"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика "Правды.Ру". В этот раз писатель Владимир Степанович Губарев побеседовал со всемирно известным ученым, главным специалистом по Байкалу, директором Лимнологического института Сибирского отделения РАН академиком Михаилом Александровичем Грачевым. Главная тема интервью — исследование и охрана озера Байкал.
Лето на Байкале столь же короткое, как поцелуй любимой женщины. И столь же восхитительное, неповторимое, а потому желанное. Несколько дней в году я стараюсь провести на Байкале. И за эту преданность он всегда щедро одаривает ясным небом, ласковым солнцем и бесконечной чистотой своих заливов и скал.
Я прекрасно понимаю, почему будущий академик Грачёв решил приехать на Байкал навсегда, оставив в своей биографии столицу Сибири в прошлом. Впрочем, кроме тяги к красоте, была еще и любимая наука. Ей довелось теперь расцвести и обогатиться именно на Байкале.
Приведу дневниковую запись Председателя Иркутского научного центра академика М. И. Кузьмина: "Изучение Байкальской рифтовой зоны уже давно проводится российскими учеными. Были выяснены основные геофизические поля, геологическая история региона, особенности осадконакопления в Байкале. Однако с 1988 года наметился новый этап исследований Байкала, который во многом связан с приходом М. А. Грачёвым на пост директора Лимнологического института, привлекшим к исследованиям на Байкале ученых различных организаций России и других стран. С этого времени началось комплексное изучение этого уникального геологического объекта".
Очень немногие ученые способны заслужить столь лестную оценку именитого коллеги! А ведь эти слова академик Кузьмин произнес от чистого сердца, он просто не сдержал своего восхищения перед человеком, чье имя звучит на всех международных и отечественных форумах, касающихся Байкала. "Грачёв и Байкал" сегодня в научной среде неразделимы.
Естественно, наша беседа началась с Байкала:
— Михаил Александрович, говорят, что Байкал — уникальное озеро. Поэтому вы его выбрали?
— Я согласился с предложением академика Коптюга, который был председателем Сибирского отделения Академии наук, поехать в Иркутск и возглавить Лимнологический институт не только с радостью, но и сомнениями. Но честно признаюсь, меня в первую очередь влекла самостоятельная большая работа, а не Байкал как таковой. Считается, что я издали полюбил Байкал, а потому приехал. Это неверно. Эмоции приходят позже, когда добиваешься успеха.
— И с чего началось и чем кончилось?
— Всегда одно и тоже — химия.
— Я так понимаю: Лимнологический институт — это в основном живые существа, которые обитают в Байкале?
— Это неверное представление. Особенности Института в том, что он междисциплинарный, в нем есть лаборатории гидрофизики, гидрохимии, гидробиологии, атмосферы и так далее. Природа границ между дисциплинами не признает. Химию вод Байкала нельзя понять, не зная физики — механизмов перемешивания вод и обмена веществ с атмосферой. Не обойтись и без биологии — многие вещества в огромных масштабах преобразуются биотой. А как понять пути возникновения знаменитых эндемиков, не зная всех деталей — происходивших в прошлом изменений климата, химии вод, морфологии Байкальской котловины? Почему на Байкале не одна, а две похожие по облику и образу жизни голомянки — большая и малая? Может быть, в озере когда-то было две разделенные котловины? Это не физика, не химия, не биология, а естествознание.
— Главный объект исследований — Байкал?
— Так сложилось исторически. Сюда сначала приезжали отдельные экспедиции, потом появилась постоянная станция. Объем работ постепенно расширялся, и в конце концов все это воплотилось в Лимнологический институт — уникальное научное учреждение.
— Я понимаю всю наивность и даже примитивность вопроса, но все же задам его: какое или какие главные достижения науки в вашей области?
— Всегда сложно отвечать на такие вопросы, но все-таки я попробую. Два года назад мы подводили итоги работы института. Они опубликованы, и там много интересных данных. Но главный вывод, о котором я хочу обязательно сказать, состоит в том, что опровергнут миф о тотальном загрязнении Байкала. Напротив, достаточно строго установлено, что озера находится практически в первозданном состоянии. На мой взгляд, это практически важное достижение.
— Согласен. Но им ставите себя и науку под мощный огонь критики всех, кто в той или иной мере занимается экологией.
— Вы точно определили: "в той или иной мере". Мы же занимаемся серьезной наукой, и экологией, в частности.
Мысли вслух: "В 1985 году мне пришло в голову заняться еще и рыбными проблемами. В ту зиму в Новосибирской области произошла вспышка опаснейшей так называемой гаффской болезни — люди, которые ели пелядь (сиговую рыбу) из одного из озер, тяжело заболели, а некоторые из них даже умерли. Причину болезни медики установить не могли. Мы пытались им помочь. По ряду признаков можно было предположить, что болезнь не является инфекционной, а вызывается отравлением. Мы пробовали выделить токсин методом хроматографии. Работа была сложная и грязная, например, мне самому пришлось на огромной электрической мясорубке перемолоть тонну пеляди. Довести эту работу до конца, к сожалению, не удалось, но Президиум СО АН пристально за ней наблюдал из-за широкого общественного резонанса и по просьбе руководящих органов области. Поэтому я думаю, что, когда Валентин Афанасьевич Коптюг искал человека для перевода в Иркутск на укрепление Лимнологического института, он вспомнил о том, что я занимаюсь не только молекулярной биологией и приборами, но и рыбой, то есть уже почти готовый "лимнолог".
— В начале 80-х годов была создана Правительственная комиссия, которая занималась ситуацией на Байкале. Я в ее составе бывал здесь, участвовал во всех заседаниях. Помню отчетливо, что разговор шел как раз о сильном загрязнении Байкала, почти о катастрофическом положении. Шла речь и о загрязнении воды, и атмосферы, и об отсутствии очистных сооружений на предприятиях в Байкальской промышленной зоне, и, наконец, о работе целлюлозно-бумажного комбината на берегу. Разве что-то изменилось за эти четверть века в лучшую сторону?!
— Нет, она стала в этом отношении хуже. И даже в Академии наук отдельные ее представители утверждают, что Байкал загажен, что надо бороться за его сохранение, что нужно предпринимать неотложные меры по его спасению. Не буду спорить с ними, более того, поддерживаю все меры, которые предпринимаются для того, чтобы защищать Байкал от вредных воздействий. В 1987 году было принято Постановление правительства по Байкалу. Оно сыграла, на мой взгляд, важную роль. В частности, были построены очистные сооружения на Селенгинском комбинате. Теперь сбросов нет ни в воду, ни в атмосферу. Это, безусловно, надо приветствовать.
— Комиссия была на этом комбинате. Нас тогда поразило, насколько страшные условия работы в его цехах — жара, пыль, ручной труд…
— То Постановление касалось и этой стороны проблемы. Условия труда были улучшены, насколько это возможно по технологии. Много полезного было сделано. На ЦБК был ликвидирован один из самых грязных цехов, прекращены рубки лесов в окрестностях Байкала, запрещена перевозка древесины по озеру в плотах. Были радикально усовершенствованы очистные сооружения в Улан-Удэ и многое другое. Так что защита Байкала — проблема комплексная, и она касается экономики в целом, и, конечно же, развития современных технологий. Там суконное производство было переведено на новый уровень, появились в городе очистные сооружения. А он был очень сильным загрязнителем… Что я хочу сказать? Загрязняется Байкал или нет? Конечно, загрязняется. И с этим надо бороться. Но согласиться с утверждением, что вся система Байкала загрязнена необратимо, не могу. Мол, "пора тушить свет"! Факты и исследования говорят о другом. Наука не может оперировать понятиями "большое", "катастрофическое", "маленькое" и так далее. Нужны конкретные данные. Раньше их не было. Я имею в виду то время, когда поднялся "шум" вокруг Байкала. Его начали гуманитарии. Им трудно оценивать реальную ситуацию, так как захлестывают эмоции. Я же говорю о том, что есть, а не том, что может быть или что кажется.
— Это сама система Байкала так эффективно работает?
— Это огромная система. По сравнению с ней тот же целлюлозно-бумажный комбинат — песчинка. Известный популяризатор науки Я. Перельман писал, что если все человечество утопить в Байкале, то уровень воды в нем повысится на пять миллиметров. С тех пор прошло более полувека, человечество увеличилось почти вдвое, значит, и уровень поднимется еще на 5 миллиметров! По-моему, этот пример дает довольно точное представление о масштабах объекта, который именуется "Байкал". Так что загрязнить его очень сложно и дорого, для этого, пожалуй, не хватит промышленности даже самых развитых стран. В этом районе живет около двух миллионов человек, а на берегах Байкала около ста тысяч. Это мало. Очень мало. Однажды я продемонстрировал немцам, что такое Байкал. Я поместил озеро на карту Германии, и оно заняло практически всю территорию! Так что не надо строить иллюзий: у нас нет еще технической возможности, чтобы загадить Байкал до катастрофического состояния.
— Мне кажется, что в ваших словах есть противоречие. Почему же тогда вы так жестко воевали с нефтепроводом на Дальний Восток, который хотели провести по берегу Байкала?
— Это совсем другая история. Любой разлив нефти — это катастрофа, которую надо ликвидировать много месяцев. В Бискайском заливе при аварии танкера вылилось около 20 тысяч тонн нефти. Ее убирали вручную, Весь мир обошли кадры, как люди в сапогах бродили по берегу, собирая лоскуты нефти. Но до конца убрать ее не удалось. Проект нефтепровода по берегу Байкала был порочен с самого начала. Да, согласен, что вероятность разрыва трубы невелика, но она тем не менее есть. Задвижки стоят через 20 километров. Если происходит авария, то 20 тысяч тонн нефти вливается в Байкал. Но Бискайский залив гораздо больше Байкала. Нужны еще какие-либо доказательства?! Нефтепровод по берегу Байкала — это абсолютно безумное решение, и отрадно, что оно было отменено.
Мысли вслух: "Когда я переехал в Иркутск, мои контакты с Валентином Афанасьевичем по проблемам Байкала стали регулярными. Под его непосредственным присмотром были написаны и согласованы со всеми ведомствами "Нормы допустимых воздействий на экологическую систему озера Байкал". Этой работой пришлось в основном заниматься в Москве, так как ведомства в ходе согласования постоянно вносили в документ разные существенные и несущественные поправки. Много часов я провел в тесной комнате под лестницей вблизи приемной В. А. Коптюга в старом здании Президиума АН СССР в Нескучном Саду, печатая и перепечатывая документ на его шикарной по тем временам электронной пишущей машинке… На создание "Норм" был отведен очень короткий срок — всего шесть месяцев, но их разработка и принятие были делом чести Сибирского отделения. Я думаю, что многие явные и тайные оппоненты идеи особой охраны Байкала довольно потирали руки, думая, что "академики" никак не успеют обосновать нормативы. Они хотели знать, сколько грязи наука разрешит им вылить в Байкал так, чтобы ничего ему от этого не сделалось, а уж дальше они сами распределили бы решения на выбросы и сбросы между предприятиями по своему усмотрению… В наших "Нормах" наряду со списком веществ, сбрасывать которые в Байкал совсем нельзя, был предложен принципиально другой подход — заставить предприятия, работающие вблизи Байкала, достигнуть по экологическим показателям наилучших известных в мировой практике параметров, внедрить совершенные природоохранные технологии… "Нормы" были приняты и утверждены правительством в установленный срок, а в дальнейшем внедрены в Байкальском регионе и принесли немало пользы".
— Раз мы уже коснулись сохранения Байкала, то скажите, что происходит с рыбой? И с омулем, в частности?
— Сейчас именно — не знаю. Наверное, нерестится…
— Я имею в виду разговоры о том, что омуля стало в Байкале намного меньше, чем раньше?
— Это "классическое" утверждение, то есть человеку всегда кажется, что в прошлом было гораздо лучше, чем сейчас… Уменьшается ли омулевое стадо? Не знаю. И это не игра слов. Дело в том, что методы подсчета, которыми располагает наука, не очень точны. К сожалению, конечно. Сейчас мы разрабатываем метод точного учета омуля — так называемый "тралово-акустический". Это довольно сложная работа. В ней принимают участие ученые Калининграда, Москвы, Дальнего Востока и нашего института. В минувшем году закончен очередной этап исследований. Мы получили цифру: в Байкале популяция омуля за последние годы выросла в два раза и равна приблизительно 50 тысяч тонн. Это намного больше, чем было в 90-е годы. Но, повторяю, точность этих цифр нужно подтверждать.
— Итак, есть ли опасности на Байкале, с которыми нужно бороться? Или все замечательно и все хорошо — такое впечатление может создаться у тех, кто познакомится с записью нашей беседы?
— Конечно, не все "замечательно" и не все "хорошо". Особенно сильно захламлены берега, где есть поселения и куда добираются туристы. Везде валяется мусор, старые корабли ржавеют у воды. Ну и, конечно, предприятия, что находятся по берегам, вносят свою лепту в загрязнение озера. В первую очередь речь идет о ЦБК. Когда его проектировали и начинали строить не думали о том, как он будет влиять на воду и на атмосферу. Современных критериев и оценок не существовало.
— А если бы сегодня пришла идея построить такое предприятие, какой главный аргумент был бы "против"?
— Изменяет ландшафт Байкала! И с этим спорить невозможно. Если по воде или воздуху еще можно как-то дискутировать, то такой аргумент бесспорен. И не место комбинату на Байкале! Это очевидно каждому нормальному человеку, а не только экологу. Проблема гуманитарная, правовая. Когда я появился на Байкале, то первое, что услышал: "Байкал уникален! Нигде такого озера больше нет, а потому ему нужно беречь по-особому!" Но это были пустые слова, потому что не было закона об охране Байкала. Теперь такой Закон есть, и его обойти очень трудно. Родился этот Закон в стенах Лимнологического института. Первую версию я сам писал. Я попробовал найти юристов, то все они оказались милиционерами. Они не смогли написать ничего хорошего.
Мысли вслух: "Чем же неустанно манит Байкал ученых разных стран мира? Наше озеро — огромный природный "синхротрон", модель еще более сложных природных систем — мирового океана, биосферы, место, где на наших глазах протекают геологические процессы и образуются новые виды. Эндемиков в Байкале больше, чем во всей остальной Сибири.
Возьмем байкальского тюленя — нерпу. По данным нашего института, она попала в Байкал 800 тысяч лет назад. За это время бесчисленные популяции предков человека расселились по всему земному шару. Каждая развивалась своим путем, возникло разнообразие средств защиты от инфекций, и считается аксиомой, что именно благодаря этому человечество смогло выжить. Нерп в Байкале всего 100 тысяч, и они поневоле вступают только в родственные браки. Разнообразия нет. Как же они выжили?
Восемь километров байкальских осадков — непрерывная летопись палеоклиматов величайшего континента. Надо только подобрать к ней правильный ключ, и, может быть, мы наконец узнаем, что с нами будет в ближайшем будущем — вымерзнем или зажаримся?"
— "Байкалов" нет ни во Франции, ни в Америке. Вот и списать нашим горе-юристам было не откуда — ведь обычно юристы 90-х занимались именно этим!
— Таких объектов, действительно, в мире нет. Защищать там нечего. Наш Закон получился рамочным.
— И он действует?
— Действует, хотя многие утверждают обратное. Трубу по берегу не проложили — это, в частности, благодаря Закону. Теперь и юридически Байкал уникален. У него "справка" есть об этом. В наше время это необычайно важно. Сейчас известно, что Байкал — участок мирового наследия. Это была еще одна идея защиты озера. И она родилась опять-таки в стенах этого института. Много лет шла борьба, и все-таки результата мы добились. Мировое сообщество признало эту идею. Кстати, Байкальск, где находится ЦБК, не попал в "участок мирового наследия". И это признание того, что необходимо заботиться и о ландшафтах.
— И что же делать с ним?
— Как всегда дилемма. Там живет 16 тысяч человек, которые полностью зависят от комбината. Надо найти где-то деньги, чтобы его ликвидировать, превратить в "зеленую лужайку" и пригласить инвесторов. В это время людям надо работать где-то и питаться. Так что "одним махом" от ЦБК не избавишься. Но я уверен — проблема эта будет решена. Торопиться не следует, так как немало поспешных решений уже принималось. Но как человек, хорошо знакомый с Байкалом, и как ученый, который возглавляет Лимнологический институт, могу твердо сказать, что никакой беды над Байкалом не висит, и ничего катастрофического для него не предвидится. За 25 миллионов лет, которые он существует, над ним нависали более страшные вещи.
— Например?
— Глобальное ледниковье. В это время 800 тысяч лет назад появилась каким-то образом нерпа. Это помогла выяснить молекулярная биология. Ее метод "молекулярных часов" мы широко используем. Кстати, мы теперь знаем точное время появления многих видов байкальских животных… Я хочу подчеркнуть, что опасности не нависают, но то, что происходит, весьма печально.
— Что вы имеете в виду?
— И то, что комбинат стоит, и то, что мусор по берегам, и то, что идет беспорядочная застройка, и то, что суда ржавеют и причалы разрушаются, — все это искажает образ Байкала и наносит ощутимый вред. Прежде всего, самому человеку, его восприятию окружающего мира.
— Я 20 лет не был в Листвянке. Поразился, как безобразно там строят, будто какая-то стихия обрушилась на поселок, который известен всему миру…
— Листвянка вызывает у меня двойное чувство. Я знаю, что там будет через сто лет. И вы догадаетесь, если задумаетесь об этом. В Листвянке смогут жить только очень богатые люди, так как это сейчас происходит на Великих озерах в Америке. По берегам стоят особняки, стриженые лужайки и никого нет, потому что миллиардеры где-нибудь в другом штате играют в гольф. Обычному человеку там места нет. Аналогичное произойдет и с Листвянкой. Это был небольшой рыбацкий поселок. Листвянка радовала глаз горожанина своим кажущимся спокойствием, но люди жили очень бедно. А потом появились "новые русские". В детстве они ели мало сладостей, поэтому дома построили, похожие на торты. Естественно, и они уйдут, их вытеснят те, кто скупит эти земли и построит там для себя современные замки. То, что построено там сейчас, вызывает у меня улыбку. Ни ненависть, а улыбку, потому что все-таки каждый проявил свою фантазию в конструкции дома, проложил дорожки, обустроил свою территорию. Жизнь там кипит. И мусора там немного. В общем, видно, что процесс идет в правильном направлении. Ну, а культура — дела наживное. На нее нужно время.
— А как вы относитесь к тому, что собираются продавать землю вдоль на Байкале?
— К этому дело идет. А что хорошего, когда государство владеет им?! Не народ, а чиновники. Вы думаете, что они мусор уберут? Нет, этого никогда не будет. Тут нужен забор и злая собака. Если мы хотим, чтобы был порядок, то нужен хозяин. Не лозунги и слова, а конкретные дела.
— Но на Байкале есть национальные парки?
— Да, у них нет, к сожалению, денег. Они должны организовывать туризм, но на те средства, которые они получают из бюджета, это сделать практически невозможно. Это проблема, которой следует сейчас заниматься очень активно, потому что число людей, желающих побывать на Байкале, во всем мире увеличивается в геометрической прогрессии. Их стремление понятно.
Мысли вслух: "Не все знают, что такое лимнология. А это — просто наука об озерах. Задача лимнологических институтов — изучать те или иные озера, о — малые и юные, таких — подавляющее большинство, чтобы решать практические задачи — уберечь от загрязнения, повысить улов рыбы, обеспечить водоснабжение. Наше озеро — самое большое в мире, и Лимнологический институт тоже самый большой в мире, 340 человек… Нельзя сказать, что российская наука на Байкале была "плохая", вовсе нет. Но она была мало известна в мире, да и в самой России. Сейчас ситуация радикально изменилась — в мире нас знают, и наши ученые из первых рук узнают о том, что творится в мире. Мы многому научились, но и сами научили многих. Самое же главное — произошел буквально взрыв в приобретении точных знаний об озере. Мировая наука признала, что его чистота близка к первозданной — не считая небольших загрязненных участков. Относительно отечественной науки всегда можно высказать сомнения: не отражает ли она мнения тех или иных групп политического влияния? Думать же о сговоре сотен ученых двух десятков стран мира, наверное, может только сумасшедший".
— У вас есть любимое место на Байкале?
— Чивыркуйский залив, конечно. Там очень красиво!
— Ваши исследовательские корабли ходят по всему Байкалу?
— В те районы, где это нужно. Экспедиции чаще всего международные, так как собственных средств не хватает.
— Но в самые тяжелые для науки годы — я имею в виду 90-е — у вас появился новый корабль, который носит имя академика Коптюга?
— Это благодаря одному американскому миллионеру. Он дал на ремонт и оборудование этого корабля 200 тысяч долларов. Это был буксир, который затонул и который восстановили из очень печального состояния. Теперь неплохое исследовательское судно.
— А у американца какая корысть была?
— Ему моя жена понравилась. Была в США встреча, посвященная планированию работ на Байкале. На ней присутствовал один богатый американец, который не любит афишировать свою благотворительность. Он помогал Эрмитажу, онкологическому центру в Москве. И тут решил выступить спонсором по Байкалу. Он выделял небольшие гранты, но они очень существенные были в то тяжелое время, которое переживала Россия. Он помогал тем людям, которые ему нравились. Я приехал на встречу со своей молодой женой — она была у меня вторая тогда. Она рыжая.
— Ученая?
— Даже очень! Она у меня доктор наук, заведующая отделом в институте. Вот ей американец и подарил двести тысяч долларов на восстановление парохода. Это было в 91-м году. Новое исследовательское судно мы назвали в честь академика Коптюга — замечательного ученого и человека.
— Почему он вам предложил возглавить Лимнологический институт. По-моему, это случилось в 88-м году?
— Тогда работала Правительственная комиссия по Байкалу, о которой вы хорошо знаете. Валентин Афанасьевич Коптюг, будучи председателем Сибирского отделения Академии, наук затребовал все документы по загрязнению озера. Оказалось, никаких цифр не было — одни эмоции. А Коптюг был человеком дотошным, обстоятельным. Сначала он послал в Иркутск своего заместителя, чтобы тот ознакомился с материалами, которые есть в Лимнологическом институте. Тот "цифр" не привез. Тогда Коптюг распорядился привести в Новосибирск все материалы. Которые есть. Весь президиум Отделения изучал их, но убедительных "цифр", а, следовательно, исследований не нашли. Не было ни приборов, ни гидрохимии, ни надежных результатов. При такой постановке дела авторитет Сибирского отделения мог пострадать, и Коптюг принял решение оснастить институт новыми приборами, новыми методами исследований и новыми кадрами для того, чтобы получать достоверную информацию. И в Иркутск был направлен "научный десант" — двадцать человек. Нас обеспечили квартирами, о чем не совсем просто было договориться, но Коптюг и это сделал. Главное, что здесь было использовано — методы молекулярной биологии и аналитической химии. Впрочем, активную поддержку тогда получил весь Иркутский научный центр.
— На первом этапе было трудно?
— Полгода я был заместителем директора, потом академик Г. И. Галазий "отпочковался" — в Листвянке появился Байкальский музей, весьма необычное научное учреждение. А коллектив Лимнологического института был очень хороший. В нем работали замечательные биологи, которых хлебом не корми, только дай каких- нибудь моллюсков поисследовать! Здесь всегда работали подвижники, и во многом благодаря их преданности науке и Байкалу институт выстоял в трудные 90-е годы. Коллектив в конечном итоге принял десант из Новосибирска, ну и меня тоже. Директор междисциплинарного института, как минимум, должен знать немного о многом. Лично мне руководить Лимнологическим институтом интересно. Институт — не скрипка, не пианино и не ударник, а оркестр. Дирижер не должен подменять скрипача или пианиста, его задача — работать с людьми. Не всем такая работа по душе, но мне нравится. Признаюсь, для меня не большего удовольствия, чем объединить в комплексную научную экспедицию людей из разных стран, разных наук, с разными методами и даже разными задачами. Зачастую буквально накануне рейса.
— Несколько слов о прошлом. Почему все-таки был построен здесь ЦБК? Вы ведь не могли не интересоваться этим?
— Насколько мне известно, решение принимал сам Н. С. Хрущев. Аргумент у него был простой, мол, вы — ученые работаете, я тоже работаю, значит, и Байкал должен работать! Если такие указания звучали в нашей стране из уст первого лица, то они выполнялись.
— Неужели так нужна была чистая вода для производства самолетных шин?! Вы как химик это должны знать?
— Судить об этом мне трудно. Знаю точно, что аналогичный завод был построен американцами на реке Миссисипи, которая очень мутная и чистотой не отличается. Времена были трудные, а воду чистить дорого и сложно, наверное, этим и оправдывалось строительство комбината. Но корд давно заменен другими материалами, и острая необходимость в ЦКБ отпала. По-моему, еще до окончания строительства. Но мужества у власти все остановить, тогда не хватило. Вот и приходится за ошибки прошлого расплачиваться нынешнему поколению.
— Постоянно возникают идеи о перепрофилировании комбината. Это реально?
— Я много сил затратил на это, участвуя в разных комиссиях и проектах. Это было еще до травмы, когда был более мобильный, а нев инвалидном кресле. Сейчас уже ясно, что не профилировать ЦБК нужно, а демонтировать. А полученную "зеленую лужайку" предложить то ли туристическим компаниями, то ли для каких-то биопроизводств. Сделать нечто подобное, что случилось уже в Западной Европе. Там металлургические заводы были остановлены, закрыты и демонтированы, а площади заняты под современными производствами. Кстати, существовала хорошая программа использования ЦБК, но ее не приняли. Есть такая химия — термомеханическая масса. Это не целлюлоза, а молотая древесина. В Канаде работают два завода. У них нет стоков, нет запахов, поскольку нет варки, нет серы. Хорошая была программа, и я старался ее продвинуть. Но под влиянием "Гринписа" ее забраковали в Москве. Мне непонятно, почему это сделали, однако никто не захотел из чиновников с нами посоветоваться.
— Странно, что авторитет "Гринписа" выше, чем наших ученых с мировыми именами!?
— У них денег больше, а потому наши чиновники прислушиваться к ним, а не к нам.
— Знаю, что гринписсовцы боролись и с проектом "Чистая вода Байкала"?
— В данной области у них нет аргументов, так как мы располагаем точными данными о составе и качестве байкальских вод. В этой области с нами трудно спорить. Наши лимнологи давно установили, что вода "ядра" Байкала — с глубин от 300 метров от поверхности и до 50-100 метров от дна — самая чистая. Естественно, возник вопрос: а кто будет пить нашу бутилированную воду? В 2003 году россияне выпили 50 миллионов бутылей такой воды. В прошлом году уже на четверть больше. Это, конечно, мало. Но все же оборот порядка 20 миллионов долларов. 8 миллионов было уплачено только налогов, а это восемь годовых бюджетов института. Если бы все люди пили по полтора литра в сутки только той воды, которая хранится в чаше Байкала, всем бы хватило на шесть тысяч лет! Ресурс неисчерпаем, и вреда озеру нет.
— Я так понимаю: проектов и идей много?
— Конечно.
— Можно привести еще один, необычный?
— К северо-западу от Байкала осваивается знаменитое Ковыктинское месторождение. Сейчас реализуется программа газификации Иркутской области. Но рано или поздно газ нужно будет подавать на экспорт. Запуганные экологами проектировщики рассматривают только такие маршруты, которые обходят Байкал на многие километры. А почему? Ведь газ — не нефть, байкальскую воду при прорыве наземного трубопровода он загрязнить не может. Более того, в осадках Байкала содержатся огромные количества газовых гидратов, которые постоянно отдают метан в воду. Есть и другие выходы метана, не связанные с гидратами, особенно возле дельты Селенги. Почему бы не проложить трубу по короткому пути — по дну Байкала, как это делают на Балтике, в Черном море? Если труба лопнет, газовый пузырь уйдет в атмосферу, а вреда Байкалу не будет — в его воде и так растворено много метана, и все эндемики к этому приспособились. Зато дальше можно проложить экспортную трубу через Улан-Удэ, через другие промышленные центры Бурятии, дать ей экологически чистое топливо. Идея спорная, но заслуживающая рассмотрения. Впрочем, если бы не был академиком, никто бы слушать не стал…
Мысли вслух: "Я не политик, и не люблю политиков. Чтобы реализовать свои идеи, политик просто обязан обманывать народ. Если идеи народу ясны — зачем тогда новый политик с его харизмой? И каковы шансы на избрание у политика, если он сразу заявит, что поведет народ по трудному пути без гарантий успеха? Не говоря уже о военных хитростях — обмане политических противников и внешних врагов. Политикам можно и посочувствовать. Их профессия — принятие решений в условиях недостатка информации. Времени нет. Если бы время было, политики были бы не нужны — ученые бы все изучили и сказали, что делать. Вот только беда еще, что ученые в ногу не ходят. Как ни неприятны мне политики, я понимаю, что человечество без них не обойдется".
Владимир Губарев
Источник: pravda.ru.
Рейтинг публикации:
|
