым руки психопатам и циникам, устремившимся к власти на волне массовых движений XX века.
Г-н Ричардс в очередной раз указывает спорщикам на то, что корни расизма и антисемитизма в массовом сознании европейцев растут из буквального прочтения Библии, которое наводит на мысль о том, что люди с чёрным цветом кожи являются потомками проклятого сына Ноя, а евреи прокляты за то, что убили Христа.
Тем не менее г-н Ричардс, к сожалению, умалчивает, что биологи конца XIX — начала XX века, обсуждавшие методы ограничения рождаемости, эвтаназию и евгенику, едва ли исходили из предрассудков такого рода. Именно открытие эволюционного процесса в природе подтолкнуло некоторых учёных к пропаганде сознательного подхода к эволюции человека. Он, по их мнению, должен был прийти на смену «порочной» общественной морали, поощряющей выживание «неприспособленных», которые в условиях естественного отбора не дали бы потомства или даже не родились бы вовсе. Критиковалась, например, массовая вакцинация — поскольку способствует бесконтрольному росту населения, который приводит к оскудению ресурсов, нехватке лебенсраума и кровопролитным войнам.
Идеология «расовой гигиены» возникла в медицинских кругах Германии за полвека до прихода нацистов к власти и играла в общественной жизни совсем не маргинальную роль. Предводитель этой группы учёных член НСДАП Альфред Плётц даже выдвигался на Нобелевскую премию мира. Да-да, он и его единомышленники ставили себя на одну доску с экологами, пацифистами и прочими левыми движениями. Они всерьёз считали, что ими найден рецепт счастливого будущего: достаточно просто отказаться от того хаоса, который управляет общественной жизнью, и взять бразды правления в свои руки.
На самом деле это давно известно. А вот перед журналистом Джеком Эль-Хаем стояла намного более сложная задача — он решил разобраться с психопатологическими причинами поступков нацистских политиков и учёных. В книге «Нацист и психиатр» (The Nazi and the Psychiatrist) автор исследует неудачу, постигшую американских военных психиатров, которые попытались поставить диагноз людям, совершившим преступления против человечности.
В основу повествования положена история сотрудника Военной разведки США Дугласа Келли, возглавлявшего группу психиатров нюрнбергской тюрьмы, где в ожидании трибунала содержались сподвижники Гитлера. Келли пришёл к страшному выводу: он не видел разницы между личностью Германа Геринга, считавшегося наиболее вероятным преемником Гитлера, и хорошо мотивированного руководителя капиталистической корпорации. Г-н Эль-Хай подозревает, что в Геринге Келли увидел отражение самого себя. Кстати, он пришёл к тому же концу, что и Геринг: раздавил капсулу с цианистым калием.
Но хватит расстраиваться. Популяризатор науки Филип Болл в книге «На службе рейху» (Serving the Reich) находит добрые слова в адрес немецких физиков. В целом его работа повторяет тезис историка Уты Дайхман, автора книги «Биологи при Гитлере». Многие учёные (особенно не евреи) просто воспользовались тем, что нацистский режим поощрял науку. Искушение было слишком велико. После войны, конечно, от них все отвернулись, и они никак не могли объяснить коллегам, что при Гитлере занимались наукой, потому что была такая возможность, а не потому что они были нацистами.
Г-жа Дайхман к тому же отвергает мнение о том, что уродства нацистской науки проистекали от несвободы. По её мнению, это был результат изоляции, которая, кстати, не исчезла и после войны из-за табу на цитирование исследований, проведённых при Гитлере.
Г-н Болл высказывается в пользу этой точки зрения, сообщая о том, как Вернеру Гейзенбергу не удалось создать атомную бомбу. Он считает, что причины здесь те же самые: дело не в том, что не разрешили провести какие-то исследования, арестовали ценного сотрудника и т. п., а в том, что от него отвернулось мировое научное сообщество, и великому физику не удалось получить нужные данные.
Автор повествует также о том, как Фонд Рокфеллера изменил свою позицию по поводу способности нацистского режима проводить передовые исследования. Американскую организацию интересовала биология человека, но она привлекала к сотрудничеству и физиков с химиками. Германия всегда славилась научными талантами, но фонд разорвал с ней все связи. Сделано это было вовсе не потому, что нацисты сместили евреев с основных должностей, а из-за давления со стороны политиков.
Немецкие учёные старались держаться в стороне от политики, и это, по мнению г-на Болла, им навредило ещё больше. Их стали считать невежественными и ненадёжными. Если бы академические круги Третьего рейха смогли консолидироваться и попытаться повлиять на политику нацистов, Фонд Рокфеллера, возможно, от них не отвернулся бы.
В целом, подводя итог, можно констатировать недоказанность тезиса о том, что политика открытых дверей и авторитарные режимы в одинаковой мере способствуют развитию науки. Хороший пример — Китай.
Подготовлено по материалам NewScientist.
